…Пока операция не была готова, Быковца охраняли, как жертвенного агнца, предназначеного высшему божеству. Никитин приставил к нему лично Коробова, пообещав тому расстрелять его сразу же, если Быковца убьют раньше времени. «И не важно кто — Иван или какой-нибудь Чингиз-хан», — заявил Никитин своему заместителю.
Поставленный в идиотскую ситуацию Коробов, не имея возможности лично торчать около Быковца, его знали в лицо многие бригадиры Восточной зоны, схватился за голову. Расстреляет или не расстреляет его Никитин — это еще вопрос открытый, а вот из органов попереть могут свободно… А куда он еще пойдет, если ничего, кроме как убивать бандитов — не умеет. Самому в бандиты подаваться… Положеньице!
Коробов наводнил окружение Быковца своими людьми. Он просто вызвал того к себе на личную встречу, что, кстати, было строжайше запрещено тем же Никитиным и, пользуясь правами куратора Восточной зоны, просто приказал ему поменять в очередной раз охрану и поставить рядом с собой десять человек из личного состава «Белой стрелы». Благо повод был железный — накануне сожгли заживо лидера Западной зоны, лейтенанта Никитина.
Всех своих Коробов снабдил оперативной связью, сам постоянно находился рядом, куда бы Быковец не отправился, — в оперативном тон-вагоне — и заставлял каждые пятнадцать минут докладывать ему обстановку.
Он разнервничался даже до того, что послал отборным матом свою жену, когда она достала-таки его через какого-то лейтенанта связи, который обслуживал старенький тон-вагон и передал его с рук на руки Коробову. Жена проглотила от изумления язык и сочла за лучшее Серегу не трогать, справедливо полагая вслед за известным русским литератором, что у русских мужиков бунт против жены, как и бунт вообще — бессмысленный и беспощадный…
Герасимов тем временем пытался расставить силки на Ивана, проигрывая ситуацию за ситуацией то в уме, то на компьютере, то в ролях со своими помощниками… Ничего не получалось.
Иван оказывался всегда не глупее самого Герасимова и, зная все слабые стороны герасимовских ловушек, выходил сухим из воды…
Герасимов до того измотал себя этими деловыми играми, что не сразу сообразил, что он один играет обе роли — и охотника, и зайца, — и поэтому заяц заранее знает, как охотник собирается его ловить. После этого озарения он понял, что ему нужно хоть немного отдохнуть. Мозги явно перегрелись. До того, что простейшие логические связи роаспадаться начали.
Тем более, что его все больше донимала одна догадка, ни аргументировать, ни опровергнуть которую он не мог. Проснувшись однажды после краткого сна перед анализом очередной серии «ситуаций поимки киллера», Герасимов вдруг поразился странной мысли, пришедшей ни с того, ни с сего ему в голову.
«А что, если это мы — зайцы, — подумал Герасимов. — А охотник — Иван. И этот не мы ему Быковца подставляем, а он нас на Быковца ловить собрался?»
Он покрутил эту мысль и так и эдак, но она не желала принимать логичный и убедительный вид, не подтвержденная никакой информацией о намерениях Ивана. Была только мрачная статистика, укладывающаяся в три цифры.
Первый — Аверин. Второй — лейтенант Никитин-Бульба… Значит третьим должен быть Быковец…
У Герасимова не было никакого подтверждения возможности такого инверсионного развития событий, но когда он окончательно обалдел от собственных вариантов, почему-то именно эта странная мысль продолжала казаться ему наиболее здравой…
Не долго думая, он отправился к Никитину и решил покаяться, ведь предупреждал же тот их с Коробовым — не повторяйте моих ошибок. А в чем эти его ошибки заключаются черт его знает…
Никитин, собственно, уже ждал от Герасимова доклада с подробно разработанным планом захвата Ивана Марьева. Или, на крайний случай, — его ликвидации.
И не только Ивана, но и Крестного-Крестова. Хотя и знал, что того провести чрезвычайно сложно. Он по хитрее будет и Ивана, и Герасимова, и самого Никитина, вместе взятых. Ну… хотя бы — одного Ивана… С Крестовым потом посчитаемся.
