Nermin Bezmen

KURT SEYT & SHURA

Издательство выражает благодарность Министерству культуры и туризма Республики Турция и проекту ТЕДА за поддержку в публикации настоящей книги

© Nermin Bezmen

© Kalem Literary Agency

© ООО «Издательство К. Тублина», 2018

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2018

© А. Веселов, оформление, 2018

* * *

 

Благодарность

Моя дорогая бабушка – любимая Мурка, как называл тебя дедушка, – я благодарю тебя за смелость, с которой ты поведала мне о событиях давно минувших дней, которые ты, наверное, хотела бы забыть.

Дорогая мама Леман Улус (Леманушка), ты тоже помогала мне узнавать прошлое.

Милая тетя Саниха Гёргюлю, ты помогла мне составить фрагменты воспоминаний в связный увлекательный рассказ.

Жак Делеон, дорогой друг, благодарю тебя за то, что помог разыскать мне следы потерявшейся главной героини романа – Шуры! Ты показал мне, с каким увлечением может работать настоящий исследователь.

Уважаемая госпожа баронесса Валентина Клодт фон Юргенсбург (Валентина Таскина)! Благодарю Вас за все то, что Вы мне поведали, и за все фотографии, которыми поделились. Вы рассказали мне о жизни Шуры, поведав даже о ее детстве и отрочестве, и вдохновили меня на создание книги о ней. Увы, я слишком поздно познакомилась с баронессой. Но за последние несколько месяцев ее жизни мы успели поговорить обо всех девяти десятках лет ее жизни. Ее рассказы заставили нас пережить прошлое, вспомнить о годах, оставшихся позади, обо всех, кого она знала и любила. Она с огромным волнением ожидала появления романа о Шуре. Она ничего не знала о сестре, пропавшей из виду много лет назад. К несчастью, мы потеряли баронессу весной 1992 года, когда готовилось к выходу первое издание романа. Мне всегда будет не хватать Вас, баронесса.

Сейчас, в 2018 году, когда «Курт Сеит и Шура» в сороковой с лишним раз готовятся встретиться с вами, я от всего сердца благодарю вас, мои дорогие и преданные читатели, за то, что вы разделили со мной долгие годы жизни моей семьи, а также за внимание, любовь, преданность, все звонки, письма и электронные сообщения, которые я счастлива от вас получать.

 

От автора

Эта история произошла в действительности. И книга, которую вы держите в руках, – лишь полное приключений путешествие в события, которые я попыталась оживить с помощью силы воображения.

В эти дни, когда книга выходит на русском языке, я переживаю одновременно счастье и смущение. Я так привыкла к героям, которым на протяжении долгих дней дарила душу, что теперь мне трудно распрощаться с ними. Я буду по ним очень тосковать. Возвращаясь в реальный мир, я понимаю, что тени прошлого, любовь, страдания, желания и жизни которых вдохновляли меня, никогда не оставят автора этих строк. Я с большой любовью, грустью и благодарностью вспоминаю героев моего романа, которых уже нет в живых, и надеюсь, что эта книга станет данью памяти и уважения к ним.

 

 

Глава 1

Ночь в Петрограде

1916

Город спал под белым одеялом лениво падавшего снега. Большие колеса конной коляски с трудом вспахивали сугробы, когда она медленно ехала от площади Александра Невского, пока наконец не остановилась у обочины перед большим трехэтажным зданием. Возница поднял взгляд на окна и поймал луч света, мелькнувший в одной из комнат на верхнем этаже.

Несколько снежинок, принесенных легким морозным ветром, примерзли к оконному стеклу. Будто почувствовав взгляд возницы, шторы, а затем и тюлевые занавески на окне раздвинулись. Появился мужской силуэт. Мужчина протер изморозь на стекле, махнул и исчез внутри. Человек в комнате проверил часы в свете только что зажженной лампы. Времени было полно. Стараясь не разбудить крепко спавшую рядом женщину, он медленно откинул одеяло, забрался в постель, продолжая сжимать часы. Затем, передумав, отбросил одеяло и встал. Запустив пальцы в волосы, он медленно прошел к окну, отдернул занавеси и посмотрел на улицу. Белизна снега в лунном свете начиналась прямо за окном, покрывая собою сад, заборы, широкий проспект и все прочее. Мир был совершенно белым. Свечение нарастало и слабело вслед за луной, светившей между облаков, несомых ветром. Все выглядело величественным в этой белизне.

Двойные окна и толстые шторы не пускали в комнату холод прекрасного мира. В теплой и довольно темной комнате стоял густой запах смеси женских духов, алкоголя и лаванды от простыней, напоминая о волнующей ночи, которая завершилась лишь недавно.

Молодой человек отвел взгляд от окна и посмотрел в сторону кровати. Лунный свет и сияние снега снаружи отражались на женщине с обнаженной до талии спиной. В темноте комнаты нельзя было разглядеть цвет ее разметавшихся по подушке волос, но он вспомнил, что они рыжие. Стройная ложбинка сбегала по спине к поясу, где чуть ниже талии начиналась простыня. Округлое правое плечо сияло, как у мраморной статуи.

Молодой человек стоял обнаженной спиной к окну. Холод его, похоже, не беспокоил. Он улыбался, вспоминая прошедшую ночь. На круглом столе перед камином стояла чаша с фруктами, полупустой хрустальный графин и фужеры, поспешно оставленные парой, устремившейся к постели. Как нетерпелива была эта Катя. Или ее звали Лидой? «Какая разница, как ее зовут», – подумал он. Страстная рыжая красотка приложила все силы, чтобы ночь запомнилась.

Молодой человек поднял один из хрустальных фужеров и залпом допил оставшееся вино. Глотая, он дернул головой – вино почему-то обожгло. Потом подошел к зеркалу и зажег лампу, дававшую мягкий желтоватый свет. Теперь видно было лучше. На кушетке валялась куча одежды, он выбрал свою, затем достал свежее белье из среднего ящика комода. Уже направляясь в ванную, он услышал томный женский голос:

– Дорогой, почему ты поднялся так рано?

Молодой человек повернулся, подошел к кровати, держа скомканную одежду. В тусклом свете было видно, как женщина повернулась, показывая круглые плечи и пышную грудь. Подняв руку, чтобы поправить волосы, она потянулась к мужчине. Он с вожделением посмотрел на нее. Черные глаза с длинными черными ресницами ответили ему тем же. Она была мастером в использовании томных глаз, умело подчиняя мужчин их магии, ее глаза внушали мечты о великой любви. Она прикрыла глаза и открыла полные губы в ожидании поцелуя. Молодой человек присел на кровать, улыбаясь ее кокетству, не знавшему отказа. От простыней исходил теплый запах тела, смешанный с запахом ее духов. Он не сопротивлялся, но, подарив ей последний поцелуй, попытался освободиться.

– Я должен собираться. Если хочешь, могу отвезти тебя домой.

Она игриво нахмурилась и пожала плечами:

– Нельзя задержаться еще немного?

– Я должен собираться в поездку.

– Куда?

– В Москву.

– Когда ты вернешься? Ты позовешь меня снова?

Она начала выбираться из постели, совершая самые женственные движения, надеясь искусить его и заставить передумать. В ответ он улыбнулся и ущипнул ее за щеку. Затем отправился в ванную.

Пока он мылся, мысли его были далеко. Он не мог вспомнить имя этой женщины. Не то чтобы это было важно, поскольку она была одним из его многочисленных приключений на одну ночь. Они вместе покинули очередной прием. Судя по качеству ее одежды и драгоценностям, она была не рядового разряда. Она, вероятно, появилась на приеме в сопровождении кого-то, того, кто, возможно, ее содержал.

Когда он брился, его мысли отвлеклись от нее и ее имени и он начал строить планы на поездку. Оставался час до встречи на вокзале. Он заторопился, обернул полотенце вокруг пояса и вышел в спальню, где увидел ее уже полностью одетой. Он взял немного одеколона из пузырька на комоде и побрызгал им лицо и шею. Затем спросил ее:

– Ты не хочешь принять ванну?

Она ответила кокетливо:

– Я никогда не принимаю ванну в одиночку.

Он улыбнулся, причесывая волосы. Мужу или любовнику этой женщины, кто бы он ни был, приходится мириться со многим, подумал он. Он был теперь снова обнажен и одевался, расхаживая по комнате. Женщина сидела на краю постели, разглядывая его с восхищением. Его волнистые волосы спадали волнами на лоб, а ровно подстриженные усы были каштановыми. У него были яркие темно-синие глаза, прямой нос, изгиб губ говорил как о достоинстве, так и об остроумии. Ямочка на подбородке подчеркивала и без того красивое лицо. Разглядывая его, женщина думала о том, как сильно хотелось бы ей встретиться с ним вновь, и вздохнула. Она хотела задать ему несколько вопросов, но он, теперь одетый в форму и сапоги, вышагивал по комнате туда и сюда, собираясь в дорогу, явно не замечая ее присутствия. Женщина следила за ним с изумлением. Разве не с этим мужчиной она разделила постель и провела несколько восхитительных часов? Она с грустью признала, что, несмотря на ловкие трюки, привязать его к себе не удалось. Сбитая с толку, она вздохнула снова и села на кровать. Из расписной шкатулки на комоде он достал кольцо и надел на палец, затем положил часы в нагрудный карман. Она восхищалась этими предметами прошлой ночью и спрашивала его о них, а он рассказал, что бриллиантовое кольцо с сапфирами было фамильной ценностью, а золотые часы с эмалью и рубинами – подарком царя Николая II. Она прекрасно разбиралась в драгоценностях.

Вскоре оба были готовы к выходу. Снаружи доносился топот копыт. Мужчина посмотрел в окно. Затем помог ей надеть меховое пальто, меховую шляпу и варежки. Надевая свои, он произнес:

– Теперь мы можем идти. Артем отвезет тебя домой.

Он погасил свет, взял чемодан и шагнул к двери. Она последовала за ним. Ей хотелось, чтобы он на прощание поцеловал ее и попросил о свидании. Она была немного сердита, что он вел себя так, будто между ними ничего не произошло.

Перед дверью на покрывавшем улицу снегу стояли две коляски. Увидев выходящую из дома пару, возницы бросились к обоим. Один возница подхватил его чемодан. Он повернулся к своей спутнице и сказал:

– Артем отвезет тебя к дому. Береги себя.

Он все еще не мог вспомнить ее имя.

Она решила попытать удачи:

– Мы встретимся снова?

– Все может быть.

Она подставила ему щеку для поцелуя, совершенно не смущаясь возниц. Внезапно она решилась на вопрос, который долго не давал ей покоя. Она застенчиво улыбнулась и спросила:

– Извини, не мог бы ты повторить, как тебя зовут?

Его здоровый смех разорвал тишину утра. Ясно, каждый из них немногое запомнит из прошедшей ночи, исключая, конечно, ее окончание. Он отдал ей честь, как будто они только что встретились, и медленно произнес:

– Эминов, поручик Сеит Эминов.

Когда возницы разъехались в разные стороны, Курт Сеит Эминов мгновенно позабыл рыжеволосую женщину, с которой провел прекрасную страстную ночь.

 

Глава 2

Москва

1916

С Красной площади в сторону Моховой ехала тройка, бубенцы звенели наперегонки с топотом копыт. Вдали колокола Спасской башни пробили восемь вечера.

В тройке рядом с отцом сидели две девушки в меховых пальто, шапках и варежках. Им было немного холодно, и они прижимались к отцу, наслаждаясь звуками и огнями волшебного города. Младшая, Александра, сидевшая справа, вынула руку из варежки и смахнула снежинки со светлых кос, выбивающихся из-под шапки. Она посмотрела на отца и встретила его улыбающийся взгляд. Она тепло улыбнулась в ответ. Погладив дочь по руке, Юлиан Верженский почувствовал себя хоть и усталым, но счастливым человеком. Затем он повернулся к Валентине, старшей дочери, сидевшей слева. Александра отвлеклась от окружавших красот и посмотрела на него. Каким усталым и изможденным выглядел ее дорогой папочка, но разве не из-за этого они приехали из Кисловодска?

Юлиан Верженский предпринял путешествие в сопровождении дочерей потому, что их семейный доктор настоял на полном обследовании в московском госпитале, в результате которого на следующий день могла потребоваться операция. Хотя Александра не понимала медицинских терминов, она догадывалась, что с легкими отца что-то не в порядке. Слова «операция» и «болезнь» пугали ее. Вся веселость слетела с нее, когда она представила, что может потерять отца. Она с трудом удержалась, чтобы не расплакаться.

А Юлиан Верженский рассказывал историю Москвы и Кремля:

– Первые стены Кремля были построены во время правления Дмитрия Донского. Часы на часовой башне были созданы сербским монахом из Афона…

Внезапно он прервал свой рассказ и повернулся к дочерям, которые грустно слушали его:

– Что с Шурочкой, почему в ее глазах слезы?

Шура улыбнулась, слегка смущенная тем, что ее застали врасплох. Она смахнула воображаемую снежинку с ресниц.

– Я думаю, что это снежинка попала в глаз.

Она улыбнулась. Ей хотелось, чтобы отец никогда не страдал. Отец спросил с беспокойством:

– Ты замерзла?

– Нет-нет, папочка, мне хорошо, поверьте.

– Московская погода, в отличие от кисловодской, сурова и холодна.

– Все равно она очень приятная.

Шура откинула голову и глубоко вдохнула холодный вечерний воздух, пахнущий снегом. Отец, улыбаясь, похлопал ее по руке и объявил, что они доехали до резиденции Боринских. Коляски въезжали в сад через огромные ворота и выстраивались, чтобы высадить пассажиров у широкой мраморной лестницы, ведущей в роскошный особняк, а затем выезжали через вторые ворота. Хорошо одетые женщины смахивали снег с мехов и изящно шагали вверх по ступенькам, придерживая одной рукой широкие юбки, а второй держа под руку также закутанных в меха элегантных спутников.

С того самого момента, когда они въехали в огромные ворота, Шуру охватил неописуемый восторг. Это был первый взрослый бал, на который она направлялась. Ей было всего шестнадцать. Ее сестра Валентина была на год старше и уже бывала на таких приемах в Кисловодске. По рассказам Валентины Шура знала, что на таких балах молодые, красивые и благородные мужчины будут выстраиваться в очередь, чтобы пригласить девушек на танец. Когда она поднималась по ступеням лестницы с отцом, ее сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот – и оно остановится. Она предчувствовала, что этой ночью должно случиться нечто особенное. Она не знала что, но внутренний голос обещал ей чудо. Миновав лестницу, в просторном вестибюле они сдали свои пальто и шляпы слугам во фраках, затем поднялись еще на три ступени, направляясь в огромный аванзал, из которого шли дальше, в бальный. Звуки музыки изнутри отражались в залах и коридорах и, нарастая, достигали их. В дверях большого зала церемониймейстер приветствовал гостей с важным видом человека, занятого серьезным делом. Он сделал два шага вперед, стукнул жезлом в пол и громким голосом объявил:

– Господин Юлиан Верженский! Госпожа Валентина Юлиановна Верженская! Госпожа Александра Юлиановна Верженская!

Затем он отступил и пропустил Верженского и его дочерей. Они сошли по лестнице с перилами, украшенными хрусталем. Гости мимолетно повернули головы, чтобы взглянуть на вновь прибывших, а затем вернулись к своим разговорам. Хозяин, Андрей Боринский, подошел к лестнице, чтобы встретить гостей. По его движениям было видно, что он рад им. Боринский и Верженский были акционерами одной нефтяной компании. И хотя они нечасто виделись, их соединяла тесная дружба. Боринский тепло поприветствовал друга, затем повернулся к девушкам и воскликнул:

– Боже мой! Юлиан, друг мой, я не могу поверить, что это твои маленькие прелестные дочурки. Они всё такие же милые, даже стали еще милее, но они теперь уже не дети. Как летит время. Пойдем, позволь мне представить тебя друзьям.

Девушки последовали за отцом и хозяином, чтобы присоединиться к другим гостям. Валентина ступала легко и уверенно, Шура не могла сдержать восторг. Она боялась смотреть вокруг, чтобы не встретить взгляд, который мог бы прочесть ее волнение. Она лишь прошептала сестре на ухо:

– Тиночка, пожалуйста, не оставляй меня одну…

Валентина, изящно придерживая подол розового вечернего бального платья, улыбнулась сестре:

– Не беспокойся, Шурочка, ты бы так не говорила, если бы видела глаза людей, которые с восхищением смотрят на тебя.

Чтобы проверить слова Валентины, Шура опасливо перевела взгляд направо, затем налево. Сестра, должно быть, шутит, подумала она, но вдруг ее взгляд встретился с парой синих глаз, пристально следивших за ней. Ей показалось, что тело пронзила молния. Лицо залилось румянцем, сердце заколотилось. Она быстро отвернулась и посмотрела вниз. Ее отец беседовал с каким-то бароном. Валентина начала переговариваться со смазливой девочкой, которую они встречали в Кисловодске, имени ее Шура не запомнила. Она вновь почувствовала взгляд молодого человека, но была слишком испугана, чтобы обернуться. Она мяла шелковую ленту сумочки, которая была подобрана специально в тон ее сиреневому платью. Ее длинные светлые волосы были впервые уложены в шиньон с завитками по сторонам. Увидев ее наряд этим вечером, папа с сестрой сказали, что она восхитительна. Ей тоже казалось, что она выглядит красивее, чем обычно. Так она чувствовала до тех пор, пока они не приехали на прием, но сейчас среди стольких красивых и ухоженных женщин, уверенно прогуливавшихся вокруг, она чувствовала себя неопытной девочкой. Как она будет танцевать с молодым человеком, которого она совсем не знает, если ее привел в смущение один лишь взгляд? Она чувствовала, что не сможет ни с кем танцевать, что просидит весь вечер, как цветок в клумбе, в углу зала, глядя, как развлекаются другие.

Кивнув, ее отец предоставил ей право самой выбрать бокал вина с серебряного подноса, который держал слуга. Юлиан Верженский вел серьезный разговор с хозяином и двумя гостями о нефтяных акциях и забастовках рабочих. Валентина болтала с подругой о веселых ночах в кисловодском курзале. Шура взяла вино, сделала вначале маленький глоток, затем глоток побольше. Она думала, что вино придаст ей уверенности и рассеет робость. В надежде вновь увидеть молодого человека, взгляд которого так потряс ее, она повернула голову в том направлении. Не увидев его там, она почувствовала стыд и разочарование, но, сделав еще один глоток вина, немного успокоилась. Внезапно она вновь ощутила обжигающий удар и подняла голову. Те же синие глаза смотрели на нее.

Оркестр играл ноктюрн Чайковского, но звуки музыки доносились словно издалека. Ей было трудно даже поддерживать разговор, продолжавшийся рядом с ней. Ноги заскользили по полу. Ей казалось, что люди вокруг слышат, как бьется ее сердце. Молодой человек, держа бокал, вел обычный светский разговор с несколькими приятелями в офицерской форме, при этом не отрывая взгляда от нее, красивой девушки в сиреневом платье. В этот раз она тоже не отвела взгляд. Он улыбнулся и почти незаметно кивнул ей. Шура тоже улыбнулась, робко, и отвернулась, пытаясь делать вид, что слушает Валентину и ее подругу, но ее сердце колотилось как безумное. Допивая вино в бокале, она услышала предупреждение Валентины:

– Шурочка, вечер еще только начался. Если ты будешь пить так быстро, ты не сможешь не только танцевать, но даже ходить.

С пылающими щеками и блестящими глазами, Шура улыбнулась сестре. Пары двинулись в танцевальную часть зала, так как оркестр заиграл польку. В точности как и описывала Валентина, молодые люди один за другим приглашали девушек. Боясь оказаться следующей в очереди, Шура решила было выйти из зала, но было уже поздно. Она видела, как молодой человек с яркими синими глазами разговаривал с хозяином и хозяйкой бала, а рядом с ними стоял еще один юноша.

Андрей Боринский решил подойти к Шуре и Валентине вместе со своей маленькой компанией. С улыбкой он сказал девушкам:

– Дорогие Валентина и Александра, я хотел бы представить вас этим двум молодым людям. Мой сын Петр Боринский и его близкий друг Сеит Эминов, оба поручики.

Молодые люди завершили представление коротким поклоном. Шура вслед за сестрой с улыбкой поклонилась. Когда Петр пригласил Валентину на танец, у Шуры перехватило дыхание. Теперь была ее очередь. Сеит Эминов склонился перед ней, щелкнул каблуками, протянул правую руку и сказал:

– Позвольте пригласить вас на танец, мадемуазель?

Она не смогла найти сил ответить на эти слова. Волнение было слишком велико. Предчувствие, с которым она входила в этот дом, сбывалось. Она никогда не думала, что ее так запросто может пригласить на танец незнакомый мужчина. Но этот человек, чей взгляд пронзил ее, мог управлять ею, как хотел. Он был так красив и внушителен в своей форме, в высоких блестящих сапогах, что, когда, держа ее за руку, он повел ее танцевать, у нее не было сил отказаться. Она даже не ответила на его вопрос. Не говоря ни слова, она доверила себя вежливо, но твердо удерживавшим ее рукам незнакомца. Пока она кружилась с ним снова и снова, сердце стучало где-то в ушах, щеки пылали, синие глаза осыпали ее искрами, и Шуре казалось, что она попала в прекрасный сон. Его пристальный взгляд волновал и смущал ее одновременно, и она отвела глаза. Что ей отвечать ему, если он решит что-нибудь спросить?

Она не знала, сколько времени продолжалась эта сладкая пытка, так как каждая ее мысль, каждое действие происходило по воле незнакомца. Хотя другие пары несколько раз поменялись партнерами, они с Эминовым продолжали танцевать. Она боялась, что потеряет молодого человека из виду, если выйдет из танца. Они танцевали. Их глаза встречались, пока она обходила его вокруг, дав ему руку, а другой поддерживая подол платья, а он стоял на колене, держа ее за руку. Его ироничный и веселый взгляд, несколько резкие, но приятные и миловидные черты лица создавали искры, которые поражали ее. Ее маленькая нежная рука чувствовала его теплую и надежную ладонь, дрожь которой передавалась всему ее телу.

Когда танцы завершились фанфарами, молодой человек медленно повел ее из круга. Шура шла за ним покорно, ощущая волнение, обуреваемая жаждой неведомых прежде приключений, не говоря ничего, не задавая никаких вопросов, отдавая себя его воле. Незнакомец, чье имя ей только что назвали, повел ее из зала, взял ее пальто у гардеробщика и накинул на плечи. Они шли через анфиладу комнат, пока не достигли зимнего сада в глубине здания. На мгновение Шура вспомнила об отце и сестре и о том, будут ли ее искать. Все происходящее казалось ей нереальным, ей не верилось, что у нее хватает смелости делать это. Она гадала, что люди подумают о ней. Со страхом она следовала за Сеитом в сад. В саду никого не было. Красивые тюлевые занавески шевелились от ветра, светил мягкий свет. Она ждала, затаив дыхание, боясь, что молодой человек будет думать о ней как о кокетливой ветреной девушке, привычной к таким вещам. Она никак не могла бы доказать противоположное. Оба не проронили ни слова. Она задрожала от волнения и чувства вины одновременно. У нее не хватало смелости поднять голову и посмотреть не него. Она затаила дыхание и ждала.

– Вы замерзли?

Голос молодого человека был низким, мягким и теплым, почти неслышным. Он обернул ее пальто немного теснее и поднял ей воротник. Шура почувствовала, как от прикосновений его рук возле шеи и подбородка ее пульс ускорился. Она не знала, что делать с руками. Когда она подняла их, чтобы придержать воротник, их пальцы соприкоснулись. Несмотря на холод, она чувствовала, что ее лихорадит. Щеки пылали. Она не могла заставить себя поднять голову и посмотреть ему в лицо. А Сеит любовался застенчивой девушкой, стоявшей перед ним. Он чувствовал тепло внутри. Как отличалась она от других. Она должна быть намного моложе его самого. Даже пальто не скрывало, как стучит ее сердце. Ее светлые волосы падали на лоб, а щеки пылали. Длинные темные ресницы оттеняли большие, синие, слегка раскосые глаза. Изящный, чуть вздернутый нос завершал эту послушную, робкую красоту. На мгновение он подумал, что надо бы вернуть ее в зал, чтобы избежать скандала и, возможно, не ранить ее честь, ее чистоту и красоту. Но их глаза встретились. И Сеит после всего того, что он уже натворил, после всех женщин, с которыми он бывал все эти годы, был, к собственному удивлению, сражен этой юной невинной девушкой. Они смаковали потрясающее притяжение, сильнейшее притяжение между ними. Горевшие глаза Шуры, раскрасневшиеся щеки, вздымающаяся грудь, губы, раскрытые слишком застенчиво, – все было для Сеита теплым предложением любви, особым типом очарования, с которым он никогда не сталкивался раньше. Он чувствовал нежное тепло, которого ему всегда не хватало в одиночестве. Он не мог в это поверить. Это тепло дарила ему маленькая девочка, которую он прежде даже не встречал. Он отбросил мысль вернуться в зал. Нет, он останется здесь, вдалеке от остальных, и попробует узнать ее лучше. Возможно, перед ним стоит его судьба.

Сеит легонько коснулся руки девушки. Он боялся испугать ее. Шуре, глядевшей ему в глаза, казалось, что она находится в волшебной стране. Они стояли в зимнем саду, за окнами медленно падал снег, издали лилась музыка. Она собралась с духом и подняла голову, чтобы лучше видеть человека, который привел ее сюда.

Снежинки танцевали перед изящным светильником за окном, звуки музыки разносились по дворцу в ночи, все было частью волшебного сна. Шуре казалось, что ее ноги вот-вот оторвутся от земли и она взлетит, вот какой она ощущала подъем. Она пробормотала:

– Мне нужно идти… Меня будут искать… Сеит внимательно посмотрел ей в глаза:

– Мы увидимся еще?

Шура подумала, что он прощается, и расстроилась.

– Вы уходите?

– О нет, я буду здесь сегодня весь вечер. Я имел в виду позже. Где вы живете? Сможем встретиться снова?

Она не верила своим ушам. Этот бравый офицер, стоявший перед ней, хотел встретиться. Но как это сделать?

– У моего отца обследование в госпитале завтра. Я не знаю. Я не думаю, что мне разрешат выходить из гостиницы одной.

– Как насчет выходных? Вас не будет на благотворительном приеме в Большом театре, который организуют Боринские?

– Дядя Андрей говорил моему отцу что-то об этом. Я думаю, они договаривались пригласить Валентину и меня. Я не знаю. Все зависит от самочувствия отца. Может, мы будем.

Сеит улыбнулся:

– Отлично! Значит, мы снова встретимся. Теперь позвольте проводить вас обратно к гостям.

Шура, словно очнувшись, пошла в сторону выхода из зимнего сада, пытаясь восстановить душевное равновесие. Она боялась, что ее глаза выдадут, что случилось, первому встречному. Нужно было успокоиться. Когда они шли в зал, он случайно прикоснулся к ее плечам. Она остановилась и повернулась к нему. Сеит с трудом сдержался, чтобы не обнять ее. Но только открыл дверь и придержал, пропуская ее.

Вскоре они присоединились к веселой компании, разгоряченной вином, музыкой и танцами. Шура вздохнула свободно, увидев, что ее не хватились, но теперь ей отчего-то было тревожно. Он боялась потерять молодого человека, с которым их так тянуло друг к другу. Согласно правилам польки они танцевали с другими партнерами, чтобы затем сойтись вновь. Каждый раз, когда они танцевали вместе, ее сердце билось так, что ей самой делалось страшно. А когда они менялись партнерами, она страдала и ревновала.

Всякий чудесный сон когда-нибудь кончается, у этого сна тоже был конец. В полночь Юлиан Верженский сообщил дочерям, что им пора идти. Девушки неохотно согласились. Они знали: отцу на следующий день предстоит лечение в больнице, ему нужен отдых. Прощаясь с Боринским, Шура краешком глаза искала Сеита в надежде увидеть его еще раз. Но его рядом не было. «Кто знает, с кем он флиртует сейчас», – подумалось ей. Ей было неприятно, что она придает мимолетной встрече такое значение. Она чувствовала себя глупой. Даже если бы отец настоял, она бы не осталась здесь ни минутой дольше. Ей хотелось вернуться в их гостиничный номер, остаться одной и поплакать. Слезы уже навернулись на глаза. Пытаясь надеть сумочку на запястье, она уронила муфту. Она едва успела подобрать юбку и нагнуться, как услышала его голос. Он поднял муфту и протянул ей. Его прикосновение было мягче меха муфты. Он заглянул ей в глаза и прошептал:

– Я буду ждать вечера субботы.

Шура, трепетавшая, как лист на ветру, пробормотала что-то невнятное, прежде чем сбежать по лестнице к сестре и отцу. Ей хотелось кричать от счастья. Внимание было неподдельным. Она вновь увидит его.

«Боже! О, помоги мне, господи! Дай мне увидеть его, пожалуйста!»

Внезапно она вспомнила, что на следующий день у отца операция. По дороге в гостиницу она молилась Вседержителю и Богородице и просила о двух вещах: чтобы отец был здоров и чтобы она вновь встретилась с человеком, в которого влюбилась.

* * *

В приемном покое Голицынской больницы на Большой Калужской улице две девушки ожидали новостей из операционной. Поддерживая друг друга, они сидели, держась за руки. Они видели отца, перед тем как его отвезли в операционную. Они поцеловали его и пожелали удачи. С тех пор прошло более четырех часов, а они все ждали. Их тревога потихоньку перерастала в страх. Они молились про себя и ждали, боясь проронить хоть слово. Приемный покой больше напоминал гостиную хорошо обставленного дома. Единственное, что напоминало о больнице, – легкий запах дезинфекции, распространявшийся от коридора. Внезапно дверь распахнулась, и появился Андрей Боринский. Девушки вскочили и подбежали к нему. Со слезами на глазах они спрашивали:

– Дядя Андрей! Операция закончилась?

– Как отец? Пожалуйста, скажите нам.

Андрей Боринский обнял их за плечи и попытался успокоить:

– Тише! Я уверен, что все хорошо.

Валентина, все еще сомневаясь, спросила сквозь слезы:

– Операция идет слишком долго, дядя Андрей. Вы уверены, что с отцом ничего не случилось?

– Я уверен, дитя мое, я уверен. Доктор сказал, что все прошло по плану. Не забывайте, вашему отцу делают очень серьезную операцию. Это требует некоторого времени, но, поверьте мне, все под контролем. Не беспокойтесь, я тоже жду здесь вместе с вами. Как только наш дорогой Юлиан покинет операционную, нам сообщат. А теперь успокойтесь. Идемте присядем. Расскажите мне о Кисловодске. Как там жизнь? Так же весело, как в Москве?

Валентина начала отвечать на его вопросы. Шура растерянно смотрела в окно, прижавшись лбом к стеклу, потом стерла чуть-чуть изморозь со стекла и стала смотреть, как на сад падают снежинки. Путь некоторых снежинок она пыталась повторить, рисуя указательным пальцем по стеклу. Как все было безмятежно там, снаружи. Слезы навернулись ей на глаза. Она не хотела даже думать о том, что отец может умереть. Она потянулась к крестику на золотой цепочке и сжала его. Потом подняла голову. Небеса были покрыты серыми снежными облаками. Беспокойство нарастало. Лишь бы с отцом все было хорошо. Она чувствовала стыд за молитвы прошлым вечером. Молитвы должны были быть только об отце, да простит ее Бог, если он слышал их. Но она весь вечер молила Небеса о встрече с человеком, с которым едва познакомилась. Если что-то случится с отцом, она никогда себе этого не простит.

Еще час спустя главный хирург наконец-то вошел в приемный покой. Они затаили дыхание.

– Слава богу, все прошло отлично. Скоро придет хирург вашего отца и расскажет подробности.

Девушки обнялись, облегченно вздохнув. Им хотелось увидеть отца немедленно.

– Пока нельзя, он сейчас глубоко спит, но, поверьте, с ним все в порядке. Думаю, вам надо пойти отдохнуть. А завтра утром вернетесь и сможете недолго побыть с ним.

Доктор выглядел уверенно, так что не было смысла спорить с ним. Боринский решил помочь доктору увести девушек.

– Пойдемте! Сейчас поедемте к нам, отговорки не принимаются! Не думаете ли вы, милые барышни, что я оставлю дочерей лучшего друга одних в гостиничном номере?

– Но, дядя Андрей, у нас вещи в гостинице!

– Ничего страшного. По дороге мы заедем в вашу гостиницу, и вы заберете все ваши вещи. Мы в любом случае вернемся сюда завтра утром. Вашему отцу мы скажем, что вы у нас. Не пойму, почему мы не позаботились об этом раньше.

Ночью у Боринских сестры с трудом дождались утра. Встреча с отцом, однако, была не такой радужной, как они ожидали. Им не разрешили войти к нему в комнату, потому что он был еще слишком слаб. Им разрешили только посмотреть на него через стекло в двери. Шура с трудом узнала его – так он был изможден и слаб. Усы и бороду отцу сбрили. Глаза его казались меньше, черты лица заострились. Вокруг шеи торчали какие-то трубки. Девушки смотрели на отца в замешательстве. Доктор сказал отцу что-то. Юлиан Верженский попытался повернуть голову в сторону двери. Доктор попробовал помочь ему, придерживая трубки и подкладывая подушки. Бледное лицо повернулось, и глаза отца взглянули в сторону дочерей. С большим трудом он изобразил подобие улыбки. Они в свою очередь помахали ему, с трудом сдерживая слезы. Слабое движение оставило Верженского без сил. Застонав, он закрыл глаза. Доктор дал знак уйти, а пациенту помог лечь в прежнем положении. Главный врач повел Боринского и девушек прочь от палаты. Шура плакала. Валентина негодовала:

– Что с отцом? Разве ему не должно быть лучше?

– С вашим отцом все в порядке, барышня. Просто он перенес тяжелую операцию, поймите, и нужно время на поправку, – голос доктора был тихим и обнадеживающим.

Вмешался Боринский:

– Пожалуйста, расскажите все как есть, доктор, чтобы барышни отбросили все опасения.

Большая часть пояснений была непонятна – девушки были незнакомы с медицинской терминологией. Шура поняла одно: отец отныне будет жить с трубкой в горле. Может быть, Валентина поняла больше, но Шура не посмела переспросить.

Они вернулись домой, не проронив ни слова. Боринский пытался развеселить их. Он громко хлопнул в ладоши и сказал:

– Девушки! Ну-ка соберитесь! Что случилось? Ваш отец спасен, а вы грустите, будто, не дай бог, стряслось что-то нехорошее! Через несколько дней он встанет, и мы снова будем вместе. Если вы будете сидеть грустные, я уверен, что ему будет плохо. Так что веселее! В любом случае я не хочу, чтобы в субботу вечером меня сопровождали две печальные девы. Давайте оживайте уже.

Сердце Шуры екнуло при упоминании субботней ночи. Как она могла забыть? Она сомневалась, что сможет пойти в Большой. Как можно развлекаться, когда отец в больнице? Валентина как раз собиралась сказать то же самое. Как будто предвидя это, Боринский протестующе поднял руку, покачал головой и сказал:

– Нет-нет! Даже слышать не хочу об этом. Вы ничего не добьетесь, сидя здесь. Более того, ваш отец хотел, чтобы вы были на приеме. Если вы не смените своего мрачного настроения, как вы собираетесь встречать его? Не беспокойтесь, я буду возить вас в госпиталь каждый день, так что вы сможете видеть его. Вы будете с ним столько, сколько позволит доктор. В остальное время будете вести свой обычный образ жизни.

Бодрое и обнадеживающее поведение графа Андрея Боринского несколько расшевелило сестер. Они согласились с его словами. Потом поблагодарили его и разошлись по комнатам. Теперь обеим было намного лучше.

На следующий день отцу тоже стало лучше. Во всяком случае, он уже не выглядел столь бледным, как накануне, да и в целом казался живее. Однако им так и не разрешили входить к нему. Доктор сказал, что нужно время. В тот день сестры уезжали из госпиталя в хорошем настроении, думая, что дядя Андрей был прав. Больше всего отцу нужны были их ободряющие улыбки. А еще он не должен был переживать из-за отсутствия супруги, оставшейся в Кисловодске.

Суббота началась с обычного визита в госпиталь. Наконец доктор разрешил им войти к отцу в палату и сказать ему несколько слов. Вернувшись из госпиталя, они начали собираться на бал.

Чем ближе становился вечер, тем меньше спокойствия сохраняла Шура. От волнения даже заболел живот. Шумело в голове. Сводило ноги. В общем, налицо были все проявления влюбленности. Ей не хотелось ни с кем говорить, ей хотелось молчать, потому что в голове была только одна мысль: о незнакомце. Когда она молчала, ей казалось, что она с ним. А может быть, в суете огромного театра они сегодня не встретятся. Может, он придет на вечер с другой. От этой мысли веселье испарилось и сердце тоскливо заныло. Она испытывала смешанные чувства. Перебирала свои платья, не понимая, какое надеть. Она просто не могла сосредоточиться. Может, стоит посоветоваться с Валентиной. Любимое сиреневое платье она уже надевала в прошлый раз. Наконец Шура выбрала желтое платье с белыми цветами, вышитыми на воротнике и юбке. Приложив его к себе, Шура подошла к зеркалу, подхватила длинные светлые волосы и внимательно осмотрела себя. То, что она увидела, ей не понравилось, и она бросила платье на кровать. Цвет платья совершенно не сочетался с синевой ее глаз и цветом волос.

Затем она решила надеть розовое платье из органзы. Валентина сегодня не наденет розовое. Шура приложила розовое платье к себе и решила, что голубое ей будет лучше. Сегодня вечером она должна быть особенной, более красивой, чем когда бы то ни было. Наконец, она остановилась на бирюзовом шелковом платье из тафты. Еще оставалось четыре часа до выхода… время текло так медленно.

Валентина зашла в комнату к сестре в полвосьмого и застала ее нервно вышагивавшей с шелковым платком в руках, полностью одетой и готовой к выходу.

– Шурочка моя, ты выглядишь как принцесса из сказки.

Шура посмотрела на сестру, которая тоже была хороша в белом платье, украшенном розовыми шелковыми лентами.

Когда часы пробили восемь, сестры еще раз взволнованно оглядели себя в зеркало.

Девушки спускались по лестнице – Валентина впереди, Шура за ней. В вестибюле стояли какие-то люди. Шуру как паром обдало. Она чувствовала, что покраснела. На мгновение она задержалась на ступеньке и крепко ухватилась за деревянные перила. Ее теплая нежная ладонь пылала на холодном дереве. В зале стоял ожидавший их дядя Андрей с двумя молодыми мужчинами в форме. Одним из мужчин был сын графа Андрея, Петр Боринский, а вторым был человек, встречи с которым Шура так ждала, Курт Сеит Эминов. Она подумала, что чем медленнее она будет спускаться, тем больше времени у нее будет, чтобы прийти в себя. Но, как только Шура почувствовала на себе взгляды мужчин, она заторопилась за Валентиной. Граф Андрей Боринский восхищенно воскликнул:

– Господа, как же нам повезло сегодня! – Он улыбнулся молодым людям. – Вы сегодня едете в Большой театр с самыми красивыми и элегантными барышнями Москвы. Какая удача для всех нас!

Андрей Боринский подошел к лестнице, взял девушек за руки и помог спуститься по последним ступенькам. Молодые люди склонились в поклоне.

– Нам нужно немедленно выходить. Если бы я не был хозяином бала, я бы предложил вам выпить. Однако нам надо быть там до того, как начнут съезжаться гости. – С этими словами Боринский направился к двери, все последовали за ним.

Андрей Боринский посадил сестер к себе в экипаж. Остальные поехали на наемном. Шура с трудом сдерживалась, чтобы не смотреть назад. Валентина завела беседу в своей обычной непринужденной манере. Ее лицо светилось радостью. Снег шел весь день, но теперь метель стихла. Ветер тоже сник. Экипажи проехали по Моховой и остановились на Театральной площади.

Шура собиралась выйти самостоятельно, но Сеит помог ей. Она изящно протянула ему левую руку и вышла, поддерживая юбку правой. Он держал ее руку твердо, но деликатно. Поднимаясь с ним по лестнице, она представляла, что сейчас продолжается прошедший вечер. Почему-то ей было страшно повернуть голову в его сторону, хотя она знала, что он смотрит на нее, и ей это было приятно. Она чувствовала, что должна как-то ободрить его. Когда они входили в зал, она повернула голову и посмотрела на него. Глаза ее в эту минуту блестели. Его глаза блестели не меньше. Может, встреча была и последней, но молодой человек пленил ее навеки. Шура дрожала. Внутренний голос говорил ей, что она безнадежно влюблена и любовь эта явно будет бесконечной и принесет много страданий.

В фойе он выпустил ее руку и поклонился. Гостей Андрея Боринского было уже очень много. В толпе Шура и Сеит с трудом видели друг друга. Каждый раз, когда он мельком ловил взгляд ее робких глаз, его терзало желание приблизиться к ней.

Подали икру и французское шампанское, а гости заняли свои места в театре. Шура и Валентина сидели в ближней к сцене ложе. Когда гасли огни, вошел Андрей Боринский и сел рядом с ними:

– Я надеюсь, вы довольны креслами. Пожалуйста, простите мое отсутствие, мне нужно обойти всех гостей. Особенно тех, кого я не пригласил к нам после спектакля, так что они могут обидеться, если я не переговорю с ними. Я приду к вам до окончания представления. После, пожалуйста, никуда не ходите и ждите меня здесь.

Визиты дяди Андрея были столь же кратки, сколь и его речь. Едва договорив, он исчез за толстыми бархатными занавесями. Девушки переглянулись и улыбнулись. Шура смотрела в соседние ложи. Женщины, одна красивее другой, в драгоценностях, соревновались пышностью и величественностью с декорациями Большого театра. А Шура сидела с одним лишь золотым крестиком и в простом бирюзовом платье и, кажется, вообще не смотрелась на их фоне. Она заметила очень красивую женщину в соседней ложе. Ее знойные глаза и длинные волосы были черны, как ночь. Когда она говорила, ее глаза, губы, плечи, руки, вообще все ее тело как бы двигалось, она прижимала пальцы к шее, слегка касаясь кожи, чтобы обозначить чувственность. Судя по тому, как ее спутник внимал ей, ее старания имели успех. Внезапно голос Валентины привлек ее внимание.

– Шурочка, посмотри, кто там.

Шура посмотрела в том направлении, но не могла разглядеть.

– Смотри, здесь Лола Полянская, девушка с вечеринки Андрея, моя подружка из Кисловодска. Она со своими родителями. Они зовут нас сесть к ним.

Шуре не хотелось сидеть с незнакомой девушкой.

– У нас прекрасные места, Тиночка, представление вот-вот начнется, я не хочу идти.

– Пойдем, Шура, пойдем, дорогая, они всего в двух ложах от нас. Мы просто перейдем туда.

– Давай, иди. Когда дядя Андрей вернется, он будет искать нас здесь, будет плохо, если не найдет. Я останусь.

Валентина неуверенно поднялась:

– Но я не могу оставить тебя тут одну.

– Не беспокойся, Тиночка, со мной все будет хорошо. Иди к своей подруге. Давай, торопись, а то представление начнется, и ты опоздаешь.

Как только Валентина исчезла за занавесями, оркестр заиграл увертюру к «Лебединому озеру» Чайковского. Шура скрестила руки на коленях и полностью забылась, подчиняясь волшебству музыки. Медленно поднялся занавес, и сцена предстала во всем великолепии. На фоне декораций замка шло празднование дня рождения принца Зигфрида, и юный принц радостно приветствовал своих друзей. Па-де-труа, исполненное кордебалетом и двумя балеринами, было так же прекрасно, как декорации. Постепенно Шура совершенно забылась, летая на крыльях Одетты, королевы лебедей, представляя себя на месте Одиллии, ощущая неразделенную любовь и проживая ее. Она не могла сдержать слез. Она была рада, что осталась одна в этой ложе, где можно наслаждаться любовью, разделенной с персонажами на сцене. Она была так увлечена Одеттой-Одиллией и принцем Зигфридом, что не заметила, как кто-то вошел в ложу, раздвинув бархатные занавеси, и сел на кресло позади нее. Но вот ее взяли за руку. Шуре показалось, что история на сцене и ее фантазии смешались во сне. Она не знала, что делать. Ей казалось, что все смотрят на нее. На ее коленях ее правая рука покоилась в теплой мужской ладони. Тепло растекалось по всему телу и пьянило, как прошлой ночью.

На сцене был рассвет. Одетта должна была расстаться с любимым принцем. Часы счастья заканчивались.

– Не плачь больше, занавес скоро опустится.

Когда первый акт балета кончился, Шура повернулась к нему, продолжая аплодировать. Ее глаза были влажными, на губах играла улыбка. Голос Сеита тонул в аплодисментах.

Как только опустили занавес, появилась Валентина со своей подругой, за ними следовал Петр Боринский. В пятнадцатиминутном антракте подали французское шампанское. Сеит передал Шуре бокал. Она не пугалась смотреть прямо ему в глаза. Наоборот, чувствовала, что хочет видеть его глаза постоянно. Они оба были гостями в Москве. Ей предстояло вскоре вернуться домой, а ему следовало присоединиться к своей части. Внезапно одна мысль поразила ее, словно молния. Чем бы все ни кончилось, она была готова к приключению с ним. Эта мысль напугала ее.

Оставшуюся часть представления ложа была полна. Валентина, Петр и Андрей Боринские заняли свои места. Похоже, возможности побыть вдвоем в тот вечер больше не представлялось.

После балета грандиозный вход в Большой театр заполнился разнаряженной толпой. Сливки высшего общества Москвы неторопливо спускались по мраморной лестнице под величественным портиком, поддерживаемым восемью огромными колоннами, а изящные конные экипажи подъезжали, чтобы забрать их. Почти два десятка экипажей направилось в сторону особняка Андрея Боринского, перевозя гостей, а вместе с ними и полный состав труппы Императорского Большого театра. Шура и Валентина ехали в сопровождении Сеита и Петра. Их четверка села в один экипаж. Хотя Петр сел вслед за ее сестрой, Шура заметила, что его внимание было обращено на нее. Ей не нравился этот молодой человек. Многим девушкам он бы показался привлекательным, но его хитрые глаза, его маленький курносый нос, слишком смазливое для мужчины лицо не внушали доверия. Она не знала причины, но само его присутствие было ей неприятно. Во время поездки Валентина и Петр вели непринужденный разговор, в то время как другая пара смотрела друг на друга с обожанием. Шуре больше не было стыдно, и ей не казалось, что она поступает дурно. Когда они приехали к Боринским, то увидели, что первые гости уже угощаются вином в музыкальной комнате. Огромный стол в обеденном зале был уставлен едой. Вечер продолжался. Вскоре музыка и смех заполнили дом, а вино лилось рекой. В центре внимания, как обычно, были солистки Большого. Молодые и старые господа открыто ухаживали за балеринами, которыми так восхищались во время представления. Шура с трепетом наблюдала, как женщины принимали делаемые им авансы. Внезапно она заметила в этой толпе Сеита. Ее сердце оборвалось. Она тут же решила, что нет смысла оставаться здесь, что лучше тихо ретироваться в свою комнату. Не успев привести в действие свое намерение, она увидела, что Сеит идет к ней в компании одного господина и балерины. Было очевидно, что они знакомы. Шура остановилась и ждала их. Она почувствовала облегчение, когда их представили.

– Дорогая Татьяна, я рад познакомить тебя с этой прекрасной юной особой, Александрой Юлиановной Верженской.

Затем, повернувшись к Шуре, он представил других:

– Одна из ведущих балерин Большого театра Татьяна Чупилкина и мой дорогой друг поручик Джелиль Камилов.

Пока их знакомили, Шура быстро оценила новую знакомую. Татьяна, похоже, была заметно старше ее. Ее движения были грациозными, словно она еще была на сцене. У нее были большие черные глаза. Ее кожа была белой и чистой, как фарфор. Шура подумала, что для партии лебедя не найти шеи лучше и длиннее. Грудь балерины была почти плоской, как у юных девочек. Под сенью длинных ресниц ее глаза сияли так сильно, что могли покорить любого мужчину, осмелившегося взглянуть на нее. На губах играла приветливая улыбка. Несмотря на артистическую природу, движения Татьяны были искренними и непритворными. Ей явно нравился не Сеит, а другой молодой человек. После этого открытия Шура почувствовала себя лучше и ощутила симпатию к ней. Джелиль, с его улыбчивым лицом и восточными глазами, был явно влюблен в балерину. Он был довольно красив, хотя и по-другому, нежели Сеит.

Вскоре все они подружились. Когда молодые люди отошли за новыми напитками, Татьяна взяла Шуру за руку и сказала:

– Дорогая Александра Юлиановна, я хотела бы, чтобы вы задержались в Москве дольше, мы могли бы прекрасно проводить время.

Шура ответила с такой же сердечностью:

– Спасибо большое, дорогая Татьяна…

– Мои близкие друзья называют меня Татя.

– Хорошо, Татя.

– Джелиль и Курт Сеит также вскоре покинут Москву.

– Они часто приезжают сюда?

– На самом деле нет. Их планы подчинены царским приказам. Куда царь направит свои войска, туда они вынуждены отправляться. Вряд ли можно назвать их жизнь скучной, – Татьяна жизнерадостно засмеялась. – Знаете, дорогая Александра…

– Мои близкие называют меня Шура.

Татьяна снова засмеялась:

– Да, дорогая Шура, знаете, если бы я не была балериной, я бы хотела быть мужчиной.

Шура не могла понять, почему знаменитая и красивая женщина хочет быть мужчиной. В ее глазах был вопрос. Веселый смех Татьяны прозвенел снова.

– Если бы знали, какую насыщенную жизнь они ведут. Я уверена, вы хотели бы оказаться на их месте.

Покачав головой, Шура улыбнулась и сказала:

– Не думаю, что я вообще хотела бы быть мужчиной.

Татьяна показала на Сеита и Джелиля, пытавшихся протиснуться к ним с напитками в руках:

– Посмотри на них, дорогая Шура, они красивы, они богаты, они служат в гвардии самого царя, и их окружают самые красивые и аристократичные женщины. Романов у каждого хватит на хорошую книгу, поверь мне.

Она говорила легкомысленно и не стесняясь. Слушая ее, Шура все больше изумлялась.

– Вы знаете о романах Джелиля, Татьяна?

– Конечно. Не удивляйтесь этому, Шура. Наивно думать, что красивый офицер, переезжающий между Санкт-Петербургом, Москвой и Ливадией, может быть без женщин. Я придаю значение только тому времени, когда он со мной. Несмотря на его измены, я верю, что он любит меня, и этого для меня достаточно.

Внезапно она остановилась и посмотрела на Шуру, изумленно слушавшую ее:

– Боже мой! Что я говорю? Я расстроила вас, дорогая Шура? На мгновение я забыла, что разговариваю с юной девушкой. Скажите мне, сколько вам лет?

– Шестнадцать.

– Мой бог, всего шестнадцать? Вы выглядите старше. Вы не будете на меня сердиться, если я не скажу, сколько мне лет? Поверьте, я намного старше. Простите, если я удивила вас, но я не хочу, чтобы вы меня неправильно поняли. Если бы я знала, что вам всего шестнадцать…

Шура понимала, что ее собеседница говорит искренне. Ей понравилось, что она показалась кому-то старше, чем она есть на самом деле, и понравилось, что ей доверяют. Она подумала, что, несмотря на разницу в возрасте и круге общения, она встретила настоящую подругу. Она улыбнулась:

– Татьяна, разговор с вами для меня огромное удовольствие, и я совершенно не удивлена.

Мужчины присоединились к ним с бокалами в руках. Татьяна шепнула Сеиту на ухо, принимая от него бокал:

– Сеит Эминов, я никогда не видела, чтобы ты посвящал столько времени одной женщине. Должно быть, в этой девушке что-то особенное. Однако позволь мне предупредить тебя, что она слишком молода, по сути, еще ребенок. Она не похожа ни на кого из тех, с кем ты был раньше, так что, пожалуйста, не делай ей больно.

Краем глаза Сеит смотрел на Шуру, которая спокойно разговаривала с Джелилем.

– Похоже, она тебе понравилась, Татя.

– Да, очень.

Сеит улыбнулся и подмигнул:

– Кто знает, может быть, мне тоже понравится.

Затем он подошел к Шуре и мягко тронул ее локоть:

– Если вам не холодно, могли бы мы прогуляться в сад, Александра Юлиановна?

Несмотря на внешнюю формальность, Шура почувствовала, что ждет, когда они окажутся вместе в саду, и задрожала от волнения. Она была смущена, но, чтобы разрядить ситуацию, спросила Татьяну:

– Хотите ли вы присоединиться к нам, Татя?

Татьяна подарила ей теплую улыбку, держась за руку Джелиля, и сказала:

– Вы идите, нам надо кое-что обсудить. Если станете искать нас, мы будем где-нибудь здесь.

Когда они дошли до сада, Шура неожиданно поняла, что не может проронить ни слова, как и прежде. Как только она оказывалась вместе с этим человеком, она чувствовала себя растерянной. Они остановились.

– Вы уверены, что вам не холодно?

Шура отрицательно мотнула головой. Она не мерзла, но по непонятной причине ее трясло. Сеит подошел и мягко взял ее руку:

– Не говорите мне, что вам не холодно. Посмотрите, вы вся дрожите.

– Мне не холодно, поверьте мне.

Сеит вел ее по лестнице в сад.

– Некоторые дрожат, когда им одиноко. Я хорошо знаю это ощущение.

Внезапно Шура почувствовала себя намного лучше. Интерес и непонятное сострадание к мужчине побороли робость. Она тихо спросила:

– Ваш дом далеко?

Сеит ответил с улыбкой:

– Мой дом? Мои дома? Да, они все очень далеко.

Они остановились на вымощенном краю пруда, посреди которого красовался роскошный фонтан, поддерживаемый двумя купидонами, и некоторое время слушали журчание воды. Оно приятно смешивалось со звуками музыки, доносившимися из дома.

– Здесь так красиво.

– Вы такая красивая.

Молодой человек поднес ее руку к своим губам и поцеловал в ладонь. Жар его губ опьянил ее. Она не знала, что делать. Затаив дыхание и закрыв глаза, она оказалась в его руках. Сеит боялся испугать ее. Он положил руки на ее тонкую талию и притянул к себе. Сердце Шуры стучало. Она положила голову на его грудь. С чувством, которое было ей незнакомо, которое ей даже не снилось, без какого-либо предупреждения она крепко обняла человека, которого любила. Она все еще не знала его, но это был человек, с которым ей хотелось быть вместе всю жизнь.

Внезапно они заметили, что с неба на них неторопливо падают снежинки.

– Может быть, вы хотите вернуться в дом? – осведомился Сеит.

То, как она посмотрела на него, ясно давало понять, что ей не хочется менять положение. Даже в вечерних сумерках она видела блеск его глаз. Сеит понял, что он больше не может держать себя в руках. Взяв ее голову, он поцеловал ее в лоб долгим нежным поцелуем.

Когда она смотрела на него, она думала, что этот молодой человек – единственный мужчина, которого она хотела бы видеть в своей жизни. Как долго продлится их связь? Одна или две встречи в лучшем случае? Затем каждый пойдет своей дорогой. Ее волнение превратилось в печаль. Нет, она не хотела терять его. Сеит теперь целовал ее щеки и шею.

Шура больше не могла сопротивляться и обвила руками его шею. Чистая, целомудренная любовь девушки, которую она дарила без оглядки, вызывала у повидавшего и жизнь, и женщин Сеита чувство, которого он ранее не испытывал. Он хотел взять эту маленькую девочку, которая обвивала руками его шею в совершенном забытье, на край света и уединиться с ней навечно. Как долго продлится это волнение? Насколько истинной является их страсть? Они бросились в начало, не зная конца. Уткнувшись лицом в ее волосы, он произнес:

– Александра!

Голос Шуры был едва различим.

– Да?

Сеит заметил, что говорит совершенно противоположное тому, что намеревался сказать:

– Я хотел бы увидеть тебя снова, хотел бы быть с тобой. Хочешь, я заеду за тобой завтра и мы проведем вместе весь день. Что скажешь?

Не отрываясь от него, она пробормотала:

– Завтра утром мы поедем к папе в госпиталь. Затем… Я не знаю… кто мне разрешит уйти из дома? Я не знаю.

Сеит взял ее щеки и погладил их:

– Ты хочешь быть со мной?

Шура слишком стеснялась ответить вслух. Она утвердительно кивнула, отводя глаза.

– Ты уверена, что хочешь этого? Я хотел бы услышать.

– Да… Да, я хочу этого.

– Тогда предоставь дело мне. Я что-нибудь устрою. Может, я сам отвезу тебя в госпиталь, а затем покатаю по Москве.

– А как же дядя Андрей?

– Андрей Боринский знает меня с детства, не думаю, что он не позволит нам отправиться на прогулку.

Как долго они пробыли в саду? Шура не могла понять, но ей казалось, что они вместе годы. Все шло, все развивалось быстро, словно по мановению волшебной палочки феи, которая перенесла ее в волшебное королевство, а теперь вернула на землю. Чуть дальше, за лестницей и дверью, в доме, их ждала реальность. Некоторое время они гуляли по саду под руку. Повернувшись к фонтану, Сеит показал на статуи купидонов и сказал:

– Ты знаешь, я хотел бы быть как они, застыть, обнимая и целуя тебя. Тогда мы могли бы вечно обнимать и целовать друг друга.

Шура чувствовала тепло в его словах и тепло его руки, но она была взволнована, ей было стыдно и неловко. Она сказала:

– Тогда ты замерзнешь навечно под снегом.

Когда они вошли в дом, Шура поняла, что давно замерзла, но ей было все равно. Она была счастлива, взволнована и влюблена. Она сняла пальто, отряхнула снег с юбки, затем вернулась к гостям.

После того как они присоединились к Татьяне и Джелилю, Сеит ненадолго оставил их. Шура проследила за ним глазами, затем отвела их, опасаясь быть застигнутой посторонним взглядом. Он вернулся всего через несколько минут. Молодой человек был в приподнятом настроении.

– На завтра у нас отличный план.

Они вопросительно посмотрели на него.

– Моя дорогая Александра Юлиановна, я поговорил с Андреем Боринским и получил разрешение покатать вас завтра по Москве с Татей и Джелилем. Я заберу вас завтра, после того как вы вернетесь из госпиталя.

Она не верила своим ушам, как ловко все складывалось.

– А как же моя сестра Валентина? Я не могу бросить ее одну.

– Я думаю, она пойдет к друзьям с Боринским.

Татьяна рассмеялась:

– Отлично! Я уверена, мы завтра прекрасно проведем день. С этого момента Шура жила только мыслью о следующем дне и старательно веселилась на приеме, который закончился под утро. Сеит рано ушел. Уходя, он бросил на нее долгий взгляд, и она ответила взаимностью.

Целуя сестру и желая ей доброй ночи, она собиралась рассказать ей о вечернем приключении, но, не будучи уверена в том, что сестра одобрит такое легкомыслие, передумала. К тому же не хотелось подвергать опасности планы на следующий день. Она отправилась в постель, улеглась поудобнее, погасила лампу и начала мысленно вновь переживать моменты, когда она была с Сеитом, живо вспоминая каждый миг общения, каждый поцелуй, каждое прикосновение. Когда она засыпала, Сеит целовал ее в губы и обнимал ее тело так же крепко, как обнимали ее мечты.

На следующий день все домашние поднялись за полдень. После сытного завтрака Андрей Боринский повез девушек в госпиталь. Юлиан Верженский выглядел лучше, чем сразу после операции. Ему разрешили покинуть госпиталь через несколько дней. Он с большим удовлетворением смотрел на сиявших красотой и молодостью дочерей, сидевших по обеим сторонам кровати, пока они живо рассказывали ему о своей жизни в доме Боринских. Он не мог говорить, но мог подавать знаки глазами, показывая, что все понимает. После примерно получаса общения доктор объявил, что пациенту нужен отдых, и выпроводил их из комнаты.

Как Сеит и говорил накануне, Валентина собралась нанести визит дальним родственникам в компании дяди Андрея и Петра Боринских. Шура предложила сестре присоединиться к прогулке. Но Валентина решила, что будет приятнее сходить в гости в теплый дом, чем гулять на холоде.

Когда они начали собираться, Шура снова почувствовала, что ей от волнения свело живот. Закружилась голова, так же как накануне. На ней было светло-синее платье, украшенное лентами кремового цвета. Она уложила волосы в шиньон, стянув их такой же лентой. Горничная постучала в дверь, когда она была уже готова:

– Александра Юлиановна, прибыл поручик Эминов…

Шура даже не дослушала остальное. Она выбежала из комнаты, схватив пальто, муфту и маленькую бархатную сумочку. Она зашла в комнату Валентины, быстро поцеловала сестру и почти скатилась по ступенькам. На середине лестницы она увидела Сеита, ожидавшего ее в вестибюле, и приостановилась. Полагается быть спокойной и собранной, подумала она. С ее губ не сходила улыбка. Молодой человек вежливо поцеловал ей руку. Затем, помогая надеть пальто, шепнул ей на ухо:

– Ты такая красивая.

Татьяна и Джелиль уже сидели в экипаже. Они весело приветствовали Шуру. Заняв место рядом с Сеитом, она подумала, что наступает день, который будет лучшим в ее жизни.

С раннего утра шел густой снег. Экипаж проезжал по улицам, на которых выстроились шикарные магазины. Проезжая по Красной площади, Шура вновь восхитилась площадью, покрытой снегом, ярко раскрашенными куполами соборов, часовой башней. Сеит рассказывал:

– Это Успенский собор. Он использовался для коронации царей, был разрушен в 1472-м и перестроен архитектором из Болоньи между 1475 и 1479 годами. Здание византийское по архитектуре, но его купола выполнены в индийском стиле. А сейчас вы видите храм Благовещения с девятью куполами. Он был построен в 1489 году архитектором из Пскова. Лучшие фрески Андрея Рублева находятся здесь. В Архангельском соборе хранятся останки наших царей от Ивана Калиты до Ивана V, включая Бориса Годунова.

Шура забавлялась, слушая пояснения, которые Сеит давал с точностью учителя истории. Некоторых названий она никогда не слышала.

– Это Спасские ворота, один из трех входов в Кремль, ведущих на площадь, которая посередине. Пространство за площадью было одним из первых жилых кварталов в городе. Знаете ли вы, что значит Китай-город?

Они отрицательно покачали головой.

– Это означает крепость. Место, где жили торговцы на севере Москвы-реки, называется Белый город. А Земляной город – на юг от реки. Первый российский университет был построен в Москве в 1755 году…

Они вновь были на Моховой. На мгновение Шуре показалось, что поездка закончена. Ей стало грустно. Внезапно возница повернул на юг через Москву-реку. В этом районе среди больших садов располагались красивые дома. Легкий снег собирался превратиться в метель. Разговор шел легко. Когда они остановились, Татьяна взяла Шуру за руку и сказала:

– Вот, здесь мой дом. Пойдемте, мы приехали как раз вовремя, чтобы посидеть у камина.

Дом Татьяны был небольшим, но очень хорошо и дорого обставленным. Каждая комната привлекала внимание элементами, напоминавшими о балете, которому посвятила свою жизнь Татьяна.

Они выпили вина перед пылающим очагом, затем перешли к обеденному столу, накрытому в той же комнате. Шура больше не стеснялась, она уже привыкла к этим людям. Во время ужина они ближе узнали друг друга. Шура рассказала им о Кисловодске, о своей семье и жизни там. Она чувствовала себя спокойнее, когда рассказывала о себе. Вино лилось рекой. Она не могла соревноваться с другими, но от двух бокалов, которые она выпила, у нее сильно шумело в голове. Дом ее семьи в Кисловодске, ее мать, братья, сестры, отец в госпитале и даже Валентина казались чем-то далеким.

