§ 1. Политика российского правительства в отношении Речи Посполитой и ее украинских земель в первой половине XVII в.

В данной главе мы очень кратко коснемся проблемы отношения правительства России к событиям, происходившим на территории Украины в первой половине XVII в., его интерпретации этих событий.

В начале кратко упомянем историю создания Посольского приказа. Именно этому органу российского правительства, наряду с Боярской Думой, принадлежала главенствующая роль в определении внешней политики Московского государства в указанный период. Я бы даже сказал, что российское правительство видело окружающий Россию мир глазами служащих Посольского приказа. Через это учреждение проходила основная информация о событиях, имевших место быть в других государствах в XVI–XVII вв., а также именно здесь формировалось первоначальное мнение о значении и сущности этих событий.

Общепринятой датой образования Посольского приказа является 1549 г. «Есть, однако, основания полагать, что Посольский приказ как государственное учреждение существовал и ранее».

Каковы же были функции этого учреждения и, особенно его руководителей, как они сложились к началу XVII в.? «Сохранившиеся посольские книги позволяют выяснить первоначальные функции думного посольского дьяка. Во второй половине XVI века думные посольские дьяки принимали привезенные послами грамоты; вели предварительные переговоры; присутствовали на приемах иностранных дипломатов; проверяли приготовленные списки ответных грамот; составляли наказы российским дипломатам, отправляемым за границу; и приставам для встречи иностранных послов; знакомились с отчетами российских послов, вернувшихся после выполнения дипломатической миссии на родину. Более того, присутствуя при “сидении” государя с боярами, они в случае несогласия с решением вопроса по своему ведомству высказывали собственное мнение. Замена главы Посольского приказа подчас была связана с переменами во внешнеполитическом курсе.

К компетенции Посольского приказа, кроме дипломатических отношений, относились: проживавшие в России иноземные купцы и ремесленники; поселившиеся в России татары; московские слободы, заселенные иностранцами; дворы для приема послов; выкуп пленных, а также отдельные поручения. Так, под его управлением состояли именитые люди Строгановы, купцы и промышленники, участвовавшие в освоении Сибири; несколько крупных монастырей.

К началу XVII в. Посольский приказ прошел значительный путь в своем развитии. Происходившие в нем изменения отражали общий процесс становления и укрепления Русского централизованного государства. В XVII в. эволюция протекала в рамках трансформации форм государственного управления от сословно-представительной монархии к абсолютизму».

С каким же государством Россия имела наиболее интенсивные дипломатические отношения в первой половине XVII в.? Ведь Московское государство поддерживало, в той или иной степени, дипломатические отношения со многими странами как Запада, так и Востока. У Н. М. Рогожина мы находим однозначный вывод: «В XVII веке внешнеполитический курс России ориентировался в большей степени на Западную Европу, что убедительно подтверждается делопроизводством Посольского приказа». Далее он констатирует следующий факт: «Самая активная динамика международных контактов в XVII веке была у России с Речью Посполитой. На протяжении столетий Россия и Польша, являясь соседями, поддерживали между собой оживленные контакты. Отношения между этими двумя державами зачастую были напряженными: постоянные пограничные споры, выливавшиеся в кровопролитные войны, разница в вероисповедании – все это препятствовало сближению государств. Тем не менее, именно Польша была наиболее активным дипломатическим партнером России.

Отношения между Россией и Польшей в начале XVII века имели свою специфику: периоды, когда державы были близки к заключению военного союза и даже унии, сменялись конфронтацией и боевыми действиями. Столь тесные связи с Польшей привели к тому, что в годы Смуты, когда устои Российского государства подверглись серьезным испытаниям, именно из “латинствующей” Польши в силу ее географической, этнической и языковой близости Москва заимствовала отдельные элементы европейской культуры».

«Вектор и динамику распространения внешнеполитических связей России легко проследить по <…> количеству посольских книг, которые отложились в архиве Посольского приказа. В XVI веке «крымских» посольских книг (т. е. книг по связям России с Крымским ханством) было 21, в XVII веке их стало на 61 больше; “польских” было 25, а стало – 231; “ногайских” было 10, в XVII столетии прибавилось только 2; зато “шведских” было 7, а стало – 122 и т. д. <…> Из 610 посольских книг по связям России с иностранными государствами конца XV – начала XVIII веков 256 посвящены русско-польским связям (для сравнения: за этот же период по нисходящей следуют 129 посольских книг по связям России со Швецией, 82 книги – по связям с Крымским ханством и т. д.)». В архиве Посольского приказа откладывались вообще все документы по внешним отношениям. Периодически служащими составлялись описи хранящихся документов. Известны, по крайней мере, описи 1614, 1626, 1632, 1654, 1673, 1680 и 1687 гг. «По количеству документов на первом месте стоят польско-литовские дела. В описи 1673-го года их отмечено около 2100, из них примерно 1400 относятся ко второй половине XVII века».

Действительно, приведенные выше цифры из работы Н. М. Рогожина ясно и недвусмысленно свидетельствуют о большой степени интереса российского правительства и его внешнеполитического ведомства к отношениям с Речью Посполитой, а, следовательно, и к сбору информации о внутреннем и внешнеполитическом положении этого государства (в контексте общеевропейской политической ситуации). Информацию такого рода собирали послы, гонцы и другие служащие Посольского приказа. Помимо этого, практически все подданные московского царя, кто посещал Речь Посполитую, писали донесения о том, что наблюдали сами или слышали от других людей во время своего пребывания за рубежом. Весьма тщательно собирали информацию о событиях и настроениях в Речи Посполитой воеводы порубежных российских городов. В РГАДА хранится большое количество их отписок в Посольский приказ. В частности, опубликовано достаточно много такого рода материалов в издании «Воссоединение Украины с Россией: документы и материалы в трех томах». Издание это было приурочено к празднованию трехсотлетия вышеупомянутого воссоединения. С тех пор столь масштабной публикации исторических источников по истории взаимоотношений России с Речью Посполитой и Украиной в XVII в. не предпринималось. Примером письменного источника, характеризующего ту степень внимания, с которой относились в российских правительственных органах к любой информации из-за польских рубежей, особенно о событиях и настроениях на Украине, может служить документ № 116 из указанного выше сборника: «1638 марта 13 – Расспросные речи в путивльской съезжей избе запорожских казаков, бежавших в Россию, о разгроме казаками отряда С. Лаща, о переходе 2500 украинцев на Дон, о притеснениях чинимых на Украине польскими властями, о расквартировании в левобережных украинских городах польских жолнеров и немецких наемных солдат». Примером отписки воеводы об организации шпионской деятельности служит документ № 123: «1638 апреля 16. Из отписки брянского воеводы И. Головина в Посольский приказ о посылке в город Бор брянских купцов для торговли и для собирания сведений о положении на Украине. (Пушкарь Офонька Беляев и стрелец Максимка Бухтев – торговые люди)». К тому же типу документов относится и документ № 163: «1639 мая 17. Из отписки путивльского воеводы Г. Пушкина в Посольский приказ о возобновлении польской шляхтой строительства крепости Кодак и о других вестях с Украины».

Необходимо отметить, что Россия вплоть до начала XVIII в. не имела своих постоянных дипломатических представительств за рубежом. Их организацией занялся только не задолго до своей смерти глава Посольского приказа Ф. А. Головин (ум. в 1706 г.). Соответственно, Россия не имела в Речи Посполитой своей постоянной агентуры, ее правительственным органам приходилось довольствоваться только отрывочными и довольно бессистемными сведениями, собираемыми воеводами, послами, торговыми людьми; добытыми путем опроса перебежчиков из числа запорожских казаков и других жителей Малороссии, опроса православных духовных лиц, приезжающих в Россию из Украины, или прибывших через нее и т. д.

Такой повышенный интерес российского правительства к Речи Посполитой вообще и к ее составной части – Украине связан с таким приоритетом отечественной внешней политики, как установка на то, что именно Москва является правопреемницей Киевской Руси. И Московским царям необходимо было собрать все земли, некогда входившие в Древнерусское государство, «под свою высокую руку». Главным соперником на пути реализации этой задачи стояла Речь Посполитая, в состав которой входили земли Белой Руси (составная часть Великого княжества Литовского) и Малороссии (составная часть Короны, то есть, собственно, Польши (после Люблинской унии 1569 г.)). Подливало масла в огонь и религиозное противостояние Москвы и Варшавы (столица Польши с 1596 г.).