Увидев вошедшего к нему в кабинет Герасимова, Никитин оживился и, потирая руки, воскликнул:
— Ну, Гена, давай свои разработки, что ты там напридумывал… Выкладывай!
— Может быть, вам и не понравится, что я напридумывал, Алексей Степанович, — начал Герасимов, опасаясь все же слишком бурной реакции Никитина на известие о невыполненном задании, но рассчитывая на его доверие к интуиции, которую Герасимов проявлял очень редко, надеясь и доверяя больше анализу фактов, а не ощуений, и которая именно сейчас в большей степени руководила его действиями. — Но я только что, перед тем, как к вам идти, порвал два десятка разработок этой операции и бумажки в унитаз спустил, своей рукой спустил…
— Спустил, говоришь, — медленно и потому явно угрожающе спросил Никитин. — Ты, что же, собрался мне рассказывать, как ты спускать умеешь? Своей рукой? Вишь ты, какой умелый!
Герасимов знал, что нужно идти в атаку, иначе начнется просто — избиение младенца. И младенцем будет он, Герасимов. А избивать, естественно, начнет его шеф, генерал Никитин.
«Блефануть? — лихорадочно подумал Герасимов. — Или так обойдется?»
Дело в том, что он давно продумал один из вариантов отпора разгневанному Никитину — начать разговор так, словно ему известно, на что намекал Никитин, когда предупреждал, что не все операции с подсадными заканчиваются удачно. Знаем, мол, кого вы на живца ловили, товарищ генерал! И на какого живца — знаем!
Герасимов чуть было уже рот не раскрыл с этими фразами, но Никитин его перебил, и тем, вполне возможно, спас ему жизнь.
Иначе Никитину пришлось бы Герасимова просто — ликвидировать. Нельзя допускать, чтобы хоть кто-то знал такой компромат на тебя, и спокойно работать. Или самому стреляться или того, кто знает — стрелять, травить цианидом, душить, под машину совать… Короче — любым способом избавляться от носителя такой информации…
— Я сейчас сам шкуру с тебя спущу, чтобы ты там в своем кабинете суходрочкой не занимался… Мне знать нужно — почему? Почему Иван убил двух моих людей? Почему хочет убить третьего? А он хочет! Я чувствую… А ты мне — спустил… Мне ответ нужен, а не сомнения твои… Сомневаться с бабой будешь — в зад ее трахнуть или пососать дать… Сомневается он…
— Я знаю, что нужно Ивану Марьеву… — заявил вдруг Герасимов несколько даже неожиданно для себя, ведь таким именно образом он свою мысль не формулировал, когда шел к Никитину…
— Ну-ка, ну-ка, интересно… — протянул Никитин, моментально сменив тон. — Говори-ка… Выкладывай, что за сомнения такие тебя обуяли?..
Герасимов тут же сообразил, почему пришел к такому выводу. Он вспомнил свои рассуждения об Иване: «Охотник — он, зайцы — мы…» Что нужно охотнику?.. Не что, а кто… Зайцы ему нужны…
— Ему нужны… — сказал Герасимов, кашлянув от волнения, — …вы!
Он чуть было не сказал по инерции — «мы», но вовремя спохватился. Он-то, Герасимов, на какой хрен Ивану понадобился? Да и знает ли тот о его, генкином, существовании в ФСБ? Нет, конечно! Это своеобразная мания величия… Желание наградить себя за хорошую работу, хорошую идею… Осуществление тайного желания. Он, Герасимов, просто ставит себя на место Никитина, о чем давно мечтает уже не тайно, а вполне осознанно.
Ивану нужен именно Никитин. У него какой-то личный счет к генералу… Может быть, это как-то связано с Крестовым? Может быть, это Крестов хочет с помощью Ивана свести свои счеты с Никитиным? А черт его знает, чего они там не поделили…
Вот в этом уже пусть сам генерал и разбирается! Темнила чертов!.. Пусть в своих тайнах покопается… Может быть, и откопает что-то…
— Любопытный вывод… — пробормотал Никитин в ответ на заявление Герасимова. — Значит, не он мне нужен, а я — ему?.. Правильно я тебя понял?
