Тень деревьев

Безье Жак де

Вийон Франсуа

Ронсар Пьер де

Белле Иоахим дю

Потье Эжен

Малларме Стефан

Верлен Поль

Рембо Артюр

Мореас Жан

Руанар Поль

Самен Альбер

Гурмон Реми де

Кан Гюстав

Лафорг Жюль

Кардоннель Луи Ле

Ретте Адольф

Вьеле-Гриффен Франсис

Ренье Анри де

Фор Поль

Герен Шарль

Буалье Сен-Жорж де

Спир Андре

Аполлинер Гийом

Крос Шарль

Сальмон Андре

Мерсеро Александр

Бодуань Николя

Вильдрак Шарль

Дивуар Фернан

Дерем Тристан

Альбер-Жан

Дорсенюс Жан

Жамм Франсис

Пеги Шарль

Деснос Робер

Гонсало из Берсео

Руис Хуан

Манрике Хорхе

Неруда Пабло

Гильен Николас

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

 

Илья Эренбург

СТИХИ О СМЕРТИ

Раздумья о тщете и мимолетности жизни в средние века были присущи всем. Страх смерти неизбежной, неумолимой вел людей либо к отрешению от жизни, либо к упоению легкими радостями бытия. В Германии и на севере Франции слагались «пляски смерти», и часто охваченные безумием люди разыгрывали их на кладбищах. Художники изображали и на монастырских стенах и на фасадах домов торжество смерти, и на мрачных фресках Кампо-Санто в Пизе она до сих пор страшит посетителя. Величайший поэт Франции — «Бедный школяр» Франсуа Вийон — с грустью спрашивал о прекрасных дамах былых времен — где они?

Но нигде этот «культ смерти» не мог получить такой глубины и подлинности, как в Испании. Аскетизм и суровость кастильца, больше чем ясная печаль француза, способствовали «искусству кладбищ».

Уже в XIII веке мы находим испанское переложение «пляски смерти», где среди танцоров фигурируют не только принцы, кардиналы, епископы, но и чисто иберийские типы — факиры, раввины.

Поэт XIV столетия вопрошает:

О, где богач, его поместья, Его дома, луга, шелка? Ушли, промчались, как река!

С еще большей настойчивостью ставит подобные вопросы другой поэт — Фернан Галавера, — оплакивая погибшего рыцаря:

О, где мечи и где доспехи? Где слава, замки, города? Где пляски, песни? Где утехи? Где невозвратные года?

В XV веке достойный поэт Гомэз Манрике пишет:

Вся жизнь проходит, точно тени, Скорее, чем река, И облетает, точно цвет весенний От ветерка.

Племянник этого поэта Хорхе Манрике с исключительной силой выявил мрачные думы своего века, оживив их подлинной личной скорбью. Его «Стихи на смерть отца» пережили все смены вкусов, все капризы времени. Они теперь так же волнуют нас, как волновали некогда друзей усопшего дона Родриго Манрике.

Хорхе Манрике родился в 1440 году. Его детство и юность прошли среди неослабевавших гражданских войн. Рано пришлось молодому рыцарю взять меч в руки. Он пережил пленение, смерть своих соратников и друзей. В 1478 году, сражаясь за королеву против мятежного маркиза Виена и в схватке врезавшись отважно во вражеский стан, он был убит. Последние, не законченные им стихи называются «Против мира».

Накануне смертного часа Хорхе Манрике писал:

О мир, сколь от твоих тягот Мне будет радостен уход! От жизни злой, от муки этой, Где горек каждый шаг, Где нет ни радости, ни света, Но только мрак…

Стихи «Против мира» друзья положили в гроб на грудь поэта. Столь кратка и печальна была жизнь Манрике.

Свои знаменитые стихи он написал после смерти отца, Родриго Манрике, славного рыцаря, победителя 22 битв, чье одно имя рождало страх в Гренаде. До и после этого он писал другие стихи — любовные, светские, аллегорические, — неплохие, но и ничем не примечательные, стихи одного из поэтов XV века.

В «Стихах на смерть отца» все удивительно и совершенно. Это не общие рассуждения о смерти, это сдержанный стон, страстная молитва. Христианский аскетизм, стойкость в смирении порождают не ужас перед смертью, но достойную человека скорбь.

Сам стих с короткими заключительными строками, падающими резко, то как лязг мечей, то как похоронный звон, то как стук земли о гроб, выявляет содержание. Хорхе убеждает, с каждой строфой все более гипнотизирует.

Я уже упомянул, что этому произведению суждена была редкая слава. В века, когда к искусству средневековья относились пренебрежительно, «Стихи на смерть отца» всеми признавались. Они переведены на другие европейские языки (на английский — Лонгфелло). Им подражали многие.

Что может быть банальнее и скуднее общих фраз о равенстве людей перед смертью? Но сказанные голосом поэта, они приобрели таинственную силу, показывая еще раз, что только в выражении самого привычного, общего, «банального» искусство достигает редких высот.

 

Илья Эренбург

СТАРАЯ ФРАНЦУЗСКАЯ ПЕСНЯ

В Вене много магазинов музыкальных инструментов. В Париже чуть ли не на каждой улице торгуют красками и кистями. Выставок живописи в Париже больше, чем концертов. Говорят, что каждый народ полнее всего выражает себя в том искусстве, которое наиболее отвечает его душевному складу, и что французам скорее свойственно зрительное восприятие мира, а не музыкальное. Говорят также, что, когда французы начинают петь хором, получается часто нескладно. Все это, может быть, и правильно, однако французы любят петь, и песни проходят через всю их жизнь.

Есть у французов даже поговорка: «Во Франции все кончается песнями», — она, видимо, должна успокаивать и безнадежно влюбленных и неисправимых консерваторов. Разумеется, и во Франции далеко не все кончается песнями. Вернее сказать, что многое начинается с песен. Девушка обычно поет о любви до замужества, а «Марсельеза» родилась накануне решающих битв революции.

На парижских улицах можно увидеть бродячих певцов: даже в холодный зимний день вокруг них толпятся прохожие и подхватывают припев. Что же поют эти безголосые певцы? Мелодия несложна, и мелодия повторяется, а слова — это рифмованные истории, печальные или шутливые. Существует особый жанр исполнения таких песенок; их исполнители — нечто среднее между певцами и куплетистами, между эстрадными актерами и менестрелями.

Конечно, песенки мюзик-холлов или кинокартин нельзя назвать народными, хотя некоторые из них облетают Францию, их поют на ярмарках, на свадьбах, под чинарами и под каштанами. Среди современных песенок имеются и милые романсы и пошлые куплеты; но есть между плохими и хорошими нечто общее — у них те же истоки.

Ив Монтан поет прелестную песенку:

Когда на войну уходит солдат, Победу сулят и розы дарят, А если солдат приходит назад, «Ему повезло», — о нем говорят.

Несколько веков назад на севере Франции пели:

Уходит солдат на войну, В тоске обнимает жену, Соседи кругом говорят: «Он скоро вернется назад, Вернется к любимой жене, Прискачет на быстром коне, Он будет одет в серебро, На шляпе победы перо». Когда через много годов, Без хлеба, без песен, без слов, Солдат возвратится с войны, Своей не найдет он жены, Он будет в лохмотья одет, Его не узнает сосед. Река не помчится назад, С войны не вернется солдат.

Дело, конечно, не в подражании, а в живучести не только чувств, но манеры выражения, формы, интонации.

От старой русской песни путь шел к Кольцову и к Некрасову; склад и душу народной песни можно найти в стихах Есенина и Твардовского. К отдаленным временам следует отнести рождение испанского «романсеро», который предопределил многое в дальнейшем развитии испанской поэзии от Гонгоры до наших современников Гарсии Лорки и Рафаэля Альберти.

Обычно под понятием «народная поэзия» подразумевают сочинения неизвестных авторов, которые люди пели или напевали, сокращали, изменяли. Для многих фольклористов народное творчество прежде всего анонимно. Однако такое определение условно. Мы не знаем имени поэта, сложившего песню о Рено, но разве нельзя отнести к народному творчеству песни блузников 1848 года, хотя нам известно, что они написаны Дюпоном, или «Марсельезу», которую сложил Руже де Лиль? Два русских этнографа написали две русские песни — «Славное море, священный Байкал» и «Из-за острова на стрежень». Никто не помнит имен Давыдова и Садовникова, а песни их живы. Во время первой мировой войны во Франции я не раз слышал горькую солдатскую песенку:

Ночь черна в окопах, Счастье не забрезжит, А в тылу далеком Жизнь идет, как прежде.

Автор этой песни Вайян-Кутюрье.

Кто не слыхал в Париже любовной песенки о поре, когда поспевают вишни:

Когда пора настанет вишен И дрозд-насмешник засвистит, Уж если ты любви боишься, Скорей от девушек беги…

Но мало кто знает историю этой песни. Ее написал рабочий Жан Батист Клеман, член Парижской коммуны. Одной из последних баррикад была баррикада на Монмартре, у Фоитэн-де-Руа. Там сражался Клеман, а девушка, которую звали Луизой, перевязывала раненых. Она погибла, и ее памяти Клеман посвятил песенку, написанную им еще в 1866 году, о вишнях, о насмешливом дрозде, о любви.