Именно таким образом определяли цели и задачи внешней политики России в годы правления первых двух царей новой династии классики отечественной исторической мысли (хотя они иногда и расходились в деталях).

У В. О. Ключевского в этой связи читаем: «Как только стало завершаться политическое объединение Великороссии, тотчас выяснились дальнейшие задачи внешней политики. Великий князь Иван Третий, подбирая последние самостоятельные русские миры, в то же время заявил в борьбе с Польшей, что объединенная Великороссия не положит оружия, пока не воротит всех остальных частей Русской земли, оторванных соседями, пока не соберет всей народности. Внук его, царь Иван, стремился распространить территорию Русского государства до естественных географических границ Русской равнины, занятых враждебными иноплеменниками. Так были поставлены на очередь две задачи внешней политики: завершение политического объединения русской народности и расширение государственной территории до пределов Русской равнины».

После Смуты российское правительство новой династии вернулось к этой политической доктрине Рюриковичей. «С первого царствования она и ведет ряд войн, имевших целью отстоять то, чем она владела, или воротить то, что было потеряно. Народное напряжение усиливалось еще тем, что эти войны, по происхождению своему оборонительные, сами собою, незаметно, помимо воли московских политиков, превратились в наступательные, в прямое продолжение объединительной политики прежней династии, в борьбу за такие части Русской земли, которыми Московское государство еще не владело дотоле».

С. Ф. Платонов пишет по этому же поводу: «…назрел и внешнеполитический вопрос, исторически очень важный, – вопрос о Малороссии. <…> До сих пор Литва и Польша играли в отношении к Руси наступательную роль; с этих пор она переходит к Москве» (имеется в виду время конца первого – начала второго царствования династии Романовых).

В. О. Ключевский не вполне согласен с С. Ф. Платоновым в оценке приоритетов Российской политики в отношении Речи Посполитой в 1630-е – первой половине 1640-х гг.: «Трудно сказать, предвидели ли в Москве это восстание (Богдана Хмельницкого 1648–1654 гг. – Б. Д.) и необходимость волей-неволей в него вмешаться. Там не спускали глаз со Смоленской и Северской земли и после неудачной войны 1632–1634 гг. исподтишка готовились при случае поправить неудачу. Малороссия лежала еще далеко за горизонтом московской политики, да и память о черкасах Лисовского и Сапеги была еще довольно свежа. Правда, из Киева засылали в Москву с заявлениями о готовности служить православному московскому государю, даже с челобитьем к нему взять Малороссию под свою высокую руку, ибо им, православным малороссийским людям, кроме государя, деться негде. В Москве осторожно отвечали, что, когда от поляков утеснение в вере будет, тогда государь и подумает, как бы веру православную от еретиков избавить».

Особо хочется отметить высказывание В. О. Ключевского относительно «памяти о черкасах Лисовского и Сапеги». Во время Смуты, да и после нее, «черкасы», то есть запорожские казаки, проявили себя таким «братским народом» и «борцами за православную веру» на территории Московского государства, что память о них, действительно, осталась надолго. Безусловно, эти воспоминания весьма охлаждали желания российского правительства ввязываться в борьбу за Малороссию с Речью Посполитой. О деятельности запорожцев в это время у Б. Н. Флори читаем: «Так, в письме кн. Романа Ружинского Сигизмунду Третьему от 27-го февраля 1610-го года встречаем упоминание о жалобах бояр и “патриарха” на действия запорожцев, разоряющих Зубцовский уезд, в то время как жители Зубцова больше других расположены к королю».

«Во второй половине марта (1610 г. – Б. Д.) военные действия развернулись вокруг главных городов Северской земли. Самуил Горностай, подкоморий киевский, набрав отряд, сжег Чернигов, а отряд Запорского 25-го марта взял Почеп. Запорский сообщал, что штурм продолжался до самого вечера, крепость была полностью разрушена. Погибло около 3000 посадских людей и крестьян из округи, около 2000 стало добычей казаков. Запорскому удалось спасти лишь сдавшихся воевод Почепа и священников. Обеспокоенный происходящим Запорский просил, чтобы гетман воздействовал на казаков, “чтобы его слушали и убийств таких не чинили”».

«Хотя пушки в конце концов были поставлены, обстрел крепости не начинали, ожидая прихода казаков. Когда казаки, наконец, прибыли, их оказалось гораздо меньше, чем ожидалось: часть погибла в боях за Брянск, часть с дороги ушла грабить окрестные села. У осаждающих, как видим, вплоть до середины июля 1610-го года не было никаких реальных возможностей для того, чтобы силой овладеть Смоленском».

«С приходом казаков трудности сразу не исчезли. Казаки были готовы лезть по лестницам на стены, но требовали отдать им город на разграбление, и военноначальники были вынуждены согласиться на это». Вообще же штурму Смоленска запорожцы «предпочитали грабить деревни в районе Брянска».

С. Ф. Платонов отмечает, что и после завершения Смуты в Московском государстве, в первые годы правления царя Михаила (Михалека, как называли его поляки), «польские шайки (иррегулярные) делали постоянно набеги на русские, даже северные области, воюя Русскую землю “проходом”, как метко выражается летопись; точно так же поступали и малороссийские казаки, или черкасы».

Таким образом, как мы видим, повод для тяжких раздумий по поводу политики по отношению к Малороссии и к запорожскому казачеству, в частности, у московского правительства, был. Трудно было решить что-то определенное в отношении того, как относиться к этим борцам за православие на Украине и насколько безопасно для государства иметь таких подданных, ведь и со своими донскими, терскими и волжскими казаками хватало хлопот у российского правительства. Другое дело – Смоленщина и Белая Русь. За них стоит и воевать.

Хотя периодически из украинских земель в Москву и прибывали эмиссары от различных малороссийских деятелей (светских и церковных) с просьбами взять под покровительство то запорожское казачество, то весь народ Малороссии, российскому правительству было крайне затруднительно определить, насколько влиятельны персоны, пославшие этих челобитчиков. Как уже упоминалось выше, сбор информации о состоянии дел в Речи Посполитой, вообще, и на Украине, в частности, был далеко не на высоте в первой половине XVII в.

Например: «26-го февраля 1620-го года в Москву прибыли посланцы гетмана П. Сагайдачного Петр Одинец “с товарищи”. Принятые боярами Посольского приказа, они заявили: “прислали их все Запорожское Войско, гетман Саадачной с товарищи, бити челом государю, объявляя свою службу, что оне все хотят ему, великому государю, служить головами по-прежнему, как оне служили великим прежним российским государям, и в их государских повелениях были”».

Нам остается только отметить здоровый цинизм гетмана П. Сагайдачного, памятуя о вышеприведенных отрывках из работы Б. Н. Флори и том факте, что совсем недавно, в 1618 г., вышепоименованный гетман возглавлял войско запорожцев, участвовавших в походе королевича Владислава на Москву.

«Через пять лет, в начале 1625-го года, во время восстания под предводительством Жмайла, в Москву было отправлено посольство из восьми человек во главе с полковником И. Гирей “з граматами” на имя царя. Некоторый свет на содержание этих грамот, которые не сохранились, проливают показания священника Филиппа в Посольском приказе. По его словам, восставшие намеревались просить, чтобы царь “пожаловал их всех, велел им помочь учинить своими государевыми людьми на поляков. И они де козаки станут служить тебе, государю, и города литовские станут очищать в твое государево имя”».

Московское правительство, видимо, ясно отдавало себе отчет в том, что в лице запорожских казаков оно имеет дело с крайне неустойчивой, легко поднимаемой на бунт, массой. В XVII в., называемым в отечественной историографии «бунташным», в плане обеспечения внутригосударственного спокойствия и без малороссийского казачества в России хлопот было достаточно. Кроме всего прочего, было весьма хорошо известно и о том, насколько легко запорожцы относятся к присяге. Как было принято в отечественной политике той эпохи, московское правительство решило ни в коем случае не форсировать ход событий в отношении установления тесных контактов с запорожцами. Вместе с тем Украине в трудные периоды оказывалась некая экономическая помощь, поддерживались связи с украинским православным духовенством, а главное, собиралась информация о действительном положении дел на Украине. Кроме того, переходящим из Речи Посполитой малороссам и казакам предоставлялась возможность поселиться в пределах России (территория, так называемой Слободской Украины, более или менее совпадающая с территорией современной Харьковской области). Отметим в этой связи, что переход границы между Россией и Речью Посполитой происходил в обоих направлениях. Часть малороссов, пожив в России, возвращалась обратно, так как ввиду административного беспорядка в польско-литовском государстве там, на землях Украины, можно было сравнительно легко уклоняться и от закрепощения, и от уплаты налогов. В России же со сбором налогов дело обстояло куда жестче.

