Генерал-лейтенант ФСБ Алексей Никитин был зол так, как ему не случалось, наверное злиться со времен Вьетнама. Но там хоть противник был достойный, американские ассы гоняли его с отрядом вьетконговцев по джунглям, палили деревья напалмовыми зарядами, и казалось, он уже не найдет лазейку, чтобы вывести своих людей, этих малорослых, но очень выносливых вьетнамцев с вечно невозмутимыми взглядами… Но раз за разом он находил, куда нырнуть в джунглях и не напороться на гаревое поле, на котором отряд из сорока человек торчал, как на блюдце перед американскими летчиками, и не искупаться в огненном ливне желеобразного напалма, выливавшегося из прицепленных к «фантомам», заходящим на тебя над верхушками пальм, огромных резервуаров… Мерзкая штучка этот напалм. Никитин даже плечами передернул, вспомнив горящие фигурки вьетнамцев, катающиеся по земле и по-заячьи верещащие.

«По-заячьи… — хмыкнул он про себя. — Какие, к черту, в джунглях зайцы!?.»

Зайцев там не было… Там были американцы, ассы, которым не стыдно и проиграть… А здесь, в Москве? Какая-то шпана сопливая, убивает его людей только потому, что не желает выполнять его приказы…

«Удавлю засранцев сопливых… — подумал Никитин раздраженно. — С кем разборки устраивать приходится! Со шпаной! Ну и работка, мать ее ети!»

Впрочем, Аверин сам, скорее всего, виноват… Слишком прямолинеен и в то же время — слишком мягок… До сорока лет дослужился — и все капитан… Опять же — не пьет… Странная какая-то личность… Как это Никитин мог доверить ему руководство целой третью Москвы? Нет, наверное, это была ошибка с его стороны… Хотя, кого еще и поставить-то вместо него? Остальные еще хуже… Да-а, задачка… Не с кем работать, мать твою…

Никитин почесал в затылке и вновь разозлился. Почему он должен опять ломать голову над этим вопросом!? Потому что какие-то ублюдки недоделанные замочили его человека? Они, что же — сопротивляться решили?.. Кому? Ему — генералу Никитину!

— Ну, я вам устрою тризну по герою! — прошипел сквозь зубы Никитин и, покраснев от бешенства, нажал кнопку вызова секретарши.

— Коробова ко мне! Быстро! — рявкнул он на пятидесятилетнюю тусклую Верочку, едва та только засунула нос в его кабинет.

Верочка так и не вошла в кабинет, а тут же ретировалась, прикрыла дверь и, вытянув губы трубочкой, многозначительно покивала головой…

Она была некрасива и в молодости, хотя сложена пропорционально, и, если не поднимать взгляд выше ее подбородка, вполне была похожа на женщину… Однажды перепивший «Корвуазье» Никитин вышел в приемную, посмотрел на нее внимательно, когда она встала перед ним по стойке смирно, потом дернул ее за руку, повернул ее спиной, перегнул через спинку кресла, задрал платье, сдернул трусы и оттрахал, общаясь, правда, только с ее задницей, вполне приятной, впрочем, и на вид и на ощупь…

Для нее это оказалось очень большим событием, чем-то вроде награждения орденом «Знак Почета». Она даже раза три кончила, пока пьяный Никитин трудился над нею своим вялым членом. С тех пор она очень внимательно следила за состоянием генерала, и, когда замечала, что он опять пьян, ловила момент, чтобы остаться с ним наедине, подходила сама и откровенно расстегивала молнию на его брюках. Она вытаскивала наружу его обвисший член и принималась его массировать, сосать и покусывать, пытаясь привести в рабочее состояние. Никитин, чтобы не видеть ее лицо, чаще всего загонял ее под стол, а сам пил коньяк и предоставлял ей полную свободу экспериментировать с его сексуальными возможностями… Ее усилия еще ни разу не закончились успехом, но надежды она не теряла…

— О-о! — протянула Верочка уставившимся на нее с напряженным вниманием двум полковникам с кожаными папками и майору с кипой каких-то свернутых трубочкой не то плакатов, не то схем… — Сегодня никто к нему не пойдет… Я же вас предупреждала, — генерал не в настроении… Уж я-то знаю, наверное…

— Всё, всё, всё! — замахала она обеими кистями рук, выгоняя полковников из своего предбанника. — Жить надоело? Со всеми вопросами — завтра…

Коробов тоже давно маялся в приемной, не решаясь войти к Никитину. Он тоже получил сообщение, что Аверина убили и, похоже, свои. Он, судя по всему, от своих прорывался через железные ворота, когда его попытались блокировать во дворе склада, определенного под командный пункт. Он положил троих из пятерых, двое ушли. Но его подвел шофер — молоденький лейтенант из органов. Растерялся, видно, когда джип выскочил на Шаболовку, вписался в автобус… Но что за сука открыла там пальбу?..