После ужина все перешли в музыкальную комнату. По обеим сторонам камина напротив друг друга стояли два высоких дивана, покрытые темно-красным бархатом. На столике красного дерева посередине комнаты стоял серебряный самовар. Запах свежезаваренного чая заполнил комнату. Татьяна наполнила фарфоровые чашки, села за пианино и начала играть «Половецкие пляски» из «Князя Игоря». Жестокий бой между татарским ханом Кончаком и князем Игорем, песчаные бури Азии и северных степей, восточная чувственность красавиц, пытавшихся соблазнить Игоря, варварская ярость конного боя заполнили комнату. Когда Татьяна закончила играть, все захлопали. Шура была восхищена. Джелиль улыбался:

– Вы знаете, что Татя играет так же хорошо, как танцует?

Они сердечно рассмеялись. Теперь Татьяна играла «Чепчик», веселую народную песню, Сеит и Джелиль подпевали. Ритм песни соответствовал веселому характеру исполнительницы. Тишина установилась в комнате, когда Татьяна заиграла четвертую и последнюю часть «Лебединого озера» Чайковского. Сильные чувства, которые вызывала музыка, слышанная в Большом прошлым вечером, вновь подчинили Шуру своей власти. Она тихо прошла за пианино и остановилась перед стеклянной дверью, выходившей в сад. Высокие деревья, как колонны, казалось, упирались в темные облака. В это время уже было очень темно, а метель лишала возможности разглядеть хоть что-то за деревьями. Кованая ограда сада, большие мраморные цветочные горшки, маленький пруд за стеклом были покрыты снегом. Шура задрожала и обхватила себя руками – так повлияли на нее музыка и вид снаружи. Она обернулась, когда почувствовала прикосновение руки Сеита к своему плечу. Тепло его поцелуя в лоб придало ей уверенности. Она положила голову ему на грудь. Она испытывала те же ощущения, что и при их первой встрече. Судорога внутри, ускоренное сердцебиение, невыразимый восторг – все те же симптомы, предчувствие, что вскоре случится что-то важное и изменит ее жизнь.

Она не заметила, как Татьяна и Джелиль тихо вышли из комнаты. Они с Куртом Сеитом стояли перед окном обнявшись и смотрели, как снег быстро засыпает сад, и каждый из них гадал, каким будет следующее движение другого.

Шура боялась шевельнуться или проронить хоть слово, которое могло бы быть ошибочно воспринято как приглашение. Так что она замерла в его руках.

Сеит думал, как красива, как целомудренна и как неопытна эта девушка. Он тоже застыл, опасаясь испугать ее, опасаясь быть отвергнутым. Некоторое время они наслаждались теплом друг друга в неразделимом объятии, никто из них не шевелился.

У него никогда не было такой безмятежной связи до того, и он не мог поверить, что способен на нее. Что он рассчитывает получить, если соблазнит эту маленькую девочку? С другой стороны, он чувствовал удовлетворение и возбуждение одновременно, когда они были вместе. Это сочетание было новым для него. Внезапно он захотел обнять ее крепче, покрыть ее лицо и волосы поцелуями. А она знала, что больше не может сопротивляться страсти, которую видела в его глазах, и покорно закрыла глаза, приглашая Сеита прижаться к ее слегка приоткрытым губам. Вкус ее спелых ненакрашенных губ, жаждавших поцелуя, но слишком боявшихся, чтобы ответить, усилил его желание. Его руки, которые до сих пор держали ее ласково, сейчас начали блуждать по ее платью, открывая изящные и тайные изгибы ее стройного тела. Он поднял ее на своих сильных руках, а она повисла в его объятиях, обвив руками шею и положив голову ему на плечо, боясь даже глядеть вверх. Обнимаясь, они подошли к дивану.

Крепко обнимая мужчину, Шура давала ему понять, что не против его яростных поцелуев и ласк. Жаркое дыхание его пылающих губ обжигало ее шею, язык, ласкавший мочки ушей, пьянил не хуже выдержанного вина, которое она только что пила.

У нее мелькнула мысль, что одним движением она может остановить его и спасти себя от его сладкой власти, но ей не хотелось, чтобы он останавливался. Ей не хотелось потерять этого незнакомца, который дарил ей такие неописуемые ощущения. Ей хотелось узнать его лучше, чтобы попробовать всю любовь, которую он может подарить ей. Огонь, пылавший в очаге, только добавлял жара их телам. На минуту она открыла глаза, чтобы взглянуть на него, узнать его намерения, понять, каким будет его следующее движение, чтобы вновь увидеть, как он смотрит на нее. На лице молодого человека плясали отсветы пламени. И Шура увидела, как он смотрит на нее. Она почувствовала стыд и отвернулась. Сеит приподнялся на локте:

– Моя Шура! Моя дорогая Шура, посмотри на меня! Я хочу, чтобы ты смотрела на меня, не прячь от меня своих глаз.

В ответ на его страстные и мягкие мольбы Шура сделала то, о чем он просил. Нежность усилила румянец на ее щеках, а искры желания, которые она видела в его глазах, зажгли огонь в ней. Сеит не давал ей отвернуться. Очень медленно она протянула руку к его голове и запустила пальцы в его каштановые волосы. Этот мягкий жест доставил обоим невыразимое удовольствие. Она прикоснулась к его лицу, ее робкие пальцы гуляли по его лбу, затем по его высоким скулам. Указательный палец задержался на ямочке на его подбородке, затем обошел его лицо, пытаясь запомнить его очертания. Впервые, в двадцать четыре года, Сеит испытывал новые, незнакомые до сих пор ощущения. Он открыл для себя удовольствие теплой тихой любви. Эта девочка, на восемь лет моложе его, до сего дня не знала любви. Она была целомудренна. Она ласкала его невинными, чистыми и полными любви движениями. Он понял, что это тепло заполняло ту леденящую пустоту, от которой он дрожал внутри. Эта девочка была непохожа на других женщин, которых он знал.

Сеит ужаснулся, осознав, что то, что началось как просто ухаживание, переходило к физической составляющей намного скорее, чем он предполагал. Он отпустил ее и отстранился. Шура вопросительно смотрела на него. Он принялся нежно гладить ее лицо и перебирать ее косы. Затем заговорил. Как он ни пытался, его голос не мог скрыть безграничного желания.

– Шура, дорогая… Ты очень дорога мне… Больше, чем кто-либо… Но я должен быть честным, я не могу дать тебе никаких обещаний…

Впервые она посмотрела в его глаза с такой легкостью, как если бы он был в ее жизни многие годы. У нее больше не было никаких сомнений, она не боялась его. Наоборот, за фасадом бонвивана, очень уверенного в себе человека, чей вид напоминал о страстных приключениях, она видела грусть и одиночество взрослого ребенка. Ей так хотелось приласкать его, утешить. Она была уверена, что может это сделать, даже если для этого нужно отдаться ему.

Разве она никогда не выйдет замуж? Разве когда-нибудь не придется это пройти? Почему же тогда она не может пройти это с человеком, которого она на самом деле любит? Сеит, верила она, был предназначен ей, и она хотела сделать его счастливым до конца, пока судьба не разлучит их. Затем, когда она останется одна, она сама разберется с тем, что этот человек дал ей или забрал у нее, и устроит соответственно свою жизнь. Она чувствовала приступ фатализма, который давал ей уверенность следовать решению.

В ответ на его слова она обвила его шею руками, закрыла глаза и притянула его к себе. Это был намного более ясный ответ, чем длинные цветистые слова, и Сеит оценил его. Он встал и протянул ей руку. Хорошо понимая значение и последствия этого жеста, она подчинилась и вложила в его руку свою. Это было началом связи без пути назад. Она встала с дивана. Не хотелось говорить и разрушать волшебство момента. Она следовала за ним рука об руку. Кроме потрескивания огня и шуршания ее юбки, в комнате было абсолютно тихо. Она подумала, где могут быть Татьяна и Джелиль. Слуг, которые прислуживали за ужином и зажгли свечи, не было видно. Ее мысли оборвались, когда Сеит поднял ее на руки и понес наверх. Она чувствовала себя невестой, закрыла глаза, наслаждаясь всем происходящим, как в приятном сне, в котором день повторяется снова и снова. Она почувствовала, как ее осторожно положили на мягкую кровать. Хотя она поняла, что с этой кровати она встанет другой, у нее не было желания уйти или убежать. Наоборот, она хотела испытать близость и разделить ее с любимым мужчиной. Несмотря на ее скромность, внутренний голос толкал ее на это приключение, а тело соглашалось. Она слышала, как закрылась дверь. Не вставая, она смотрела на смесь белых и серых красок за окном, на то, как снежинки бились в стекло и собирались на подоконнике, слушала, как ветки елей, дрожащие от ветра, иногда скрежетали о стекло. Справа от кровати, слева от двери, была изразцовая печь. Она поняла, что огонь горел уже некоторое время, потому что поленья обуглились и превратились в светящиеся уголья.

Шура следила за тем, как Сеит встал на колени перед печкой, чтобы раздуть огонь. Он взял одно из поленьев с мраморного пьедестала и положил его на медленно тлеющие угли, затем добавил еловых шишек. Шишки зарделись и окружили пламенем большое сухое полено. Затем он встал и медленно пошел к кровати, пытаясь сдержать свою страсть, зная, что все это оттянет то, что должно было произойти, всего на несколько минут. Он сел на край кровати и взял ее руки в свои. Стараясь не касаться ее тела, он выгнулся, чтобы дотянуться до ее губ. Он был осторожен, чтобы она не испугалась и не убежала, передумав. С огромным терпением он поцеловал сначала ее щеки, затем шею и ждал сигнала, показывающего ее желание заняться любовью. Медленно их тела сблизились. Даже теперь Сеит хотел подготовить ее медленно. Он смотрел ей в глаза, когда начал расстегивать ее платье. Ее глаза сияли, сияли застенчивостью, но были полны желания. Когда он снял с нее платье, она вспомнила, что никто, кроме ее матери, сестры и няни, не видел ее в белье, и инстинктивно прикрылась руками. Сеит заметил это и сел на пол рядом с кроватью. Он взял ее руку, закрывавшую грудь, в свою и сказал:

– Я не хочу, чтобы ты делала что-то, о чем потом пожалеешь. Ты не должна никогда ругать себя или меня за это.

Он продолжал:

– Я очень хочу тебя, но это не значит, что я в малейшей степени принуждаю тебя. Ты очень дорога мне, моя маленькая Шура, понимаешь? Ты так отличаешься от других. Даже если я никогда больше не увижу тебя, в моих глазах, в моей памяти ты навсегда останешься как самая милая и самая красивая девушка, которую я когда-либо знал.

Упоминание о разлуке вновь напомнило Шуре о ненадежности ее положения. Сегодня вполне могла быть их последняя встреча, и она не хотела потерять его любовь. Она подставила ему губы. Сеит притянул ее к себе и положил на ковер, затем начал нежно целовать и ласкать ее, пока одно за другим ее одеяния не исчезли. Они оба чувствовали, что это объятие продлится очень долго. Он вынул заколки из ее прически, чтобы освободить ее густые светлые длинные волосы. Теперь оба были полностью обнажены. Языки пламени играли светом на ее изысканном теле, делая его где-то бронзовым, где-то белым, а где-то темным.

– Боже мой! Как ты красива.

Она дрожала. Он стянул одеяло с кровати и укрыл ее.

Дрожь усиливалась по мере того, как желание росло. Шура летела, парила над реальностью, достигала небес. Медленно, осторожно она начала ласкать его. Она отзывалась на его призыв.

Хотя они были незнакомы до недавнего времени, теперь казалось, что они всегда принадлежали друг другу. Они обхватили друг друга так, словно собирались не выпускать никогда. Ее длинные светлые волосы разметались по ковру. Отблески пламени танцевали на их сплетенных телах. Сеит покрывал поцелуями ее длинные волосы, ее бедра, ее грудь, ее белые плечи и смаковал свежесть и чистоту каждой части ее тела. Шура знала, что она больше не ребенок. Лежа в руках любимого человека, она жаждала его, ее тело и душа жаждали его. Они оба переживали и чувствовали лучшее в своей жизни. Они занимались любовью со страстью и тягой давно не видевшихся любовников. Шура знала, что сердцем ее жизни отныне будет этот мужчина. Сеит знал, что он нашел недостающую половинку своего тела и души. Продолжая обнимать ее, он прошептал:

– Я не хочу уходить от тебя никогда.

Отдыхая в истоме перед очагом, продолжая обниматься, они оба знали, что это, к сожалению, невозможно.

– Я хотел бы забрать тебя в Петроград, – он знал, что это не решение, и добавил: – Конечно, это не решит ничего.

Первой мыслью Шуры было, что он уже женат. Она ждала именно этих слов, но он произнес:

– Мне скоро нужно отбыть на Австрийский фронт. На кого я тебя оставлю в Петрограде?

– Когда ты уезжаешь?

Шура говорила впервые за долгое время. Она почти забыла, как звучит ее голос.

– Я не знаю, но, полагаю, скоро.

– Когда ты вернешься?

Сеит выдавил улыбку:

– Этого я не могу знать.

Шуре хотелось заплакать. Разлука и так тяжела, но война была страшнее.

– Теперь ты понимаешь, почему я ничего не могу обещать тебе, любовь моя?

Шура не хотела, чтобы он видел слезы в ее глазах. Но эмоций и так было слишком много. Больше вынести она не могла. Обняв его, она уткнулась головой в его руки и дала волю слезам. Молодой человек поднял ее голову, развел ее влажные волосы, взял в руки ее покрытое слезами лицо.

Он был потрясен:

– Боже! Как я могу оставить тебя?

Обнимаясь, они оба снова почувствовали сильнейшее желание. У Шуры вдруг возникло предчувствие, что ее жизнь будет полна горя. Это было такое сильное чувство, что девушка лишь тихо плакала, пока они вновь занимались любовью.

* * *

После той встречи в доме у Татьяны влюбленные вынуждены были расстаться. Сеит и Джелиль уехали, чтобы присоединиться к своей части в Петрограде. Спустя неделю Шура вернулась в Кисловодск с сестрой и отцом.

Семья Шуры состояла из отца, матери и шестерых детей. Ее мать, Екатерина Николаевна, похоронила своего первого мужа Дмитрия, от которого у нее было три мальчика, Владимир, Николай и Пантелеймон, и дочь, Антонина, коротко Нина. Затем она вышла за Верженского, от которого у нее родились Валентина и Александра. Они были счастливым семейством. Единственное, что их беспокоило, это болезнь отца и то, что все три сына воевали.

Юлиан Верженский полностью так и не выздоровел. Правда, все считали, что ему очень повезло, так как после операции стремительное развитие болезни остановилось.

После возвращения из Москвы Шура изменилась. Любовное приключение, совершившееся с Сеитом, захватило ее тело и душу. Теперь она почти все время витала в облаках.

С того момента, как они расстались, она очень тосковала по нему. Хотя они обменялись адресами и обещали писать друг другу, зная о потрясениях, которые переживала Россия, Шура не была уверена, что сможет занять много места в его жизни и сердце. Расстояние, разделявшее их, было велико, а боевые действия сложны. Семейство с огромным трудом получало новости от Владимира, Николая и Пантелеймона.

Все время думая о Сеите, Шура пыталась наладить свою обычную жизнь в Кисловодске, посещая гимназию и проводя остальное время с семьей. После ужина она закрывалась в своей комнате. Это были самые любимые ее часы, потому что они были полны наслаждением ее тайных мечтаний, ее фантазий о Сеите. Она постоянно писала ему письма. Вначале они были довольно невинными, всего с несколькими робкими словами любви. Со временем она стала более уверенной и начала использовать гораздо более сочные выражения для описания своей страсти и тяги к нему.

Долгое время ответов не было, но потом она получила письмо от Татьяны. Письмо от подруги из Москвы не вызвало никаких подозрений у ее родных. Но Шурино сердце тяжело забилось. Она схватила письмо и убежала к себе в комнату. Проверив печать, она вскрыла конверт. Письмо было от Татьяны, но внутри было и другое письмо. Когда она увидела подпись, то так разволновалась, что закричала от счастья и прижала письмо к груди. Выходит, он переслал свой ответ через дорогую Татю. Она уселась на кровать и начала читать. Она чувствовала, как ее тело плавится, как будто Сеит сидит рядом с ней и держит ее за руку. Это письмо, которое молодой человек доверил Татьяне, перед тем как отправиться на Карпатский фронт, было полно слов любви и тоски. Затем она долго смотрела на подпись в конце письма: «Сеит». Она чувствовала, что, может быть, больше никогда не увидит его. Посмотрев на штамп на конверте, она решила, что ее письма могли еще не дойти до него. Ей было жаль, что он уехал на войну, не прочитав ее писем. Как же узнать, где он? Раскаивалась ли она в том, что как в омут с головой бросилась в любовь, что пожертвовала своей честью? Ответом было уверенное «Нет!». Она не раскаивалась ни в чем, что испытала с ним. Если бы перед ней вновь встал выбор, она бы приняла то же решение не раздумывая. Она читала и перечитывала его письмо несколько раз, пока не запомнила каждую фразу, каждое слово. Оно было в ее руках, когда она ложилась спать. Ее сердце ныло, и она ничего не могла с этим поделать. Читая милые слова, она не могла сдержать слез. Она закрыла глаза, все еще прижимая письмо к груди, и прошептала:

– Я тоже люблю тебя, Сеит Эминов. Я очень люблю тебя.

 

Глава 3

Крымские Эминовы

Алушта, 1892

Мирза Мехмет Эминов гордился своей землей. Его фермы приносили лучшее в Крыму зерно. Лучшие вина в Санкт-Петербурге и Москве были сделаны из винограда «изабелла» и «мускат», росшего в его виноградниках.

Виноделы ожидали, что 1892 год будет хороший, урожай почти поспел. Эминов гулял среди лоз, проверяя гроздья и вознося молитвы величию Всемогущего Аллаха. Как хороша и изобильна эта земля. Конечно, он много работал. Он слышал от отца и деда, что семья поселилась в Крыму очень давно. Как давно, никто точно не знал. Истории, которые он слышал от своих стариков, восходили к временам, когда Боз-Курт, Серый Волк, вел кочевые тюркские племена с предгорий Памира, начиная завоевание Азии, и заставил Китай построить Великую стену для защиты. После набегов тюрок на Европу некоторые тюркские племена осели в Крыму, соседствуя с Византией на юге, и во времена величия византийских императоров наслаждались почти тысячелетием мира. В это время азиатские тюрки молились языческим богам, а хазары избрали иудаизм своей верой. С появлением религии Мухаммеда тюрки этого края приняли ислам.

* * *

Крым стал вассалом Османской империи в 1475 году. Татары, которые жили в этом краю, были записаны Крымским ханством, государством в составе Османской империи. Его столицей был Бахчисарай. С тех пор почти четыре века Черное море было турецким озером, сила Османской империи обеспечивала мир и безопасность в Крыму, а Крымское ханство было охранным рубежом от русских. Русские всегда стремились к Черному морю. Вторжение в проливы Босфор и Дарданеллы и в земли османов было наваждением, которое владело воображением русских царей и цариц на протяжении веков. Вступивший на трон Петр Великий разжег это желание. Петр, изучавший искусство мореплавания и навигации в Голландии, заложил сильный флот, создал Священный союз против османов и, захватив крепость Азов, сделал первый шаг к мечте включить в свои владения Черное море. Петр также хотел присоединить Балтийское море и на севере напал на шведов. Вначале он терпел тяжкие поражения. Шведы наступали на русские земли со всех сторон. Затем удача изменила им. Шведский король Карл Великий, прозванный турками Демирбаш, Железноголовый, был ранен и нашел убежище на турецкой земле. Это вызвало в России гнев. В наказание русские вторглись в Крым. В отместку турецкие армии атаковали русских и окружили их у Прута. Побежденный Петр I просил о мире, и турецкий великий визирь Балтаджи Мехмед-паша в 1711 году даровал его с условием, что крепость Азов будет возвращена туркам. Война закончилась на Пруте.

Шведы, таким образом, вышли из игры, и король Карл вернулся в свою землю. В память о своем пребывании в Стамбуле он получил в подарок комнату, в которой он жил как гость во дворце Топкапы. Он любил эту комнату и пользовался ей до конца своих дней. Она до сих пор выставлена в Национальном музее Швеции.

Русские использовали эту передышку, чтобы залечить раны, и в 1736 году вновь атаковали Крым. На этот раз они объединились с Австрией, захватили крепость Азов, затем безжалостно разрушили Бахчисарай. Турки ответили всей мощью, одержали победы против Австрии и России, и по договору 1739 года Крым был снова освобожден. Русские отступили. Крым тридцать лет наслаждался мирной жизнью, которая кончилась, когда Крым, Кавказ, Босфор и Балканы возжелала императрица Екатерина II. Опасаясь столкновения с османской Турцией, она атаковала Польшу, где, как она думала, будет легче установить русское господство. Русские столкнулись с яростным сопротивлением поляков. Поляки искали убежища на турецкой земле. У турок не было другого выбора, кроме как объявить войну, но, будучи неподготовленными к этому столкновению, они потеряли Валахию и Молдавию. Войска Екатерины пересекли Дон и вторглись в Крым. Русский флот покинул базу в Балтийском море и, пройдя Гибралтар, достиг эгейского порта Чесма, где полностью сжег османский флот. На сей раз была очередь оттоманов просить о мире, но теперь это было недешево. По Кючук-Кайнарджийскому договору 1774 года русские освободили все захваченные ими территории, но оставили право держать флот в Черном море и осуществлять религиозное покровительство русскому православному населению Оттоманской империи. Крым становился независимым. Отделенное от турецкой системы правления, независимое Крымское ханство стало легкой добычей русских. С появлением русского военного флота в Черном море случилось неизбежное, и меньше чем за десятилетие, в 1783 году, Крым был приписан царицей Екатериной к русским землям.

Получив Крым, Екатерина II не успокоилась… Победа подарила ей мечту. Ее мечта заключалась в том, чтобы создать православный мир по обе стороны Черного моря и править в нем вместе со своим внуком Константином, названным в честь Константина, основателя Константинополя. Стремясь произвести впечатление на западных дипломатов, она организовала путешествие в Крым, которое длилось для всех три месяца, а на его подготовку ушло четыре года.

1786 год был ознаменован основанием Григорием Потемкиным, который прошел первую русско-турецкую войну и стал фаворитом императрицы Екатерины, города Екатеринослава, состоявшего из дворца, шелкопрядильной фабрики, домов для рабочих, двух бань. В планах был университет, музыкальная академия, биржа, текстильные фабрики и в завершение – собор, превосходящий римский собор Святого Петра.

14 января 1787 года три тысячи избранных гостей выехали из Санкт-Петербурга на тройках, крытые сани были внутри разукрашены, как дворцовые залы. После четырех месяцев путешествия по России, в мае, царица и придворные погрузились на армаду из восьмидесяти судов на реке Днепре. Они были поражены, увидев по берегам реки вдоль всего пути молодых людей в национальных костюмах, поющих и танцующих; пастухов, играющих на флейтах; казаков и татарских солдат в блестящей форме, выполняющих военные упражнения; английские сады с искусственными водопадами; крестьян, поющих под небесами, расцвеченными фейерверками. В Бахчисарае, где Екатерина взошла на трон татарских ханов, донские казаки и татары показали военные представления, подобных которым вельможи никогда до того не видели. Всю ночь огни искусственного вулкана освещали мавританские сады. Все это представление должно было впечатлить посетителей и подготовить их для восприятия Грандиозной Идеи, великого идеала, с точки зрения Екатерины. Для Днепра она использовала древнегреческое название Борисфен. В порту Херсон, названном по-гречески, гости увидели надпись: «Это путь в Византию». Наконец, битва под Полтавой, где шведский король Карл XII был побежден Петром I, была разыграна в виде театрального представления. Затем гости осмотрели черноморский флот, основанный Потемкиным, в только что устроенном порту Севастополь. Пушки палили в ночи, и матросы, выстроенные на корабельных палубах, пели «Многая лета нашей Императрице Понта Эвксинского».

Все это плохо отражало реальную картину. За четыре года Потемкин построил огромную картонную декорацию для великого представления. Гости оценили путешествие в волшебную страну. Единственными, кто знал правду, были Григорий Александрович Потемкин и крымские татары. Как могли татары приветствовать русскую царицу с радушием после всех своих бед? Одним из присутствовавших инкогнито на этом представлении был Иосиф II Австрийский, который подписал с Екатериной договор против турок, несмотря на то что после закладки Екатеринослава он скептически говорил:

– Екатерина заложила первый камень, но я положу последний!

Крымская деятельность Потемкина, которая должна была порадовать императрицу, превратилась в страсть. В 1784 году была построена морская база в Севастополе, затем в 1794 году другая в Одессе, что взрастило мощь военно-морских сил России на Черном море. Потемкина так впечатлила военная доблесть донских казаков и крымских татар, что он приказал создать для них элитные военные подразделения, подчиненные напрямую царице, для ее личной безопасности.

Крымские татары, которые с незапамятных времен были кошмаром для русских князей, доставили немало неприятностей России. Но теперь население Крыма стало частью великой России и постепенно научилось быть частью русского общества.

 

Глава 4

Курт Сеит

Алушта, 1892

Эминовы были одной из старейших и самых уважаемых крымских семей. Их владения и дом находились в Алуште. Мехмет Эминов, глава семьи, как и его предки, прошел обучение в юнкерском училище в Санкт-Петербурге, затем служил в кавалерийском полку, элитном подразделении охраны царя, состоявшем по большей части из наследников лучших семейств Крыма, Кавказа и Азербайджана. В довольно молодом возрасте Эминов был повышен в звании до майора и стал адъютантом царя. Каждый год ему предоставляли длительный отпуск, во время которого он мог уезжать в поместье к семье, чтобы заняться хозяйством: фермами, виноградниками и садами. После каждого отпуска он должен был возвращаться к своим военным обязанностям в столице. Он следовал за царем, куда бы тот ни направлялся. Хотя ему нравилось путешествовать между Санкт-Петербургом и Ливадией, где находилась летняя резиденция царя, он скучал по своей родине в Алуште, по своему дому с огромным дубом, по виноградникам, соленому аромату Черного моря и более всего – по своей красавице жене и семье.

После многолетней веселой холостяцкой жизни Мехмет Эминов женился на Захиде, дочери Партерова, дальнего родственника. Партеров, прусс по происхождению, был землевладельцем в Полтаве. Захиде, которой по желанию ее матери дали татарское имя, была его четвертым ребенком и единственной дочерью, вследствие этого сильно избалованной. Захиде с семьей проводила лето в доме Эминовых. Захиде нравилось здесь, и она никогда не хотела возвращаться в Полтаву после каникул. Она была высокой, стройной, белокожей, синеглазой красавицей – сочетание этих свойств заставляло всех юношей в Алуште бегать за ней, но она замечала только Мехмета Эминова. Он, с другой стороны, почти все время был в Санкт-Петербурге, где то учился, то служил, и возвращался только по редким важным случаям. Однако, когда он приезжал и гордо появлялся на городской площади на своем вороном коне с белой звездочкой на лбу, она приходила в такое волнение, что ей казалось, будто сердце сейчас остановится. Она думала, что ее любовь будет безответной, неизлечимой, неразделенной, и иногда тихонько плакала. Она говорила себе: «Бог знает, сколько русских любовниц у него должно быть в Москве, Санкт-Петербурге и везде, где он путешествует». С чего бы ему обращать внимание на маленькую, неопытную и неуклюжую девчонку?

С одной стороны, она была права, поскольку Мехмет вел разгульную жизнь и был ею безмерно доволен. Однако, с другой стороны, она ошибалась, поскольку с тех пор, как Мехмет встретил ее на свадьбе одного родственника два года назад, ее стать, ее синие глаза не шли у него из головы. Он даже говорил с ее отцом о сватовстве, но получил временный отказ: «Нужно подождать. Девочка еще слишком мала». Он, правда, прекрасно знал всех, кто крутился рядом с Захиде. Почти все эти молодые люди были его друзьями. Если он будет ждать еще, есть вероятность, что девушка не достанется ему. Между тем красавица при виде очередной свахи всякий раз выдумывала предлог, чтобы отказать очередному поклоннику, ведь она тайком вздыхала по одному-единственному принцу. Несмотря на мечты, когда Эминовы прислали к ней сватов, она сначала в это просто не поверила. Родители ее, прекрасно знавшие, что дочка тайно влюблена, тут же ответили согласием. А к тому же лучшего жениха, чем Мехмет Эминов, сыскать было сложно. Да и Захиде к тому моменту уже минуло шестнадцать лет. Тут же ударили по рукам и вскоре сыграли свадьбу.

Мехмет вспоминал о минувших днях, опустившись на колени рядом с лозой и рассматривая горсть земли. Его любимая жена принесла ему столько же блага, сколько эта почва. Спустя девять месяцев после свадьбы она родила ему красивую девочку. Спустя год после рождения первенца она вновь была беременна. Теперь она ожидала их второго ребенка со дня на день. Эминов хотел много детей. Он будет выращивать зерно, табак, виноград для них, и они пустят корни в эту землю. Его внуки будут брать почву в ладони, чтобы увидеть, как она плодородна, – так же как он сейчас. Он потер ладони одну о другую, стряхивая землю, и встал. Его шапка висела на лозе. Он надел ее и пошел вниз по склону. Он смотрел вперед, туда, где виноградник заканчивался у скал, спускавшихся к Черному морю.

«Черное море, страстное море», – думал Мехмет Эминов.

Внезапно его размышления прервал голос управляющего, который бежал к нему с другого конца сада. Его охватил страх. Не случилось ли что-нибудь с его дорогой Захиде?

– Говори быстро, что стряслось?

Управляющий, задыхаясь, пытался прийти в себя:

– Хорошие новости, господин! Хвала Аллаху, хорошие новости. У вас родился здоровый мальчик.

Эминов перевел дыхание:

– Хвала Аллаху, как моя жена?

– Хаджер сказала мне, что с хозяйкой все хорошо, господин, так же как и с мальчиком.

Хаджер была женой управляющего Джемаля. Джемаль был кахьей, человеком, который вел у Эминовых хозяйство. Жена его была повитухой. Она помогала рождению первого ребенка Эминовых, их дочери Ханифе. Хаджер была мастером своего дела, работала тихо, без лишней суеты, успокаивая и мать, и набившихся в дом родственников.

Мехмет, счастливый, что стал отцом во второй раз, достал из кармана крупную купюру и вложил ее в нагрудный карман жилета кахьи. В его глазах светилась благодарность. Он похлопал Джемаля по плечу и сказал:

– Спасибо тебе!

И быстро зашагал в сторону дома.

Сорок дней спустя в большом двухэтажном каменном доме Эминовых на Садовой улице муэдзин пел на ухо имя младенцу:

– Сеит Мехмет, Сеит Мехмет, Сеит Мехмет!

Маленький Сеит плакал так много, что к его имени добавили прозвище Курт, что означает «волк». В Крыму верят, что дети плачут, потому что слышат издалека волков и боятся их. Есть только один способ остановить этот страх – назвать «волком» самого малыша. Судьба то была или нет, но с того времени мальчик плакать перестал, а звать его все стали Курт Сеит.

 

Глава 5

Алушта

1904

Эминовы с детьми жили в большом доме, стоявшем в тени высоких чинар, и были самой счастливой семьей на земле. Все дети росли здоровыми, были красивыми и изящными. Глаза у Сеита были ярко-синими, как у Захиде. Вечный заводила, он всегда поступал умнее своих сверстников, что сделало его любимцем отца. Мехмет Эминов был горд и счастлив, любуясь своими детьми, когда они играли у его ног. Ему хотелось, чтобы Сеит занял его место, стал главой семьи, когда он состарится. Однажды Захиде услышала, как он говорит эти мысли вслух, и шутливо сказала ему:

– Ну и планы у тебя, Мехмет Эминов, на крошечного ребенка, который всего-то от горшка два вершка! Ты посеешь рознь среди других детей. Так говоришь, будто остальные дети не наши.

Мехмет согласился с женой. Он взял ее за руку, посадил на диван перед очагом, и так они долго сидели. Сеит рассказывал сказку, а Ханифе, Махмут и Осман слушали, то широко открывая глаза от испуга, то смеясь. Ханифе всегда искала у Сеита совета и защиты, хотя она и была на год старше. Осман и Махмут также уважали его старшинство. Стоило им вместе выйти на улицу, как они брали его за руки. Дети никогда не ссорились. Сеит никогда не командовал сестрой и братьями, но дети признавали его своим вождем.

Когда сказка кончилась, Сеит поцеловал братьев и сестру и сказал:

– Пойдем, пора спать.

Дети пожелали родителям спокойной ночи и ушли наверх. Мехмет Эминов ласково сказал жене:

– Ты видела, что я имел в виду? Никогда они не будут завидовать ему, потому что сами выбрали его быть их ханом. Этот мальчик никогда не будет нечестен с кем-либо, никогда не разобьет чье-то сердце. Если он поведет наше дело, все домочадцы будут жить в мире и довольстве.

– Надеюсь, ты прав, Мехмет, – сказала Захиде. – Я, должно быть, зря тебя упрекала. Твое мнение верно. Только пусть Аллах не пошлет им ничего дурного.

Захиде занималась образованием детей, пока Эминов был занят своими многочисленными обязанностями и разъездами между Москвой и Петербургом. Мехмет хотел, чтобы мальчики, и особенно Сеит, стали хорошими наездниками. С этой целью он попросил Джемаля-кахью тренировать их. Каждый раз, когда он возвращался из своих поездок, которые иногда длились по несколько месяцев, он видел их верхом, и Сеит обязательно показывал ему несколько новых трюков. Мехмет очень гордился сыном, видя, что надежды его не напрасны.

Ненадолго приезжая домой, Эминов начал поговаривать о некоторых беспорядках в столице. Жизнь в Алуште была столь безмятежной, а семья такой счастливой, что Захиде с большим удовольствием дала жизнь пятому ребенку, девочке, которую назвали Хавва. Когда Хавва родилась, Ханифе было тринадцать, Сеиту двенадцать, Осману восемь, а Махмуту четыре. Хавва, светлокожая и с большими синими глазами, была точной копией матери. Захиде было уже двадцать семь лет, но, несмотря на то что у нее было уже пятеро детей, по ее внешнему виду этого нельзя было сказать. Кожа ее сохранила цвет слоновой кости, и она по-прежнему выглядела той пятнадцатилетней девочкой, которую Мехмет полюбил много лет назад. Но только Эминов знал, что теперь эта невинная чистая красота скрывает страстную взрослую женщину.

Обряд обрезания мальчиков был запланирован на лето. Сеит был взволнован переменой, которая должна была произойти. Дом гудел от приготовлений.

В одной из просторных комнат на первом этаже установили большую латунную кровать. Ее покрыли белыми кружевами и накрахмаленными простынями, уложили на нее пышные подушки и одеяла в шелковых пододеяльниках. Три старухи во главе с Захиде тщательно вычистили дом. Для гостей и прибывших издалека родственников были приготовлены спальни. В саду были расставлены столы, кресла и лампы. Захиде старалась приготовить все наилучшим образом, чтобы Эминов мог ни о чем не беспокоиться, когда вернется домой со службы.

Между тем Мехмет сумел приехать домой только накануне церемонии, глубокой ночью. Захиде ужасно беспокоилась, что муж опаздывает. Обычно он доезжал поездом до Ливадии по прямой линии, построенной для царя. На станции его должен был встретить слуга, который приводил ему из дома коня. От Ливадии Мехмет ехал верхом в Алушту.

Услышав приближающийся стук копыт, Захиде схватила лампу и бросилась к двери. Даже на большом расстоянии по посадке на лошади она узнала мужа. Захиде так обрадовалась, что побежала ему навстречу в одной белой ночной сорочке, накинув на плечи шаль. Он тут же галопом подлетел к ней, спрыгнул с лошади и обнял:

– Захиде, что ты делаешь на улице в такой поздний час?

Лицо молодой женщины светилось счастьем и радостью. В тусклом свете лампы она была похожа на сказочную пери – стройная, с развевающимися волосами и глазами, полными любви. Они крепко обнялись и простояли так некоторое время.

– Ты замерз, – сказала Захиде, гладя его усталое небритое лицо. Он взял лампу из ее рук, поставил на стоявшую рядом скамейку, затем запрыгнул на коня и протянул ей руку. Она взялась за его руку, поставила ногу на стремя и дала поднять себя. Держась за него обеими руками, прижимаясь к его спине, она положила голову ему на плечо. Мехмет повернулся назад и мягко сказал:

– Там, откуда ты пришла, должно быть, уютно и тепло, отведи меня туда.

Он почувствовал, как ее сердце забилось быстрее. Несмотря на темноту, он знал, что щеки ее покраснели. Она была счастлива и волновалась, как юная невеста.

Той ночью радость от встречи после долгой разлуки и мысли о следующем дне не дали им уснуть. Мехмет сомкнул глаза лишь тогда, когда первые лучи солнца коснулись их постели. Захиде тихо встала, поцеловала мужа, укрыла его и задвинула занавески, затем оделась и на цыпочках вышла из комнаты. Комната Хаввы была рядом. Захиде вошла к дочери. Та была похожа на куклу – нежная белая кожа и розовые щечки. Она спала на животе, посасывая палец. Боясь разбудить ее, Захиде осторожно взяла малютку на руки, положила на тахту и расстегнула блузку. В груди было очень много молока, так что все болело. Она притянула к себе ребенка. Инстинктивно, не просыпаясь, девочка широко открыла рот. После нескольких промахов она начала жадно сосать. Глядя на нее, Захиде прошептала:

– Аллах Всемогущий, благодарю тебя за счастье быть матерью такой красавицы.

Когда девочка наелась, Захиде уложила ее назад в кроватку и закрыла дверь. Затем пошла в комнату мальчиков. Сеит, уже встав, пытался разбудить братьев:

– Давай, Осман, просыпайся, у нас сегодня большой праздник! Вставай, уже утро.

Осман наконец вскочил, будто его иголкой укололи. Он протер глаза и спросил:

– Когда идти на обрезание, прямо сейчас?

Захиде не смогла сдержать смеха:

– Нет, не прямо сейчас, сынок. Нам еще многое надо подготовить. Вам с братом надо вымыться, и отец отведет вас обоих на намаз в мечеть.

Мальчики заметили, что мать стоит на пороге, подбежали к ней, обняли и поцеловали. Сеит очень переживал и засыпал ее вопросами:

– Папа вернулся? Когда он вернулся? Можно пойти к нему прямо сейчас?

– Не так быстро, сынок. Отец очень устал. Дай ему немного отдохнуть. Я разбужу его, когда пора будет идти в мечеть. Прежде ему надо выспаться.

– Мама, скажи, а папе делали обрезание? – спросил Осман.

– Конечно, делали, глупый, – Сеит ущипнул брата за щеку. – Всем мужчинам делают обрезание.

– Что нам будут делать на обрезании?

– Отрежут тебе кусочек пи-пи, – ответил Сеит с умным видом.

Глаза Османа широко распахнулись от ужаса, он в недоумении посмотрел на мать:

– Это неправда! Да, мама? Мой брат ведь врет! Или нет?

Прежде чем Захиде нашлась, что ответить, он забрался на кровать и зарыдал:

– Я не хочу, чтобы мне пи-пи резали, не хочу, не хочу!

Пытаясь успокоить младшего, Захиде ругала старшего сына:

– Видишь, что ты наделал, Сеит? Ради Аллаха, скажи, разве можно так пугать брата?

Только Осман начал успокаиваться на руках у матери, как Сеит снова заговорил с умным видом:

– Почему испугал? Мужчина не должен ничего бояться. Я говорю правду. Он скоро увидит это, когда ему подрежут пи-пи.

Осман зарыдал снова. Захиде запаниковала, дело принимало дурной оборот. «Чем раньше Мехмет поговорит с сыновьями о некоторых жизненных вещах, тем лучше», – подумала она. Захиде не знала, что сказать им. Когда к обрезанию готовили ее братьев, подготовительный разговор всегда проводил отец. Матери никогда не приходилось вмешиваться. Сеиту было неловко за брата. Он искал, что бы такого сказать, чтобы успокоить его.

– Осман, послушай меня. Это вовсе не так плохо. Заткнись, ради Аллаха.

Он погладил залитые слезами щеки брата и мягким голосом попробовал успокоить его:

– Представь себе только, сколько мы с тобой получим подарков, и к тому же после обрезания ты станешь взрослым мужчиной.

Мальчик немного утих. Захиде воспользовалась затишьем, чтобы сходить в спальню и предупредить мужа. «Муж должен встать и сам разобраться с этой ситуацией», – думала она. Мехмет уже проснулся. Он весело спросил жену:

– Ради Аллаха, что за шум? Даже в Петербурге тише, чем здесь.

– Эминов, тебе нужно кое с чем разобраться.

Захиде всегда обращалась к мужу по фамилии, когда речь шла о чем-то серьезном.

– Тебе необходимо поговорить с детьми, и чем скорее, тем лучше.

Он шутливо спросил:

– С которыми: с мальчиками, с девочками, с тремя старшими или со всеми вместе?

– Это даже не смешно, Эминов. Сегодня день их обрезания, и никто не поговорил с ними об этом. Они не знают, что их ждет. Только Сеит, кажется, что-то знает. Что знает, от кого, один Аллах ведает.

Мехмет тут же посерьезнел. Он обнял жену и мягко сказал: – Ты права, я мало времени посвящаю детям. Мне следовало поговорить с ними уже давно, и вообще мне следует чаще разговаривать с ними. Не беспокойся, я разберусь. А потом мы помоемся и отправимся в мечеть.

У Захиде отлегло от сердца. Мехмет пошел в комнату к мальчикам.

Вскоре мужчины в доме были вымыты, одеты и готовы идти. Осман больше не плакал. Наоборот, в оставшийся час перед обрезанием он даже задирал нос, стараясь держаться как взрослый.

Мальчики надели приготовленную накануне одежду для обрезания. Одежда состояла из белых рубах, белых штанов, красной сатиновой перевязи с левого плеча к поясу. На левое плечо каждому была приколота синяя с белым бусина от сглаза. Захиде с гордостью смотрела на них.

«Аллах Всемогущий! – думала она. – Как быстро они выросли».

Когда все были одеты и готовы, Мехмет повел сыновей в мечеть на намаз.

Сразу после полудня предпраздничная суматоха в доме усилилась. Прислуга и все взрослые женщины готовили на кухне праздничную еду – пеклись слоеные пирожки-бёреки с мясом, тушился плов, составлялись блюда из свежих овощей с оливковым маслом, варилась кунжутная халва с фисташками, заправлялся шафраном сладкий рис-зерде, перебирались фрукты на шербет. Еда благоухала в больших луженых медных казанах. Мехмет занимался сыновьями. Захиде носилась между кухней, кладовой, комнатами для гостей и садом. О маленькой Хавве заботилась Ханифе.

Убедившись, что все идет как надо, Захиде сама стала готовиться к празднику. Она вымылась, но длинные волосы высушить не успела. Она выбрала в шкафу голубое шифоновое платье. Мехмету оно нравилось больше других. Потом заплела влажные волосы в косы, надела широкий серебряный пояс – подарок мужа на свадьбу. Отбросив косы за спину, быстрым взглядом осмотрела себя в зеркале. Косы доставали ровно до пояса и очень красиво смотрелись с серебром. Теперь пора было возвращаться на кухню. Она уже спускалась по лестнице, когда раздался голос Джемаля, объявлявшего о прибытии первых гостей.

Мехмет Эминов встречал их. Он приветствовал имама-ходжу и хирурга-сюннетчи, которые следовали за Джемалем. Почетных гостей провели в гостиную. Подали им шербет. Мехмет вышел в соседнюю комнату, где с нетерпением дожидались мальчики, взяв их за руки, привел и поставил перед ходжой. Сеит и Осман благоговейно поцеловали тому руку. У старого имама были седые волосы, длинная седая борода и мягкий тихий голос.

– Машаллах! Твои сыновья – настоящие львята, машаллах! Имам поздравил Мехмета, а затем повернулся к Сеиту.

Ходжа поднял одну ладонь вверх в молитвенном жесте, а другую положил ему на голову. Закрыл глаза, шепча молитвы, время от времени наклоняясь к мальчику и дуя ему в лицо. Каждый раз, когда ходжа дул, волосы Сеита развевались и он вздрагивал. Осману это казалось очень смешным. Потом на тюрбан ходжи села муха, и Осман, не выдержав, захихикал. Строгий взгляд отца вернул его к действительности. Молитва закончились проникновенным «аминь», и ходжа убрал руку.

– Желаю тебе стать хорошим сыном и сильным мужчиной, иншаллах, по воле Аллаха.

Сеит чувствовал, что серьезное испытание наполовину пройдено. Он сел рядом с отцом и смотрел, как Махмута тоже очищают от назара, сглаза, и дают ему защиту самого Аллаха.

В соседней комнате хирург уже подготовил все необходимые инструменты. Хирург был маленьким скромным человеком. Его вид внушал детям покой и уверенность, что этот человек не сделает им больно. Хирург вымыл над тазом с горячей водой руки, а затем показался на пороге гостиной и произнес:

– Господин, я готов. Который первый?

Мехмет Эминов, зная, как страшно младшему сыну, решил, что он должен быть первым, но Осман уже стоял позади Сеита, цепляясь за его рубаху. Сеит выступил вперед:

– Я первый.

Сказав это, Сеит задержал дыхание, чтобы скрыть дрожавший голос. Осман кинул на него благодарный взгляд. Как обычно, Сеит пришел на помощь. Эминов ласково положил руку на плечо старшего сына, ведя его за хирургом в соседнюю комнату, и закрыл за ними дверь. Османа, который очень хотел посмотреть, что будет, оставили снаружи, чтобы он не испугался. Хирург не хотел, чтобы оба мальчика вошли в операционную одновременно, потому что боялся: плач одного может напугать другого, поднимется суматоха, и трудно будет все закончить, как полагается.

Джемаль-кахья взял Османа за руку и повел в другие комнаты, чтобы мальчик отвлекся.

Сеит старался не смотреть на инструменты на столе. Мысль, что часть его тела вот-вот будет отрезана, вызывала у него ужас, голова болела, его подташнивало, но он изо всех сил старался держать себя в руках. Никто не должен знать, что он боится. Он почувствовал прикосновение отца и поднял взгляд. Оказывается, тот тихонько вошел в комнату.

– Мой мальчик, я горжусь тобой, знай это. Приготовься.

– Как я должен приготовиться?

– Раздевайся и ложись на диван.

– Почему не на праздничную постель?

– Туда нужно будет лечь позже, после того как доктор все закончит.

Сеит потянулся к уху отца и прошептал:

– Отец, стыдно раздеваться перед незнакомцем!

– Не беспокойся, сынок, он ведь проводит ритуал, и все должно быть как положено.

– Почему не ты делаешь мне обрезание?

Мехмет не смог сдержать улыбку:

– Потому что я не сюннетчи, я солдат.

Сеит продолжал медленно раздеваться.

– Я тоже стану солдатом, правда, отец?

– Конечно, мой мальчик, ты тоже станешь солдатом! Так что ты должен быть готов к небольшой боли вроде той, что сейчас предстоит тебе. Увидишь, все произойдет так быстро, что ты даже не почувствуешь.

Время для Сеита внезапно остановилось, когда он сел перед хирургом. Стараясь не глядеть ни на врача, ни на инструменты, он затаил дыхание. Сжал зубы крепко, чтобы не закричать. Его правая ладошка, которая лежала в огромной руке отца, вспотела. Левой рукой он поддерживал длинную рубаху. Запахло антисептиком, а потом Сеит почувствовал, как жидкость потекла у него между ног. Он обязан был не издать ни звука, потому что снаружи ждал младший брат. В ушах у Сеита звенело. Издалека послышался голос хирурга:

– Бисмилла! Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! «Вот сейчас», – подумал Сеит. Он собрался с силами, сжав руки, глубоко вздохнул, закрыл глаза, и вот все случилось прямо в тот момент. Пришла резкая боль, правда, быстро притупившаяся. От страха все онемело. Между тем хирург говорил ему:

– Ну вот и все, машаллах! Скоро все будет в порядке.

Отец произнес:

– Вот и все, мой смелый сынок. Теперь можно лечь на праздничную постель. Будь молодцом, мой смелый сын. Я надеюсь, что брат будет держаться так же хорошо.

С этими словами Мехмет помог сыну одеться, положил его на постель, погладил по голове, поцеловал в лоб и спросил:

– Больно?

Мальчик отрицательно помотал головой, но, увидев, что ему не верят, добавил:

– Больно, но не очень.

Мехмет поцеловал Сеита и отправился за младшим сыном. А под нос еле слышно пробормотал:

– Вот же маленький лжец.

Осман, который убедился, что Сеиту совершенно не было больно, потому что за всю операцию не раздалось ни звука, успокоился. Правда, его собственная операция прошла не столь гладко. Сеит, ожидая момента, когда брата тоже подведут к постели, где они должны лежать рядом, страдал, что ничем не может помочь Осману. Потом в комнату вошла Захиде, чтобы обнять детей. В этот момент Сеит вытирал брату слезы с щек и приговаривал:

– Осман, фу, как некрасиво плакать. Ничего не произошло. Все закончилось. Ты ведь хочешь стать солдатом?

Осман перестал плакать, повернулся к брату и сказал:

– Хочу, но только когда вырасту.

– А что, разве солдаты плачут, когда им больно?

Захиде не могла сдержать слез. Она тихонько ушла из комнаты. Муж проводил хирурга. Когда он вернулся в дом, то увидел, как жена плачет за дверью.

– Что случилось, дорогая?

– Ничего.

– Ты плачешь просто так?

– Не знаю. Наверное, плачу от счастья. Пусть Аллах никогда не даст мне увидеть страдания моих сыновей, Эминов. Иначе я умру от горя.

– Если ты плачешь, когда счастлива, что же будет, если беда случится? Возьми себя в руки, джаным, пойдем посмотрим, как там наши мальчики.

Толпа гостей заполнила комнату, а подарки – кровать. Мальчики почти забыли о боли. Их плечи и грудь были усыпаны золотыми монетами и бумажными деньгами. Коробки, большие и маленькие, будоражили воображение. Каждый пришедший вначале подходил к братьям, чтобы осведомиться об их самочувствии.

Осман говорил, как научил Сеит:

– Это совсем не больно. – И приосанивался. Гости желали благополучия и вручали подарки. Мальчики никогда не думали, что болезненное и неприятное дело может закончиться такими удовольствиями и заботой.

Длинные столы под чинарами в саду были уставлены всевозможными яствами, а с кухни подносили еще и еще. Пылали огни, на которых целиком жарились туши ягнят и козлят.

Захиде в какой-то момент поднялась в дом, чтобы покормить дочь. Весь вечер старшая дочь Джемаля-кахьи должна была нянчиться с ней. Уложив ребенка в постель, она вышла на балкон взглянуть на сад. Теплая тихая летняя ночь накрыла Алушту бархатным покрывалом. В саду давно зажгли светильники. Музыканты занимали свои места на выделенной им части веранды, у входа. Вино для этого вечера Мехмет приготовил много лет назад из лучших сортов своего винограда. Вино, с незапамятных времен томившееся в бочках, теперь лилось ручьем. Праздник только начался, но некоторые гости были уже навеселе. Захиде пыталась разглядеть мужа в толпе гостей. Вот он, обняв двоих друзей, о чем-то громко разговаривает с ними и смеется. Некоторое время Захиде смотрела на мужа влюбленными глазами. В толпе гостей он был самым красивым. Она была очень счастлива. Захиде крепко сжала решетку балкона, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Соленый воздух Черного моря, смешавшийся с ароматом зеленых виноградников, соединился с легким бризом, который овевал их сад, чуть шевеля листья вековых платанов. С благодарностью посмотрела на звездное небо Захиде:

– Благодарю тебя, Аллах!

Из дома раздался голос дочери Джемаля-кахьи, Лейлы, которая перекладывала детские подгузники:

– Вы что-то сказали, ханым-эфенди?

Захиде вошла в комнату и ответила с улыбкой:

– Я сказала, чудесный вечер.

Она спустилась в комнату обрезания к мальчикам. Они отдыхали в постели, обложенные вышитыми кружевными подушками, довольные и вниманием, и подарками. Маленький Махмут смотрел на них с завистью, надеясь, что скоро придет его черед. Появление Захиде напомнило гостям о том, что мальчикам нужно отдыхать. Захиде любезно проводила всех из комнаты и села на постель. Дети были уставшими, но счастливыми.

– Как вы? Чего-нибудь хотите?

– Мне хорошо, – сказал Осман. – Сеиту тоже, да, Сеит?

Захиде улыбнулась так, что младший забыл о боли. Она сказала:

– Хорошо, я вижу, что все в порядке. Я счастлива. Ваш отец тоже будет очень рад слышать это.

– Отец придет к нам? – спросил Сеит.

– Конечно, придет. В свой черед мы с отцом придем проведать вас.

Она направилась к широкому окну напротив кровати, открыла щеколды, раздвинула занавески, раскрыла ставни. Музыка, огни, звуки ворвались в комнату.

– Вот вам целый спектакль! Как раз перед вами, прямо в вашей комнате. Будете смотреть, пока не уснете.

Мальчики попытались сесть в кровати. Захиде для удобства положила им под спины подушки, расцеловала и вышла из комнаты. Но, уставшие от впечатлений, страха и волнений, они быстро провалились в сладкий сон.

На следующее утро Сеит проснулся первым. Пытаясь выбраться из постели, он увидел, что в комнату входит отец.

– Эй, юноша, что это ты задумал? Вылезать из постели самому на первый же день нельзя!

Сеит сказал, что ему нужно в туалет, отец помог сыну выбраться из постели, и они медленно пошли в сторону ванной. На мальчике была длинная ночная рубаха, надетая на голое тело. При ходьбе боль ниже пояса не давала покоя, и, чтобы облегчить ее, он инстиктивно расставлял ноги и выглядел так, как будто шел на костылях.

Внезапно он увидел большую, красиво перевязанную коробку, которую отец оставил на столе. Мехмет сказал:

– Ты можешь открыть ее, когда опять будешь в кровати.

Сеиту не терпелось посмотреть, что же в ней и от кого этот последний подарок. Вскоре при помощи отца мальчик уселся на софу у окна и потянулся к коробке, которую Мехмет с улыбкой медленно обеими руками двигал к нему. Ясно, что в ней было что-то тяжелое. Сеит залюбовался блестящей упаковочной бумагой и сатиновой лентой. Он думал: «Что же в ней может быть?»

Он уже собирался спросить: «Можно мне это открыть?» – как Мехмет спросил:

– Ты не хочешь спросить, от кого это?

– Ты знаешь, кто это прислал?

– Конечно, знаю. Кто, как ты думаешь, вез ее всю дорогу из Санкт-Петербурга?

– Ты, папочка?

– Да, я. Но из-за его важности мы не положили этот подарок к другим. Я решил вручить его тебе отдельно.

Сеиту было нестерпимо любопытно. Он с прошлого вечера запомнил, что отец купил им с братом по лошади. Дополнительный подарок мог создать зависть между братьями, так что Сеит даже понизил голос, чтобы не разбудить спавшего сладким сном Османа. Он не хотел, чтобы брат подслушал разговор.

– Этот подарок особенный, – сказал отец. – Чтобы понять его важность, тебе надо открыть коробку. По правде сказать, я даже не знаю, что внутри. Мне самому очень любопытно.

– Ты ведь знаешь, от кого он, правда?

– Я знаю, но не хочу тебе говорить. Это часть сюрприза.

Сеит не мог понять, кто же, живя в Санкт-Петербурге, мог послать подарок к обрезанию только ему, а не его брату. Он начал развязывать ленту, затем развернул блестящую бумагу. Любопытство требовало разорвать упаковку, но внутренний голос подсказывал растянуть удовольствие. Бумага к тому же была слишком яркой и красивой, чтобы рвать ее. Тот, кто упаковывал подарок, словно специально упаковал его так, чтобы испытать терпение Сеита. Появилась коробка из плотного картона. Открыв коробку, Сеит увидел, что подарок обмотан белой папиросной бумагой, и опять не понял, что это. Мехмет разглядывал упаковку так же пристально, как и сын. Наконец показался подарок. Мехмет присвистнул, не сумев сдержать восхищения.

На столе стоял деревянный сундучок. Сундучок был необычный. На черной лакированной поверхности его сторон были нарисованы красивые виды. Картинки были так замечательны и так сложны, что выступали из сияющей тьмы лака, как если бы светились в ночи. Однако красивее картинок был бронзовый петух, восседавший на бронзовом замке крышки. Его клюв, перья, когти, вцепившиеся в ветвь, выглядели столь натурально, что Сеит не мог больше сдерживаться:

– Как красиво! Словно живой! Как будто сейчас закукарекает! Правда, папа?

– Правда! Он именно это сейчас и сделает!

Увидев взгляд сына, Мехмет засмеялся, сунул руку в карман, достал золотой ключ на шелковом шнурке и передал Сеиту. Тот взял ключ и удивленно спросил:

– Какая прелесть! Кто же мог сделать такой подарок?

Мехмету не хотелось больше испытывать терпение сына, и он произнес:

– У тебя есть ключ. Открой и посмотри!

Сеит вставил дрожащими руками ключ в замок и повернул его. Внезапно бронзовый петух начал крутиться на бронзовой ветке, на которой сидел, и закукарекал, как настоящий. Прокукарекав три раза, петух замолчал. Сундучок открылся.

Мехмет поднял крышку. Его взгляд остановился на надписи, вытравленной на бронзе. Прочитав ее, Сеит закрыл рот руками, чтобы сдержать крик изумления. Под изящной надписью, содержавшей благопожелания на церемонию и на будущее, были вырезаны вензель и герб Николая II.

– Это от самого царя! Папа, не могу поверить! Потрясающе! Как он узнал обо мне? Как он узнал о том, что мне предстоит обрезание? Он что, всем посылает такие подарки?

Сеит, не переводя дух, выпаливал один вопрос за другим. Мехмет смеялся, дожидаясь, пока сын успокоится. Сеит совершенно позабыл о боли, сполз с софы на пол и, встав на колени перед произведением искусства, гладя лак, любуясь изящными рисунками, засунул нос в сундук.

– Чтобы получить разрешение отправиться домой, я объяснил важность церемонии обрезания для моих сыновей. Судя по этому подарку, я сумел рассказать о важности этого обычая. Получить такой подарок от самого царя – огромная честь. Сеит, дорогой мой сын! Удостоиться такой чести в двенадцать лет – неслыханно. Ты должен ценить это. Я уверен, что ты будешь дорожить этим подарком, беречь его всю свою жизнь, будешь с гордостью рассказывать о нем и передашь своим детям и внукам.

– Можно мне рассказать о нем своим друзьям? В смысле пока у меня нет детей?

Сеит пытался выглядеть взросло, но горел юношеским энтузиазмом. Мехмет улыбнулся:

– Конечно, ты можешь рассказывать о нем своим друзьям, пока у тебя не появятся дети. Хотя у тебя едва ли хватит на это времени.

– Почему? Что, после обрезания сразу же женятся?

– Нет, дорогой сын. До женитьбы еще далеко, но ты недолго пробудешь здесь.

Сеит неохотно оторвал взгляд от подарка и внимательно посмотрел на отца:

– Куда мы поедем?

– У меня есть кое-какие дела неподалеку. Я должен встретить и сопровождать царя с семьей в летний дворец в Ливадии. Через три недели я вернусь. Затем мы с тобой поедем в Санкт-Петербург.

– Ура-а-а! Это правда? Я поеду с тобой прямо в Петербург?

– Да, сынок. Отныне ты начнешь обучение, которое необходимо для твоего будущего. В оставшееся время, пожалуйста, позаботься о себе. Не вздумай заболеть. Когда твои раны заживут, не ленись, потренируйся в искусстве наездника. До моего возвращения ты должен хорошо кушать и ездить на лошади каждый день. Будь осторожен и не устраивай сумасшедших выходок. Отложи свое удальство для будущего. Договорились?

Сеит утвердительно кивнул. Он был так взволнован, что на глаза навернулись слезы. Он долго стоял на коленях перед сундучком, после того как отец поцеловал его и вышел из комнаты. На одной из картинок молодой мужчина в красном кафтане дарил цветы красивой девушке, сидящей под ветвями плакучей ивы. Девушка была в золотом кокошнике, с золотыми косами, перевязанными лентой и ниспадавшими ей на плечи, словно ветви ивы. Встретит ли он такую красивую девушку в Санкт-Петербурге? Сеит погрузился в мечты, в которых видел себя на месте молодого человека с картинки.

 

Глава 6

На пути в Санкт-Петербург

1904

Месяц спустя после церемонии обрезания Сеит начал готовиться к своему первому далекому путешествию с отцом в Санкт-Петербург. Он был очень взволнован. С того самого дня, когда новость об этом приключении неожиданно свалилась на него, он не мог заснуть. Ему было уже двенадцать, он был достаточно взрослый для поступления в юнкерское училище. Он понял теперь, почему родители так настойчиво занимались его образованием. Он с четырех лет брал уроки русского языка у бывшего преподавателя одной киевской гимназии, перебравшегося на старости лет в Алушту. Он ездил на лошади не хуже взрослого. Его отец и Джемаль-кахья научили его таким замысловатым трюкам, которых многие наездники даже не знали, не то что выполняли.

– Впереди у нас долгое и утомительное путешествие, – сказал отец, но мальчик не беспокоился. Он не мог поверить, что увидит большие города, царский дворец и, может быть, даже самого царя. Он пытался представить все это, и в воображении начинал переживать свои новые приключения.

Остальных Эминовых подготовка к отъезду печалила. Захиде, которая привыкла провожать своего мужа, не могла сдержать слез всякий раз, когда думала о том, что ее сын тоже уезжает. Дети притихли. Отъезд Сеита был потерей для них. Непонятно, что им теперь было делать.

День отъезда наступил быстрее, чем казалось. Мехмет Эминов блистал в своей роскошной форме с адъютантскими эполетами. Сеит облачился в белую рубаху с пуговицами на шее, «верховые» штаны и сапоги. Поцеловав Захиде и остальных домочадцев, помахав рукой слугам, они вскочили на лошадей. Захиде внезапно осознала, каким взрослым стал ее сын. Несмотря на грусть, она улыбалась. Один из этих двух красивых всадников был ее мужем, второй – сыном. Ее переполняла гордость.

Отец и сын тронули лошадей, кивнули в последний раз и пустились с места в галоп. Верхом они доехали до Одессы, где сели на поезд до Киева с пересадкой в Москве, и в конце концов приехали в Санкт-Петербург. Всю дорогу Сеит с интересом разглядывал открывающийся перед ним мир. Он никогда не представлял себе, что в мире столько разных людей, и был любопытен и любознателен. Гомонящие на перронах пассажиры, ругань носильщиков, запах угольного дыма, вырывавшегося из труб паровозов, провожающие – все это было так непохоже на Алушту, его родину, которую он не покидал с самого своего рождения. Мальчик наслаждался новыми впечатлениями.

Они путешествовали в первом классе, с чистыми и хорошо одетыми пассажирами. В других вагонах людей было как сельдей в бочке. Там ехали небритые мужчины, с грязными лицами, в поношенной одежде; неопрятные женщины, с жирными нечесаными волосами, в старых, покрытыми пятнами платках и шалях; грязные дети, с сопливыми носами, в стоптанных башмаках и залатанной одежде; никогда не улыбавшиеся девушки, с хмурыми лицами, прижимавшие к груди свои сумки так, будто они были им дороже жизни. На каждой станции толпа толкалась у вагона так, будто поезд был последним, мешая тем, кто пытался выйти, затевая драку за проход. Те, кто пытался выйти, рисковали быть растоптанными напирающей толпой. Начальники станции вмешивались, свистели в свистки и осыпали руганью всех вокруг, пытаясь восстановить порядок. В конце концов поезд трогался и путешествие продолжалось. Сеит прилипал к окну. Путешествие на поезде заняло несколько дней и ночей, и мальчик наслаждался каждой его минутой.