Упомянутое выше украинское духовенство также присылало в Россию своих эмиссаров. Например, в 1625 г. «в Москву прибыл посланец киевского митрополита Иова Борецкого <…> луцкий епископ Исаакий Борискович. <…> Как видно из записи беседы боярина Черкасского и дьяка Грамотина с Борисковичем в Москве от 14-го января 1625-го года, последний приехал “с представлением государю царю Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету <…> о принятии Малороссии и запорожских казаков в покровительство”».

Таким образом, перед российским правительством вставал еще один трудноразрешимый вопрос: а кого, собственно считать, выражаясь современным языком, «единственным законным представителем малороссийского народа», с кем можно вести переговоры о присоединении Малороссии к России? Подчеркиваю, что только так мог стоять вопрос: именно о присоединении Украины (Малороссии) к России. Ведь, как было показано выше, целью политики московского государства было включение в себя всех земель, некогда входивших в состав Древнерусского государства (Киевской Руси), то есть их простое поглощение. Позднее, для вящего обоснования главенства в славянском мире Великорусского православного государства, будет изменена даже официальная историософская концепция возникновения и развития государства у восточных славян. Для достижения этой цели был создан Летописный Свод 1650 г.

В. И. Вышегородцев по этому поводу пишет: «Этот памятник историографии был создан в среде “боголюбцев” при активном участии митрополита Никона и справщиков Печатного двора. Почти третья часть его содержания посвящается обоснованию идеи тысячелетнего существования христианства на Руси, начиная с деятельности Андрея Первозванного, принесшего свет христианской веры не только в Киев, но и в Новгород. Впервые вводится понятие о “четырехкратном” крещении Руси, акцентируется внимание на борьбе с ересями, подчеркивается значение Новгорода и Москвы как религиозных и государственных центров славянства. Совершенно по-другому была изложена древнейшая история славянства и России в историко-этнографическом введении, заменившем традиционное летописное вступление из “Повести временных лет”. На старые вопросы о начале русской земли, народа и государства были найдены новые ответы, содержание которых дает представление о громадных изменениях в сознании общества. Позаимствовав из украинской и польской историографии новые приемы изложения материала, составители Свода 1650-го года создают новый вариант древнейшей истории России, легендарный характер которой подчеркивает историософскую направленность всего произведения. В Своде утверждается мысль о зарождении государства у славян и русского народа задолго до возникновения Рима и даже державы Александра Македонского. Первые русские и славянские князья Словен и Рус основали княжества в районе озера Ильмень, и эта территория послужила этническим очагом для всего славянства. Название страны и народа приносят Словен и Рус, а не заморские варяги князя Рюрика, который рассматривается как продолжатель русской государственности. Традиционной для европейской политической жизни концепции преемственности государственного развития от “четвертой мировой монархии Римской империи” противопоставляется идея самостоятельного развития. При этом акцентируется внимание на традиционных связях и преемственности в политическом и культурном развитии от греческой цивилизации. С этой целью из польской историографии был позаимствован эпизод с “Грамотой Александра Македонского”, где утверждалось, что славяне получили право владеть территорией от Адриатического моря до Ледовитого океана. Этот текст был переработан с национальных позиций: адресован он был не всему славянству, а только русским князьям, и земли давались “на вечное правление” от Варяжского до Каспийского моря». Далее В. И. Вышегородцев делает выводы: «Столь решительный пересмотр историософских концепций XV–XVI веков был вызван ростом национального самосознания и обусловлен подготовкой борьбы с католической Польшей за “киевское наследство” и Балтийское побережье. Католической экспансии в Восточной Европе решили противопоставить идею славянского единства православных народов».

Таким образом, происходила идеологическая подготовка к усилению борьбы за присоединение Малой и Белой Руси. Чуть позже, с целью наиболее безболезненного присоединения Украины (в 1653 г.), начнется унификация церковных обрядов (по греческим образцам, принятым как раз в малороссийской православной церкви, находившейся в юрисдикции Вселенского Патриарха), что, в свою очередь, приведет к расколу в великороссийской православной церкви. Таким образом, «воссоединение» Украины с Россией все равно не прошло безболезненно и для московского государства, и для российского общества в целом.

Но вернемся к вопросу о том, с кем, собственно говоря, могло российское правительство вести переговоры о вхождении Украины в состав российского государства. Кто мог быть надежным проводником идеи объединения с Москвой в украинском обществе? Причем настолько мощным и надежным, что на него можно будет целиком и полностью положиться в неизбежной в этом случае войне с Речью Посполитой. Но такого явного партнера в виде организованной и более-менее монолитной политической и военной силы на Украине в ту эпоху не просматривалось. Вот почему политика России в отношении Украины, как отмечают многие исследователи, была крайне осторожной и, даже, казалась не очень последовательной. В самом деле, как было показано в предыдущих главах настоящей работы, украинское общество первой половины XVII в. лучше всего характеризует слово «дробность». Даже сословные группы (наиболее прочные объединения людей в феодальном обществе) – и те отнюдь не монолитны на Украине XVII в. Даже в православии нет надлежащего единства: подчас враждуют братства и иерархия. Казачество – крайне «разношерстно» и ненадежно. Его старшина – отчасти полонизована, как и крупное, и среднее шляхетство. Шляхетство и старшина в значительной степени усвоили правила польской политической культуры (как, в значительной части, и православная иерархия). Периодически, когда Польские власти в очередной раз начинали «закручивать гайки» после очередного казацкого бунта, в Россию приезжали эмиссары то от казаков, то от высшего духовенства с просьбами то о «покровительстве», то о «взятии под свою высокую руку», что само по себе разные вещи. То есть, периодически возникавшие «соблазнительные» предложения малороссийской стороны имели различное содержание. Политическая же мощь делавших такие предложения была весьма сомнительна, политическая лояльность московскому режиму – тем более. Кроме всего прочего, все казацкие выступления носили антидворянский характер, что должно было крайне смущать московские власти.

Здесь стоит остановиться подробнее на вопросе о том, от ка кой политической силы Речи Посполитой российское правительство ожидало наибольших для себя неприятностей, и каких именно. Коль скоро мы выяснили, что явной опоры для российской политики в Польско-Литовском государстве не было, нужно рассмотреть тему о тех опасностях, которые, по мнению российской власти, исходили от этого соседнего государства.

На основании материалов Посольских книг 1644–1646 гг., которые удалось просмотреть автору данной работы, можно сделать следующие общие выводы. Во-первых, исходя из своих собственных представлений о характере монархической власти, в Москве преувеличивали значение королевской власти в Речи Посполитой. В наказах для посольства боярина Василия Стрешнева 1645 г. это преувеличенное значение власти Владислава Четвертого прослеживается довольно четко. Надо заметить, что это посольство имело чрезвычайно важное значение для отечественной политики. Дело в том, что, во-первых, оно отправлялось от имени нового московского царя Алексея Михайловича и имело целью получение подтвердительных грамот от короны Речи Посполитой и от ее Сейма на все договоры, ранее заключенные между двумя государствами во время правления царя Михаила Федоровича.

«И вам бы брату нашему наияснейшему великому Государю Владиславу Четвертому Божией милостью королю польскому и великому князю литовскому вечное докончанье блаженные памяти отца нашего великого Государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии Самодержца и вашего королевского величества своею государевою грамотою за своею государевою печатью с нами великим государем и царем и великим князем Алексеем Михайловичем всеа Русии Самодержцем с нашим царским величеством подкрепити…».

Во-вторых, Владислав Четвертый недавно перед там женился вторым браком на Марии Людовике Гонзаго и его следовало поздравить, а заодно попытаться выяснить отношение к России новой супруги короля. Почему-то российское правительство уделяло большое внимание политическим симпатиям королевы, видимо, было наслышано о большом влиянии женщин на власть имущих мужчин в растленной Европе.

