…Весь день Иван проспал, чувствуя необыкновенное спокойствие перед предстоящей ликвидацией. Никакого возбуждения от того, что ему придется побывать рядом со смертью, принести кому-то эту смерть, у Ивана теперь не было. Если бы не жгучее чувство мести, которое безотвязно требовало отплатить генералу Никитину за убийство Нади, Иван со скукой отвернулся бы, если б ему принесли заказ, пусть даже очень дорогостоящий, на очередное убийство…

По заказу он теперь убивать не мог. Только — по собственному желанию, по внутренней необходимости. Хочу — убиваю, не хочу — не заставишь, хоть засыпь зеленью с головы до ног.

В самом деле — зачем ему кого-то убивать? Деньги его не интересовали. Он не видел особой привлекательности в деньгах. Конечно, они были необходимы, но… Убивать ради денег? Не-ет… Иван никогда за деньги не убивал. Крестный платил ему за каждую заказанную им ликвидацию, но с таким же успехом мог и не платить. Иван, пожалуй, и не обратил бы на это внимания…

Состояние постоянной готовности к убийству, постоянное ощущение близости своей смерти — это было прежде его внутренним состоянием и заменяло ему душу, раздавленную и потерянную в Чечне. Сейчас у него не было этого состояния. Была просто пустота и привычка делать дело, которое он знает. Причем делать качественно и высокопрофессионально. Зачем? На этот вопрос он не смог бы ответить. Потому, что — надо же что-то делать…

Когда уже стемнело, он начал собираться. Проверил оружие, которым он, впрочем не предполагал воспользоваться, если все пойдет именно так, как он запланировал. Проверил, хорошо ли закреплены ремни, и надежны ли пристегнутые к ним альпинистские карабины… Закрепил за поясом две зажигательные мины, небольшую канистру с бензином. Сунул в карман большой кусок широкого скотча.

Собравшись, он долго сидел и курил ни о чем не думая, а только поджидая, когда пройдет время. Раньше трех часов ночи ему нечего было делать на объекте. Время тянулось медленно, но Ивана это совершенно не интересовало. У него не было ни малейших признаков нетерпения.

…На крышу девятиэтажки он попал часа в четыре, небо над Москвой только-только начало сереть. Трос был на месте. Иван проверил его прочность, натянул покрепче, чтобы не слишком сильно провисал от его восьмидесяти килограммов. Он настроил систему тросов, позволяющую останавливаться и спускаться в любом месте основного троса, пристегнул к нему поясной карабин и шагнул за гребень крыши. И заскользил вниз со скоростью падающего камня.

Затормозив точно над детсадом, Иван отстегнулся от основного троса и, стравливая вспомогательный, тихо опустился на крышу. Ходить по высохшему летом лесу или по гремящей кровле крыши Иван умел бесшумно, словно индеец. Покрытая шифером крыша здания, на которое он опустился, вообще не создавала ему хлопот в этом отношении. Иван совершенно бесшумно обследовал крышу и отыскал вход на чердак, примеченный им еще во время двухдневного наблюдения за объектом. Иван не стал вынимать стекла из небольшой застекленной чердачной дверцы, а снял ее с петель и, пробравшись на чердак, прислонил к входной будочке на крыше так, чтобы с улицы не было ничего заметно.

Внутренняя дверь на чердак, как выяснил Иван, вообще не запиралась. Ремонтники ограничились тем, что поставили перед ней по просьбе заказчика решетку, которая закрывалась на замок.

Замок для Ивана не был трудным препятствиям. Всевозможные системы замков так же, как и всевозможные способы их отпирания, он изучал отдельной дисциплиной во время своей учебы в лагере спецподготовки ФСБ в Рыбинске, в котором его группу готовили к отправке в Чечню… На решетку у Ивана ушло минут пять, и то — только потому, что действовал он очень осторожно, стараясь не греметь металлом и не будить ночного охранника. Иван был почему-то уверен, что тот спит, хотя и не позволял себе хоть в чем-то проявить небрежность или беспечность.