До сих пор в Чили имеются народные поэты, они поют свои поэмы на праздниках, заходят в харчевни, в дома. В Чили поэзию делят на «ученую» и «народную».

У народных песен были свои авторы: песню сочинял один человек, как один человек писал балладу или сонет. Но баллады и сонеты входили в книги, книги стояли на полках, иногда переиздавались, иногда становились школьными пособиями. А песни менялись — их исправляло время.

«Ученая» французская поэзия была многоликой, формы быстро снашивались, на смену героическим или дидактическим поэмам средневековья в XV веке пришли баллады, рондо, ле; в XVI и XVII веках — сонеты, оды; в XVIII — пасторали и рифмованные философские размышления. На смену пылким и туманным романтикам пришли чересчур трезвые парнасцы. Их сменили «проклятые поэты» — Бодлер, Рембо, Верлен. Классические размеры и строгие рифмы уступили место свободному стиху, ассонансам. Так было в поэзии «ученой». Что касается «народной», то, несколько обновляя сюжеты и словарь, она в общем оставалась верной традиционным формам.

Темы народной поэзии разных стран сходны: повсюду люди пели о страданиях любви, о войне, которая несет горе, о тяжести труда земледельца, каменщика, ткача, о притягательной силе свободы. Можно просмотреть сборники народных песен Италии и Швеции, Украины и Бразилии, ни в одном не найдешь песен, которые прославляли бы богатство немилого, правоту судьи, благородство палача.

Почему одни и те же темы, одни и те же образы можно найти в поэзии различных народов? О солдате, вернувшемся с войны, которого не узнает жена, пели в Бретани и в Андалузии. Может быть, песня перелетела через Пиренеи: у песни ведь крепкие крылья. А может быть, то же горе рождало те же песни: все народы знали, что такое долгие войны. В поэзии Индии и России, Норвегии и Греции влюбленный хотел бы стать то соловьем, который поет для возлюбленной, то ручейком возле ее дома, то лентой в ее косе. Может быть, чужая песня соблазнила своей красотой неизвестного автора? Вернее предположить, что мечты всех влюбленных, где бы и когда бы они ни жили, имеют между собой много общего.

Французские песни отзывались на бури, потрясавшие Францию. Многие из этих бурь давно забыты, а песни живут. Кого теперь волнует боевая слава английского герцога Джона Черчилля-Марльборуга? Он командовал нидерландской армией, которая разбила французов. Во французской песне герцог Марльборуг стал Мальбруком, и эту песню знают все дети Франции:

Мальбрук в поход собрался, Мальбрук в поход собрался, Мальбрук и сам не знает, Когда вернется он. ………… Мальбрука хоронили Четыре офицера, Один нес тяжкий панцирь, Другой нес пышный щит, За ними следом третий Нес шпагу золотую, За ними шел четвертый И ничего не нес. ………… Мальбрукову победу Все шумно прославляли, Молебен отслужили, А после спать пошли. Поплакав о Мальбруке, Одни легли на ложе С супругами своими, Другие без супруг. Отпраздновав победу, Пошли на боковую, А что за этим было — О том я не скажу.

Все французские школьники зубрят, что в VII веке при династии Меровингов был мудрый король Дагобер, но гораздо сильнее их увлекает старая песенка:

Король Дагобер На войну идет, Он штаны надел Задом наперед.

Героические песни порой превращались в шутливые. Капитан Ля Палисс был убит в битве при Павии. Его солдаты сложили песню, прославляя отвагу своего капитана:

Он за час до смерти жил, Ля Палисс отважный.

Потомкам эти строки показались смешными; они сочинили другую песенку, которая обошла всю Францию. Никто не вспомнил о храбрости капитана. Ля Палисс стал олицетворением ходячей морали, общих мест, трюизмов:

В пятницу он опочил, Скажем точно, без просчета — Он на день бы дольше жил, Если б дожил до субботы.

Одна из самых старых песен Франции, дошедших до нас, — «Пернетта» — родилась в XV веке; ее пели друзья Франсуа Вийона в кабаках и в тюрьмах.

Вийон, наверно, любил «Пернетту». Он был первым французским поэтом Возрождения, духовно чрезвычайно сложным, поэтом трагических противоречий. Вместе с тем «Бедный школяр» Сорбонны был тесно связан с жизнью народа. В своих балладах он порой ссылался на греческих богов и на философов древности, но его сердце и его словарь были сродни сердцу и словарю неизвестного нам автора «Пернетты». Разрыв между поэзией «ученой» и «народной» обозначился сто лет спустя. Сонеты Ронсара и песня о Рено, который вернулся с войны, написаны в одно время, но они нам кажутся выражением двух различных эпох, а может быть, и двух различных миров. Начиная с XVI века народная поэзия порой радовала «ученых» поэтов Франции, но не она определяла их пути.

Песни, переведенные мною, относятся к XV–XVIII векам. Конечно, можно найти чудесные образцы народной поэзии и в последующее время, все же они мне кажутся слабее: поэтическая эссенция в них разбавлена водой литературного красноречия. «Ученая» поэзия влияла на «народную» не лучшими своими произведениями, а наиболее ходкими. В народных песнях XIX века много сентиментализма, условности, словесной франтоватости.

Поэты XVIII века любили пасторали, им казалось, что они описывают безмятежную жизнь народа. Аристократов привлекал вымышленный рай, заселенный воображаемыми землепашцами и пастухами. Эти землепашцы и пастухи, однако, жили отнюдь не идиллически, и в своих песнях они больше говорили о своей тяжелой участи, нежели о благодатной тишине сельского вечера.

Народные песни Франции далеки от буколики, в них много трагизма: нужда, войны, разлука, тяжелый труд. Может быть, именно потому, что в жизни народа было много несносного и немилого, люди часто пели шутливые, задорные песенки; такова черта французского характера — французы говорят, что смешное убивает.

Сто лет назад в некоторых литературных кругах увлекались народным искусством, считая его наивным, ребячливым. Старые песни ценились за неуклюжесть строки, за неожиданность эпитета, за шаткость рифм.

В то время как «ученая» поэзия придерживалась строгих канонов французского силлабического стихосложения и точных рифм, народная поэзия не знала регламента. Часто в строке не хватает слога, цезура не на месте. Полные, по большей части глагольные рифмы сменяются весьма далекими ассонансами (Renaud и tresors или ami и mourir). Однако не к таким ли вольностям пришла «ученая» поэзия в начале XX века? Что касается содержания, то народная поэзия отнюдь не отличается наивностью. Вот песня «Гора», она посвящена сложностям любви. Между любящими — крутая гора.

Если кто-нибудь сроет гору крутую, Мы камни притащим, построим другую.

Мне эта песня по глубине напоминает некоторые стихи Тютчева, Бодлера, Блока, Элюара.

В течение многих веков придворные поэты прославляли военные победы. Народная поэзия вдохновлялась иным: ненавистью к войне.

Прощай, трубач с трубою медной, Прощай, бездушный генерал, Прощайте, слезы и победы, Чтоб больше вас я не видал!

Солдаты, маршируя по крепостным плацам, пели:

Раз и два, раз и два. А зачем голова? Шаг вперед, шаг назад. Раз солдат — виноват. Помыкает капрал, Дует пиво капрал, А солдату — вода, А солдату — беда, А солдату — шагай, Прямо в сердце стреляй. Погоди, помолчи, Не кричи, не учи, Наведу я ружье Прямо в сердце твое! Раз и два, раз и два, Вот зачем голова.

В народных песнях сказался непослушливый нрав народа, его любовь к свободе. Все знают песни французской революции — «Марсельезу», «Песню похода», «Карманьолу». Под «Карманьолу» танцевали санкюлоты, повторяя слова припева:

Да здравствует пушек гром!

В 1848 году блузники любили песни, написанные Пьером Дюпоном. Потом, в дни Коммуны, родились песни Потье. В годы последней войны партизаны пели:

Свисти, свисти, товарищ!

Французы часто поют печальные песни весело: человек как будто хочет скрыть тоску не только от других, но и от самого себя. Некоторые озорные песни звучат торжественно и прискорбно, как заупокойные молитвы. Мне думается, что во всем этом много от французского характера, от душевной стыдливости, от почти обязательного сочетания растроганности с иронией.

Пожалей меня, я не искусница, Нить бежит, за ней не поспеть. Если трудно мне, если грустно мне, Если мне не хочется петь, Я спою веселую песенку, Ты на песенку эту ответь. Если радостно, если весело, Нить бежит, за ней не поспеть, Я спою печальную песенку. Ты на песенку эту ответь.

Песни меняются, и песни остаются. Даже громкий голос радиоприемника или телевизора, врывающийся далеко от столиц в тишину длинных зимних вечеров, не может победить в человеке жажду своей песни. Вероятно, есть в песне притягательная сила, которая заставляет человека, народ петь.

День был синий и ветреный, Подымали корабль волны, Корабль тот был серебряный, Паруса — из синего шелка. Матрос взобрался на мачту. Прощай, я люблю другого! А вспомню песню и плачу — Песня сильнее слова.