Традиционно в Москве опасались умаления царского достоинства во время дипломатических процедур, увязывая это с непризнанием суверенитета российской монархии как в отношении определенных территорий, так и в отношении царского статуса как помазанника Божия. Умаления этого достоинства можно было ожидать от кого угодно: от короля, королевы, панов Рады, просто от шляхтичей, от духовенства, от послов других держав. Поэтому царские послы получали подробнейшие и громадные по объему инструкции с описанием того, как должно почитаться в Речи Посполитой достоинство царского величества и как следует поступить при недостаточном почитании оного. «А будет великие послы боярину и наместнику Вологоцкие Василью Ивановичу с товарищи придут х королю на посольство и в то время будут при короле иных государей послы или посланник и послам великим посольства не править и идти из полаты вон. А молвить что им при иных послах и посланникех посольства править не показано». «И хто быдет от короля на встрече с какова чину какова им у стола будет честь, хто их станет подчевать и что с ними король или с панов рады поговорят и им то все записати. А против королевских и панов рады слов держати ответ остерегательно как бы государскому имяни и к чести к повышению». «А будет король против государева имяни не встанет и про государево здоровье спросит сидя и послам великим боярину и наместнику вологоцкому Василью Ивановичу Стрешневу с товарищи говорити: ведомо вашему королевскому величеству самому, что про великого государя нашего царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии самодержца про его царского величества здоровье де великие государи христианские и мусульманские спрашивают стоя». И так далее.

Особенно опасались в московском правительстве неприятностей от действий магнатов и шляхты. Такими действиями могли быть, например: задержание посольства на территории воеводства, которым управлял магнат, опять же умаление царского достоинства (неполное его титулование в любых сочинениях польских авторов (шляхтичей)) и еще более серьезные вещи, о которых речь пойдет далее. Из инструкции того же посольства боярина Стрешнева: «И учнут говорити, что король на Сойме с паны радою в дальнех городех. И им бы подождати как у короля сойм минетца. И где им король велит быти в ближних гор од ex и они им о том ведомость учинят. И послом великим боярину и наместнику вологоцкому Василью Ивановичу Стрешневу с товарищи говорити: посланы они от великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии самодержца и многих государств государя и обладателя от его царского величества к брату его к наияснейшему великому государю их Владиславу Четвертому Божиего милостью королю польскому и великому князю литовскому и иных краев королевскому величеству о самых о надобных о великих делех. А велено им ехати х королевскому величеству наспех. И они б отпустили их к королевскому величеству не мешкая. А они едут х королевскому величеству и в дальние городы. И говорити о том накрепко чтоб их отпустили х королю не задерживая».

Вопрос об умалении царского имени частными лицами в Речи Посполитой, а, следовательно, по мнению отечественной дипломатии, и непризнании территориальной целостности московского государства, поднимался во время посольства 1644 г. боярина князя Львова и думного дворянина Пушкина. В статейном списке (отчете) этого посольства читаем речь посла князя Львова: «А великого государя нашего его царское величество именование великому государю вашему его королевскому величеству и впредь будущим государям польским и князем литовским и всем панам рады всей Речи Посполитой Коруны и великого княжества литовского описывать и на всяких станах людем именовать по его царскому достоинству великим государем царем и великим князем всеа Русии самодержцем с полным его государским тителы и брата его великого государя вашего его королевское величество именование его описывать столькими ж титлами по посольскому договору». «Государь наш его царское величество к брату своему к великому государю вашему к его королевскому величеству послов своих и послам <…> к королевскому величеству о том с ними писал чтоб королевское величество тем людем которые такое зло делали великого государя нашего его царское величество именование писали не по пригожему обоих великих государей вечного утвержденья неостерегая его царского величества чести велел за великие вины учинить казнь, а за меньшие вины велел учинить наказание жестокое». Здесь стоит заметить, что польский король, даже если бы захотел, никого из шляхты казнить не мог. Приговор выносил только сословный суд (см. главу 1 настоящей работы). Здесь мы видим либо злонамеренное выдвижение заведомо невыполнимых требований со стороны российского правительства, либо незнание им законодательства Речи Посполитой, то есть налицо некомпетентность служащих Посольского приказа, готовивших «Наказ» посольству. Наиболее вероятна первая причина. Это, скорее всего, попытка оказать давление на короля с тем, чтобы он «попридержал» магнатов и шляхту вообще. Попытка, надо сказать, не имеющая особых шансов на успех, так как власть короля в середине XVII в. уже была практически номинальной, что мы и показали в первой главе.

Но более всего московские власти опасались, что кто-либо из польских магнатов, как это уже бывало в начале XVII в., «запустит» в Россию нового самозванца. Хотя власть новой династии была крепка и легитимна в глазах российского общества и ее элиты, тем не менее пристальнее всего из Москвы следили именно за процессом воспроизводства самозванцев на территории Речи Посполитой. Сбор информации на эту тему, видимо, был поставлен чрезвычайно хорошо. В середине XVII в. «царевичей Дмитриев», разумеется, больше не было, зато появились сын царя Василия Шуйского и сын Марии Мнишек и Лжедмитрия Первого. На территорию России они не переходили, но сам факт их появления крайне раздражал российское правительство. (Вспомним еще раз, что XVII в. зовется «бунташным», а означает это, что из любой «искры» могло разгореться настоящее «пламя»).

В отчете посольства князя Львова 1644 г. по поводу «самозванческого» вопроса читаем: «Ведомо великому государю нашему царю и великому князю всеа Русии самодержцу царскому величеству учинилось подлинно что в прошлом <…> году в генваре пришел и с Черкас в Польшу в Самборщину к попу вор лет в тридцать или мало больше. И учал у того попа жить в наймитах для работы. <…> И тот поп увидел у того вора на спине воровское пясно написано. И отвел его в монастырь к архимариту (Илецу?). И ему и архимарит осмотря у того вора пясно отвел ево х подскарбею коруному х Яну Миколаю Даниловичу. И подскарбей Ян Миколай Данилович того пясна на нем осматривал и ево распрашивал и он назывался князь Семеном Ва сильевичем Шуйским царя Василья Ивановича сыном. А пясно де у него на спине то знак будто от царского сына. А взяли де ево черкасы в те поры как царя Василья Ивановича с Москвы повезли в Литву и с тех мест жил он в черкасех. И подскарбей держал ево у себя и сказывал про него и про его признаки коруны польской шляхте и всяких чинов людем. И шляхта и вся Речи Посполитая приказали подскарбею его беречь и на корм и на платье приказали ему давать из скарбу. И подскарбей того вора отослал опять в тот же монастырь к архимариту (Илецу?) для ученья руской грамоты языку. И на платье и на корм давал ему подскарбей из скарбу. И нынче тот вор в Польше. Да государь же ваш королевское величество держит в… (неразборчиво) литовском в иезувицком монастыре другого вора. А тот вор лет в тридцать ж и больши. А на спине у нево помеж плеч воровское пясно. А сказываетца от вора растриги сын который отступя Бога и предавая Сатане отвергая православную христианский веры и обругав иноческий образ скинув с себя чернеческое платье изъезжав с Москвы в Литву и возгордился. Называетца государевым сыном блаженные памяти великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии царевичем Дмитреем Ивановичем. <…> И ныне того вора которого называетца ростригиным сыном держат в Литве многие лета. А берег ево при себе Лев Сапега. А как Лев Сапега умер и с тех мест живет он при королевском величестве и маетности ему в Литве даны в Бресте Литовском и от государя вашего от его королевского величества идет ему жалованье. А сказывает тот вор про себя будто ево на Москве велено было повесить. Будто повешен иной малой а он збережон и печать будто на нем есть царская. И великому государю нашему его царскому величеству что такое непригожее и злое дело государя вашего его королевского величества стороны вычиняется. И какими мерами такие баламуты у вас в Польше и в Литве мимо их обоих великих государей вечного докончания и крестного целования. А государь ваш королевское величество и вы паны рада того не остерегаете таких баламутов в свое земле не унимаете». Здесь стоит отметить, что незадолго перед выступлением Б. Хмельницкого один из «баламутов» как раз пришел «от черкас». Что, безусловно, еще раз продемонстрировало российскому правительству, что от запорожских казаков можно ожидать любых неприятностей.