План, который он собирался осуществить, допускал, конечно, что остаться можно и на чердаке — в ожидании, пока Бульба прибудет в свой кабинет. Но в этом случае увеличивался риск нарваться на одного из охранников, когда нужно будет пройти по коридорам к кабинету шефа Западной зоны. Шум, который они могут поднять раньше времени, может провалить всю операцию…

Поэтому Иван решил не рисковать и максимально приблизиться к месту финального действия… Но прежде всего он спустился вниз, на первый этаж и убедился, что сторож и в самом деле спит. И не просто спит на посту, задремав от напряжения или усталости. Нет — спит вполне осознанно, поскольку был не только без ботинок, которые аккуратно стояли рядом с ним, не только имел под головой что-то вроде подушки, но и был укрыт самым настоящим одеялом. Иван озадаченно усмехнулся — не таскает же он его с собой каждый день. Значит — прячет где-то здесь, рискуя, что его обнаружит начальница охраны…

Будить сторожа Иван не стал. он поднялся на второй этаж, легко открыл дверь кабинета Бульбы и снова ее за собой захлопнул, не оставив следов. Кабинет оказался не очень большим, но вполне подходящим для того, что задумал Иван. Внимательно осмотрев помещение и представив мизансцены, которые ему необходимо будет «соорудить», Иван остался доволен результатами осмотра и отправился в комнату отдыха, которую Бульба, разумеется, у себя устроил, хотя и не мог бы толком объяснить, зачем эта комната ему нужна. А Ивану она была очень кстати.

Можно было поспать еще пару часов, если не больше, чем Иван и не замедлил воспользоваться. Он был полностью готов к предстоящему спектаклю, оставалось только дождаться третьего звонка.

Заснуть, однако, не удалось… Иван продолжал перебирать по косточкам весь скелет предстоящей операции, и сомнения вызывал у него только один момент. В том, что он справится без шума и без труда с обоими охранниками, если возникнет такая необходимость, Иван не сомневался.

Легкое беспокойство он ощущал только по поводу того, что командовала этой охраной женщина. Конечно, он не мог ее оценить, как противника, как бойца, способного оказать ему сопротивление и в итоге — сорвать операцию. Да и не это беспокоило Ивана. Помешать ему вряд ли смог бы любой, самый искусный боец.

Проблема, которую он смутно ощущал, была в другом — в том что это была именно женщина… Не ее владение боевыми искусствами или точность ее стрельбы беспокоили Ивана, а непредсказуемость ее психологии, враждебность самого ее пола по отношению к нему… Иван словно забыл о том, что когда-то существовала Надя, вернее, забыл, что Надя тоже была женщиной…

К нему вернулось прежнее, полностью владевшее им ранее, до встречи с Надей ощущение опасности, неизбежно возникавшее у него при встрече с женщиной. Даже, когда встреча происходила в постели…

Женщина хитра и коварна, это Иван помнил хорошо, это въелось в него ощущением смертельной опасности, которую он пережил, когда в одном из последних боев в Чечне против него выставили… женщину.

Она была русская, мускулистая и ловкая, тело ее было гибким, как у пантеры, а пальцы сильные, словно стальные. Волосы были острижены, пожалуй, короче чем у Ивана, а вот одежда — такая же изодранная. Дыры на рубашке она, скорее всего сама разодрала пошире, чтобы в них то и дело мелькали ее упругие, хоть и небольшие, но торчащие вперед груди. На вид она была очень молода, лет, наверное, двадцати двух, и только иногда взгляд, а иногда какое-то движение выдавали, что на самом деле ей не меньше тридцати… Тело было ее главным оружием, и она содержала его в отличной боевой готовности…

Едва увидев ее, Иван сразу решил, что главная опасность, которая от нее исходит — физиологическая реакция изголодавшегося без секса мужчины на женское тело. Стоило ее противникам засмотреться на те же самые ее груди, которыми она, без всякого сомнения старается трясти перед ними, — и все — они покойники… Хозяин рассказал Ивану перед боем, что «этот русский баба» убила шестерых соперников перед встречей с Иваном. Ивана это сначала удивило, а потом — насторожило. Может быть эта настороженность и спасла ему, в конечном итоге, жизнь…

Поединок начался с воя и свиста, которым зрители «приветствовали» женщину, решившую сразиться с мужчиной. Ни один чеченец никогда не опустился бы до того, чтобы драться с женщиной. Бить женщину — да, но драться… Он бы просто убил ее, если бы к этому его вынудила ситуация, но драться!