Конечно, нельзя жить подделками. Нельзя перенести в современную поэзию ритм и построение старых народных песен. Хотя на всех языках слова «искусственный» и «искусство» близки, бесконечно далеки эти два понятия. Мы не раз видели в разных литературах попытки перенять формы старой народной поэзии и потрясались бесплодьем этих попыток. Бюффон некогда сказал: «Стиль — это человек». Можно добавить, что стилизация — это отсутствие человека, стилизованная поэзия прежде всего безлична и бесчеловечна. Нельзя теперь написать ни «Песни о Роланде», ни песенки о Пьере, которого любит Пернетта. Наш век вложил в понятие народной поэзии новый смысл; может быть, после многовекового разрыва мы подходим к эпохе, когда исчезнет деление между «ученой» поэзией и «народной».

А старые песни живут. Это не страницы хрестоматии, не архивы музея — это ключ к сердцу народа, народа, который не вчера родился и не завтра умрет.

 

Илья Эренбург

О ПОЭЗИИ ПОЛЯ ЭЛЮАРА

…В 1918 году он написал «Поэмы мира». Вот несколько строк: «Все счастливые женщины увидели снова своих мужей. Они вернулись, как солнце, столько в них тепла, они смеются, они тихо говорят „здравствуй“, прежде чем обнять свою радость…» И незадолго до смерти, в 1951 году, он писал: «Люди созданы, чтобы понять друг друга, чтобы любить друг друга, у них дети, которые станут отцами, у них дети, которым холодно на свете, которые заново откроют огонь, которые заново откроют человека».

Идея открытия огня, которая со времени Древней Греции вдохновляла поэтов, жила в Элюаре. (Еще юношей на фронте он писал: «Меня покинула лазурь, и я развел огонь».

Я привожу стихи Элюара в прозаическом переводе. Я знаю, конечно, сколько они при этом теряют, но я боюсь, что они потеряют еще больше, если я попытаюсь перевести их стихами. Есть поэты, которые поддаются переводу: можно передать на другом языке не только мысль или образы, но порой и стихотворные приемы. Легко перевести строки Маяковского на любой язык мира:

Бег дней пег. Медленна лет арба.

Здесь есть образы, мысль, прием — короткие, отрывистые слова.

Но вот строки Пушкина:

Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.

Переведенные на другой язык, эти чудесные стихи станут пошлым романсом.

Много русских поэтов от Брюсова до Пастернака пытались перевести стихи Верлена: «Сердце мое плачет, как идет дождь над городом. Что это за тоска, которая заполняет мое сердце?» Дело не только в том, что по-русски нет безличных форм глаголов «плакать» или «дождить», а Верлен писал: «Плачется в моем сердце, как дождится над городом»; дело и в том, что обаяние приведенных строк относится к найденному сочетанию обычных слов, и его немыслимо воссоздать на другом языке. В прозаическом переводе читатель по меньшей мере узнает точный смысл строк Элюара и сможет себе представить, как эти скромные фразы звучат неотвязно, становясь поэзией.

Разумеется, и в оригинале человеку, не чувствительному к поэзии, стихи Элюара могут показаться прозой: он сделал все, чтобы лишить свою поэзию внешних примет поэтичности. В его стихах нет ни стихотворных размеров, ни рифм, ни ассонансов. Они держатся на ритме и на загадочном сплетении слов. Имеются литераторы, которые научились бойко описывать, владеть различными стихотворными приемами, подбирать незатасканные рифмы, они успешно выдают свою прозу за поэзию. Элюар в стихах труден и вместе с тем по-детски прост, откровенен, как на исповеди. Он не поучает, не рассказывает, не описывает, он признается.

Есть поэты-живописцы, они как бы придают зрительную силу мечте; их стихи изобилуют образами. К ним во французской поэзии относятся Гюго, парнасцы, Бодлер, Рембо, из наших современников — в известной мере Арагон. Среди русских поэтов нашего времени живописной выразительностью обладал Маяковский. Есть поэты другой душевной настроенности: они не показывают, они как бы ворожат. Их стихи неотделимы от магического сочетания слов.

Элюар в жизни любил живопись, его самыми близкими друзьями были художники. Но если мы задумаемся над творчеством художников, с которыми был связан Элюар, то увидим, что они даже в живописи зачастую ищут решений, лежащих вне данного искусства. Говоря это, я думаю не только о Максе Эрнсте или Кирико (любовь к которым Элюара я никогда не разделял), но и о Пикассо. Элюар был связан с Пикассо многолетней дружбой, они создавали вместе книги — текст писал Элюар, Пикассо рисовал. У них было много общего. Пикассо никогда не стремится изобразить зримый мир, предметы для него иероглифы, он пишет маслом или карандашом свою книгу-мир таким, каким он его понимает. В поэзии Элюар менее всего был живописцем. Он редко прибегает к пластическим образам. Его определения порой чересчур сжаты, но всегда просты, даже, скажу, бесхитростны. Порой его стихи напоминают мне средневековую французскую поэзию — и повторением параллельных фраз и непосредственностью сравнений. Вот несколько примеров:

«Это горячий закон людей: из грозди они делают вино, из угля они делают огонь, из поцелуев они делают человека. Это суровый закон людей: выстоять, несмотря на войны, на нищету, несмотря на угрозу смерти. Это нежный закон людей: превращать воду в свет, мечту в явь, врагов в братьев».

«Мы идем вдвоем и держимся за руки. Нам кажется, что мы повсюду дома — под ласковым деревом, под черным небом, под всеми крышами, у очага, на улице, пустой от знойного солнца, когда на нас смутно глядят прохожие, среди благоразумных и среди чудаков, среди взрослых и среди детей. В любви нет ничего таинственного. Мы всем понятны, и всем влюбленным кажется, что они у нас в гостях».

«Что вы хотите — дверь была закрыта. Что вы хотите — мы были взаперти. Что вы хотите — улица была оцеплена. Что вы хотите — город был побежден. Что вы хотите — город голодал. Что вы хотите — у нас не было оружия. Что вы хотите — настала ночь. Что вы хотите — мы друг друга любили».

Элюар осознавал значимость слова. В стихотворении о расстреле гитлеровцами Габриэля Пери он пишет: «Есть слова, которые помогают жить, и это простые слова: слово „тепло“ и слово „доверие“, слово „правда“ и слово „свобода“, слово „ребенок“ и слово „милый“, и некоторые названия цветов и деревьев, слово „мужество“ и слово „открыть“, слово „брат“ и слово „товарищ“, и некоторые названия городов или деревень, и некоторые имена женщин или друзей. Прибавим к ним, „Пери“».

Элюар чурался красноречия и, хотя часто писал на патетические темы, не выносил пафоса. Его стихотворение «Свобода», написанное в годы Сопротивления, повторяли миллионы французов. Элюар говорит, что он пишет имя Свободы «на моих разрушенных убежищах, на моих рухнувших маяках, на стенах моей тоски». Этот перечень лиричен, и он смягчается будничным, простым: «На моей собаке — ласковой и сластене, на ее настороженных ушах, на ее неуклюжей лапе — я пишу твое имя».

* * *

Сложность поэзии Элюара в ее сжатости, трудность — в простоте. Его стихи почти непереводимы — они слишком зависят от облика слова, его звучания, связанных с ним ассоциаций (Незвал, Альберти, Тувим, Назым Хикмет, Неруда читали его стихи в подлиннике, их любовь к человеку была связана с ощутимостью, реальностью его поэзии). Трудно объяснить, в чем сила стихов Элюара, — внешние приметы поэзии отсутствуют: нет ни рифмы, ни размера, ни редкостных эпитетов, ни пышности образа…

 

Илья Эренбург

О ПЕРЕВОДАХ НЕРУДЫ

Он любит больше всего свой родной язык; с детства повторял стихи не только Кеведо или Хорхе Манрнке, но и труднейшего Гонгоры. Он прекрасно владеет французским языком, ценит Бодлера, Рембо, Аполлинера, но, будучи человеком другого материка, он смотрит на сады французской поэзии с умилением человека, выросшего в лесах тропиков. Если же говорить о генеалогии поэзии Неруды, то прежде всего следует назвать Уитмена, это ясно каждому, да и Пабло этого никогда не скрывал, он называл старого американского поэта «мудрым братом» и обращался к нему с просьбой:

Дай мне твой голос и тяжесть твоего сердца!

Современная русская поэзия куда больше связана с унаследованными формами, нежели поэзия Испании, Франции или Латинской Америки. Передать очарование лучших стихотворений Неруды в русском переводе почти невозможно. Переводчики порой прибегали к белому стиху, порой пытались ввести ассонансы, — видимо, боялись, что без привычных атрибутов стихи Неруды покажутся каталогом природы, регистром чувств, коллекцией разрозненных образов. Неруда пишет:

Мир праху мертвых и тех…

Один переводчик дополняет:

мир праху павших за свободу…

Другой еще щедрее:

…Мира Для пепла всех умерших там и здесь, И здесь и там…

У Неруды:

Мир городу утром, разбуженному хлебом…

В одном переводе:

Мир городу, проснувшемуся утром, когда пора и хлебу просыпаться…

В другом:

…Хочу я мира Для города в час утренней прохлады, Когда в пекарне уж проснулся хлеб…

Очарование поэзии Неруды — в органической связи слов, образов, чувствований; они не нуждаются ни в корсете стихотворного размера, ни в бубенцах рифм.