Правительство Московского государства опасалось, разумеется, и «тлетворного влияния Запада». Это, вообще, характерно для отечественной политики, имевшей, за исключением небольших отрезков времени, более или менее охранительный характер. От контактов с Западом, а в XVII в. это, в основном, как раз Речь Посполитая (хотя ее, в полном смысле этого слова, западной страной как-то язык не поворачивается назвать; вспомним, хотя бы пресловутый «сарматизм») ожидали ущерб отечественной политической, социальной традиции, а паче всего – православию, древнему благочестию, то есть ущерб самим основам российской жизни. «Запад», как и положено, настаивал на экономической, религиозной и личной свободе (применительно к XVII в., разумеется). «А будет паны рада учнут говорити чтоб обои великие государи один другому людем надобе свое называть и через свою землю без обыску и зацепни вольного проходу не боронить что на обе стороны вельми прибыточно быти может. И послам великим говорити что им великим послам о том от царского величества ненеказано. И на это великого государя его царского величества изволенья не будет. Потому то дело новое преж сего в великом российском государстве того никак не повелося. Потому что в том найму ратных людей торговым людем и поселянам будет насильство и налоги и для того на то царское величество не изволяет. И чего преж сего николи не бывало. И тому новому делу ныне быть непригоже. Для того что великого государя нашего людем ни в которые окрестные государства к великим государям служити преж сего николи не хаживали и ныне не ходят. Потому что они православые христианские веры греческого закону. Только им ходить на службу в чужие государства а попов руских с ними не будет приходить не учнут. И они учнут помирать без покаяния. И для того тому быти непригоже. А буде паны рада учнут говорити чтоб для большия крепости и совокупленния надежные братские приязни ствержденье оба великие государи дали вольность на обе стороны в царствах своих подданным своим служить при дворех или в войске и женитца и вольное набытие имения где хто излюбил и вольного жития позволять. Чтоб оба два в волном содеты были. Также б вольно церкви греческие и костелы в обоих государствах своих ставить. И о том бы не забороняти. И послам великим говорити воинским людем наияснейшего великого государя вашего Владислава короля польского и великого княжества литовского до царского величества и до его великих государств приезжати нет для чего. Потому что великий государь наш его царское величество против всякого своего государского недруга стоит своими людьми. А по времени смотря прибавливает и посторонних государств людей. Что и преж сего чинено было и (ясно?) много врямя. А чтоб польским или литовским воинским людем приезжать и отъезжать добровольно и того в московском государстве НИКОЛИ не бывало. И приезжати тем людем не для чего. А коли будет великому государю нашему понадобитца ратные люди в прибавку к руским людем и тогда смотря по мере и мысль будет. А ныне великому государю нашему ратных людей принимать и держать у себя без дела убыточно и не для чего. А народу польского и литовского люди в московском государстве на руских женах преж сего не женивались и своих дочерей за руских людей не выдавали. Для того что великое российское царство православные христианские веры греческого закона а в Польше и в Литовском люди разных вер и быти тому соединению мирскому плотцкому союзу невозможно что то будет к нарушенью нашие гречиские веры. Также церкви Божие и костелы во обоих государствах ставить непригоже и статися тому невозможно и в прежние лета как по смерти Стефана короля польского паны рада польские и литовские обирали на коруну полькую и на великое княжество литовское царского величества деда блаженные памяти великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всеа Русии самодержца и в те поры его великого государя о тех вышепомяненных статьях просили. И он великий государь на те на все статьи непроизволил для соблюдения православныя христианския веры земного и временного царствия и славы света сего не пожелал. И ныне быть по тому ж и не вперед мимо того».

Несколько модернизируя ситуацию, скажем, что и в XVII в. шла борьба за сохранение (ликвидацию) «железного занавеса», оберегающего население России от «тлетворного влияния» и конкуренции. Довод о том, что люди в России и в Речи Посполитой разной веры, верен лишь отчасти, так как значительная часть населения Речи Посполитой на той же Украине и в Белой Руси исповедовало как раз православную веру греческого закона.

Интересна в наказе посольству боярина Стрешнева и инструкция по поведению на государственном приеме в присутствии короля. Смысл ее – в том же оберегании чести московского государя и его государства. «А дворяном и посольским людем приказать накрепко чтоб они сидели за столом чинно ж и остерегательно и не и слов дурных меж собой не говорили. А серед них и мелких людей в палату с собой неимати для того чтоб от их чтоб от пьянства и безчинства не было. А велети им сидети в другой палате потому ж строго. А бражников и пьяниц и на королевский двор с собою не имати». Так что инструкции парткома советской эпохи для граждан выезжающих за рубеж имеют под собой давнюю традицию. «Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас». (Книга Екклесиаста или Проповедника 1.10).

Но вернемся к истории собственно российско-польско-украинских отношений.

 

§ 2. Реакция московского правительства на начало выступления под руководством Б. Хмельницкого

Выступление Богдана Хмельницкого в 1648 г. явилось неожиданностью не только для польских центральных властей, но и для властей московских. «Первоначально поступавшие в Москву от пограничных воевод сведения о событиях на Украине были неясными и противоречивыми. О восстании под руководством Б. Хмельницкого на Запорожье в январе 1648-го года и об изгнании оттуда польского гарнизона русское правительство долгое время вообще ничего не знало. Только 13 апреля 1648-го года севский воевода З. Леонтьев, со слов украинца Гришки Иванова, приехавшего 26-го марта из Новгород-Северска, сообщил, что еще в прошлом году “отьехал де от короля” какой-то пан Лащ, который “бывал стражник королевской” и “сложился с белгороцкими и с очаковскими татары”. У этого Лаща “запорозких казаков и всяких литовских людей воров восемь тысечь”, с которым и “стоял де он за Днепром меж Белагорода и Очакова на реке Тилеголе и сошлися с ним, Лащем, запороских казаков тысеч с пятнадцать и с теми де черкасы он, Лащ, на Днепре королевский город Кадак взял и немец высек и город выжег, а в том городе сидел полковником Желтовский с немцы”. В заключении говорилось, что “сам, он, Лащ, стал на Запорогах, а хочет де он, Лащ с теми своими ратными людими итти на Вешневецкого за то, что у него, у Лаща, Вишневецкий маетности поотнимал, а поляки де збираютца на черкас и чает де у поляков с Лащем и з запороскими черкасы болшие розни”. Русское правительство, надо полагать, довольно безучастно восприняло это сообщение, усмотрев в нем одно из обычных для Речи Посполитой актов панского своеволия», – пишет В. А. Голобуцкий.

«26-го апреля было получено донесение хотмыжского воеводы С. Волховского <…>. Воевода со слов сына боярского Федора Осетрова, вернувшегося из Миргорода, давал знать, что польские власти на Запорожье “людей без листов не пускают же для <…> тово, что пан Хмельницкий королевские листы и булаву королевскую и знамена и пушки <…> из городов побрал и стоит на Днепре на Плавле, а они де, паны, собрали войско на нево <…> а гулящие <…> литовские люди к тому пану Хмельницкому из городов бегают многие”. В заключение воевода сообщал, что по мнению “знающих” литовских людей, “быти у них, панства, с королем за казачество большого рокошу”». Здесь наше внимание привлекает последняя часть сообщения, где говорится о конфликте между королем и шляхетством, и казачество считается прокоролевской силой, а король, в свою очередь, защитником казачества перед всесильными шляхетством и магнатерией.

На первоначальную реакцию российского правительства по поводу известия о казачьем выступлении на Украине повлияло и то, что, как отмечалось в начале главы, у российского правительства были достаточно хорошо отлаженные связи с правительственными структурами Речи Посполитой как с центральными властями, так даже и с некоторыми местными. О степени взаимодействия между правительствами двух стран свидетельствует огромный массив документов Посольского приказа, хранящийся в РГАДА. Неудивительно поэтому, что самые первые известия о выступлении Б. Хмельницкого поступили от официальных источников Речи Посполитой: «18 марта 1648-го года брацлавский воевода А. Кисель уведомил путивльского воеводу Ю. Долгорукого, «што никакая часть, тисеча или мало що больш своевольников Козаков черкасцов избегли на Запороже; а старшим у них простый хлоп, нарицаеться Хмельницкий». Не сообщая ничего о восстании на Запорожье, А. Кисель вместе с тем просил, что если Хмельницкий с казаками, против которых «промышлять будем», уйдет «з Запорожа на Дон, и там бы его не приймати, не щадити». Кроме того «1 мая 1648-го года урядник м. Красного К. Мольонинский уведомил путивльского воеводу Н. Плещеева о нападении «людей крымских, с которыми сполившися Хмельницкий своевольными в тысячах казаков четырех с ордою пана комиссара (Шемберга) посадили на вершинах Саксогану в четверг прошлой <…> и под Чигирин обецается подходить». А. Кисель 11 мая «писал Н. Плещееву, что когда мол Н. Потоцкий “послал полк один войска корунного (под командованием Ст. Потоцкого. – В. Г.) на изменников черкаских, они сабаки татаре крымцы и нагайцы тот полк в полях на урочищу Жолтые Воды осадили. Тридцать тысячей орды на тот полк пришло <…> второго майа, они же (поляки. – В. Г.) во Христа господа храбро и бодро ополчившися бранятся, но по нынешнее время што ся зделало бог весть”. Подчеркивая, что речь идет несомненно о татарском набеге, – “се подлинно пишу и вам то самим явно есть што тие поганцы начали вражду и наступают”, А. Кисель требовал военной помощи со стороны России. При этом он ссылался на <…> соглашение, заключенное в 1646-ом году в Москве, и на обещание “еще подлинно будет ход татарский в землю нашу <…> указу его царского величества быть к Днепру в помочь нам с его царского величества ратными людьми”».