Командир «Белой стрелы» был уверен, что Аверина убили из-за того, что тот слишком активно проводил в жизнь план, навязанный Москве Никитиным. С гопотой — и то осторожно нужно, что бы не перегнуть в слабом месте, а уж про авторитетов и говорить нечего. Тех просто так, через коленку, не сломаешь… Но теперь уже делать нечего. Если они начали войну нововведениям, отвечать нужно в том же духе. Нужна карательная акция. Как раз такая, для каких и создавалась «Белая стрела». Коробов хотел предложить Никитину начать ее сегодня же ночью, не тянуть и не раздумывать, а ударить всей мощью, чтобы «у них матки, у блядей, поопускались». Последнюю фразу он повторял про себя еще и еще раз, вкладывая в нее какой-то особый, одному ему известный, чисто мужской смысл…

Выгнав полковников, Верочка округлила глаза на Коробова и кивнула головой. Иди, мол… Звал. Коробов вздохнул и открыл дверь кабинета.

— Ты что же это на жопе сидишь, командир долбаный! — зло поглядывая на Коробова, процедил Никитин. — У меня людей мочат, которых мне заменить некем, а ты, значит, хохла этого, Тараса Бульбу пасешь? Хватит херней заниматься! Он и без тебя справится… Ты карать пойдешь… Этому тебя учить не надо, надеюсь? Или — разучился, пока штаны в управлении протираешь?

— Сегодня… — пробормотал Коробов, слегка растерявшись от того, что гнев генерала ему, судя по всему, сегодня не грозит.

— Что? — не понял Никитин.

— Надо сегодня… — пояснил Коробов.

— Да вчера надо было! — заорал на него генерал. — Сейчас надо было! Что б они поняли уже, что сопротивляться не только смысла не имеет, что это — опасно. Смертельно опасно…

— Каждого третьего, блин! — решительно махнул рукой Коробов.

— Нет, Коробов, — возразил Никитин уже, как видно, смирившись с тем, что для того каждую свою мысль приходится разжевывать. Во избежание недоразумений. Это не с Герасимовым, который понимает тебя раньше, чем ты успеваешь рот раскрыть, чтобы что-то сказать… — Нет, Коробов! Мне не массовая чистка столицы нужна. Если бы я хотел, чтобы ты расстрелял человек триста, я бы так и сказал. Мне нужна — «карательно-показательная» акция. Ты казни трех человек, но так, чтобы узнали об этом не меньше трех тысяч… И не просто — узнали, а чтоб им после этого дурно становилось при одной мысли оказать сопротивление… Чтобы парализовало их, тварей!

Судя по выражению лица, Коробов был озадачен. Как конкретно выполнить то, чего хотел от него генерал, он, явно, не знал… Никитин вздохнул, но принялся объяснять до конца, до деталей.

— В каждой прежде существовавшей группировке возьмешь трех бригадиров. Ну, например, с Ордынки и Полянки — Анисима, Киргиза и Филю… Соберешь сход — где-нибудь на территории их района. Того, который они раньше контролировали… Да вот, собственно, хорошее место — на берегу Кровянки за Мусульманским кладбищем… А перед тем, как прямо на сходе их шлепнуть, объясни всем, что происходит… В чем их вина — общая…

Никитин еще раз посмотрел на Коробова, словно недавно его увидел, и покачал головой.

— Нет! Я сам с ними говорить буду, — заявил он. — Но ты лично отвечаешь за то, чтобы ни одна сука не протащила ствол на сход… Все понял?

— Все понял! — эхом отозвался Коробов…

Когда задача сформулирована четко и детально, Коробов был отличным исполнителем. Ему потребовалось всего полтора часа, чтобы взять трех ордынско-полянских бригадиров, исчерпывающая информация о которых, как и почти о всех более-менее заметных фигурах московского криминального мира, хранилась в компьютерном банке данных управления, и засадить их в подвал на Лубянку. Такая акция вызвала естественное волнение в микрорайоне.