— Так точно!
— В этом есть какая-то разница? — спросил Никитин. — Я имею в виду меняется ли от этого интерпретация ситуации? А вместе с ней и наши действия?
— Несомненно! — Герасимов всегда отлично владел методом оперативного анализа, а эта ситуация была уже прокручена им с разных сторон, и оставалось только сформулировать выводы.
— Во-первых, если не мы ловим Ивана на приманку, а он нас, значит Быковцу не угрожает пока опасность и Коробов напрасно теряет время, окружая его своим вниманием и заботой. Быковцу, скорее всего, вообще никакая опасность не угрожает. Если только зацепят его случайно… В перестрелке. Или сам ввяжется. И нарвется. Истинная цель действий Ивана Марьева спрятана под маской, под первым, что приходит на ум. И оно нам действительно, пришло, это другое. Мы, почему-то были уверены, что причина предыдущих двух убийств в том, что кто-то пытается сорвать наш… Простите, товарищ генерал… Ваш план перестройки отношений с московской организованной преступностью. Мы совершили ошибку начинающего криминалиста, студента-второкурсника, впервые попавшего на практику в следственный отдел. Так называемый синдром идентификации. Мы приписали преступнику свой образ мыслей и придуманные нами самими мотивы…
Никитин посмотрел на Герасимова в этот момент с интересом, но, одновременно, с какой-то легкой иронией. Герасимов это четко зарегистрировал, мгновенно сделал вывод, понял, о чем подумал, слушая его, генерал, и тут же внес коррективы в свои выводы. Легкие, впрочем, коррективы, но тем не менее, существенные, когда речь идет о мотивации действий Ивана Марьева. Тут все должно быть в десятку. Иначе — полный провал…
— Вы правы, товарищ генерал! — Герасимов даже руку вверх поднял, подчеркивая, что понимает полностью, насколько прав Никитин в своем непроизнесенном возражении. — Для Ивана Марьева подобная маскировка своих побуждений слишком сложна. Вернее — она многослойна, слишком сложна по структуре. Для него характерно было бы что-нибудь попроще, попрямолинейнее. Ивану свойственна прямая мотивация своих действий. Он не стал бы морочить нам мозги, рискуя, что мы не поймем его загадок… Он не доверяет нам, дурачками считает, идиотами…
— Ну, ты, Гена, палку-то не перегибай! — остановил его Никитин. — Так уж прямо и идиотами?.. А хоть бы и так? Что ж в этом обидного? Подумаешь! И хорошо, что идиотами считает… Я рад был бы, если бы меня все мои противники идиотом считали! Представляешь, сколько ошибок они наделали бы?
— Дело не в обиде, — покачал головой Герасимов, хотя Никитин угадал точно, и Генка был теперь смущен — он действительно, обиделся на Ивана за то, что тот не признает его интеллектуального превосходства. Это было глупо. Генка был даже благодарен Никитину за то, что тот слишком мягко ткнул его носом в эту глупую обиду… — Дело в том, что такой стиль мышления действительно совершенно не характерен для Марьева.
С этим Никитин не мог не согласиться и утвердительно закивал головой, признавая правильность вывода, сделанного его заместителем.
— И в этой маскировочной комбинации мотивов прослеживается участие другого человека. Что позволяет сделать вывод, что Марьев до сих пор работает в тесном контакте с Крестовым, который фигурирует у нас еще и под кличкой «Крестный». Вспомните, наконец, совершенно наглое присутствие этого Крестова-Крестного в Лужниках на вашем неудачном бенефисе…
Герасимов не хамил, говоря так. Никитин давно уже «отошел» после сцены в Лужниках и теперь относился к ней, да и к своей роли в ней иронично. Герасимов всегда очень чутко улавливал отношение генерала не только к себе, но и другим людям, к ситуациям, к событиям, к идеям… Сейчас он, например, мог совершенно точно сказать, что его выводы нравятся генералу, он считает их верными, а Генку — хорошим аналитиком, не зря кушающим свой ментовский хлеб… Поэтому, он знал, что делал, когда слегка иронизировал по поводу Лужников…
— Он же уже тогда намекал нам именно на Ивана, подставлял нам его, как объект для размышлений, а вовсе не себя, как мы тогда с вами ошибочно поначалу решили… Мы то на Ивана вышли только после того, как он вашего однофамильца сжег…
— Согласен, Гена, согласен. Продолжай, — одобрил его Никитин.