Как видим, сначала властям Речи Посполитой удалось представить выступление Богдана Хмельницкого как очередной татарский набег, к которому примкнула часть изменников-казаков. Свою отрицательную роль сыграл здесь союз Богдана Хмельницкого с крымскими татарами – общими закоренелыми врагами Речи Посполитой и России. Результатом этого явились следующие действия со стороны России: «В соответствии с обязательствами, взятыми на себя по соглашению 1646-го года, русское правительство приказало 20-го мая 1648-го года хотмыжскому воеводе, а также князю Семену Волховскому “с ратными людьми, которые преж сего с ним указано, литовским людям помогать и с ними сходитись и над татары промышлять заодин. А идти до указанного места, как в договоре написано <…>, а будучи в литовской земле дурна никакова не чинить”. Из Карпова на помощь Волховскому было отправлено, кроме того, 500 драгун. По всем порубежным городом были разосланы грамоты, в которых давалось знать, “что подлино хотят приходить на государевы украины крымские люди большим собраньем”».

Однако, уже «в середине мая 1648-го года севские воеводы З. Леонтьев и И. Кобыльский донесли правительству о восстании казаков под руководством Б. Хмельницкого на Запорожье, разгроме польского войска у Желтых Вод и под Корсунем. Одновременно воеводы указывали, что казакам, <…> помогают крымские татары: “а уговор де меж татар с казаки воевать им соопча польские городы и губить поляков…”. 11 крымских татар, взятых в плен в начале июня под Полтавой, “в распросе сказали одне речи: на Московское де государство у них никакова збору нет, все де татаровя пошли к запорожским казакам на помощь. Крым де ныне пуст”». Здесь стоит только добавить, что в походе на Речь Посполитую в 1648-ом году участвовал только один отрад перекопского мурзы. И сообщение о том, что «Крым де ныне пуст», не вполне соответствовало действительности.

Российское правительство всеми этими сообщениями было поставлено в весьма затруднительное положение. Естественно, его особенно сильно должно было смущать наличие татарской конницы в армии Б. Хмельницкого. Одним словом, было понятно, что в Малороссии происходит что-то непонятное. Соответственно, московское правительство предписало пограничным воеводам в спешном порядке собирать любую информацию об этих событиях, их причинах и ходе дела. «Вяземскому воеводе, например, где-то в середине июня было поручено детально и спешно разведать, “что у них ныне в Польше и Литве делаетца и в которых местах у них черкасы и татары сложась воюют и много ль их в собраньи и хто к черкасам приставают и за что у них та ссора с поляки учинилась и чем тую ссору чают унять <…> и белорусцы к черкасам не пристают ли…(и все) что у них делаетца велети разведать всякими мерами подлинно”».

Таким образом, мы ясно видим, что российское правительство, следуя своему обыкновению, не предпринимало никаких активных шагов, не разведав надлежащим образом складывающуюся обстановку, то есть действовало осмотрительно. Особенно важным российскому правительству, видимо, представлялось положение дел в Белой Руси. Так как именно эту территорию оно намеревалось присоединить в первую очередь.

Тем временем «поступавшие в большом количестве от пограничных властей в Москву данные не оставляли сомнения в том, что одной из главных причин восстания был <…> национальный и религиозный гнет <…>. 20 июня 1648-го года, например, великолуцкий воевода Д. Великогагин сообщил: “А ссора, де, государь, и бои с поляки и с литвою у черкас учинилася за веру” и “к черкасом де, государь, приставают белорусцы”. Вяземский воевода писал 24 июня, в связи с событиями на Украине, что “черкасы де бьются за веру с ляхи”».

С другой стороны, воеводы порубежных городов в своих отписках указывали еще на один важный для Москвы аспект настроения в среде восставших. 30-го октября 1648-го года брянский воевода Н. Мещерский доносил в Посольский приказ: «В прошлом, государь, во 156-ом году августа в 25-ый день отпущены были из Брянска в литовские городы с торгом брянский стрелец Федька Ломакин, да Посопной слободы крестьянин Васька Мелханов, да Свинского монастыря крестьянин Павлик Вяхирев. <…> Да в тех же де, государь, городех слышали они от литовских ото многих жилецких людей и от черкас: говорят и Богу молят, чтобы им быть в одной православной вере под твоею государевою высокую рукою; будет де пан Хмельницкой осилеет ляхов, и он де хочет податца одному государю крестьянскому». 12 ноября 1648 г. севские воеводы З. Леонтьев и И. Кобыльский доносили в Посольский приказ: «А в Польше де, государь, собрался с поляки и с немцы с наемными со многими людьми пан Остророг против Хмельницкого, и чаят, государь меж их большие крови. А король де, государь, в Польше не обран. А в польской де стороне, в монастырех, в церквах, на октеньях и на многолетьи Бога молят за тебя, благочестивого великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии. А запороские де, государь, казаки и белорусцы черные люди во всех городех все Бога молят о твоем царском многолетнем здоровье и хотят тово, чтоб им всем быть под твоею царскою высокую рукою, и чтоб им всю Польшу и Литву подвести под твою Царскую высокую руку».

Из вышеприведенных выдержек видно, что отмечаемые «промосковские взгляды» характерны для представителей низших сословий украинских и белорусских земель Речи Посполитой (казаки, черные люди, жилецкие люди). Высшее сословие не упоминается в этом перечне.

В советской историографии традиционно (и небезосновательно) отмечается «антифеодальная направленность» этого казацко-крестьянского выступления. Например, у уже неоднократно цитированного нами В. А. Голобуцкого читаем: «…в Москву со всех сторон поступали сведения, не оставлявшие никакого сомнения в антифеодальном характере движения народных масс на Украине, направленного против всех вообще крепостников – польских, украинских и т. д. Сообщения пограничных воевод рисовали яркую картину классовой борьбы на Украине, массового показаченья закрепощенного крестьянства и низших слоев мещанства, уничтожения шляхетства, разорения панских имений, ликвидации польской государственной администрации и т. д. Стародубец Григорий Климов, например, вернувшийся с Украины в начале лета 1648-го года, рассказывал о размахе восстания и массовом по-казаченьи крестьянства: “а которые де их крестьяне Потоцкого и Вишневецкого и Кисе леви и те де <…> стали в казаки ж”. Шляхтич Криштоф Силич, бежавший из Новгород-Северска в Трубчевск, говорил трубчевскому воеводе в июне 1648-го года, что “черкасы в Новгородке Северском панов и шляхт всех побили и посекли”. Севские воеводы сообщали в мае 1648-го года в Москву: “беспрестанно де своевольные люди – мещане и мещанские дети и с будники и всякие люди к казакам пристают и копятся вместе”. 31-го июля 1648-го года в Москве была получена отписка трубчевского воеводы Никифора Нащекина, последний, со слов стародубского подстаросты шляхтича Рафаила Уесского, писал: “халопе де их кабальные и все подданные из маетностей збунтовавшиеся против их, панов своих <…> немало панов своих побили и все скарбы их побрали”. Гр. Кунаков сообщал: “А к Богдану де Хмельницкому собиралися в полки многие люди своевольные и пашенные мужики, побив панов своих в их маетностях. <…> Великому государю, его царскому величеству, – продолжал Кунаков, – своих украин годитца от такого гультяйства оберечь, чтоб не вомкнулись и шкоды какие не учинили”».