Через свою агентуру среди ордынцев Коробов распространил слух, что с братвой хочет поговорить «крупный человек» из ФСБ — у него есть какое-то предложение для «орды»… «Орда» решила посоветоваться — как быть? Соглашаться на встречу, или нет? Оставшиеся из бригадиров не смогли справиться со стихийным демократизмом, заразой распространившимся по «орде», и вынуждены были согласиться назначить сходку в овраге за Мусульманским кладбищем на берегу Кровянки, как того требовало большинство рядовых «пехотинцев». Это место, определенное Никитиным, независимо друг от друга, предложили пятеро коробовских агентов. Психо-статистический закон резонанса информации сработал четко — сходка была назначена именно там, где приказал ее организовать генерал-лейтенант Никитин…

«Орда» не предполагала, что посоветоваться ей не удастся. Что именно на этом сходняке и произойдет встреча с фээсбешниками…

Остальное было делом оперативной техники, которой отряд Коробова был знаком не понаслышке… Личный состав «Белой стрелы» рассредоточился на подходах к оврагу. В штатском, разумеется. Под видом представителей объединенной Замоскворецкой зоны, которая обеспечивала безопасность всех подобных мероприятий на своей территории. И разоружал «пехоту», прибывающую на сходку. Заодно и регистрировал всех «делегатов», но уже в своих узко-ведомственных интересах, чтобы не упускать возможность пополнить свежей информацией свой компьютерный банк данных.

К назначенному времени в овраге собралось человек триста ордынцев, полянцев и представителей от некоторых других группировок, которые очень хотели бы быть в курсе дела. Например, прислала своего наблюдателя разведка солнцевских… Оружие у всех прибывающих было отобрано, несмотря на недовольство и несколько попыток сопротивления, тут же решительно пресеченных бойцами «Белой стрелы». Достаточно оказалось несколько раз демонстративно передернуть затворы автоматов и врезать кое-кому из наиболее недовольных прикладом между лопаток…

«Пехота», до которой дошло, что события приобретают необратимый характер, рассосредоточилась по пологим склонам неглубокого овражка заросшего травой и низкорослым кустарником, кучковалась по своим бригадам и сдержанно гудела, проявляя некоторое беспокойство по поводу разоружения и свойственное любой толпе нетерпение. Этой рассеянной по толпе энергией нужно было овладеть и найти для нее выход, пока она сама не оформилась во что-нибудь непредсказуемое.

Стихийное, никем, по причине отсутствия бригадиров, не управляемое волнение выдвинуло, наконец, своего лидера — «пехотинца» из бригады Фили, Боксера — накачанного паренька с мощным загривком и не менее впечатляющим крутым лбом, приплюснутым, сломанным носом и выразительными живыми глазами.

Ему было лет восемнадцать, и он уже имел репутацию перспективного. Никаким боксером он на самом деле не был. Даже на ринге ни разу не стоял. Просто, в наездах на ларьки, с которых бригада Фили собирала дань в своем районе, Боксер действовал решительно и устрашающе, оставляя после своих визитов к строптивым ларечникам травмы, а иной раз и увечья. Его любимой манерой разговора был неожиданной апперкот, который он мастерски выполнял, не давая своему собеседнику даже договорить сакраментальную фразу «Торговля плохо идет…» Его репутацией были сломанные челюсти и сотрясения мозгов.

Последнее время отказов на его участке не было, все хорошо помнили о его нетерпеливости в разговоре, касающемся денег, и не нарывались. Разве что — новички, не верящие на слово мудрым предупреждениям людей бывалых, знающих, что выбитый глаз или сломанная челюсть не стоят дневной выручки… Боксер чувствовал себя «на гребне», в кадровом резерве на должность бригадира.

Никому, кроме Фили, Боксер, по большому счету, не доверял, и весь этот сходняк вызывал у него чувство тревоги, граничащее с ощущением опасности. Он уже не мог держать его внутри себя.

— Парни! — закричал он, наконец, выйдя на небольшую ровную площадку посреди оврага и подняв обе руки, чтобы привлечь к себе внимание.