Меряться силами с женщиной, существом слабым и нечистым — удел пленных русских, которые мужчинами себя не считают, раз сдаются в плен, позволяют захватить себя чеченским воинам…

Тем не менее, посмотреть, как этот самый «не мужчина» будет убивать русскую женщину, которая сама смогла убить шестерых до него, желающих собралось немало. И ставки принимались тоже солидные. Иван дрался уже который вечер раненым, на арене заметно хромал, особенно в начале поединка, когда еще не входил в атмосферу боя, не наполнялся азартом и энергией приближающейся победы, которой для него оборачивалась чья-то смерть. Его хромота многих из зрителей смущала, особенно тех, кто видел его впервые. И нашлось немало таких, кто поставил свои деньги на его соперницу, искренне рассчитывая увидеть в этом поединке смерть Ивана и заработать на этом деньги…

Ставки, наконец, были сделаны, прозвучала автоматная очередь, служившая сигналом к началу боя, и Иван несколько растерянно двинулся навстречу сопернице… По правде сказать, он плохо представлял себе, как он убьет эту женщину. А убить ее он должен, иначе она убьет его. Смерть одного из соперников — другого исхода в рукопашных боях не бывает. Иван решил спровоцировать ее атаку, чтобы посмотреть, на что она способна, чего ему следует опасаться, чего от нее ждать…

Иван ожидал от нее всего, чего угодно, но только не… вопроса. За месяцы, проведенные в чеченском плену, ему практически не с кем было разговаривать по-русски. Хозяин, правда употреблял некоторые русские ругательства и изредка пользовался очень искаженным русским языком, когда сообщал Ивану, что ему удалось выведать о манере ведения боя и особенностях поведения на арене очередного соперника. Правда, он старался больше пользоваться жестами, чем словами… Показывал, как умел…

Думал Иван, конечно, по-русски… Но это совсем не то, что слово, произнесенное вслух… Язык отвыкает выговаривать слова, они начинают и ушам и языку казаться непривычными, чужими.

И вопрос, заданный его противницей, прозвучал для него болезненно, как удар, и в то же время — как глоток вина — терпкий и пьянящий…

— Много женщин убил, Ваня? — Иван слышал и насмешку, и страх, и собственное превосходство, разом прозвучавшие в вопросе…

— Ты — первая! — хрипло ответил он, и сделал выпад вперед, пытаясь достать ее в прыжке ногой.

Женщина легко ушла в сторону, но при этом не смогла быстро перегруппироваться и развернувшись, атаковать Ивана вдогонку. Иван понял, что противница его очень маневренная, хотя, может быть, и не очень опытная в тактике ведения боя… Но о маневренности своей она знает, и пользуется ею умело. По крайней мере для того, чтобы дразнить соперника. Иван не видел пока, чтобы она подготавливала поражающий удар, но подставлялась она очень рискованно и всегда уходила, когда Иван уже был почти уверен, что на этот раз он ее непременно достанет.

— Не спеши, Ваня! — успевала она сказать ему каждый раз, когда оказывалась от него на кратчайшем расстоянии. — Я — не враг… Враги — вокруг…

Иван услышал эту ее фразу только на третий раз, первые два она скользила мимо его сознания. Он давно решил для себя, что побег из плена — невозможен. Поэтому и не воспринимал зрителей за чертой костров, как своих врагов. Это просто было что-то внешнее, вроде леса, скал и дождя. Они существовали и только. Правда еще — грозили смертью. Но ведь и скала грозит смертью, если с нее срывается камень, или ты срываешься с нее.