Когда они наконец прибыли в Санкт-Петербург, был вечер. Огромный паровоз затормозил, с шипением выпуская облака пара. Толпа заполнила вокзал. Носильщики в ливреях подошли к их с отцом купе, чтобы забрать багаж. Мехмет, придерживая за руку сына, говорил:

– Нужно поторопиться, иначе не будет ни одного извозчика.

То и дело останавливаясь, они пробирались сквозь толпу, следуя за носильщиком, несшим их багаж. Сеит, держа за руку отца, озираясь на высокие ворота и узорчатые потолки вокзала, пытался поспевать за ним.

Глядя по сторонам, он то наступал какой-либо даме на подол длинного платья, то ударялся о чемодан, который тащил очередной носильщик, и всякий раз смущенно извинялся. Толпа прибывших смешалась с толпой встречающих, в которой стояли и радушные родственники, и полные надежд влюбленные, и веселые друзья. У Сеита закружилась голова – так много вокруг было тех, кто наконец встретился вновь и теперь радостно обнимался.

Извозчики, хорошо знавшие, что чем темнее становится, тем больше народу будет стараться как можно скорее вернуться домой, выстроились у ворот вокзала, набивая цену. Как только один отъезжал с пассажирами и багажом, его место занимал следующий. У Сеита с отцом, на счастье, багажа было немного, и поэтому они оказались в первых рядах в очереди на экипаж. Извозчик слез с козел, схватил их багаж и погрузил его рядом со своим местом. Мехмет с Сеитом забрались в карету и с удобством расположились на кожаных сиденьях.

– В Коломну! – крикнул Мехмет извозчику, который лишь кивнул в ответ. Под свист хлыста экипаж рванулся вперед.

– Что это? – с любопытством спросил Сеит.

Мехмет с улыбкой ответил:

– Это место, где наш дом.

– Разве наш дом не в Алуште?

– Половина моей жизни прошла здесь, сын мой, так что здесь наш второй дом. Отныне мы с тобой будем делить его, ты и я.

– Где эта Колом?

Мехмет улыбнулся и поправил:

– Коломна находится на окраине Санкт-Петербурга. Раньше там были дворцы для отдыха. А теперь остался только парк – маленький рай на островах. Наш столичный дом не такой большой, как в Алуште, но тебе понравится.

– Мы будем долго жить там?

– К сожалению, нет. Мы пробудем там сегодня и, может быть, завтра. Немного отдохнем. После того как тебя зарегистрируют в школе, мы сможем провести еще несколько дней вместе. Санкт-Петербург – один из самых красивых городов в мире. Я хотел бы показать тебе его и представить моим друзьям, надеюсь, тебе понравится.

– А потом?

– Потом ты отправишься в училище, а я в свой полк.

Взгляд и голос Сеита внезапно погрустнели.

– Мы больше не увидимся?

– Увидимся, разумеется, но лишь тогда, когда твое училище и моя служба позволят.

– Я буду по тебе очень скучать.

Мехмет положил руку на плечо сыну и притянул к себе. Сеит был его любимым ребенком. Уезжая на службу, Мехмет именно по нему скучал больше всего. Отныне Сеит должен бороться, чтобы выстоять и даже вырваться вперед других. Мехмет беспокоился за сына, но не сомневался в его успехе.

– Скучать, сын мой, можно только по людям, которых ты любишь и знаешь давно. Счастливы те, кто может соскучиться, это значит, что у них есть настоящая любовь. Самая мучительная боль – это когда твои любимые недостижимо далеко.

Сеит поднял голову и кивнул. Он не мог разобрать, блестели ли в глазах Мехмета слезы или ему только так показалось. Они ехали по широкой улице в окружении красивых домов, освещенных узорными газовыми лампами.

– Эта улица называется Невский проспект, – сказал Мехмет. – Он идет до площади Александра Невского. Его пересекает несколько рек, а дальше, за ним, самая большая река – Нева. Не доезжая до нее, мы свернем и поедем в Коломну; ехать нам не очень далеко.

Сеиту нравилось все. Сидя на кожаном сиденье экипажа рядом с отцом и проезжая на большой скорости по освещенным газом улицам великолепного города, он не беспокоился ни о чем. Он только чуть-чуть скучал по оставшейся дома семье. Но разве отец не сказал, что это – счастье, когда есть по кому скучать? Вскоре он расстанется еще и с отцом. По крайней мере, теперь, пока отец рядом, стоило радоваться.

Через некоторое время яркие огни города остались позади. Когда они пересекли по мосту очередную речушку, то оказались на небольшой дороге, обсаженной деревьями. Покачивание экипажа, скрип колес, стук лошадиных копыт, позвякивание колокольчиков и темнота снаружи убаюкали мальчика. В конце концов он не смог больше сопротивляться и провалился в сладкий сон.

Пока он спал, Мехмет гадал, когда он сможет снова повидать сына и обнять его. Становилось холодно. Стараясь не разбудить ребенка, он снял сюртук, положил голову Сеита себе на грудь и прикрыл сына. Воздух был очень влажным.

Вскоре извозчик остановился, и Сеит проснулся от мягкого голоса отца. Он сонно осмотрелся вокруг. Первое, что бросилось ему в глаза, – большие кованые железные ворота в железном заборе. По обеим сторонам от входа горели фонари, похожие на те, что он видел вдоль улиц, по которым они ехали. Мехмет медленно спустился по ступеням экипажа. Сеит спрыгнул за отцом. Из дома вышли мужчина и женщина и быстро направились к ним. У ворот они почтительно остановились и застыли, сложив руки на животе. Мужчина был немолодым, высоким и худым. Словно стесняясь своего роста, он сутулился. У него была большая седая борода и усы, смеющиеся глаза и мягкий голос, резко контрастировавший с его грубым лицом.

– Добро пожаловать, полковник Эминов.

Пожилая женщина была низкого роста и в противоположность мужчине довольно полная. Ее белоснежные волосы были уложены в шиньон. Широко расставленные ярко-голубые глаза, полные губы, всегда готовые к улыбке, придавали ее лицу мягкое оживление. Она вытерла руки о фартук и по примеру мужчины уважительно повторила то же приветствие. Мехмет держал сына за плечи:

– Вот наш долгожданный гость, мой сын Сеит Эминов.

Затем он повернулся к Сеиту:

– Сеит, это Ганя и Тамара. Они присматривают за хозяйством в нашем доме.

Сеиту понравилась пара.

Он сказал: «Здравствуйте! Мне очень приятно!» – на чистом и беглом русском. Мехмет был удивлен. Он не ожидал, что сын с такой легкостью перейдет на второй, неродной язык, на котором ему теперь предстоит разговаривать постоянно.

Пожилой дворецкий с женой подхватили чемоданы и повели их в дом. Рука Мехмета лежала на плече сына.

Дом в Коломне был типичной русской загородной постройкой, обычно используемой для летнего отдыха. От зимних холодов и сырости межсезонья во всех комнатах были сделаны камины. На первом этаже находились кухня, столовая и кладовая, двери которых выходили в небольшой зал, где по стенам были развешаны ружья и охотничьи трофеи, и начиналась лестница на второй этаж. Несмотря на усталость, Сеит осматривал дом с интересом, как новую игрушку. Он последовал за отцом наверх. По запаху было ясно, что деревянные ступеньки были отполированы и покрыты воском к их приезду. Он внезапно почувствовал себя старше. Ощущение было совершенно новым. Делить дом с отцом, приходить домой и открывать дверь своим собственным ключом, жить в доме одному и называть его своим – все это и пугало, и притягивало. Он, безусловно, будет скучать здесь по Алуште, по матери, по семье, по сестрам и братьям, но жизнь здесь обещала быть захватывающей.

На верхнем этаже располагались три спальни, выходившие на просторную площадку у лестницы. Между дверями комнат на стенах висели стеклянные светильники. Отец открыл среднюю дверь:

– Это твоя комната. В ней никто не жил до тебя. Считай ее своей собственной.

Все так непохоже на их дом в Алуште. Вместо красивых белых тюлевых занавесок здесь висели тяжелые красные занавеси, а на кровати лежало тяжелое покрывало. Пол был покрыт большим ковром в красно-коричневых тонах. Комната была обставлена просто, хотя и со вкусом. Обстановка понравилась Сеиту. Он с благодарностью улыбнулся отцу и произнес:

– Спасибо, папа! Здесь очень красиво.

Потом открыл окно и выглянул.

– Не уверен, что ты сможешь что-то разглядеть в темноте, Сеит. Помойся, поешь и ложись спать.

Ганя стоял прямо за спиной отца с чемоданами. Он спросил Мехмета:

– Который ставить здесь, ваше благородие?

Мехмет показал на чемодан сына. В дверях появилась Тамара и сказала:

– Баня готова, сударь. Мы грели воду весь день.

– Спасибо, Тамара, – сказал Мехмет. – Это лучшее, что можно пожелать после утомительного путешествия. Давай, Сеит, бери свежую одежду из чемодана и иди мыться.

– Я приготовила ужин, сударь. Вы желаете откушать до или после бани, господин? – спросила Тамара.

– Сначала смоем грязь. Приведем себя в порядок, пока ты накрываешь на стол.

Улыбка Тамары обнажила ее белые зубы. Она присела в поклоне и спустилась по лестнице, а Ганя задержался, занося чемодан Мехмета к нему в комнату. Мехмет повернулся к сыну:

– Ты не найдешь в России слуг лучше.

Глаза Сеита светились счастьем.

– Мне тоже они нравятся, – сказал он, а затем спросил: – А где твоя комната?

– Пойдем, покажу тебе. Если ночью испугаешься чего-то, можешь прийти ко мне.

Сеит заметил, что отец шутит.

– Да ладно! – сказал он и заглянул в комнату отца.

Ганя открыл большой гардероб из орехового дерева с зеркалом и принялся развешивать в нем одежду Мехмета. Большая ореховая кровать, красные занавеси, покрывала, ковер – все было так же, как в его комнате. Единственным отличием была стопка книг. Сеит был очень рад видеть, что его комната похожа на отцовскую. Это позволяло чувствовать себя взрослее. В гардеробе он заметил военную форму и блестящие сапоги, а по стенам были развешаны сверкающие сабли. И он с тоской подумал, что ему предстоят годы трудной работы, чтобы стать таким, как его отец. Но это его не печалило. Наоборот, он понимал, что стоит в начале пути и единственное, что от него требуется, – усердно работать.

Третья комната была гостевой. Она была отделана бархатом кремового цвета, с зеленым и коричневым килимами по обеим сторонам от кровати.

– А кто живет здесь? – спросил Сеит.

– Обычно здесь живут друзья, которым слишком поздно ехать домой или которым некуда ехать.

– У меня тоже будут такие друзья?

Мехмет расхохотался:

– У тебя будут самые разные друзья. Ты будешь удивляться, как много их будет.

Затем он посерьезнел:

– И тебе надо будет научиться выбирать тех, кто заслуживает твоей дружбы. Поверь мне, сын, это труднее, чем стать умелым воином.

Вернувшись к себе в комнату, Сеит пробормотал:

– Я понимаю. Мне надо многому научиться.

Длинное путешествие завершилось, вокруг было тихо, толстые бархатные шторы затемняли комнату, так что Сеит проспал довольно долго. Проснулся он от стука копыт. Было уже за полдень. Он выпрыгнул из кровати, подбежал к окну, распахнул занавеси и раскрыл окно. От явившейся картины перехватило дух. Сад был за окном. Ветви деревьев качались под легким северным ветром. Сотни птиц, чьи гнезда прятались в ветвях, щебетали и пели, приветствуя редкий солнечный день. Воздух был напоен ароматами. Вся эта красота захватила Сеита врасплох. Он увидел отца и Ганю, которые вели к дому лошадей.

– Доброе утро!

Отец посмотрел вверх и весело спросил:

– Не слишком ли поздно для «доброго утра», Сеит Эминов? Ты хорошо отдохнул?

– Так хорошо, что могу снова отправляться в дорогу.

Мехмет засмеялся:

– Нет, этого не нужно. Сегодня мы здесь. Давай умойся, оденься и спускайся обедать.

Сеит глубоко вздохнул. Их дом в Алуште тоже стоял в саду, но здесь сад пах иначе. Сеит широко раздвинул шторы и застелил постель. Умываясь и одеваясь, от хорошего настроения он насвистывал, чувствуя, что за прошедшую неделю превратился из мальчика в юношу. Внизу в столовой он встретил отца, который пообещал взять его на прогулку после обеда. Обед, приготовленный Тамарой и состоявший из борща со сметаной на первое, утки с картошкой, жаренной на углях, со сливочным соусом на второе и пирога с вишней на десерт, был невероятно вкусным. Мехмет выпил ледяной водки и протянул стаканчик Сеиту.

– Пей, сынок! Если начнешь пить с отцом, то научишься пить правильно! Если начнешь с другими, то, скорее всего, закончишь жизнь плохо, – сказал Мехмет Эминов.

После обеда и кофе Ганя привел лошадей. Отец и сын сели в седла и поехали на обещанную прогулку. Однако скоро стало понятно, что осмотр окрестностей не был единственной целью поездки. Мехмет использовал ее, чтобы подготовить сына к тому, что его ожидает. Прогулка верхом – лучшая обстановка для разговора с глазу на глаз мужчины с мужчиной.

Они проехали Нарвскую Заставу и выехали за город, мимо заводей, окружавших ручей. Деревья стояли уже так тесно, что через их кроны с трудом было видно небо. Сеит не верил собственным ушам, что отец может говорить с ним о совершенно взрослых вещах. Мехмет рассказывал ему о жизни в военной школе, о предстоящих опасностях и будущих наказаниях. Затем перевел разговор на девушек и женщин. Оценив, насколько понятно сказанное, он переходил на другую тему. Поговорив еще и увидев спокойствие на лице сына, двигался дальше. Небольшое количество водки явно помогло снять напряжение. Результат был именно таким, как он ожидал. Хотя щеки Сеита время от времени краснели, не было сомнений, что он понял цель разговора и суть сказанного. Он был умным мальчиком, но до этого разговора не знал о трудностях взрослой жизни и о том, что жизнь взрослого мужчины совершенно не похожа на ту, что он вел прежде. Истории, которые рассказывал ему отец, были совсем иного сорта, чем те, что он слышал от матери.

– Если ты хочешь пояснений, пожалуйста, не стесняйся перебить и спросить меня, – сказал отец.

Сеит не знал, о чем и спросить. Голова и так уже кружилась от всего, что он узнал. Когда Мехмет увидел его смущенные глаза и красные щеки, то с трудом удержался, чтобы не рассмеяться.

Вечером после ужина они сидели перед камином в кабинете. Отец сказал Сеиту, что романы с русскими девушками заводить можно, но к тридцати годам он должен жениться на татарской девушке из хорошей семьи.

– Почему к тридцати годам? – спросил Курт.

Мехмет улыбнулся:

– Ты спрашиваешь, почему женятся к тридцати? Потому что мужчина только к тридцати годам вступает в возраст, когда нужно остепениться. К тридцати он устает от холостяцкой жизни. Возможно, сейчас ты не очень хорошо понимаешь меня, но сейчас просто слушай внимательно и хорошенько запоминай. Запомнить и понять – это разные вещи. Ты можешь запомнить то, что я тебе говорю, но поймешь только тогда, когда переживешь все на собственном опыте. Это займет годы, сын мой.

– А когда произойдет все, о чем ты рассказываешь? – спросил мальчик, не отрывая глаз от огня.

Мехмету нравилось любопытство сына. Это усиливало чувство близости между отцом и сыном. Мехмет сел в кресло напротив и тихо сказал:

– Все то, о чем я тебе рассказываю, не имеет точного календаря. Разные люди переживают все это в разное время. Законы рождения, жизни и смерти одинаковы для всех, но сроки иных событий могут быть другими. Так происходит и в жизни мужчин, и в жизни женщин. Однако за пределами неизменных законов жизни, которые одинаковы для всех, ты должен быть очень осторожен, потому что будешь принимать самостоятельные решения и создавать собственную судьбу. Со временем поймешь, что худшие бедствия люди навлекают на себя сами своими собственными необдуманными решениями.

– А друзья бедствия навлечь могут? – спросил Сеит.

– Разве ты не сам выбрал себе друга, который принес тебе несчастье?

Мальчик неуверенно покачал головой:

– Конечно… конечно.

– Поэтому ты должен выбирать друзей осторожно. Никогда не забывай, кто ты и откуда.

– Ты имеешь в виду, что я родом из Алушты?

Мехмет засмеялся и откинулся в кресле.

– Да, точно, – сказал он, – ты из родом из Алушты, ты сын Мехмета Эминова, твои предки веками жили на этой земле, тебе принадлежат виноградники и ферма, твои потомки будут всегда жить там, где родились и живем мы с тобой. Вот что ты никогда не должен забывать. Мы – татары, мы – тюрки, мы гордимся своим родом. Но мы горды и тем, что являемся подданными Российской империи. Твоя обязанность, Сеит, учиться и стать лучшим в своем классе. Мы всей семьей много трудились, чтобы заслужить свой почетный статус в обществе. Через несколько лет мне предстоит уйти со службы. Нелегко дослужиться до адъютанта царя. На пути будет много людей, которые будут пытаться убрать тебя. Ты должен быть осторожен. Ничто не должно помешать тебе стать лучшим в школе. Я верю в тебя, сынок.

– Ты сказал… время делать выбор… что ты имел в виду?

Мехмет был доволен, что сын задает правильные вопросы, тем быстрее он все поймет. Ведь когда они расстанутся, мальчик останется с этими вопросами один на один.

– Это время может никогда не настать. Все может кончиться хорошо. Однако будущее России едва ли безоблачно. Ты не мог почувствовать этого в Крыму, но большие города бурлят. Люди беспокойны. Безработица становится угрожающей. Многие голодают. Может разразиться катастрофа.

Он остановился и спросил сына:

– Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да, понимаю, – сказал Сеит.

Мехмет продолжал:

– Царь – человек хороший, но мягкий. Он окружен жадными до власти людьми. Это многим не нравится. Насколько я понимаю Россию и русских, что-то произойдет в ближайшем будущем. Если черный день наступит, твое место рядом с царем. Но если начнутся проблемы между татарами и русскими, ты сам знаешь, на какой стороне тебе быть.

– Я понял тебя, отец.

Голос Сеита звучал задумчиво. Он почувствовал, как устал. В этот день в его голову попало слишком много новой информации.

– Ладно, Сеит, тебе пора отправляться в постель, хватит лекций на сегодня.

Мехмет прошел с сыном к лестнице, рука его лежала на плече мальчика. Улыбаясь, он спросил:

– У тебя нет ощущения, что ты прожил за один день несколько месяцев?

– Есть, папа.

– Еще бы! Перед тем как мой отец отдал меня в юнкерское училище, я тоже провел несколько дней со своим отцом и пережил то же самое. Но будь уверен: тебе не о чем беспокоиться. Возможно, ты никогда не столкнешься с опасностями, о которых я говорил. Просто запомни мои слова и живи обычной жизнью. Все, что ты должен, – быть осторожным.

Он поцеловал сына в лоб и отправил его в постель.

Всю ночь Сеиту снились сны. То прекрасные видения, от которых хотелось не просыпаться, то кошмары, и он вскакивал в поту. Ему снилось, что он уже выпускник юнкерского училища. Тысячи русских красавиц окружали его. Они задирали юбки, чтобы показать ему свои ножки, желали поцеловать его, щекоча волосами лицо. Затем превращались в уродливых бродяг и нападали на него с криками «Ты из людей царя, поэтому ты должен умереть!».

Он проснулся в очередной раз, взял кувшин с ночного столика и остудил водой лицо. Затем лег, на этот раз пытаясь не заснуть, но вскоре заснул вновь.

Прошло два дня, полных отдыха, конных прогулок и разговоров у камина. Уезжая из нового дома и прощаясь с дворецким и его женой, Сеит погрустнел. Отец понимал его чувства.

– Наше дело таково, – сказал он, – что ты всегда будешь в пути, трудно привязываться к чему-то надолго.

Дворецкий стоял у ворот и махал им на прощание. Сеит махал ему в ответ, пока тот не скрылся из виду. Сеит ощущал: в его жизни наступает поворотный момент. Повернувшись к отцу, он сказал:

– Теперь у меня два дома, в которые хочется вернуться.

Мехмет рассмеялся:

– У тебя будет больше домов.

Затем серьезным голосом добавил:

– Не забывай, что твоим настоящим домом всегда будет Алушта. Где бы ты ни был, помни об этом.

Стояла теплая погода. Легкий ветерок доносил ароматы деревьев и цветов. Доверительные разговоры последних дней еще больше сблизили отца и сына и еще больше сдружили. Ко всему прочему Сеит узнал, как дружить с девушками, избегая последствий.

– Осман тоже все это будет изучать? – поинтересовался он.

– Конечно, когда придет время. Правда, может, не в таком юном возрасте, как ты.

– Почему?

– Потому что он не покинет дом таким юным. У него будет больше времени. Ты должен научиться всему сейчас, ибо вот-вот останешься совсем один в школе, а тебе только двенадцать лет. Тебе надо взрослеть быстрее. Ты не можешь рисковать и совершать много ошибок.

– Я не боюсь быстро повзрослеть.

Мехмет погладил сына по голове. Он был рад. Он знал, что его сын сумеет позаботиться о себе.

Юный Сеит открывал для себя новое – одно за другим. Они ехали по южному берегу Невы, и отец показал на огромное здание:

– Это Адмиралтейство.

Затем они проехали мимо Зимнего дворца. Сеит был так поражен потрясающей красотой дворца, что не мог вымолвить ни слова. Нева, закованная в розовый и серый гранит, отполированный лучшими мастерами, делала город похожим на остров. Они еще раз проехали по Невскому проспекту, сердцу города, чтобы насладиться его красотой.

– Нева замерзает на пять месяцев в году, – сказал Мехмет, пока они ехали по одному из мостов через Неву. – Зимы здесь очень холодные и такие длинные, что, поверь мне, ты станешь тосковать по крымской зиме.

Оба рассмеялись. Стоило ли говорить о снеге и зиме?

Мехмет показал сыну здание Двенадцати коллегий, Петропавловскую крепость, собор, где были похоронены все российские императоры, начиная с Петра Великого. Они недолго погуляли по пристани у Невы.

– Каждый год более полутора тысяч судов заходит в этот порт. Население города – примерно полтора миллиона и растет с каждым днем. Примерно треть – промышленные и портовые рабочие.

– Они все русские?

– Русские. Правда, по национальности они могут быть финнами, эстонцами, евреями, поляками, кем угодно.

Сеиту чрезвычайно нравилась прогулка по Санкт-Петербургу, и ему хотелось, чтобы она никогда не заканчивалась. В конце концов отец приказал кучеру уехать с больших проспектов в лабиринт узких улочек, и, наконец, они остановились перед двухэтажным деревянным зданием, ничем не отличавшимся от соседних. Игравшие на улице ребятишки сбежались посмотреть, кто приехал.

– Здесь живут разночинцы, – сказал отец. – Это дом покойного Евгения.

– Кто это?

Мехмет объяснил:

– Он много-много лет был моим адъютантом. Умер от туберкулеза, бедняга. Здесь живут его вдова и трое детей. Бедная женщина работает на фабрике день-деньской, а потом еще и на второй работе – убирает, моет посуду, в общем, делает что придется.

– А дети не работают? – спросил Сеит и тут же понял, каким нелепым был вопрос, когда увидел босоногих детей. Старшему из их шумной компании было не больше пяти или шести лет, остальные двое были младше. Они выглядели такими изможденными, что сложно было понять их настоящий возраст.

Дети хорошо знали Мехмета. Они подбежали к нему и обняли за ноги. Светловолосые и голубоглазые, они были похожи друг на друга как две капли воды. Когда отец одного за другим поднял и поцеловал их, Сеит почувствовал легкий укол ревности. Была ли у светловолосой женщины, стоявшей наверху лестницы, связь с его отцом? До вчерашнего дня он даже не задумывался о таких вещах, но после всего, что довелось услышать, он предполагал, что у мужчины, работающего вдали от дома, может быть вторая жизнь, так что все могло быть. Внезапно он почувствовал, что ему надо защититься от этой женщины и ее детей, держаться от них на расстоянии. Он ревновал отца к ним. Мехмет взял двоих младших на руки и пошел вверх по ступенькам, третий отправился следом.

– Пойдем, Сеит. Познакомишься с семьей Евгения.

Сеит последовал за отцом по лестнице, пряча глаза и пристально следя за женщиной, которая ждала их с радостной, но застенчивой улыбкой. Голубые глаза ее сияли. Она выглядела очень молодой. Ее собранные в косы волосы такого же цвета, как у ее детей, были уложены на затылке в шиньон. Старенькое платье было залатанным, но очень чистым. На фоне красного фартука с рисунком из желтых роз и зеленых листьев выделялись покрасневшие, иссохшие, неухоженные руки.

Когда они поднялись по лестнице, она шагнула в сторону, пропуская их. Ее русский язык звучал немного иначе, чем у Гани и Тамары.

– Добро пожаловать! Вы доставили нам радость, полковник Эминов.

Она говорила почти неслышным голосом. Войдя, Мехмет отпустил малышей и притянул сына к себе. Он повернулся к женщине и представил его:

– Это мой сын, Сеит. Отныне он живет в Санкт-Петербурге. Сеит, это Верочка, вдова Евгения, о котором я тебе говорил.

Он свободно прошел по маленькой комнате, словно у себя дома, и сел в кресло под окном. Тем же еле слышным голосом она спросила:

– Хотите выпить что-нибудь, кофе, чаю?

– Нет, спасибо, – сказал Мехмет. – У нас мало времени. Мы просто заехали поздороваться.

Детский плач из соседней комнаты заставил Мехмета пораженно обернуться. Молодая женщина, все еще стоявшая на пороге, покраснела, теребя руки, опустила голову и принялась кусать губы. Исподлобья она смотрела на мужчину и мальчика. Мехмет встал и прошел в соседнюю комнату, Сеит последовал за ним. Они вошли в маленькую спальню, уставленную самодельными кроватями из досок, между которыми оставался лишь небольшой проход шириной в шаг. На одной из кроватей лежал плачущий ребенок, вертевший крохотной головой из стороны в сторону. Его лицо было красным. Он пытался поднять голову, упираясь крохотными ручками, но, не имея сил, падал на жесткую мятую постель, упав, он на мгновение перестал плакать. Верочка тут же подбежала к ребенку и взяла его на руки. Он выглядел у нее на руках как маленький комочек. На его лысой головке торчало несколько светлых волосков. Она виновато посмотрела на Мехмета испуганными глазами и почти неслышно сказала:

– Ох!.. Поверьте, полковник Эминов… Это не то, что вы думаете…

Мехмет подошел к ней и, погладив ножку младенца, который теперь весело улыбался, сказал:

– Откуда ты знаешь, что я думаю? В любом случае какое кому дело до моих мыслей? Главный вопрос, сможешь ли ты заботиться о нем или нет?

Женщина, стесняясь говорить с Мехметом, повернула робкий взгляд к Сеиту, который пораженно следил за ними. Мехмет подмигнул ему и сказал ей:

– Не беспокойся, можешь говорить свободно, он не очень хорошо говорит по-русски и не поймет тебя.

Чтобы успокоить ее, Сеит сделал вид, что не понимает, и вышел в другую комнату, но не мог удержаться, чтобы не прислушиваться. Комнаты были такими маленькими и стены такими тонкими, что все сказанное в одной было хорошо слышно в соседней.

– Я боюсь, что вы не поймете, полковник Эминов, – сказала она, почти плача. – Но моих заработков не хватает, чтобы прокормить детей… Я давно знала его. Он был так приветлив с моими детьми… Он работает поваром на Путиловском заводе… вы знаете… он приносит еду с кухни и кормит нас… Вы понимаете меня?

– Конечно, понимаю. Перестань плакать. Я что, когда-то наказывал тебя? Кто я, чтобы управлять твоей жизнью? Все, что я могу делать, – это помогать тебе в знак уважения к памяти Евгения, вот и все!

– Я знаю, господин Эминов. Благодаря вам трудные дни позади.

– Еще не совсем, Верочка.

Она теперь говорила громче, успокоившись.

– Я знаю, господин Эминов, я знаю. Мы живем не в достатке, но, клянусь, я обеспечу моим детям жизнь лучше, чем у меня. Все, что вы даете мне, каждую копейку я откладываю на их учебу. Может быть, они пойдут не в лучшую школу, но в школу они так или иначе пойдут. Евгений хотел, чтобы его дети получили хорошее образование… поверьте мне, господин, я все еще люблю его… и я очень скучаю по нему…

Она вновь заплакала и продолжала говорить сквозь слезы: – Меня ведь нельзя считать падшей, правда? Пожалуйста, скажите мне… Вы не думаете, что я плохая, да?

Сеит пожалел о тех несправедливых мыслях об этой женщине и своем отце. Теперь он знал, как ошибался. Ему на глаза навернулись слезы. Он слышал, как отец говорил, утешая бедняжку:

– Не плачь, Верочка. Пожалуйста, не плачь. Поверь мне, я не думаю о тебе ничего плохого. Я хорошо тебя знаю и понимаю тебя. Просто плач ребенка удивил меня. Но ты не обязана передо мной отчитываться, особенно в том, что касается твоей личной жизни. Мне очень нравится твое намерение дать детям образование. Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе, поверь мне.

Она положила ребенка, уже заснувшего, на кроватку и, запинаясь, произнесла:

– Ох… он хочет жениться на мне.

Мехмет уже собирался выйти из комнаты, но остановился, повернулся и спросил:

– Ты хочешь выйти за него?

– Я не знаю. У него нет дома. Он живет на фабрике, иногда подрабатывает ночным сторожем. Если мы поженимся, у него будет куда приходить.

– Он хорошо с тобой обращается?

Она заговорила еще громче, словно бы защищая будущего мужа:

– О, полковник Эминов! Вы не поверите, какой хороший он человек. Он относится к детям Евгения, будто к своим собственным. Конечно, никто не может заменить Евгения, но, поверьте, он хороший человек.

Бедная женщина говорила так виновато, как будто Мехмет был близким родственником ее покойного мужа.

Мехмет вышел в соседнюю комнату и похлопал Сеита по плечу, а затем сказал:

– Верочка, никто не требует от тебя похоронить себя с Евгением. Ты молодая женщина и должна вырастить детей. У тебя достаточно здравого смысла, чтобы судить, что лучше для тебя. Я беспокоюсь только о тебе и твоих детях. Но если он будет хорошо заботиться о них и о тебе, то не теряй ни минуты, выходи замуж.

Женщина улыбнулась, и Сеиту от этого стало легче. Глядя на нее более пристально, он увидел, как привлекательна она была. Да, она обладала красотой, которую не смогли стереть ни бедность, ни одиночество, ни тяжелая жизнь, ни перенесенные страдания. Ее робость сменилась уверенностью. Ободряющие слова Мехмета сотворили чудо. Теперь перед отцом и сыном стоял новый человек, новая женщина, совсем не похожая на ту, которая встретила их недавно. Ее покрытые мозолями руки в то же время были тонкими и изящными, с красивыми нежными пальцами и белыми запястьями. Жизнь сурово обошлась с ней, подумалось отцу и сыну.

Верочка схватила Мехмета за руку:

– Спасибо, полковник Эминов! Спасибо за то, что поняли меня! За все спасибо!

Она благодарила его вновь и вновь. Мехмет высвободил руку, достал из внутреннего кармана пухлый сверток и вложил в руки женщины:

– Будет, будет! Вставай, Верочка.

Сеит был уверен, что в пакете деньги. Так вот в чем крылась причина ее жарких объяснений. Значит, отец помогал ей деньгами, поэтому она искала его одобрения. Не зная, что делать с пакетом, она заплакала:

– Господи благослови вас, полковник Эминов! Пусть никогда Он не пошлет горестей вашим детям.

Она снова схватила его за руку, скороговоркой повторяя слова благодарности.

Мехмет сделал шаг к выходу и попытался успокоить ее:

– Пожалуйста, не благодари меня больше. Обещай мне не отказываться от решения дать образование мальчикам. Я буду навещать вас время от времени, чтобы узнать, нуждаешься ли ты в чем-то? Ты не против?

Открывая дверь, она произнесла:

– Я обещаю вам, полковник. Они выучатся и станут важными людьми.

Затем она вспомнила что-то и сказала:

– Я каждый день молюсь, чтобы вы вернулись. Я молюсь и за вашу семью.

Когда отец и сын спускались по лестнице, она, набравшись смелости, крикнула им вслед:

– Может быть, в следующий раз он тоже будет здесь, чтобы познакомиться с вами!

Мехмет помахал ей рукой и, подталкивая сына, уселся с ним в коляску. Верочка и дети Евгения простились с ними весело. Сеит был поражен, увидев, как могут соседствовать бедность и веселье. Уже темнело, лошади зашагали по узким улочкам бедного района в направлении пышных проспектов центра Петербурга. Сеит рассматривал лицо отца. Он видел тихого, мягкого, но в то же время сильного и уверенного в себе мужчину. Каждый день он узнавал отца лучше, и чем больше он узнавал отца, тем больше гордился им. Он кинул последний взгляд на удалявшийся старый маленький дом.

«Бедный Евгений, – подумал он про себя, – бедная Верочка… и бедные дети».

Некоторое время отец с сыном не разговаривали. Мехмет первым нарушил тягостное молчание, назвав кучеру адрес, а затем, чувствуя любопытство сына, объяснил:

– Теперь мы едем к Моисеевым. Он был моим однокашником в юнкерском училище. Мы выросли вместе. Затем он поступил на флот и дослужился до капитана 2-го ранга. Его эскадра первой вступила в бой в японскую войну. Они был среди тех, кого японцы атаковали 8 февраля. За несколько дней до того, как я уехал домой в Крым на твое обрезание, он был ранен.

– Тяжело ранен?

– Думаю, что он никогда не сможет больше служить во флоте.

– Скажи мне, кто прав был в той войне, отец? Мы или японцы?

– Когда идет война, что бы ни было причиной, обе стороны должны быть уверены, что они правы. Только история скажет, кто был прав, а кто ошибался.

– Ты тоже пойдешь на войну?

– Солдат идет, куда ему приказывают. Ни один солдат не знает, куда его пошлет приказ.

– Где живут Моисеевы?

– У них хороший дом на одной из улиц неподалеку от Невского проспекта. Он из богатой семьи. Может позволить себе жить вольготно, не служа и не работая. Его отец и дед владели большей частью земли в промышленных районах города. Сергей был искателем приключений, поэтому решил пойти на военную службу. Его отец все еще жив. Когда здоровяк Сергей вернулся по ранению, отец чуть его не выпорол.

– За что?

– За то, что бросил счастье и роскошь городской жизни, для того чтобы рисковать жизнью в море.

– Почему ты называешь его «здоровяк Сергей»?

– Ты увидишь сам, какой он большой, но это не мешает его отцу время от времени устраивать ему взбучку.

Сеиту уже нравился Сергей Моисеев. Он не удержался от смеха, представив, как огромного человека наказывает его старик-отец.

– Не хихикай так, когда приедешь туда, а то будет неловко, – предупредил Мехмет сына и расхохотался сам. Затем предупредил еще раз: – Ты должен обращаться к нему – капитан Моисеев.

Он подмигнул и добавил:

– Ты знаешь, что военные любят, когда к ним обращаются по званию.

Сеит добавил:

– Как и аристократы.

Мехмет снова расхохотался в ответ на замечание сына. Затем спросил:

– Где ты это услышал?

– Ты как-то мне сказал, – парировал Сеит.

Мехмет улыбнулся, пытаясь вспомнить, когда же он так удачно выразился.

Увидев Моисеева, Сеит с трудом подавил улыбку, но послушно исполнил долг вежливости. Человек этот был невероятно велик ростом, так что отец Сеита, тоже высокий, рядом со своим другом казался карликом. Пышные усы Моисеева сливались с бородой, обрамлявшей его щеки. Черные глаза искрились. Сеит чувствовал доброту в его строгом взгляде. Он словно бы прилагал усилия, чтобы не выглядеть строгим, этот капитан Моисеев. Особенное легкомыслие, едва ли не ребячество, чувствовалось в том, как они с Мехметом пожали друг другу руки, и в том, как Моисеев подхватил Сеита на руки и подбросил в воздух. Сеит вообразил сцену, когда этот большой нарядный человек в форме бывал наказан своим низкорослым отцом, и захихикал. Низким, грудным голосом Моисеев сказал:

– Кажется, твой сын боится щекотки. – И поставил Сеита на землю. Сеит, оказавшись на полу, еле устоял на ногах. Внезапно он увидел удивленно поднятые брови своего отца. Мехмет слишком хорошо знал, что щекотки сын не боится и хихикает не из-за нее.

«Ладно, он еще ребенок», – подумал Мехмет. Он почувствовал, что не хочет, чтобы его сын внезапно стал взрослым.

– Вы двое так и собираетесь здесь торчать? – поинтересовался Моисеев.

Они прошли через стеклянные двери в гостиную. Большая гостиная за стеклянными дверями выходила на веранду и прекрасный сад. Обставлена она была диванами и креслами, покрытыми шелком и гобеленами. Красный был основным цветом в обивке, красивых коврах, обоях и тяжелых шторах. Мягкое дыхание вечера, доносившееся из открытых дверей, слегка шевелило эти бархатные шторы и легкий тюль. Большой концертный рояль стоял почти у самого выхода на веранду. На его яркой лакированной поверхности стояли семейные фото в серебряных рамках. Газовые лампы и вазы отражали все оттенки красного.

– Тут многое изменилось, с тех пор как я в последний раз здесь был! В самом деле, очень красиво! – воскликнул Мехмет.

Моисеев взял хрустальный графин с серебряного подноса на инкрустированной подставке. Наливая ликер в хрустальные рюмки, он сказал:

– Ты знаешь Ольгу, если она проживет год, не меняя обстановку, то умрет от тоски. Я уже сдался. Она делает все, как ей нравится. Ей это нравится, а мне…

Тут он махнул рукой. Передавая рюмку Мехмету, он продолжил:

– Добро пожаловать, друзья! За твое здоровье, дорогой друг!

– И за твое! – Мехмет поднял свою рюмку, сделал большой глоток и заметил: – Слава богу, у твоей жены хороший вкус. Так что тебе не на что жаловаться.

Капитан Моисеев отвел своего друга в угол, украшенный гобеленами:

– Я уже свыкся с тем, что мебель все время меняется, Эминов, а вот с тратами жены свыкнуться не могу.

Моисеев подозвал дворецкого, стоявшего наготове в дверях: – Скажи-ка, Фрол, чем мы можем угостить юношу?

Седой Фрол с непроницаемым лицом был слугой опытным и знал, что, если звучит такой вопрос, это приказ.

– Как прикажете, сударь! – с поклоном произнес он и скрылся.

– Можешь выйти в сад, если хочешь, сынок, – сказал Мехмет. Сеиту предложение понравилось. Поблагодарив отца, он вышел.

– Мне очень нравится твой сын, Эминов, – сказал Моисеев, гляда на Сеита через стекло веранды. – Он выглядит старше своего возраста.

– Он сильно вырос за последнее время, Сергей. Хотя как взрослый он ведет себя с детских лет.

Глаза Моисеева затуманились, он вздохнул и произнес:

– Хотел бы я иметь сына, похожего на твоего. Я завидую тебе, ты счастливчик.

Мехмет знал, как тоскует его друг по сыну, ведь у Моисеевых на протяжении долгих лет брака, несмотря на все усилия, не было детей. Он попытался сменить тему:

– Но, Сергей, когда ты женился на самой красивой девушке Москвы, ты думаешь, мы не завидовали?

Сергей Моисеев тут же позабыл о грусти, улыбнулся, похлопал друга по плечу.

– Конечно, завидовали! – сказал он. – Нет, что, правда завидовали?

– Да еще как.

Мехмет с любовью посмотрел на своего друга, который взял себя в руки и снова хохотал, как мальчишка. Он привык к частым сменам настроения этого большого человека. Сергей в душе всегда оставался ребенком.

Они повспоминали о старых добрых днях, о женитьбе Сергея на Ольге Чичериной, о годах, проведенных вместе. Они с восторгом повторяли друг другу истории, а затем вместе хохотали над ними. Из сада, гуляя под фонарями со стаканом лимонада, который принес ему дворецкий, Сеит с изумлением следил за этими двумя закадычными друзьями. Будет ли у него такой же близкий друг, которого он будет так же любить и так же рад видеть даже спустя много лет?

Бутылка ликера опустела наполовину и разговор погрубел, когда дверь в гостиную внезапно открылась. Когда Ольга Чичерина-Моисеева вошла, всё в комнате: вся дорогая обстановка, картины, цветы в высоких китайских вазах – все поблекло по сравнению с ней. Сеит как раз возвращался в гостиную, когда увидел женщину, и замер. Ее черные волосы, уложенные на голове, спускались волнами к шее. Чуть раскосые глаза были цвета волос. Изумрудно-зеленое шелковое платье с открытыми плечами было отделано кремовыми кружевами у шеи и запястий. Большое колье и сережки с изумрудами, обрамленными бриллиантами, оттеняли белизну ее кожи. Она на мгновение остановилась в дверях и смотрела на гостей с легкой улыбкой, чтобы дать им заметить, как она удивлена видеть их. Затем быстрыми шагами, элегантно протягивая руки, направилась к Мехмету, который бросился к ней. Он поцеловал ее протянутую руку, и она сказала:

– Эминов! Добро пожаловать! Почему вы так давно не приезжали?

Она подставила ему щеку для поцелуя.

– Ты великолепно выглядишь, Ольга! Великолепно как всегда, – ответил он и легко поцеловал ее в щеку. В его голосе слышались извиняющиеся нотки.

Внезапно Ольга заметила Сеита. Радостно вскрикнув, она бросилась к нему. Она остановилась перед мальчиком и опустилась на колени, чтобы обнять его и поцеловать в щеку. Затем встала, не выпуская его рук, и, заглянув ему прямо в глаза, сказала:

– Боже! Какой прекрасный сын у Эминова! Какой милый! Ему, должно быть, сейчас столько же, сколько было всем нам, когда мы только познакомились! Да?

– Ему двенадцать, – отозвался отец, гордый за сына.

Сеит смутился, оттого что незнакомая женщина уделяет ему столько внимания, а особенно оттого, как пристально она смотрит ему прямо в глаза. Он покраснел.

– Мы были в том же возрасте, а годом позже встретили тебя! Нам было тринадцать, моя дорогая Ольга, – сказал ее муж. Ольгу нельзя было назвать очень красивой женщиной, но у нее был скрытый талант согревать все и всех, привлекать к себе внимание и своей оживленностью затмевать остальных. Несмотря на свой возраст, Сеит поддался чарам этой женщины с колдовскими глазами, чьи изящные белые руки не оставались в покое ни на минуту, словно в прекрасном танце, пока она говорила. Он заметил, что и отец смотрит на нее с восхищением и что ее муж все еще влюблен в нее. Между супругами почти не было разницы в возрасте, но из-за своих размеров он выглядел лет на десять старше. Она изящно опустилась в одно из кресел рядом с мужчинами. Небрежно поглаживая своими длинными, словно вырезанными из слоновой кости, пальцами колье, она спросила Мехмета:

– Скажи мне, Эминов, как прошла ваша с сыном поездка? Как твоя семья? Как новорожденный? Расскажи мне все. Умираю от желания услышать.

Ее голос звучал столь пылко, что Сеит был уверен – ей действительно хочется знать ответы на эти вопросы. Мехмет тоже знал, что интерес ее искренен, и рассказал обо всем подробно.

– Захиде шлет вам обоим любовь и свое почтение.

Когда Мехмет женился, Ольга и Сергей поехали в Алушту на свадьбу, а затем пригласили молодоженов в свою семейную летнюю резиденцию в Ливадии. В огромном прекрасном крымском особняке обе пары провели десять дней медового месяца, чудесные дни, которые им предстояло помнить всегда. Каждый раз, когда они встречались, разговор неизбежно переходил к воспоминаниям.

– Вы, такие большие и важные господа, даже не смогли нам, женщинам, вновь встречу устроить! Как же вам не совестно? – весело поддразнила Ольга мужчин.

– Не беспокойся, Ольга, моя дорогая, – сказал ее муж притворно обиженным тоном, – так как это большое неуклюжее тело теперь не годится для флота, я могу провести остаток дней в путешествиях. Обещаю отвезти тебя туда, куда ты хочешь. Если пожелаешь, вообще проведем в дороге всю жизнь и никогда не будем возвращаться в Санкт-Петербург.

Ольга вдруг почувствовала грусть в словах мужа. Она встала и направилась к нему. Обвила его руками и поцеловала в лоб.

– Сергей, милый, не грусти. Ты сделал все, что мог. Бог был милостив, и ты вернулся ко мне. Что бы я делала, если бы с тобой что-то случилось?

Взгляд Сергея вновь наполнился обычной веселостью. Он погладил ее руки большими ладонями.

– Не обращай на меня внимания! Когда мои раны заживут и швы снимут, я забуду обо всем, – сказал он, затем добавил: – Мое предложение в силе.

Их ужин, начавшийся довольно поздно, превратился в маленький праздник новой встречи и длился до раннего утра. Они предавались воспоминаниям и смеялись. Ольга смешно изображала жен нуворишей, недавно ставших членами высшего общества Санкт-Петербурга. Хотя Сеит не все понимал, он присоединился к общему веселью. Как этой женщине удается быть такой красивой, очаровательной и веселой одновременно? Его мать также была красива, но он никогда не слышал от нее смешных историй. После ужина они переместились из столовой в гостиную, и, пока мужчины опять наполняли рюмки ликером, Ольга прошла к роялю. Она подобрала юбку и села на мягкий бархатный табурет. Муж принес ей рюмку ликера. Она произнесла: «Спасибо, дорогой», сделала большой глоток и поставила бокал на серебряный поднос рядом с большим подсвечником. Ее оживление внезапно унялось. Теперь она стихла. Положив руки на колени, она ждала какое-то время, а затем подняла голову и закрыла глаза. Сеит увидел, что мужчины пристально смотрят на нее. Несмотря на свой возраст, он чувствовал, насколько эта женщина необычна. Даже легкие ее жесты привлекали внимание. Казалось, она собирается молиться. Ее спокойное лицо, освещенное только светом свечей, теперь выглядело гордым и уверенным. Пальцы ее коснулись клавиш, и она заиграла. Сергей и Мехмет стояли по обе стороны рояля с рюмками в руках. Сеит забился в большое кресло, внезапно почувствовав тоску по дому.

«Сколько времени пройдет, прежде чем я увижу маму? Как они сейчас там?» – спросил он себя. Хотя отец был рядом, Сеит вдруг почувствовал себя совершенно одиноким. Ему очень захотелось, чтобы на месте Ольги сейчас оказалась его мать. Но это было невозможно. Он с трудом сдерживал слезы. К счастью, в комнате царил полумрак и никто не обращал на него внимания. Ольга казалась единственным живым существом в этой комнате. Дрожавший свет свечей, пока она играла, навевал грусть. Сеит закрыл глаза, чтобы не заплакать, и вскоре заснул.

Когда пьеса закончилась, мужчины было зааплодировали, но Ольга прервала их, поднеся указательный палец к губам и указывая глазами на спящего мальчика. Хотя Ольга и находилась обычно в центре внимания, она всегда умела быть очень внимательна к другим. Она прошептала:

– Бедный, он, должно быть, очень устал. Как мы не подумали об этом? Как я невнимательна.

– Я уверен, мой сын очень рад, что провел эту ночь с нами, – возразил Мехмет.

Он протянул было руку, чтобы разбудить Сеита, но Ольга остановила его:

– Не буди! Я сейчас прикажу отнести его в постель.

– Не стоит этого делать, дорогая Ольга. Он теперь взрослый человек, может сам встать, пойти в свою комнату и заснуть там.

Голос Ольги был нежным, но властным:

– Что же это такое, Эминов? Разве ты не был ребенком? Разве ты не помнишь, как сладко спится в этом возрасте?

Сергей позвал слуг помочь отнести мальчика в спальню, затем улыбнулся и прошептал:

– Куда ему, Ольга! Мехмет эти годы давно позабыл.

– А ты сам? – спросил Мехмет, дразня друга.

На этот вопрос ответила Ольга, гладя мужа по щеке маленькой белой ручкой:

– О, он никогда не повзрослеет! Правда же, муж мой?

Капитан Моисеев искренне рассмеялся:

– Как замечательно, что мой отец и моя жена говорят обо мне одно и то же.

Появились дворецкий со слугой, и по знаку полковника они подняли мальчика и вынесли. Ольга тихо сказала им:

– Уложите его в постель, переодев в пижаму, но осторожно, смотрите не разбудите его.

Мехмет хлопнул ладонью по лбу:

– Господи, Ольга! Ты приказываешь отнести взрослого мальчика в постель. Никто не будет носить его в постель в школе. Как этот мальчик станет солдатом, если так его баловать?

Сергей громко рассмеялся, выливая остатки ликера из хрустального графина в рюмку.

– Теперь ты видишь, почему я плохой солдат, Эминов?

Его жена с другом запротестовали, хотя и засмеялись вместе с ним.

– Что ж такое, этот графин никогда не бывает полным! – возмутился Сергей. – Фрол! Фрол!..

Жена мягко остановила его. Она забрала графин и поставила на столик.

– Хватит, дорогой. Нам всем пора отдыхать. Наш гость слишком любезен, но мы не можем требовать от него просидеть с нами всю ночь.

Полковник смотрел на Мехмета, прося поддержки, словно маленький мальчик в поисках сообщника. Мехмет пришел к нему на помощь, сказав:

– Может, и можно выпить еще по рюмочке напоследок… – но, заметив недовольный взгляд Ольги, продолжил: – Но лучше пойти спать.

Сергей Моисеев смешно наморщился, показывая, что сдается:

– А! Я вижу, что моя дорогая Ольга сумела приручить и тебя тоже. Ладно! Что нам остается? Только повиноваться и отправиться в постель.

Затем добавил мягко, чтобы не обидеть ее:

– Ради всех святых, Эминов, иногда я задаюсь вопросом, что требует больше дисциплины – воевать в Порт-Артуре с адмиралом Алексеевым или быть здесь с моим адмиралом Чичериной-Моисеевой.

Ольга сказала кокетливо:

– Надеюсь, это не единственное различие между Алексеевым и мной.

Все трое вышли из гостиной, все еще смеясь. Ольга шла посередине, между двумя старыми друзьями. Они вместе поднялись по лестнице и разошлись по своим комнатам. Эту ночь они провели чудесно.

Когда Сеит проснулся на пахнущих розами белых льняных простынях и подушках, он в первый миг решил, что снова дома в Алуште. Он совершенно не мог вспомнить, как оказался в этой комнате в постели. Выспался он великолепно. Он сел и осмотрелся. Вспомнить хоть что-то о комнате, в которой он находился, все равно не получалось. Последнее, что он помнил, – как задремал в огромном бархатном кресле. Остальное было покрыто тьмой. Внезапно он испугался, что отец уехал, выскочил из постели и принялся искать свой чемодан. Когда он наконец нашел его, то увидел, что тот пуст. Его одежда висела в шкафу, ботинки были начищены. Он спешно оделся, торопясь отыскать отца. Когда он причесывался, раздался стук в дверь, и он услышал шепот Ольги:

– Сеит, ты проснулся?

Его имя, произнесенное по-русски, звучало иначе, но было приятно для слуха. Подбежав к двери, он ответил:

– Да, госпожа Ольга.

Он открыл дверь, за дверью стояла улыбающаяся Ольга. Она была одета в простое утреннее бледно-розовое платье. Шея и уши были украшены жемчугом.

– Доброе утро, Сеит! Я рада, что ты проснулся. Сегодня прекрасная погода, и я не хочу, чтобы ты пропустил завтрак в саду.

Ольга излучала такую красоту и энергию, что Сеит покорно взял ее за руку и последовал за ней вниз по лестнице.

– Ты хорошо отдохнул? – спросила она.

– Да, сударыня, – ответил он слегка смущенно.

– Ты вчера так устал, что заснул прямо в кресле?

Сеит, стыдясь, что заснул в доме, где оказался впервые, спросил:

– Наверх меня отец отнес?

– Нет, наши слуги помогли тебе.

Как добра была Ольга! Так добра, что не сказала ему, что его отнесли наверх как ребенка. Сеит чувствовал, что уже очень привязан к этой теплой энергичной женщине, крепко сжимавшей его руку. Он почувствовал себя спокойнее и спросил:

– Госпожа Ольга…

Ольга остановилась и перебила его:

– Не госпожа Ольга, Сеит. Я хотела бы, чтобы ты звал меня тетя Оля. Мы очень давние друзья с твоими родителями. Сергей и Мехмет как братья с тех пор, как познакомились в двенадцать лет.

Тут она рассмеялась:

– Знаешь, какие секреты скрывают эти двое? Секреты, которых не знаю ни я, ни Захиде.

Сеит понял, что она говорила о его матери.

Они вышли на веранду. Сеит увидел отца, беседовавшего с полковником.

– Так о чем ты спрашивал?

– Ни о чем, госпожа Ольга… – он осекся, увидев поднятые брови Ольги, и поправился: – То есть… тетя Оля.

Ольга погладила его по голове:

– Не забывай, что здесь, в Санкт-Петербурге, дядя Сергей и я самые близкие тебе люди после отца. Мы – твоя вторая семья, и здесь твой дом. Договорились, Сеит?

Мальчик был очень рад ее словам. Глаза его заблестели, он кивнул и сказал:

– Спасибо, тетя Оля.

– Похоже, моя жена покорила сердце еще одного мужчины, – улыбнулся Моисеев.

– Мне жаль тебя, – парировал Мехмет. – Всю свою жизнь ты проводишь в ревности.

Ольга спросила, подходя:

– Над чем это вы оба смеетесь?

– Мы говорим о том, что твоя красота способна увлечь мужчину в любом возрасте, – ответил ее муж.

Ольга указала Сеиту на место рядом с собой. Разливая чай из фарфорового чайника, она продолжала говорить, не отрывая взгляда от чашек:

– Подожди всего несколько лет, Мехмет, и ты удивишься, скольких женщин покорит этот красивый юноша.

Комплимент заставил Сеита смутиться и покраснеть. Он сжал губы и посмотрел на отца. Сергей повернулся к жене:

– Моя дорогая, твои слова смущают молодого Эминова.

Ольга поставила чашку на стол и сказала Сеиту:

– Сеит, нет ничего постыдного в том, чтобы быть красивым и покорять сердца девушек.

Затем она с сарказмом, показывая на двух мужчин, добавила: – Если, быть может, ты не веришь в то, что я говорю, потому что я женщина, спроси этих двух красавцев.

– О, спасибо, меня наконец тоже назвали красавцем.

Все рассмеялись шутке Сергея. Некоторых шуток Сеит упорно не понимал, поскольку у них в доме так не разговаривали, но он чувствовал себя все спокойнее. Все эти разговоры, должно быть, были нужны для его взросления, думал он. Более того, если бы в них было что-то стыдное или недостойное, отец их не позволил бы.

Общаться с Моисеевыми было так приятно, что Сеит совершенно позабыл о времени. Муж и жена рассказывали забавные истории или анекдоты, заставляя его смеяться. В их доме не чувствовалось той всепоглощающей грусти, которая бывает в бездетных домах, наоборот, он был полон жизни и смеха.

На второй вечер после их приезда Сеит узнал, что на следующий день он отправится на учебу.

– Теперь я там останусь, отец? – спросил он.

– Нет, сынок, – ответил Мехмет. – Завтра – формальности. Тебя осмотрит врач.

– Я совершенно здоров.

– Да, я знаю. Но этого не знают в твоей школе.

Капитан Моисеев, сидя, как всегда, с бокалом, улыбнулся: – Чем ты здоровее, тем лучше служишь.

– А что, если я заболею?

– Тогда тебя отчислят. Отправят домой, как только начнешь болеть.

Тут вмешалась Ольга:

– Ну что вы рассказываете ребенку, который еще даже кадетскую форму не надел! Будущий генерал, никто тебя не отчислит! Сам сможешь выйти в отставку, когда пожелаешь.

Капитан вновь помрачнел. И вздохнул:

– Какая разница, велят тебе уйти или сам уходишь по своей воле? Половина моих ребер осталась в Порт-Артуре.

Он рассмеялся, будто сказал что-то смешное:

– Ну да ладно: голова на месте, ноги носят, руки работают. Ольга права, Господь благословил меня.

Супруга подошла к нему, и, чтобы успокоить, поцеловала в щеку, и прошептала:

– Я тоже, Сергей, благословлена Богом, потому что Он вернул тебя мне.

Она попыталась развеять повисшую в воздухе грусть:

– Хватит уже вздыхать! Лучше расскажите мальчику о ярких сторонах военной службы.

Она повернулась к Сеиту и, решив, что он напуган, попробовала успокоить его:

– Не слушай их, Сеит, все военные одинаковы. Они хотят, чтобы все думали, будто их дело самое трудное на земле. Ты видел, как прошлое забавляет их. Дядя Сергей рассказывает это, чтобы проверить тебя, поверь мне.

Сеит был уверен, что капитан говорит правду, но мягкий шутливый голос Ольги отвлек его от мыслей о том, что чувствуешь, когда твое тело разрывает шрапнель. Тем временем беседа перешла на тему невест Москвы и Петербурга.

– На выходных, в увольнительной, будешь приезжать к нам. Пообещай мне, – сказала Ольга. – Тебе не нужно будет все время бывать дома в Коломне. Знай, мы здесь и всегда ждем тебя. Хорошо, дорогой мой?

Сеит посмотрел на отца, не зная, что ответить. Мехмет сказал:

– Спасибо, дорогая Ольга. Мы в долгу перед тобой. Конечно, здесь тоже его дом, но ему нужно время от времени бывать и у себя. Он пробудет в Петербурге не один год. Так что времени хватит на все.

Сергей, улыбнувшись, кивнул:

– Конечно. Достаточно времени, чтобы побывать везде.

Сеит не понял, почему они улыбаются. Ожидание завтрашнего дня волновало его.

– Я правда увижу царя? – спросил он.

– Для начала нам надо подготовить тебе форму. Затем, когда он вызовет меня, я возьму тебя с собой.

Той ночью Сеит не сомкнул глаз. С первыми лучами солнца отец вошел в комнату, чтобы разбудить его, Сеиту показалось, что он только лег спать, глаза горели, голова болела.

– Не смог заснуть, да? – спросил отец.

Сеит посмотрел на отца сонными глазами и кивнул. В тот момент ему хотелось только одного: уронить голову на подушку и снова уснуть. Он повернулся было на другой бок. Но голос отца вернул его к действительности.

– Сеит Эминов! Хочу напомнить тебе, что с сегодняшнего дня начинается твоя служба в армии.

Сеит выскочил из кровати, но так быстро, что не удержал равновесия и вновь упал на кровать. Мехмет со смехом потрепал сына по плечу и сказал:

– Ну-ка немедленно собирайся. Мы выезжаем через полчаса. Сеит пытался торопливо умыться и одеться. В спешке он перепутал петли пуговиц, выронил щетку, пытаясь расчесать волосы, и чуть было не надел правый ботинок на левую ногу. Он был так взволнован, что к тому времени, как оделся, окончательно взмок. За столом все давно завтракали – и отец, и Моисеевы – и ждали его. Он извинился за опоздание и сел. Ольга, несмотря на то что накануне ночью всех развлекала песнями и игрой на пианино, выглядела свежей и весело приветствовала Сеита.

– Доброе утро, молодой Эминов. Сегодня ты должен поесть сытнее, чем обычно. Тебя ждет трудный день.

Она сделала знак слугам подать Сеиту завтрак. Тот предпочел бы ехать и без завтрака, ведь от бессонницы и волнения его слегка мутило, ему не хотелось даже смотреть на блины, булочки, колбаски и яйца, разложенные на его тарелке. Должно быть, все муки отразились в какой-то момент на его лице, так что Сергей заметил:

– Дорогая Ольга! Что-то говорит мне, что в этот волнующий день наш юный друг едва ли сможет много съесть. Думаю, не стоит его заставлять.

Ольга заметила благодарный взгляд, который Сеит бросил на ее мужа.

– Конечно, дорогой, пусть ест, сколько захочет.

Ольга чувствовала, что этот мальчик может заставить ее забыть тоску по нерожденным детям, поэтому она не хотела ставить под угрозу симпатию, возникшую между ними. Она продолжила:

– Если тебе не нравится, не ешь ничего, Сеит. Может, ты просто хочешь немного фруктов.

Сеит ограничился чашкой чая и яблоком. Мехмет в изумлении смотрел, как его друзья приняли мальчика, словно собственного сына, и уже спорят из-за него. Он был отцом Сеита, но никто даже не подумал спросить его мнение.

В последний момент Сеит понял, что это еще не прощание. Капитан решил присоединиться к ним по случаю важного события, а Ольга решила съездить в город, по магазинам и гостям. Выехали они вместе.

Они проехали перед царским Зимним дворцом и через некоторое время повернули направо в огромные арочные ворота. Охрана пропустила их – Мехмета здесь знали. В конце большого двора они остановились перед большой дверью с мраморными колоннами. Сергей и Мехмет вышли. Сеит собирался сделать то же самое, но Ольга удержала его, притянула к себе и поцеловала:

– Нечего волноваться. Успокойся. Сегодня особенный день, попытайся прожить каждый его момент, радуясь и наслаждаясь. Вечером я хочу услышать все подробности до мелочей.

Она поцеловала его в щеки и смотрела, как он выходит из экипажа. И муж и жена чувствовали себя в этот момент так, будто отправляют в училище собственного сына. Ольга помахала мужчинам, и экипаж отъехал.

Сергей посмотрел ей вслед с любовью и тоской.

Сеит, Мехмет и капитан Моисеев прошли второй пост охраны. Мальчику казалось, что взрослые хорошо знают это здание. Они уверенно шагали по лабиринту коридоров, отдавая честь другим людям в форме, которые отдавали честь в ответ. Сеиту не верилось, что эти два серьезных человека в военной форме были теми веселыми людьми, с которыми он находился два последних дня. Стук их каблуков по мраморному полу отражался эхом в большом здании дворца. Было так тихо, что собственное дыхание показалось мальчику слишком громким. Не проронив ни слова, они остановились перед большой дверью. Дверь отворилась. Мехмет вошел, Сергей последовал за ним, мягко подталкивая Сеита вперед. В дальнем конце большого кабинета за столом сидел толстый человек в форме, погруженный в бумаги. Он поднял голову, и его лицо озарилось.

– Эминов! Моисеев! Пожалуйста, входите!

Он был так же дороден и высок, как Сергей Моисеев. Сеит чувствовал себя Гулливером в стране великанов. Он не знал, что делать, где стоять и куда спрятать руки.

– Приветствую тебя, Валерий!

Мехмет схватил протянутую руку человека обеими руками и энергично потряс, что говорило об их очень близкой дружбе. Затем он представил Сеита:

– Мой сын Сеит Эминов, твой новый ученик.

– Сеит, это полковник Валерий Паустовский, командир твоего училища. Мой очень близкий друг. Не забывай, однако, что, как только ты наденешь форму, ты станешь обычным учеником. Ни одна твоя ошибка не останется безнаказанной. Не рассчитывай, что станешь любимчиком.

Сеит смотрел на все с широко раскрытыми глазами. Он потерял дар речи. Вмешался капитан Моисеев:

– Я уверен, что Сеит не допустит ошибок. Правда, Сеит?