— Во-вторых, — приободрился Герасимов, — если не мы ловим Ивана, а он нас…
Герасимов быстро взглянул на Никитина и понял, что тот заметил его оговорку…
«Вот старый хрен! — с досадой подумал он. — Все знает!.. Да и черт с ним! В конце концов нормальное желание — занять место своего начальника. Что в этом предосудительного?»
«Нельзя же так откровенно, Гена! — думал в этот момент Никитин. — Ну, хочешь ты сделать карьеру, хочешь. ну и хоти. Я тоже когда-то хотел. И сделал. Но зачем же вслух об этом говорить. Я это и без того знаю… Я, ведь, и держу-то тебя возле себя только потому, что никаких реальных шагов для осуществления своего желания не делаешь. Наверное, понимаешь, что первый же шаг будет и последним для твоей карьеры. Я тебя в такую дыру зашлю, откуда ты до пенсии не выберешься…»
Герасимов сильно покраснел, но не сбился, продолжал свой доклад.
— … это означает, что нам вообще не нужно готовить какие-либо планы поимки Ивана. Вернее, не надо строить ему ловушки. Потому, что он все равно будет отрабатывать свой сценарий, и ловушки будет строить нам. Нам же достаточно только понять, в чем заключается его ловушка, чтобы благополучно обойти ее и спокойно сделать свое дело — взять этого матерого преступника.
— Выходит, нам вовсе ничего делать не надо? — Никитин прикинулся непонимающим, хотя хорошо разобрался в ситуации и, в принципе, был согласен с Герасимовым — Продолжать сидеть на жопе, как до того сидели? Чего нам ждать-то? Так мы дождемся, что он еще кого-то грохнет, чтобы нас расшевелить…
— Я не говорил, что мы должны занимать пассивную позицию…
— Пассивная позиция это когда мужик сверху, а баба снизу, — перебил его Никитин. — Не люблю умных слов, хотя и знаю их немало. Умные слова хороши, когда начальству в Кремле докладываешь… А мы с тобой дело обсуждаем. Говори проще!..
Герасимов смутился. Он не понял этого демарша генерала в отношении своей лексики. Генерал и сам иной раз выражался так заковыристо, что Генка и понимал-то его не сразу. Хотя и материться любил, словно компенсируя этим свое равнодушие к женщинам…
«Не понял… — недоуменно подумал Герасимов. — В чем дело-то?»
«Куда же тебе на мое место дружок? — размышлял тем временем Никитин. — Ты же разговаривать еще не умеешь. Научился пока только мысли свои излагать. И то — позаковыристей обычно выразиться норовишь. Очень хочется, видно, в своих глазах выглядеть умным, интеллектуалом… А вот, как ты с Коробовым, к примеру, разговаривать будешь, особенно, когда он подставит тебя, как меня в Лужниках?.. Теории ему объяснять начнешь? Мораль читать? Нет, Геночка, рановато тебе на мое место… Впрочем, и я еще на покой не собираюсь. Так что — не торопись…»
— Мы в любом случае должны оказаться сверху, — нашелся, наконец, как ответить смущенный Герасимов. — Иначе Иван нас постреляет, как куропаток. Это он умеет, спорить не буду… Я только хотел сказать, что действовать мы должны активно, это — без всякого сомнения, но действовать внимательно и осторожно.
— Ну, а на десерт у тебя какой-нибудь вывод остался? — спросил Никитин, явно ожидая еще чего-то. С напряжением ожидая.
«Ждешь? — подумал в ответ Герасимов. — ну так получай!..»
— Третий вывод касается лично вас, товарищ генерал, — ответил он вслух. — Считаю, что вы должны принять личное участие в операции.
— Эка невидаль! — воскликнул Никитин. — Мало я, что ли, в них участия принимал? Боишься, что без меня не справится Коробов?