С третьего раза услышанная фраза заставила Ивана оглянуться на зрителей. Он сейчас же дернул головой обратно, поняв, что в этот момент подставился под удар, которого к его счастью не последовало. Иначе ему пришлось бы очень плохо… Он снова молча бросился в атаку. Женщина снова легко ушла из под его удара, сама не ответив на атаку ничем, кроме новой фразы:

— Вдвоем мы были бы сильнее в четыре раза…

«О чем это она? — подумал растерянно Иван. — Вдвоем?..»

Новая, уже самостоятельная мысль обожгла его сознание. Двигался он теперь замедленно, не думая уже о том, что он — на арене, что перед ним — соперник. Вернее — соперница. А может быть — союзница? Эта мысль не давала Ивану покоя, лишала его энергии, необходимой для атаки… Она парализовала его стремление убить противника.

Знал Иван, знал, что невозможно вырваться из этого круга костров — ни в одиночку, ни вдвоем… Но он все же засомневался. А вдруг? Вдруг ей удалось придумать что-то такое, до чего он не додумался? И они, вместо того, чтобы убивать друг друга, бросятся на зрителей, тех, что с автоматами и, завладев оружием, устроят тут кровавую кашу, мстя за всех, кого им пришлось убивать на арене на потеху этим дикарям…

— Что ты хочешь? — спросил Иван.

Она явно ждала этого вопроса.

И ответ у нее был готов.

Она просто посмотрела Ивану в глаза — открыто и спокойно. Он прочитал в них: лес, свобода, и… ты. И уже внутренне был согласен с самыми безрассудным планом, какой бы она не предложила, он сам готов был предлагать ей различные варианты, как выбраться с этой арены, обоим оставшись в живых…

Однако у нее был свой план. Который она и начала осуществлять. Плавно и легко, так, что Иван не сразу понял, что происходит.

Он был весь теперь нацелен на атаку зрителей, автоматчиков. Кружа напротив женщины по арене, он уже не думал о том, как ее победить. Она его уже не интересовала, как соперница, потому что соперницей уже не была… Враги были по ту сторону костров…

Иван, привыкший, что атаковал все время он, а женщина только уходила из под его атак, лишь какой-то периферией своего сознания успел зарегистрировать ее бросок ему навстречу как раз в то время, когда он вновь повернул голову в сторону не дававших ему теперь покоя зрителей. он не успел уклониться.

Его реакции хватило лишь на то, чтобы успеть поднять свою левую руку и перехватить тонкое женское запястье. Повернувшись к ней лицом, он увидел прямо перед своими глазами тянущиеся, теперь уже бессильно к его глазам тонкие пальцы с отточенными, как бритва, ногтями. Лицо женщины было искажено злобной гримасой. Она хрипло дышала и, казалось, готова была вцепиться ему в горло зубами и жадно пить его кровь. Иван, уже видевший смерть в разных одеждах и даже в неглиже, вдруг почувствовал ее смрадное дыхание на своем лице. Ему показалось, что он вновь ощущает зловоние наполовину разложившегося, разползшегося на куски тела человека, ударившее ему в ноздри, когда он пришел в себя в первый день чеченского плена. Исходило оно от ударившейся в его корпус женщины — из ее рта, глаз, от ее лица.

Иван испугался.

Он не верил, что смерть может принять такой вид. И испугался от того, что почувствовал, что долю секунды назад мог умереть. Острые ногти распороли бы ему шею, вскрыли шейные вены, вонзились в глаза и сквозь них прошили бы его мозг…

Резко отшатнувшись, Иван рывком отбросил женщину в сторону…

Она слишком поторопилась. Если бы у нее хватило выдержки подождать еще хотя бы минуту — Иван окончательно бы ей поверил и утратил бы последнюю бдительность. она вновь могла выиграть этот бой. Но допустила ошибку…

Бой выиграл Иван.