Мальчик кивнул. Откуда ему знать, с какими трудностями он столкнется. Что он мог ответить?

– Добро пожаловать к нам, – сказал полковник Валерий Паустовский, явно пытаясь быть ласковым с сыном своего друга, хотя командный голос ему смягчить так и не удалось.

– Спасибо, – проговорил Сеит.

– Садитесь-садитесь! Я прикажу принести все необходимые документы. Мы можем поговорить, пока ты заполняешь их.

Говоря эти слова, он позвонил в настольный звонок и откинулся на спинку. В дверях появился ординарец, щелкнул каблуками и замер в ожидании. Ординарец был очень молод. Сеит попытался определить его возраст, но не смог. Форма меняет людей. Он гадал, будет ли он когда-нибудь таким же высоким и красивым, как этот военный?

– Юсупов, принеси мне бумаги для зачисления на первый курс.

Сеит пристально следил, как молодой ординарец щелкнул каблуками, лихо крутанулся на каблуках, еще раз щелкнул ими и вышел из комнаты. Через минуту он вернулся с бумагами и вновь вышел, каждый раз в точности повторяя движения. Полковник Паустовский проверил, все ли в порядке, передал бумаги Мехмету, освободил немного места на столе, снова пригласил отца с сыном сесть в свободное кресло и заполнить бумаги.

Мехмет сделал, как было сказано. Тщательно просмотрел бумаги, взял со стола перо, обмакнул в чернильницу и начал сам, за сына, быстро заполнять графы. Сеит внимательно следил за рукой отца, пытаясь по движению пера угадать, что тот пишет, но тщетно.

– Все готово. Проверь, Валерий, нет ли ошибок, – проговорил наконец, Мехмет, подписывая последнюю страницу. Полковник кивнул, прервал разговор с Сергеем и пробежался глазами по бумагам.

– Все в порядке, Мехмет. Я напишу записку доктору Карлову. Он примет вас без очереди.

– Хорошо бы, Валерий. Спасибо тебе.

Полковник Паустовский вынул из стола какой-то бланк с печатью, написал на нем несколько строк и передал записку Мехмету.

– Пожалуйста, передай ему мои извинения. Мы давно не виделись.

С этими словами он выбрался из-за стола и уселся в одно из кресел рядом с приятелями. Положив ногу на ногу, он продолжил говорить, но уже серьезно:

– Японская война… не дает никому дышать.

– Какие последние новости?

Впервые за долгие месяцы и Моисеев проявил интерес к войне.

– Нерадостные, – сказал полковник Паустовский. – К несчастью, мы в плену ошибочного мнения, что наша армия всегда побеждает.

Мехмет, который довольно долгое время был вдалеке от событий и штабных новостей, понял, что чего-то не знает.

– Что ты имеешь в виду, Валерий?

– Я не хочу расстраивать тебя, Эминов, но, между нами говоря, один из главных виновников этой войны – Безобразов.

– Не понимаю, Валерий. Как он-то связан с началом войны? Способен ли он повлиять на такое важное решение, как начало войны?

– Связь его заключается в том, что он и Плеве полагали, что западный берег реки Ялуцзян должен стать русским. Они оба стали движущей силой войны и дали народу общенациональную идею, чтобы отвлечь от внутренних проблем. Ты слышал, конечно, что Плеве застрелили в июле. Теперь такое может случиться с любым из нас, потому что любой, кто рядом с царем, получает больше врагов здесь, чем на фронте. Ближайшим другом и доверенным лицом Плеве был Победоносцев.

– Он все еще является советником царя? – спросил Мехмет.

– Царь считает, что нет причин его убирать. Его главное желание – отвлечь людей войной и увести их с улиц. Войной он надеется заглушить их голоса.

– Юлиевич был против всего этого…

Криво усмехнувшись, полковник ответил:

– Да, но он продержался до августа и потерял пост министра финансов. Никто не может устоять против Победоносцева.

– Ты хочешь сказать, что Победоносцев использует идеалы Плеве и Безобразова для достижения собственных целей?

– Это так. Если кто-нибудь услышит, что я говорю такое, меня завтра же отправят в Сибирь.

– Фактически мы проиграли войну с самого ее начала, когда погиб «Петропавловск». Я боюсь, что души адмирала Макарова и его шести сотен моряков никогда не простят нас, – сказал с горечью Моисеев.

– Так или иначе, Куропаткин осторожнее. Он атакует, только когда почувствует, что сильнее японцев.

Полковник Паустовский явно чего-то не договаривал. Мехмет догадывался о причине:

– Давай выкладывай, Валерий. Нас собираются отправить на войну, в бой? Ты много знаешь, наверняка что-то слышал о моей части.

– Я не уверен, до меня дошли только слухи. Практически каждую неделю на Дальний Восток отправляется эшелон. В любом случае сегодня все узнаешь сам.

Сеит, взволнованно затаив дыхание, слушал о том, что отцу нужно уезжать на войну, и поразился, какое спокойствие сохранял отец, как спокойно улыбался.

– Спасибо, Валерий. Благодаря тебе я во всем разобрался. Ты наверняка знаешь дату моего отъезда.

Валерий и Сергей заговорщицки переглянулись и улыбнулись.

– О нет! Не могу поверить! Ты тоже знал, Сергей? Мы столько времени провели у тебя дома за выпивкой и угощениями, а ты даже не проговорился? Вот это да!

– Не было смысла портить тебе настроение, Эминов. Ты бы все равно сегодня узнал.

Мехмет шутливо воскликнул:

– Спасибо, дорогие друзья, ну спасибо!

Они с Паустовским пожали друг другу руки на прощание.

– Зайди ко мне перед отъездом, Эминов, – попросил Валерий Паустовский. Его голос звучал очень тихо.

Сеит был в еще большей растерянности. Его мысли метались. Утром его единственной проблемой было то, что ему предстояло жить среди незнакомцев, он расстраивался, что будет разлучен с отцом. Теперь все это поблекло по сравнению с новостью: отец едет на войну. В какой-то миг ему захотелось взять отца за руку, чтобы почувствовать надежность ее тепла. Но он постеснялся это сделать.

От дверей училища они взяли экипаж до военного госпиталя. По дороге мужчины продолжили обсуждение предшествующих тем. Они упоминали имена, которые Сеит до того никогда не слышал. Хотя он пребывал в растерянности от всего нового, что происходило вокруг, он старался запомнить как можно больше.

День длился долго и уже порядком утомил Сеита. Осмотр у врача, посещение лабораторий, переходы по бесконечным коридорам и вновь осмотр заняли довольно много времени. После этого Моисеев пригласил их пообедать в ресторане. Ресторан оказался шикарным, публика – избранной. Для обеда, по правде говоря, было немного поздновато, но, учитывая хлопоты, которые им предстояли, в следующий раз они смогли бы поесть разве что к полуночи. Выйдя из ресторана, они отправили извозчика на адрес портного, а сами пошли пешком. Яркое солнце согревало воздух. Перейдя один из причудливых мостов над Невой, они оказались на соседнем острове. Им встретилась молодая пара с ребенком, которую поприветствовал капитан Моисеев. Молодые люди выглядели очень счастливыми и влюбленными. Женщина держала за руку маленькую девочку лет шести-семи. Девочка была в голубом платье, у нее были длинные светлые волосы, перевязанные голубой лентой.

После обмена вежливостями Мехмет и Сергей пошли дальше, не заметив, что Сеит остался. Он стоял как вкопанный, глядя на маленькую девочку. Когда она проходила мимо, их взгляды на мгновение встретились, и Сеиту так понравились ее глаза, что ему тут же захотелось непременно увидеть ее лицо вновь. Это чувство он испытал впервые в жизни. Он не хотел потерять эту маленькую девочку. А девочка в голубом, почувствовав его взгляд, обернулась, посмотрела на него кокетливо и одновременно робко, а затем повернулась к матери. Сеит рассердился на себя за то, что не сумел справиться со смущением. Голос отца вернул его к действительности.

– Сеит, ты идешь с нами?

Он тут же взял себя в руки и побежал к отцу. У портного, пока с него снимали мерки для формы, лишь одна мысль крутилась в его голове: о маленькой девочке в голубом платье. Увидит ли он ее вновь когда-нибудь? От этой мысли сердце его начинало биться быстрее. И он сразу решил, что это любовь. Пусть сейчас они оба слишком молоды, но они ведь когда-нибудь вырастут. Узнают ли они тогда друг друга? Погруженный в свои мысли, он не заметил, как прошел остаток дня. Когда они садились в экипаж, чтобы возвращаться домой, уже почти стемнело. Вначале они поехали в большой богатый дом в центре города, чтобы забрать Ольгу, затем отправились домой. А Ольга, несмотря на то что провела за разговорами с друзьями весь день, совсем не выглядела уставшей. Сев в экипаж, она повела непринужденный разговор. Ей не терпелось как можно скорее узнать все последние новости. Она тут же заметила перемену в мальчике: многолетний опыт и интуиция подсказали ей, что произошло нечто важное. Она немедленно заметила, что его задумчивый взгляд прикован к камням мостовой. Она спросила мужа:

– Может быть, случилось что-нибудь еще? Что-нибудь захватывающее и таинственное?

Моисеев тепло улыбнулся и жестом показал жене оставить мальчика в покое.

– Это все, что было сегодня, моя Ольга. Мы все тебе рассказали.

Они засмеялись, но Сеит был погружен в мысли о маленькой девочке в голубом, которую он, скорее всего, никогда не увидит. Чем больше он думал о ней, тем больше он хотел увидеть ее снова.

Тем вечером он чувствовал себя растерянным. Он провел длинный беспокойный день, узнал много нового и многому научился. Многое произошло в его жизни первый раз. Здесь люди жили, говорили, развлекались и тревожились иначе, чем в Алуште. Он узнал, что величие Российской империи, которую отец показал ему на карте, постепенно теряется в войне с Японией; есть люди, ненавидящие царя, и на улицах бывают демонстрации голодных бедняков. Так что годы в Санкт-Петербурге, которые он представлял себе как время учебы, тренировок и некоторых развлечений, будут полны неприятных сюрпризов. Тем вечером он проронил всего несколько слов, которые Ольга с большим трудом выжала из него. После ужина он быстро ушел спать. Во сне ему снилась маленькая девочка. Они оба были старше, и Сеит дарил ей цветы под плакучей ивой, в точности как на картинке на стенке сундучка, который он получил в подарок от царя на день обрезания.

Все последующие дни Сеит предавался мечтам, в которых смешивались волнение, радость, испуг и печаль. За неделю их пребывания в Санкт-Петербурге его официально приняли в юнкерское училище, портной закончил и прислал ему новенькую, с иголочки форму кадета, отцовский сапожник сделал ему пару сверкающих сапог, и в конце концов во всех этих нарядах он вместе с отцом удостоился приема царя. Царь произвел на Сеита огромное впечатление. В богато украшенной обстановке, в военной форме, Николай II показался ему приветливым, милостивым и добрым человеком, совершенно не похожим на рычащего деспота, каким его обычно изображали на улицах. Напротив, его голос и манеры были мягкими, он держался так, словно постоянно боялся обидеть собеседника. Царь Николай совершенно не мог оказаться человеком, который способен причинить кому-либо вред. Сеит решил так не просто потому, что царь проявил к нему личный интерес, а потому, что он не мог не заметить – глаза царя сияли, когда Николай говорил о детях. Во время разговора царь называл Мехмета другом и говорил с ним как с равным. В какой-то момент царь подошел к цветам, стоявшим на окне, и внимательно рассмотрел несколько листков. Все эти детали не прошли мимо Сеита и вызвали в нем симпатию к этому человеку. В глазах правителя великой Российской империи Сеит увидел печаль от неизлечимых скорбей и пожалел его из-за всех сплетен, которые разносили о нем люди. Весь их визит ко двору царя Николая II занял полчаса. Покинув дворец, они пошли по Дворцовой площади в сторону Невского проспекта под впечатлением от приема.

– Он всегда такой грустный? – спросил Сеит.

– У него много причин для этого.

– И нет ни одной причины быть веселым?

– Конечно, есть. Но я думаю, что причин для грусти больше.

– Но ведь Бог дал ему так много, так почему он не может быть счастливым?

– Ты прав, Бог дал некоторым больше, чем другим. Титулы, дворцы, удача могут даваться некоторым с рождения. Но это говорит о том, что человек должен быть способным владеть всеми этими вещами и разумно управлять ими. Если условия для всего этого неподходящие, то дворцы и богатство принесут много горя вместо счастья.

– Ты думаешь, так случилось с царем?

– Время покажет. Но я уверен, бывают минуты, когда он с радостью бы выбрал судьбу простого садовника своего парка в Ялте.

– Откуда ты знаешь?

– Как-то раз он был сильно подавлен и сам сказал мне об этом.

Сеит представил себе великого царя простым работником на их виноградниках в Алуште и улыбнулся.

Позже, когда они садились в экипаж, чтобы ехать на ужин к Моисеевым, разговор перешел на более приятные темы.

За эти несколько дней Сеит узнал больше, чем за все годы, проведенные в Крыму. Он научился, что радости и печали в жизни людей чередуются и что он сам не исключение, несмотря на то что ему всего двенадцать лет. Стоило ему обрадоваться чему-то, как случалось что-то грустное, портившее радость.

На следующий день Сеит заранее сложил в чемоданчик вещи, которые собирался взять с собой в училище. Накануне отец ездил по делам. Он вернулся довольно поздно с известием, что получен приказ отправляться на Японский фронт. Ему предстояло покинуть дом еще до рассвета. Эта новость потрясла всех, особенно Сеита. Он с трудом сдерживал слезы. Сеит надеялся, что отец будет присутствовать на церемонии его приема в юнкерское училище, и так расстроился, что спрятался у себя в спальне.

Через некоторое время Мехмет пошел наверх. Он увидел, что Сеит сидит на кровати в форме и сапогах. Он был задумчивым и молчаливым. Красный нос мальчика и опухшие глаза выдавали, что он долго плакал. Сердце Мехмета сжалось. Какой же его сын еще маленький и беззащитный! Завтра он начнет новую жизнь и останется совсем один. Он сел рядом с мальчиком:

– Как тебе идет военная форма.

Ответа не последовало.

Медленно и мягко отец сказал:

– Может быть, ты все же снимешь форму? Надень что-нибудь простое, и поедем к Моисеевым ужинать. Ольга сегодня велела приготовить роскошный ужин.

Сеит, шмыгнув, неслышно сказал:

– Я не голоден.

– Даже если ты не голоден, нам надо быть за столом. Сегодня особенный вечер, потому что завтра каждый отправится своей дорогой. Ты знаешь свою тетю Ольгу. Она так готовилась к твоему приезду, что ей будет больно, если ты не появишься. Едем, не будем огорчать ее.

– Ты… Когда ты едешь?

– У нас достаточно времени. Вообще нам следовало бы рано лечь спать, но сегодня вечером, думаю, о времени можно забыть. После ужина мы поговорим несколько часов, а затем попрощаемся. Я уеду до рассвета, пока все будут спать.

– Я не буду спать… Я поеду с тобой.

Мехмет обнял сына, притянул его к себе и долго целовал в голову.

– Это невозможно, сынок.

– Почему?

– Потому что нельзя победить, если каждый будет брать жену и детей на войну, вот почему.

– Но я хороший наездник.

– Конечно, но, чтобы стать хорошим военным, ты должен еще долго учиться. Война совсем не такая, какой кажется со стороны. Большинство солдат сражаются, потому что им приказали. Немногие понимают, почему они на фронте и что должны делать.

– Я очень хочу поехать туда, чтобы быть с тобой.

Мехмет взял сына за голову обеими руками, повернул его лицо к себе и, глядя ему в глаза, сказал:

– Сынок, твое место здесь. Ты должен пойти в училище. Однажды, если потребуется, ты должен позаботиться о своей матери, братьях и сестрах. У меня есть один совет: никогда не делай то, в необходимости чего ты не уверен. С завтрашнего дня ты должен принимать решения сам. Всегда помни, о чем я тебе говорил. Скоро ты станешь настоящим мужчиной.

– Я думал, я уже стал мужчиной, когда меня обрезали.

– Конечно. Обрезание было важным шагом. Но нельзя стать взрослым просто после какого-то события. Каждый прожитый тобой день, каждая пережитая тобой боль, каждое перенесенное тобой страдание делает тебя взрослее. Зрелость приходит медленно и постепенно. Не пытайся ускорить процесс. Старайся извлекать урок из всего, что ты делаешь. Не пренебрегай советами старших, а запоминай их. Придет день, и они тебе понадобятся.

Сеит понял, что этот сердечный разговор – последний перед разлукой. Он бросился в объятия отца. Они крепко обнялись и некоторое время сидели обнявшись. Мальчик плакал, но тихо, не желая открыто показывать свое горе. Мехмет зарылся лицом в мягкие волосы сына, думая о том, как будет тосковать по нему. Его сердце разрывалось от боли.

Той ночью у Моисеевых никто не лег спать.

Ольга пошла было к Сеиту, сидевшему в стороне от всех, надеясь успокоить его, но муж остановил ее:

– Оставь его одного, Ольга. Дай ему погрустить одному.

– Да, – сказал Мехмет, – ему сейчас лучше поплакать. Плач поможет.

– Ты прав.

Ольга села за пианино, ее пальцы побежали по клавишам. Они просидели почти до утра, разговаривая, и разговоры их были полны то грусти, то радости. Надеждам Мехмета уехать до рассвета, чтобы никого не будить, не суждено было сбыться. Ольга велела слугам быть наготове, попросила разбудить и ее. Так что всего через несколько часов после ужина был накрыт завтрак. Спустившись по лестнице, Мехмет увидел, что Ольга и Сергей ожидают его за накрытым столом.

– Аллах-Аллах, что вы здесь делаете в такой час? – воскликнул он.

– Неужели ты ожидал, что мы позволим тебе так просто уехать на войну, не попрощавшись, как положено, и не накормив на дорогу?

– Спасибо, Ольга, но к чему эти труды? Вы из-за меня не спали всю ночь.

– У нас для сна впереди много дней. О нас не беспокойся.

Ольга говорила самым нежным голосом. Было видно, как хозяева дома заботятся о дорогом друге. Нужно было еще кое-что сказать Мехмету, чтобы успокоить его перед дорогой. И это «кое-что» касалось Сеита.

– Не беспокойся о Сеите. Утром мы отвезем его в училище и будем присматривать за ним. Мы любим его, как родного сына, и позаботимся о нем, как о родном.

– Конечно, – с жаром подтвердил ее муж. – Не беспокойся о Сеите. Конечно, я не могу заменить тебя, но сделаю все, чтобы он не тосковал. Мы также будем сообщать Захиде о том, как у него идут дела, и делать все, что в наших силах, если Сеит или твоя семья будут в чем-то нуждаться. Ни о чем не беспокойся.

– Я написал Захиде письмо, которое оставляю вам. Отправьте ей. Боюсь, что это известие поразит ее. Она не была готова к такому. Мне надо было бы съездить в Алушту еще раз.

– Доброе утро!

Повернувшись, они увидели Сеита, стоявшего на пороге в полной форме. Он словно бы повзрослел на несколько лет.

– Доброе утро, Сеит. Доброе утро, мой дорогой.

Ольга позвала его к столу, стараясь, чтобы ее голос звучал весело и беззаботно. Она не могла поверить в свершившееся превращение. Разве не тот же мальчик, который всхлипывал в углу всего лишь несколько часов назад, стоял сейчас перед ней? Теперь она понимала: отныне глаза, взгляд которых стал гордым и жестким, не могут плакать.

Завтрак был быстрым и грустным. Настало время прощаться, но все хранили молчание, не зная, что сказать. Наконец Мехмет нарушил тишину. Обняв и поцеловав друзей, он повернулся к сыну, ожидавшему своей очереди. Отец и сын сжали друг друга в объятиях. Сергей пытался сглотнуть комок в горле, Ольга смахнула платочком слезы. Мехмет и Сеит стояли обнявшись некоторое время, смакуя последние секунды близости, желая, чтобы время остановилось. Сеит в ту минуту был очень похож на отца.

Мехмет неохотно разжал руки, поцеловал сына еще раз, в лоб, и когда они посмотрели друг другу в глаза, оба поняли, что не остается больше ничего, как сказать «прощай».

– Я напишу тебе, как только смогу. Позаботься о себе, будь хорошим учеником. Помни, о чем мы говорили. Благослови тебя Аллах, сынок!

Голос Сеита был едва слышен:

– И тебя, папа…

Не было смысла затягивать. Эминов прыгнул в коляску, которая поехала в направлении железнодорожного вокзала.

В Санкт-Петербурге по утрам уже было темно, сыро и холодно. Пахло осенью. Сеит остался вдали от семьи, от отцовской дружбы и поддержки. Новая жизнь, которая сначала казалась такой веселой и беззаботной, теперь была совсем другой. Даже солнце, ободрявшее его своим светом и теплом, уступило место осенней хмари. Все в одночасье сильно изменилось. Чувство одиночества охватило Сеита, по спине пополз холодок. Он вспомнил слова, которые отец произнес, когда они покидали дом в Коломне:

– Ты должен взрослеть быстрее своих братьев.

Может, отец предвидел этот момент? Конечно, предвидел. Сейчас Сеит знал наверняка только одно: за всю свою жизнь он ни разу не был так одинок. Он не знал одной важной вещи: одиночество всегда будет важной частью его жизни и подчинит своей власти все его будущие дни.

 

Глава 7

Рождество 1904 года

Санкт-Петербург

В декабре 1904 года, за неделю до Рождества, в Санкт-Петербурге стояла, как обычно, холодная и снежная зима – одна из тех, к которым здесь привыкли. Весь в снегу, город выглядел словно сказочный, как на картинке в книге. На главных улицах, у входов в роскошные магазины и рестораны царила праздничная лихорадка. Сани и коляски скользили и катились по утоптанному снегу. Топот копыт смешивался со звоном колоколов. На площадях и углах улиц в оловяных жестянках пылали костры, вокруг которых грелся уличный люд. Кое-где на аккордеонах, балалайках, скрипках играли и пели музыканты, добавлявшие праздника атмосфере Рождества и мечтавшие о нескольких лишних копейках или, если повезет, рубле к празднику.

Юный кадет выпрыгнул из коляски с небольшим чемоданом в руках. Он поднял воротник шинели, чтобы защититься от холода, и медленно пошел по улице, разглядывая витрины магазинов. Блистающий город со всем своим шумом, огнями и цветами очаровал его. Он и коляску отпустил, не доехав до цели – дома Моисеевых, – чтобы насладиться всем этим. Он остановился у витрины антикварного магазина, затем у лавки музыкальных инструментов, украшенной рождественской мишурой, и засмотрелся.

Магазины были дорогими. Это было ясно по тому, как были одеты покупатели и с каким почтением вели себя с ними приказчики. Усатые швейцары в разноцветных ливреях пропускали настоящих покупателей внутрь, ловко отделяя их от праздных зевак и удерживая тех снаружи. Юноше стало неловко стоять среди последних и глазеть в витрину магазина, в котором он не собирался ничего покупать, и он отправился дальше. В нескольких шагах впереди по улице развлекали прохожих уличные музыканты – парень и девушка, явно брат и сестра. Парень играл грустную мелодию на балалайке, а девушка трогательно пела. На голове у нее был платок, расшитый цветами. Костер, около которого они стояли, отражался на ее бледном восковом лице. Взгляд ее был таким грустным, что казалось, она вот-вот заплачет. Сеит некоторое время наблюдал за ней, опасаясь, что она зарыдает. Девушка и ее песня пробудили в нем чувство одиночества, которое он пытался подавить. Он вышел из задумчивости, когда песня кончилась. Несколько человек зааплодировали. Некоторые слушатели кинули мелочь в шапку, с которой девушка обошла их. От аплодисментов она полностью преобразилась. Теперь она улыбалась самой теплой улыбкой. Сеит очнулся от задумчивости. Он вынул несколько монет из кармана и тоже положил в шапку, глядя девушке, теперь беспечно улыбавшейся, в глаза, потом зашагал в сторону дома Моисеевых. Он шел туда второй раз с тех пор, как поступил в юнкерское училище. Он мог бы брать увольнение каждые выходные, если бы хотел. Но он сам решил не пользоваться этой привилегией и оставаться в училище, чтобы быстрее привыкнуть к новому окружению. По просьбе его отца полковник Паустовский организовал частные уроки для него. В выходные Сеит изучал в дополнение к общей программе классическую русскую литературу, французский и немецкий языки. Он понял: чтобы быть успешным среди других кадетов, для которых русский был родным, он должен заниматься вдвое больше и обойти остальных. Учеба была трудной, но он не жаловался. Он был на хорошем счету в классе. В спорте, особенно на занятиях конной езды, он был намного лучше других. Его жизнь состояла из учебы, занятий и экзаменов. Он сильно тосковал по дому, матери, отцу, братьям и сестрам. Чем больше он предавался школьным делам, тем меньше времени у него оставалось на тоску. В редкие свободные минуты из опасения столкнуться с мыслями об одиночестве он уходил с головой в книги и читал, пока не засыпал. Моисеевы, относившиеся к нему как к родному сыну, хотели, чтобы он навещал их чаще, но уважали его целеустремленность и не настаивали.

Никто ничего не слышал про полковника Эминова с момента его отъезда на фронт. Вместо того чтобы ждать новостей от солдат, вернувшихся с фронта, лучше было бы написать письмо и отправить его со свежими частями, отправлявшимися каждую неделю. Правда, вероятность того, что письмо попадет к адресату, была очень мала. Сеит хорошо владел собой днем, но сильная тоска по отцу брала над ним верх в его снах, над которыми он был совершенно не властен. Это чувство отличалось от тоски по семье, оставшейся в Алуште. Мать, братья и сестры были дома, в безопасности и вместе. Где был отец, как он жил и был ли он жив вообще – Сеит не знал. Одна мысль о том, что отец может не вернуться, превращала его сны в кошмар. Ему недоставало отцовской любви, дружбы и советов. Он опасался, что частые визиты к Моисеевым могут растревожить его одиночество и доставить беспокойство хозяину и хозяйке, так что он откладывал визиты к ним. Наконец наступил конец года. Юнкерское училище закрывалось на рождественские каникулы, все кадеты должны были разъехаться. Для Сеита этот праздник был внове. Он был мусульманином по рождению, и в Крыму они Новый год и Рождество не отмечали. В училище, однако, какой бы ни были кадеты веры, они должны были следовать русскому православному календарю, принятому в армии, хотя были совершенно свободны исповедовать свою веру. Училище, ставшее домом для кадетов со всех краев огромной империи, было плавильным котлом культур и религий. Теперь он жил вместе с христианами, и его лучшие друзья пригласили его провести Рождество с ними. Однако он не мог обидеть дядю Сергея и тетю Ольгу. Он решил, что попытается насладиться каникулами. Он не должен заставить Моисеевых пожалеть о том, что они пригласили его. Теперь, впервые за много месяцев, он стоял перед их дверью, стряхивая снежинки с шинели, дожидаясь, пока откроют.

Ольга и Сергей так обрадовались, будто увидели на пороге собственного сына. В холле стояла большая елка, и гостиная тоже была тщательно украшена. Лестницу обвили красные сатиновые ленты и цветы. Слуги носились туда и сюда, готовя большой праздник. Моисеевы обняли Сеита, будто он был маленьким ребенком, и отвели его в гостиную. Их лица светились счастьем.

– Ах, Сеит, я не могу выразить тебе, как мы счастливы, что ты пришел, – сказала Ольга. – В такое время нельзя быть одному. Я обещаю, что тебе будет весело. У нас на Рождество в гостях – молодежь. Несколько очень хорошеньких девушек. Я уверена, тебе понравится. А теперь садись и расскажи нам об учебе. Как ты учишься? Кто твои учителя? С кем ты дружишь? Дядя Сергей регулярно приносит известия о тебе и твоем училище, но я хочу услышать их прямо от тебя.

Сеит улыбнулся Сергею Моисееву. Он почти забыл взгляд этого веселого человека. Этот взгляд дарил ему ощущение дома и безопасности. Он был счастлив знать, что здесь его любят и рады видеть, и он в свою очередь любил этих людей, которые стали ему родными. Первоначальная сдержанность испарилась, и Сеит принялся рассказывать свою историю с того дня, как капитан Моисеев проводил его в юнкерское училище, не упуская ни малейшей детали. Ольга жадно слушала. Разговор затянулся до самой ночи. Сеит понял, что его место в семье Моисеевых стало таким же важным, как место его отца. Моисеевы тоже решили, что он очень повзрослел и стал очень решительным для своего возраста.

Позже Сергей сообщил хорошие новости: оказывается, Мехмет передал через общих друзей, которые только что вернулись с фронта, три письма – одно для Сергея, одно для Захиде и одно для Сеита. Сеит прочел письмо несколько раз. Его глаза светились счастьем. Письмо было коротким. Эминов писал, что они часто меняют расположение, он не знает, когда вернется, но совершенно здоров и счастлив получить письмо от Сеита, отец гордится успехами сына и сильно скучает по нему.

«Я верю в тебя, сын», – написал Эминов в конце. Сеит продолжал смотреть на письмо, перечитывая его вновь и вновь. Этой ночью он спал лучше, чем всегда.

Два дня спустя дом Моисеевых был переполнен гостями. Праздновали наступившее Рождество. Прибыло почти все высшее общество Санкт-Петербурга. Хотя в городе проходило несколько таких вечеринок, благодаря стараниям Ольги их прием всегда был лучшим. Это повторялось из года в год. Ольга использовала свою всегдашнюю изобретательность, включая в список гостей не только знать, но и успешных людей всех сословий: артистов, деловых людей, спортсменов, собирая вместе удачу, красоту, положение в обществе, талант. Если кого-то она хотела видеть особо, то использовала все свое очарование, чтобы заполучить согласие. Моисеевы опережали другие семейства и в приготовлениях к празднику. Пока другие хозяева только рассылали приглашения, Моисеевы уже знали, сколько людей придет.

Сергей и Ольга представляли Сеита гостям. Ему было трудно запомнить все имена и чины, но он понял, что большинство знало отца. Одна весьма привлекательная рыжеволосая девушка, едва заслышав имя его отца, так засуетилась вокруг Сеита, что молодой человек, не привыкший к подобным «увертюрам», испугался и попытался скрыться в толпе. Убегая от нее, он столкнулся с юношей своего возраста, который спросил:

– А вы, должно быть, гость, которого зовут Курт Сеит?

Сеит осторожно посмотрел на юношу, который знал не только его имя, но и прозвище. Он не помнил, что встречался с ним раньше. Они были одного роста. Светло-каштановые волосы незнакомца были пострижены на такой же, как у Сеита, манер. Открытый лоб вызывал доверие, но маленькие, близко посаженные голубые глаза отталкивали. Сеит пристально посмотрел на него и начал что-то говорить, но юноша перебил:

– Я Петр Боринский. Мы с вами вместе учимся. Только я в другой роте.

Сеита впечатлила такая открытость.

– Очень приятно, Петр.

Он протянул руку, они тепло поздоровались и перешли на ты.

– Ты куда-то шел? Мне показалось, ты от кого-то убегал? – спросил Петр.

Сеит совершенно не собирался сообщать новому приятелю, почему он пытался быстро уйти. Однако было очевидно, что скрыть что-либо от Петра невозможно.

– От меня не спрячешься, – Петр подмигнул и указал на рыжеволосую женщину, танцевавшую в тот момент с юношей. – Ты пытался спрятаться от Светланы Николаевны?

Сеит был ошеломлен. Если его сверстник понял это, то все остальные тем более.

– О… я…

– Да ладно, не стесняйся. По указанию дяди Сергея я пытался встретиться с тобой, но она не давала подойти к тебе.

– Почему ты не подошел и не помог мне?

Петр взял Сеита за руку, проверил, не может ли их кто услышать, и прошептал ему на ухо:

– Хватит с меня и одного раза, когда я попался ей.

Они засмеялись, затем решили, что в бальном зале нет ни одной интересной девушки-ровесницы, и перешли в гостиную с роялем.

– Откуда ты знаешь, что меня зовут Курт Сеит? – спросил Сеит. – Дядя Сергей не зовет меня по этому имени.

– Полковник Паустовский – мой дядя. Я слышал о тебе от него. Я понял, что они хорошие друзья с твоим отцом. Дядя перевел меня сюда. Мы, может быть, даже окажемся в одном классе.

– Надеюсь.

– Говорят, что ты прилежный кадет, а вот я нет.

– Ну и что? Это что, нам помешает?

– Дядя сказал, ты отличный наездник.

– Ну, неплохой.

– Неплохой? Ты уже показываешь лучшие результаты.

– Мы все еще только учимся, кто-нибудь может меня догнать и даже превзойти.

– В любом случае это буду не я.

Они вновь рассмеялись. Они понравились друг другу. Проговорив весь вечер, они решили, что им есть чему друг у друга поучиться. Сеит мог бы поучить Петра верховой езде и французскому, а тот в свою очередь обещал дать наставления во внеклассных делах. Оба были рады друг другу.

За несколько дней до нового, 1905 года Сеит был далеко от своей семьи. Он получил весточку от отца, побывал в гостях, встретил нового друга, с которым их связывало много общего. Он встал рано поутру и написал отцу длинное письмо. Судя по сведениям от отца, письмо Мехмета шло до Петербурга три месяца, так что отец получит его письмо весной. Сеит обнаружил, что писать – почти то же самое, что и разговаривать. Получит ли он это письмо через три месяца или, может, не получит вовсе – просто процесс так приближал любимого отца, что Сеит решил: он будет отныне писать ему каждую неделю.

Пока состоятельные владельцы роскошных особняков Санкт-Петербурга, такие как Моисеевы, отмечали Новый год, в бедных районах происходили другие события. Беспорядки, начавшиеся в прошлом году, были лишь началом серьезных происшествий.

Плеве, который призывал к кровопролитной войне и лгал о победах, чтобы отвлечь людей и отложить реформы, был застрелен в собственной карете в июле 1904 года. Ни его смерть, ни назначенный царем на его место популярный в народе Святополк-Мирский не смогли погасить беспорядки. Граждане выходили, требуя простейших прав. Наконец в декабре 1904 года царь Николай издал указ, но, вместо того чтобы дать в нем твердые обещания и сроки предоставления этих прав, в указе он говорил расплывчато, тем самым сея зерна революции.

Едва были разобраны рождественские елки, как Санкт-Петербург увидел первые массовые кровавые выступления, которым в наступившем году было суждено повторяться много раз. Несколько тысяч рабочих во главе с попом Гапоном шествовали к Зимнему дворцу, неся кресты и иконы и распевая псалмы. Они хотели увидеть царя и поговорить с ним. Его во дворце не оказалось. Тогда протестующие окружили дворец. Псалмы звучали все громче. Испугавшись, что положение выйдет из-под контроля, царская охрана открыла огонь по безоружной толпе. Люди в передних рядах упали, но на основную массу это не повлияло. Подняв иконы выше, рабочие запели громче. Когда они поняли, что иконы и псалмы не помогают от ружей, начали разбегаться. Для тех, кто оказался в передних рядах, не осталось никакой надежды. Мирный марш превратился в кровавую баню. Несколько часов спустя, когда смятение улеглось и восстановилась тишина, площадь была усыпана безжизненными телами застреленных, задавленых в свалке или затоптанных лошадьми.

В той ужасной бойне погибло более тысячи человек. После этого Святополк-Мирский подал в отставку. Сильное народное недовольство царем вскоре привело к убийству великого князя Сергея Александровича террористом-революционером Иваном Каляевым.

В те дни в столице не было покоя. Мехмет Эминов, один из многих сотен тысяч русских солдат, сражался с японцами за тысячи километров от Санкт-Петербурга. Каждый месяц подкрепления отправлялись по железной дороге в Мукден. Готовясь к наступлению, Куропаткин перегруппировал сухопутную трехсоттысячную армию, поставив ее под командование генералов Линевича, Гриппенберга и Каульбарса. В распоряжении Гриппенберга были семь дивизий. Они наступали на Сандепу, где оборонялись две японские дивизии. Эминов командовал одним из атакующих отрядов. После двух дней яростной битвы русские войска одержали крупнейшую победу с начала войны. Однако в разгар преследования неприятеля Куропаткин струсил. Боясь японских контратак, он приказал остановиться.

Русским пришлось тяжело. Война затянулась еще на три месяца. Японцы наступали на Владивосток. Пресса сообщала о тяжелых потерях, бесконечных отступлениях и возможном поражении. Мирные переговоры, начавшиеся в августе, со всей очевидностью показали: победили японцы.

Поезда, увозившие полных боевого духа солдат и офицеров, уверенных в предстоящей победе, теперь доставляли назад уставших, раненых.

Жители Санкт-Петербурга не испытывали страданий, связанных с войной. Для них вся война сводилась к правительственным заявлениям и слухам, которые они слышали то тут, то там. Единственными пострадавшими были семьи солдат и офицеров, находившихся на войне. Они старались не терять надежды и верили, что их любимые вернутся живыми и здоровыми.

Стоял август. Молодой Эминов блестяще завершил обучение, сдав все экзамены на отлично, и заслужил право быть переведенным в следующий класс. Его успехи были такими, что полковник Паустовский вызвал его к себе в кабинет, чтобы поздравить. Сеит понимал, что отсутствие новостей от отца вызывает у окружающих сочувствие, но решил не давать себе поблажки.

Он услышал от офицера, что еще поезд с фронта должен прибыть в конце недели. Отец должен приехать этим поездом, сказал себе Сеит. Иначе надежда, которую он так долго лелеял, исчезнет. Ему не хотелось даже думать о такой вероятности. Он брел на вокзал со смешанным чувством надежды и отчаяния. Его глаза осматривали каждый вагон. К несчастью, страхи оправдались – отца не оказалось в поезде, а он остался стоять один на перроне. Было темно. Как и в тот день, когда он попрощался с отцом, он ощутил холод изнутри. «Это нечестно!» – думал он. Все надежды оказались тщетны. Со слезами на глазах он побрел к выходу. Не хотелось больше оставаться здесь. Не хотелось возвращаться к Моисеевым. Все, чего ему хотелось, – убежать от всех и заплакать. Взрослый человек имеет право плакать, когда умирает отец. Сев в экипаж, слабым дрожащим голосом он сказал:

– Коломна.

По дороге домой он думал о своем детстве. Вспоминал, как отец посадил его на свою лошадь, когда он был совсем ребенком; их объятия всякий раз, когда отец возвращался домой; церемонию обрезания, которую они прошли с Османом; волнение, с которым они с отцом открывали подарок царя; путешествие в Санкт-Петербург и дни, последовавшие за этим. Он очнулся от мыслей, когда извозчик остановился перед домом, заплатил и вышел. Не успел он подойти к двери, как она распахнулась и на пороге показались слуги. Внимательно всмотревшись, Ганя радостно крикнул:

– Слава богу! Это молодой хозяин!

Тамара причитала:

– Слава богу! Молодой хозяин, где же вы были? Что случилось? Вы ни разу здесь не появились! Господина Эминова нет с вами… что случилось?

Ганя дернул ее за рукав, заставив замолчать, и вежливо открыл дверь перед Сеитом. Не глядя в вопрошающие глаза слуг, Сеит прошел мимо и поднялся по лестнице к себе в комнату.

«Я здесь, – понял он. – Но… моего отца нет. Он не вернулся с фронта. Он не… не…»

Тамара начала молиться:

– Господи Боже, пресвятая Богородица, помилуй этого мальчика, помилуй нас.

Ганя замер.

– Не может быть, – пробормотал он. – Хозяин наверняка вернется.

И не смог произнести больше ничего. Тамара со слезами на глазах отправилась на кухню. Вскоре Ганя постучал в дверь к Сеиту и на подносе принес еду. Сеит ответил, что не хочет ни есть ни пить. Ганя вернулся на кухню с подносом.

Сеит плакал, пока не почувствовал облегчения. Он взывал к Аллаху. Он говорил Ему о несправедливости. Он думал о матери, о братьях и сестрах. Что будет с ними? Что сказать матери? Он подумал о маленькой сестре Хавве, которая никогда уже не вспомнит отца. Он решил, что Аллах, Справедливейший и Милосердный Судья, вдруг оказался несправедлив именно к ним, к нему и его семье. Внезапно он почувствовал угрызения совести. Он ведь всего лишь маленький мальчик. Для Аллаха меньше булавочной головки. Кто он такой, чтобы совать нос в дела Всевышнего и обвинять Его? Он попросил у Аллаха прощения. Глаза жгло от слез. Он так и заснул, в слезах.

После полуночи начался легкий дождь. Ганя убедился, что молодой хозяин крепко спит, затем лег на кушетку в вестибюле, ведь он всегда так спал, охраняя дом. Через некоторое время он проснулся от шума. Со двора доносились ржание и голоса. Он выглянул в окно и увидел человека, прощавшегося с кем-то в экипаже, который только что высадил его. Экипаж уехал. Человек повернулся и пошел к дому.

– Господи Боже мой! – прошептал Ганя. Он не мог ошибиться. Он узнал бы его где угодно, когда угодно. Это был Мехмет Эминов. Ганя бросился открывать дверь. Мехмет явно спешил.

– Привет, дорогой Ганя, привет. Скажи, Сеит здесь?

– Да, хозяин, он здесь, но он очень расстроен. Он приехал вчера вечером, закрылся в комнате, не ест, не пьет, выглядит ужасно.

Мехмет, ничего не понимая, смотрел на старика. Тот продолжал:

– Ох, господин… Он думает… что вы мертвы. Он сказал нам, и мы тоже поверили.

Мехмет бросил шапку и кинулся наверх по лестнице. Он осторожно и тихо открыл дверь в спальню Сеита. Там было темно. Он взял из коридора лампу, вошел в комнату и увидел сына, спавшего одетым на неразобранной постели. Он не мог поверить глазам. Как вырос сын с их последней встречи! Он поставил лампу на комод, затем встал на колени у кровати и долго смотрел на сына. Мехмет хорошо помнил, как Сеит плакал в детстве: от злости, от обиды, редко – от боли, а затем смотрел на отца припухшими глазами, иногда дерзко, но всегда гордо. Его маленький сын совсем не изменился. Если бы он не боялся разбудить сына, он бы крепко обнял его. Но он только нежно прикоснулся к мокрой щеке юноши. Сеит, несмотря на глубокий сон, ощутил тепло прикосновения и открыл глаза. На мгновение он решил, что еще спит и ему снится сон. Он протянул руку и прикоснулся к отцу. Затем, вскрикнув, подскочил и бросился отцу на шею.

– Папа! Это ты! Ты не погиб! Папа, ты здесь!

– Я здесь, сын, рядом с тобой.

Некоторое время они обнимались и тихо по-мужски плакали. Сеит рассказал отцу, как он ждал его на вокзале и как, отчаявшись, взял экипаж и приехал в Коломну. Мехмет не мог поверить, что человек, сидевший перед ним, – его сын Сеит, его первенец, которого он за руку привез в Санкт-Петербург.

– Надо же, как ты вырос, – твердил Эминов, гладя сына по непослушным волосам. Сеит почувствовал, что боли, не дававшей дышать, больше нет. Ощущение безопасности, которое всегда дарил отец, вернулось вновь. Только тут он заметил, что на мундире отца появились новые ордена. Мехмет заметил взгляд сына.

– Слава богу, я вернулся живым, – вздохнул Эминов, а затем рассказал, как так вышло, что от него долго не было вестей: – Близкий друг погиб за неделю до того, как мне нужно было возвращаться. Он был тяжело ранен в бою и умер в госпитале. Он тоже был награжден многими орденами. Мне было поручено доставить ордена и личные вещи его семье. Поэтому я сошел с поезда на предпоследней станции. Выполнив поручение, я отправился прямо к Сергею, а затем, не найдя тебя там, сюда. Ты напрасно беспокоился, сын. Я совершенно здоров и очень счастлив видеть тебя.

– Я тоже, папа, очень счастлив. Но не расстраиваться, когда ты не появился с последним поездом, было невозможно.

– Дорогой сын, в жизни никогда не стоит торопиться радоваться и отчаиваться. Понимаешь?

 

Глава 8

Коломна

1906

Мирный договор с Японией был подписан в Портсмуте в сентябре 1905 года. Он принес России, хотя и ненадолго, видимость мира. Россия отдала Японии половину Сахалина, Квантунский полуостров и Порт-Артур, освободила Манчжурию и отказалась от всех требований к Корее. Было очевидно, что войну Россия проиграла. Но даже эти неприятные для всех положения договора, с которыми сторонникам войны в российском правительстве пришлось неохотно согласиться, принесли обычным людям желанный мир и завершение трудного времени. Все были готовы забыть потери, понесенные под Мукденом и Цусимой. Для умиротворения внутри страны население ожидало заявлений царского правительства о реформах, но тщетно. Рабочие собирали комитеты, чтобы донести свои просьбы до царя и заставить его услышать свой голос. Один из таких комитетов был создан 26 октября под руководством Троцкого. Два дня спустя была создана партия кадетов. Ее целью были свободные выборы и парламентское правление.

Все эти события сопровождались уличными демонстрациями, митингами и забастовками. 30 октября царь Николай II подписал манифест, который гарантировал свободу слова, мыслей, собраний и основные права человека. Однако на реализацию этих намерений времени уже не осталось. Еврейские погромы, митинги сторонников царя, организованные полицией, вынудили революционеров действовать быстрее и увереннее.

Председатель Совета министров, граф Витте, ранее заслуживший доверие масс манифестом, подготовленным от имени царя, вызывал надежды, но с трудом удерживал единство министров. То, что начиналось как шаг к равенству дворян и рабочих, привело только к еще большему расслоению общества. Дворяне тоже объединились для защиты своих интересов, титулов и власти. Революционеры разделились на тех, кто собирался работать в одном правительстве с дворянством, и тех, кто верил только в революцию и абсолютную власть с ее помощью, а в это время крестьяне требовали земельной реформы. Троцкий при поддержке Ленина распространял радикальные, воинственные взгляды, все сильнее разделявшие правящий класс и социалистов. 16 октября лидеры революционных групп были арестованы. В ответ на это их вооруженные сторонники в Москве организовали стачку и захватили улицы.

Точка невозврата была достигнута, когда восстание было подавлено частями, отправленными из Санкт-Петербурга. Надежды на взаимопонимание, терпение и объединение развеялись.

В конце последней недели октября 1906 года Сеит и его близкий друг Петр сидели в особняке Эминовых в Коломне. Сеит думал об отце, который до сих пор не вернулся из Москвы. После возвращения с Русско-японской войны Мехмет, несмотря на тоску по семье, не смог побывать в Крыму и повидать жену с детьми. В руки Захиде попало только долгое, полное тоски письмо, которое ей передала Ольга, уехавшая на дачу в Ливадию. Молодая женщина, уже много месяцев не получавшая вестей о муже, едва не лишилась чувств от страха, увидев Ольгу на пороге. Однако, прочитав письмо, она полностью успокоилась. Слезы радости навернулись ей на глаза.

Молодые люди уже пару часов обсуждали положение в стране – все то, что слышали от взрослых. Сеит беспокоился за отца, так как из Москвы доходили тревожные слухи.

– Знаешь, – проговорил Петр, – часами мы говорим об одном и том же, и ничего не меняется, мы ничего не можем сделать. Но, по крайней мере, мы обсуждаем, что делает народ. Кто знает, может быть, нам самим скоро придется сражаться на улицах. Пока мы закончим училище, все может случиться.

– Кто знает? До конца учебы еще много времени.

– Иногда я думаю, что мой отец был прав. Он всегда был против того, чтобы я шел в военную школу, – сказал Петр.

– А кем он хотел, чтобы ты стал?

– Юристом, как и он сам.

– Почему ты решил стать военным?

– Меня увлекли военные рассказы маминого брата, дяди Валерия. Мне так нравились он и его форма, – улыбнулся Петр. – Он тогда был стройным, не таким, каким ты его сейчас знаешь. Он сильно влиял на меня, гораздо сильнее, чем отец. Конечно, когда пришло время выбирать школу, мама и дядя поддержали меня, и отцу не оставалось ничего, кроме как хмуро согласиться. Я понимаю, почему отцу все это не нравилось.

– Ты же все еще можешь передумать.

– Конечно! Но это поставит в неудобное положение дядю Валерия. Отец ведь ищет любой повод, чтобы сказать: «Я тебя предупреждал!» Мне нужно хотя бы училище закончить.

– Только не говори, что ты станешь военным, просто чтобы порадовать дядю.

– Думаю, так и будет. У него нет сына, так что он относится ко мне как к собственному сыну.

– А брата у тебя нет?

– Конечно, нет! Ты же знаешь: я единственный ребенок.

– Именно это я и хотел сказать, Петр. Пока ты стараешься сделать счастливым дядю, кто сделает счастливым твоего отца?

– Ты прав. Я никогда об этом не думал.

– Какая скромность с твоей стороны, – сказал Сеит, и оба рассмеялись. Шутка подняла настроение, развеяв тягостные мысли последних дней.

Петр внезапно вскочил:

– Пойдем, Курт. Хватит болтать. Идем на свежий воздух и займемся чем-то полезным.

– Уже поздно и очень холодно. Не стоит куда-то далеко ехать так поздно.

– Кто сказал, что мы поедем далеко? Для настоящих любителей развлечений везде найдется что-нибудь, даже неподалеку от дома.

– Ты с ума сошел. Ты что, хочешь, чтобы мы бродили в темноте в поисках дома, где нас примут в гости?

Петр многозначительно подмигнул и, наклонившись к другу, сидевшему на кушетке, уклончиво сказал тихим голосом:

– Мой дорогой друг! Я знаю один хороший дом, в дверь которого всегда можно постучать с уверенностью в том, что нас там ждут с нетерпением. А теперь вставай, одевайся и пошли.

Сеит был в полном недоумении. Он прекрасно понял, что имеет в виду его друг. Петр часто рассказывал ему разные истории о таких домах, но Сеит еще никогда не участвовал в подобных развлечениях. Он считал это дурным делом и даже не знал, где такие находятся.

– Зачем сейчас куда-то идти, Петр? Сейчас все уже спят.

– Не беспокойся, я не поведу друга в дом с плохой репутацией. Мы отправимся к самым благородным дамам.

– К благородным дамам? – с сомнением переспросил Курт. Петр засмеялся:

– Ты слышал, что я сказал. К благородным, красивым и одиноким дамам. Они будут рады нам, поверь мне.

– Петр, спасибо, что стараешься развлечь меня, но не считаю возможным идти туда.

– Да ладно тебе! Не стесняйся. Рано или поздно ты должен начать встречаться с кем-нибудь. Если начнешь со знакомыми близкого друга, будет легче. Будешь увереннее себя чувствовать.

– Что мы скажем Гане и Тамаре?

– Ты всегда должен объясняться со слугами? Скажи, что мы отправились на прогулку.

– А что мы скажем по поводу тебя? Что ты будешь делать?

– Не беспокойся обо мне, что-нибудь да скажем.

Вскоре после этого юноши, щегольски одетые, вышли из дома. Боясь попасться на глаза старым слугам, они не стали просить Ганю запрягать экипаж, а сами оседлали лошадей. Сеит хотел задать другу множество вопросов, но не мог собраться с мыслями. Он хотел знать, кем были те «благородные дамы» в доме, который они собирались посетить, и почему занимались тем, чем, как он подозревал, занимались. Что их толкнуло к такой жизни? Сеит не мог представить себя там, не мог понять, что должен делать. Он решил, пусть все идет своим чередом, как сказал Петр. Ведь женщины – часть взросления мужчины, и это должно когда-то случиться. Здорово, что у него есть близкий друг, который может помочь советами. Через пятнадцать минут они доехали до особняка, окруженного высокими стенами с высокими воротами. Навстречу им вышел человек. Было очевидно, что они с Петром хорошо знают друг друга.

Человек кивнул, открыл ворота и пропустил их. Сеит следил за другом и копировал его движения. Они спрыгнули с лошадей, передали поводья человеку и пошли по лестнице.

Дом был похож на дом Эминова. Петр тихонько постучал в дверь, а Сеит был так взволнован, что хотел, чтобы дверь не открылась и чтобы они поскорее вернулись домой. Но тут появился швейцар и пригласил их войти. Дом был богато и со вкусом обставлен. Видно было, что в нем жили круглый год. Юноши услышали музыку, мужские, женские голоса и смех. Сеиту хотелось думать, что это просто вечеринка, вроде как у Моисеевых, и эта мысль успокоила его. Они вошли в салон, из которого был выход в зимний сад, и ничто не указывало на то, что они не на обычном приеме. Видно, Петр знал, что здесь была вечеринка, и знал хозяина и хозяйку. Остальное было просто шуткой. Группа гостей, собравшихся у большого камина, состояла из совершенно обычных веселых людей. Дама, сидевшая между двумя мужчинами, явно хозяйка, встала и подошла к ним кокетливой походкой.

– Дорогой Петр, каким ветром занесло тебя к нашим берегам?

Она поцеловала его в обе щеки как родного и спросила:

– Скажи, кто этот красавец?

По ее акценту можно было понять, что она иностранка. Сеита смутили ее проницательные глаза и смелые слова.

– Баронесса! Позвольте познакомить вас с моим другом Сеитом Эминовым. Мы зовем его Курт Сеит.

Пока Сеит стоял в растерянности, женщина подошла к нему так же близко, как к Петру, положила руки ему на плечи и прикоснулась своей щекой к его щеке. Ее большая грудь выглядывала из декольте, и тепло ее мягкой кожи, надушенной дорогими французскими духами, вскружило Сеиту голову, так что он с трудом расслышал слова друга:

– Баронесса Мария фон Овен Старов.

Сеит, вначале не знавший, куда девать руки, теперь был полностью ошарашен поведением незнакомой женщины. Его окутал запах духов баронессы, заставляя глубже дышать. Она была очень привлекательной женщиной, хотя назвать ее молодой уже было нельзя. Его восхищало и слишком вызывающее декольте, открывающее ложбинку груди. Судя по тому, как властвовала она в гостиной, сидя перед камином с двумя любезными молодыми поклонниками, возраст не создавал для этой женщины никаких трудностей. Когда Петр с Сеитом вошли в гостиную, трое мужчин лет двадцати – двадцати пяти вскочили, прервав веселую беседу, чтобы поздороваться. Баронесса подала шампанское и Сеиту. Тот выпил почти залпом. Шампанское медленно растеклось по его телу, согревая и расслабляя его. Хозяйка была очень внимательна ко всем гостям, но было видно, что к Сеиту она отнеслась особенно. Шел обычный беспечный разговор, как будто этот дом находился не в России, а где-то в другой стране. Один бокал шампанского за другим заставлял Сеита чувствовать себя немного свободнее и веселее. Разговор перешел на любовные приключения и женщин, но ни сама тема, ни то, что он слишком молод и неопытен, чтобы поддержать ее, не беспокоили Сеита. Он испытывал чувство полной свободы, все происходящее казалось ему чудесным приключением. Здесь никто не ожидал от него важных речей, никто не задавал ему глупых вопросов. Ему снова наполнили бокал. Тепло баронессы, сидевшей справа от него, грело сильнее пламени камина. Время от времени она угощала его тарталетками с икрой или копченым лососем и поднимала свой бокал, чтобы чокнуться с ним, после чего они делали глоток, глядя в глаза друг другу. Пока Сеит пытался понять меру развлечений, вошли несколько смеющихся молодых женщин. Было ясно, что вечеринка только началась. Баронесса встала поприветствовать пришедших. Взгляд Сеита встретился со взглядом слегка захмелевшего, но очень довольного Петра, который будто бы спрашивал: «Как дела? Как тебе это?»

Широкая улыбка Сеита была утвердительным ответом. Сеит теперь знал, что ему необязательно что-то отвечать. Мужчины поднялись для приветствия и беспечно поцеловали руки женщинам, которых баронесса по очереди представила новому гостю, осыпая каждую при этом преувеличенными комплиментами. Сеит также поцеловал руку каждой из женщин, хотя всего час назад постеснялся бы совершить этот ритуал. Женщины, кроме одной, были на вид ровесницами баронессы. Как специально, их было столько же, сколько и мужчин. Все расселись по парам. Сеит оказался под покровительством баронессы. Петр был с девушкой, которую, похоже, знал ранее.

Баронесса не выказывала Сеиту преувеличенного внимания, чтобы не вызвать его смущение. Но даже когда она разговаривала с другими, вроде бы совершенно не глядя на него, она будто случайно то и дело дотрагивалась то до его плеча, то до колена. Говорила она низким грудным голосом, как бы разглашая секрет, который не должны услышать посторонние, и ее голос вместе с ее прикосновениями затрагивал в нем какие-то струны, вызывая волнующие вибрации. Спустя какое-то время свет приглушили. Молодой Сеит поглядывал на своего друга, флиртующего с девушкой в дальнем углу комнаты. Приглушенный свет усилил действие шампанского. Его сердце колотилось невыразимо сильно. Ему казалось, оно сейчас выскочит из груди. В детстве часто бывало так, что он просыпался из-за страшного сна и подолгу лежал в кровати без движения. Так же замер он и сейчас. Он заметил, что пары покидают салон, тихо перешептываясь. Куда они удалялись? Петр ведь не может так поступить с ним – бросить его здесь одного? Сеит попытался встать. Мягкое теплое прикосновение к руке заставило его повернуться, и он увидел баронессу, стоявшую перед ним. Он поднялся. Для своего возраста он был хорошо сложен. Он был выше нее. Она посмотрела на него так, как на него еще ни разу никто не смотрел. Этот взгляд испугал его. Баронесса, погладив его по лицу, взяла его за руку и медленно повела из гостиной. Они поднялись по лестнице на второй этаж, не проронив ни слова. Юноша понимал, что теперь он в ее власти, и был рад избежать взглядов, следуя за ней, как послушный мальчик. Комната, куда они вошли, была красиво, со вкусом отделана шелком в мягких пепельно-розовых и нежно-зеленых тонах. Спальня была великолепна. На изголовье большой кровати блестели обнаженные женские и мужские фигуры из слоновой кости. Рядом с кроватью висела картина, изображавшая обнаженных мужчину и женщину. Волнистые, длиной до земли волосы женщины были изображены так же преувеличенно, как и мышцы на руках и ногах мужчины, но тем не менее выглядели красивыми. В спальне пахло теми же духами. Запах был тяжелым, соблазнительным, именно этим запахом он наслаждался весь вечер. Духи и картина прекрасно соответствовали атмосфере комнаты. Баронесса, молча следившая за ним, медленно приблизилась и спросила:

– Тебе нравится?

Ее теплое дыхание проникло в самый центр его естества, вызывая в нем ранее невиданные ощущения, и он задрожал. Он не мог найти в себе силы, даже чтобы ответить на ее вопрос. Да и не знал, стоит отвечать или нет. А она продолжала спрашивать, управляя его волей:

– Ты замерз? Располагайся, дорогой! Тебе здесь будет теплее.

Теперь Сеит был полностью в ее власти. Он повторял каждое ее движение, словно под гипнозом. Она увлекла его к кровати, усадила на край, а затем, опустившись на колени, принялась снимать с него сапоги. Но Сеит неожиданно почувствовал раздражение от неловкости, что женщина будет раздевать его. Он отпрянул, попытался встать, правда, она тут же поняла его и отбросила край одеяла.

– Сеит, дорогой, ложись и укройся, пока не согреешься. Можешь сам раздеться, если хочешь. Я не смотрю.

Это новое и приятное приключение ему нравилось, ему хотелось, чтобы оно продолжалось; он был уверен, что эту ночь ему все равно предстоит провести здесь. Он заставил себя отбросить стыдливость, встал и начал раздеваться.

– Ты уверен, что я тебе не мешаю? – спросила баронесса, все еще сохраняя расстояние. Пугать его – последнее, чего ей хотелось. Надо подождать, думала она. Однако шампанское и предвкушение ожидаемого полностью уничтожили ее терпение, и она, не выдержав, подошла к нему неторопливой кокетливой походкой. Она коснулась его мускулистой груди, и тепло ее ладоней вызвало дрожь во всем его теле, так что он испугался, что она заметит, как он дрожит. Действие шампанского теперь сменилось совершенно незнакомым доселе опьянением, от которого гудело в голове и сводило судорогой все тело. Его ноги подкашивались. Он был не в силах даже руку поднять.

Баронесса, любуясь его прекрасным, как у античной статуи, обнаженным телом, поглаживала его теплыми ладонями. Всякий раз, как она прикасалась к нему, он чувствовал, как в нем разгорается огонь. Сдерживать себя более он не смог. Правда, он не знал, что должен испытывать мужчина в такие моменты. Кроме того, ему было уже совершенно неважно, кто эта женщина. Он и сам знал, что этой женщине тоже неважно, кто он такой. Подобное в ее спальне происходило каждую ночь. И все-таки Сеит не позволит мучить себя. Внезапно он повернулся к ней и яростно схватил ее, уже обнаженную, прильнувшую к его телу своей полной грудью. Он притянул ее к себе. Теперь уже ничто не могло его остановить. Женщина, ублажавшая в этой самой комнате множество мужчин до него, была поражена преоображением этого послушного, стеснительного, неопытного юноши и, опасаясь его жестокости и агрессии, попыталась успокоить его, произнеся несколько ласковых слов, но безуспешно. Сеит мстил женщине, которая уже несколько часов повелевала им. Он не слышал ее мягкого и соблазнительного голоса, приглашавшего заняться нежной любовью. С этой минуты он все будет делать по-своему. Он сам уложил ее на постель, не замечая ее изумления. Такое было с ней впервые. До сих пор она сама решала, сколько удовольствия каждый из ее гостей должен ей доставить. Но на этот раз с этим строптивым, упрямым юношей, чья мужественность рвалась вперед, сметая все преграды на своем пути, все было по-другому. Все, что ей оставалось, – отдаться его силе и власти.

Вставая с кровати, Сеит знал, что он теперь не тот стыдливый мальчик, который вошел сюда. Теперь он чувствовал свободу, как будто выдержал трудное испытание. Когда он начал одеваться, то осознал, каким естественным и притягательным является обнаженное человеческое тело, хотя всего час назад разделся с таким трудом. С удовлетворенной улыбкой он посмотрел на лежавшую в постели женщину, следившую за ним. Баронесса едва слышно произнесла:

– Ты придешь еще?

– Не знаю, – сказал Сеит и поздравил себя с таким ответом. Он подумал, что взрослый мужчина ответил бы именно так. Он закончил одеваться и вышел из комнаты.

Петр ждал его внизу:

– Ради бога, где ты был? Или ты решил остаться здесь до утра?

Затем, посмотрев на друга внимательно, он поинтересовался:

– С тобой все хорошо? Все в порядке? Скажи, как все прошло? Она замечательная, правда?

Сеит, уже выходя, спросил:

– Может, спросишь то же самое у нее про меня?

– Надо же, посмотрите-ка на него! Курт Сеит, я гляжу, ты сама скромность.

– Скажи, Петр, кто на самом деле эта женщина, которую ты назвал баронессой?

Петр засмеялся:

– А ты сам не догадался, кто она? Или не мог у нее спросить за все то время, что был с ней? Вы что, совсем не разговаривали?

Сеит засмеялся:

– Ты привел меня сюда разговаривать?

Юноши вскочили на коней. Оба чувствовали себя легко и свободно, как птицы.

Обессиленные, опьяненные шампанским и ароматом духов, наполнявшим дом, запахом дров в очаге, сигаретным дымом, они чувствовали, что переполнены впечатлениями. Труся рысцой по снегу, покрывшем дорогу, они вдыхали холодный чистый воздух. Холода они не испытывали. Усталость не мешала бодрости.

– Скажи мне, – сказал Петр, – баронесса так и не рассказала тебе свою историю?

– Нет. Она ни о чем мне не говорила. А что, история интересная?