Посредственная поэзия всегда выигрывает, подчиняясь хорошо известным правилам стихосложения, которые требуют преодоления некоторых трудностей и ограничивают размеры произведения. Гранит набережной способен придать обмелевшей речушке державный облик. Даше у больших поэтов, отличавшихся лаконизмом, как Бодлер или Тютчев, можно найти пустые строки. А Неруда написал очень много, причем, кажется, почти все написанное публиковал. При свободе избранной им формы — можно оборвать поэму на любой строке, можно дописать еще сто страниц — у него попадаются пустоты, строки, похожие впрямь на каталог. Но было бы нелепым останавливаться на неудачах, лучше еще раз напомнить, что Неруда дал язык своей эпохе, сказал многое, что до него не было сказано.

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ПЕРЕВОДАМ ИЛЬИ ЭРЕНБУРГА

Как известно, в декабре 1908 г. семнадцатилетний Илья Эренбург был вынужден покинуть царскую Россию, спасаясь от судебного преследования за участие в революционной деятельности, и до июля 1917 г. жил в эмиграции в Париже. Там он стал посетителем «Ротонды» — приюта артистической богемы, из среды которой вышли многие знаменитые впоследствии художники, поэты, прозаики.

Первые годы пребывания в Париже были для И. Эренбурга годами становления и мучительных идейных поисков. Не обходилось и без резких кризисов. В «Книге для взрослых» (1936) он вспоминает об этих «годах растерянности», о своих попытках разобраться в мире, найти справедливость: «Я хотел во что-нибудь верить: я не знал утром, как прожить день… Я годами бился над тем, откуда приходит зло». Любимые им французские и испанские поэты были спутниками его размышлений, у них он искал ответа на мучившие его вопросы: «В стихах Жамма оправдывался не только голубь, но и коршун… Франсуа Вийона я полюбил за то, что он возвысил человеческую слабость». Любовь к поэзии, естественно, рождала желание перевести, передать другим «слезы Верлена, опьяненного иным миром, улыбку отчаяния Лафорга или детские молитвы Жамма». Переводы И. Эренбурга, выражаясь словами С. Я. Маршака, были «плодом любви, а не брака по расчету». Эти годы становления были наиболее напряженным периодом в его переводческой деятельности, хотя переводчиком-профессионалом И. Эренбург никогда не стал. В книге «Люди, годы, жизнь» он вспоминает: «Я много переводил, но переводил стихи, а их чрезвычайно редко печатали. Переводил я и современных французских поэтов, и фаблио XIII века, баллады Франсуа Вийона, сонеты Ронсара, проклятья д’Обинье; научился читать по-испански, перевел отрывки из „романсеро“, произведения протоиерея из Иты, Хорхе Манрике, святого Хуана Кеведо. Это было страстью, а не профессией». Многие из переводимых поэтов оказали значительное влияние на неокрепший «голос» молодого И. Эренбурга. Одни увлечения быстро проходили (как это было о Франсисом Жаммом), другие остались на всю жизнь. Уже при первом контакте с французской культурой поэт понял, что Франсуа Вийон, несмотря на то что он «жил в XV веке, был вором и разбойником», был ему гораздо ближе, чем автор стихотворения «Полдень фавна». («Послеполуденный отдых „фавна“»). Баллады Вийона, сонеты Ронсара и Дю Белле, стихи о смерти Хорхе Манрике сопровождали писателя в течение всей жизни.

В 1912 г. И. Эренбург перевел рассказ «Тайна графини Варвары», принадлежавший перу французского поэта-символиста и прозаика Анри де Ренье. Так началась переводческая деятельность И. Эренбурга, особенно напряженная в первые годы его пребывания в Париже. В 1912–1916 гг. он публикует большую часть своих переводов из испанских поэтов, переводы из Франсиса Жамма (1913), антологию «Поэты Франции» (1914), переводы из Франсуа Вийона (1916). Начиная с 1938 г. И. Эренбург много переводил чилийца Пабло Неруду, с пятидесятых годов — кубинца Николаса Гильена. Тогда же, в пятидесятые годы, он заново шлифует свои переводы из Вийона, заканчивает серию переводов из Иоахима Дю Белле (по крайней мере некоторые из этих последних были сделаны еще в 1916 г., а то и раньше. В книге «Люди, годы, жизнь» И. Эренбург вспоминает, как он в «Ротонде» бился над переводом сонета Дю Белле «Зову, кричу…»). Как видим, в зрелый период своей жизни И. Г. Эренбург как переводчик больше обращался к латиноамериканской поэзии. Из своих французских современников и друзей он перевел немного — всего несколько стихотворений и отрывков из Поля Элюара и Робера Десноса. Это связано, конечно, с особенностями биографии писателя, с его личным участием в борьбе испанских демократов против фашизма, с поездками по Латинской Америке.

Каковы теоретические взгляды И. Эренбурга на поэтический перевод и каковы его практические принципы перевода? Прежде всего он отличал, конечно, перевод прозаический от поэтического, считая поэзию совершенно специфической областью. В статье «О поэзии Поля Элюара» он писал, что «есть такие прозрения, такие ощущения гармонии или разлада, которые не выразить ни в новелле, ни в статье».

Судя по многим высказываниям И. Эренбурга, его не привлекала описательная поэзия (типа Теофиля Готье и «парнасцев») или поэзия, занятая метафизическими вопросами (как поэзия Малларме). Он тяготел к поэзии простых и обнаженных эмоций («небольшие песенки, детские жалобы и сомнения» Верлена), часто сопряженных с логической ясностью и остротой мысли (как у Дю Белле). Он высоко ценил иронию, почти неизбежную у критически мыслящего поэта (Лафорг). Чтобы передать на другом языке ощущение «гармонии или разлада», «слезы Верлена… улыбку отчаяния Лафорга или детские молитвы Жамма», переводчик должен прежде всего постигнуть духовный мир, духовное состояние поэта, перевоплотиться. «Я полагаю, что для совершенного перевода стихотворений необходимо, чтобы переводчик перестал быть самим собой, перевоплотился, стал автором», — писал И. Эренбург в предисловии к книге переводов из Франсиса Жамма. Своей неспособностью перевоплотиться объясняет автор то, что ему «не удалось» перевести последние стихи Франсиса Жамма, написанные после того, как поэт декларировал свое обращение в католичество. Отсутствие таких поэтов, как Рене Гиль, Жюль Ромен, Жорж Дюамель и др., в антологии «Поэты Франции» переводчик объясняет «полной невозможностью найти в их творчестве доступные и близкие ему элементы». Не случайно поэтому, что наибольшие переводческие удачи И. Эренбурга приходятся на стихи поэтов, внутренне ему наиболее близких, несмотря на отдаленность во времени: Хорхе Манрике, Франсуа Вийона, Дю Белле, Верлена.

И. Эренбург не раз писал о значении самой формы стиха, слов и образов для передачи специфических для поэзии ощущений «гармонии или разлада». Трудность перевода поэзии Элюара И. Эренбург видел в том, что его стихи «держатся на ритме и загадочном сплетении слов», и относил Элюара к поэтам, которые не показывают, а «ворожат», чьи стихи «неотделимы от магического сочетания слов». Переводчик жалел, что он часто по необходимости «обескрашивал образы, сглаживал обороты» Франсиса Жамма. Неоднократно И. Эренбург писал, что он стремился по возможности передать форму стихотворения, особенности рифмовки, образности, отступления от классического стиха, свободный и «освобожденный» стих и т. п., меняя размеры, делая пропуски слогов. Однако эти заявления порой оставались декларативными.

В предисловии к переводам из Франсуа Вийона И. Эренбург сам писал об этом: «Переводя баллады, составленные из отдельных образов или выражений („Баллада примет“, „Баллада противоречий“ и т. п.), я, сохраняя, мне кажется, общий дух и форму, был принужден часто заменять выражения, картины другими, более или менее им соответствующими». Что это означает? Приведем такой пример. Начало «Баллады истин наизнанку» можно перевести примерно так: «Нет лучше ухода, чем морить голодом, лучше услуги, чем от врага, нет лучше еды, чем охапка сена, лучше сторожа, чем спящий, только обманщик милосерден, только трус надежен, только вероломный человек верен слову, только влюбленный — хороший советчик». И. Эренбург, сохраняя сам принцип противопоставления, часто меняет противопоставляемые понятия:

Мы вкус находим только в сене И отдыхаем средь забот. Смеемся мы лишь от мучений, И цену деньгам знает мот. Кто любит солнце? Только крот. Лишь праведник глядит лукаво, Красоткам нравится урод, И лишь влюбленный мыслит здраво.

Порядок противопоставлений, конечно, полностью изменен. Во второй строфе перевода встречаем строки из первой строфы баллады Вийона: «На помощь только враг придет… Кто крепко спит, тот стережет» и т. д. Все эти изменения, видимо, оправданны, поскольку суть стихотворения не в отдельных понятиях, а в их остроумном противопоставлении. Но есть у И. Эренбурга и такие переводы, как, например, «Противоположения Фран-Гонтье». Здесь при великолепной передаче духа, интонации стихотворения Вийона сохранена и почти буквальная точность. В принципе И. Эренбург, видимо, считал фактическую точность совсем не обязательной в поэтическом переводе. Вместе с тем он был, конечно, против того, чтобы, по выражению М. Лозинского, «переливать чужое вино в свои привычные мехи». Судя по всему, его идеалом было стремление воссоздать подлинник во всем своеобразии его содержания и формы. И. Эренбург считал, например, принципиально важным передачу особенностей свободного стиха Пабло Неруды, критикуя при этом переводчиков, которые добавляют от себя отдельные слова, целые выражения и строки, заменяя тем самым простоту и обнаженность языка поэта условными поэтическими штампами. В предисловии к переводу книги Пабло Неруды «Испания в сердце» (1939) И. Эренбург отмечал: «Перевод его стихов труден. Я старался не отступать от подлинника».