Гудение оврага немного притихло. «Пехота» рада была, что затянувшаяся пауза закончилась, и готова была выслушать кого угодно, кто бы взялся сформулировать общее настроение…

— Я был дураком, когда согласился сюда прийти! А теперь, когда меня почистили, отобрали ствол и пропустили сюда голенького, да еще пинком наградили, я вообще кажусь себе последним лохом…

«Орда» отозвалась криками одобрения. «Разоружение» многим не понравилось. Боксер почувствовал поддержку, это его еще больше воодушевило.

— Мы все лоханулись, братаны! Вы о чем собрались думать? Какой-то ментовский пидор хочет на нас наехать! Вы хотите поверить ментам? Верьте! Но запомните — долго те не живут, кто им верит!

«Пехотинцы», внимательно слушавшие Боксера, все больше и больше напрягались. Участие в этом сходняке теперь не просто казалось им ошибкой, они были уверены, что, действительно, лоханулись… Овраг напряженно молчал, наливаясь готовностью к активным действиям… К каким? Никто из пехотинцев этого еще не представлял… К любым.

— Кто-то, не спросясь нас, поделил Москву… — продолжал выражать «народное» настроение Боксер. — Наши бригадиры выбрали какого-то лоха своим авторитетом. Опять — не спросясь нас. Я был против этого лохастого Шкипера… Я не верил ему! Я не верю этим парням с автоматами, что нас сейчас разоружали…

Боксер окинул возбужденным взглядом внимавшую ему «орду» и сформулировал вывод, который уже сам по себе сформировался в голове каждого пехотинца:

— Отсюда надо делать ноги! Но нас теперь хер выпустят отсюда. Это ловушка, братаны!.. Ствол у кого-нибудь остался?

Овраг ответил молчанием. Если кому-то и удалось незаметно пронести пистолет, тот не спешил объявлять об этом всему оврагу…

— Парни! Если дернем все разом, они не сумеют нас задержать!

Атмосфера была готова прорваться массовым бегством с места сходки… Не хватало всего лишь повода, какого-то резкого движения, которое показало бы путь выхода из оврага сгустившейся до взрывоопасной концентрации психической энергии.

Боксер уже готов был совершить такое движение и задержался только потому, что вынужден был решить, как именно лучше «сделать отсюда ноги» — ломануться вверх по оврагу и пробиваться к железнодорожной ветке, или рвануть вниз и попытаться, перебравшись через Кровянку, уйти в сторону Даниловского кладбища…

Ему не хватило каких-нибудь пятнадцати секунд, чтобы дать старт массовому бегству из оврага. Но Боксер упустил свой момент, чем круто изменил свою дальнейшую судьбу. Сквозь напряженное молчание застывшей на старте «орды» донесся рокот мотора, и на краю овражного склона показались две «канарейки»… Бежать было поздно. Готовность дать деру сменилась желанием узнать, что же будет дальше… Любопытством, смешанным со страхом.

Коробов с Никитиным прибыли на двух машинах, остановившихся на склоне оврага. Коробов вышел сначала сам, затем открыл заднюю дверь откровенно милицейского уазика канареечного цвета и вытащил наружу трех арестованных бригадиров. Руки их за спинами были сцеплены наручниками, рты заклеены скотчем… Лица были темными от синяков и кровоподтеков. Все трое горбились и еле переступали ногами. Коробов распорядился найти опергруппу, начальником которой был капитан Аверин перед тем, как уйти на нелегальную работу, и прошлой ночью отдал ребятам трех бригадиров, сказав, что они замочили их бывшего командира. Предупредив, что все трое нужны ему наутро живыми… Живы те остались. Но не больше… Коробов вывел их на небольшой обрывчик, который было видно всей овражной «аудитории». Один автоматчик в камуфляже, который их сопровождал, ударами приклада по ногам поставил всех троих на колени перед сходкой…

Гудение оврага стало напряженным и угрожающим. Коробов вытащил пистолет и крикнул:

— А ну тихо! Они сегодня умрут, хотите вы этого или нет. Но первым я застрелю того, кто к ним подойдет… Ну! Желающие есть?

Несмотря на гудение, желающих, однако, не было… Коробов удовлетворенно сплюнул себе под ноги и сунул пистолет в кобуру.

— Прежде, чем они будут расстреляны, вы узнаете, в чем их вина…

Коробов оглядел овраг и, удовлетворившись его сдержанной реакцией на картину униженных и грозных для «пехоты» бригадиров, оглянулся на машины, стоящие на краю оврага и крикнул:

— Алексей Степанович!