– Она рассказывает эту историю каждому новичку. Она немка. Титул получила от первого мужа, тоже немца. Он умер во время их первого путешествия в Санкт-Петербург. Некоторые даже думают, что она ему в этом помогла. Баронесса влюбилась в нашу страну, в наш город, осталась здесь и вышла за богатого русского купца. Представь, какой она была двадцать лет назад. Она была умопомрачительной красоты. Конечно, вскоре она была принята в высшем московском обществе как госпожа Стасова. Она убедила мужа позволить ей пользоваться титулом прежнего мужа. Так что все считают ее, госпожу Стасову, баронессой.

– Это не надоело новому мужу?

– Не думаю. Впрочем, матушка говорила, что у него не было времени на это. Бедняга тоже умер через пару лет.

– Готов поверить, что она убила обоих мужей.

– Ты не один готов в это поверить. Таким образом она вошла в высшее общество Санкт-Петербурга.

– Люди знали о ее образе жизни?

– Конечно.

– Как же они с ней общаются, зная об этом?

– С ней общаются именно из-за этого и благодаря ее титулу.

– Я тебя не понимаю.

– Баронесса – сущий подарок для родителей юношей. С ней им легче. Никто не беспокоится о взрослении отпрысков благородных семейств, все уверены, что баронесса обучит их всему, что полагается.

– Не могу поверить в это, – удивленно покачал головой Сеит, и они пустились галопом к дому.

Неделю спустя после той вечеринки у баронессы, во время которой Сеит стал мужчиной, Мехмет Эминов вернулся в Санкт-Петербург. Отцу и сыну нужно было о многом поговорить. Мехмет собирался в Алушту в середине зимы, и Сеит надеялся, что отец позовет его с собой. Но получить разрешение на поездку во время учебы в юнкерском училище было невозможно. Мехмет Эминов уехал один, чтобы недолго повидаться с семьей, которую он не видел так давно. 1906 год начался в Санкт-Петербурге неспокойно. Однако жизнь шла своим чередом. Сеит был успешным кадетом, причем успешной была не только его учеба в училище, но и посещения других адресов того же сорта, что и дом баронессы. Мечты Сеита, однако, были далеко. Он думал только о поездке в родной дом, который он надеялся повидать во время летних каникул. Вернувшись в Алушту спустя почти два года, Сеит обнял родных.

 

Глава 9

На пути в Алушту

1916

Высокие вершины крымских гор преграждали путь холодным северным ветрам из степи, так что защищенные южные склоны, обращенные в сторону Черного моря, играли всеми красками и благоухали всеми ароматами Причерноморья.

Четыре всадника на полном скаку появились на холме, у подножия которого желтело пшеничное поле, окруженное виноградником. До берега моря земля спускалась широкими террасами. Холмы высились над виноградниками, которые простирались до самого моря, а на склонах зеленели дубы, буки, грабы, клены, кипарисы, олеандры, мирт и даже тропические пальмы.

Наездники были в военной форме. Судя по тому, как горделиво они сидели верхом, путешествие не сильно утомило их. Один из них подъехал к краю холма. Натянув поводья, он остановил коня, сорвал фуражку и, размахивая ею, воскликнул:

– Здравствуй, Черное море!

Он закрыл глаза и вдохнул соленый морской воздух. Развевавшиеся на ветру каштановые кудри отливали золотом в солнечных лучах. Голубые глаза были почти одного цвета с морем, на которое смотрел офицер. У него были тонкие черты лица, прямой нос, высокие скулы, глубокая ямочка на подбородке. Несколько надменный рот создавал впечатление снисходительности, даже когда он не улыбался. Его усы, как и волосы, были тщательно подстрижены.

– Здесь настоящий рай, Курт Сеит!

Светловолосый офицер, тоже пораженный видом, остановил коня рядом с Сеитом, остальные последовали их примеру. Блондин, несколько более крупный, продолжал:

– Если бы я был на твоем месте, вместо того чтобы мокнуть в Санкт-Петербурге, я бы вернулся на родину и наслаждался этой красотой.

Сеит улыбулся. Офицер, очень похожий на своего светловолосого друга, только более худой, воскликнул:

– Миша, Миша! Санкт-Петербурга больше нет, теперь есть Петроград!

– Знаешь, Владимир, я не могу привыкнуть к этому Петрограду. Кому и по какой причине мог не понравиться Санкт-Петербург? – вздохнул Михаил.

– Ни по какой, кроме того, что это немецкое название.

– Пусть так! Но его использовали столько лет, и до сих пор оно никому не мешало.

– Сейчас мы воюем с немцами, дорогой Миша. Полагаю, тебе не надо об этом напоминать.

Но Михаил был упрямцем:

– Нет, дорогой Владимир. Мне не надо напоминать, особенно в последние дни перед тем, как нас отправят на Карпатский фронт. «Война» теперь последнее слово, которое мне хочется слышать. Просто не могу понять, почему название, которым мы пользовались так долго, нужно менять только потому, что мы воюем с немцами.

Сеит, который до того молча и задумчиво прислушивался к разговору, вмешался:

– Может, они боятся, что немецким названием город будет больше притягивать немцев? Что скажешь?

Все рассмеялись.

На этом объяснения закончились. Сеит нетерпеливо развернул коня и крикнул другу, стоявшему между Михаилом и Владимиром:

– Ну-ка, Джелиль, давай покажем нашим друзьям наш обычай приветствовать гостей! Ты готов?

Джелиль подмигнул и улыбнулся в знак согласия. Его черные глаза, обрамленные длинными ресницами, были слегка раскосы, а когда он улыбался, глаз почти не было видно. Волосы Джелиля были черными как смоль. Курт Сеит с Джелилем церемонно отсалютовали друг другу, затем объехали друг друга кругом. Сеит достал из кармана платок, поднял его и скрылся за деревьями, Джелиль последовал за ним. Остальные бросились следом. Когда они выехали из рощи, Сеит бросил платок. Джелиль, ехавший за ним, придержав лошадь, наклонился в седле и поймал его. Потом вернулся в седло, вскоре обогнал Сеита и на некотором расстоянии бросил платок. На этот раз была очередь Сеита. Через несколько секунд Сеит выпрямился, помахал платком друзьям, а потом скрылся в роще. Остальные, бывшие зрителями этого состязания, пустив взволнованных лощадей вскачь, радостными криками огласили тихую рощу.

Четыре всадника неслись галопом по долинам вдоль моря. Они притормозили, только достигнув главной улицы Алушты. Расположенные на ней дома, окруженные деревьями, утопали в садах. Прохладный весенний ветер в тени приятно освежал после скачки под солнцем.

Миша несколько раз глубоко вдохнул аромат весеннего цветущего сада и проговорил:

– Повторяю, Сеит, тут настоящий рай.

– Вы можете бывать здесь когда угодно. Даже если меня дома не будет, отец и моя семья будут только рады принять всех вас.

– Я запомню.

Тут в разговор вмешался Владимир:

– Друзья, а почему Петр не поехал с нами?

– Не знаю, – пожал плечами Сеит, – он говорил, что ему надо в Москву.

– Ему слишком часто понадобилось ездить туда в последнее время. Не понимаю, что у него там за дела? – В глазах Джелиля появилось удивление.

– Да, он подозрительно ведет себя в последнее время. Отдалился от всех… Все не так, как обычно.

Владимир согласно закивал:

– Да, он стал странным. Я тоже что-то чувствую. А ведь он всегда был с нами близок. Особенно с тобой, Сеит. Вы ведь были как братья. А теперь он ведет себя так, будто все позабыл.

Сеит решил защитить друга:

– Вы слишком суровы к нему. Я полагаю, он страдает оттого, что покинул армию. Он несчастлив, занимаясь делами отца. Наше общество, вероятно, напоминает ему о той жизни, которую он потерял. А его новая жизнь не дает ему возможности быть с нами, как раньше.

Эти объяснения явно не удовлетворили компанию. Джелиль насмешливо скривил губы:

– Пусть так. Но в его глазах что-то изменилось. В Петре появилась какая-то враждебность. Я чувствую что-то сомнительное в нем.

Сеиту не хотелось спорить. Ведь он тоже видел, что старый друг, с которым они были вместе с первого года в училище, странно изменился. Он не хотел говорить никому, что тот принимает участие в митингах с матросами в порту. Впрочем, Петр имел полное право бывать там, где ему хочется. Так что Сеит промолчал.

Обсаженная по обеим сторонам деревьями аллея выходила на большую площадку перед домом с мраморной лестницей, и в центре этой площадки была устроена розовая клумба, выложенная декоративным камнем. Цветущие азалии полыхали в больших мраморных горшках по обеим сторонам лестницы. Плющ и жимолость вились до второго этажа. Высокую входную дверь из резного дерева украшал цветной витраж. В последние часы весеннего дня сад благоухал теплыми манящими ароматами, а деревья, высившиеся над домом, несли прохладу и свежесть.

Молодые люди спешились, когда донесся голос Джемаля-кахьи:

– О, кто к нам приехал? Мой дорогой господин, добро пожаловать домой! Мы так скучали.

Сеит шел навстречу Джемалю-кахье, который бежал к нему с распростертыми объятиями, светясь от счастья. Джемаль обнял Джелиля и вежливо поприветствовал остальных гостей. С тех пор как Сеит видел кахью в последний раз, тот постарел, но еще был в хорошей форме. Подбежали двое молодых конюхов. Кахья приказал:

– Быстро расседлайте лошадей, почистите их и накормите! Конюхи увели всех лошадей в конюшню.

– Скажи мне, Джемаль-кахья, как домашние? Все ли хорошо? – спросил Сеит слугу.

Джемаль радовался, будто встретил родного сына:

– Все хорошо, Курт Сеит! Все в порядке. Твой отец немного постарел, но кто из нас не стареет? Даже твои годы идут.

Когда они, разговаривая, поднялись в дом, то обнаружили, что перед дверью собрались все домашние. Старший Эминов, Захиде, братья и сестры, муж старшей сестры Ханифе, Осман с женой Мумине, Махмут – все торопились обнять Сеита. Они так радовались, словно Ураза-байрам наступил. Джелиль был у Эминовых не впервые. Остальных гостей представили хозяевам, а затем все отправились на веранду, выходившую в сад.

Захиде не могла отвести глаз от сына. Она очень давно не видела его и сильно тосковала. Ей теперь шел сорок второй год, но выглядела Захиде хорошо. Она до сих пор была довольно стройна и даже в чем-то изящна. Кроме нескольких седых прядей, ничто не указывало на ее возраст. Ее старшая дочь Ханифе, цветущая красавица двадцати пяти лет, сидела рядом со своим мужем, на которого смотрела влюбленными глазами. Младшей Хавве только-только исполнилось четырнадцать лет. Несмотря на юный возраст, она уже была достойна слов «прекрасна, как полная луна». Взгляд ее больших синих глаз на белоснежном лице отражал покладистый и добрый нрав, светился счастьем. Из-за присутствия Джелиля и незнакомых молодых людей она волновалась и краснела. Жена Махмута Мумине была высокой белокожей черкешенкой с длинными черными волосами. Сидя на одной скамье с Махмутом, которому только-только исполнилось шестнадцать, она казалась его сестрой.

Мирза Мехмет Эминов сидел в кованом садовом кресле, любуясь своей семьей. Ему уже исполнилось пятьдесят восемь лет. Густая борода и усы совсем поседели. Несколько морщин залегло на лбу и вокруг глаз, хотя он все еще выглядел здоровым, крепким и сильным.

После ухода в отставку он все время проводил у себя в имении с семьей. Теперь он был по-настоящему счастлив. Сейчас он мог заниматься тем, на что не имел времени много лет. Рядом была его семья. Теперь все были вместе. Кроме Сеита. Отец скучал по Сеиту. Он о многом хотел его расспросить. Он собирался поговорить с сыном сразу же после того, как, соблюдая приличия, побеседует немного с гостями. При гостях все говорили по-русски, чтобы не создавать неловкую ситуацию. Мехмет и Сеит говорили на чистом петербургском русском, Михаил и Владимир слушали их. Мехмет Эминов удивился, что Петра нет с ними. Он спросил сына, где же друг, который раньше не раз к ним приезжал.

Сеит многозначительно посмотрел на друзей, чтобы никто из них не заговорил на эту тему, а сам ответил:

– Кажется, ему пришлось поехать в Москву. Он служит сейчас у своего отца, с военной службы уволился. Я думаю, что у него просто нет времени.

Слуга разнес холодный лимонад и домашнее печенье. Про Петра тут же забыли. Эминов продолжал расспрашивать:

– Какие вести о Моисеевых, Сеит? У них все хорошо?

– Они передают тебе привет, вспоминают с любовью и уважением. Этим летом они поедут в Ливадию, так что заедут к нам. Как раз когда мы уезжали, тетя Ольга сказала, что собирается написать маме.

– Люди покидают Петроград, – пробормотал Владимир, подливая себе лимонаду.

Старший Эминов выпрямился в кресле:

– Что, дела действительно настолько плохи?

– Надежды мало, – сказал Михаил. – В Петрограде все печально, он кипит. Москва тоже.

Мехмет откинулся и озабоченно покачал головой:

– Огонь под кипящим котлом разжигали давно. Затем выражение его лица сменилось улыбкой.

– Впрочем, никакие сложности не смогут изгнать людей из Санкт-Петербурга. Этот город имеет свое очарование, и многие влюблены в него.

Сеит подмигнул друзьям и показал на отца:

– Я бы добавил, что мой отец один из таких влюбленных.

– Видишь, Курт Сеит, твой отец, как и я, не пользуется новым названием Петроград, – сказал Михаил.

Было ясно, что он рад найти единомышленника. Эминов засмеялся:

– Мои дела в этом великом городе закончены. Для меня он навсегда останется Санкт-Петербургом. Но для вас он иной, ваше будущее там, так что вы отныне петроградцы.

После столь душевной беседы, сблизившей гостей и хозяев, все отправились в столовую. За обедом говорили о всяких мелочах. Михаил с Владимиром восторгались вкусными блюдами, приготовленными Захиде. Ягненок, зажаренный в тандыре, красовался на большом медном блюде посреди стола. Ягненок всегда был коронным блюдом Захиде, хотя крымскотатарская кухня включает несколько десятков вкуснейших угощений. Глядя на эти блюда, любой бы не смог устоять – даже тот, кто недавно плотно закусил. Старший Эминов предложил гостям домашнюю наливку. Сам он пил фруктовый ликер. После обеда все пошли в гостиную, куда женщины принесли кофе.

В какой-то момент, когда гости были заняты, Мехмет подозвал сына, ласково хлопнул его по плечу:

– Как я рад, что ты вновь здесь, сын! Твой приезд – огромный подарок для всех нас.

Эминов вспоминал свое прошлое и улыбался:

– Но я хочу тебе кое-что сказать. Знаю, ты сам себе не хозяин. Все годы у меня были такие же обязанности на службе. Я хорошо понимаю, как ты живешь.

Было что-то, о чем отец не решался спросить. Наконец он не удержался:

– В твоей жизни уже кто-то появился, Сеит?

– Кого ты имеешь в виду, отец?

– Я не говорю ни о ком конкретно, я спрашиваю тебя. Тебе двадцать пять лет, как раз в этом возрасте я решил жениться на твоей матери.

– Нет, отец! Пока у меня нет никого, на ком я бы хотел жениться.

– Но ведь наверняка есть девушки, с которыми ты встречаешься.

– Конечно, есть… но… не одна, а много.

– Какая-нибудь из них тебе нравится?

Сеит внезапно вспомнил безумное и короткое любовное приключение в Москве. Оказалось, он скучает по той девушке. Во всяком случае, она была единственной, о ком он сейчас вспомнил. Разве случайная связь предполагает тоску?

Думая, что его молчание означает «да», отец спросил:

– Кто она? Мы знаем ее?

– Вряд ли. Она из Кисловодска, дочь Юлиана Верженского.

– Он военный?

– Нет, он занимается горной промышленностью. А вот брат Шуры – военный. Муж ее тети – генерал Африкан Петрович Богаевский, атаман донских казаков.

Мехмету Эминову явно понравилось то, что он услышал.

– Важный человек, очень важный. Он близок к царю Николаю.

Затем Мехмет спросил:

– Какая она, эта девушка?

Воспоминание о Шуре взволновало Сеита.

– Шура красивая. Ее зовут Александра, но она любит, когда ее зовут Шура. Она очень молода.

– Ты не собираешься на ней жениться?

– Жениться? Я еще не собираюсь жениться, папа. Глупо даже думать об этом сейчас, когда я должен отправиться на фронт.

– Хорошо. Только знай: когда ты задумаешься о женитьбе, ты должен найти девушку своего рода, татарку из Крыма. Помни: русские женщины хороши для того, чтобы научить мужчину жизни и любви, но твоя жена должна быть из наших краев.

Сеит кивнул.

Ветви древнего дуба в саду лениво раскачивались от ветра, который заставлял шуршать молодую листву. Ветки иногда касались окон. Сеит, недавно ставший поручиком, вспоминал день обрезания, когда он лежал здесь, в этой самой комнате, и смотрел в сад. Теперь эти дни казались далекими. Чистота юности, волнение отрочества… Что-то готовит будущее? Что изменилось теперь?

Через неделю они уедут на фронт, и никто не знает, что ждет их там. О фронте никто не говорил – все словно условились. Никто не хотел нарушать очарование вечера.

– Сеит, что ты чувствуешь, вернувшись домой? – спросил Владимир, хотя его язык слегка заплетался после утомительного дня, от наливки, свежего воздуха и впечатлений.

Сеит смотрел на дом, на сад, на высокий дуб с ветвями, достигавшими неба, на свою семью, стараясь запечатлеть в памяти мельчайшие детали того, что он видит.

– Чудесное ощущение, – сказал он, – чудесное.

Владимир потерял родителей в очень раннем возрасте. Его растили сестра, которая была на десять лет старше, и ее муж, живший на доход с их фамильного имения на окраине Москвы. Он не занимал высокого положения, но смог сделать свою жену счастливой. Владимир был для него как родной сын, которого он вырастил и дал образование. Несмотря на даримую ему любовь, Владимиру всегда не хватало родителей и семьи, и поэтому теплый весенний вечер в домашнем кругу Эминовых был для него наслаждением. По времени, проведенному в военном училище, Мехмет помнил, что сильнее всех по дому тоскуют те, кто остался без родителей. Ему стало жаль молодого человека, сидевшего напротив.

– Это и твой дом, Владимир.

Владимир с благодарностью посмотрел на Эминова:

– Спасибо, господин Эминов. Я не забуду вашей доброты.

По мере того как разговор становился оживленнее, он все чаще касался войны и революционных волнений в Петрограде и Москве.

Мехмет Эминов грустил, что такие замечательные молодые люди должны через неделю отправиться на Карпатский фронт и, может быть, погибнуть там. Они были такими молодыми и казались такими неопытными. Эминов не мог сдержать беспокойства.

– Чего я не могу понять, – проговорил он, – как можно делить страну на враждебные лагеря в разгар такого национального бедствия, как война.

Миша сказал:

– Когда война началась, все казались едиными, но это длилось недолго. Правительство не смогло использовать преимущества этого положения. Оно пыталось выдавить Думу из политики. Но поражения на фронтах разделили всех.

Все дружно закивали, было ясно, что все согласны.

– Хуже всего то, что разделение наблюдается и в армии, отец.

– Только Витте мог бы помешать всему этому. А о чем, интересно, думает Горемыкин?

Миша ответил на вопрос Эминова:

– Позиция Горемыкина только разжигает ненависть к царю. Все либеральные министры, поддерживающие Государственный совет, были вытеснены. Его не уважают даже монархисты. К счастью, он был вынужден подать в отставку в феврале.

– В самом деле? Я не знал этого. В последнем письме Моисеевых об этом ничего не говорилось.

Сеит откинулся в кресле и громко рассмеялся:

– Мой дорогой отец, отставки в Петрограде происходят быстрее, чем почта приходит в Алушту.

Остальные тоже засмеялись.

– Кто теперь новый везунчик?

– Некто Штюрмер, сударь.

– Штюрмер, это тот Штюрмер, что был камергером двора?

– Да, господин Эминов, он самый.

Эминов покачал головой, подняв брови и поджав губы. Лицо его выказало неудовольствие.

– Я уверен, что в Санкт-Петербурге есть люди, способные на сильные решения. Где они все?

– Можно сказать, что во дворце теперь никому не надо быть умным или знать свое дело, господин Эминов, – сказал Миша.

Тема явно волновала его.

– Мать Миши очень близка к царице, поэтому он хорошо осведомлен обо всех делах, – объяснил Владимир с улыбкой. Но его слова Михаила задели.

– Неужели тебе непонятно, что все эти глупцы собираются разрушить систему? Ситуацию можно было полностью контролировать несколько лет назад, но сейчас возможность полностью упущена. Народ, вышедший на улицы, разбился на несколько враждующих лагерей. Совершенно непонятно, кто друг, кто враг. Даже среди кадетов юнкерского училища есть разногласия. В конце концов во всем обвинят людей на улицах. Все началось с плохого правления. Империя рушится. Война идет. Много солдат, офицеров, простых людей погибло. Мы сами отправляемся заменить тех, кто погиб. Может, мы тоже погибнем, но за кого? За царя или за Ленина?

– Какое это будет иметь значение после нашей смерти? – спросил Владимир.

– Большое значение. Если я умру за Россию, мне не все равно, кто в ней в конце концов станет править. И совершенно не хочется, чтобы правил кто-то из Швейцарии. Так что это имеет большое значение.

Чем больше Михаил говорил, тем больше воодушевлялся. Его лицо раскраснелось. От пригладил волосы рукой и продолжил:

– Даже если мы не погибнем на войне, эти ублюдки никогда не позволят нам жить, как прежде.

Внезапно он ощутил усталость. Он откинулся на спинку кресла. Глубоко вздохнув, пробормотал:

– Как здесь у вас тихо и безмятежно. Тут, наверное, самое безопасное и спокойное место на земле.

– Не думаю, что здесь безопасное и спокойное место, сейчас везде неспокойно, – вздохнул Эминов. Затем он встал: – Я приношу извинения, я не так молод, как вы, мне нужно отдохнуть. Мы продолжим нашу беседу завтра.

Все встали и пожелали ему спокойной ночи.

– Простите меня, господин Эминов, – смущенно сказал Михаил. – Должно быть, из-за меня у вас заболела голова, я расшумелся.

Эминов по-отечески похлопал его по плечу:

– Незачем извиняться, молодой человек, я прекрасно провел время. Более того, запальчивость – это естественное состояние молодости. Не стесняйся быть воинственным, сын мой.

После того как Мехмет Эминов ушел, молодые люди расселись по креслам. Усталось навевала сон, но никто не собирался идти спать. Осман и Махмут, решившие оставить офицеров одних, крепко обняли Сеита.

– Как здорово, что ты здесь, с нами, брат. Как бы мы хотели быть вместе всегда.

Владимир был тронут этой сценой. Он пошутил:

– Здесь и так много людей живет, Курт Сеит, я не думаю, что ты здесь нужен.

– Знаешь, – сказал Сеиту Джелиль, который до тех пор молчал, – я очень хотел бы быть на их месте сейчас. Вместо того чтобы спать с мыслями о карпатских ужасах, я бы обнял свою красивую жену и заснул с ней. Это было бы чудесно.

– Тебе для начала надо обзавестись женой, чтобы было кого обнимать, – улыбнулся Михаил.

– Татьяну, например, – вмешался Владимир.

Джелиль пробормотал:

– Это разные вещи.

– Откуда ты знаешь, ты же не женился.

– Правда, сколько времени вы уже вместе?

Джелиль задумался, прежде чем ответить Сеиту.

– Я думаю, года три, может, больше.

– Она вообще хочет за тебя замуж?

– Татьяна? Не знаю, никогда не чувствовал этого. Я думаю, мы оба счастливы и довольны существующим положением дел.

Михаил обратился к Джелилю:

– Если вы расстанетесь, скажи мне об этом, хорошо?

– Ни в коем случае! – воскликнул Владимир. – Ты что, положил глаз на нее? Михаил, не могу в это поверить.

– Не только я, многие мужчины положили на нее глаз. Не говори, что ты не знал.

Джелиль не обижался на эти разговоры.

– Ну, скажи что-нибудь. Наш друг открыто заявляет о симпатии к твоей возлюбленной, – смеялся Сеит.

Тут уж Джелиль решил встать на защиту своей девушки:

– Не беспокойся, Миша, я не собираюсь ее бросать. Даже не надейся.

– Но ты ведь все равно на ней не женишься!

Джелиль озорно улыбнулся:

– Кто знает, кто знает! Может быть, мы и поженимся.

– Тогда тебе лучше не погибать на поле брани. Я не собираюсь. Кто вернется живым, тот и получит ее.

– Мне кажется, вы оба замечтались, – сказал Владимир.

– Правда, что она самая длинноногая балерина в Императорском балете? – спросил Михаил.

Джелиль так сильно расхохотался, что его узких глаз стало совсем не видно.

– Как вы здесь развлекаетесь, Курт Сеит? – поинтересовался Владимир.

Сеит и Джелиль посмотрели друг на друга и улыбнулись.

– А что, Сеит, здесь есть место, где мы могли бы с удовольствием провести несколько часов, прежде чем отправимся на войну?

– Если хочешь, можешь провести здесь даже не несколько часов, а несколько дней.

Михаил замахал руками:

– Хорошо бы, но нам двух или трех часов хватит.

– Давайте закончим вечер на этом и немного отдохнем, – сказал Сеит.

– Ты, Сеит, так и не сказал, куда мы пойдем? Есть ли здесь доступные девушки и есть ли среди них прекрасные брюнетки?

Сеит и Джелиль снова рассмеялись. Сеит хлопнул Михаила по плечу и ответил:

– По правде говоря, я не очень-то могу помочь тебе по этой части, дорогой Миша. Будь доволен тем, что дает судьба. Давайте отдохнем и наберемся сил для завтрашнего вечера. Идемте, я покажу вам ваши комнаты.

Молодые люди осторожно, чтобы не разбудить домашних, взяв лампы, поднялись по лестнице на второй этаж. Сеит открыл двери в гостевые спальни и пропустил Михаила и Владимира. Белые вышитые простыни со сладковатым запахом лаванды создавали в комнатах атмосферу покоя.

– Если хотите перед сном помыться, друзья, внизу согрет хамам.

– У меня глаза закрываются, но от турецкой бани отказаться я не могу, – сказал Владимир.

– Мы тоже присоединимся, – сказали остальные.

– Хорошо, встретимся внизу.

Мраморная турецкая парная была размером с большую комнату. В клубах пара виднелись фонтаны-раковины с латунными смесителями для холодной и горячей воды. Блестящие латунные кувшины с чистой водой для омовения стояли по обеим сторонам купальни, а на теплых мраморных полках лежали белоснежные полотенца. Перед каждым фонтаном стояла низкая деревянная скамейка для сидения. Сидеть или лежать можно было даже на мраморном полу, подогреваемом изнутри.

В пузатые мраморные чаши из кранов лилась горячая вода. Лишняя вода стекала на мраморный пол и исчезала. Горячая вода и горячий пол наполнили баню таким густым паром, что юноши с трудом видели друг друга. Тот, кому было слишком жарко, обливался холодной водой, чтобы освежиться.

– Чувствую себя заново родившимся, – сказал Михаил. – Это великое изобретение. Когда-нибудь построю хамам у себя дома.

Владимир лежал на теплом мраморном полу с закрытыми глазами. Сеит тронул его:

– Идем, думаю, тебе будет намного удобнее в постели.

Вымытые, отдохнувшие и свежие, они надели банные халаты, тихо поднялись по лестнице и разошлись по своим комнатам.

В алуштинских краях вековые леса давали прохладу земле, а виноградники спускались к самому синему морю. Солнце почти круглый год ярко сияло, а климат всегда был умеренным. Это создавало идеальные условия для отдыха аристократической публики из Санкт-Петербурга и Москвы, которая стремилась провести лето среди зелени на взморье, на разбросанных повсюду виллах. Виллы отражали социальный статус владельцев. Жизнь наполняла их с мая. Слуги приезжали раньше господ, чтобы подготовить дома, открыть окна, проветрить комнаты, сделать необходимый ремонт и общую уборку. Иногда вместе со слугами приезжали господские дети с гувернантками.

Взошедшее солнце согревало деревья, море и людей, птицы радостно щебетали.

Отдохнув, молодые люди покинули дом рано утром и отправились на лошадях по окрестностям.

Солнце уже припекало, когда они доехали до виноградников. Первый виноградник шел террасой и спускался к самому морю. Внизу стоял садовый домик, скрывавшийся за рощей. Маленький, сложенный из известняка милый домик с чудесным видом на зеленую полосу виноградников и синее море был убран очень просто. На террасе гостей уже ждал накрытый к завтраку стол. Молодые люди спешились, привязали лошадей, вымыли руки водой из колодца и сели. Завтрак был вкусным, а молодые люди – голодными, так что угощение было уничтожено быстро. Среди прочих угощений, незнакомых гостям из Петербурга, на столе стоял вкусный кисломолочный напиток айран – крымские татары делают его из кисломолочных продуктов, разведенных водой с солью.

– Какой ты счастливчик, Курт Сеит! Счастье – быть хозяином таких земель и возвращаться сюда! Я завидую тебе.

– Спасибо, Миша. Эта земля видала такое горе и такие распри в прошлом! Не знаю, что будущее готовит для меня.

– Хватит грустить. Что будем делать сегодня вечером?

– Владимир, ты можешь думать о чем-нибудь, кроме девушек, ради Аллаха?

– Нет, Миша, не могу! С прошлого вечера я думаю только о девушках. Всю ночь мне снились только девушки. Скажи мне, что я не прав! Что же мы будем делать сегодня?

Джелиль подмигнул Сеиту и сказал:

– Что скажешь, Сеит? Зачем ждать до вечера?

Сеит приставил указательный палец ко лбу и сделал вид, будто серьезно задумался. Ему было смешно смотреть, с каким вниманием друзья ждали его ответа. Затем он сказал:

– Почему бы нет? День в нашем распоряжении, ночь тоже, правда?

– Ура-а-а!

Владимир вскочил. Остальные тоже вскочили. В это время к столу с огромным подносом свежих фруктов подошел управляющий, который даже испугался, решив, что молодые господа собираются уезжать, и бросился извиняться за опоздание. Сеит успокоил его, широко улыбнувшись:

– Ничего страшного, Исмаил-эфенди. Мы уезжаем, у нас есть кое-какие дела. Фруктов поедим после, спасибо за заботу.

Они тотчас оседлали лошадей и бросились вскачь.

В лесу, на узкой тропинке, веселую компанию обогнал экипаж. Они съехали на край тропы, пропуская его. Сиденье рядом с возницей было забито чемоданами, саквояжами и сумками, из-за которых было не видно пассажиров. Когда экипаж проезжал мимо, они увидели молодую женщину, сидевшую между двух девочек. Сеит широко улыбнулся женщине. В ответ на его улыбку дама вежливо кивнула. Когда коляска проехала, друзья принялись смеяться над Сеитом.

– Даже посреди леса ты умудряешься найти кокетку, которая отзывается на твои приветствия, Сеит. Правда, сегодня твоя удача, кажется, проехала мимо.

Сеит ответил Мише улыбкой:

– Это не просто удача. Это моя старинная знакомая.

– Мы будем иметь удовольствие встретиться с ней? – спросил Владимир.

– Нет, – сказал Джелиль, похлопав лошадь друга. – К сожалению, у этой красавицы не будет времени встретиться с вами.

– Почему?

– Потому что каждый раз, когда она приезжает сюда, она встречается с Сеитом, и у нее нет времени ни на кого больше.

Владимир не унимался:

– Но кто же она, бога ради?

Джелиль закрыл глаза и, глубоко вдохнув, как будто наслаждаясь ароматом цветка, ответил:

– Лариса, красавица Лариса. Она воспитательница детей Аркадьевых. Ее мать француженка. Она приехала в Россию гувернанткой и поселилась в Москве. Лучшие семьи Москвы соперничают, чтобы нанять ее своим детям.

Затем, показав глазами на Сеита, ехавшего рядом с ним, он добавил:

– Пока домашние не приедут, она нянчится с нашим другом, если он, конечно, здесь.

Все рассмеялись. Сеит покачал головой с деланым негодованием:

– С вами просто невозможно! Поэтому вскоре я вас покину. Михаил решил, что его шутки задели Сеита:

– Ладно тебе, Сеит, брось обижаться! Мы просто смеемся. Куда ты собрался?

Сеит, не говоря ни слова, повернул коня в сторону дома с садом, мимо которого они проезжали, и ускакал. Джелиль со смехом повернулся к обеспокоенным друзьям:

– Не волнуйся, дорогой Миша, он бросает нас не со злости. Это имение Аркадьевых, Курт Сеит просто поехал к своей няне. Так что не волнуйтесь.

– Сеит нашел себе занятие. А нам как быть? – спросил Владимир.

В этот момент Сеит вновь подскакал к друзьям:

– Джелиль, ты знаешь, куда отвести наших гостей.

Затем он повернулся к друзьям и продолжил:

– Доверяю вас Джелилю. Я уверен, вы хорошо развлечетесь. Встретимся позже на ферме, домой поедем вместе. Если мы вернемся порознь, отцу будет трудно объяснить, где я был. Хорошего отдыха.

– Тебе тоже! Будь осторожен, не попадись хозяину.

Они разъехались. Сеит издалека видел, как экипаж подъехал к дому, а сидевшая в нем дама с девочками вышла. Теперь Лариса стояла на лестнице, держа девочек за руки, и смотрела в его сторону. Сеит знал, что она ждет его. Он выехал из-за деревьев, чтобы привлечь ее внимание, затем пустил коня в галоп. Перед домом он остановился и церемонно приветствовал ее:

– Хорошего вам дня!

Лариса, улыбнувшись, ответила ему:

– И вам хорошего дня!

– Я подумал, господин Аркадьев приехал! Хотел выказать ему свое почтение.

Дворецкий и слуги следили за этой сценой с глубоким интересом. Лариса играла свою роль очень талантливо и ответила серьезно:

– Нет, сударь. Ни господин, ни госпожа Аркадьева не приехали. Полагаю, они прибудут сюда дней через десять.

Сеит развернул коня и сказал: – Спасибо, я тогда заеду к ним.

Он кивнул ей и вернулся на аллею за деревьями. Там спешился и ждал. Он видел, как она передала детей горничной. Затем вошла в дом, придерживая шаль одной рукой, а юбку другой, и скрылась из виду. Сеит привязал коня к дереву, вернулся к дому, обошел его сзади и принялся ждать. Все ставни на окнах были закрыты. Несколькими минутами позже одна из дверей, выходивших в сад, со скрипом отворилась. Сеит побежал по цветочным клумбам к веранде, и, как только проскочил в дверь, она закрылась за ним. Окна были плотно занавешены. Ни один луч света не проникал в дом. В почти полной темноте он ничего не видел, но так как был знаком с обстановкой, то не растерялся. Внезапно он почувствовал чье-то дыхание. Не говоря ни слова, Сеит и Лариса обнялись и страстно поцеловались. Он чувствовал тепло ее тела сквозь платье. Внезапно она выскользнула из его рук и прошептала:

– Подожди, Сеит! Подожди немного, мне нужно устроить детей. Откуда мне было знать, в какой момент ты появишься? Дай мне полчаса. Мне надо накормить их и уложить спать.

– А мне чем заняться эти полчаса?

Она кокетливо запустила пальцы в его волосы и взъерошила их. Затем прижалась к нему и прошептала на ухо:

– Я проведу тебя к себе в спальню так, что тебя никто не увидит. Никто в нее не заходит. Как только освобожусь, приду к тебе, хорошо?

Затем Лариса высвободилась из его объятий, на цыпочках пошла к двери, осторожно открыла ее, осмотрелась и вышла. Она вернулась через несколько секунд.

– Быстро! – сказала она. – Давай быстро, иди за мной. Если кто-то выйдет, спрячься в каморку под лестницей.

Наивное волнение Ларисы сделало его тягу к ней невыносимой. В соседней комнате она толкнула позолоченную раму большого зеркала между двумя цветочными вазами, зеркало сдвинулось, открывая секретный ход.

– Иди осторожно, лестница узкая. Поднимешься наверх, первая комната слева. Я поднимусь и открою тебе дверь.

В полной темноте он с трудом поднялся по винтовой лестнице. Пытаясь удержать равновесие и не свалиться, посмеивался сам над собой. Наверху он увидел дверь.

«Наверное, это та дверь, о которой она говорила». Он задержал дыхание и приложил ухо к двери, ожидая сигнала. Никого не было. Он попробовал толкнуть дверь, она была заперта. Он оказался между двумя запертыми дверями, один, на темной лестнице. Как только он начал злиться на себя за это нелепое положение, он услышал приближавшиеся легкие шаги. Сеит ждал, затаив дыхание. Замок повернулся. Внезапно в его голове мелькнула мысль: «А что, если там не Лариса?» Сеит похолодел. Просто сообщить обитателям дома, что он – любовник их гувернантки, было бы не так унизительно, как быть пойманным в темном тайном закоулке дома.

К счастью, худшие опасения не оправдались. После того как дверь открылась, Курт мог войти в комнату. Комната была пуста. Лариса, должно быть, занималась детьми. Непонятно, кто открыл дверь. Сумки и саквояжи Ларисы были распахнуты, ее вещи – разбросаны на кровати. Сеит сел в кресло за ширмой, отделявшей кровать от двери, и принялся ждать. Он был в этой комнате не впервые.

На мгновение он вспомнил о Шуре и попытался сравнить ее с Ларисой, но не смог. Они были столь разными, что сравнивать было невозможно. Лариса была страстной женщиной. Каждое сказанное ею слово, любой ее невинный жест, взгляд ее томных глаз – все в ней выдавало страстную натуру. Сеит не мог понять, почему такая роскошная женщина работала гувернанткой. Как ее вообще могли принять в дом? Может быть, ей удавалось быть другой, занимаясь с детьми.

А вот Шура была милой и домашней, с такой можно прожить жизнь. Присхождение и отцовское состояние дали ей все, что нужно женщине для уверенности в себе: великолепное образование, безукоризненные манеры, аристократическую красоту, на которую заглядывались даже женщины. У мужчин кружилась голова от одного взгляда на нее. Шура не могла соперничать с Ларисой по части уловок для привлечения мужского внимания – да Шуре они были и не нужны. Шура прекрасно сознавала, что она и так в центре внимания, что ею восхищаются и ее обожают, но всегда вела себя так, как будто этого не знала и не придавала этому значения. Это делало ее еще более притягательной. Сеит открыл, что за ее тихой, чопорной, нетронутой красотой скрывается сильная и страстная душа. Он помнил тот день, когда они остались вдвоем.

Шура с ее невинностью была первой женщиной, которая полностью принадлежала ему одному. То, что только он один знал, какая страсть скрывается за ее тихими и мягкими манерами, доставляло Сеиту огромное удовлетворение. Только он, Сеит, знал, что Аллах создал ее для того, чтобы любить и быть любимой.

«Что же будет дальше?» – спросил он себя. Такая красивая девушка наверняка будет окружена сонмом женихов. Он уже злился на них. Оказывается, он впервые ревновал. Это чувство мешало ему. Ему очень хотелось, чтобы она оказалась рядом с ним прямо сейчас. От одной мысли о ней сердце билось быстрее. Он вспомнил ее длинные светлые волосы, и по телу разлился жар, а во рту пересохло. Ему стало нехорошо. Шура нужна ему, как лекарство, но это лекарство было сейчас очень далеко. Он встал и налил из фарфорового кувшина холодной воды в фарфоровую чашу, а затем опустил туда руки. Затем обтер мокрыми руками голову, шею и лицо, чтобы унять жар.

Он, должно быть, провел в мечтах немало времени, потому что от внезапного скрипа открывающейся двери подскочил и даже выглянул из-за ширмы. К счастью, это вошла Лариса:

– Ты здесь, Сеит?

Сеит вышел из укрытия. Она подбежала и прижалась к нему всем телом. Затем она подняла голову и притянула его к себе. Прижала жадные губы к его губам. Она впивалась в него так, будто хотела высосать кровь и жизнь.

«Она идеальна для приятных встреч», – пронеслось в голове у Сеита. Затем он вновь подумал о Шуре. Если бы она сейчас вошла в эту дверь, все было бы иначе. «Она не побежала бы ко мне. Она вела бы себя с достоинством, – подумалось ему. – Она бы подошла медленно, уверенно, ее глаза светились бы любовью, глубокий, проникающий взгляд сулил бы ему чудесные минуты, которые они проведут вместе. Подойдя к нему, она бы закрыла глаза, готовая для поцелуя, и ждала бы, когда он сделает первый шаг». В ее мягком объятии Сеит бы терпеливо ждал чувственной, страстной любви, которой бы они, конечно, занялись.

«О, Аллах, – подумал молодой человек, – я сейчас в объятиях женщины, готовой удовлетворить любое мое желание, а мечтаю о другой, которая так далека».

Лариса, конечно, не могла заменить Шуру, но, по крайней мере, была способна заставить Сеита ненадолго забыть ее. Наконец любовница, удовлетворенная, заснула. Сеит лежал, думая о том, что только что пережил, когда к своему удивлению понял, что пришел в этот дом на свидание с Ларисой, но на самом деле встречался со своей маленькой Шурой и пробыл с ней почти все время. Он думал только о ней, он лег в постель с мыслью о ней. Женщина, дремавшая сейчас рядом с ним, вызвала в нем ощущение, что он предал свою истинную любовь, предал девушку, к которой был глубоко привязан. Да, в лице Ларисы он занимался любовью с Шурой. «Аллах, кажется, я по уши влюбился в Шуру и сам того не понял». Он жалел, что не понял этого раньше.

Ему не хотелось больше оставаться здесь. Боясь разбудить женщину, он осторожно вытащил руку у нее из-под головы, тихо, не качнув кровать, выскользнул, оделся и вышел за дверь. Убедившись, что никого вокруг нет, прошел в тайный ход и спустился по винтовой лестнице. К сожалению, на этот раз никто не мог проверить, свободен ли путь. Из вестибюля доносились громкие голоса слуг. «Должно быть, подъехал другой экипаж», – подумал он. Некоторое время Сеит посидел на нижней ступеньке винтовой лестницы. Все затихло. Должно быть, люди разошлись по комнатам, решил он. Соблюдая осторожность, он вышел тем же путем, что и пришел. Уже сидя на коне, он глубоко вздохнул и расслабился. На улице темнело. Он кинул взгляд на дом. Вероятно, он никогда больше сюда не вернется.

Сеит приехал к домику раньше других. Исмаил вышел поприветствовать Сеита и был удивлен, увидев его одного:

– Здравствуйте, эфендим! Что-то случилось?

Сеит направился на террасу:

– Я говорил тебе, что вернусь поесть фруктов. Вот и вернулся.

Исмаил растерянно посмотрел на него и бросился за фруктами. Сеит сел в кресло, положив ногу на ногу, и крикнул ему вслед:

– Опусти бутылку красного в колодец! Наши друзья вот-вот вернутся.

Исмаил побежал к двери, говоря:

– Да, хозяин! Сейчас, господин.

Лампа на террасе, подвешенная к потолку, давала так мало света, что вечернее небо и море сливались. С виноградников доносилось непрерывное стрекотание сверчков. Легкий бриз освежал. Сеит откинулся в кресле. Необъяснимое беспокойство охватило его. Словно он физически был здесь, а душой – где-то в другом месте. Он не знал, где ему хотелось бы сейчас быть. Он помнил свой приезд с отцом в Санкт-Петербург, первые дни в Коломне, встречу с Моисеевыми, обучение в училище, проводы отца на японскую войну. Прошли годы, он больше не был тем неопытным испуганным мальчиком. Он хорошо знал Петроград и Москву. Он завел много друзей. Дом Эминовых в Петрограде стал местом, где Курт часто проводил время с друзьями или устраивал вечеринки. Здесь, в Алуште, жила его семья. Все были счастливы и в добром здравии. Так откуда эта грусть, эта неудовлетворенность? Откуда холод внутри? Много домов, много людей, много разных обычаев. Отец сказал: «Наслаждайся жизнью, гуляй и веселись, пока тебе не исполнится тридцать, потом женишься на девушке из нашего народа». Сегодня он осознал, что женщина, которую он любит и на которой мог бы жениться, – Шура. Что, если они решат связать судьбу? Его брат женился на молоденькой татарке из хорошей семьи, она сделала его счастливым. И разве сам отец не является ему примером? Даже если отец примет этот брак, сможет ли Шура приехать сюда жить? Может быть, да, а может, и нет. А где бы он сам хотел поселиться? С двенадцати лет он жил во многих местах – у Моисеевых в Санкт-Петербурге, в семейном особняке в Коломне, в Алуште.

– Где мой дом? – тихо спросил он себя.

Исмаил принес сыр, фрукты и каленый горох:

– Вы что-то сказали, господин?

Сеит перевел взгляд со звезд в небе на него и махнул рукой: – Да так, не тебе, Исмаил-эфенди.

Он достал из кармана часы, время было девять. Он нежно погладил стекло. Часы были подарком царя Николая в награду за победу на скачках, которые он выиграл два года назад. Соревнование происходило в Красном Селе. Состязались выпускники школы выездки и военные. Сеит обычно выступал на таких соревнованиях очень хорошо. Он получил несколько медалей и гордился ими. В тот раз сам царь одарил его. Часы были особого рода: он мог носить их также и с гражданской одеждой. Они были золотыми, на длинной золотой цепочке. Под стеклом на эмали рубинами была выложена царская монограмма. Часы вызвали в памяти воспоминание о Петрограде, но легкий бриз со вкусом соли, запах молодого винограда, мягкая плодородная почва под ногами говорили: «Ты принадлежишь нам».

Сеит наполнил бокал домашним вином, охлажденным в колодце, и неспешно выпил. Затем закурил и выпустил дым. Пересмотрев и проанализировав свое положение, он не нашел решения: наоборот, только больше запутался. Как было бы чудесно, если бы Шура была здесь с ним. Все, чего ему сейчас хотелось, – это обнять ее и заснуть. Просто знать, что она рядом, было бы достаточно. Сеит чувствовал огромную тоску и желание соединиться с женщиной, которую, как он понял, он по-настоящему любит. Ему вдруг захотелось бросить все и уехать к ней. Он встал и принялся ходить по саду взад и вперед.

«Вино, должно быть, ударило мне в голову! О чем я только думаю?» – рассердился он на себя. Через три дня ему предстоит путь, из которого, может быть, он не вернется. Что он пытался решить? Где предпочитает жить? В Алуште или в Петрограде?

Топот копыт вернул его к действительности. Друзья наконец-то вернулись. По их смеху Сеит догадался, что они были навеселе. Они подлетели к столу, радуясь как дети.

– Мы и не думали встретить тебя здесь, – сказал Джелиль, затем заметил грустное выражение лица друга и спросил: – Что случилось, Сеит? Ты выглядишь странно.

Сеит разлил по бокалам вино и передал друзьям:

– Со мной все в порядке, Джелиль. Я просто размышлял и обдумывал кое-что.

– Тебе следовало поехать с нами, Курт Сеит, – сказал Михаил. – Мы отлично провели время. Ах, какие тут девушки! Сложены одна лучше другой.

Владимир с закрытыми глазами промурлыкал:

– Я уверен, что Сеит сам отлично провел время. Верно, Сеит? Скажи мне, как поживает твоя гувернантка?

Сеит улыбнулся друзьям. Печаль, которая нахлынула на него, улетучилась.

– Не беспокойтесь обо мне. Лучше расскажите, как провели время. Если вы так довольны сегодняшним днем, у вас есть что рассказать.

Миша кинул дольку яблока в рот, затем подтолкнул Джелиля:

– Расскажи, Джелиль. Расскажи…

Джелиль подтянул кресло к Сеиту и начал рассказывать:

– Мы ездили к Ульяшиным.

– О-о! Теперь я понимаю, почему вы так задержались. Кто там был?

– Все три сестры, а также их новая компаньонка, она сирота. Компаньонка просто красавица.

Показывая на порядком притомившихся от дороги, солнца и выпивки друзей, он сказал:

– Девушки привели нас в восторг. Я представил им наших друзей, и теперь они тоскуют. Так что это сестры Ульяшины виноваты в том, что наши львы в таком состоянии. А компаньонка просто превосходна.

Вино кончилось. Сеит встал:

– Уже полночь. Нам стоит поехать домой.

Михаил дремал. Сеит потянул его за плечо, и тот, подскочив, протянул руки и ухватился за стол:

– Оставь меня, Сеит. Я буду спать прямо здесь. А ты езжай. Его язык заплетался, говорил он с трудом. Друзья помогли ему встать и сесть на лошадь. Сеит подозвал Исмаила-эфенди, вежливо ожидавшего у ворот:

– Спокойной ночи, Исмаил-эфенди. Спасибо тебе за прием. Увидимся позже.

– Спокойной ночи, господин. Хорошей поездки.

Они поскакали к дому, вспоминая развлечения этого вечера. На полпути Сеит съехал с дороги и направил коня в лес, крикнув:

– Давайте этим путем!

– Куда он нас ведет? – спросил Владимир.

– К озеру Карагёль! Черное озеро, – сказал Джелиль.

– Озеро?

– После такого дня это прекрасное средство отдохнуть.

– Ты с ума сошел, – сказал Владимир. – Ночь холодная, и вода, должно быть, ледяная.

– Без отговорок, это часть плана. Если живешь здесь, то должен жить как мы.

Друзья последовали за Сеитом в лес и приехали к маленькому озеру.

– После долгой куртуазной беседы с женщинами и вина это лучшее, что может очистить взгляд и разум, – сказал Сеит друзьям. Он снял с себя одежду и прыгнул в ледяную воду. Джелиль последовал за ним. Остальные, нехотя раздевшись, потираясь и дрожа, ждали на берегу. Их глаза привыкали к темноте. К этому времени луна показалась над деревьями и достигла зенита, лунный свет лился на озеро и деревья, создавая невероятную красоту. Они были посреди заколдованного леса у зачарованного озера. Михаил, хотя еще и дрожавший, был потрясен этой картиной. С громким криком он кинулся в воду. Шум, который его большое тело произвело при падении в воду, разбудил и вспугнул птиц на деревьях и заставил их разлететься в разные стороны с громким щебетом и хлопаньем крыльев.

Михаил крикнул другу:

– Чего ты ждешь, Владимир? Давай же. Они правы, тут восхитительно. Ты заново родишься. Давай.

После купания нагие тела освежил легкий бриз. Они чувствовали себя посвежевшими и здоровыми.

– Теперь мы в отличной форме, как раз для возвращения домой, – сказал Сеит, застегивая рубашку.

– Ты тут постоянно плаваешь, Сеит? – спросил Михаил.

– Да, нередко.

– Но ты, наверное, бываешь здесь только в теплое время года, а еще есть зима.

– Если у нас будет возможность вернуться, мы приедем сюда и зимой и поплаваем с тобой среди льдин, – ответил Сеит, а затем повернулся к Джелилю: – Помнишь ночь, когда мы спали на снегу?

Они оба рассмеялись. Джелиль рассказал друзьям ту историю:

– Как я могу забыть? Однажды ночью мы довольно много выпили. А снега насыпало по шею. Мы с трудом пробрались к озеру. Чтобы протрезветь, ушло много времени. Когда мы приехали домой, все двери были заперты. Майор Эминов, должно быть, решил наказать нас. Заперто было буквально все.

– Нам тогда было всего семнадцать, – вмешался Сеит.

– Ну и что вы сделали? – спросил Владимир.

– А что мы могли сделать? Спали в саду под навесом.

Сеит смеялся так, что слезы навернулись на глаза.

– Снег сыпался прямо на нас, можете представить? Но я не помню, чтобы мне хотелось спрятаться в тепло.

– Что было утром?

– Джемаль-кахья разбудил нас. Мы прошли к себе в комнаты через заднюю дверь, освежились и спустились к завтраку, как ни в чем не бывало.

– Разве ваш отец не понял, что вы недавно вернулись?

– Как не понял? Вначале он сказал: «Я видел, что, когда вы вернулись, на вас было немного снега». Затем, глядя прямо нам в глаза, сказал: «Вы слишком долго гуляли сегодня ночью».

– Никогда не испытывал такого унижения, – вздохнул Джелиль, – но теперь вспоминаю эти старые добрые дни с удовольствием.

– Я уверен, что мы посмеемся над ними еще много лет спустя, – сказал Михаил.

Они переглянулись и повторили:

– Много лет спустя…

В их голосах звучал скорее вопрос, чем обещание.

В тишине и меланхолии, укрывшей лес, еле слышны были голоса последних птиц, возвращавшихся в свои гнезда. Даже сверчки притихли. Серебристый свет луны таял на противоположном берегу озера. В прекрасных алуштинских лесах очередная ночь клонилась к концу.

 

Глава 10

Карпатский фронт

1916

Карпатский фронт оказался сущим адом. Много месяцев сражения шли на равнине у венгерских земель. Часть Сеита располагалась очень близко к фронту. Единственным различием между теми, кто носил ружье, и теми, кто сидел в штабе, было то, что последние не ходили врукопашную. Залпы артиллерии, особенно крупнокалиберных немецких пушек, сотрясали окопы и блиндажи. После каждого залпа земля дрожала, как при землетрясении, а вспышки разрывов превращали ночи в дни. Смерть и разрушение поджидали повсюду. Огонь и дым стелились из воронок. Смерть застала многих врасплох, трупы солдат и лошадей лежали вперемешку. Обугленные остатки орудий, повозок и телег, там ось, тут колесо, одежда, сплошь залитая кровью. Некоторые из раненых, обожженных, закопченных, были еще живы. Кто-то лежал без сознания, кто-то молил о спасении или просил смерти для избавления от мук.

После долгой и трудной борьбы венгерские и австрийские части были вынуждены отступить. Русский полк стоял в лесу прямо за линией фронта, в деревне за ним был развернут госпиталь. Раненым пытались помочь два доктора и несколько сестер. Избы, первоначально выделенной для госпиталя, не хватало даже для размещения самых тяжелых, так что довольно скоро благодаря срубленным деревьям вокруг избы выросли самые разные пристройки. С той же целью в огороде поставили несколько палаток. Узкая дорога в сторону фронта была забита. Поток телег, которые тянули измученные больные лошади, мулы и ослы, не прекращался. Медики-добровольцы, медицинские сестры, которые оставили свои семьи, дома и мягкие теплые постели, были вымотаны и унылы. Ехать на фронт за честью и славой было одно, а найти здесь только горе и страдания, дыша днем и ночью запахом разложения и смерти, – совсем другое. Разочарованные и лишенные иллюзий люди работали старательно, не жалуясь. Медсестры выбивались из сил, спасая жизни, но одного усердия было недостаточно. Не хватало медикаментов, пополнение из тыла не поступало целыми неделями. Оперировать раненых или ампутировать конечности, которым грозила гангрена, становилось невозможной пыткой даже для хирургов. Не было лекарств, чтобы сделать анестезию. Раненые, иногда совсем юные мальчики, с телами, изуродованными шрапнелью или осколками снарядов, пытались перенести невероятную боль, стараясь не кричать, потому что это недостойно мужчины и воина, но в конце концов сдавались, кричали и плакали, пока не теряли сознание. Многие не приходили в себя и умирали от шока и потери крови.

Два всадника, появившиеся со стороны расположения полка, остановились перед полевым госпиталем, спешились и вбежали внутрь. Их форма и сапоги были в пыли и грязи. Медсестра, склонившаяся к недавно прибывшему раненому, пропустила их.

– Где нам найти доктора? – спросил один из всадников.

Медсестра указала на следующую палатку. Офицеры побежали туда. Там тоже раненых было так много, что лежали они на земле вповалку. Офицеры увидели доктора, занятого ампутацией. Он поднял голову.

– Поручик Сеит Эминов. Доктор, мы ищем нашего друга.

– Кто он? Когда поступил?

– Поручик Владимир Савинков, мог быть ранен в последней атаке.

Доктор глубоко вздохнул:

– Раненые поступают беспрерывно. Некоторые без сопровождающих документов и без сознания. Если они в состоянии назвать имя, их заносят в журнал. За некоторыми приходят, тогда мы узнаем имя от тех, кто их искал. Поищите среди пациентов. Извините, что не смог вам помочь.

– Спасибо, доктор. Извините, что отвлекли вас. В любом случае спасибо.

Выйдя из палатки, Сеит повернулся к другу:

– Джелиль, посмотри в палатках. Я проверю дом, так будет быстрее.

– Хорошо, хорошо, Сеит.

Сеит метался среди кроватей. То, что он увидел, было ужасно. На поле битвы он видел вещи и пострашнее, но там все происходило быстро. Однако в тылу жестокость войны раскрывалась полностью. Кроватей не хватало, так что поступавшие лежали на носилках, шинелях, на полу. Воздух заполняли запах крови и антисептика. Сеит смотрел вокруг, но нигде не мог найти Владимира. В некоторые лица он смотрел несколько раз – лица были страшно изуродованы. На носилках рядом с окном лежал раненый, замотанный бинтами до шеи. Сеит опустился рядом с ним на колени. Повязка, оставлявшая открытым только рот, была красной от крови. Он хрипел. Присмотревшись, Сеит, к своему ужасу, увидел, что то, что было ртом, превратилось в дыру без губ, зубов и языка. Его затошнило. Он встал, посмотрел на сестру. Поддерживая голову очередного раненого, она давала тому воды – последнее желание умирающего. Ему было лет двадцать, не больше. Вода забулькала у раненого во рту, следующий глоток пролился на грудь. Он смотрел на сестру с благодарностью. Затем его тело вытянулось, задрожало, его голова затряслась в ее руках и наконец упала ей на руки, а глаза остались открытыми. Сестра милосердия, сама не старше двадцати лет, не пытаясь сдержать слез, протянула руку и закрыла ему веки. Затем встала и накрыла его простыней. Глядя на это, Сеит чувствовал, как у него в горле встал комок. Молодая сестра, с хорошими манерами, тонкими длинными пальцами, с ухоженными руками, явно прежде не ведавшими тяжелой работы, должно быть, была из хорошей семьи. Сеит сразу вспомнил Шуру. Где она сейчас? Оставить безопасность и удобства городской жизни и родного дома, чтобы отправиться прямо на фронт, где все ужасы происходили на глазах, можно было, только будучи идеалисткой. Великая княжна Татьяна, средняя дочь императора Николая II, учредила благотворительное общество, которое занималось набором, обучением и отправкой на фронт медицинских сестер. Все девушки были из хороших семей. Медсестрами становились жены, сестры и дочери видных людей. У каждой из женщин была своя причина решиться смотреть на ужасы войны, и почти у каждой причина была трагична. Сеит чувствовал сострадание к этой молодой женщине, которую он, вероятно, больше никогда в своей жизни не встретит.

Закончив с несчастным, на короткое мгновение она замерла в раздумье, может быть, в молитве. Затем, как бы очнувшись, осмотрелась и, увидев, как много раненых нуждается в ней, отошла от мертвого тела и что-то сказала санитару. В этот момент она заметила Сеита.

– Это был ваш родственник? – спросила она.

Он покачал головой:

– Нет, я не знаю его. Я ищу другого.

– Вы не нашли его здесь?

– Насколько я вижу, здесь нет никого похожего на него. Его зовут Савинков. Владимир Савинков.

Затем указал на человека у окна:

– Там человек на носилках… вы знаете его имя?

Сестра вздохнула:

– Бедный человек! Не верю, что он проживет долго. Мы не знаем его имени. Все, что мы знаем, что он был офицером артиллерии. Это может быть ваш знакомый?

Сеит был рад, значит, это не Владимир. Это давало надежду. Слегка успокоившись, он попытался улыбнуться:

– Нет, мой друг не в артиллерии. Видно, его здесь нет. Спасибо, сестра. Благослови вас Бог.

– Приятно встретить человека, который все еще верит в Бога, – проговорила она.

Сеит посмотрел вопросительно.

– Не поймите меня неправильно. Я верю в Бога, но сейчас такие времена, что… Многие раненые клянут его.

Выходя, Сеит пробормотал:

– Может быть, потому, что слишком близко к нему подошли.

У входа он встретил Джелиля, тот спрашивал всех, кто шел мимо, о Владимире, но безуспешно. Очевидно, его здесь не видели. Офицеры решили вернуться и проверить на поле боя.

– Ты думаешь, это правильно? Сеит, поле большое, что, если опять обстрел начнется?

– Я помню, где видел его в последний раз. Джелиль, он был недалеко от Миши.

Они вонзили шпоры в бока лошадей и понеслись в сторону штаба, но там не остановились.

Миша, глядя, как они пронеслись галопом к полю, крикнул Осману, который пытался размочить засохшее печенье в слегка подкрашенной жидкости, которую выдавали вместо чая:

– Осман, Курт Сеит и Джелиль скачут прямо на поле, они, наверное, с ума сошли. Что они делают?

Осман, как Михаил и Владимир с Джелилем, воевал в отряде Сеита. Он был родом из Крыма, из хорошей татарской семьи из Алупки.

Он поставил чашку с чаем на камень у палатки и вскочил.

– Пойдем, – сказал он.

– Куда ты, с ума сошел? – удивился Миша.

– Я еду за ними, хочешь, пойдем вместе. Наверное, что-то случилось.

Осман был готов умереть за Сеита. Если Сеит скакал галопом на поле боя, значит, для этого есть причина, думал он. К его радости, Миша последовал за ним.

На поле боя царила мертвая тишина. Бой давно стих, но с противоположной стороны иногда летели редкие пули венгров. Разведка предупреждала, что в любой момент может начаться обстрел. Сеит с Джелилем подъехали к тому месту, где Сеит в последний раз видел Владимира, когда тот падал с раненой лошади. Они ходили между телами, переворачивая тех, кто лежал лицом вниз, вытаскивая тех, кого придавило мертвыми лошадьми или разбитыми телегами. Они искали, но тщетно. Когда они уже собирались уходить, Сеит посмотрел в сторону неприятельского лагеря и увидел, как кто-то шевелится среди трупов.

– Джелиль, смотри! Кажется, живой! Быстро туда!

Раненый внезапно встал и побежал, припадая на одну ногу. – Что за черт! – воскликнул Джелиль. – Это не наш, это венгр.

Джелиль подумал, что Сеит решит вернуться, но нет, Сеит поскакал за убегавшим. Джелиль заколебался, его друг был уже совсем близко к неприятелю, в пределах досягаемости вражеского огня. Выстрелить могут в любой момент. Если искать смерти, то здесь – самое подходящее место. Но Сеит не дал человеку уйти. Венгр запаниковал, он бежал так быстро, как только мог. Каждый раз, когда он оборачивался, он спотыкался обо что-то – о труп, о винтовку, о неразорвавшийся снаряд – и падал. Часами он прикидывался мертвым и ждал темноты, чтобы вернуться в венгерские траншеи. Он думал, что все получится. И вовсе не ожидал, что русские полезут на их территорию. Но он ошибся. Он уже чувствовал горячее дыхание коня. Его глаза широко раскрылись. Но русские и не думали его убивать.

Когда Сеит и Джелиль вручили пленного Осману с Мишей, тот был на грани обморока.

– Доставьте этого человека в штаб, а мы посмотрим еще, – сказал Сеит.

– Берегите себя, – отозвался Осман.

На этот раз их поиски увенчались успехом. Владимира они нашли. Он был сильно ранен. Левая щека и плечо разорваны.

– Владимир! Владимир! – взывал Сеит. – Ответь мне! Ты жив, ты должен жить!

Молодой человек был в ужасном состоянии.

– Джелиль, несем его. Машаллах, мы нашли его вовремя.

Они усадили Владимира на лошадь Джелиля и, придерживая его, как ребенка, отправились к своим. Вечерело.