В заключение необходимо сказать о высокой требовательности И. Эренбурга к своим переводам. Видимо, одной из причин того, что он так мало перевел из Поля Элюара, было его убеждение в непереводимости его стихов на другой язык, поскольку обаяние многих элюаровских строк, как и многих стихов Верлена, «относится к найденному сочетанию обычных слов и его немыслимо воссоздать на другом языке». В статье «О поэзии Поля Элюара» И. Эренбург даже предпочел дать прозаический подстрочник, а не стихотворный перевод цитируемых стихов.

В настоящее издание вошло большинство опубликованных И. Эренбургом переводов из французской поэзии. Не перепечатываются лишь некоторые отрывки из произведений Франсуа Вийона, Ронсара, Дю Белле, Лафонтена, Блеза Сандрара, Аполлинера, а также старые варианты заново переработанных автором переводов (последнее относится к отдельным стихотворениям Франсуа Вийона). Менее полно представлена испаноязычная поэзия. Так, в книгу не включены отрывки из песен испанских республиканцев (Рафаэля Альберти, Мануэля Альтолагире и др.), неоднократно переиздававшиеся переводы из Пабло Неруды («Всеобщая песнь», «Пусть проснется лесоруб» и ряд других его произведений). Немногочисленные переводы из народных песен и поэзии славянских народов также не включены в сборник.

 

ИЗ ФРАНЦУЗСКОЙ ПОЭЗИИ

Жак де Безье (XIII в.) О трех рыцарях и о рубахе. Печатается по тексту первой публикации: «Французские повести XIII в.», М., 1916. Жак де Безье — трувер XIII века.

Песни крестовых походов. Перевод песен впервые был опубликован в журнале «Русская мысль», М., 1918, № 3–6. Приводим комментарии переводчика:

Рыцари, вас зову на борьбу

Автор песни неизвестен. Это самая старая из всех сохранившихся песен крестовых походов. Она сложена перед вторым походом, около 1146 г. Рифмы в песне часто заменены ассонансами.

Я вам пою, вы долго спали…

Эта песня принадлежит мэтру Рено. Она сложена перед третьим крестовым походом в 1189–1190 гг. Сильный тон проповедника, простота стихосложения, чуждая более изысканных форм трубадуров, говорит за то, что эта песнь была сложена для народа и пелась на площадях жонглерами.

Братья, новый день встает…

Автор песни неизвестен. Она сложена около 1189 г. Начало ее взято из любовной песни «Chanson d’éveil».

Я сложу эту песню, изнывая…

Автор этой песни — Гуйо из Дижона. Она сложена во время третьего похода, т. е. около 1189 г. Рифмы перемешаны с ассонансами. Возглас «outre», «outré», «oultra» для нас остается непонятным. «Outré» кричали, идя в бой, участники и первого похода, этот возглас также входил в песни пилигримов, совершавших богомолье в Кампостело св. Иакова.

Ликуйте, радуйтесь отныне…

Автор этой песни неизвестен. Сложена она в 1224 г. Жуанвиль, описывая болезнь короля Людовика IX и как он принял крест, подтверждает верность рассказа нашей песни.

Дама нежная, скрестивши руки…

Автор этой песни и время, когда она была сложена, неизвестны. По характеру стиха можно отнести ее к первой половине XIII в. Это единственная из песен крестовых походов в форме диалога.

Народные песни XV–XVIII веков. Все песни печатаются по тексту публикации в журнале «Москва», 1957, № 3.

Франсуа Вийон (1431–1465). Вначале помещены новые, переработанные И. Эренбургом переводы: Баллада поэтического состязания в Блуа, Я знаю, что вельможа и бродяга… (Из «Большого завещания»), Баллада и молитва, Где крепкие, тугие груди?.. (Из «Жалоб прекрасной оружейницы»), Баллада прекрасной оружейницы девушкам легкого поведения, Баллада, в которой Вийон просит у всех пощады, Я душу смутную мою… (Из «Большого завещания»), Послание к друзьям, Баллада истин наизнанку, Спор между Вийоном и его душою, Рондо, Эпитафия, написанная Вийоном для него и его товарищей в ожидании виселицы, Баллада примет. Все они опубликованы в журнале «Иностранная литература», 1956, № 7. К старым переводам относятся: О юности могу грустить я… (Из «Большого завещания»), Противоположения Фран-Гонтье, Вийон своей подруге Баллада, (Заключительная), Эпитафия, Баллада о домах былых времен, Баллада Вийона к толстой Марго, Для матери молитва скреплена… (Из «Большого завещания»), Баллада, которую Вийон написал своей матери, чтоб она прославляла богородицу, Четверостишие, сложенное Вийоном, когда он был приговорен к смерти. Старые переводы печатаются по книге: Франсуа Вийон. Отрывки из «Большого завещания», баллады и разные стихотворения, М., изд-во «Зерна», 1916.

В предисловии к этой книге И. Эренбург писал: «Я перевел несколько отрывков из „Большого завещания“, большую часть баллад, как включенных в него, так и написанных Вийоном в другое время. В ряде стихотворений („Баллада к толстой Марго“, „Жалобы кабатчицы“ и др.) по внешним причинам пришлось сделать выпуски. Переводя баллады, составленные из отдельных образов или определений („Баллада примет“, „Баллада противоречий“ и т. п.), я, сохраняя, мне кажется, общий дух и форму, был принужден часто заменять выражения, картины другими, более или менее им соответствующими».

Видимо, «выпуски» и отдельные неточности послужили причиной переработки И. Эренбургом большинства переводов из Вийона. Новые переводы часто значительно отличаются от старых. Для сравнения приведем прежний вариант «Баллады, в которой Вийон просит у всех пощады» («Ballade de merci») под ее первоначальным заглавием:

БАЛЛАДА, В КОТОРОЙ ВИЙОН БЛАГОДАРИТ КАЖДОГО

Бенедиктинцам, всем отцам, Прохвосту, жулику и вору, Служанкам, паре пышных дам, Замысловаты чьи уборы, Фигляру с сусликом, актеру, Таверне и монастырю, Ночных кутил хмельному хору Я всем кричу — благодарю! Ребятам и большим глупцам, Чьи мне приелись разговоры. И девкам, что за грош юнцам Все оголяют без зазора. Безбожнику и бабке хворой, Забавнику и звонарю, И прощелыге — в эту пору Я всем кричу — благодарю! ………… Но не предателям, не псам ………… Эх, чтоб теперь оставить споры, Я всем кричу — благодарю!

Послание

Им ребра сосчитают скоро Дубинкой, тут я посмотрю, Как их поучат у забора. Я всем кричу — благодарю!

В статье «Поэзия Франсуа Вийона», опубликованной в журнале «Иностранная литература», 1956, № 1, а затем вошедшей во «Французские тетради» (М., 1958), И. Эренбург приводит для иллюстрации несколько отрывков из произведений Франсуа Вийона, которые составители не включили в настоящее издание: «Я беден, беден был я с детства…», «Она печалится о сыне…» (из «Большого завещания»), «Я женщина убогая, простая…» (из «Баллады, которую Вийон написал своей матери, чтоб она прославляла богородицу»), «Что ветер, снег? Мне хлеб всегда готовый…», «Встречать — встречал, любить — любили…», «Огромные на блюдах рыбы…», «А в чем повинен я? В насильи?..», «Сгниют под каменным крестом…».

Противоположения Фран-Гонтье. Эта баллада была ответом Вийона на пасторальную поэму епископа Филиппа де Витри, прославлявшую радости сельской жизни дровосека Фран-Гонтье и его жены Елены.

Баллада Вийона к толстой Марго. Предпоследняя строчка первой строфы исправлена И. Эренбургом:

Как захотите, приходите снова.

Вторая и третья строки второй строфы также исправлены:

Коль без гроша Марго придет домой. Я видеть не могу eel Она ужасна!

Для матери молитва скреплена… (из «Большого завещания»). Исправлены последние четыре строки:

Убежище ты (нрзб) твердыни! Чтоб тело и чтоб душу ограждать От всех печалей и от всех уныний. Старуха бедная, родная мать!

Баллада, которую Вийон написал своей матери, чтоб она прославляла богородицу. Исправлены третья и четвертая строки второй строфы.

Ведь Магдалину он простил, я знаю, Да и монаха, что грешил стократ.

В последнюю строфу и первую строчку «Послания» внесены многочисленные исправления:

………… Я женщина убогая, простая. Читать я не могу, меня страшат На монастырских стенах (нрзб) рая, Где лиры, арфы, а под раем ад, Там черти нечестивцев кипятят. Как радостно в раю, как страшно ада, Среди костров и холода и глада! И на тебя мне бедной (нрзб) Ты для меня надежда и ограда. Хочу в сей вере жить и умереть.