Надо вспомнить, что в первых числах июня 1648-го года в Москве вспыхнул Соляной бунт, далее волнения прокатились по многим городам российского государства. Все это предопределяло крайне настороженное отношение российского правительства к событиям на Украине, да, по большому счету, не до Малороссийской «замятии» тогда было. Правительство, надо отдать ему должное, продолжало собирать сведения о ходе событий на Украине, одновременно наводя порядок в собственных владениях. А дела в юго-западном приграничья шли не блестяще. «Здесь было много выходцев с Украины и пришельцев с Дона. Большинство лиц, прибывших с юга, участвовало в боях с “крымскими царевичами”, наблюдало жизнь донских казаков, сталкивалось с “литовскими воровскими черкасами”. Они приносили в южные крепости рассказы о безбоярской жизни “казацких республик”, а также сведения о ходе освободительной войны на Украине. Эти известия находили глубокий отклик и реальные проявления в городских движениях служилых людей Бобрика, Хотмышска, Карпова, Корочи, Валуек и Чугуева».

Очень скоро худшие опасения российской власти отчасти стали подтверждаться. Движение казаков, крестьян и мещан на Украине «аукнулось» и в русском порубежье. «В своей челобитной на имя царя, датированной началом июня 1648-го года, торопецкие и хотмыжские дворяне и дети боярские жаловались: “людишки наши и крестьянишка своею слабостью, видя их литовскую прелесть, с тех пор учали тебе, государю изменять и бегать за рубеж и ныне бегают за рубеж безпрестани и от того, государь, многие поместишка наши <…> запустели”, и далее – крестьяне “бегают за рубеж в литовскую сторону, пограбя животишка наши и пожигая дворишка у нас, холопей твоих, и самих нас, холопей твоих, бьют и вяжут”. Более того, бежавшие на Украину русские крестьяне, “приходя из-за рубежа с порубежными людьми, – продолжали челобитчики, – и последних людишек наших и крестьянишек от нас подговаривают <…> (и) сильно за рубеж свозят”. <…> “А от наших холопей <…> и от их воровства нам, порубежным людем, жить нельзя”». В связи с таким оборотом дела российское правительство вынуждено было принять чрезвычайные меры. «В царском наказе от 13 июня 1649-го года путивльскому воеводе было велено следить, “чтобы из литовской стороны и из городов боярские (подданные) <…> и иные никакие воровские люди жить для всякого воровства в Путивль и в Путивльский уезд <…> не приходили” и арестовывать немедленно всех тех из русских жителей, “хто учнет с литовскими людьми с изменни(ка)ми съезжатца”. В том же случае, если украинские повстанцы явятся в Путивльский уезд, станут громить имения бояр и служивых людей и “учнут против государевых служилых людей стоять з боем”, то воевода обязан был со своими людьми над ними “промышлять всякими обычаи <…> и за рубеж их не упустить”, а захваченных в плен “риспрашивать з большим пристрастьем (т. е. под пытками)” и “держать в тюрьме <…> з большим береженьем”». Воеводам порубежных городов предписывалось: «От литовского рубежа по всем дорогам и по малым стешкам и по приметным по всем местам учинить <…> заставы и сторожи крепкие велеть беречь накрепко, чтоб <…> никто не проехал и пеш не прошел и не прокрался никакими обычаи». В городах и уездах вводилась строгая регистрация приезжих из-за рубежа, а для получения такой регистрации требовалось поручительство какого-либо благонадежного россиянина.

С другой стороны, было ясно, что в результате массового выступления широких казацко-крестьянско-мещанских масс Польско-Литовское государство серьезно ослабевает, что открывает перед Россией определенные перспективы. Учитывая благорасположение к России широких масс из состава низших сословий на Украине и в Белоруссии, а также конфессиональную общность с большинством населения этих земель Речи Посполитой, российское правительство принимает меры экономического характера по поддержке армии Б. Хмельницкого и населения на контролируемой его повстанцами территории.

Это и поставки оружия, пороха, и возможность для украинских торговых людей беспошлинной торговли в российских городах. Особое значение имела для украинцев возможность покупок хлеба в России, так как во время военных действий, а также из-за действий союзных Б. Хмельницкому татар на Украине быстро возник дефицит зерна.

«1649 год марта 21 – Грамота из Посольского приказа путивльскому воеводе Н. Плещееву о разрешении украинским купцам торговать в Путивле и в Путивльском уезде без уплаты таможенных пошлин.

От царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии в Путивль воеводе нашему Микифору Юрьевичу Плещееву.

Как к тебе ся наша грамота придет, а из литовские стороны учнут приезжать запорожские черкасы в Путивль или в Путивльский уезд с какими товары, и ты б тем их торговым людем в Путивле и в Путивльском уезде торговати позволил без пошлин, а пошлин с них ни с каких их товаров имати никому не велел.

Писан на Москве, лета 7157-го марта в 21-ый день».

Пока шел процесс сбора информации о положении дел на Украине и в Речи Посполитой в целом, а внутри самой России водворялся порядок, нарушенный городскими выступлениями 1648-го года, московское правительство занималось весьма важным и давно запланированным делом: демаркацией границы с Польско-Литовским государством. Именно к 1648-му году относится посольская книга от 23-го сентября (3-го октября) под заголовком «Списки с взаимных межевых записей между российских судей князя Федора Волконского, дворянина Прончищева, дьяка Хватова и польских комисаров Хриштопа Дусяцкого каштеляна Полоцкого с товарищи о размежевании Российских городов Лук Великих, Ржевы Пустыя, и Псковских городов Опочки, Велбя, Вишгорода с польскими городами Велижем, Усвятом, Невелем, Себежем и Красным». Книга эта состоит из 277 листов с оборотами. Содержит она крайне подробное описание ориентиров, по которым прошла демаркационная линия между двумя государствами. Заканчивается это описание вновь установленной пограничной линии следующими словами: «Судьи меж себя всех договорных межеванных записях написали, и постановили. А будет с которой стороны хто нибудь чарез рубежу перейдет пашни пахать, или <…> (неразборчиво. – Б. Д.) ухочет и сенными покосом и рыбными ловлями и <…> какими нибудь учнет владеть <…> И высокославныя памяти королевского величества и коруны польския и великого княжества литовского и всей Речи Посполитой украйних Велижских и Усвятских и Невельских и Себежских и Красного гроцким и иных городов воеводам и старостам и державцам и урядникам всяким приказа и всем тем людем которые в тех городех будут. Так же и великого Государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея Русин самодержца к рубежным воеводам и всяким приказным людем которые будут на Луках на Великих <…> на Опочке и в иных городех меж себя сослатись и на те места от себя послать добрых людей. И велети о тех обидах и неправдах спрашивати. А с который стороны виноватого сыщут и виноватому смотря по вине наказание учинити. А великих винах казнити с тем вперед меж порубежных мест воровства и неправды не было. А теми б неправдами государского вечного докончанья, которое вечное докончанье обои великие государи учинили через великих обоих послов…» не нарушить.

Здесь стоит заметить, что данная демаркация границы происходила в период безкоролевья в Речи Посполитой (Владислав Четвертый скончался 20-го мая 1648-го года). Новый король Ян Казимир был избран 20-го ноября (даты приведены по новому стилю). Тем не менее, российские власти не стали откладывать проведение этих работ. Скорее всего, они считали размежевание границы очень важным элементом поддержания стабильности в отношениях между двумя странами и не думали нарушать «вечного докончания», во всяком случае, из-за малопонятного, а, вероятно, даже и опасного для стабильности в России выступления Б. Хмельницкого. Еще раз напомним, что в 1648-ом году по российским городам, включая Москву, прокатилась волна антиправительственных выступлений, и российские власти чувствовали себя весьма не уверенно (срочно составляли Соборное Уложение для привлечения на свою сторону дворянства и посадских).