Миша и Осман ждали их в лагере. Они сразу подбежали к ним. Все вместе осторожно сняли Владимира с лошади. Его тело легло на носилки. Миша попытался уложить безвольно свисавшую руку друга.

– Здесь есть госпитальная повозка?! – крикнул санитарам Сеит.

Но Миша, разглядывая глубокие раны на лице Владимира, прошептал:

– Не нужно… он уже ушел…

Они бросились к носилкам, проверяли пульс, склонялись к лицу в надежде почувствовать его дыхание. Их попытки ни к чему не привели. Поручик Владимир Савинков умер. Санитары перекрестились, Сеит упал на колени рядом с мертвым другом:

– Владимир, мой дорогой друг, прости меня, я опоздал…

Сеит поцеловал окровавленный лоб и глаза Владимира, не сдерживая подступивших слез. Затем произнес:

– Уже зима, Владимир, друг мой. Если я останусь жив и увижу Алушту, то искупаюсь в ледяном озере и за тебя, обещаю.

Владимира похоронили в ложбине недалеко от лагеря. На холмике земли, отметившем его могилу, поставили деревянный крест. Михаил крестился и молился Богу, Иисусу, Богоматери и Святому Духу об упокоении души новопреставленного Владимира. Сеит, Осман и Джелиль протянули руки ладонями к небу и молились:

– Бисмилляхи Рахман-и Рахим… Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного.

Той ночью, когда в Карпатах душа Владимира Савинкова отправилась в рай по милости и благодати Бога мусульман и православных, северный ветер унес запах крови и пороха на юг.

Зима ожидалась суровой. После долгой и теплой осени наконец стало холодать. Дни становились короче и темнее. Дул сильный холодный ветер, воздух пах так, что становилось ясно: скоро пойдет снег. Запасы провизии стремительно сокращались. Нехватка еды, топлива и лекарств особенно чувствовалась на фронте. Снабжение было непостоянным. Стачки в Москве и Петрограде, забастовки в других крупных городах лихорадили и без того полную тревог и волнений страну.

Те, кто был на фронте, давно потеряли связь с близкими, оставшимися дома. На фронт поступали обрывочные, передававшиеся шепотом сведения о революции в больших городах. Было трудно понять, где правда, где ложь. Ходили слухи, что революционеры готовят мир с Германией. Военных, сражавшихся на Карпатском фронте, выживание заботило гораздо больше, чем городская политика. Навязчивые мысли о том, что солдаты дезертируют, если большевики захватят власть в стране, беспокоили офицеров. В редкие моменты, когда прекращались обстрелы, бойцы были заняты тревожными мыслями.

Стояла темная ночь. Густой снег сыпался на обугленные артиллерийские лафеты, на тела погибших, на убитых лошадей. Он покрыл белым все без остатка, скрывая все подряд в долине ада и ужаса. Треск костров перед засыпанными снегом палатками был единственным звуком в ночной белой тиши. Солдаты, закутанные в шинели и одеяла, замерли, глядя на игру пламени, и будто спали с открытыми глазами. Разговаривали тихими голосами, словно боясь звуков собственной речи.

Для Сеита и его друзей тянулась еще одна бессонная ночь. Утром им предстояло прорвать линию фронта. В последние дни почему-то возросло количество пленных, и это воодушевило русские войска. Воодушевление позволило спланировать внезапную атаку. Сеит смотрел на своих измученных солдат, спавших прямо на снегу, и гадал, как далеко смогут они пробиться в тыл врага, пока их всех не перебьют.

Миша рисовал сухой веткой на снегу кресты. Джелиль протянул ему кружку с горячим чаем. Он поднял глаза:

– Спасибо, Джелиль.

Джелиль добавлял в чай, который он разносил, несколько капель водки. Каким бы горячим ни был чай, но мороз был так силен, что согреться быстро стынущей на холоде водой было трудно. Миша сделал большой глоток, чувствуя, как жидкость льется по горлу, тепло проникает в кровь и разогревает тело.

– Помнишь, Курт Сеит?

Сеит посмотрел на друга.

– Что? – спросил он.

– Помнишь, как мы ездили в алуштинские леса и купались там в маленьком холодном озере?

Сеит криво улыбнулся:

– Сейчас мы не в Алуште, но так холодно, что мы будто в холодном озере.

– Ты не слышал ничего о своей семье?

– Нет, Миша. Уже четыре месяца я о них ничего не знаю.

– Как думаешь, революция дошла до Крыма?

– Не имею представления.

– Если большевики захватят власть, они нас в живых не оставят, ты понимаешь?

Сеит попытался рассеять беспокойство друга, вновь начавшего рисовать на земле кресты:

– Не будь таким пессимистом, дорогой Миша. Я уверен, что есть разумные люди с обеих сторон. Эти люди будут пытаться создать такие условия, при которых обе стороны смогут, по крайней мере, мирно сосуществовать. Может быть, именно в эту минуту они работают над решением. Кто знает?

Сеит, конечно же, разделял беспокойство друга. Михаил не просто был из очень богатой семьи – его мать была очень близка к царице. Если красные возьмут власть, то такие, как Миша, окажутся в верхних строчках расстрельных списков. Сеит тоже очень беспокоился за свою семью в Крыму. Он слышал, что красные нападают на поместья и виноградники, убивают ничего не подозревающих хозяев. Положение мирзы и служба его отца при царском дворе непременно и семью Эминовых поместила в эти самые списки. Но вслух он ничего не сказал, а только вздохнул, погрузившись в тяжкие раздумья. Эти мысли отвлекли его от забот о грядущем дне.

Осман и Джелиль, слушая обоих друзей, чистили револьверы. Зазвучала гармонь, и кто-то запел. Вскоре к песне присоединились все. Песня рассказывала о бескрайних степях, реках, тройках, скользящих по снежным дорогам, о неразделенной любви к красавице и о горе-печали русской земли. Красота и тоска песни заполнили воздух, смешавшись с горем и печалью присутствовавших.

Отряд Сеита был готов выступить на рассвете. Все солдаты и офицеры написали прощальные письма, которые следовало послать их семьям в том случае, если они не вернутся, и передали письма оставшимся в лагере. Во время последней атаки венгры были отогнаны и, по всей видимости, не имели времени вернуться. Сеит решил пойти по кратчайшему пути к цели. Часть пути пролегала по открытой, незащищенной местности. Было так тихо, что хотелось верить, будто война закончилась.

Передовые дозорные внезапно вернулись. Сеит взмахом руки остановил конный отряд. Дозорные неслись назад. Задыхаясь и отдав честь, они остановились перед Сеитом. Один из них возбужденно доложил:

– Мы видели австрийцев, господин офицер.

– На каком расстоянии?

– Примерно с версту.

Сеит знал, что рано или поздно они встретятся с венграми, но не ожидал, что это случится так скоро. Нахмурившись, он спросил:

– Много их?

– Не так много. Большая часть – раненые.

Сеит посмотрел в сторону противника, как будто видел его, и сказал Джелилю:

– Они, наверное, ждут подкрепления. Иначе давно отступили бы.

Потом подумал и добавил:

– Нам лучше окружить их до того, как подкрепление придет. Джелиль, Михаил, вы и ваши люди продолжайте двигаться в этом направлении. Осман, ты возьмешь влево.

Он кивнул в сторону покрытого лесом холма:

– А я пойду напрямик. За холмом дорога, ведущая в долину.

Миша, Джелиль и Осман выстроили своих людей и ждали. Сеит приказал им атаковать, даже если он не вернется. Затем Сеит тихо сказал своему коню:

– Вперед, Чорап, может, это наша последняя поездка.

Конь тряхнул красивой черной с белым яблоком головой, будто понял слова хозяина. Снег падал со вчерашнего дня, теперь надвигалась метель. Холод пробирал до костей. С холма не было видно ни долины, ни дороги. Все было совершенно белым. Деревья, небо, земля, лошади, солдаты – все было укрыто белым одеялом. Сеит решил, что будет слишком рискованно вести людей, не разведав обстановку. Он остановил группу жестом руки и поехал один. Снег сократил видимость почти до нуля. Он доехал до старой сосны и увидел, что в нескольких метрах перед ним равнина заканчивается. На ее краю начинался глубокий овраг, и Сеит вовремя остановил лошадь. Он перевел дух. Маленькая беспечность могла привести к несчастью. Он спешился и привязал коня к дереву. Осторожно пошел к краю оврага, прикрывая рукой глаза от нестерпимого снежного сияния, и постарался рассмотреть что-либо на дне оврага, но не смог. Видны были только хлопья снега, стремительно летевшие во все стороны. Он обернул вокруг головы шарф и опустил его на глаза, чтобы защититься от пурги, затем лег на снег и приложил ухо к земле, пытаясь расслышать топот передвигающихся войск. Он упрямо ждал. За короткое время его уши привыкли к снегу и ветру. Вот! Что-то удалось расслышать. Посторонний звук, такой знакомый. Он по-прежнему ничего не видел, но не сомневался, что слышал колеса артиллерии и топот сапог. Он вскочил, смахнул снег с шинели. Чорап стоял рядом с деревом, в снегу до колен с белыми отметинами, из-за которых он и получил свою кличку Чорап – Чулок. Метель беспокоила коня, он нервничал. Сеит похлопал его по голове, чтобы успокоить. Затем вскочил на него, чтобы поскакать к своим. Он вонзил шпоры в бока коня, и в тот же самый момент гром канонады разорвал долину. Конь встал на дыбы, повернулся и бросился в сторону оврага. Сеит попытался его удержать, однако животное потеряло рассудок. Сеит не узнавал коня, которого он сам выкормил и вырастил. Тот превратился в безумного зверя и галопом несся к оврагу, где неизбежной была смерть. Сеит набирал и отпускал повод, кричал знакомые команды, сжимал круп ногами, но конь стал неуправляем.

Он уже думал спрыгнуть, чтобы спастись самому, но тут же передумал. Он хотел спасти и коня. Он не мог позволить Чорапу прыгнуть на верную смерть. Должен быть способ, мелькнуло у него в голове, и он решился на самую дерзкую вещь, какую только мог придумать. Когда они домчались до последнего дерева перед оврагом, он поднялся в стременах, схватился за толстую ветку обеими руками, сжимая поводья, и задержал тело животного обеими ногами, вонзив в него шпоры. Конь заржал от боли и остановился в нескольких метрах от оврага. Сеит чуть не вывихнул руки, но теперь он контролировал ситуацию. К сожалению, это длилось недолго, конь не успокоился после шока, как Сеит ожидал. Внезапным прыжком он сбросил хозяина. Падая, Сеит пытался защититься от лошадиных копыт, обхватив голову руками. Копыто ударило его в подмышку, его пронзила острая боль. Он упал всем весом на левую ногу и почувствовал ужасную боль от лодыжки до бедра. От этой боли он зарылся лицом в снег. Заставив себя подняться на саднящем локте, успел увидеть в последний миг, как конь прыгает через сугроб. В отчаянии он закричал:

– Чорап! Чорап! Ко мне, мальчик мой, ко мне, Чорап!

Чорап, его любимый жеребец, черный красавец с белой звездочкой на лбу, издал последнее страшное ржание, падая в пустоту с края снежной равнины. Сеит ощутил в сердце боль более страшную, чем в теле. Он бил кулаком по снегу и плакал, пока не ослаб, глаза закрылись, сквозь веки он видел мельтешащий снег и цветные пятна и, шепча имя коня, потерял сознание.

Очнулся ли он от сильной боли или от запаха медикаментов? Он не знал. Он был уверен только в том, что не умер. Он открыл глаза с большим трудом, будто их придавило многотонным весом. Вокруг кружили тени одетых в белое людей, тени переговаривались тихими голосами. Может, это были не люди, а снежинки. Он попытался вспомнить, где потерял сознание. Вспомнив, затряс головой, будто стараясь забыть плохой сон. Он вспомнил коня, летевшего с края оврага навстречу гибели. Что за канонада его напугала? Что стало с друзьями, с отрядом? Кто нашел и принес его сюда? Как долго он здесь? Эти вопросы появлялись у него один за другим. Он попытался сесть, но боль не позволила ему это сделать. Левая рука была плотно перевязана от плеча до кончиков пальцев. Его левая нога была под одеялом. Она сильно болела, казалась тяжелой и онемевшей. Он попытался понять, что с ней случилось. От мысли об ампутации мороз пробежал по коже. Затем он почувствовал жар. Человек без ноги не может быть полноценным, тем более не может служить кавалерийским офицером. Он осмотрелся в поисках кого-то, кто мог бы ответить на его вопросы. Ему показалось, что он узнает это место, затем понял, что находится в том же госпитале, в котором он искал Владимира. Теперь он сам лежал здесь. Как давно все это было? Он потерял чувство времени. Тяжесть в голове вновь утянула его в темноту.

Когда он пришел в себя, то получил ответы на свои вопросы. Он лежал здесь, в госпитале, в основном без сознания последние две недели. Солдаты принесли его сюда. Когда конь ударил его, копыто разорвало ему руку и вывихнуло плечо. Сломанные кости в левой ноге были скреплены стержнями. Доктор говорил, что рука поправится, но вот на то, чтобы встать, уйдет много времени.

Сеит больше беспокоился о своем отряде, чем о самом себе. Доктор все знал и был рад рассказать ему о судьбе отряда. Это был молодой, открытый и неторопливый человек. Он рассказывал, пока осматривал перевязанную руку Сеита, так подробно, словно не безвылазно служил в госпитале, а был военным корреспондентом. Сеит смотрел с удивлением на лицо эскулапа, такое счастливое, как будто врач осматривал не рану, а редкий цветок на снегу. Он весело подбадривал своего пациента:

– Вы в самом деле очень везучий, очень везучий.

– Я быстро иду на поправку?

– Более важно то, что вас успели спасти. В это трудно поверить.

Сеит молчал, и доктор продолжал рассказывать:

– Вы и ваш отряд были последними русскими на поле сражения. После возвращения вашего отряда началось отступление. Если бы вас не принесли вовремя, даже если бы вы спаслись, то оказались бы в руках врагов. У нас здесь сейчас остается только несколько раненых, несколько санитаров и я. Почти все раненые поправились, и мы собираемся сворачиваться и присоединиться к отступлению.

– А что, подписали мирное соглашение?

– Нет, еще нет. Мы просто отступаем. Если спросите мое мнение, нам уже давно надо было отступить из Галиции.

Доктор развел руками, как бы говоря: «Мало ли что я думаю».

И продолжил с улыбкой:

– Никто меня не спрашивает. Моя работа – резать и сшивать. Нападать и отступать – ваше занятие, поручик. Все, что я могу сказать, – вы чертовски везучи.

Внезапно он стукнул ладонью по лбу:

– Боже мой! Как я мог забыть? Вам оставили письмо. Ваши друзья очень беспокоились.

Рядом с медицинскими инструментами стоял столик, на котором лежало несколько личных вещей врача и папка. Из папки он вынул конверт, протянул его Сеиту и отошел, продолжая болтать:

– Не беспокойтесь! Человек, который оставил письмо, был совершенно здоров, хотя и немного устал. А кто сейчас не устал? Венгров окружили за долиной. Конечно! Взяли много пленных, в лагере полно пленных: венгров, немцев, турок…

Сеит слушал доктора, пытаясь открыть конверт. Последнее слово заставило его замереть. Молодой доктор увидел выражение на его лице, осекся и наклонился к нему:

– С вами все в порядке, вам больно?

Сеит, не в силах говорить, покачал головой.

– Вы, наверно, устали. В вашем состоянии вам нельзя волноваться. А теперь отдохните немного.

– Где пленные, доктор?

– В медицинском бараке рядом. Среди них нет серьезно раненых, но перевозить их нельзя.

– Куда их отправят?

– Я думаю, в Сибирь. Надеюсь, эти бедолаги хоть ходить смогут до того, как за ними придет конвой.

Внезапно вспомнив о других пациентах, доктор ушел, не сказав Сеиту больше ни слова.

Когда Сеит читал письмо Джелиля, от теплых дружеских чувств на его глаза навернулись слезы. Через несколько дней Сеит уже начал передвигаться на костылях. То, что у него получалось, однако, совсем не походило на прогулку, да и просто на ходьбу. Он стоял на правой ноге и подтягивал левую. Раны на левой ноге еще не затянулись, и опираться на костыли было очень больно. Навязчивой идеей, дававшей силы к выздоровлению, стало желание встретиться с турецкими пленниками в бараке. Как только он окреп, он вышел из палаты. Яркое солнце, растопившее снег, слепило глаза. Он смотрел на лагерь, который был раньше полон солдат, лошадей, орудий, гомона и суеты. От тех дней осталось только несколько орудийных лафетов, ящиков из-под боеприпасов и брошенные палатки. Он дошел до бараков с пленными. Охранник у дверей встал смирно и отдал ему честь. Сеит попросил открыть и вошел.

Пленные смотрели на молодого, с трудом передвигавшегося офицера с беспокойством и тревогой. Сеит, стоя у входа, осматривал их одного за другим. Было трудно поверить, что эти страдавшие от ран, с искаженными от боли лицами люди были теми ужасными врагами, которые лишь недавно несли смерть и разрушения. Он повернулся к охраннику и тихо спросил его:

– Где турки?

– Здесь двое, господин: один на кровати слева и один за ним.

Сеит, не зная, что делать дальше, глубоко вздохнул, затем отправился к кроватям турецких пленных. Один из них был почти ребенком, на вид тринадцати или четырнадцати лет. Он выглядел сломленным и растерянным. А может быть, повязка на его голове создавала такое впечатление. Пленный смотрел на свои сцепленные руки, не поднимая головы.

Второму было около тридцати. Даже покорный вид, обычный для пленных, не стер его горделивых манер. Его густые волосы и усы были черными. На лице заметно выделялись большие внимательные глаза и нос с горбинкой. Он был худ. Заметив глубокую ямку на подбородке этого человека, Сеит машинально потрогал свою. Он смотрел на лицо, очень похожее на его собственное, упрямое и решительное. Он чувствовал симпатию к этому турку, смотревшему на него пристальным взглядом. Сеит медленно подошел к кровати, все еще не находя, что сказать. Пленный, полулежавший на постели, опершись спиной об изголовье, сделал неловкое движение и тихо спросил:

– Ты пришел, чтобы отправить меня отсюда?

Странно, он говорил на хорошем русском. Сеит не мог решить, говорить ли с ним по-турецки. Русская речь разрешила затруднение. Сеит ответил:

– Нет, я не знаю. Не имею понятия, когда и куда вас отправят.

Внутренний голос подсказывал ему уйти немедленно, хотя что-то подталкивало поговорить с этим человеком, к которому его почему-то тянуло, как если бы он знал его многие годы. Сознавая, что привлекает внимание других пленных и караула, Сеит продолжал, осторожно выбирая слова:

– Я пришел к тебе, потому что думал, что ты похож на кого-то, кого я знаю. Могу я узнать, кто ты?

– Капитан Али Нихат… – турок запнулся, а затем добавил с самоиронией: – Турецкий военнопленный капитан Али Нихат…

В его сарказме звучала тоска.

Другие пленники, ничего не знавшие о своей дальнейшей судьбе, продолжали внимательно, затаив дыхание, следить за тем, как их товарищ, турецкий офицер, разговаривает с русским. Любопытство, отражавшееся на их лицах, усиливалось тем, что они не понимали языка. Они изо всех сил старались понять, чем вызвано любопытство русского.

– Из какого района турецкой империи ты родом?

Непреклонность и гордость, мелькнувшие в глазах турка, смешались с тоской по родине и семье. Его голос дрогнул, когда он ответил:

– Стамбул… Стамбул.

– Ты женат?

– Да, – капитан Али Нихат почувствовал тепло и симпатию к врагу, который стоял перед ним. Он не чувствовал никакой угрозы в любопытстве этого русского и с удвольствием отвечал: – Да, я женат. У меня дочь четырех лет.

Немного поколебавшись, он вынул несколько фотографий из-под подушки и показал их Сеиту:

– Это мои жена и дочь. Они ждут моего возвращения. Я считаю себя счастливчиком, потому что мне повезло сохранить их фотографии. Пленникам редко выпадает такая удача.

Сеит присел на край его кровати, рассматривая фотографии. Он спросил:

– Где тебя взяли в плен?

– Я врач. Я был в лазарете прямо за передовой. Главное, где я сейчас, как ты думаешь?

Глаза капитана Али Нихата требовали ответа. Пряча взгляд, Сеит пробормотал:

– В плену…

Мысль об общем происхождении, о том, что он сам, крымский татарин, человек края, несколько веков назад бывшего частью Османской империи, беспокоила его. Он попытался улыбнуться, повернувшись к капитану, и сказал:

– Берегите себя. Я надеюсь, вы вернетесь на родину живым и здоровым и скоро встретитесь со своей семьей.

Подойдя к двери, он услышал голос пленного:

– Могу я узнать ваше имя?

Сеит на мгновение остановился, но не смог найти сил ответить.

Неделю спустя поступил приказ о полной эвакуации лагеря. Оставшееся военное снаряжение погрузили на телеги, лошадей, мулов и ослов. Сеит ждал транспорт перед пустыми бараками. Стоял холодный солнечный сухой день. Все кончалось. Дни снега, льда, крови, запаха пороха, смерти, страданий обратились в сон, в плохой сон. Молодой доктор упаковал свой чемодан. Выходя из помещения, он отдал Сеиту честь, как обычно, пошутив:

– Доброе утро, Эминов! Прекрасный день для поездки, не правда ли? Чего нам еще желать?

Он махнул в сторону пленных, построенных перед бараком, и, понизив голос, сказал:

– За этих бедолаг я рад особенно. Им еще только предстоит путешествие в ужасные холода.

Турецкие, немецкие и венгерские пленные фотографировались на память с русской медсестрой, которая ухаживала за ними. Медсестра, одетая в черное платье с белым фартуком, в монашеском головном уборе на голове и в грубых черных ботах, позировала фотографу с широкой улыбкой на лице. Она была, наверное, единственным другом этим двадцати девяти пленным. Она была молодой и довольно полной, казалось, что ее крупные черты полны здоровья. Однако на самом деле она была так же слаба и голодна, как ее пациенты. Группа заняла свои места на ступеньках перед бараком, а молоденькую медсестру усадили на единственную скамейку в середине первого ряда. Молоденький турок стоял рядом с ней. Он был в потрепанной военной форме. Сеит удивленно спросил себя, как этот ребенок, стоявший сейчас навытяжку для фотографии, оказался на поле боя. Сердце защемило, и Сеит горько усмехнулся. Все пленные надели свою потрепанную и грязную военную форму. Двое были в гражданском. Сеит знал, что всех их ждет тяжелый и трудный путь, в конце которого у них не будет ни сапог, ни ботинок, ни, может быть, жизни. Одна мысль о Сибири и ее ледяных ветрах заставила Сеита содрогнуться. Многие ли из них дойдут, подумал он. На длинных этапах больных и просто упавших бросают. Молодой турок и немец постарше, в штатском, стоявший за ним, возможно, не доживут до лета. Именно в этот момент фотограф сделал снимок. Все, кроме Али Нихата, смотрели прямо в камеру. Сеит заметил, что взгляд капитана прикован к нему.

Транспорт был готов: подъехала повозка. Сеит попрощался с молодым веселым врачом и залез в повозку с помощью своих солдат. Пленные тоже построились, готовясь к отправке. Когда повозка проезжала мимо них, Сеит приказал вознице остановиться. Он смотрел на лица людей, обеспокоенных и неуверенных в своем будущем. Оказавшись лицом к лицу с Али Нихатом, Сеит отдал ему честь:

– Храни вас Аллах, господин капитан.

Капитан Али Нихат растерянно и задумчиво смотрел вслед катившейся по слякоти повозке, пока она не скрылась.

 

Глава 11

Возвращение с фронта

На ближайшем к покинутому лагерю полустанке Сеиту удалось сесть на поезд, и теперь из окна вагона он с ужасом взирал на окрестности. Сельская идиллия русских народных песен с их румяными красавицами, добрыми молодцами, одним словом, красота деревни стерлась, не оставив и следа. Каждую станцию осаждали плотные толпы, дожидавшиеся поезда. Когда поезд прибывал, начиналась давка и драка за место в вагоне. Вагоны уходили переполненными. Вонь внутри стояла невыносимая. Свежий воздух был роскошью. Солдаты и офицеры, кто, как Сеит, возвращался с фронта, были в меньшинстве. В основном вагоны штурмовали крестьяне, убегавшие от красных. Они ехали в чужие края, возможно, навсегда. Они везли с собой все свои пожитки и перепуганных детей, которые цеплялись за материнские юбки или сидели на руках родителей. У многих малышей за плечами были маленькие узелки с вещами – дети тоже несли всю тяжесть ужасного пути.

Этот хаос поражал. Детей, да и всех беженцев, было нестерпимо жаль. Несколько мужчин в вагоне Сеита громко разговаривали. По загорелой потрескавшейся коже их мозолистых рук можно было догадаться, что они были сезонными работниками. Один из них откусил от краюхи черного хлеба кусок и передал краюху соседу, тот сделал так же, хлеб прошел по кругу.

Рядом с Сеитом села пожилая женщина. Ее вещи, завернутые в грязные домотканые узлы, громоздились перед ней. Поезд дернулся, и вся куча узлов повалилась на раненую ногу Сеита. Морщась от боли, он безуспешно пытался высвободиться. Старуха не обращала на него внимания. Предоставив ему самому искать место для своей больной ноги, она бросила на него гневный взгляд, давая понять, что не допустит, чтобы трогали ее вещи. Сеит решил смириться. Ехать ему оставалось недолго. Пытаясь отвлечься от ужасной боли в ноге и особенно мучившего его кислого запаха пота, он вынул из внутреннего кармана несколько писем. В одном, которое Джелиль оставил ему в полевом госпитале, он прочел, что царь приказал некоторым частям, включая и его кавалерийский полк, вернуться в Петроград. Офицерам из штаба также предписывалось последовать в Петроград. Джелиль желал ему скорейшего выздоровления, по воле Аллаха, безопасной дороги до Петрограда и писал, что надеется встретить его там.

Другое письмо было от Шуры, его он получил восемь месяцев назад. Молодая женщина исписала целых пять страниц красивым почерком. Она писала, что не знает, получил ли он ее предыдущие письма, что беспокоится за него, потому что не получает никаких вестей. В ее словах не было упрека, в них чувствовалась лишь тревога влюбленной женщины. Сеит чувствовал, как от письма Шуры у него горят ладони и согревается сердце. Он очень скучал по ней. Многие месяцы это письмо было его единственным лучом надежды, его единственной связью с миром, единственным источником его сил и упований. Он перечитывал его сотни раз. Эти страницы согревали его в самые холодные ночи, ведь к ним прикасалась рука любимой женщины и даже, может быть, ее губы. Читая эти строки снова и снова, он чувствовал ее так близко, что мог представить ее. Ночами, когда Миша и Владимир стояли на коленях в молитве перед иконой, а Осман и Джелиль читали священный Коран, он, Сеит, молился Аллаху, но сильнее всего утешался ее письмом. Оно было для него источником сил, уступавшим только его вере в Аллаха.

Когда он дочитал до конца ее слова о любви, он понял, насколько сильно она завладела его сердцем. На его лице расплылась широкая улыбка. Старуха, сидевшая рядом, смотрела на него с удивлением, не понимая, что так его радует. Сеит, почувствовав ее взгляд, быстро сложил письмо и сунул его за пазуху. Старуха явно была неграмотной, но ее подглядывание было неприятно. Старуха явно завидовала его улыбке – сама она, судя по всему, не улыбалась уже очень давно. Рассердившись, она яростно вытерла нос тыльной стороной ладони. Он знал, что их звезды никогда не пересекутся, отвернулся и стал смотреть на виды, проносившиеся за окном вагона.

Когда наконец они прибыли на центральный вокзал Петрограда, Сеит не тронулся с места. Ему не верилось, что он вернулся с войны. К этой мысли надо было привыкнуть. Он всмотрелся в толпу на перроне. На лицах читалось недовольство и беспокойство. Он ждал, когда все разойдутся. Затем медленно вышел из вагона. Рядом вырос носильщик, Сеит всунул ему свой узел и пошел к выходу, глубоко вдыхая свежий воздух.

Он сел на первого подъехавшего извозчика, дал кучеру адрес и с удовольствием разместился в экипаже. Единственный вопрос не давал ему покоя: как найти ту, которую он любит, сейчас, в такое тревожное время? Как ему соединиться с любимой, которая сейчас где-то очень далеко? Кто может обещать верность молодой красивой женщины, которая не получала о нем новостей так долго? Может, в ее жизни уже есть кто-то другой? Может, она давно уехала? У входа в собственный дом сердце его забилось чаще: он надеялся найти записку, письмо, любой знак, оставленный развеять его опасения.

Он взбежал по лестнице и после некоторых сомнений позвонил в звонок. Он слышал, как в вестибюле раздался звонок. Он позвонил вновь – и вновь ничего. Тогда он достал ключ, открыл дверь и вошел. Все было хорошо знакомо. Теперь он был в тепле и покое собственного дома. Он закрыл дверь, оперся на нее спиной. Ничего не изменилось. Только старых слуг почему-то не было.

Он помылся. Затем вынул грязные вещи. В гардеробе было полно его одежды. На полке фотография в серебряной раме привлекла его взгляд. С волнением он заметил, что это та самая фотография, где они вместе с Шурой, – они фотографировались в Москве. Он взял рамку и поцеловал лицо Шуры. Как странно, подумалось ему, он не мог сейчас вспомнить ни одну женщину из тех, с которыми обычно месяцами проводил время. Шура, с которой его связывало всего несколько дней, заполнила его память. Она была единственной, кто был ему нужен. Он не мог представить другую женщину, которая была бы для него лучше ее. Он испытывал нестерпимое желание встретиться с ней и обнять ее, невозможность вызывала сильную душевную боль.

Когда Сеит проснулся следующим днем от звона церковных колоколов, был уже полдень. Он накинул шелковый халат и вышел из комнаты. Гани и Тамары нигде не было. Возможно, пользуясь его отсутствием, старые слуги устроили себе отпуск? Сеит вымылся, побрился и решил съездить в штаб полка, чтобы узнать, какая обстановка в городе. Он не был обязан это делать, поскольку получил длительный отпуск для поправки здоровья, но он отсутствовал долго, а новостей, наверное, было много.

Он не прошел и двух кварталов, как увидел бежавшую к нему пожилую женщину. Это была Тамара, ее седые волосы развевались, ясное доброе лицо светилось счастливой улыбкой.

– Ах! Господин Эминов, Бог послал вас, слава богу! Вы не представляете, как мы тут беспокоимся.

Посмотрев на хромую ногу Сеита, она растерянно спросила:

– Господи, что с вами случилось? От вас так долго не было новостей!

Сеит обнял старую служанку:

– Не плачьте, Тамара, ради Аллаха, не плачьте. Я здесь, ничего со мной не случилось, все плохое позади.

Старуха всхлипнула и достала платок вытереть глаза. Очевидно, объяснения Сеита не успокоили ее.

– Все в порядке? Есть какие-нибудь новости из Алушты?

– Нет, оттуда нет плохих новостей! Но вот в городе… Сейчас нельзя ходить в центр… Вы же туда не собираетесь, господин Эминов?

Сеит улыбнулся:

– Как вы догадались? Я именно туда и собирался, в штаб полка.

Она взяла его за руку и повела к дому:

– Улицы сейчас очень опасны, Сеит. Умоляю вас, пойдемте домой.

Они пошли назад.

– Скажите мне, Тамара, что сейчас происходит?

– Не спрашивайте меня, Сеит. На улицах полно бандитов. Люди озверели. Они нападают на простых прохожих, особенно на всех, кто хорошо одет.

Сеит решил, что она преувеличивает, но рисковать передумал. Он все собирался спросить, где же Ганя и где была вечером сама Тамара. Как только они вошли в дом, Тамара отправилась на кухню, Сеит пошел за ней.

– Как хорошо, что вы вернулись, господин Эминов. Сделаю вам чаю.

В кухне она растопила плиту и поставила чайник. – Тамара, расскажите мне, что здесь происходит.

– Ах! – сокрушенно махнула рукой она. – Вы, конечно, будучи на фронте, не знаете, что здесь происходило. На нескольких заводах большевики подговорили рабочих начать забастовки. В ответ заводское начальство поувольняло всех забастовщиков. Те объединились и устроили демонстрации. Все эти рабочие заполонили улицы с криками «Долой царя!» и «Хлеба!». Толпа собралась в центре. Они грабят все подряд магазины. Великий боже, до чего мы дожили?

– Не беспокойтесь, Тамара! Наш город уже переживал подобные беспорядки, это все закончится за пару дней.

Не договорив, он понял, что сам не верит в то, что только что сказал, но нужно было успокоить пожилую женщину. Теперь ему в самом деле очень хотелось пойти в штаб и разобраться в ситуации, но он уже больше часа был на ногах. Раненая нога очень болела, особенно там, где кости были скреплены. Сеит сел в гостиной на диван перед камином с чашкой чая и спросил:

– А где же Ганя?

Пожилая служанка заплакала:

– Мой бедный муж на днях попал в толпу бунтовщиков. Они избили его! Теперь он уже несколько дней в больнице. Я все время была у него. Врачи говорят, надежды мало.

Сеит поставил чашку с чаем на стол и смотрел на Тамару, ничего не говоря. Бедный старый Ганя, много лет служивший его отцу, теперь умирал в петербургской больнице от рук взбунтовавшихся рабочих – а на самом деле таких же простых людей, каким был он сам.

Тамара взяла себя в руки. Она была очень рада Сеиту, его внезапное возвращение было для нее знаком того, что, может быть, вернется прежняя жизнь.

– Господин Эминов, служить вам и вашему отцу для меня закон. Я никогда не оставлю ваш дом, сделаю для вас что угодно, вы же знаете.

– Я знаю, дорогая Тамара… Спасибо вам за это. У меня будет к вам просьба. Вы не могли бы отправить в Мариинский театр записку одной из тамошних балерин.

– Конечно, могла бы, господин Эминов.

– Я дам вам письмо, его нужно передать госпоже Татьяне Чупилкиной лично.

Некоторое время назад Татьяна Чупилкина прислала Джелилю на фронт письмо, в котором писала, что ее перевели из московского Большого театра в петербургский Мариинский. Раз Сеиту трудно идти самому, да и своей военной выправкой он явно привлечет внимание, самым безопасным способом передать записку будет послать ее через надежных людей.

– Конечно, с удовольствием передам, господин Эминов. Вам нужен будет ответ?

– Нет, не нужен! Достаточно, если она получит записку от меня.

– Я хорошо знаю госпожу Татьяну Чупилкину! – сказала Тамара. – Она очень мила. Приходила сюда несколько раз спросить о вас. А еще другие ваши друзья приходили. Они все приходили сюда, как только возвращались с фронта. Они рассказывали, что оставили вас раненым в госпитале.

Она говорила о Михаиле, Османе и Джелиле.

– Ваши друзья расскажут вам о событиях в Петрограде явно лучше меня. Я лишь старая служанка. Все, что я знаю, – это то, что я видела на улицах, слышала в лавках и что рассказывал мой бедный муж. Но мне кажется, что мы идем к ужасному концу.

Сеит передал Тамаре короткую записку, в которой извещал Татьяну о своем появлении. Он знал, что может доверять Тамаре, она все устроит. Теперь ему не оставалось ничего, кроме как ждать. Он немного поел, но у него не было аппетита, взял бутылку водки и уселся перед огнем камина. На сердце было тяжело. Он размышлял, как в этом беспорядке найти Шуру, как добраться до Алушты. Оставалось надеяться, что беспорядки не захватили юг, что не дошли до Крыма. Он решил гнать от себя эти мысли и попробовал почитать.

Стены его домашней маленькой библиотеки были уставлены книгами, большое окно выходило в сад. На полках стояли фотографии его семьи: отца и матери, братьев… Как он скучал! Он подумал о том, что если бы у него был выбор – встретиться с семьей или с любимой женщиной, что бы он выбрал? Но он тут же отбросил эту мысль.

Все книги, стоявшие на полках, он уже читал, некоторые по несколько раз. Теперь ему нужно было почитать что-то, что помогло бы отвлечься. Он поколебался между Пушкиным и Языковым и наконец выбрал поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Каждый раз, читая ее, Сеит получал огромное удовольствие, находя в ее строках людские характеры, которые так хорошо знал. С книгой он устроился на диване напротив очага – и, почитав немного, задремал.

Когда он проснулся от непрерывного звонка в дверь, книга лежала на полу. Его раненая нога так затекла, что он с трудом передвигался. Наконец он сумел встать и, опираясь на трость, пошел к двери. По пути он узнал голоса, доносившиеся снаружи. Он открыл дверь Джелилю, Татьяне и Мише. Они тепло обнялись. Ему не пришлось прилагать усилия, чтобы на хромой ноге вернуться в гостиную, потому что друзья подняли его и отнесли на руках. Татьяна вытирала слезы, следуя за ними изящной скользящей походкой балерины. Они вновь развели огонь.

– Где Осман? Вы не нашли его?

– Он на службе в Ливадии, скоро вернется.

Джелиль тосковал по другу:

– Ты знаешь, Курт Сеит, иногда мы думали, что никогда не увидим тебя.

– Я сам не был уверен, что вернусь.

Татьяна не хотела говорить о грустном:

– Как ты догадался искать меня в Мариинском, Сеит?

– Прочитал твое письмо Джелилю до того, как упал с коня! Татьяна не обиделась, что ее страстные письма читали другие. Тем не менее она насмешливо попеняла Джелилю:

– Знаешь, Джелиль, если бы я знала, что ты не умеешь хранить секреты, я бы тебе не писала.

– Это была единственная строчка, которую я прочел, клянусь! Больше я ничего не читал!

Татьяна погрозила ему пальцем:

– Ты врунишка!

Несмотря на всеобщую радость, веселье было с нотками грусти. Сеит спросил о своей семье. Джелиль не знал точного ответа, поскольку сам не был в Крыму.

– Говорят, что столкновения доходят до самого дворца, Сеит. Казацкие части стоят и в Санкт-Петербурге, и в Царском Селе. Все отпуска отменены. Никто не знает, как повернутся дела.

– Тамара говорит, что город охвачен хаосом.

– Да, и уверен, завтра будет хуже, – вздохнул Миша.

– Правительство никак не препятствует сегодняшним забастовщикам. Их пытались не пускать в центр, но они сами прорвали оцепление, и в центре хаос. Боюсь, если так пойдет дальше, дело могут выпустить из рук.

– Их много?

– Мы не знаем, Сеит. Все началось с протеста ста тридцати тысяч рабочих, которых уволили, но сегодня к бастующим присоединились рабочие, которые имеют работу, и всякие люмпены.

– Нельзя им заплатить?

– Вначале казалось, что они требуют повышения зарплаты, но реальная цель другая. Я уверен, что сегодня даже повышение зарплаты не усмирит их. По сути, они хотят революции. Они верят, что без царя станут богаче и счастливее.

– Генерал Хабалов действует осторожно. Как военный комендант Петрограда, он должен был разогнать толпу, но он терпеливо ищет пути для мирного соглашения.

– Если он получит приказ от царя, ему придется действовать решительно, но царь тоже молчит.

Разговор продолжался до утра. Татьяна сидела с ними, несмотря на то что выступала накануне вечером. Они разошлись с первыми лучами солнца. Уходя, Джелиль посоветовал Сеиту:

– Не покидай дом. Мы постараемся держать тебя в курсе дел. Будет лучше, если никто не будет знать, что ты здесь. Ты можешь связываться с нами через Татьяну. Я не появлялся дома уже давно.

– Спасибо, Джелиль, я никогда не забуду твою помощь. Позаботьтесь о себе, храни вас Аллах.

Они обнялись на прощание. Когда они спускались по лестнице, Сеит отозвал Джелиля и сказал:

– Ты знаешь, что Петр здесь?

Лицо друга отразило неудовольствие.

– Печальный случай, Сеит! Он никогда не раскается. Держись от него подальше. Или ты его где-то встретил?

– Нет. Похоже, он только заходил сюда несколько раз, пока меня не было.

Проводив друзей, Сеит сел за стол в раздумьях. Из того, что он узнал этой ночью, он составил список всех возможностей, проанализировал каждую и принял план на каждый случай. Опасность была не только в том, что он служил царю, но и в том, что он владел землей и собственностью. Последнего самого по себе было достаточно, чтобы попасть в расстрельные списки революционеров. Его мысли перенеслись к семье в Алуште. С какой тревогой домашние, должно быть, ждут новостей о нем! Вечером Тамара сказала:

– В городе стало еще опаснее, чем прежде. Выходить на улицу совсем нельзя.

Оказалось, что на второй день бунтовщики не только почти захватили центр города, но и начинают захватывать окраины – а ведь дом Сеита стоял в живописном месте района Коломна, как раз на окраине.

Хотя большинство бунтарей требовали хлеба, нередки стали крики и против самодержавия и войны. К толпе присоединились студенты университетов.

На третий день ситуация вышла из-под контроля. В промышленных районах были атакованы полицейские участки. Нападавшие были вооружены. То, что началось как мирная демонстрация с требованием зарплаты, превратилось в вооруженный конфликт, массы, казалось, забыли, зачем начали демонстрацию. С криками и сжатыми кулаками демонстранты разжигали ярость друг друга, царила власть толпы. Теперь толпа хотела не хлеба, а крови. Вооружившись и разгромив полицейские участки, люди стали более самоуверенными и превратились в кровожадное сборище.

Сеит, который не мог ничего поделать, медленно ходил между библиотекой и гостиной. Он чувствовал себя пойманным.

С приходом ночи ему уже начало казаться, будто прошло много дней. Тяжесть на душе, неуверенность раздражали его. Он не мог прибыть на службу. Его ближайшие друзья, вероятно, участвовали каким-то образом в борьбе или готовились к ней. Женщина, которую он любил, была далеко, и он не знал, что с ней. Может быть, он уже никогда не увидит свою любимую. Все, что он мог делать, – это сидеть и ждать. За весь день он не съел ничего, только пил чай или водку, которые ему молча приносила Тамара. Он не смог проглотить ни куска от утки с апельсином, которую она приготовила. Комок в горле не давал ему есть. Он очень нервничал…

В тишине ночи он услышал, как перед его домом остановился экипаж. Это был Джелиль, который выскочил из экипажа и стремительно взлетел по лестнице.

Джелиль подбежал к двери раньше, чем Тамара успела подойти из кухни. Он сразу сказал:

– Свершилось, Курт Сеит! Наконец свершилось. Царь послал телеграмму из ставки генералу Хабалову, приказывая ему разогнать демонстрации. Толпа собирается двинуться на дворец с факелами и огнестрельным оружием. Миша будет во главе одного из отрядов, который преградит им путь, он недавно ушел, я буду возле дворца. Плохи дела, Сеит, очень плохи. Скоро произойдет ужасное.

Сеит в ярости хлопнул по повязке на больной ноге и процедил:

– Черт побери! А я сижу здесь, любуясь на свою ногу.

– Не беспокойся, Курт Сеит, если бы ты сейчас увидел уличную толпу, тебе бы расхотелось быть там. Даже жители доходных домов позапирались. Толпе все равно, старик перед ней или раненый, – и грустным голосом добавил: – К этому должно было прийти…

Он сделал паузу, нервно вертя в руках шапку.

– Сеит, я пришел проститься…. Мне пора идти… Прости меня за все обиды, ради Аллаха… Я всегда считал тебя своим братом… Запомни меня таким…

Они обнялись и какое-то время стояли, склонив головы на плечи друг другу. Сеит прошептал:

– Да будет так, Джелиль, брат мой… Пусть Аллах простит нам все грехи, которые мы совершили.

Они были друзьями с детства. Они играли вместе, они вместе скакали на лошадях, они вместе смеялись, плакали, ухаживали за женщинами и вместе ушли на войну. Их жизни были половинками одного целого. Сеит с чувством погладил плечо Джелиля:

– Береги себя, храни тебя Аллах, я буду молиться за тебя.

Глаза Джелиля были полны слез. Он сказал:

– Разве Аллах не всегда на нашей стороне, Курт Сеит? Посмотри на нашу жизнь. Кто-нибудь наслаждался ею больше нас? Нам и так выпало много радости.

Мрачные, они обнялись снова.

– Ты прав, Джелиль, ты прав.

– Сеит, если я не вернусь, передай от меня моим родителям, что я люблю их. Пусть они помолятся за меня, за мои грехи перед Аллахом…

Сеит не смог ничего произнести в ответ. Он помахал другу на прощание.

Утром 12 марта перед домом остановился извозчик Актем, татарин. Он был очень взволнован и возбужден. Сеит, радостный, что хоть кто-то принес вести, вместе с Тамарой вышел поговорить с ним. Извозчик не мог говорить – так был потрясен событиями. Он рассказал Сеиту все, что видел. Уже несколько дней он не мог ни работать, ни даже доехать к себе домой в район Сенной.

– Хвала Аллаху, нет у меня семьи, – то и дело причитал он. Оказалось, что войска отступали, проигрывая в уличных столкновениях революционерам.

– Они взбесились, господин Эминов! Они похожи на бешеных псов. Они жаждут крови.

Толстые грубые пальцы извозчика потемнели от табака – он несколько дней ничего не ел, только курил. Он растерянно мял свою шапку, а говорил тихо и запинаясь, чего было трудно ожидать от такого простого и грубого на вид человека.

– Можно попросить вас, господин Эминов?.. Ох, господин… если моя просьба не будет дерзкой, господин… не могли бы вы взять меня на работу, хоть за кусок хлеба?

Последние слова вырвались у него сами собой. Он повалился на колени и продолжал, теребя шапку:

– Умоляю вас, господин Эминов! На улицах ад. Я не прошу у вас ничего, кроме куска хлеба. Я буду спать в своей коляске. Мне не нужно ничего платить. Просто давайте поесть, и все. Я не ем много. Буду делать все, что вы потребуете. Я умоляю вас, господин…

Сеит тронул его за плечо и успокоил:

– Хорошо, Актем, встань. Если я могу что-то сделать для тебя, я сделаю.

Извозчик неловко встал, все еще не веря своей удаче. Он продолжал перечислять, что сделает для Сеита, чтобы убедить его:

– Я все буду делать, что скажете. Я буду вашим рабом. Я буду носить вам дрова. Я буду чистить вашу печь, топить ее, чинить ее. Я буду передавать ваши письма, носить вам газеты. Я сделаю все, что попросите.

Сеит хотел успокоить его:

– Хорошо, Актем, я понимаю тебя. Тебе не надо делать всю работу по дому, и тебе не придется спать в коляске. Прямо за входной дверью есть кладовые, ты можешь устроить одну для себя. Тамара покажет, что делать. Можешь оставаться здесь.

– Спасибо вам, господин Эминов! Буду молить Аллаха, чтобы все, к чему вы прикасаетесь, превращалось в золото. Никогда не забуду вашу доброту.

Извозчик был так благодарен, что не переставал кланяться. Сеит не знал, почему он взял на работу человека, которого видел всего несколько раз в жизни и который только несколько раз возил его.

На двенадцатый день марта большая часть города была захвачена революционерами. В тот же день депутаты Думы, представлявшие различные политические и идеологические фракции, встретились, чтобы обсудить возможности решения ситуации, а революционно настроенные главари рабочих запустили давно разработанный план.

В ту же ночь лидеры рабочих группировок, организаторы забастовок и комитетов, через которые распространялось оружие для забастовщиков, а также двести пятьдесят социалистов – депутатов Думы собрались вместе, чтобы создать первый Совет. Эти депутаты первого Совета имели разные взгляды на будущее революции. Они боялись, однако, что растущее число их сторонников рассеется, если революция не произойдет. Они хотели немедленного результата. То, что вскоре они могли столкнуться не просто с бедностью, а с настоящим голодом, если не возьмут дело в свои руки, ставило в опасное положение все дело революции. Они практично решили отложить свои разногласия, чтобы разобраться с ними потом, и создали сильный Центральный Комитет. Они не хотели давать Думе возможности противодействовать. Их первой целью было взять под контроль склады с продовольствием. И это было только начало.

Члены Думы тоже видели выход в республике, но не хотели свержения царской семьи. Они понимали, что невозможно сохранить трон для нынешнего царя Николая II, но великий князь Михаил мог бы править как регент до тех пор, пока царевич не вырастет. Гучков и Шульгин, оба члены правого крыла Думы, посетили царя в Пскове. Они пытались убедить его отречься в пользу его сына и тем обеспечить будущее династии. Когда эта последняя попытка примирения оказалась безрезультатной, трехсотлетнее правление династии в России было обречено.

В ранний час той же ночи Татьяна Чупилкина оказалась в доме Сеита. Актем впустил ее и проводил наверх. Она рыдала как ребенок. Ее слезы стекали по театральному гриму, черная тушь текла по розовой пудре на щеках. Ее шляпка сбилась, открывая белокурые локоны. Она выглядела как маленькая девочка, у которой отняли игрушку. Она бросилась к Сеиту:

– Ах!.. Сеит, ты не знаешь, что случилось со мной, здесь для нас больше нет жизни… ты не можешь представить, что случилось со мной сегодня вечером.

Немного позже, умывшись и успокоившись, прихлебывая заваренный Тамарой чай, она рассказала, что произошло с ней на выходе из Мариинского театра:

– В последнее время у нас было немного зрителей на представлениях. Сегодня, как обычно, мы танцевали почти перед пустым залом, зрителей было мало, они вели себя тихо. После финала мы закрыли занавес и пошли в гримерные. Затем мы услышали голоса, потом крики. Голос несчастного Бориса до сих пор звучит в моих ушах. Он был… нашим швейцаром…

Татьяна так разволновалась, что снова заплакала. Достала из сумочки красиво вышитый платок. Она вытерла слезы с глаз и щек, затем утерла нос и продолжила:

– Сегодня на Мариинский напали хулиганы, мы разбежались, спасая жизни. Боже мой! Как мы дошли до этого? Все кончено, Сеит, Мариинскому театру конец. Я не могу вернуться туда.

– Ты можешь поехать к своей семье в Москву? Там тебе будет безопаснее, чем здесь, в Санкт-Петербурге. Извини, в Петрограде! Но сначала надо дождаться, пока все уляжется.

– Я не знаю, что происходит.

– Никто не знает.

Молодая женщина почувствовала себя лучше, ее сердце успокоилось; казалось, беды отступили. Она поправила волосы рукой и собралась уходить. Она подставила щеку Сеиту для легкого поцелуя. Внезапно что-то вспомнила:

– Ах! Какая же я глупая! Прости, милый Сеит! Совсем забыла! Тебе письмо от Шуры. Не знаю, когда оно отправлено, но я получила его сегодня утром.

Она положила мокрый от слез платок в сумочку, достала сложенный конверт и передала его Сеиту:

– Надеюсь, все хорошо. Если я могу что-то сделать, пожалуйста, дай мне знать.

По пути к выходу она остановилась и спросила:

– Сеит, ты слышал что-нибудь о Джелиле?

– Нет, не слышал. Но, я уверен, с ним все в порядке. Не беспокойся.

Актем отвез Татьяну домой – впервые выехав из дома с тех пор, как он был принят на работу.

Сеиту сразу стало лучше. Бессонные ночи теперь были позади. У него были новости от Шуры. Он в нетерпении разорвал конверт. Письмо было коротким, оно явно было написано второпях. Не будучи уверенной, что письмо попадет к адресату, молодая женщина была краткой, но слова, которые она выбрала для него, были полны любви.

«Милый, Я не знаю, попадет ли к тебе это письмо, как и прочие мои письма. Моя любовь к тебе растет день ото дня. Я надеюсь, мы вскоре соединимся.

Шура».

Жизнь в Кисловодске меняется. Кисловодск больше не тот чудный, мирный и приятный городок, к которому все привыкли. Теперь сюда посылают на поправку раненых солдат и офицеров. Одна из маминых подруг, Анна Ивановна Черкозова, отдала под госпиталь комнаты в своей гостинице и заботится там о раненых.

Несколько дней назад, когда я особенно сильно скучала по тебе, мне почти захотелось, чтобы ты оказался среди раненых в ее госпитале. Как можно быть такой эгоисткой? Поверь, милый, я предпочитаю, чтобы ты был здоровым вдали от меня, чем раненым рядом со мной.

Со всей любовью к тебе, твоя

Сеит улыбнулся. Затем перечитал письмо снова. Затем почувствовал боль. С ногой было неважно, она вся распухла и болела больше, чем когда-либо. Он взял пару пилюль, которые доктор дал ему после операции, и лег в постель. От пилюль его потянуло в сон. Как давно он не был с женщиной? Он попытался вспомнить тех, с кем занимался любовью. Одна за другой они вставали у него перед глазами. Баронесса, которая дала ему первый урок, рыжая дама у Моисеевых… Затем он перебрал с десяток блондинок, брюнеток, худых, пышных женщин, женщин с маленькой аккуратной грудью, женщин с полной грудью… По мере того как лекарство действовало, его веки тяжелели. Последнее, что он вспомнил, было письмо Шуры, и он провалился в сон с любовью в мыслях.

На следующий вечер, довольно поздно, зазвонил дверной звонок. Сеит встал и пошел по коридору, одной рукой опираясь на палку, другой держась за стену. Тамара была уже перед дверью, с лампой в руках.

– Кто бы это был в такой поздний час? – удивилась она. Звонок снова зазвенел. Они услышали голос Актема:

– Они дома, господин! Должно быть, просто спят! Подождите всего минуту.

Сеит тут же узнал голос, который ответил Актему, и радостно воскликнул:

– Открывайте скорее, это поручик Камилов!

Хотя Джелиль уехал всего несколько дней назад, казалось, прошли годы. Он выглядел измученным и подавленным. Друзья обнялись и прошли в гостиную. Сеит спросил:

– Что случилось, Джелиль? Ради Аллаха, скажи мне, что случилось?

Джелиль сел на первый попавшийся стул. Судя по его виду, за эти несколько дней повидал он немало. Хриплым голосом он выдавил:

– Все кончено, Курт Сеит… Все кончено.

Сеит сел рядом с ним, положил руку на плечо друга и попытался успокоить его:

– Подожди, Джелиль! Успокойся! Что кончено? Расскажи! Джелиль выпрямился, откинул голову, поднял руки, как в молитве, затем уронил их на колени. В его глазах было страдание.

– Аллах Всемогущий, что теперь с нами станет?

Сеит ждал, пока он успокоится. Через некоторое время Джелиль пришел в себя. Избегая взгляда Сеита, он сказал:

– Миша… он погиб, Сеит, Миша погиб прямо на моих глазах…

Его голос осекся, тело затряслось, он зарыдал:

– Прямо на моих глазах… он погиб… а я… ничего не мог сделать.

Сеит не верил своим ушам. Вернуться с Венгерского фронта, чтобы погибнуть в Петрограде? Это было невозможно. Джелиль наверняка ошибся, может быть, он не в себе.

– Те, кто использовал шашки, пистолеты и ружья, чтобы защитить себя, те избежали смерти. Там был ад. Миша упрямо не обнажал оружие. Он пытался взывать к разуму революционеров, которые окружили его лошадь…

Молодой человек снова зарыдал:

– Знаешь? Он не мог поверить, что его собственные сограждане нападут на него. Нападавшие были в ярости, как бешеные псы. Они сначала ударили Мишу, затем стащили его с лошади на землю… никто из его людей не мог, не успел ему помочь… я тоже… Они растерзали его… это было ужасно, боже мой, чудовищно… зверски…

То, что Сеит услышал, шокировало его. Его лицо исказилось от боли.

Сеит не мог заснуть допоздна. Он строил планы. Как только Джелиль проснется, он поговорит с ним об этом. Он не мог понять, как найти Шуру и какую роль она будет играть в этих планах, но он не собирался сдаваться. Он очень скучал по ней. Теперь он знал: когда-нибудь они будут вместе. Он заснул с мыслями о ней. В это самое время история России изменилась. Царь Николай II и вся его семья были арестованы.

14 марта Совет выпустил первый приказ: всем военным частям в Петрограде предлагалось выбрать представителей и отправить их в Таврический дворец. Этот же приказ перечислял изменения в военном командовании и порядках. Отдавать честь вне службы больше не требовалось. Все царские титулы запрещались, в том числе «ваше превосходительство», «господин» и тому подобное. Царским офицерам теперь запрещалось грубо обращаться к солдатам. Приказы должны были издаваться комитетами, создаваемыми Советом, и офицеры должны были лишь исполнять их.

Эти правила явно были призваны создавать впечатление, что Совет давал военным особые полномочия, и тем снизить опасность контрреволюции.

Вскоре Джелиль и Татьяна ради безопасности переехали в дом Сеита. Сеит и Джелиль несколько раз втайне встретились с друзьями и в результате осознали, что для них нет никакой возможности продолжать жить как раньше. Надо было принимать решение о будущем. После долгих споров они решили поехать в Крым.

Накануне отъезда, однажды холодным солнечным апрельским утром, Сеит и Джелиль отправились навестить Моисеевых и проститься с ними. Актем повез их на своей коляске. Они были в штатском. Тамара ушла по хозяйству, Татьяна собиралась на репетицию, но услышала шум экипажа за окном и выглянула. Увиденное бесконечно поразило ее. Из экипажа вышел Петр Боринский собственной персоной. Попросив извозчика подождать, он направился к двери. Петр был единственным человеком, с которым ни Сеит, ни Джелиль не встречались все эти дни: он сам не искал с ними встреч, по слухам, он давно связался с революционерами. Однако давнему другу Татьяна открыла дверь без всякой опаски. Петр выглядел нервным.

– Здравствуй, дорогой Петр! Как же давно мы не виделись! Что привело тебя сюда в такой час? – радостно улыбнулась ему она, встречая на пороге.

Но Петр ответил с нахальной улыбкой:

– Может, я просто скучал по тебе, Татьяна?

Он решительно вошел в дом и не терпящим возражения тоном сказал:

– Собирай вещи, Татьяна. Я увожу тебя отсюда.

Татьяна села прямо на диван в вестибюле, вопросительно глядя на него:

– О чем ты говоришь? Что ты имеешь в виду? Что все это значит?

Петр Боринский бесцеремонно сел рядом. Он понимал, что испугал ее. Он решил действовать по-другому – теперь он заговорил мягко, подбирая слова:

– Ради твоего же блага, Татьяна, говорю тебе, чтобы ты собирала вещи. Тебе надо покинуть Петроград, и немедленно. Здесь все катится в ад. Сегодня я не на службе, так что я приехал забрать тебя.

Татьяна еще больше удивилась:

– О чем ты говоришь? Почему ты не хочешь дождаться, пока вернется Сеит? Что все это значит? О каком отъезде ты говоришь? У меня своя жизнь, своя работа! Куда мне ехать?

Петр занервничал, почувствовав, что не в силах ее убедить. Схватил ее за плечо:

– Послушай меня! Если я говорю, что ты в опасности, это так и есть! Делай, что я тебе говорю. Скоро здесь не останется в живых никого из таких, как ты.

Татьяна отпрянула, ее глаза широко распахнулись:

– Кто ты? Ты… с кем?

– Это важно? Если хочешь знать, Татьяна, я скажу тебе…

Он встал, деловито заложил руки в карманы, набрал побольше воздуха, как учитель, припоминающий урок, который собирался преподать:

– Милая Татьяна! Такие, как ты, Сеит, Джелиль, скоро будут расстреляны. Почему? Потому что вы – буржуазия. Вы владеете деньгами, землей. Вы – дворянство. Вы распеваете «Боже, царя храни». Вы – те, кто повелевал Россией до сих пор.

Татьяна молчала и с изумлением смотрела на своего давнего друга. Петр, единственный наследник своих родителей и владелец нескольких огромных особняков в Петербурге и Москве, никогда не трудился, не заработал за всю свою жизнь ни копейки, но жил в роскоши и транжирил на проституток и выпивку деньги своего отца. В свое время такой образ жизни он считал своим большим достижением. А она тяжко трудилась с юных лет. Детство в нищете, потом жестокости балетной школы, и наконец – ее заметили, одна-единственная возможность, которая выпадает на долю единиц: стать звездой, стать примой… Но за внешним блеском ее жизни, за деньгами и домами, которые она смогла наконец себе позволить, всегда стоял каторжный труд… И после этого она – буржуазия? Нет, все, что он говорит, – просто шутка, решила она и насмешливо сказала:

– Ты же сам, Петр, недалек от своего описания?

– Теперь моя прошлая жизнь не имеет значения. Начинается новая эра, совершенно новая эра.

Он принялся нервно вышагивать по вестибюлю дома Сеита: – Я решил стать частью новой эры. Кем я был до того, что делал – неважно. Я договорился с новой властью. Я окажу большевикам большие услуги, так что, думаю, при новой власти буду жить в безопасности и комфорте.

Татьяна не узнавала этого высокомерного, надменного человека, стоявшего перед ней. Это был не тот юноша, с которым она так много раз танцевала, с которым так часто бывала в гостях у общих друзей. Она возмущенно вскочила:

– И какие же услуги ты окажешь, позволь спросить, чтобы заслужить такую удобную жизнь?

Петр не смутился. Он облокотился о камин, махнул рукой и сделал безразличное лицо:

– Почему я должен раскрывать тебе такие подробности, дорогая Татьяна? Ты всего лишь хорошенькая женщина, и такие сведения – не для твоей женской головки. Я просто хочу, чтобы ты доверилась мне и пошла со мной. Чтобы было понятнее, я хочу, чтобы отныне ты была только со мной. Всегда этого хотел.

Он медленно направился к ней. Ее глаза широко распахнулись в недоумении. Она хотела бежать, но он быстро схватил ее за руку, насильно притянул к себе и сжал изо всех сил:

– Эй, девочка! В чем дело? Ты боишься старого друга? Нельзя быть такой непослушной. Ты прекрасно знаешь, что я не сделаю тебе плохо. Наоборот, я хочу защитить тебя. Ты увидишь, я сделаю твою жизнь королевской. Никто не сможет прикоснуться к тебе. Я предлагаю тебе такую жизнь, какую даже для своего отца не могу сделать.

Татьяна внезапно вспомнила старого Боринского и жалобно спросила:

– Дядя Андрей хотя бы знает, чем ты занимаешься?

– Брось, Татьяна! Конечно, нет. Иначе он будет винить меня, когда в один прекрасный день с ним что-то случится.

Презрение отразилось на лице Татьяны, и, пытаясь вырваться из его рук, она воскликнула:

– Ты животное, Петр Боринский! Настоящее животное! Боже мой, что с тобой случилось? Как ты мог так измениться? Разве ты сам не жил той самой жизнью, которую теперь порицаешь только потому, что родился Боринским? Если бы не богатства твоего отца, ты бы голодал, бедствовал, нищенствовал. Ты предатель! Ты ублюдок!

Петр схватил ее за плечи и потряс. Хрупкая Татьяна не могла ему сопротивляться и упала на диван. Раньше, чем она попыталась подняться, Петр навалился на нее. Она отбивалась изо всех сил, но была слишком слаба, чтобы сбросить его. Он поймал ее лицо, прижал свои губы к ее губам, пытаясь поцеловать:

– Ты должна знать это, дорогая Татьяна! Я всегда любил тебя. Я всегда хотел тебя. Ты не замечала меня, но я терпеливо ждал. И вот сейчас я понадоблюсь тебе, и я здесь.

Татьяна, с раскрасневшимся от ярости, страха и сопротивления лицом, пыталась отвечать:

– Кто тебе сказал, что ты мне нужен? Петр, оставь меня немедленно и уходи, тогда я, может быть, забуду все это.

Петр все еще удерживал ее. Он целовал ее хрупкие запястья, не выпуская их. Безуспешно он пытался убедить ее:

– Пойми, дорогая, ты еще даже не знаешь, насколько нуждаешься во мне. Но поймешь, поверь мне. Даже твой крымский принц не сможет спасти тебя. Или ты уже с другим? Конечно, раз ты сейчас в его доме! Я следил за тобой некоторое время. Я знал, что ты будешь здесь. Что, принц теперь новый, но тоже из Крыма?