Из второй машины вышел Никитин и решительной, размашистой походкой подошел к стоящим на коленях бригадирам… Он встал рядом с ними и внимательно оглядел овраг, заполненный замоскворецкими бандитами, вглядываясь в напряженно смотрящие на него из-под коротко стриженных лбов глаза. Боксер так и застрял посередине оврага, на самом видном месте. Он уже и не хотел бы привлекать к себе лишнее внимание, но деваться было некуда.

— Я просил вас собраться здесь… — Никитин подчеркнул первое слово. — Я не собираюсь вам угрожать. Но и не боюсь ничьих угроз. В том числе и ваших… И то, что сейчас вот этих вот…

Он махнул рукой на покорно стоящих на коленях бригадиров.

— …Я расстреляю на ваших глазах — это не угроза. Это — мои условия. Я мог бы перестрелять, передавить, передушить вас всех. У нас на каждого из вас есть материал. Но вы до сих пор на свободе… Мало того — вы продолжаете свою трудную и опасную работу на улицах, проспектах и площадях Москвы. И вас не трогают… Даже напротив — предлагают: украсть хочешь? Кради! Убить тебе кого-то нужно? Убивай! Но помни всегда — ты в Москве не один. Это не твой личный город, в котором ты сам устанавливаешь порядки. Порядки эти существовали до тебя. Останутся и после тебя… Иногда порядки меняются… Но это не вашего ума дело! Порядки устанавливает кто-то другой. Вам даже и знать не нужно — кто? Ваше дело — выполнять… Вы-пол-ня-ать!.. А не обсуждать приказ. И, тем более, не пытаться установить свой порядок… Это будет стоить вам головы. И не только вам… Любому. Не зависимо от места, которое он занимает у вас… Или у нас… И если ваши авторитеты договорились с нашими — не ваше собачье дело — как они договорились… Это не ваш договор. Вы должны хорошо запомнить единственную вещь — в чем суть договора… Но какой-то козел…

Никитин возвысил голос.

— …решил, что он самый умный! И всех вас подставил…

До Боксера доходило, обычно, не очень быстро, но надежно. Слово «козел», приложенное к нему лично, приводило его в состояние бешенства. И едва он понял, что ментовский генерал говорит обо всех собравшихся в овраге, значит, и о нем, о Боксере — пусковой механизм его взрывного характера сработал.

— Это кто козел? — перебил он Никитина. — Ты кого козлом назвал, придурок?..

И Боксер бросился вверх по склону, собираясь применить свой единственный и неопровержимый аргумент — прямой справа снизу в челюсть. Он успел сделать шагов пять, и это были последние шаги в его жизни…

Никитин даже головы в его сторону не повернул. он просто молча ждал, когда Коробов сделает то, что он должен был сделать. У каждого была своя роль, и генерал-лейтенант Никитин не должен был связываться с какой-то шестеркой… Коробов тоже хорошо знал свою роль и свои обязанности. Пистолет мгновенно оказался в его вытянутой навстречу Боксеру руке. Шестой шаг Боксер делал уже с дыркой во лбу… На седьмом он упал и заскреб руками по траве. Выдернул каждой рукой по пучку травы и затих.

Все, кто был в овраге, оказались на ногах. Все готовы были бежать — кто подальше от мертвого уже без всякого сомнения Боксера, чтобы не составить ему компанию, а то и вслед за Боксером, чтобы растерзать «этого пидора ментовского с его пушкой» голыми руками.

Но сразу же после выстрела на склонах оврага появились фигуры с автоматами, нацеленными на взволновавшуюся толпу… «Орда» застыла.

Никитин поднял руку. И продолжал, словно его и не перебивали.

— Такой же вот козел…

Он показал рукой на тело Боксера.

— …подставил вас всех. И если я не узнаю, кто замочил вашего Шкипера, начну с них…

Никитин показал рукой на бригадиров.

— Их жизнь сейчас в ваших руках. Первым будет Киргиз…

Услышав свое имя, Киргиз, замычал, закрутил головой, пытаясь в сотый раз объяснить, что он ничего не знает и даже не слышал, чтобы кто-то собирался замочить Шкипера… Он был искренен…

Никитин взял пистолет у Коробова и приставил ствол к затылку бригадира.