На позицию российского правительства по отношению к событиям в Речи Посполитой в 1648–1654 гг. оказывало влияние и отсутствие у России союзников, государств, которые бы могли поддержать Россию, если она, воспользовавшись предоставляемой выступлением Б. Хмельницкого возможностью, ввязалась бы в войну с Речью Посполитой за овладение Малороссией. Более того, отношения России со Швецией и Турцией (наиболее могущественными соседями как России, так и Речи Посполитой) оставляли желать много лучшего. Одним словом, если бы началась война, Московское государство осталось бы с Речью Посполитой один на один. Россия же, ослабленная внутренними неурядицами, восстаниями 1648 г., была не готова к такой масштабной войне. В. А. Голобуцкий в своей работе констатирует: «Попытки русского правительства заручиться поддержкой европейских держав в борьбе против Польши не увенчались успехом. Россия оказалась вынужденной самостоятельно решать все эти сложные и трудные внешнеполитические задачи». Начать дипломатическую подготовку войны с Речью Посполитой Россия смогла только незадолго перед началом самих военных действий. Но эта подготовка выходит за хронологические рамки нашего исследования, так как «первые шаги в рамках намеченной программы действий на международной арене Посольский приказ осуществил в последней трети 1653-го года, до полного завершения подготовки к войне. Предпринятая русской дипломатией акция охватила ряд ведущих держав континента, в которые послали специальные комиссии».

Подведем итог. Итак, на то, что российское правительство проводило по отношению к Малороссии осторожную, можно сказать, выжидательную политику в течение всей первой половины XVII в., оказывал влияние целый ряд причин. Среди них: память о «подвигах» запорожских черкас во время Смуты и во время похода королевича Владислава на Москву в 1618 г., отсутствие своевременной и достоверной информации о реальном положении дел на Украине и в Речи Посполитой в целом, отсутствие надежной социальной и политической опоры среди сословий Малороссии, опасения начала военных действий с Речью Посполитой, наличие острых внутренних конфликтов внутри самой России в указанный период времени, отсутствие союзников у российского государства. Все эти факторы препятствовали проведению активной политики московским государством по отношению к Украине. Кроме того, в Москве чувствовали, что после преодоления последствий Смуты «время начало само работать» в пользу России в ее взаимоотношениях с Речью Посполитой. Все это сказалось и во время неоднократных переговоров между представителями Б. Хмельницкого и царского правительства. На все просьбы Б. Хмельницкого об оказании прямой военной поддержки с обещаниями «о чем Бога молим и желаем того, чтоб есмы за то отслужили послугами нашими рыцерскими со всем Войском Запорожским и головы наши покладали за твое царское величество против всякого неприятеля христианского» (лист Б. Хмельницкого царю от 8 февраля 1649 г.) Алексей Михайлович отвечал примерно таким образом: «А что писали естя к нам, чтоб нам, великому государю, велети ратем нашим на неприятелей ваших наступити, и о том от нас, великого государя, и наперед сего к тебе, гетману, в нашей царского величества грамоте написано, и ныне тож пишем, что у отца нашего, блаженные памяти у великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии самодержца, у его царского величества и у нас, великого государя у нашего царского величества, славные памяти со Владиславом, королем польским, и с его наследники, короли польскими и великими князи литовскими, и с Коруною Польскою и с Великим княжеством Литовским учинено вечное докончанье, и их государскими душами крестным целованьем и грамотами и печатьми на обе стороны утвержено. И нам, великому государю, за тем вечным докончаньем на литовскую землю войною наступить и ратей наших послать и вечного докончанья нарушить немочно. А будет королевское величество тебя, гетмана, и все Войско Запорожское учинит свободны без нарушенья вечного докончанья, и мы, великий государь наше царское величество, тебя, гетмана, и все Войско Запорожское пожалуем, под нашу царского величества высокую руку принята велим» (грамота царя Алексея Михайловича Богдану Хмельницкому от 13 июня 1649 г.).

В. О. Ключевский так описал эту ситуацию: «Так могло идти дело только при обоюдном непонимании сторон. Москва хотела прибрать к рукам украинское казачество, хотя бы даже без казацкой территории, а если и с украинскими городами, то непременно с условием, чтобы там сидели московские воеводы с дьяками, а Богдан Хмельницкий рассчитывал стать чем-то вроде герцога Чигиринского, правящего Малороссией под отдаленным сюзеренным надзором государя московского и при содействии казацкой знати, есаулов, полковников и прочей старшины. Не понимая друг друга и не доверяя одна другой, обе стороны во взаимных сношениях говорили не то, что думали, и делали то, чего не желали. Богдан ждал от Москвы открытого разрыва с Польшей и военного удара на нее с востока, чтобы освободить Малороссию и взять ее под свою руку, а московская дипломатия, не разрывая с Польшей, с тонким расчетом поджидала, пока казаки своими победами доконают ляхов и заставят их отступиться от мятежного края, чтобы тогда легально, не нарушая вечного мира с Польшей, присоединить Малую Русь к Великой».

Кроме того, узнав о смерти короля Владислава Четвертого, российское правительство попыталось использовать сложившееся в Речи Посполитой положение, как говорится, «на все 100 %». При этом предполагалось использовать Богдана Хмельницкого для давления на «панов рады», с тем, чтобы заполучить уже не только Украину, но и Речь Посполитую целиком «под высокую руку» царя московского. В наказе Посольского приказа Г. Унковскому, послу к Богдану Хмельницкому от 13 марта 1649 г., читаем о том, что просьба вождя повстанцев о военном выступлении России против Речи Посполитой не будет удовлетворена ни в коем случае: «…у великого государя нашего у его царского величества с Коруною Польскою и с Великим княжеством Литовским вечное докончанье, и ему, великому государю нашему его царскому величеству, ратных людей под Смоленск за вечным докончанием послать не доведетца». А далее следует описание плана действий по овладению польской короной: «Да будет он, Григогей, проведает подлинно, что на Коруну Польскую и на Великое княжество Литовское королем никто не обран, и Григорью быти у гетмана наодине или как (он) велит, и говорити ему: писал он к великому государю нашему к его царскому величеству, чтоб ему, великому государю, за благословением Божиим быти над ними великим государем царем и великим князем всеа Русии саможержцем. И ныне б он, гетман, и все Войско Запорожское для свободы себе в православной христианской вере к царскому величеству по своему желанью начатую свою службу и раденье совершили, послали от себя к панам раде Коруны Польской и Великого княжества Литовского послов нарочно и велели говорити, чтоб они, паны рада, царского величества милости поискали, обрали себе государем на коруну Польскую и на Великое княжество Литовское великого государя нашего, царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии самодержца, его царское величество, и тем межусобную войну и кровь уняли. А как он, великий государь наш его царское величество, над Коруною Польскою и Великим княжеством Литовским государем будет, и его царское величество учнет ево, гетмана, держать в своей царского величества милостивом жалованье и в чести, а Войско Запорожское царское величество потому ж учнет держати в своей царского величества милости и в призренье, и стародавнего их права и вольностей ничем нарушать не велит». План этот, надо сказать, был совершенно утопичным, хотя и вполне логичным: «Унять смуту посредством избрания православного монарха». Но нам стоит вспомнить законодательство Речи Посполитой о правилах избрания монарха, описанное в приведенной много выше цитате из сочинения Г. Л. де Боплана. Во-первых, он должен быть римско-католического вероисповедания, а, во-вторых, в этом законодательстве так много ограничительных статей, что власть польско-литовского монарха имела, скорее, номинальный характер, в отличие от его московского «коллеги». Лично я не могу себе представить, как Алексей Михайлович мог бы совмещать столь разные традиции в системе государственного управления, да и два столь различных менталитета своих подданных из первого сословия различных частей объединенной державы. Трудно представить себе «панов рады», добровольно и единогласно согласившихся сталь холопами монарха из «азиатской Московии». Но здесь важно другое: обе стороны – и Москва, и Богдан Хмельницкий – старались использовать своего партнера для достижения своих целей. При этом сам Богдан Хмельницкий явно не был в восторге от перспективы, что его «его царское величество учнет ево, гетмана, держать в своей царского величества милостивом жалованье». Он желал бы сам себя держать, как ему заблагорассудится.

В любом случае, этот план не мог быть претворен в жизнь, так как пока Г. Унковский доехал до Б. Хмельницкого, в Речи Посполитой нового короля уже «обрали».

Надеюсь, что причины того недоверия, с которым Москва, по словам В. О. Ключевского, относилась к Б. Хмельницкому «со товарищи», привыкшим к казацким и шляхетским вольностям и толкавшим ее на существенные жертвы при неясном исходе дела, а также другие причины столь долгого проведения ею внешне пассивной политики в украинском вопросе, нам в данной главе удалось показать.