Послание

Ты, матерь божия, — моя ограда! …………

В статье «Поэзия Франсуа Вийона» И. Эренбург приводит иной вариант того же отрывка: «Для матери он написал молитву и в ней вспомнил фрески церкви святого Бенедикта:

Я — женщина убогая, простая. И букв не знаю я. Но на стене Я вижу голубые кущи рая И грешников на медленном огне, И слезы лью, и помолиться рада — Как хорошо в раю, как страшно ада!»

Ронсар (1524–1585). Сонет «Старухой после медленного дня…» печатается по тексту статьи «Поэзия Иоахима Дю Белле», вошедшей в книгу «Французские тетради» (М., 1958). В статье И. Эренбург пишет: «Сорок лет назад я зачитывался Ронсаром и перевел тогда один из его сонетов, обращенный к Елене». Там же приведен перевод отрывка из Ронсара «Когда сложить я должен славословье…». В пятой книге «Люди, годы, жизнь» автор приводит отрывок из Ронсара, который ранее он вставил в роман «Падение Парижа»:

Признает даже смерть твои владенья, Любви не выдержит земля, Увидим вместе мы корабль забвенья И Елисейские поля…

Иоахим Дю Белле (1522;—1560). Подборка сонетов Дю Белле из книги «Французские тетради» (М., 1958) печатается здесь полностью. В настоящее издание не вошли отрывки из стихотворений Дю Белле, включенные И. Эренбургом в текст статьи «Поэзия Иоахима Дю Белле»: «Слова возвышенны и ярки…», «Хочу любить я без оглядки…», «Ростовщикам я раздаю улыбки…».

Интерес И. Эренбурга к творчеству Дю Белле имеет давнюю историю. Уже в 1916 г. в газете «Биржевые ведомости» от 18 сентября И. Эренбург помещает следующий сонет Дю Белле:

Коль есть скиталец, детище уныний, Что вечно чуждым воздухом дыша, От пристани до пристани спеша И открывая новые святыни — Не вспоминал о брошенной долине, О речке, о затонах камыша, Чья жадная не плакала душа, Скорбя, не изнывала на чужбине — То это сын скалы, волчихи злой, Сосавший грудь подстреленной тигрицы. Но нет! И дикое зверье и птицы Ползут, бегут, летят к земле родной. А пойманы порой глядят с тревогой Туда, где их гнездо, нора, берлога.

Эжен Потье (1816–1887). Жан-Нищета. Это стихотворение (1880) — в других переводах «Жан-Бедняк», «Жан-Горемыка» — помещено в тексте статьи И. Эренбурга «18 марта», опубликованной в газете «Известия» от 18 марта 1035 г.

Стефан Малларме (1842–1898). Полдень фавна. Эта эклога, написанная в 1865–1866 гг., более известна под названием «Послеполуденный отдых фавна». Стефан Малларме — поэт, наиболее полно воплотивший в своем творчестве принципы французского символизма, теоретик и «мэтр», вокруг которого группировались молодые поэты.

Стихотворением Малларме «Полдень фавна» начинается книга «Поэты Франции. 1870–1913», изданная И. Эренбургом в издательстве «Гелиос», Париж, 1916. В настоящем издании сохранен тот же порядок расположения материала, что и в книге «Поэты Франции», за некоторыми исключениями. Опущены вступительные очерки биографо-критического характера, где переводчик характеризовал каждого из поэтов, включенных им в антологию. Стихотворения Франсиса Жамма (Полезный календарь, Молитва, чтоб войти в рай с ослами, Молитвы, как цветы, восходят к богу…, Перед зимой на телеграфных проводах…) перенесены отсюда в раздел, посвященный Франсису Жамму. Отрывок из поэмы Филиппо Томмазо Маринетти (1876–1944) «Мое сердце из красного сахара…» вообще опущен. Родоначальник футуризма Маринетти, хотя писал также и по-французски, был все же итальянским поэтом. В книге «Люди, годы, жизнь» И. Эренбург рассказывает об истории этого перевода: «В Париже меня познакомили с поэтом Маринетти; он был очень самоуверен и столь же честолюбив: дал мне свою поэму „Мое сердце из красного сахара“. „Если вы ее переведете, вы откроете России поэта завтрашнего дня…“ Я перевел отрывок и снабдил его маленьким предисловием: „Трудно любить стихи Маринетти. От него отталкивают внутренняя пустота, особенно дурной вкус и наклонность к декламации“.» (Собр. соч. в 9 томах, т. 8, стр. 106.)

В предисловии к книге «Поэты Франции» И. Эренбург писал: «В этой книге собран ряд переводов стихотворений поэтов, объединенных скорее личными пристрастиями, чем каким-либо общим планом… Все же в целом, закончив переводы, я с радостью заметил, что мне удалось (плохо или хорошо — пусть судит читатель) перевести почти всех больших поэтов последних сорока лет. (Я не включил в эту книгу переводов бельгийских поэтов, полагая, что на творениях Верхарна, Эскальмпа и др. лежит глубоко национальная печать, выделяющая их из ряда „поэтов Франции“.) Что касается выбора стихотворений, то и он отмечен печатью личного вкуса и не всегда является характерным для цельного облика данного поэта. Так, в творчестве Верлена меня больше всего привлекли его небольшие песенки, детские жалобы и сомнения, а не поэмы, насыщенные часто глубокой мыслью (как „Мистический диалог“ и др.); из Поля Фора я взял не пантеистические гимны, а маленькие „баллады“, приближающие его творчество к народной поэзии, и т. п.

В переводе я, конечно, по возможности сохранял форму стихотворения. Всякое уклонение от классического стиха, т. е. не только „свободный“, но и так называемый „освобожденный“ стих я старался отметить в переводе, употребляя пропуск слогов, смешение различных размеров и т. п. (…)

70—80-е годы являются для французской поэзии эпохой истинного возрождения. Достаточно назвать имена Верлена, Рембо, Малларме, Самена, Лафорга, Жамма, чтобы увидеть, как велики и разнообразны были поэты этого исключительного периода. Переводить их стихи для русского поэта — высокое наслаждение. Думать, что, быть может, за неловкими и бледными строками читатель почует слезы Верлена, опьяненного иным миром, улыбку отчаяния Лафорга или детские молитвы Жамма, пусть искаженные, пусть обесцвеченные неумелой рукой переводчика, — как это радостно! (…)»

Французских поэтов, включенных И. Эренбургом в свою антологию, можно в основном отнести к двум большим группам. Наиболее многочисленная из них — группа поэтов, так или иначе связанных с движением символизма. Это молодые поэты-символисты, выступившие в 80-е годы: Жан Мореас, Гюстав Кан, Жюль Лафорг, Франсис Вьеле-Гриффен, Анри де Ренье, Альбер Самен, Шарль Герен. Среди них были и второстепенные, забытые теперь поэты: Луи Ле Кардоннель, Адольф Ретте, Поль Руанар. С движением символизма было связано также творчество Поля Верлена, Артюра Рембо, Шарля Кроса, Поля Фора. Другая значительная группа — поэты-унанимисты, выступившие впервые около 1906 г. и противопоставившие символизму новую гуманистическую программу. В первой книге «Люди, годы, жизнь» И. Эренбург рассказывает о них: «В предместье Парижа Кретей, в помещении бывшего аббатства, поселились несколько поэтов; они писали стихи, готовили себе еду и сами печатали свои произведения на ручном станке. Так родилась литературная группа „Аббатство“; многие из ее участников впоследствии стали знаменитыми: Дюамель, Жюль Ромен, Вильдрак. Всех этих поэтов объединяло стремление уйти от узкого индивидуализма, вдохновляться мыслями и чувствами, которые присущи всем. Были в „Аббатстве“ и поэты, подававшие мало надежд, среди них Мерсеро…» (Собр. соч. в 9 томах, т. 8, стр. 107.) Этот «поэтический фаланстер» просуществовал немногим более года, но на его основе возникла группа унанимистов, к ней были близки вошедшие в антологию поэты Николя Бодуань и Фернан Дивуар.

В целом, хотя антологии И. Эренбурга присуща некоторая односторонность и случайность в выборе поэтов и произведений (много второстепенных и недостает некоторых очень значительных поэтов), она довольно верно отражает состояние французской поэзии в период 1870–1913 гг.

Поль Верлен (1844—<1896). Стихотворение Сентиментальная прогулка взято из первой книги поэта «Сатурновские стихотворения» (1866); стихотворения Сентиментальный разговор и Амур на земле — из книги «Галантные празднества» (1869); Свет луны туманной… — из «Песни чистой любви» (1870); стихотворения Тень деревьев…, Рука печальная ласкает пианино…, Сердце тихо плачет…, взяты из книги «Романсы без слов» (1874); Бедные добрые помыслы… — из книги «Мудрость» (1881).

Артюр Рембо (1854–1891). Стихотворения Сон на зиму и «Les chercheuses de роих» («Искательницы вшей») написаны в 1870 г. Последнее стихотворение ранее переводилось Валерием Брюсовым.

Жан Мореас (1856–1910). Один из поэтов французского символизма, в 1891 г. порвал с этим движением и основал «романскую школу», призывая вернуться к классическим формам. Книга стихов «Стансы» написана в 1899–1901 гг.

Поль Руанар (1856—?). Поэт, близкий к символистам, автор ряда злободневных политических стихотворений.

Альбер Самен (1858—>1900). Поэт-символист, его манера отличается мастерской передачей тонких душевных настроений.