Киргиз замер.

— Спрашиваю последний раз.

Никитин внятно, раздельно, подчеркивая каждое слово, произнес:

— Кто. Замочил. Шкипера…

Молчание стояло в овраге долгих десять секунд. Нарушил его выстрел, после которого тело Киргиза прокатилось немного вниз по склону и застряло, привалившись спиной к мертвому Боксеру.

— Следующий Анисим! — объявил Никитин в напряженной тишине оврага.

— Да что же вы делаете, падлы! Вы же менты! Вас же судить будут!.. — истошно заорал кто-то справа от Никитина метрах в пятнадцати, но тут же этот негодующий крик перебила короткая автоматная очередь, и еще одно тело скатилось на дно оврага.

— Повторяю для дураков! Следующий Анисим…

Опять повисла тишина… Анисим обмяк и свалился мешком под ноги Никитину. Тот подождал несколько секунд и выстрелил.

Стоявшие на противоположном склоне видели, что пуля попала прямо в левый глаз Анисиму… Подскочил Коробов и ногой спихнул тело Анисима со склона оврага. Но оно не захотело катиться по пологому склону и застряло метрах в двух перед глазами третьего бригадира. Тот не мог оторвать глаз от разлетевшегося осколками затылка Анисима, из которого перла, пузырясь, какая-то буро-красная масса…

— Третий — Филя… вы можете спасти ему жизнь, если скажете мне, кто убил Шкипера…

Овраг молчал. Ждал выстрела. Ничего другого «орде» не оставалось.

Никитин выстрелил в третий раз.

Парализованный страхом и предощущением неизбежной смерти Филя упал прямо вперед от ударившей в затылок пули. Он застыл на склоне головой вниз, почти уткнувшись обезображенным лицом в живот Анисиму… Ноги два раза по-лягушачьи дернулись, и Филя затих.

… Через пять минут в овраге никого не было. Сразу после третьего выстрела, Никитин сел в машину, следом за ним запрыгнул Коробов и двое автоматчиков. Обе машины развернулись и исчезли. Так же, как и автоматчики, стоявшие на краю оврага.

«Орда» еще секунд десять принюхивалась к обстановке, оценивая ситуацию, и, молча, без криков и ругательств, исчезла из оврага. Как и не было никого. На одном из склонов застыло парами четыре трупа, да поодаль лежал на дне оврага еще один…

Еще через десять минут в Москворецкий отдел милиции позвонил неизвестный и сообщил, отказавшись назвать себя, что на берегу Кровянки произошла бандитская разборка со стрельбой.

Через три минуты после звонка на место сходки прибыла опергруппа. Она констатировала недавнее пребывание в овраге большого числа людей и двух машин типа «УАЗ». Из пятерых убитых четверо были сразу же опознаны, поскольку личностями в районе между Павелецким вокзалом и Даниловским кладбищем были известными. Пятого убитого удалось установить позже — он оказался из реутовской группировки, что дало основание оперативникам сделать вывод, что реутовцы пытались обезглавить «орду», выбив из нее бригадиров, чтобы установить в ее районе свое влияние…

Заклеенные рты, наручники и кровоподтеки на лицах не особенно заинтересовали москворецких милиционеров. Дело о разборке обещало быть явным «висяком». Голову ломать о мотивах разборки одних бандитов с другими никто ломать особенно не собирался.

Самый старый из прибывших милиционеров, приданных на всякий случай опергруппе из уголовки, старшина Коцубняк, ворочая трупы, одной фразой выразил общее настроение и мысли, которые владели и лейтенантами-уголовщиками, и рядовыми ментами из отдела:

— Та нэхай воны уси друг друга пэрэвбивають, бисовы диты!..

Никитин сидел в машине мрачный, злой, хотя прошло все примерно так, как он себе и предполагал. Ему не нравилось молчание, которое выдержал «овраг» до самого конца экзекуции. С таким молчанием, наверное, держали себя советские шпионы и партизаны в гестаповских застенках в прошлую мировую войну… Или это быдло и впрямь ничего не знает о том, почему и как умер капитан Аверин, последняя рабочая кличка которого была Шкипер… Но если и не знают — веселей от этого не становится.

— Когда у тебя следующая акция? — спросил он Коробова.

— Завтра, — ответил тот. — В Лужниках…