Татьяна предпочла не отвечать на этот вопрос. Петр захохотал:

– Так ты с ними, глупая сучка! Но им всем скоро конец. Нет царя, нет царских казаков, нет кавалерии, нет адъютантов и поручиков, ничего нет, понимаешь ты? В тот миг, когда они выйдут из подполья, им конец. Их имена в наших списках.

Татьяна ударила его по лицу кулаком и закричала от отвращения. От воспоминания об убийстве Миши и от мысли о том, что ее любимый может попасть в руки тех же людей и, возможно, закончить тем же, ее затошнило.

Петр был груб. Он пытался поцеловать ее и одновременно задирал ее юбку. Татьяна отбивалась и надеялась, что Сеит или Тамара вот-вот вернутся. Она оглянулась в поисках чего-нибудь для защиты и увидела стоявшую на тумбочке неподалеку вазу. Она с трудом дотянулась до нее, схватила и со всей силы ударила его по затылку. Но ваза оказалась слишком тяжелой для ее рук, скользкой и вместо этого стукнула его по шее. От боли он подскочил. Высвободившись, Татьяна выскользнула из-под него и побежала наверх, в свою спальню. Ей было очень страшно. Ее волосы растрепались, губы распухли, на горле краснели следы мужских пальцев. Через минуту Петр ринулся за ней. Он кипел от ярости. Татьяна выхватила из комода маленький револьвер Сеита, который тот часто носил с собой. Револьвер был изящный, ручной работы, с посеребренным барабаном и перламутровой рукоятью. Она схватила его, взвела курок и прижалась спиной к шкафу, ожидая насильника. Петр появился в дверях, потирая шею. На его злом лице не осталось ничего человеческого. Близко посаженные голубые глаза напоминали пустые стекляшки. Татьяна смотрела на человека, которого много лет считала близким другом, и впервые видела его настоящее, звериное лицо. Это лицо заставило ее забыть о страхе. Она заговорила тихим уверенным голосом:

– Убирайся отсюда немедленно, не толкай меня на безрассудство. Клянусь богом, Петр, если ты сделаешь еще один шаг, я застрелю тебя. Ради нашей давней дружбы не испытывай меня.

Петр почувствовал ее спокойствие и внезапно отступил, снисходительно глядя на нее.

– Как хочешь. Мне жаль. Твоего волка Курта Сеита скоро съедят волки. Если он уже не убежал. Не знаю, что с тобой случилось. Рано или поздно тебя бросят одну. Но если мы вновь встретимся, Татьяна Чупилкина, клянусь, я тебя даже не узнаю.

Он направился к двери. Она следовала за ним с револьвером в руках. Он вспомнил что-то и внезапно повернулся. Она покрепче сжала револьвер. Он сказал:

– Скажи своему крымскому принцу – дело не кончится здесь, в Петрограде. Я очень хорошо знаю дорогу в Алушту.

И вышел из дома. Она захлопнула за ним дверь и рухнула на ближайший стул. Она не знала, как рассказать все Сеиту и Джелилю. Она считала, что ее любимому и его другу надо немедленно уехать, но как объяснить им необходимость бежать? Что делать? Она решила дождаться их. В ожидании время еле шло. В ее ушах звучали слова Петра:

– Рано или поздно тебя бросят одну…

Нет, она не перенесет потери Джелиля. Она будет любить его во что бы то ни стало. Жизнь без него она не представляла. Джелиль – это судьба, и теперь она была готова к такой судьбе и желала ее.

 

Глава 12

Прощай, Петроград

16 апреля 1917 года поезд, который вез Владимира Ильича Ульянова-Ленина, прибыл на Финляндский вокзал Петрограда. Паровоз на другом вокзале выпускал пар и свистел, отправляясь на юг.

Ленин был в приподнятом настроении. Немцы пропустили его на выгодных условиях. Этого момента он ждал с 1905 года. Теперь Россия была очень близка к тому, чтобы стать страной, о которой он мечтал много лет. В глазах пассажиров другого поезда Российская империя погружалась в небытие.

Курт Сеит Эминов, Джелиль Камилов и Татьяна Чупилкина были в одном купе, но сидели как незнакомцы, боясь привлекать к себе внимание, по крайней мере, до тех пор, пока не доберутся до Крыма. У каждого из них было по одному чемодану. Сеит доверил дом в Петрограде Тамаре и Актему.

Они сидели тихо, каждый был погружен в собственные мысли. Члены революционных ячеек патрулировали вокзалы. Каждый раз, когда они приближались, троицу охватывал страх.

Татьяне, казалось, путешествие давалось труднее ее друзей. «Когда все это кончится?» – задавали немой вопрос ее глаза.

На какой-то маленькой станции поезд остановился, чтобы пропустить встречный. Они увидели человека, которого вели трое революционеров. Он был избит и с трудом держался на ногах. Кровь заливала его лицо. Совершенно потерявшись, он плакал как ребенок. Оказалось, он был арестован за то, что не отдавал свой последний куль муки. Стоя на коленях, он вытирал слезы и слюну со своего старого пиджака и причитал:

– Всего два мешка было… вы их тоже забрали… я отдам все, только отпустите меня, я бедный крестьянин… пожалуйста…

Один из революционеров приглаживал грязные длинные волосы. Он раскрыл ладонь и плюнул на нее. Затем взял пистолет и рукоятью ударил беднягу по голове, ругнувшись:

– Заткнись, сукин сын, хватит визжать и жаловаться!

От этого удара крестьянин упал лицом в грязь. Его плач и жалобы прекратились. Татьяна никогда не слышала такой брани и никогда не видела такой жестокости. Ее лицо покраснело. Она пронзительно закричала и метнулась к окну. Джелиль успел схватить ее. Она разрыдалась. Он положил ее голову себе на грудь и попытался успокоить. Прозвучал свисток, колеса застучали, в клубах дыма они поехали прочь от несчастного полустанка.

Чем дальше они продвигались на юг, тем меньше зверств им встречалось. Сожженные, разграбленные, опустевшие деревни остались на севере. Их поездка была похожа на поездку в другой мир. Становилось заметно теплее. Через открытое окно мягкий ветерок наполнял купе запахами сосновых лесов и чистых полей. Они наслаждались каждой минутой. Татьяна дышала глубоко. Теперь она держала Джелиля за руку и смотрела в его глаза с любовью и благодарностью. Ей казалось, что впервые после стольких мытарств она счастлива. Он нежно целовал ее волосы. Положив ему голову на плечо, она тихо, с полузакрытыми глазами смотрела на красивый южный пейзаж за окном. Они ехали из ада в рай.

К несчастью, спокойствие продолжалось недолго. Поезд внезапно остановился посреди поля. Они выглянули в окно и увидели банду вооруженных солдат, взбирающихся в вагон с криками «Черт! Это именно то, что нам нужно!».

У солдат, остановивших поезд, на рукавах были нашиты красные ленты. Скорее всего, это были дезертиры, бегущие к большевикам.

– Джелиль, надо убираться из этого поезда, – тихо сказал Сеит.

Татьяна спросила:

– Куда мы пойдем и где мы спрячемся в этом поле, Сеит?

Сеит прижал палец к ее губам и прошептал:

– У нас нет выбора, Татя, эти люди прочешут поезд гребнем. Нам надо бежать.

Они схватили чемоданы и направились в конец поезда, стараясь не привлекать к себе внимания.

Никто не смотрел на них. Пассажиры терпели буйных людей, сновавших в коридорах вагонов, и были напуганы. Каждый из них мог стать жертвой. Они уже отдали все, что имели, предыдущим грабителям. У них остались только кое-какие личные вещи в узлах. У них не было ни зерна, ни ценностей, но они все равно боялись. Любой из пассажиров без всякой причины мог не понравиться кому-то из людей с красной повязкой, и тот мог поступить с жертвой, как ему заблагорассудится.

Сеит и его друзья воспользовались общим замешательством. Они сели на пол у выхода из последнего вагона. Когда локомотив дал свисток и поезд сделал первое движение, они выбросили чемоданы на рельсы. Джелиль первым тихо скользнул вниз. Он побежал за поездом, чтобы помочь Татьяне. Она знала, что не время пугаться, подобрала юбку и спрыгнула, а Джелиль поймал ее, и они повалились на землю. Сеит спрыгнул на насыпь последним. Поезд запыхтел, увозя банду террористов с красными повязками вдаль.

Они подождали, не двигаясь с места, на рельсах, пока не уверились, что поезд уехал на безопасное расстояние. Затем они собрали чемоданы и стали думать, как быть дальше. Они стояли совершенно одни посреди пшеничных полей, простиравшихся до горизонта.

– Кто-нибудь представляет, где мы? – спросила Татьяна.

Ответа на вопрос Татьяны не было ни у кого.

– Если мы пойдем следом за поездом, то сможем узнать, где мы, на следующей станции, – предложил Джелиль.

– Я не думаю, что это хорошая мысль, Джелиль, – пожал плечами Сеит. – Не забывай, что банда также уехала в ту сторону, они могут быть там.

– Ты прав.

Они пробирались по полям, не имея представления куда. Через некоторое время пшеница стала ниже. Они свернули на край поля и спрятались под деревьями, окружавшими его, пытаясь определить по солнцу направление, в котором ехали. Когда к вечеру и эта возможность исчезла, они наконец увидели запряженную лошадью телегу, выехавшую из леса. Они за весь день не встретили ни человека, ни деревни, ни даже хижины и решили попытать счастья: беглецы вылезли из своего укрытия и замахали. Крестьянин неохотно остановил телегу. Он ждал, пока они заговорят. Они явно были городскими жителями.

– Скажите, любезный, есть где-нибудь поблизости место, где мы могли бы провести ночь? – спросил Сеит.

– Впереди моя деревня, вы можете заночевать у меня, – предложил тот, поколебавшись.

Уловив его беспокойство, Сеит поспешил сказать:

– Не беспокойтесь, вам ничего не угрожает, поверьте мне. В любом случае выбор у них был небольшим. Они залезли в телегу. То, что крестьянин назвал «впереди», заняло больше часа. Сеит слышал, как крестьяне в Крыму говорили о расстояниях «на одну самокрутку». Не странно ли, подумал он, что крестьяне измеряют расстояние по времени выполения повседневных дел. Когда они доехали до избы хозяина телеги, уже было темно, но им это было на руку. Они не разговаривали, крестьянин тоже молчал.

В деревне было восемь или девять домов, затерявшихся среди высоких деревьев. Они остановились перед крайним.

– Не беспокойтесь, господин, никто не побеспокоит вас, – сказал крестьянин. – Мне нечего вам предложить, но, по крайней мере, ваши жизни будут в безопасности.

Они последовали за ним. В избе была только одна комната, большая печь занимала всю стену. На лежанке был узкий соломенный тюфяк, на котором, вероятно, спал хозяин. Сломанный стул, лавка и несколько кувшинов и мисок были единственным имуществом. Татьяна никогда не видела ни таких изб, ни такой бедности. Пока они осматривались, хозяин растопил печь, поставил наполненный водой котел на огонь, затем повернулся и сказал извиняющимся тоном:

– Простите меня, господа, мне некуда усадить вас, все унесли проклятые красные твари, но, если положить этот тюфяк на пол, будет удобнее.

Сеит хлопнул его по плечу и попросил не беспокоиться:

– Вы очень помогли нам, мы благодарны вам… Скажите, как ваше имя?

– Степан, сударь.

– Можешь сказать нам, Степан, где мы находимся?

Степан почесал бороду, подумал минуту и улыбнулся:

– Я не думаю, что это место есть на карте, господин. Вы первые путники, которых я вижу впервые за многие годы, не считая красной сволочи. Как бы объяснить, мы где-то между Тулой и Рязанью.

– Как близко от Тулы?

– День на моей телеге.

Крестьянин неуверенно спросил:

– Куда вы хотите ехать, господин?

Они обменялись взглядами. Ответ крестьянина удивил их. Значит, они были далеко от своей цели. Они решили быть осторожными.

– Почему ты спрашиваешь, Степан?

Человек опустил голову, погладил окладистую бороду:

– Если вы едете на юг, я могу помочь вам.

– Как?

Степан колебался. Он не знал, насколько он может доверять им. Он смотрел на них пристально, но наконец решил, что они не обидят его, ведь они выглядели господами благородными, только очень бедными.

– Могу я доверять вам, господин?

– Ты можешь говорить нам все, Степан. Ничего плохого мы тебе не сделаем. Мы путешественники, только сбились с дороги. Может быть, мы можем помочь друг другу.

Крестьянин, кажется, был убежден.

– Мы с друзьями ехали в Ростов.

Внимательно разглядывая его, Сеит наконец догадался. «Какой же я глупец», – сказал он себе. Окладистая борода и изба были прикрытием. Вот руки выглядели слишком аккуратными для крестьянина. Сеит мысленно заменил крестьянскую одежду офицерской формой. Тот хорошо играл роль скромного крестьянина, но теперь Сеиту было все ясно.

Улыбаясь, Сеит спросил:

– Можете ли вы сказать нам, откуда вы, Степан?

– Отсюда мы родом, из Шептуковки, господин.

– А другие ваши братья по оружию?

Степан, как громом сраженный, вцепился в бороду. Сеит повторил вопрос:

– Я имею в виду, все ли ваши товарищи, как и вы, вернулись с фронта?

Татьяна и Джелиль были изумлены не меньше хозяина, который теперь опустился на лавку и сбросил маску, заговорив на безупречном петербургском русском:

– Как вы догадались, сударь?

Сеит покачал головой и улыбнулся:

– Ваши руки, да и то, что вы здесь.

Сеит подтянул к себе сломанный стул, поставил его перед мужчиной и сел:

– Имя Степан такой же камуфляж, как и ваша борода?

– Нет, это мое настоящее имя.

– Кем вы служили на фронте?

– Я воевал в артиллерийской бригаде на Прусском фронте. И замолчал, так как не хотел рассказывать им больше ничего. Все открылось, но он не знал, перед кем. Сеит понял это:

– Вы можете говорить свободно, Степан. Не бойтесь нас. Мы в таком же положении. У нас, должно быть, много общего. Мы никому не выдадим вашу тайну, уверяю вас.

– Прошу прощения, сударь, но настали такие дни, что мы все перестали понимать, кому можно доверять, а кому нельзя. На фронте я был предан своими же солдатами. Со мной один поручик и четыре подпоручика. Мы единственные, кто спасся, остальных растерзали в клочья. Они сделали с нами то, что не смогли сделать враги.

Сеит с Джелилем знали, что человек говорит правду. Сеит, вставая, спросил:

– В каком вы звании, Степан?

Степан вскочил по стойке «смирно». В крестьянской одежде он теперь выглядел нелепо.

– Хорунжий, сударь!

– Добро пожаловать в наш отряд, поручик Степан!

В этот момент лед между ними треснул. Уверившись, что они все на одной стороне, они завели доверительный разговор.

– Значит, вы казак и тоже, наверное, пробираетесь на юг? – поинтересовался Сеит.

Степан вздохнул и утвердительно кивнул головой: до его родных краев было еще очень далеко.

– Что делается в Ростове?

– Мы собираемся присоединиться к армии генерала Африкана Богаевского. Они сопротивляются красным. Наша единственная надежда остановить большевиков, прежде чем они доберутся до Кавказа, – это Белая армия. Так мы можем спасти хотя бы юг.

– Вы собираетесь в Ростов?

– Нет, там мы встретим некоторых друзей и двинемся в Екатеринодар. А куда направляетесь вы, сударь?

– Мы пытаемся добраться в Алушту.

– Тогда поезжайте с нами. Поезда теперь небезопасны.

План Степана отличался от их плана, но, по крайней мере, обещал возможность перемещаться безопасно. Они приняли его.

Ранним утром на следующий день из глубин тульского леса выехала на нагруженных телегах группа крестьян и отправилась на юг, к Дону.

Путешествие было совсем не таким простым, как они рассчитывали, потому что большевики тоже стремились на юг всеми способами, что делало дорогу трудной. Иногда им приходилось прятаться целыми днями и неделями в убежищах, которые они считали безопасными: в лесах, полях, казацких станицах, где они пополняли припасы. Иногда они ложились спать на пустой желудок. Татьяна была единственной женщиной, но она не жаловалась. Она держалась так же мужественно, как и мужчины вокруг нее. Жизнь в Мариинском театре и роскошные салоны Петрограда остались далеко в прошлом.

Они достигли Ростова в декабре, когда зима уже показала свои зубы. Из Петрограда они уехали в середине лета, и теперь им казалось, что они путешествуют всю свою жизнь.

В Ростове они сняли два номера в старой гостинице. Степан организовал для Сеита и его друзей дорогу до Алушты. Они решили ехать через Керченский полуостров – так было безопаснее, хоть и долго. После того как план был выработан, Сеит изменил намерения: он передумал ехать в Крым, но не хотел, чтобы его решение повлияло на Джелиля и Татьяну. Однажды ночью они обсуждали детали поездки, и Сеит сказал:

– Джелиль, вы с Татьяной поезжайте в Алушту, найдите моего отца и ждите меня там. Я приеду к вам позже.

– О чем ты, Сеит Эминов?

– Я ужасно тоскую по Шуре, хочу знать, как она. Посмотрите на карту. Видите, как близко мы к ней. Я хочу использовать эту возможность, я не могу ее упустить.

– Сеит, вокруг война и революция, – ответил Джелиль. – Не сходи с ума. Неизвестно, сколько теперь нужно времени, чтобы добраться до Кисловодска. Мы даже не знаем, там ли Шура или давно уехала. Посмотри на нас, мы в пути уже много дней. Я уверен, что путь в Кисловодск будет таким же трудным.

– Джелиль, мое решение принято. Я должен найти ее.

Джелиль знал, насколько Сеит упрям, и сдался.

– Тогда мы поедем все вместе.

– Это невозможно, Джелиль, потому что ты отвечаешь за Татю. Мы не можем подвергать ее опасностям.

Тут они услышали голос Татьяны и оба повернулись, чтобы послушать, что она скажет. Она стояла, скрестив руки на груди:

– Ты не отвечаешь за меня, Курт Сеит Эминов. Если судьба вела всю дорогу нас сюда, так близко к Шуре, не наша ли это общая судьба? Я согласна с Джелилем. Мы будем держаться вместе.

Сеит посмотрел на них с признательностью и улыбнулся:

– Хорошо! Я сдаюсь. Вижу, что не смогу переспорить вас обоих. Согласен. Мы поедем вместе.

 

Глава 13

Кисловодск

Декабрь 1917 года

30 декабря 1917 года, за день до Нового года, дом Юлиана Верженского в Кисловодске был почти полностью погружен во тьму. В отличие от прошлых лет только одно или два окна на верхнем этаже светилось, и то тускло.

Шура металась между чемоданами и своими вещами на кровати, в гардеробе, в шкафах. Ее мама и няня помогали ей выбирать самую нужную одежду и складывать чемоданы. Екатерина Николаевна осмотрела чемоданы опытным взглядом, выбрала самый большой и отодвинула в сторону:

– Этот тебе не нужен, Шурочка, чем легче поедешь, тем лучше.

За час Шура упаковала самое необходимое в два саквояжа и сумку и была готова к отъезду. Ее соболиная шапка и муфта были в саквояжах. Когда извозчик остановился перед парадной дверью, в доме началась грустная церемония прощания. В слезах Шура обняла мать, Екатерина Николаевна тоже с трудом сдерживала слезы. Она обнимала младшую дочь, затем целовала в щеки снова и снова:

– Не плачь, Шурочка, не плачь. Скоро все наладится и наша семья снова будет вместе. Зато ты будешь в безопасности у дяди.

Шура попрощалась с сестрой Валентиной и няней. Пока ее багаж грузили в экипаж, она обняла мать и сестру еще раз. Грохот канонады раздавался совсем близко. Оглянувшись, они увидели, как пламя взрывов освещает темное небо. Екатерина Николаевна подтолкнула дочь к экипажу:

– Доченька, торопись! Не то опоздаешь на поезд.

Как только она села, лошади рванулись вперед. Шура обернулась, чтобы помахать семье, и смотрела на дом, пока он не скрылся. Она уже тосковала по семье и по счастливым дням детства. Если бы не возница, она бы заплакала. Она подняла воротник пальто. Она не могла больше сдерживаться, и улицы расплылись в ее глазах.

Они ехали по тихим улицам Кисловодска. Когда приехали на станцию, Шура не поверила своим глазам, увидев огромную толпу. Очевидно, не она одна собиралась бежать из города. Множество людей толпилось на перроне, придерживая чемоданы с самым дорогим и необходимым, дожидаясь поезда в надежде, что он увезет их от приближающихся врагов. Шура покинула уют отцовского дома и тепло материнской груди: теперь она была одной из тысяч людей, бегущих от почти неминуемой смерти к возможной жизни, не зная, что готовит будущее. Между ними не было различий. Как только они услышали свисток поезда, вокзал превратился в хаос. Люди, тащившие своих детей, толкавшиеся, пускавшие в ход локти, поразили ее. Шура не была готова к такой борьбе. Она схватила свой багаж в страхе потерять его и последовала за возницей, прокладывавшим ей дорогу. Начальник станции пытался установить хоть какой-то порядок, но безуспешно. Поезд, который прибывал к вокзалу, чтобы отправиться из Кисловодска в Новороссийск, был товарным, но он уже был плотно набит людьми на предыдущих станциях.

Шура взобралась в вагон с помощью извозчика и симпатичного незнакомого молодого человека. Судьба скручивала ее жизнь. Она смотрела на людей, сдавленных как сардины вместе со своими чемоданами и узлами, и дрожала. Мрачные лица выглядели так, будто они никогда не улыбались. Она знала, что это не так, что на самом деле война и особенно революция изменили людей и сделали их суровыми. Молодой человек, который помог ей взобраться в вагон, нашел для нее место и махал, стараясь привлечь ее внимание. Она надеялась, что он делает это из вежливости. Вряд ли от него можно было ждать чего-то дурного. Она попыталась попросить разрешения пройти. «Увы! Такие слова потеряли свое значение», – подумала она. Тогда она стала подражать другим, проталкиваясь плечами и локтями. Ей казалось, что она задыхается. Молодой человек протянул руку и помог ей протиснуться в маленький уголок, который придержал для нее.

– Куда вы едете?

– Екатеринодар.

– К сожалению, придется ехать в такой толпе.

– Сколько нам ехать?

– Кто знает? Десять дней, может, больше.

Шура распахнула глаза:

– Что, так долго?

– В нынешних обстоятельствах нам повезет, если мы вообще доедем.

Она испугалась и осторожно посмотрела на него. Он выглядел смирившимся с таким положением дел. Шура почувствовала тайную гармонию с ним. Иметь кого-то, кто мог бы защитить ее от этой безумной толпы, было кстати. Он положил ее саквояжи и сумку наверх, в дальний угол, затем потянул защелку и открыл маленькое окно на уровне головы: это было окошко для проветривания. Шура с благодарностью улыбнулась ему. Он ей понравился. Это чувство отличалось от любви. По крайней мере, она может улыбаться каждый раз в благодарность за его доброту.

Поезд ехал медленно, внезапно останавливался, не двигаясь целыми часами. Остановки между станциями вызывали целый шквал слухов: это большевики захватили железную дорогу и их отправят назад. Никто не знал правды. Спутник Шуры только улыбался:

– Видите, люди производят слухи, а дальше сами начинают верить в собственные выдумки, даже если они пугают их. Это вызвано потребностью верить у тех людей, которые потеряли надежду.

Шура улыбалась его взглядам. Он был интересный и странный. Шуре повезло, что она получила такого спутника в долгом и утомительном путешествии.

На третий день ее молодой компаньон сошел с поезда на станции, чтобы купить еды, и не вернулся. Шура ждала, пока поезд не тронулся, но о нем не было никаких вестей. Он либо сел в другой вагон, либо вообще отстал от поезда. Она внезапно почувствовала себя одинокой и слабой. Она решила держаться тихо и не разговаривать ни с кем до конца путешествия. Она верила, что чем тише она будет, тем лучше будет для нее.

Путешествие казалось бесконечным. Шура напрягала слух, когда поезд останавливался на станциях, но Новороссийск не упоминали. Она скрутилась калачиком в своем углу и попыталась забыться. Что мать и Валентина делают сейчас? От мыслей об отце у нее на глаза навернулись слезы. Она все еще не свыклась с его смертью. Где ее братья, с кем они сражались? Сеит, где был он? В ту секунду, когда она подумала о любимом, что-то кольнуло в ее сердце. Она совсем потеряла связь с ним. Она не знала, дошли ли до него ее письма или нет. Она не получила ответа. Она не знала, вернулся ли он с фронта или нет. Может быть, он арестован вместе с царем и его семьей. Слезы навернулись ей на глаза, а она не хотела, чтобы кто-то видел ее плачущей. Она закрыла глаза и попыталась успокоиться.

Ровно через десять дней Шура приехала в Новороссийск. Она поднялась на онемевших ногах и протиснулась к выходу. Она была счастлива, что поездка закончилась, но будущее было мрачным. Она не была уверена, что дядя все еще здесь и встретит ее. Генерал Африкан Богаевский и его окружение могли покинуть Новороссийск на своем собственном поезде. Она боялась этого, когда вышла на перрон. Но что было делать? Она решила стоять и ждать.

Темнело. Снег уже покрыл рельсы, по которым поезд недавно уехал с вокзала. Было не так уж и холодно, но страх заставлял ее дрожать. Она подняла воротник пальто и спрятала лицо в мех. Вокзал был теперь тихим, хотя все еще переполненным. Те, кто не смогли попасть на ушедший поезд, готовились устроиться поудобнее. Они будут дремать и ждать до прихода следующего поезда, когда бы он ни прибыл. Она подумала, что ее судьба не сильно отличается от чужих судеб. Внезапно она услышала шаги позади. Она обернулась и увидела офицера, сопровождаемого двумя солдатами. Он отдал ей честь и спросил:

– Мадемуазель Александра Юлиановна Верженская?

Шура была так счастлива услышать свое имя, что почти заплакала. Она с трудом удержалась, чтобы не броситься на шею молодому офицеру.

– Да, это я.

– Капитан Рубин. Я прибыл, чтобы сопроводить вас к генералу Африкану Богаевскому, мадемуазель. Вы одна?

– Да, я одна.

Солдаты по сигналу офицера подхватили саквояжи и сумку. У входа на вокзал их поджидал извозчик. Шура была крайне счастлива, что наконец попадет к дяде.

Извозчик ехал на дальнюю товарную станцию на другом конце города, к личному поезду ее дяди, генерала Африкана Богаевского, атамана донских казаков. Поезд служил ему как штабом, так и резиденцией. Шура подняла воротник и замотала лицо шарфом, чтобы защититься от мокрого снега, бившего по лицу хлыстом.

Закутавшись, она не увидела пассажиров экипажа, ехавшего навстречу в сторону вокзала.

 

Глава 14

Новороссийск

Зима 1917 года

А между тем пассажирами экипажа, проехавшего навстречу Шуре, были не кто иные, как Сеит, Джелиль и Татьяна. После волнительной поездки в Кисловодск они вернулись в Новороссийск на том же поезде, что и Шура. Однако судьбе было угодно, чтобы за десять дней пути в одном поезде они ни разу не встретились. Может быть, так вышло потому, что они сели на поезд не в Кисловодске, а на следующей станции.

Татьяна Чупилкина ходила в дом Шуры, пока мужчины ждали в гостинице. Дома была только няня. Старая женщина хорошо знала Татьяну по имени из частых писем, которые получала Шура. Однако она могла сказать только то, что Шура незадолго до появления Татьяны уехала из Кисловодска к дяде в Новороссийск. Тогда они наняли кучера и бросились догонять поезд. На этот раз им повезло, и они сели на новороссийский поезд на следующей за Кисловодском станции. За десять дней пути, когда поезд останавливался, Сеит выходил и осматривал столько вагонов, сколько успевал. Не найдя Шуры, он возвращался в свой вагон. Эти поиски, неведомые обеим сторонам, заняли всю дорогу. В личном поезде генерала Африкана Богаевского, в штабе армии освобождения белой России, они нашли хорунжего Степана, с которым ехали из-под Тулы в Ростов. Он пообещал им ждать, не появится ли Шура, и дать знать, если кто-нибудь ее найдет. Они сняли комнату в одной из придорожных гостиниц, недалеко от штаба.

Обеденное меню в гостинице состояло из борща со сметаной и дешевого столового вина, не благородного, но вкусного. После второй бутылки они почувствовали, как их клонит ко сну. Татьяна утешала Сеита:

– Я уверена, Шура неожиданно найдется. Племянница такого большого человека, как генерал Африкан Богаевский, не может раствориться в воздухе. Тебе лучше отдохнуть, Курт Сеит, и надеяться на лучшее.

Он улыбнулся, хорошо зная, что она имеет в виду. Он поцеловал ее в щеку, хлопнул Джелиля по плечу, сказал: «Спокойной ночи», и они разошлись по номерам. Оказавшись в кровати, Сеит осмотрел свою больную ногу и заметил, как она распухла. Было похоже, что он от боли и волнения проведет ночь без сна. Он встал, выпил болеутоляющее, затем закурил сигарету. Он смотрел в окно, разглядывая улицу. Падали снежинки размером с монету. Ветер дул сильно и издавал неприятный звук, когда ударялся в старые рамы. Поезд генерала Богаевского был за снежными сугробами, рядом с гостиницей. Если бы не снег, он мог бы рассмотреть его между деревьями.

Он ужасно тосковал по своей любимой. Он был так близко, но не мог встретиться с ней. Перед этой тоской, казалось, отступали все огромные опасности, грозившие России и ему самому. Лекарство начало действовать. Он разделся и упал на кровать. Позади был очередной трудный и утомительный день. В такие ночи он обычно спал беспокойно, пребывая между явью и сном. Он вновь переживал ту ночь, когда отец поцеловал его на прощание у Моисеевых. Так же, как и тогда, он чувствовал холод. Затем адский жар фронта. Затем друзья, которых он потерял, – те, о ком он горевал, кого он никогда больше не увидит, – прошли перед его взором. Боль в ноге вернулась. Его тело спало, но разум наполовину бодрствовал. Он услышал какой-то шум, явно рожденный не сном. Дверь немного приоткрылась, послышался шепот, дверь закрылась, затем он почувствовал запах цветочных духов, который он так хорошо знал. Что эти духи делают посреди хаоса разоренной страны? Чьи-то нежные, мягкие, теплые пальцы коснулись его лица, теплое дыхание овеяло его губы, превращая ночной кошмар в сладостный сон. Прикосновение пальцев, игравших его волосами, было таким настоящим, запах духов таким реальным… он услышал, как прошептали его имя. Он открыл глаза, полный страха потерять восхитительный сон, и увидел, что прикроватная лампа горит, освещая сидящую на краю кровати молодую женщину. Он мог видеть ее лицо и шею. Ее красивое лицо с тонкими чертами выглядело усталым, грустным, обеспокоенным и счастливым в то же время. Ее полные слез глаза излучали любовь. Эта красивая влюбленная женщина была никто иная, как Шура, его Шурочка, сама, собственной персоной. Не говоря ни слова, они заключили друг друга в объятия. Некоторое время они молчали, не двигались, боясь разрушить волшебство. Оба хотели убедиться, что все это наяву, что они вместе, что они в объятиях друг друга. Может ли это быть правдой? Шура уткнулась лицом Сеиту в плечо, тихо плача. Ее горячие слезы, капавшие ему на кожу, были как капли волшебного зелья, исцелявшего раны. Не обращая внимания на боль в левой ноге, он притянул женщину, которую любил, и крепко прижал ее к груди. Раздвинув сбившиеся светлые волосы, он покрыл ее лицо, мокрое от слез, страстными поцелуями. Когда их губы встретились, они попытались утолить двухлетнюю жажду одним большим глотком. Им было много что рассказать, но их телам и душам сейчас больше нужна была страсть, которая тянула их друг к другу.

Шура сквозь слезы видела тот же взгляд, что и ночью в 1916 году, когда они встретились. Эти блестящие, страстные, полночно-синие глаза смотрели на нее, напоминая об экстазе, который она вновь начинала ощущать. Шура почувствовала, как ее тело задрожало. Ей нетерпелось отдаться человеку, которого она любила. Сеит протянул руку, чтобы расстегнуть ее блузку, она перехватила ее, жарко поцеловала, затем встала. Пока Сеит в тусклом свете газовой лампы следил, как ее тело медленно превращается в обнаженную статую, мучившая его боль отступила. Кости и мышцы больше не болели. Его конечности, его вены, его нервы были готовы вернуться к жизни, наполнившись кровью. Раздевшись, Шура распустила длинные волосы, легла рядом с ним и прижалась к нему всем телом. Ее прикосновение заставило его тело напрячься, как струну. Он был возбужден с головы до кончиков пальцев ног. Их сердца стучали от страсти так, будто они занимались любовью впервые. Они начали заново знакомиться с телами друг друга, телами, которые они не видели так долго. Он мягко целовал и ласкал все ее тело, затем сделал это снова с большей страстью, на которую она отвечала. Затем они слились воедино. Они пожирали друг друга. Когда они в первый раз достигли экстаза, огненный и бурный акт стал актом утоления жажды, насыщения голода, удовлетворения тоски. Затем они повторили все снова и снова, каждый раз с большей страстью. Часами, без конца Сеит ласкал и страстно целовал каждую часть ее тела, каждый его изгиб, каждую складку, творя самую восхитительную, самую потрясающую любовь в своей жизни.

Затем, удовлетворенные и возрожденные к жизни, они уютно лежали рядом и перечисляли события, произошедшие с ними, пока они были далеко друг от друга.

После того как Шура встретилась с дядей, хорунжий Степан Милович нашел возможность передать ей сообщение о Сеите. Шура попросила его помочь ей сходить в гостиницу, где остановились Сеит и его друзья. Ей хотелось ехать прямо среди ночи. Услышав, что Сеит совсем рядом, она чуть не сошла с ума от желания видеть его, ничто не могло ее остановить. Милович сдался, и вот она здесь, с любимым, но ей надо возвращаться в ее апартаменты в поезде. Им надо было быстро решить, что делать.

– Я думаю, мы задержимся здесь на несколько дней, – сказала Шура. – Затем мой дядя собирается отправить меня в Крым. Он считает, что там безопаснее.

– Ты поедешь в Крым? Так это великолепно! Это значит, ты едешь туда же, куда и мы.

– «Мы»?

– Да, Татя, Джелиль и я.

Шура чуть было не закричала: «Это правда, Сеит? Они тоже здесь?»

Она давно не была так счастлива. Смеясь, она прижалась головой к груди Сеита. Она целовала глубокую ямку на его подбородке. В первый раз с тех пор, как она покинула дом, она чувствовала себя в мире с собой.

С первыми лучами солнца Шура встала и оделась. Они еще раз страстно поцеловались, затем она ушла. Он следил в окно и видел, как она уходила в сторону генеральского поезда. Он ущипнул себя, чтобы убедиться, что она не видение, вызванное болью, лекарствами и давней страстью. Нет, она не была видением. Остались знаки, доказывающие, что эта фантастическая ночь была реальностью. Запах Шуриных цветочных духов все еще витал в воздухе, в складках простыни затерялась ее заколка. Он поднял ее и прижал к губам. Он подумал, что это, должно быть, знак провидения, кысмет.

В течение нескольких следующих дней, пока они оставались в Новороссийске, они виделись несколько раз. Татьяна могла посещать Шуру в ее личном купе в поезде Африкана Богаевского, и они выходили на прогулку. Любовники встречались во время этих длительных променадов.

Однажды утром, когда Шура считала минуты до своей прогулки, перед ней появилась не кто иная, как ее сестра Валентина. Сестры обнялись со слезами радости.

– Тиночка! Я так скучала по тебе, Тиночка! Когда ты приехала, как ты добралась? Расскажи мне все.

– Я приехала этим утром, догадайся, кто еще здесь.

– Мама?

Валентина взяла ее руку в свою:

– К сожалению, дорогая, не мама, но люди, которых ты будешь счастлива увидеть. Константин и Владимир, они оба здесь.

Шура издала еще один крик радости. Барон Константин фон Юргенсбург был женихом Валентины. Второй, Владимир, старший из братьев, заслужил чин капитана во время войны. Они не видели его уже долгое время. Он должен был присоединиться к генералу Африкану Богаевскому. Шура радостно захлопала в ладоши:

– Где они сейчас? Когда я смогу их увидеть, Тиночка?

Валентина бросилась на кровать и вытянула ноги:

– Подожди минуту, Шурочка, не будь такой нетерпеливой. Ты сама проехала по этой дороге. Ты знаешь, как это утомительно. Дядя Богаевский тоже выделил им купе. Они должны вымыться и отдохнуть.

– Прости, Тиночка, я слишком разволновалась. Вы проехали весь путь вместе?

– О нет! Я встретила их здесь. Ты знаешь, как судьба играет с людьми.

Шура покраснела. Неужели сестра знает о ее похождениях? Нет, это не может быть правдой.

– Да, ты права.

Шура рассказала, как она добралась до Новороссийска. Валентина начала слушать внимательно, но так устала, что быстро задремала. Шура укрыла ее одеялом, поцеловала и на цыпочках вышла.

Когда она встретила Сеита, она поделилась с ним хорошими новостями. В тот день она вернулась в поезд, проведя не так много времени с Сеитом, как хотела бы. Целую неделю девушки, их брат и барон наслаждались обществом друг друга в поезде генерала Африкана Богаевского. Наконец, барон Константин и Владимир уехали, чтобы присоединиться к своим частям на фронте. Поскольку Шура не могла надолго оставлять Валентину одну, ее визиты в гостиницу для встреч с возлюбленным стали реже.

Ходили слухи, что фронт приближается с каждым днем. Военачальники опасались, что Кавказ скоро падет перед красными.

Неделю спустя Валентина услышала, что ее жених где-то поблизости. Они с Константином уже давно собирались пожениться, но вначале смерть Юлиана Верженского, а затем война и разразившаяся революция помешали семейным планам. Влюбленные уже три раза отменяли свадьбу, и теперь барон был рядом – можно было пожениться, но Валентина хотела не просто выйти замуж, но отпраздновать полноценную свадьбу. Она чувствовала, что нынешняя встреча может стать для них последней.

Недалеко от расположения части барона находилась красивая церковь, которая могла послужить прекрасным местом для романтической церемонии с братьями по оружию, держащими сабли над головами новобрачных. Она вымолила у дяди разрешение отправиться к Константину на фронт. Риск был очень серьезным, но генерал Африкан Богаевский не устоял перед слезами Валентины. Кроме того, он не хотел, чтобы всю оставшуюся жизнь его укоряли за излишнюю суровость к молодым влюбленным в такое опасное время. Он смягчился и отпустил ее в сопровождении трех доверенных лиц, чтобы она в безопасности доехала до части Константина и там вышла за него замуж, став баронессой фон Юргенсбург.

Тем же вечером генерал Африкан Богаевский со штабом уехал в Новочеркасск. Вагон Шуры был отцеплен и оставлен на рельсах под охраной небольшого отряда. Штаб должен был вернуться следующим вечером.

Но прошло пять дней, а о дяде не было никаких вестей. Шура ужасно беспокоилась. Когда она встречалась с Сеитом, то плакала. Молодой человек ласково обнимал ее:

– Не плачь, дорогая. Ты знаешь, война сейчас очень близко. Дороги могут быть даже хуже, чем когда мы приехали. Может быть, обратный путь перерезан. В эти дни нужно быть готовым ко всему. Разве я не здесь, не с тобой? Ну, не плачь. Мы можем подождать их несколько дней, если хочешь. Затем решим, что делать. Чем раньше мы поедем в Алушту, тем лучше.

Шура подумала, что в последнее время становится привычным терять близких людей, может быть, навсегда. Единственное, что ей оставалось сейчас, – молиться.

Следующие дни не принесли никаких новостей. Сеит и Джелиль регулярно получали сведения от офицеров. Было ясно, что ситуация ухудшается. Большевики наступали на юг, сжигая, убивая и грабя. Берега Алушты были далеко, поэтому казались безопасными. Может, еще не поздно отправиться туда. Сеит объяснял это Шуре. Он, безусловно, не мог оставить ее здесь. Она со своей стороны не хотела расставаться со своей семьей.

В один из этих дней он пришел к себе в гостиницу, погруженный в эти размышления, и застал Шуру у себя в комнате, сидящей перед огнем. Ее глаза распухли от слез. Увидев его, она бросилась ему на шею и обняла его.

Им не нужно было слов – он хорошо понимал ее тревогу. Он страстно поцеловал ее, затем взял за руку и усадил рядом с собой.

– Шура, дорогая, я задам тебе тот же вопрос, который задавал себе сам. Хорошо подумай. Мне нужно возвращаться в Крым, в Алушту. Я не верю, что мы можем спасти великую Россию. Но, может быть, мы можем спасти Крым. Многие беглецы отсюда сейчас собираются там. Я уверен, что многие из тех, кого ты ищешь, сейчас находятся именно в Крыму.

Шура, не ответив ему, молча указала на свои саквояжи. Она давно приняла решение, а как только приняла, собралась и пришла к нему. Сеит вытер ее слезы и взял ее руки в свои.

Той ночью они набросали план действий. Следующим утром, до рассвета, они вчетвером – Сеит с Шурой и Джелиль с Татьяной – взяли экипаж и поехали в сторону Екатеринодара. Дорога прошла без приключений. Приехав туда, они нашли корабль до Феодосии. Судно как раз собиралось отплывать, и капитан согласился взять их на борт. Похоже было, что удача повернулась к ним лицом. Условия путешествия нельзя было назвать комфортабельными, скорее грустными, но на это теперь никто не обращал внимания. По крайней мере, они медленно, но уверенно продвигались к своей цели и в открытом море никто не останавливал и не проверял их. По сравнению с поездкой на поезде от Кисловодска до Новороссийска это судно было раем. Каюта, которую они разделили, была в тысячу раз лучше, чем вагон товарного поезда.

Корабль был набит до отказа. Даже верхняя палуба была заполнена. Некоторые люди спали прямо в спасательных шлюпках. Черное море бушевало, холодный ветер так свирепо нес снежные хлопья, что приходилось прятаться. Всех мучила морская болезнь. Люди страдали, но не боялись. Любые трудности были проще, чем страх за жизнь. Сеит тайком приплатил главному стюарду, чтобы получить относительно комфортное место.

Когда они сошли на берег в Феодосии, их качало и шатало. Они провели ночь в гостинице, чтобы собраться с силами. Горячая ванна, обильная еда и хорошее крымское вино сотворили с ними чудо и вернули их к жизни.

Сеит хотел быть уверенным, что решение Шуры не принято под давлением. Он не хотел, чтобы она строила планы, о которых когда-нибудь может пожалеть, опьяненная часами любви. Если она передумает сейчас, будет еще не поздно. Он сказал ей это, когда они отправились в гостиничную постель. По ее голосу он понял, что ударил ее в самое сердце.

– Ты не хочешь меня?

Сеит обнял ее:

– Конечно, я хочу тебя, дорогая, но я не хочу, чтобы ты пожалела о своем решении, когда мы приедем в Алушту.

Сеит держал ее за плечи. Она взяла его за руку, поднесла к губам и поцеловала. Затем она тихо сказала:

– Ни о чем я никогда не пожалею, Сеит, ни о чем.

После этого она с кошачьей мягкостью повернулась и прижалась к нему всем телом. Сеит теперь хотел впитать в себя это чудесное тепло, так что он крепко обнял ее. Им больше не было нужды ничего говорить. Они оба знали, чего они хотят. Как чудесно было то, что они хотели одного и того же.

 

Глава 15

Возвращение в Алушту

Беглецы достигли Алушты в конце февраля 1918 года. Справедливо рассудив, что его появление в женском обществе может встретить родительские возражения, Сеит отвез своих друзей прямо в домик на виноградниках.

Управляющий Исмаил-эфенди тепло приветствовал их. Упав на колени и целуя руку Сеита, он позвал свою жену и приемную дочь. Те прибежали, готовые помогать и прислуживать. Гостиная и столовая были проветрены, спальни приготовлены, столы накрыты, еда приготовлена. Несмотря на прохладный вечерний воздух, компания предпочла поужинать на террасе, под навесом из виноградных листьев. Кутаясь в пальто и муфты, друзья пили и ели, любуясь закатом над Черным морем. Шура и Татьяна были так счастливы в этом райском месте с мужчинами, которых они любили, что начали весело болтать о всяких мелочах, про которые забыли и думать в трудные дни последнего времени. После ужина мужчины поднялись.

– Не беспокойтесь о нас, – сказал Сеит Шуре, готовясь отправиться к родителям. – Мы можем задержаться там на всю ночь. Здесь вы в безопасности. Наслаждайтесь. Увидимся завтра утром.

Если молодые женщины и были несколько разочарованы разлукой с любимыми, то в первую ночь в Алуште они постарались не показывать своих чувств. Они поцеловались на прощание. Сеит и Джелиль вскочили на коней, приготовленных Исмаилом, и весело поскакали к Эминовым, прямо как в старые добрые времена.

Вся семья собралась в большом доме Эминовых по Садовой улице, чтобы приветствовать героев: родители, дети, их супруги, слуги. У мужчин слезы наворачивались на глаза, а женщины плакали не скрываясь, когда обнимали дорогих гостей. Они задавали друг другу множество разных вопросов и находили утешение в ответах. У молодой жены Османа и у Ханифе недавно родились дети, новое прибавление в клане. Встреча гостей, перешедшая в обильное крымское застолье, продолжалась глубоко за полночь. Когда отец с сыном остались вдвоем, Мехмет Эминов погладил бороду и спросил:

– Почему ты не приехал прямо домой, сын?

Сеит попытался уклониться от ответа, но безуспешно. Мехмет Эминов настаивал:

– Ты провел некоторое время на виноградниках, до того как приехал сюда.

Сеит припомнил времена, когда отец мог угадать точное время его возвращения с гулянок по снегу, покрывавшему его пальто. «Старый лис не меняется», – подумал он, но сдержал улыбку, чтобы не задеть отца. Ему надо было что-то сказать.

– Да, мы остановились на виноградниках.

Было видно, что отец ждет более подробного ответа, Сеит добавил:

– Мы хотели кое-что там оставить.

Мехмет Эминов выпустил клуб дыма от своей сигареты и следил, как дым рассеивается. Он сказал:

– С каких пор ты оставляешь багаж на виноградниках? Ты не можешь принести свои вещи домой?

Сеит начал тревожиться. Он знал отца так хорошо, что был уверен – старик не даст замять разговор. Он со своей стороны никогда не лгал отцу и не собирался лгать и сейчас. Он попытался подобрать подходящие слова для объяснения, но Мехмет Эминов опередил его. Выпустив еще один клуб дыма, он спросил:

– Может быть, ты оставил там не багаж, а женщину?

Сеит не мог отрицать этого. Чувствуя, что разговор будет продолжаться, пока вопрос полностью не прояснится, он сел в кресло напротив отца.

– Я слушаю, – сказал Мехмет Эминов, глядя прямо в глаза сына, и добавил: – Раз ты привез ее издалека, у тебя должна быть для этого веская причина. Не то что бы это что-то меняло, но я хотел бы знать ее.

Сеита тянуло закурить, но он никогда не курил перед отцом. Он вздохнул. Он будет откровенным.

– Я не мог оставить ее, отец. Она ждала два года моего возвращения с войны. Когда я наконец вернулся, искалеченный и одинокий, лишенный надежд, ее бесконечная любовь и привязанность исцелили меня. Затем, когда начались бедствия, она бросила все, свой дом, свою семью, чтобы быть со мной.

Он знал, что отец будет против, но все равно пытался объясниться в надежде смягчить его.

– Если бы ты узнал ее, она бы тебе понравилась. Может быть…

Но Мехмет Эминов встал, чтобы огласить решение:

– Нет, Сеит, ты не можешь привести ее сюда. Я не могу позволить женщине, которая вела жизнь любовницы, вне брака, быть рядом с моей женой, дочерью и невесткой.

– Ты хочешь, чтобы я на ней женился?

– Я этого не сказал. Даже если ты это сделаешь, свободная жизнь, которую она вела вначале, не позволяет ей присоединиться к нашей семье. Много лет назад я сказал тебе, Сеит, что ты можешь учиться любви у русских девушек, но твоя жена должна быть татаркой. Это были не пустые слова, но наши традиции, наши обычаи. В Санкт-Петербурге ты свободен делать что пожелаешь, но здесь все иначе. Это дом твоей семьи, это твоя земля, твоя родословная. Ты не можешь жить здесь со своей любовницей.

Его голос был тихим, но твердым. Он продолжал:

– Стыдно, Сеит! Разве ты не помнишь ничего из того, что я говорил тебе?

Сеит понял, что удовольствие и волнение от возвращения домой стремительно испаряются. Однако он любил Шуру так сильно, что не мог принести ее в жертву семейным традициям. Помолчав, он произнес:

– Хорошо, отец, я не останусь тут и не буду обременять тебя. Я найду дом и перееду туда. Мои любовь и уважение к тебе беспредельны, но я не могу отправить ее назад. Она в такой же великой опасности, как и я. Я должен защитить ее. Ей не на кого больше положиться. Если я соглашусь отправить ее, я брошу ее в пасть волкам.

Больше говорить было не о чем. Старик Эминов знал, каким строптивым и упрямым может быть его сын. Он не мог изменить решение сына, но его сердце было разбито. Он так тосковал по Сеиту, а теперь должен потерять его из-за незнакомой женщины.

Мрачный, он направился к двери. Он больше не смотрел не Сеита. Он сказал:

– Делай как знаешь. Ты получишь свою долю наследства, деньги, виноградники, землю, но никогда не приводи женщину в этот дом и не пытайся появиться сам, пока ты остаешься с ней. Я буду считать, что ты еще не вернулся, и буду ждать твоего возвращения.

Сеит был потрясен словами отца. Он хотел остановить его, обнять и попросить прощения. Что изменится, если он сделает это? Пока он не готов изменить свою жизнь, его извинения останутся пустыми словами. Он не мог понять, почему отец так непреклонен. «Он хочет принудить меня изменить мои чувства, но это ведь невозможно», – подумал он. Однако он ошибался, Мехмет Эминов покинул комнату, не проронив больше ни слова. Все было кончено. Его отец, который был наставником, учителем, другом, наперсником все эти годы, который поддерживал его всю жизнь, теперь покинул его.

Выходя, Эминов-старший сказал:

– Сеит, будет легче для всех, если тебя не будет здесь, когда дом проснется.

Молодой человек хотел броситься к отцу, но его ноги как будто приросли к полу.

– Папа, я очень люблю тебя, но я люблю и ее тоже. Пожалуйста, пойми меня!

Он проглотил комок в горле.

– Ты свободен в своем выборе, Курт Сеит.

Сеит предпринял последнюю попытку:

– Ты знаешь, отец, я не забыл ничего из того, чему ты учил меня. Однажды ты сказал мне: никогда не позволяй себе слишком сильно радоваться чему-то или горевать о чем-то в жизни. Теперь, когда я думаю об этом, я знаю, что ты прав…

Сеит вышел, закрыв за собой дверь. Он был опустошен. В собственном родном доме, в родном краю он остался один. Он не мог поверить, что все это случилось. Мгновение он ждал с надеждой, желая, чтобы отец открыл дверь и позвал его.

А Эминов-старший стоял окаменев. Был ли это дурной сон? Как мог он всего за пять минут разговора потерять своего любимого сына, когда они только нашли друг друга? И он какое-то время тоже ждал за дверью, что Сеит догонит его и попросит прощения.

Однако Сеит так и не вышел. Мехмет внезапно почувствовал себя совсем старым. Один из столпов его жизни рухнул прямо на его глазах, и он не мог с этим ничего сделать.

Когда Сеит уже отвязал лошадь, подбежал Джелиль. Из своей комнаты на первом этаже он слышал разговор отца и сына, дождался, когда Эминов-старший уйдет в свою комнату, и затем побежал к другу. Он тоже чувствовал себя виноватым, потому что был в таком же затруднительном положении, как и Сеит. Подобный поворот дел совершенно сбил его с толку. Как могли столь тесные родственные узы разрушиться за несколько минут? В своих мыслях он корил друга за недостаточную мягкость, но молчал, потому что Сеиту сейчас больше всего нужно было сочувствие. Джелиль хлопнул друга по плечу и ласково посмотрел на него. Затем подставил руки под левую ногу Сеита, чтобы тот мог взобраться на коня.

– Спасибо, Джелиль.

Они медленно пересекли Садовую улицу, затем поехали быстрее и вскоре понеслись галопом навстречу соленому морскому бризу.

Татьяна заснула, но Шура не могла спать. Все было для нее новым и незнакомым. Она встала с кровати, накинула пальто Сеита на плечи, вышла из дома и села на диван во дворике. Йодистый аромат моря и растений, смешанный с запахом щедрой южной земли, пьянил ее. Ветер шумел, развевая ее волосы. Там, где виноградники заканчивались, начинался каменистый берег, иногда на камни накатывала особо сильная волна, ее рокот заглушал все прочие звуки. Насколько безопаснее эта дикая природа, чем «цивилизованный мир», который она оставила позади. Она закуталась в пальто Сеита. Опустив голову на воротник, она закрыла глаза и представила себе ласки Сеита, слушая звуки ветра и моря. Ее прошлая жизнь осталась на другом краю света. В ней были чудесные дни, прожитые и прошедшие. Но не было смысла думать о них. Шуре предстояло жить среди незнакомых людей и обычаев. Сможет ли она когда-нибудь вернуться в Кисловодск? Кто знает. Если этот день когда-либо настанет, может быть, Сеит даже не присоединится к ней. Она обругала себя за такие мысли, за такие бессмысленные вопросы о будущем и открыла глаза, чтобы отогнать их прочь. Вместо того чтобы фантазировать о неизвестном, ей надо сосредоточиться на настоящем. Лучшее, что можно сделать, – оставить все на волю судьбы, пусть время рассудит. Ее мысли вернулись к первой ночи с Сеитом. Разве она не отдалась ему по своей воле, не задумываясь, будет ли он с ней завтра или нет? Она хотела, чтобы этот мужчина был с ней, целовал ее, обнимал, брал в свои сильные руки и смотрел на нее влюбленными глазами. Она уже ужасно скучала по нему. Она знала, что он придет. Когда она думала об их союзе, ее сердце стучало быстрее, ее охваченное желанием тело пылало жаром. Она распахнула пальто. Холодный соленый бриз охватил ее горящую кожу. От этого она задрожала. Ее тонкие пальцы ласкали шею, она откинулась и посмотрела на небо. Под мириадами звезд, опьяненная и очарованная, довольная и счастливая, она тихонько замурлыкала любовную песенку.

В этот момент она услышала топот, доносящийся все ближе и ближе. Радостная, оттого что Сеит и Джелиль вернулись так рано, она побежала встречать их. По их глазам она увидела – что-то не так. Она собиралась спросить, но Джелиль перебил ее предупреждающим взглядом. Она обняла Сеита и прижалась головой к его груди. А Сеит на мгновение подумал, что ему нужно расстаться с этой женщиной, вставшей между ним и его семьей. В то же время он знал, что эта покорная, чистая и благородная красота, дрожавшая в его руках, так глубоко проникла в его тело и душу, что он никогда не сможет расстаться с ней. Они пошли к дому обнявшись. Джелиль пожелал им доброй ночи.

Сеит взял ее за руку и отвел наверх, в спальню. Он лег на тахту и притянул Шуру к себе. Они лежали, не говоря ни слова. Сеит думал об угольно-черных камнях морского берега, где заканчивались виноградники и склон спускался к Черному морю. Только прыгнув с обрыва, мог бы он ощутить ту пустоту, которую чувствовал сейчас. На земле, где он родился, вырос, научился ездить на лошади, он чувствовал тоску и одиночество, как на чужбине. Вместо тепла, которое он искал, его поставили перед выбором бросить женщину, которую он любил. Ему больше некуда было идти. Везде он будет чужаком.

Шура чувствовала его печаль. Мягко лаская его, она терпеливо ждала его слов, ждала, что он расскажет ей о том, что его мучало. Постепенно его упрямо сжатые губы поддались ее ласкам. Он взял ее руку и один за другим перецеловал пальцы, которые успокоили его, затем продолжил целовать ее ладонь и запястье. Другой рукой он распустил ей волосы, вынув шпильки. Ее волосы стекли вниз, их цветочный запах заполнил его ноздри. Он взял ее локон и поцеловал его, вдыхая аромат. Он потянулся к ней в поиске ее губ, чтобы утолить свою печаль, свое одиночество, свои бесконечные надежды ее лицом, волосами. Шура отвечала взаимностью. Она много часов ждала этого момента, и вот он настал. Сеит был с ней. Ее не интересовало, что случилось, когда он уезжал, где он был, кого видел, с кем говорил. Она не задавала никаких вопросов. Он сам решит, что и когда расскажет. Важным было только их единство в этот момент. Она потянулась и легла на него, стараясь не побеспокоить больную ногу. Она осыпала его грустное лицо поцелуями, затем перешла к шее, расстегивая ему рубашку. Ее губы прошлись вначале по его плечу, затем спустились к обнаженной груди. Ему нужно было ее тепло, чтобы избавиться от ощущения холода, которое всегда охватывало его, когда он был один. Одиночество с детства вызывало у него дрожь. Он схватил ее за талию, притягивая к себе. Только ее вечная любовь и горячее страстное тело могли вернуть его к жизни. Она была единственным человеком в России или даже во всем мире, чья любовь значила для него все, и она дарила ему ее без оглядки, отдавала со страстью. Он хотел иметь ее, владеть ею всегда. Шура никогда не видела его таким нетерпеливым и возбужденным. Но и сама она уже не была мягкой и послушной молодой девушкой. Она была нетерпеливой, страстной, ненасытной любовницей. Она была безмерно счастлива. Посреди дикой природы они наслаждались любовью, любовью такой же дикой. Когда наконец она откинула голову, она увидела небо, полное звезд, которые были единственными свидетелями их безумной, страстной любви. Она была пьяной от счастья. Звезды, волны, бьющиеся о камни снова и снова, пенящееся море… и они не могли сдержать слез, достигнув верха наслаждения.

Неделю спустя Джелиль и Татьяна попрощались с ними и отправились в Полтаву. Джелиль за это время, не говоря Сеиту, ездил к Мехмету Эминову и упрашивал его отбросить твердость, но старик и не думал уступать. Эминов молча ждал возвращения своего сына, чтобы принять его, в то время как Сеит ждал, что отец позовет его домой.

Домик в виноградниках не годился для постоянного жилища. Пока Сеит и Шура жили здесь, отец ни разу не приехал на виноградники. Поняв, что их присутствие мешает отцу заниматься его обычными делами, Сеит отправился покупать дом. Он нашел жилище на холме, возвышающемся над портом Алушты. Дом некогда принадлежал одному московскому купцу, был его гордостью – крымской дачей: большой красивый двухэтажный особняк, окруженный деревьями. Шура полюбила его с первого взгляда. Вид из дома был великолепен.

Сеит попросил Джемаля-кахью принести ему некоторые личные вещи из дома отца и дал ему список. Через несколько часов Джемаль вернулся с груженым возом. Разгружая вещи, он вежливо поприветствовал Шуру, которая в восторге бегала по дому, и обратился к Сеиту по-татарски:

– Это нехорошо, молодой господин, совсем нехорошо. Мы все очень скучаем по вам.

Сеит похлопал старика по спине:

– Не беспокойся, Джемаль-кахья, время лечит все, с помощью Аллаха!

– Захиде-ханым плачет. Господин Эминов очень грустный. Он строгий и хочет, чтобы все было по традициям. А вы что скажете?

Старик, который вырастил Сеита, тоже страдал от всего этого.

– Ты знаешь, что я никогда не хотел причинять отцу страданий, Джемаль-кахья, но что я могу сказать… Так, видно, суждено.

Кроме разной мебели и пианино, в нескольких ящиках орехового дерева лежали одежда и книги Сеита. Черную лакированную шкатулку с бронзовым петухом, подарок царя, тоже привезли. При виде ее Сеит запрыгал от радости: это был самый дорогой подарок в его жизни, он уже забыл о нем. Он сам отнес шкатулку в гостиную. Этой ночью они сидели на больших подушках перед очагом и наслаждались новым домом. Мебели было немного, но им было достаточно той, что есть. Здесь были самые ценные вещи. Они поставили пианино перед большим окном, открывавшимся на Черное море, стол из спальни Сеита и царский подарок на камин. Сеит открыл бутылку старого вина из своего собственного погреба на виноградниках. Затем, полулежа на подушках, они наслаждались потрескиванием огня. Шура вначале была весела и даже начала напевать песенку. Затем, спустя некоторое время, веселье сменила печаль, и на глаза ее навернулись слезы. Ее расстроила грустная любовная история в песне.

Они пошли в постель, стоявшую на четырех латунных ножках, с белыми кружевными покрывалами, разделись и скользнули на белые вышитые простыни. Впервые они не занялись любовью. Нагие, они обнялись и тихо смотрели на пустынную гладь Черного моря в больших окнах по бокам спальни. С нежностью они смягчали одиночество друг друга. Этой ночью в счастливом уединении они впервые почувствовали, каким трудным и тяжелым может быть будущее.

Жизнь в Алуште была обычной. Все выглядело тихим и спокойным, так что Шуре начало казаться, что они не в России. Время от времени они получали от друзей Сеита в Петрограде короткие и осторожно написанные письма. Осман, который некоторое время скрывался в Ливадии, зашел навестить их. Новости, которые он рассказал, говорили, что дела стали еще хуже со времени их приезда сюда. Услышав обещания, что землевладения будут конфискованы у помещиков, крестьяне нападали на имения по всей стране и захватывали их, творя собственную революцию.

Сотни тысяч людей в городах вышли на улицы в поисках богатства и счастья. Эти люди хотели получить все и сразу. Они хотели заводы, красивые дома, еду, выпивку, все… и сразу.

Крым пока не поддался этому искушению, но его жители, понимая, что рано или поздно оно достигнет и их берегов, с отчаянием следили за событиями.

Грозди винограда были собраны, зерно и табак убраны, земле был дан отдых. Только вечнозеленые растения сохранили свой цвет, все остальные деревья сбросили листья. Земля, небо, море – все погружалось в зимний сон. Дни были солнечными, но короткими и холодными. Шура не воспринимала такую зиму. Она скучала по красивым теплым летним дням, которые, как она решила, были ее любимым временем. Холод ее не беспокоил, но она чувствовала себя пойманной и неприкаянной в доме. Она смотрела на штормившее море и вздыхала.

«Я должна отбросить свои мысли», – думала она, скучая по прошлому. Теперь нельзя было и подумать о вещах, к которым она привыкла. «Конечно, дело не в том, что я здесь», – сказала она себе. Ее страна изменилась. Она знала наверняка, что Кисловодск в ужасном положении. Сможет ли она когда-нибудь наслаждаться вновь? Вернется ли прежняя жизнь? Она очень сомневалась в этом. На столе лежало незаконченное письмо к матери. Она села его дописывать. На ее прошлые письма ответа не было. Должно быть, что-то случилось. Она писала коротко, боясь, что толстый конверт привлечет ненужное внимание. Опасаясь, что письмо может попасть в нежелательные руки, она не рассказывала в деталях о жизни в Крыму. Она положила письмо в конверт, написала адрес и оставила на столе, чтобы отправить на следующий день. Она услышала, как приехал Сеит, вскочила и бросилась к двери. Каждый раз, когда он возвращался домой, она волновалась, как маленькая девочка на первом свидании. Они обнялись, как только закрылась дверь, так крепко, что могли чувствовать биение сердец друг друга. В своей новой жизни они учатся приносить счастье друг другу или она неправа? В этот момент она увидела на его лице грусть. Она отшатнулась. Каждый раз, когда она видела его лицо таким, она боялась, что он ее бросит. Затем увидела письмо в его руке. Он медленно вошел и упал в кресло. Он был задумчив. Теперь она хорошо его знала. Когда он будет готов поделиться с ней своей проблемой, тогда и сделает это. Она ждала его откровенности, внимательно следя за ним. Затем, поймав его взгляд, подошла и села рядом, глядя на Сеита с любовью. Сеит передал ей письмо. Она взяла его и начала читать.