Реми де Гурмон (1858–1916). Поэт, близкий к символистам, прозаик и литературный критик, автор известной работы «Книга масок», посвященной французским поэтам конца XIX в. Некролог о нем, опубликованный в газете «Утро России» 28 ноября 1915 г., И. Эренбург назвал «Великий книжник. (К смерти Реми де Гурмона)». В тексте статьи — отрывок из стихотворения «Волосы».

Гюстав Кан (1859–1936). Французский поэт-символист. Ему и Жюлю Лафоргу обычно приписывают приоритет в открытии в середине 80-х годов верлибра, французского «свободного стиха».

Жюль Лафорг (1860–1887). Один из самых искренних и оригинальных поэтов — символистов, сочетающий глубокую меланхолию с иронией и юмором.

Луи Ле Кардоннель (1862–1936). Поэт-символист, сильное влияние на его поэзию оказал католицизм. Стихотворение Кипарисы впервые опубликовано в тексте статьи И. Эренбурга «Заметки о французской поэзии» (журнал «Хмель», М., 1913, № 7–9).

Адольф Ретте (1868–1930). Поэт-символист.

Франсис Вьеле-Гриффен (1863–1987). Поэт-символист, американец по происхождению, признанный мастер «свободного стиха».

Анри де Ренье (1864–1936). Один из самых артистичных поэтов и прозаиков символизма, сохранивший в своем стиле живописность парнасцев.

Поль Фор (1872–1960). В молодости был близок к символистам, известен как создатель записанных прозой «Французских баллад» (около сорока сборников), навеянных народным творчеством. В 1912 г. Полю Фору был присвоен титул «князя поэтов».

Шарль Герен (1873–1907). Поэт-символист.

Сен Жорж де Буалье (правильнее Буэлье, но в этом случае, как и в некоторых других, мы сохраняем написание переводчика) (1876–1947). Поэт, драматург и прозаик. В середине 90-х годов — вождь группы поэтов-натюристов, противопоставлявших условности символистской тематики обращение к повседневной реальности.

Андре Спир (1868–1966). Один из первых поэтов и теоретиков верлибра. Его поэзию высоко ценил Ромен Роллан.

Гийом Аполлинер (псевд., настоящее имя Аполлинарий Костровицкий) (1880–1918). Крупнейший французский лирик начала XX в.; пропагандировал современное искусство, в частности живопись кубистов, оказал большое влияние на последующее развитие поэзии. Отрывок Аполлинера «Много погибло прекрасных грез…» (из сюиты «Песнь несчастного в любви»), Крокусы, Отрывок «Я смело взглянул назад» взяты из книги «Алкоголи» (1912). В тексте воспоминаний И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь» перевод первой строфы стихотворения «Крокусы» дан в новой редакции:

Долина осенью пышна, но ядовита, И медленно бредут по ней коровы, Вбирая темный и тягучий яд. От крокусов долины той лиловой, Как крокус, пышен и лилов твой взгляд, И в жизнь мою из глаз твоих струится Такой же медленный и страшный яд.

Аполлинер один из первых поэтов, переставших в своих стихах употреблять знаки препинания.

Шарль Крос (встречается и иная транскрипция: Кро) (1842–1888) — поэт, предшественник символизма.

Андре Сальмон (1881–1969). Поэт, в молодости принадлежавший к тому же поэтическому поколению, что и Аполлинер и унанимисты. В своих мемуарах «Люди, годы, жизнь» И. Эренбург вспоминал: «Поэт Андре Сальмон прочитал мне свою поэму, озаглавленную русским словом „Приказ“, в ней он прославляя подвиг русского народа». (Собр. соч. в 9 томах, т. 8, стр. 386). Перевод отрывка из этой поэмы, явившейся откликом на Октябрьскую революцию, приведен в книге И. Эренбурга «А все-таки она вертится», в главе «Революция в искусстве и революция вообще», Москва — Берлин, 1922.

Александр Мерсеро (1884–1945). Французский поэт, входил в группу «Аббатство». И. Эренбург встречался с ним в Париже в десятые годы, когда работал над антологией «Поэты Франции». В книге «Люди, годы, жизнь» он пишет, что Мерсеро «был поэтом малопримечательным, но обходительным человеком: он приносил мне книги и знакомил со своими более прославленными товарищами».

(Собр. соч. в 9 томах, т. 8, стр. 107.)

Николя Бодуань (правильнее Бодюэн) (1881–1960). Поэт и романист, был близок к группе унанимистов.

Шарль Вильдрак (род. в 1882 г.). В молодости — поэт группы унанимистов, писал сильные своей простотой и искренностью стихи о человеческой солидарности. Впоследствии также драматург, автор пьесы «Пароход, „Тенесити“» (1920), сыгравшей большую роль в возрождении французской реалистической драмы. Имя Шарля Вильдрака, члена Ассоциации революционных писателей и художников Франции, сторонника Народного фронта, участника Сопротивления, прогрессивного деятеля культуры, часто встречается на страницах воспоминаний И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь».

Фернан Дивуар (1883 —?). Поэт, близкий к унанимистам, затем основатель литературной группы симультанеистов.

Тристан Дерем (1889–1941). Интимный лирик, для его манеры характерен импрессионизм в передаче душевных переживаний.

Альбер-Жан (род. в 1892 г.). Поэт, позднее романист и драматург.

Жан Дорсенюс (1892 —?). Поэт, выпустивший, судя по примечаниям И. Эренбурга, два сборника стихов, но теперь совершенно забытый. Стихами Дорсенюса заканчивается книга «Поэты Франции».

Франсис Жамм (1868–1938). Его поэзия отличается обнаженной простотой, разговорностью языка, подлинным чувством природы. Большинство переведенных И. Г. Эренбургом стихотворений создано до того, как поэт декларировал свое «обращение» в католичество (1905). В настоящем издании полностью перепечатываются переводы И. Эренбурга из книги Франсиса Жамма «Стихи и проза» (Стихи в переводе И. Эренбурга, проза — Е. Шмидт), М., 1913.

Стихотворения Франсиса Жамма взяты переводчиком из следующих книг:

«От утреннего благовеста до вечерни» (1888–1897): Полезный календарь, Он мирно на куске своей земли живет…, Кто-то тащит на убой телят…, Есть здесь старинный дом…, Вот кто славным трудится трудом!.. Это было вечером, оттенок гор…, В экипаже ехал я в деревню эту…, Собака в снег пугается идти, и ей…, Я читал романы, сборники стихов…, Вот уж с дождями осень подошла…, Ты с грязным стадом и с лохматым псом…. Стихотворение Я читал романы… ранее приводилось И. Эренбургом в его статье «Заметки о французской поэзии», помещенной в журнале «Хмель», М., 1913, № 7–9.

«Траур весен» (1899–1900): Элегия, Молитва, чтоб ребенок не умер, Молитва, чтобы получить звезду, Молитва, чтобы войти в рай с ослами.

Поэма Жан Нуаррьо, из которой И. Эренбургом переведен отрывок, входит в книгу «Торжество жизни» (1900–1901).

«Прогалины в небе» (1902–1906): Уж завтра будет год, как я в Одо печальный…, Висит на белой стенке у кровати…, Молитвы, как цветы, восходят к богу…, В это утро наша церковь весело звонила…, В городке, где показалась богоматерь…, цикл Слава Марии: Агония, Бичевание, Венчание терниями, Крестная ноша, и стихотворение Перед зимой на телеграфных проводах…

В предисловии к книге Франсиса Жамма «Стихи и проза» И. Эренбург писал:

«Я полагаю, что для совершенного перевода стихотворений необходимо, чтобы переводчик перестал быть самим собой, перевоплотился, стал автором. Этого сделать мне не удалось. Простота, детская наивность, уклад жизни, наконец вера в бога и в церковь Жамма почти всегда являлись для меня лишь недостижимым идеалом. Вот почему, не говоря уж о силе, читатель никогда не найдет в этой книге того подлинного, своеобразного, что составляет главную прелесть стихов Жамма. Я чувствую, как часто я обескрашивал его образы, сглаживал его обороты и заменял его язык „общепоэтическим“.

Также несвободен был я в выборе стихотворений. Мне не удалось почти перевести его последних стихов (1905–1912), написанных после „обращения“ в католичество. Я переводил каждый раз не то, что любил и хотел, а то, что мог.

Форма стихотворений Жамма крайне своеобразна, и найти соответствующую ей в русском стихе мне удалось лишь в слабой степени. Ближе других к оригиналу но форме стихи, переведенные мной за последнее время (Полезных календарь, Перед зимой… и др.).

Во всяком случае, я буду считать свою задачу выполненной, если эта книга, не давая художественного удовлетворения, все же заинтересует читателя и заставит его обратиться к подлиннику…»

Увлечение поэзией Франсиса Жамма в начале десятых годов было связано для молодого И. Эренбурга с поисками положительных идеалов. Увлечение было сильным, но недолгим. Вот что рассказывает об этом сам автор в книге «Люди, годы, жизнь»: «Я прочитал книгу поэта Франсиса Жамма; он писал о деревенской жизни, о деревьях, о маленьких пиренейских осликах, о теплоте человеческого тела. Его католицизм был свободен и от аскетизма и от ханжества: он хотел, например, войти в рай вместе с ослами. Я перевел его стихи и начал ему подражать: пантеизм показался мне выходом… На короткий срок меня прельстила философия Жамма… Меня давно мучила мысль: откуда приходит зло?.. Франсис Жамм разрешил мне приехать к нему… Он мне понравился, но я понял, что он не Франциск Ассизский и не отец Зосима, а только поэт и добрый человек; уехал я от него с пустым сердцем… Вскоре мне опротивело играть в ребячество. Я начал подражать Гийому Аполлинеру». (Собр. соч. в 9 томах, т. 8, стр. 78–79).