— Дело не в том, справится он или нет… — прояснил Герасимов. — Хотя в данном случае — он наверняка, не справится… И любой другой — не справится. Можете провести операцию — только вы. Ни к кому другому Иван просто не выйдет… К другому у него нет интереса. Ивану нужен только генерал Никитин, хотя зачем он ему нужен, бог свидетель, я не понимаю…
— Ты что это заговорил, как поп? — разозлился вдруг Никитин. — «Бог свидетель…» Не понимает он! Хули тут понимать? Замочить он меня хочет, что тут непонятного!? Иначе — зачем ему меня на улицу вытаскивать? Я же в последнее время только пару раз из управления выбрался… В Лужники и… Да и все! Один раз — недели за три, наверное. А он в это время и воспылал ко мне страстью… И выманить так хочет, чтобы со мной можно было поговорить прежде, чем на тот свет меня отправить. Если бы он просто — убить меня хотел, в Лужниках бы и шлепнул — прекрасная возможность для этого была. Стреляет он мастерски, лучше любого снайпера, Взял бы карабинчик и ебнул бы по мне метров так с трехсот! Никто бы даже не понял — откуда выстрелили… О встрече заранее узнать можно было свободно. Вынюхал же этот старый хрыч, Крестов, пришел… Не верю я, что он случайно там оказался. точно так же мог и Иван прийти… По мою душу. Но не пришел. Почему? Уже ответил — не просто убить меня хочет, а что-то то ли сказать мне, то ли от меня услышать хочет… Странно все это. Не любил раньше Марьев с теми, кого резал, как баранов, разговаривать. Он быстро всегда действовал — как говорится — «сунул, вынул и пошел»… Я — нож, имею в виду, сунул… Что это на него охота поболтать напала… Чувствую я за всем этим происки Крестова. Это его работа. Он на меня Ивана натравил. Только вот — как!? Иван никогда не мстит с таким упорством тем, кто ему лично причинил какой-то вред, пусть даже ранил серьезно. Значит — что-то с ним случилось, раз Крестов получил возможность им управлять, или я вообще ничего не понимаю…
— Боюсь, что узнаете вы об этом только от самого Марьева, — вставил Герасимов.
— А твое дело — думать, а не бояться, — оборвал его генерал. — Тебе-то чего бояться? Тебе под пулю не лезть… Хорошо еще, если под пулю… А то вон он что с толстым с этим сотворил, с украинцем — представишь себя на этом столе — сухо во рту становится и сразу поссать тянет… Извращенец!..
— Вас никто не сможет заменить в этой операции, — настаивал Герасимов. — Если при вашем участии есть шансы и, надо сказать, довольно высокие, что она окончится удачно, то в любом другом случае это — явный провал… Операция просто не состоится…
— Как ты сказал? — разозлился Никитин. — «…Надо сказать, довольно высокие шансы…» Ты хотя бы понимаешь, о чем ты говоришь? Я не про свою смерть. Это каждый в одиночку переживает… Я про то, что если меня Иван убьет — процентов семьдесят за то, что тебя на мое место поставят… а ты же не готов совсем! Рано тебе! Тебя еще надо пару лет мордой по грязи повозить, чтобы ты узнал откуда кровь у человека течет… Теоретик сопливый… Под пулю он меня толкает… Будто я боюсь под нее лезть… Конечно, боюсь! А кто не боится? Только идиоты…
Никитин уже не разговаривал со своим заместителем, он что-то бормотал сам себе, все меньше обращая внимание на продолжавшего стоять столбом Герасимова. Тот понимал, что Никитина нужно оставить одного, но не мог же он выйти без разрешения генерала…
— Я могу… — начал он говорить в затылок Никитину, потому что тот отвернулся и шарил в своем книжном шкафу, вероятно в поисках припрятанной от самого себя бутылки «Корвуазье».
— Можешь! — рявкнул на него генерал, не дав договорить.
«Если я сейчас не напорюсь, как свинья, — думал Никитин, через секунду забыв о существовании пулей выскочившего из кабинета Герасимова, — я не смогу пойти на встречу с Иваном… Это ж почти то же самое, что самому себе пулю в лоб пустить…»