Шарль Пеги (1873–1914) — французский поэт, социалист, друг Ромена Роллана. В годы первой мировой войны в его творчестве усилились националистические и религиозные мотивы. Ушел на фронт добровольцем и погиб в 1914 г.

Блаженны погибшие в великих боях… (отрывок из поэмы на библейский сюжет «Ева», 1913). Перевод отрывка включен в текст статьи И. Эренбурга «Старые раны. Могила Шарля Пеги», опубликованной в газете «Биржевые ведомости», Петроград, I изд., 21 дек. 1916 г. Перевод отрывка Они разрушают дома… включен в текст статьи И. Эренбурга «В пустыне», опубликованной в газете «Биржевые ведомости», I изд., 16 мая 1917 г.

Робер Деснос (1900–1945). Переводы его стихотворений печатаются по книге И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь». (Собр. соч. в 9 томах, т. 8, стр. 514–515). Робер Деснос — один из крупных французских поэтов, вышедших из сюрреализма. В Бухенвальде, фашистском лагере смерти, было написано стихотворение Взгляни — у бездны на краю трава… и его последнее стихотворение Я так мечтал о тебе…, посвященное жене. Стихотворение Улица Сен-Мартен у меня была… («Куплеты об улице Сен-Мартен») написано во время оккупации, в 1942 г.

 

ИЗ ИСПАНСКОЙ ПОЭЗИИ

Гонсало из Берсео (XIII в.). Явления богородицы, записанные монахом Гонсало из Берсео. Явление седьмое. Перевод впервые опубликован в работе И. Эренбурга «Из переводов испанских поэтов». Киев, 1919, сборник I. «Гермес». Апрель. (Ежегодник искусства и гуманитарных знаний.) «Первый испанский поэт в начале XIII века Гонсало де Берсео… писал, как все его современники, о чудесах, но те чудеса, которые у французов выглядели изложением догматов церкви, в стихах де Берсео — изображения действительности: богоматерь становится повитухой, чтобы помочь монахине, нарушившей обет целомудрия» (из статьи И. Эренбурга «О некоторых испанских писателях». (Собр. соч. в 9 томах, т. 6, стр. 668.).

Хуан Руис (умер в 1350 г.) Стихи О наружности протоиерея и о встрече с доньей Гаросой взяты из «Книги о доброй любви» Хуана Руиса (протоиерея из Ита). Впервые опубликовано в работе И. Эренбурга «Из переводов испанских поэтов», Киев, 1919 г., сборник I, «Гермес». Апрель. (Ежегодник искусства и гуманитарных знаний). В статье «О некоторых испанских писателях» (1964) И. Эренбург писал: «Один из моих любимых поэтов — Хуан Руис, обычно известный под служебным титулом протоиерея из Ита. Его „Книга о доброй любви“ написана в первой половине XIV века, то есть за сто лет до „Большого завещания“ Франсуа Вийона. Хуан Руис описывает и нравы общества, и себя, и свою запретную любовь к монахине, с которой его познакомила старая сводня; его ирония жестока и поэтична, он сложен, свободен от догм и часто, издеваясь над цензурой-дурой, которая не вчера родилась, говорит, что показывает свои грехи для того, чтобы прославить добродетель». (Собр. соч. в 9 томах, т. 6., стр. 670.)

Хорхе Манрике (1440–1478). На смерть дона Родриго, рыцаря ордена св. Иакова, его отца. Перевод и статья «Стихи о смерти» (см. Приложение) впервые опубликованы в газете «Понедельник», М., 16/29 апр. 1918, № 9. Перевод строфы «Не богатство сплело ему лавры…» впервые опубликован в тексте статьи И. Эренбурга «Тени. В испанском кафе», помещенной в газете «Утро России», М., 16 янв. 1916 г., № 15. Строфа «Наша жизнь лишь реки…» вставлена И. Эренбургом в текст его статьи «Умер Мачадо», опубликованной в газете «Известия» от 24 февраля 1939 г. Та же строфа в книге «Люди, годы, жизнь» дана в новой редакции:

Наша жизнь — это реки, А смерть — это море, Берет оно столько рек, Туда уходят навеки Наша радость и горе, Все, чем жил человек…

Перевод строфы «Итак, столько пешек передвинув…» в книге «Люди, годы, жизнь» (Собр. соч. в 9 томах, т. 8, стр. 569–570) дан в новой редакции:

Итак, столько пешек передвинув На шахматном поле И страсть утоля, Итак, низвергнув столько властелинов, Сражаясь по доброй воле За короля, Итак, изведав различные испытания, Которых перечислить нет силы теперь, Он заперся в своем замке Оканья, И смерть постучала в дверь.

 

ИЗ ЛАТИНОАМЕРИКАНСКОЙ ПОЭЗИИ

Пабло Неруда (род. в 1904 г.). Перевод стихотворения Утро, полное бурь… из книги «Двадцать песен о любви» (1924) печатается по тексту статьи И. Эренбурга «Пабло Неруда». (Собр. соч. в 9 томах, т. 6, стр. 632.). Перевод книги стихов «Испания в сердце» (20 стихотворений) печатается полностью по изданию: Пабло Неруда. «Испания в сердце. Стихи». М., Гослитиздат, 1939.

И. Эренбург познакомился с чилийским поэтом весной 1936 г. в Мадриде. Стихотворения из книги «Испания в сердце» он перевел в 1938 г. Книга «Испания в сердце» вышла в Чили (1936), затем Военный комиссариат Восточной армии переиздал ее в Испании (1938). Об этом редком издании И. Эренбург рассказал в статье «Пабло Неруда»: «Солдаты Арагонского фронта изготовили тряпичную бумагу, набрали и напечатали книгу. Неруда рассказывал, что в парламентской библиотеке Вашингтона он увидел „Испанию в сердце“ среди редчайших изданий. Я сохранил экземпляр этой книги с дарственной надписью Пабло — „Книга горя и надежд“». (Собр. соч. в 9 томах, т. 6, стр. 636.)

Николас Гильен (род. в 1902 г.). Все стихотворения печатаются по сборнику: Н. Гильен. «Стихи». М., 1952. (Предисловие И. Г. Эренбурга.) Перевод стихотворения Моя родина кажется сахарной… впервые был опубликован в сб. «В борьбе за мир» М.-Л., 1949 и затем неоднократно перепечатывался. Хосе Рамон поет в баре, Когда я пришел на эту землю…, Элегия, Венесуэльская песнь, Венесуэла вошли в цикл «Песни Кубы», опубликованный в журнале «Знамя», 1949, № 8.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

И. Эренбург не написал специальной работы, где бы он в систематическом виде изложил свои взгляды на искусство перевода. Частично он их высказал в ряде предисловий переводчика, цитируемых нами в примечаниях. Он их высказал также в ряде статей, которые — целиком или в отрывках — публикуются в Приложении к настоящему изданию.

«Стихи о смерти» — см. примечание к Хорхе Манрике.

«Старая французская песня». Статья печатается по книге «Французские тетради», М., 1958.

«О поэзии Поля Элюара» — отрывок из статьи И. Эренбурга того же названия. Печатается по тексту: Собр. соч. в 9 томах, т. 6, стр. 505. Поль Элюар (1895–1952) — один из крупнейших французских лириков, участник движения сюрреалистов. В годы Сопротивления произошел перелом в его творчестве. В 1942 г. Поль Элюар стал коммунистом. «От горизонта одного — к горизонту всех» — так резюмировал свой творческий путь сам поэт. Как ясно из статьи, И. Эренбург был горячим поклонником его поэзии, но считал ее слишком связанной с нюансами французского языка, чтобы быть адекватно переведенной на другой язык. Поэтому он предпочел дать прозаический подстрочник. Однако в воспоминаниях «Люди, годы, жизнь» И. Эренбург дает некоторые переводы из Элюара свободным стихом и в несколько измененной редакции, а именно: отрывок «Есть слова, которые помогают жить…» из стихотворения «Габриэль Пери», вошедшего в сборник «Лицом к лицу с немцами» (1945) и стихотворение «Мы идем вдвоем, взявшись за руки…» — одно из последних стихотворений поэта, вошедшее в книгу «Феникс» (1951). Приводим перевод последнего стихотворения:

Мы идем вдвоем, взявшись за руки, Нам кажется, что мы повсюду дома — Под ласковым деревом, под черным небом, Под всеми крышами, у всех каминов, На пустой улице, на ярком солнце, В смутных взглядах толпы, Среди мудрых и безумных, Среди детей и среди взрослых. В любви нет ничего таинственного, Мы здесь, все нас видят. И влюбленным кажется, Что они у нас в гостях.

«О переводах Неруды» — отрывок из статьи «Пабло Неруда». Печатается по тексту: Собр. соч. в 9 томах, т. 6, стр. 637–638.

И. Полянский