Письмо было от Сергея Моисеева, адресовано оно было Мехмету Эминову. Шура читала его, затаив дыхание. Оно было написано в спешке. В нем говорилось, что большевики полностью захватили город. Генерал Краснов вернулся с фронта, чтобы подавить революцию. Кадеты юнкерского училища, элита страны, присоединились к нему, но даже их объединенной атаки не хватило, чтобы выкорчевать революционеров. Большевики победили в схватке. Город погрузился в хаос. Революционеры вторглись в дом Моисеевых, Сергея и его жену затолкали в маленький чулан рядом с кухней. Всю провизию конфисковали и стали раздавать только по распоряжениям Центрального комитета. Он писал, что постарается отправить письмо безопасным способом, если сможет. В случае если оно будет перехвачено, ему конец. Сергей просил сжечь его после прочтения. Оно заканчивалось воспоминаниями о добром старом времени: они всегда будут думать о Сеите и желают ему дожить до благополучных дней.

Шура почувствовала, что ее тело онемело. Она встала, вышла в спальню, взяла письмо, которое написала в Кисловодск. Со слезами на глазах она смотрела на письмо и видела на нем лица матери, сестер и братьев. Она поняла, что оно никогда не дойдет до адресатов. Она бросила конверт в пылающий очаг. Тонкая бумага, покрытая чернильными пятнами, взлетела в пламени. В слезах Шура упала на колени и скорчилась на полу, следя за горящим письмом. Сеит подошел к ней и сел рядом. Он взял ее лицо в руки и поцеловал ее мокрые глаза и щеки. Он пытался успокоить ее и предчувствовал, что судьба не избавит ни ее, ни его от тяжелых испытаний. Судьба гнала его вперед. Даже здесь, в Крыму, где, казалось, они далеки от всех страданий, судьба, кысмет, неумолимо правила его жизнью. «Куда?» – спросил он себя. Они были на самом краю великой России. Куда им бежать? Куда?.. Куда?.. Куда?.. Один и тот же вопрос метался у него в голове. Как быть с Шурой? Сможет ли он взять ее туда, куда поедет? Наконец, успокоившись, Шура заснула на его груди. Он прикоснулся губами к ее разметавшимся волосам, вдыхая их запах. Когда огонь в очаге превратился в угли, уже было за полночь, а он еще не спал. Это была не последняя его бессонная ночь.

1918 год пришел, полный горечи, и уходил, полный проблем. Советское правительство Ленина не видело смысла продолжать войну с Германией и Турцией.

С Германией большевики подписали Брестский мирный договор, получили мир, но обязались платить репарацию. Составы, полные сырья, провизии, нефти и меди отсылались в Германию, в то время как сами русские отчаянно нуждались в них. Из-за этого правое крыло социалистов начало считать большевиков предателями и в правительстве возник раскол. Союзники, которые до сих пор поддерживали русских, обвиняли их в присоединении к блоку Центральных держав путем снабжения немцев и требовали остановить поставки.

С Турцией Советы также заключили мир, отказавшись от любых прав на османские территории и таким образом обезопасив южные границы. Петроград и Москва были набиты шпионами со всех концов света. Союзники использовали меньшевиков для проталкивания запрета поставок. Левые эсеры также разочаровались в политике правительства Советов. Деревенские массы мечтали, что Советы раздадут землю. Программа большевиков была очень далека от их ожиданий. Она была разработана в духе диктатуры пролетариата. Землевладельцы действительно лишались своей собственности, но она концентрировалась в руках Советов. Крестьяне должны были все так же тяжело трудиться и отдавать часть своего продукта центральному правительству.

Наконец правое крыло социалистов в правительстве показало свою силу, восстав против большевиков. Эсеры попытались устроить контрреволюцию, разорвать договор с немцами и помочь союзникам. Составы, отправленные в Германию, были остановлены, мосты сожжены. 6 июля в Москве был убит немецкий посол, граф Вильгельм фон Мирбах, в надежде, что немцы в отместку прекратят сотрудничество. Борис Савинков, обвиненный в контрреволюции, захватил Ярославль. Отрядам Красной армии, направленным из Москвы и Петрограда, понадобилось две недели, чтобы подавить повстанцев.

Другие крылья Октябрьской революции, которые оказывали поддержку большевикам до формирования правительства, также охватили разногласия. Чешские отряды, которые вначале сражались на стороне большевиков, повернулись против них и после нескольких боевых столкновений захватили Сибирь. До конца июля почти вся Сибирь была очищена от красных, чехи развернулись и начали наступать на запад.

Адмирал Колчак готовился установить антисоветское правительство в Омске, и против красных собиралась белогвардейская армия. Эти новости вселили в большевиков страх, что царь, его режим и буржуазия могут вернуться. У новых правителей был простой способ избавиться от этих страхов.

В ночь с 16 на 17 июля в Екатеринбурге, городе, в котором царь и его семья много месяцев содержались как пленники, Николай Александрович Романов, его жена Александра Федоровна и их пятеро детей были отведены в подвал. Там, вдали от ушей, которые могли бы услышать отчаянные крики, они были без суда и приговора хладнокровно расстреляны. Убийцы завершили дело, забрав царские драгоценности с мертвых тел, а затем залив тела кислотой.

Трехвековой царский гимн «Боже, царя храни» больше не звучал. Больше не было царя, которого Бог мог бы хранить. Это потрясло белогвардейцев. Многие не хотели верить, что царь мертв. Однако реальность оказалась тяжелой и жестокой. Династия Романовых была устранена с политической арены.

Даже после изгнания из Ярославля Борис Савинков и его сторонники продолжали свою борьбу за спасение империи. Молодая женщина по имени Фанни Каплан выстрелила в Ленина, когда тот шел с митинга в Москве. На следующий день Урицкий, начальник Петроградской ЧК, тоже был убит. В этом обвинили правых социалистов.

ЧК, созданная в 1917 году с неограниченными полномочиями, была инструментом большевиков для массовых арестов и убийств. Попытка покушения на жизнь Ленина, хоть и неудачная, и убийство Урицкого взбесили чекистов, которые жестоко отомстили, расстреляв в ту же ночь пятьсот заложников в Москве и пятьсот в Петрограде. В России воцарился красный террор.

В августе 1918 года была запрещена любая частная торговля, как и частная собственность. Любой владевший чем-нибудь должен был отдавать это Советам. Была изменена и форма оплаты труда. Рабочие больше не получали денег, вместо них раздавали купоны и карточки. Крестьяне могли сохранить только минимальное количество урожая для своей семьи, остальное надо было отдавать Советам. Взамен они не получали ничего, кроме пустых слов. Транспортная система, уже пострадавшая от войны, почти полностью разрушилась. Россия переживала жесточайший голод в своей истории.

Большевики контролировали Центральную Россию и быстро продвигались на юг. В плодородных регионах были созданы комитеты, перед которыми была поставлена задача установить везде советскую власть.

К концу июля Джелиль и Татьяна, знавшие, что они находятся в расстрельных списках, покинули Полтаву и вернулись в Алушту. Они поселились вчетвером с Сеитом и Шурой. Теперь была другая причина держаться вместе. До них дошли слухи, что в Бахчисарае организуется Крымская армия для борьбы с большевистской агрессией. Сеит считал, что ему надо присоединиться к этому движению. Он установил связи с теми, кто сражался с большевиками в Омске и теперь был в Алупке, и договорился купить им оружие. Под большим секретом оно доставлялось на виноградники в тележках, груженных навозом. Его аккуратно складывали в ямы, выкопанные в земле между лозами. Оружие привозили раз в неделю, обычно после полуночи. Сеит и Джелиль сами закапывали его с помощью Исмаила-эфенди. После каждой такой ночи Сеит приходил измотанный и перепачканный, но Шура не задавала никаких вопросов. Она заботилась о нем тщательно и внимательно. Их любовь была так же горяча, но его задумчивость и ночные похождения вселяли в нее тревогу и страх.

Осман и Махмут часто навещали их, – конечно, без ведома и позволения отца. С их точки зрения, Сеит не сделал ничего плохого. Они преклонялись перед ним. Они так же хорошо относились к Шуре. Она старалась держать дистанцию с ними, пока молодые люди не познакомятся лучше с ней самой, с ее историей, с ее отношениями с их братом, с трудностями, через которые им пришлось вместе пройти. В конце концов они оценили, зауважали и даже полюбили эту красивую женщину.

Об этих визитах знал только Джемаль-кахья. Он сообщал, когда братья собирались зайти или их приход отменялся.

В тот вечер воздух был холодным и освежающим, как лимонад. Сеит сидел за столом перед открытым окном в спальне, что-то записывая, а Шура играла на пианино.

К дому подъехала повозка. Из нее выпрыгнул Махмут, младший из братьев Сеита. Он задыхался от спешки. Он огляделся и вошел в дом.

– Брат Сеит, они здесь! Ты должен спрятаться. Немедленно уходите отсюда.

Сеит обнял его и попытался успокоить волнение восемнадцатилетнего брата. Он ласково похлопал его по плечу:

– Эй, подожди минуту, помедленнее, переведи дух и расскажи мне обо всем спокойно.

– Большевики здесь. Их штаб в большом доме на Центральной площади. Они вооружены до зубов. Брат, уходи отсюда, пожалуйста, прямо сегодня ночью.

Шура была в панике. Она ждала ответа Сеита. Сеит сохранял спокойствие. Он взял Махмута за плечо и сказал:

– Спасибо, брат, я никогда этого не забуду… Но сегодня я не могу никуда уйти.

Махмут перебил: – Но вас убьют…

– Не сегодня ночью, Махмут, сейчас ничего не будет.

– Тогда уезжайте прямо завтра.

– Даже завтра слишком рано. У меня есть незаконченные дела. Мне нужно кое к кому зайти здесь, в Алуште.

Брату показалось, что Сеит сошел с ума. Юноша умолял рыдающим голосом:

– Пожалуйста, Курт Сеит! Эти люди собираются прийти в наш дом. Уходи так далеко, как сможешь.

Шура подумала, что ей тоже надо что-то сказать.

Она подошла к нему и начала:

– Сеит…

Он повернулся и поцеловал ее в губы. Затем посмотрел на виноградники за окном. Она поняла, что он ее не слушает. Он перевел взгляд на порт, оглядывая море и камни. Когда он повернулся, на его лице была озорная улыбка.

– Не беспокойся, Махмут, не тревожься. Мы уедем из этого дома, как ты советуешь, но время покинуть Алушту для нас еще не настало. Мне нужно еще несколько дней.

– Что, если они найдут тебя за это время?

Сеит расправил плечи. Он был готов встретить судьбу.

– Кысмет… все, что моя судьба приготовила мне, я готов принять.

Он повернулся к любимой и сказал:

– Дорогая, соберись немедленно, не бери ничего, кроме самого необходимого.

Шура побежала выполнять его приказ. Она почувствовала себя лучше, заподозрив, что у Сеита есть свой четкий план действий. Когда братья остались одни, Махмут спросил:

– Что ты собираешься делать? Куда поедешь?

– Мы побудем на виноградниках пару дней, затем я дам тебе знать.

Махмут посмотрел на брата:

– Сеит, пожалуйста, возьми меня с собой, куда бы ты ни поехал.

– Неизвестно, куда я направлюсь и что найду там, мой дорогой Махмут. Ты еще слишком молод. Твоя семья здесь. Если ты поедешь со мной, однажды ты можешь пожалеть об этом.

– С самого детства я всегда хотел идти по твоим стопам. Каждый раз, как ты уезжал в далекие края, я завидовал и тосковал. Теперь я вырос, пожалуйста, возьми меня с собой.

– Конечно, ты вырос, теперь ты взрослый мужчина, Махмут, но если ты поедешь со мной, это может принести тебе одни несчастья. Я люблю тебя так сильно, что не хочу, чтобы ты попал в беду по моей вине.

Махмут взглядом указал на Шуру, она была в спальне, собирала чемодан:

– Ты берешь ее с собой, потому что не любишь ее?

Сеит понял его обиду. Он потрепал волнистые каштановые волосы юноши:

– Если я смогу сделать, что задумал, я уеду один. Только я, никого больше. Я тот, кого они ищут. Пока ты не рядом со мной, ты в безопасности.

Эти слова были сказаны по-татарски, но Шура поняла слово «один». Сеит не хотел, чтобы Махмут задерживался.

– Давай, Махмут, иди домой, пока не стало поздно. Не создавай себе сложностей.

Ему было тяжело говорить следующие слова:

– Мой дорогой брат, может быть, мы больше не увидимся. Не ищи меня. Я уверен, они станут следить за тобой. Мы уже много месяцев живем отдельно, ты можешь заставить их поверить, что не имеешь со мной дел. Веди себя, как будто меня не видел, и не покидай дом. Береги отца и мать.

Махмут пытался возражать, но Сеит не дал ему говорить. Они обнялись на прощание. Хотя юноше было восемнадцать, он не смог сдержать слез. Время тянулось. Джелиль и Татя уехали в Алупку навестить старую тетю Джелиля. Пока было тихо. Сеит хотел было пойти к виноградникам и проверить спрятанное снаряжение, но решил выждать. Ночью поднялся свежий ветерок. Луна скользила над Черным морем, оставляя фосфоресцирующий след на волнах. Пейзаж был изумительно красив. Ничто не могло изменить природу.

Тишину ночи нарушили шаги за дверью. Сеит вытащил свой револьвер из ящика стола и встал за дверью. Пришел явно не Джелиль. Сеит задержал дыхание и ждал стука в дверь. Стук был мягким, почти неслышным. Сеит попытался рассмотреть, кто там, через узкое стекло над мраморной лестницей. Раздался второй тихий стук. После некоторого колебания Сеит спросил:

– Кто там?

Ответом был торопливый шепот:

– Открой, Сеит, это я, Юсуф, Юсуф Заркович, дай мне войти, Курт Сеит, быстрей.

Только школьный товарищ Сеита Юсуф мог знать его кличку. Он приоткрыл дверь, не выпуская оружия. Гость вошел и закрыл за собой дверь. Сеит не ожидал такой быстроты. Он отпрянул. Он всматривался в человека, пытаясь узнать школьного друга, но не мог из-за темноты. Внезапно деревья закачались от ветра, и лунный свет проник в комнату. С изумлением он увидел на человеке большевистский знак. Красная повязка на плече не оставляла сомнений, кто это.

– Черт возьми! – сказал Сеит и навел револьвер на Юсуфа. Как он мог открыть дверь? Ему показалось, что все кончено. Но вошедший сказал тем же приглушенным шепотом:

– Ты с ума сошел, Курт Сеит? Брось револьвер, ради Аллаха! Ты что, не узнал меня?

Голос Сеита был жестким и холодным:

– Прошло слишком много лет.

Его оружие все еще было направлено на человека. Его беспокоило, что, если придется им воспользоваться, это привлечет внимание.

– Опусти револьвер, Курт Сеит, пожалуйста! Я пришел сюда не для того, чтобы навредить тебе. Посмотри на меня, у меня нет оружия.

Это было правдой. Юсуф не достал свой пистолет из кобуры.

– В таком случае что за повязка у тебя на плече? Что ты здесь делаешь?

– Если бы я задумал что-то плохое, я бы не пришел сюда, постучавшись! Я пришел помочь тебе.

– Что за игру ты ведешь, Юсуф? Что все это значит?

Сеит не мог поверить, что большевик станет помогать ему, но он хорошо помнил Юсуфа по школе. В школе они были ближайшими друзьями. Он был родом из караимской семьи. По преданию, караимы происходили из тринадцатого колена Израилева и владели здешними местами на протяжении тысячелетия. Как могла красная повязка сочетаться со Звездой Давида, было за пределами понимания Сеита.

– Времени мало, Сеит, они скоро будут здесь.

– Кто?

– Этой ночью обыскивают все дома один за другим. Ты знаешь, что будет, если найдут тебя?

– Почему ты пришел?

– Брось, Сеит, разве мы не друзья? То, что я большевик, не значит, что я забуду своих старых друзей.

– Ты не мыслишь как большевик.

Юсуф улыбнулся:

– Послушай, Сеит, сегодня я был на виноградниках и знаю, что готовится. Я не сказал никому ничего. Убирайся отсюда так скоро, как сможешь, я помогу тебе убежать.

Сеит продолжал смотреть на него с недоверием:

– Я все еще не могу понять, почему ты делаешь это.

– Хватит меня допрашивать! Если скажешь, что вы задумали, я помогу тебе.

Сеит остановился:

– Как я могу верить тебе?

– У тебя есть выбор?

Сеит понял, что он прав. Но эта затянувшаяся беседа давала шанс. Юсуф принял молчание Сеита за согласие и продолжал:

– Скажи мне, что собираешься делать и когда. Я помогу тебе.

Сеит не рассказывал о своих планах никому: ни любимой, ни семье. Теперь же он был вынужден открыться врагу. Все это могло быть игрой. Если это игра, она может стоить ему жизни, подумал он. Юсуф взмолился еще раз:

– Я клянусь священным Кораном, Сеит, что пришел помочь тебе. Я никому не сказал о твоем оружии. Куда бы ты ни хотел перевезти его, я помогу тебе.

Раз Юсуф знал об оружии, Сеит решил довериться другу детства:

– Мне нужно спуститься к берегу.

– Тебе надо спешить, Сеит. Я буду в дозоре следующей ночью. Я помогу тебе.

Сеит перевел дыхание.

– Переоденься так, чтобы тебя никто не узнал, – сказал Юсуф. – Я приду к винограднику перед рассветом, тогда скажу тебе точное время.

Он направился к двери, затем что-то вспомнил:

– Сеит, не забудь, ты должен быть один.

Юсуф вышел и захлопнул за собой дверь прямо в тот момент, когда несколько всадников внезапно показались под деревьями с левой стороны дома. Сеит следил за ними из-за тюлевой занавески, затаив дыхание. Шура, прятавшаяся за кроватью, тоже услышала топот. Приехавших было четверо.

Сеит увидел, как двое из них спешились и пошли к дому. Он почувствовал себя в ловушке. Юсуф, однако, загородил им путь и сказал:

– В этом доме нет никого из тех, кого мы ищем. Я только что обыскал его.

Но два большевика хотели сами проверить дом.

Чтобы рассеять их подозрения, Юсуф вел себя как ни в чем не бывало. Он вскочил на коня и сказал:

– Мы теряем здесь драгоценное время, товарищи. Пока мы шатаемся, ублюдки могут убежать, спрятавшись где угодно.

Слова Юсуфа, по всей видимости, удовлетворили красных, они сели на лошадей:

– Ты прав, Юсуф, давай обыщем дома в лесу. Он может скрываться там, царский пес!

Сеит разозлился, оттого что его назвали царским псом. Он с трудом сдерживался, чтобы не выскочить и не заставить человека подавиться своими словами. Он хорошо знал этот голос. Просто чтобы убедиться, он выглянул, когда большевик повернул лошадь на дорогу, и в лунном свете стал хорошо виден его профиль. Теперь Сеит был уверен, что всадник с красной повязкой на плече был Петр Боринский, или, как его теперь называли в его окружении, товарищ Боринский.

Как только они ускакали, Сеит бросился к Шуре. Молодая женщина остолбенела от ужаса. Она стояла на коленях. Он ее поднял. Взяв ее дрожавшие руки в свои, он согрел их и поцеловал.

– Все хорошо, дорогая, все хорошо. Сейчас мы в безопасности. Нам нужно немедленно уйти на виноградники.

– А как же Джелиль и Татя?

В тот самый момент Сеит услышал стук в оконное стекло. Это был Джелиль, пытавшийся заглянуть внутрь. Сеит открыл дверь. Слава Аллаху, Джелиль и Татя!

– Где вы были? Нас чуть не поймали.

– Сеит, что нам теперь делать? Как ты вообще избавился от них?

– Это долгая история, Джелиль. Сейчас нам надо уходить и спрятаться в доме на виноградниках. Не оставляйте ничего, что может привести их к нам, ничего из личных вещей. Давайте быстро.

На этот раз они собрались даже быстрее, чем когда уезжали из Петрограда. Сеит вынул из шкафа маленькую сумку и набил ее медалями, фотографиями и письмами. Он посмотрел на царский подарок, стоявший у очага. Шкатулка была слишком велика, чтобы нести ее, и слишком опасна, чтобы ее оставить. Он взял сундучок в руки, вынес через кухонную дверь на задний двор, выкопал яму под дубом. Он встал на колени и погладил пальцами бронзового петуха, может быть, в последний раз. С ним он закапывал свою молодость, фактически всю свою жизнь. Человек, который сделал ему этот прекрасный подарок, сам был похоронен за тысячи километров отсюда. «Как близко к нему я оказался», – подумал Сеит. Затем он понял, что настало время убегать. Он засыпал яму, разровнял землю и пошел в дом. В дверях он повернулся и кинул последний взгляд на дуб.

«Может быть, когда-нибудь… – подумал он. – Когда-нибудь вернусь за ней…»

Через несколько минут они ушли. Двигаясь осторожно, без шума, не говоря ни слова, следя за дорогой и за всем вокруг, очень осторожно, прячась и перебегая, они потратили около часа, чтобы добраться до виноградников. В прозрачной тишине опасность грозила везде и повсюду. Сеит оставил всех прятаться под деревьями и проскользнул к двери маленького домика, в котором жил управляющий Исмаил-эфенди. Он издал тихий свист, который служил паролем по ночам, когда они закапывали оружие. Старик появился в дверях:

– Ах, Сеит Эминов, вы не должны приходить сюда!

Сеит притянул его к себе:

– Я знаю, Исмаил-эфенди, но они только что были здесь. Мне нужна ваша помощь. Я должен остаться здесь до завтрашней ночи.

Старик всплеснул руками, как будто ему было стыдно за то, что он хотел сказать.

– Оставили ли они кого-то сторожить?

– Нет, господин Сеит, их было немного. Они искали именно вас, господин, они спрашивали всех работников на ферме и на виноградниках. Аллах вас бережет, господин. Что за беда постигла нас, Сеит Эминов?

– Ты устроишь место женщинам, а нам с тобой надо сделать кое-какие дела.

Он дал знак остальным подойти. Вскоре Шура и Татьяна лежали на чистых постелях, приготовленных для них дочерями Исмаила. Однако они не могли уснуть.

Сеит, Джелиль, Исмаил-эфенди и его сын провели всю ночь, выкапывая оружие и складывая его в сарае. Уже почти рассвело, когда они закончили свою работу. Они заперли сарай и ушли в дом. Женщины так и не уснули, дожидаясь их. Они не знали, что делают мужчины, но чувствовали, что идет подготовка к чему-то важному.

Джемаль-кахья пришел с первыми лучами солнца. Он принес грустные новости. Вчера дом семьи Эминовых на Садовой улице был объявлен собственностью Советов. Членов семьи переселили в комнаты слуг на первом этаже. Джемаль-кахья был в слезах.

– Разве так можно, Курт Сеит, разве это возможно? Великий мирза Эминов спит со своими слугами и сторожами? Разве все мы не спали мирно в наших постелях, пока он сражался, рискуя жизнью, чтобы защитить нас во время войн? Разве этот великий воин со столькими наградами не заслуживает уважения? Разве все это достойно его?

Главный зал и комнаты дома были закрыты и опечатаны в ожидании появления начальства коммунистов.

Сеит был потрясен, когда услышал о том, что случилось с его семьей. Он горевал, что не может быть с нею в эти тяжкие времена, чтобы хотя бы поддержать родных. Он отвел Джемаля в сторону и сказал ему:

– Джемаль-кахья, теперь послушай меня. Это, может быть, моя последняя просьба к тебе.

– Что вы говорите, Курт Сеит, дай Аллах вам долгих лет жизни. Подождите немного. Я так долго жил в России и видел много. Это тоже пройдет. А пока лучше спрячьтесь.

По правде говоря, ни один из них не верил, что будущее может измениться к лучшему, но Сеит не хотел расстраивать старика.

– Не говори ничего и никому, будь осторожен.

Старик был горд доверием своего воспитанника.

– Я хочу, чтобы ты пошел на пирс. Найди капитана Татоглу Османа. Скажи ему: пусть ждет моего сигнала у берега, как запланировано, ровно в полночь. Если я не смогу сделать это сегодня, тогда завтрашней ночью точно дам ему знак.

Джемаль-кахья распахнул глаза, не веря своим ушам:

– Что вы говорите, господин?

– Мне все равно больше нечего делать в России.

– А как же господин Эминов, что он скажет на это?

– Это случилось по моей воле, Джемаль-кахья. Пожалуйста, объясни все отцу. Я знаю, он не простил меня, но он может попрощаться со мной и пожелать мне удачи по воле Аллаха Милосердного.

Глаза Сеита затуманились, он поднял их, чтобы взглянуть на первые лучи солнца.

Джемаль-кахья встал. Перед тем как уйти, он горестно воскликнул:

– Эх, господин!

Следующий день Сеит и компания провели, прячась в крохотной задней комнате у Исмаила-эфенди. Пока женщины тихо сидели на узкой софе, Сеит и Джелиль обсуждали сложившееся положение и план побега из России. Они говорили осторожным шепотом. Когда Сеит рассказал Джелилю о том, что он увидел друга юности, Петра Боринского, среди большевиков, Джелиль пришел в ярость.

– Сделать можно только одно, Джелиль, только одно – бежать… Я не могу придумать ничего лучшего. Я в тупике… – Сеит сжал зубы. – Другого пути нет.

– Если Боринский схватит тебя, то точно убьет, – сказал другу Джелиль.

Их разговор был прерван стуком в дверь. Это был Юсуф.

– Этой ночью твой последний шанс убежать, Сеит. Иначе я уже не смогу помочь. Твои люди готовы?

Сеит кивнул.

– Хорошо… но план может провалиться. Пожалуйста, не ругай меня, если это случится.

– Спасибо, Юсуф, я никогда этого не забуду, пока жив.

– Постарайся прожить долго, вот и все. Как я говорил тебе, будь один, иначе привлечешь внимание, в этом случае я не смогу контролировать ситуацию.

– Юсуф, со мной мои друзья.

– Я не знаю ничего об этом. Я не смогу спасти вас всех. Наибольшей опасности подвергаешься именно ты, Сеит. Эти люди как гончие, они привыкли к крови и ищут ее. Некоторые поселились в твоем доме над пристанью, дожидаясь твоего возвращения. Тебя выбрали жертвенным ягненком.

– Выходит, они узнали, что я живу здесь.

– Есть методы и способы заставить людей говорить, Курт Сеит, особенно если кто-то имеет особое желание найти тебя.

– О ком ты говоришь?

– Петр Боринский, граф, ставший большевиком, – Юсуф саркастически усмехнулся.

– А ты? – спросил Сеит.

– Если бы я не пошел с ними, кто бы тогда спасал таких, как ты?

Сеит заколебался, затем спросил:

– Где он сейчас?

– Петр? О, он решил сделать твой дом своей резиденцией. Он уверен, ты вернешься рано или поздно. Он решил приветствовать тебя, когда вернешься.

На прощание Юсуф сказал:

– Я пришел проверить опечатанные двери. Ты знаешь, все это теперь принадлежит Советам. Так или иначе, все вроде бы в порядке, и я возвращаюсь. Храни тебя Аллах. Если что-то не так, прости меня.

– Храни и тебя Аллах, Юсуф.

Сеит задумался. Голос Джелиля вырвал его из мрачных мыслей:

– Сеит, я решил не ехать с тобой.

Сеит в изумлении посмотрел на друга. Джелиль продолжал: – Я не могу жить там, Сеит. Я буду там никем, без семьи, без друзей, в незнакомой земле, среди незнакомых людей. Это моя страна. Я родился и вырос здесь. Татя тоже. Мы все будем там одиноки, Сеит. Я не такой, как ты. У меня нет твоей выносливости. Я не могу оставить Татю. В эти трудные времена она не покидала меня. Я не могу сделать ее несчастной.

– Джелиль, если тебя поймают, тебя ведь убьют, ты это сознаешь?

– Я знаю, Сеит, но я думаю, что если мы поселимся в маленькой деревне и будем жить как крестьяне, то сможем затеряться здесь, и со временем о нас забудут.

Сеит видел смысл в словах друга, но лично для него побег выглядел меньшим из зол и дарил возможность спасения. Но Шура! Разве Шура не пожертвовала всем, даже большим, чем Татьяна? Разве она не была самой верной и преданной женщиной, другом, любовницей? Разве достойно бросить ее среди прислуги в Алуште и убежать? Он не мог представить, что она будет чувствовать, если он покинет ее. И даже если он сумеет спастись, сможет ли он нести бремя такого поступка? Затем он подумал о том, что будет с ними, если его поймают красные посреди ночи с красивой блондинкой в повозке, набитой оружием. Одна мысль о том, что могут сделать с ней, была ужасной. Ее шансы на спасение, безусловно, будут намного больше в деревенском доме. Да, он решил, что должен ехать один.

– Не беспокойся о нас, – сказал Джелиль. – Если Шура хочет, мы заберем ее с собой. Может быть, ты бы все равно расстался с ней.

Сеит положил руку на плечо Джелиля, они подошли к маленькому окну у задней стены.

– Как насчет нашей дружбы? С тобой мы бы тоже когда-нибудь расстались?

У Джелиля в глазах стояли слезы. Он обнял Сеита. Друзья смотрели на виноградники и холмы.

– Наша дружба, дорогой Сеит, пройдет через жизнь и смерть. И даже если мы будем на разных концах земли, то должны встретиться в раю.

– Да, я уверен, спустя много лет о нашей дружбе будут ходить легенды.

Полулежа на кровати, Татя перечитывала их старые любовные письма с Джелилем. Шура пыталась обдумать события последних двух дней, особенно то, что она поняла из разговора с Юсуфом. Картина прояснялась. В ее ушах звенело татарское слово, которое она давно не ждала услышать: «Один… один… один…»

Наступил день. Как раз тогда, когда они соединились с ее единственным возлюбленным душой и телом, ей предстоит остаться в одиночестве. Мысль о разлуке заставила ее плакать. Она сжала губы, чтобы сдержаться. В этом не было смысла. Ей все равно хотелось плакать. Сама мысль о том, чтобы расстаться с Сеитом, приводила ее в ужас. Она чувствовала себя опустошенной. «Без него я сойду с ума», – думала она.

Для тех, кто ждет, время еле тянется. Минуты и часы были длинными, как будто тянулись дни и недели. Жена Исмаила-эфенди принесла им обед: суп, пирожки с мясом и виноград. Хотя еда выглядела вкусной, никто не ел.

Джемаль-кахья пришел после обеда. Сеит встретил его у дверей, и они поговорили прямо на пороге.

– Татоглу согласен, Курт Сеит. В полночь он будет ждать напротив камней с правой стороны порта.

– Спасибо тебе, Джемаль-кахья, огромное спасибо. Передай ему еще одно сообщение, пожалуйста. Я зажгу свет в первый раз, когда спущусь к скалам, второй – когда достигну берега. Он должен следить внимательно… Ты передал мои слова отцу?

В голосе Сеита были и страдание, и надежда. Он молился, чтобы отец захотел увидеть его перед разлукой. Джемаль-кахья замешкался:

– Конечно, я передал.

Он запнулся.

Сеит встревожился:

– Что сказал мой отец?

– Да хранит его Аллах, да направит Он его. Если мы не можем увидеться сейчас, мы встретимся в раю, сказал он.

Сеит был потрясен. С грустной улыбкой он подумал, что потерял любовь отца. Так что он не увидит свою семью перед отъездом. Джемаль-кахья разделял его грусть и попытался все объяснить:

– Не поймите неправильно, господин. Дом под наблюдением. Они не могут уйти, и вы не можете прийти туда.

Сеит почувствовал облегчение. Конечно! Если бы обстоятельства не были такими плохими, как сейчас, отец наверняка захотел бы попрощаться. Прощание Сеита с Джемалем-кахьей было очень трогательным. Джемаль обнял Сеита и сказал:

– Курт Сеит, мой маленький господин. На этих самых холмах я учил тебя скакать на коне и подхватывать носовые платки. Как быстро ушли эти дни! У твоего отца было столько планов и мечтаний об этих землях… и про тебя такие мечты…

Сеит обнял человека, который был ему вторым отцом, с любовью и нежностью.

– Не все мечты становятся реальностью, Джемаль-кахья, что тут поделаешь?

– Что я могу сделать, молодой господин! Земля ушла, теперь ты уходишь…

Повторяя эти слова, склонив голову, качаясь из стороны в сторону, он ушел.

Темнело. Сеит вновь поговорил с Джелилем. Они пришли к одному решению. Успех побега Сеита и спасения остальных зависит от того, удастся ли избавиться от Петра Боринского. Им надо вернуться в дом Сеита. Они надеялись, что Петр будет там, как и говорил Юсуф. Шанс на то, что Петр будет один, ничтожен. Но живой Петр Боринский был очень-очень опасен.

Сеит не говорил Шуре о своем плане. Мысль о том, что придется ее покинуть, терзала его совесть. Какую жизнь он может пообещать ей, оставляя ее? Он подумал о себе без Шуры… ему стало больно. Это будет нелегко, совсем нелегко. Это расставание отличалось от остальных, оно было необратимым. Шура никак не сможет последовать за ним. Им оставалось пробыть всего несколько часов вместе. Он посмотрел на молодую женщину. Она немного погуляла вокруг домика, вернулась и легла спать. Может быть, она заболевает? Он потрогал ее брови, провел пальцами по щекам. Они были влажными. Он опустился перед ней и нежно прошептал:

– Шура, жизнь моя, Шурочка…

Она, видимо, крепко уснула. Он поцеловал ее в лоб, затем сделал знак Джелилю. Джелиль поцеловал Татю в губы. Он сказал:

– Мы скоро вернемся, Татя, не двигайтесь отсюда, нам надо сделать кое-какие дела.

Татя была уверена, что мужчины не бросят их. Ее испуганные глаза вопросительно смотрели на Джелиля. Он понял ее беспокойство и ответил:

– Мы вернемся, Татя, поверь мне. Я очень люблю тебя, дорогая.

Татя поверила ему. Она подставила губы для поцелуя.

Через несколько минут два друга взбирались на холм с той же осторожностью, с какой спускались с него прошлой ночью. В их карманах лежали револьверы. Они добрались до рощи за домом. Их сердца забились быстрее. Чтобы сохранить жизнь, им приходилось идти на этот риск. Сеит сделал знак Джелилю остановиться. Он подошел к дому со стороны спальни. Занавеси были раскрыты. Он увидел Петра, шагающего по гостиной из стороны в сторону, – тот выглядел нервным и, вероятно, был один. Сеит хотел в этом убедиться, так что продолжил ждать. Петр повернулся, как будто почувствовав что-то, и пошел к спальне. Сеит решил, что его заметили, и отпрянул от окна. Но его враг не подошел к окну. С сигаретой в руке Петр, не разуваясь, сел на постель, взял пачку бумаг, положил ее на колени и начал внимательно изучать. Внезапно он все бросил и отправился на кухню. Сеит сделал знак Джелилю оставаться снаружи, подтянулся на подоконник и пролез внутрь. Ему было противно видеть своего врага, развалившегося в сапогах на его постели, которую до вчерашнего дня они делили с Шурой. Он сгреб бумаги и спрятался за толстой занавесью, отделяющей спальню от гостиной, с револьвером наготове. Он мельком взглянул на исписанные Петром листы и почувствовал, как его зашатало от отвращения. Это были отчеты по областям, которые находились под его руководством. Названия областей были написаны на заголовках страниц. Ниже были колонки с именами: чины, звания, указывалась собственность, богатство. Напротив каждой фамилии почерком Боринского было написано: «Расстрел». Количество казненных людей потрясло Сеита. Эти люди были убиты без всякого суда. Товарищ Боринский был одновременно и судьей, и адвокатом, и палачом.

Петр вошел в спальню. Сеит оказался за спиной у вошедшего. Возможно, Боринский почувствовал опасность. Он потянулся за револьвером, но Джелиль уже появился в окне, наведя свой револьвер на Петра.

– Так это ты…

Боринский говорил сквозь сжатые зубы. Его ледяные голубые глаза были злыми и беспощадными.

– Что стало с твоим дорогим другом? Он послал тебя вместо себя? Ты все делаешь за него, так, что ли?

Джелиль не отвечал. Он смотрел на Сеита, который решил не затягивать разговора. Он сделал шаг и ткнул стволом своего револьвера Петру под ребро. Боринский почувствовал сквозь рубашку холодный металл. Он хотел повернуться, но Сеит не дал ему этого сделать. Хриплым голосом Сеит сказал:

– Не пытайся сопротивляться, Боринский, не торопи свою смерть. Руки вверх.

Он подтолкнул Петра к дверям. Петр вышел в сад:

– Вы глупцы, оба. Они ни за что не оставят вас в живых, если со мной что-то случится. Куда вы думаете сбежать? Идиоты! Все кончено, вы что, не понимаете? Ваша жизнь кончена.

– Джелиль, – сказал Сеит. – Вернись в дом и принеси лопату.

Через несколько минут они были в лесу. Каждый раз, когда Боринский пытался идти медленнее или начать говорить, его подталкивали стволом. Чем дальше они уходили в лес, тем беспокойнее вел себя Петр. От его самоуверенности не осталось и следа. Теперь он твердил:

– Куда вы меня ведете? Что вы со мной сделаете?

– Заткнись и шагай.

Немного позже Сеит сказал:

– Остановись и опусти руки.

Петр подумал, что они оставят его. Они не осмелятся на большее. Его беспечность вернулась. Он засмеялся и сказал:

– Я не знаю, зачем вы так рисковали, просто чтобы мило прогуляться?

Держа Петра на мушке револьвера, Сеит кинул ему лопату и отступил. Джелиль стерег с другой стороны.

– Копай там, где стоишь.

– Ты с ума сошел, Сеит, ты что, в игру со мной играешь?

– Думаю, да! В такую же игру, в которую играл ты с другими.

Петр начал что-то говорить, но Сеит быстро оборвал его:

– Ни слова больше, заткнись и копай, мы торопимся. Быстро, я сказал.

Петр понял, что они не шутят, и принялся копать. Когда яма была готова, Сеит приказал ему:

– Теперь полезай в нее и ложись.

Голос Боринского задрожал.

– Не надо, Сеит, это безумие…

– Заткнись и ложись туда, быстро.

Петр попробовал обратиться к Джелилю:

– Джелиль! Сеит, должно быть, с ума сошел. Ради бога, это нечестно.

– Ты теперь про Бога вспомнил, товарищ Боринский? Как насчет твоих старых друзей?

– Я читал расстрельные списки, – сказал Сеит. – Эти несчастные люди молили тебя не убивать их. Петр, скажи мне, они надеялись на твою жалость? Ты заставил их копать себе могилы. Ты подлый, гнусный человек. Если бы у меня было время, я бы по кускам тебя разорвал. Благодари Творца Всемогущего, что мы торопимся.

Петр плакал так сильно, что его тело тряслось. В истерике он упал на колени:

– Пожалуйста, не делайте этого, я все сделаю, я дам тебе убежать…

– Товарищ Петр Боринский, ты признан виновным в измене России.

Выстрел, стон, эхо, хлопанье птичьих крыльев… затем звук лопаты, ворочающей землю… Когда молодые люди двинулись обратно к своему убежищу, птицы в лесу все еще всполошенно летали.

 

Глава 16

Прощай, Алушта

Осень 1918 года

Пока Сеит и Джелиль торопились к винограднику, тень вылетела из темноты и постучалась в дверь маленького домика Исмаила, заставив находившихся в нем вскочить в страхе. Исмаил-эфенди спрятал Шуру и Татю в маленькой спальне. Когда они ушли туда, он запер за ними дверь. Дверь скрывал ковер, Исмаил развязал веревку, державшую ковер. Тот развернулся, полностью спрятав дверь. Затем старик закрыл дверь в гостиную и вышел к наружной двери. Осторожно он спросил:

– Кто там?

– Это я, Махмут.

Как только старик открыл дверь, Махмут ворвался внутрь, оттолкнув его.

– Где брат Сеит? Он уже ушел?

Исмаил-эфенди, боясь юношеского безрассудства, сказал:

– Потише, молодой господин. Они ушли, сказав нам, что скоро вернутся. Мы ждем их возвращения в любую минуту.

– Отчего ты уверен, что они вернутся?

– Это то, что они нам сказали, поверьте, это все, что я знаю. Махмут знал о комнате за ковром. Он поднял его, открыл дверь и ворвался туда. Женщины, испуганные громким разговором, сжались на диване, держа друг друга за руки. Когда они увидели Махмута, Шура почувствовала облегчение. Она отпустила руку Тати и встала:

– Ах! Махмут, слава богу, это ты. Мы так испугались.

Махмуту стало неудобно за шум, который он поднял. Он вежливо поздоровался с женщинами и спросил:

– Давно брат Сеит ушел?

От волнения Шура давно утратила ощущение времени. Она сказала:

– Может быть, с час назад или немного больше. Что случилось?

Махмут сел на край дивана:

– Ты видишь, он уже уехал, не взяв меня с собой.

И зарыдал.

Шура все поняла. Она теперь была одна. Совсем одна. Мужчина, которого она любила, ушел, даже не попрощавшись с ней. Она прикоснулась к плечу молодого человека, надеясь, что ответ развеет ее худшие страхи. Мягким голосом она спросила:

– Откуда ты знаешь, что он уехал, Махмут? Что он сказал тебе?

Махмут посмотрел на нее мокрыми глазами. Шура была тронута. Ей было так жаль этого мальчика, что она забыла о собственной проблеме. «Его детское одиночество горше, чем моя брошенная любовь». Она тронула его голову рукой и погладила волосы:

– Может быть, ты ошибаешься?

– Нет, я все слышал.

Она села рядом с ним и слушала.

– Я слышал, что Джемаль-кахья говорил отцу. Этой ночью Сеит отправился к берегу, чтобы сесть на корабль и уплыть из России. Я все слышал. Я бежал, чтобы присоединиться к нему, но… – его голос стал почти неслышным, – но он уже уехал, я не смог увидеть его.

Шура чувствовала, как правда, которой она так долго старалась избегать, теперь резала ей сердце на куски. Она посмотрела на Татю, которая была поражена не меньше Шуры. Могли ли обещания, данные ей любимым, быть обманом? Ведь Джелиль сказал:

– Мы вернемся, Татя, дорогая, поверь мне. Я очень люблю тебя.

Он не мог так лгать. Татьяна встала и подошла к Шуре:

– Они не могли уехать. Они вернутся. Я знаю.

– Они уехали, Татя, и бросили нас.

Слезы мешали Шуре видеть. Она вытерла их и пообещала себе больше не плакать. Если это ее судьба, она должна вынести ее стоически, подумала она. Но ее сердце не могло обмануть. Внезапно она спросила Махмута:

– Ты знаешь, как они собирались уехать?

Махмут выпалил все что знал:

– Я слышал, что они собирались уехать на корабле капитана Татоглу.

– Кто этот Татоглу?

– Он занимается перевозкой соли в порту. Он турок из Синопа, но обосновался здесь.

– Ты узнаешь Татоглу, если увидишь его?

– Конечно, узнаю.

Шура внезапно преобразилась. Она перестала жалеть себя. Она уверенно упаковала несколько своих вещей в чемодан, вытащила из-под кровати сумку, в которой лежали ее пальто и муфта. Она была готова ехать.

– Не будем терять времени, Махмут. Ты сказал, в полночь, не так ли?

Молодой человек смотрел на нее в изумлении.

– Да, я точно слышал, в полночь, но Сеит уехал уже некоторое время назад, может быть, он уже на борту.

Он запнулся, затем продолжил:

– В порт трудно пробраться. Большевики повсюду. Может быть, Татоглу уже покинул порт. Это очень опасно, очень…

– Мы оба хотим присоединиться к Сеиту, верно? Так что стоит рискнуть, Махмут!

Молодой человек был поражен ее смелостью и целеустремленностью. Он вскочил, просияв:

– Вы правы, идемте.

От волнения они не заметили, что Татя даже не шевельнулась. Выходя, Шура повернулась:

– Чего ты ждешь, Татя, пойдем!

Голос Тати был тих и мягок. Она приняла решение:

– Я остаюсь, Шурочка. Давай прощаться.

Шура не могла в это поверить. Она поставила чемодан и взяла ее за руки:

– Что ты говоришь, Татя, они уехали, ты что, не понимаешь? Если мы можем догнать их, надо сделать это сейчас, а то будет поздно. Это наш последний шанс, Татя.

Шура держала подругу за плечи и пыталась вырвать ее из отрешенности, встряхивала ее, но безуспешно. Время уходило.

Татя знала, как тяжело Шуре оставить ее. Поцеловав подругу в щеку, она сказала все тем же тихим голосом:

– Не беспокойся за меня. Я знаю, Джелиль вернется. Я не знаю про Сеита, но Джелиль обещал мне и сдержит обещание. Я буду ждать его. Когда бы он ни вернулся, он должен найти меня здесь.

Они обнялись, заплакали. Татя пыталась улыбнуться:

– Ты знаешь, я всегда думала, что такие прощания только на сцене бывают. Не могла и вообразить себе, что у себя в театре репетирую будущую драму своей настоящей жизни.

Своими тонкими пальцами балерины она поправила несколько выбившихся Шуриных локонов. Они поцеловались.

– Береги себя, Шура, красавица, будь очень осторожна. Если сможешь, напиши мне как-нибудь обязательно.

– Ты тоже! Татя, береги себя. Я никогда тебя не забуду.

– И я не забуду тебя. Ты знаешь, я счастлива, что ты уезжаешь.

Шура вышла. Жена Исмаила-эфенди дала ей большой крестьянский платок. Благодаря платку ее можно было принять за крестьянку. Махмута и Шуру проводили со всеми мусульманскими благословениями и молитвами.

Не прошло и десяти минут после ухода Шуры и Махмута, как Сеит и Джелиль вернулись. Татьяна бросилась Джелилю на шею:

– Я знала это… Я знала, что ты вернешься. Слава богу, ты здесь.

Джелиль чувствовал, насколько его любимая была напугана. Настало время рассказать ей о том, что он никогда не покинет ее, что решил остаться с ней в России. Он только подумал об этом, как услышал голос Сеита:

– Где Шура?

В голосе звучало нетерпение.

– Шура с Махмутом пошли искать тебя.

Сеит не верил своим ушам.

– С Махмутом? О Всемогущий Аллах! Они смерти ищут? Куда именно они пошли?

– Они думали, что ты отправился на корабль, Сеит. Они решили присоединиться к тебе.

Сеит заметался по комнате, как пойманный лев. Затем взял себя в руки, остановился, вынул золотые карманные часы и проверил время. Часы вернули его в тот день, когда он лично получил их от царя. Он закрыл глаза и потряс головой, чтобы отогнать воспоминания. Время убегало. Он посмотрел на Джелиля. Джелиль прочел его мысли и ответил:

– Успокойся.

– Если что-то случится с ними, я никогда себе не прощу, Джелиль. Я не могу оставить их.

Затем Сеит вспомнил о еще большей опасности:

– Я не знаю, что делать, Джелиль. Оружие должно быть отправлено этой ночью. Юсуф сказал, сегодня последняя ночь, когда он может помочь нам. Если все раскроется, они наверняка казнят моих отца, мать – всю мою семью. И слуг тоже!

– Хорошо, Сеит! Тогда начинай погрузку, а я отправлюсь за Шурой и Махмутом. Я не думаю, что они ушли далеко.

Сеит с благодарностью посмотрел на друга.

– Я все равно остаюсь здесь, у меня полно времени, – продолжал Джелиль. – А тебе надо считать минуты. Для тебя каждое мгновение дорого!

Они обнялись.

– Начинай погрузку, брат мой. Телеги уже готовы. Не жди нашего возвращения. Не беспокойся, все будет в порядке.

– Так мало времени, такая жалость… – прошептал Сеит.

– Жизнь полна сюрпризов. Когда-нибудь, может быть, у нас будет возможность посидеть, поговорить, вспомнить… Будь очень осторожен, Сеит, очень осторожен. Я не знаю, встретимся ли мы еще, я беспокоюсь за тебя.

– И я за тебя, Джелиль. Не жди утра, чтобы уйти, – чем быстрее вы с Татей затеряетесь, тем лучше.

Затем Сеит попросил:

– Когда найдешь Шуру, скажи ей все, что я собирался сказать ей сам.

Он взял свой чемодан и передал его Джелилю:

– Отдай ей. Там драгоценности. Это поможет ей какое-то время. Лучше всего ей было бы присоединиться к вам двоим. Я вверяю тебе свою любовь, брат мой, а себя – Аллаху.

Потом он обнял Татьяну:

– Прощай, Татя, заботься о Джелиле, пусть Аллах никогда не разлучает вас.

– Ах, Сеит! Ничто не будет прежним без тебя.

– Ничто больше не будет прежним, милая Татьяна, даже мы уже не те.

Его глаза встретились со взглядом Джелиля. Несмотря на справедливость приговора их бывшему другу, убийство есть убийство, и они чувствовали его тяжесть на своих плечах.

Джелиль ушел искать Шуру и Махмута, Сеит начал работать, перенося оружие с помощью Исмаила-эфенди, его сына и двух работников. Телеги подогнали к задней двери сарая. Исмаил шепнул что-то крестьянину и повесил торбы с овсом на шею лошадям.

Вначале они выстелили дно телег листьями. Затем загрузили два слоя ящиков с оружием, на них поставили ящики с виноградом, поверх накидали лоз и виноградных листьев и связали все пеньковыми веревками. Затем смазали колеса и оси оливковым маслом. Все это они делали в полной темноте. Сын Исмаила стоял на стороже, прислушиваясь к малейшему шороху.

Наконец телеги были готовы. Сеит переоделся в крестьянскую одежду. Он встал на колени и положил ладони на землю. Она была мягкой и теплой. Он будет тосковать по ней. Он зачерпнул ее горсть и дал ей просыпаться сквозь пальцы. Казалось, сама его жизнь протекает сквозь пальцы.

Три телеги везли урожай с виноградников по холмам Алушты к порту. Крестьянин на месте возницы низко натянул шапку, чтобы меньше показывать лицо. На нем была грубая рубашка, большие штаны, потертая обувь, от его рук пахло землей, он ничем не отличался от местных крестьян.

Даже хорошо смазанные колеса все же производили шум, катясь по сухим листьям, сучкам и веткам. Сеиту казалось, что Шура вот-вот покажется. Может быть, он сделал ошибку, не желая взять ее с собой? Его мысли прервало появление четверых всадников. Начиналось главное испытание. Взгляд Сеита искал Юсуфа. Он натянул вожжи и остановил телегу. Двое всадников подъехали к нему.

– Эй! Куда ты собрался? В такой час нельзя ездить, ты что, не знаешь?

Юсуфа среди всадников не было. У Сеита вспотели ладони. Он задержал дыхание, опасаясь, что волнение и дрожь в голосе могут его выдать. Все пошло не так. Человек был здоровенным. Его лошадь с трудом несла его. Он хлопнул Сеита по плечу:

– Как нам приучить крестьян носить повязки?

Товарищ здоровяка ответил насмешливо:

– Может быть, они хотят повязать их на свои шеи. Ха-ха-ха… что скажешь на это?

Его смех напоминал хохот гиены. Он вытащил саблю:

– Что здесь? Куда направляешься?

– Телеги гружены виноградом, в порт едем.

Здоровяк спросил:

– Кто тебе приказал ехать в порт, мужик? Куда весь этот виноград везешь без моего ведома, а?

Возницы остальных телег дрожали в ужасе. Они боялись, что их тоже станут допрашивать. Сеит спрыгнул с телеги. Другой всадник упер саблю в грудь Сеита:

– Стой, где стоишь. Открывай эти ящики, посмотрим на виноград.

Сеит открыл ящики. Всадники спешились и принялись выбрасывать из них виноград. Уничтожив первый ряд, взялись за второй. Нежные грозди муската давились сапогами.

Один из всадников сплюнул на раздавленные грозди и вытер слюнявый рот ладонью:

– Кому, свинья, ты везешь этот груз?

Сеит понял – это конец. Даже если его не опознают, он будет казнен как крестьянин, тайно перевозивший виноград. Он посмотрел на возниц. Ему было стыдно перед ними.

– Дай им уйти. Это я взял виноград. Они невиновны.

Большевик засмеялся:

– Почему? С чего это? Они что, последние возницы в России? Что с того, что на двоих станет меньше?

Внезапно послышался топот коня, летящего во весь опор. Сеит не поверил собственным глазам. «Аллах хранит меня!» – сказал он себе. Это был Заркович. Юсуф, казалось, не обращал внимания на Сеита.

– Привет, товарищи, что случилось?

Остальные поздоровались с ним. Было видно, что они относятся к нему с уважением.

– Мы перехватили контрабандистов, – сказал здоровяк.

Юсуф посмотрел на Сеита, как будто видел его впервые. Он спросил:

– С какого виноградника едете?

– С виноградника Эминовых… – сказал Сеит первое, что пришло в голову.

– Эти виноградники больше не принадлежат Эминовым. Они отошли к советскому государству.

Юсуф повернулся к «своим»:

– Все в порядке, товарищи, я в курсе. Груз должны отправить в Одессу. Дайте им пройти.

Затем Юсуф объехал вокруг телег и воскликнул:

– Черт возьми! Что вы сделали с государственной собственностью? Вы ответите за этот ущерб, Тавридис!

Всадники растерялись.

– Все в порядке, – сказал Сеиту Юсуф. – Проезжайте.

Сеит взобрался на свое место на телеге. Юсуф подъехал к нему и посмотрел на море. Он достал сигарету:

– У тебя есть спички, товарищ крестьянин? Покурить надо. Сеит взглянул в его глаза с благодарностью. Он вынул спички, чиркнул и зажег сигарету старому другу.

Юсуф крикнул:

– Поехали!

Капитан Татоглу Осман, который ждал у берега, увидел вспыхнувший на секунду свет, это был сигнал двигаться к месту встречи. Оказавшись на берегу, Сеит остановил телегу. Все также остановились. Он осмотрел берег, никого не было. Облака, закрывавшие луну, на мгновение расступились и дали Сеиту возможность увидеть корабль. Он позвал своих людей и дал им последние указания. Он говорил приглушенным голосом:

– Отнесите ящики вон туда. Поняли?

– Да, господин.

– Я пойду к причалу. Как только я буду готов принять их, я зажгу спичку. Если вы кого-нибудь увидите и почувствуете опасность, уходите. Вы меня не знаете, ясно? Теперь прощайте. Спасибо за все.

– Да пребудет с тобой Аллах, Курт Сеит, доброго пути.

– Вам тоже, друзья.

Сеит помахал своим людям. Он двигался легко, это было место его детских игр. Ветер нес волны на прибрежные камни, где они разбивались с шипящим звуком. Он повернулся спиной к ветру и чиркнул спичкой. Он слышал, как судно приближается. Оно будет здесь через пару минут. Корабль бросил якорь в нескольких метрах от берега, возле старого причала. Два матроса, один из которых был племянником капитана Татоглу, с помощью Сеита начали перетаскивать груз на борт. Глубина была примерно по колено. Иногда волны окатывали их по пояс. Погода начала меняться. Черное море всегда непредсказуемо. Темные облака предвещали дождь. Люди Сеита работали хорошо, телеги опустели быстрее, чем он ожидал. Возницы развернули лошадей и уехали. Все было сделано вовремя. Сеит пошел к судну. Уже на борту он услышал, как его позвали по имени. Он повернулся. Он узнал этот голос. Его младший брат Махмут бежал вниз по холму, падая, скользя, кувыркаясь:

– Стой! Брат Сеит, стой!.. Я иду.

Еще раз упав, он вскочил и побежал с криком «Брат! Подожди меня! Я с тобой».

Сеит забыл про судно, про груз, про команду:

– Сюда, Махмут!

Наверху холма появилась группа всадников, которые открыли огонь.

– Спаси меня, Сеит, спаси меня!

Звуки ружейных выстрелов смешались со звуками моря. Сеит спрыгнул с корабля, достиг берега и начал взбираться на холм к брату, который был всего в двадцати – двадцати пяти метрах. Он крикнул, чтобы ободрить Махмута:

– Не оборачивайся! Я здесь, беги!

Ветер раздвинул облака, и лунный свет залил холм. Сеит видел, что Махмут приближается. Наконец юноша раскрыл руки, чтобы обнять брата:

– Ты здесь, Сеит, ты не уехал…

Его радостный крик сменился стоном. Ноги Махмута подкосились.

– Махмут, мальчик мой, дорогой мой брат… Махмут обмяк в руках Сеита. Он был мертв.

Курт Сеит заплакал как ребенок.

Он не помнил, как вновь оказался на борту. Судно уже двигалось в Черное море. Это было старое медленное судно – с грузом оно стало еще медленнее. С трудом оно преодолевало крупные волны. Как оно сможет пересечь Черное море, гадал он. Шум со стороны порта привлек внимание капитана. Несмотря на потрясение, Сеит приказал матросам, у которых были ружья:

– Один на корму, остальные на правый борт.

Матросы были всего на несколько лет младше него. Они были худыми, но здоровыми и проворными. Морская жизнь сделала их гибкими и бесстрашными. Они немедленно заняли свои позиции. Осман Татоглу прилагал весь свой опыт, чтобы удержать судно против огромных волн. Он знал, что стоит ему принять хоть одну волну на борт – суденышко пойдет ко дну. Старый турок яростно ругался:

– Прокляни вас Аллах, московитские свиньи. Прокляни вас Аллах. Пусть Черное море сожрет вас, по воле Аллаха.

Шум моря и выстрелы сливались. Направляя судно прямо на волну, капитан кричал, адресуя свою ругань большевикам:

– Вы ублюдки, покарай вас Аллах, вы бродячие псы. Я лучше пойду ко дну, чем сдамся вам.

Затем крепко ухватился за штурвал:

– Аллах Всемогущий!

Штормовая погода помогла им. Катера мотало по волнам еще более нещадно. Вскоре преследователи начали отставать, и суденышки, одно за другим, скрылись из виду. Теперь посюду было только бушующее море.

– Хвала Аллаху! – возопил Татоглу.

Берега Алушты размылись. Сеит впивался в них взглядом, чтобы запечатлеть их в памяти. В одно мгновение они вовсе скрылись из виду. Все было кончено. Алушта, его родной город, исчез, как исчезает пена. Все эти годы казались сном. Может быть, они действительно были сном? Он проснется утром и поймет, что все пережитое было сном. Может быть, Алушты никогда не существовало. Может быть, Курт Сеит никогда не жил. А как насчет других? Все, кого он любил, не могут быть сном… Дрожь пробирала его тело до костей.

Сумасшедший ветер унялся, пенящиеся волны ушли, море заметно притихло. Татоглу появился на палубе. Он был возбужден.

– Курт Сеит Эминов, господин, Аллах защищает нас. Что это было, господин? Как мы избежали такой беды?

Сеит попытался улыбнуться:

– Ты был великолепен, Татоглу, ты лучший капитан, которого я знаю! Никто другой не смог был удержаться на плаву в таких условиях. С более слабым капитаном мы давно были бы на дне моря.

Татоглу был горд. Он был хорошим моряком и знал это, но услышать похвалу от Курта Сеита Эминова ему было очень приятно. Он скромно ответил:

– Не за что, господин, не за что.

Татоглу был родом из лазов – племени, живущего на южных берегах Черного моря. Лазы – прекрасные мореходы. Он хорошо знал эти места. Он гадал, что Сеит собирается делать дальше.

– Господин, я не хочу быть назойливым, но мне интересно, есть ли у вас какие-нибудь знакомства в Синопе?

– Много лет назад моя тетя уехала туда, выйдя замуж за турка, но мы давно уже не общались с ней. Я не знаю даже, где она сейчас. Прошло много лет.

– Не беспокойтесь, господин, Турция – это ваша родина, неважно, есть ли у вас там родственники или нет.

– Родина? – спросил Сеит. – Земля, где я не был рожден, не вырос, о которой ничего не знаю. Как она может быть моей родиной?

Капитан показал на груз и продолжил:

– Если бы вы знали, господин, как сильно ждут этот груз. Вы сделали нелегкую работу, но, когда вы увидите радость, с которой вас встретят, вы забудете о своей боли.

Татоглу вздохнул:

– Людям в Турции очень тяжело, господин. Мужчин в домах не осталось. Призывают в армию с восемнадцати лет. Как только человек попал в армию, его отправляют на фронт. Война превратилась в бойню. Ничего не осталось от великой и церемонной Османской империи, о которой нам рассказывали отцы. У нас большая беда. В Синопе вы сами увидите все своими глазами. Люди обрадуются нашему появлению. Как только корабль пристанет к причалу, будет такой праздник!

Капитан подумал, что, может быть, надоел Сеиту своей длинной речью:

– Господин, почему бы вам не поспать немного. Впереди долгий путь. Черное море кажется бесконечным.

Сеит пожал ему руку:

– Спасибо, Татоглу, ты и твоя команда сделали большое дело. Я никогда вас не забуду.

Капитан ответил с улыбкой:

– Не стоит благодарности, господин. Но мне горько, что мы не смогли спасти вашего друга.

– Он не просто мой друг, – сказал Сеит, глядя в сторону далекого берега, и добавил шепотом: – Он был моим братом, Татоглу, моим братом…

Голос Сеита прервался, горло перехватило.

– В глазах Аллаха он стал мучеником, господин, и заслужил Его милость, – сочувственно сказал капитан. – Да ниспошлет Аллах вам терпение, господин! Что тут еще скажешь?

Это было правдой, что еще тут можно было сказать?

– Ах, господин, с такой болью хочется одиночества, я знаю это слишком хорошо. Я буду в рубке. Если вам что-нибудь понадобится, просто кликните. Вам дать одеяло? Становится холодно.

Сеит, погруженный в свои мысли, не хотел больше говорить. Не о чем было говорить. Отныне он окружен чужими людьми. То, что он им расскажет, покажется им сказками. Никто здесь не разделит его ностальгию, никто не отзовется на его воспоминания. Его печаль и его веселье для слушателей будут выдумками. Он был, по сути, беглецом из империи, разрушенной войной и революцией, в другую империю, опустошаемую войной.

Волна ударила в борт и пробудила его. Мягкое одеяло окутало его плечи, укрыв от ветра. Он повернул голову, чтобы поблагодарить Татоглу, но нет, это не могло быть правдой! Наверное, бродя по воспоминаниям о прошлом, он сошел с ума. Он не мог проглотить комок, не мог даже вдохнуть. Он хотел потрогать эту галлюцинацию, ощутить ее. Лицо было скрыто в темноте, но Сеит узнал бы эти очертания, фигуру, плечи где угодно. Она с трудом стояла на раскачивающейся палубе. Протянув к ней руку, он прошептал ее имя:

– Шура, Шурочка, дорогая моя!..

Женщина, присевшая рядом, была не иллюзией. Сеит внезапно почувствовал, как все утраченное им вернулось, Россия здесь. Молча он притянул ее к себе, вдохнул ее запах. От ее теплой шеи шел нежный цветочный аромат. Он глубоко вдохнул, стараясь впитать его. Женщина положила голову ему на грудь, он зарылся лицом в ее волосы. Его Шура была здесь. Вместе с ним. Луна освещала их лица и их руки. Сеит чувствовал, что все потерянное им воплотилось в Шуре. В ее густых светлых волосах он видел пшеничные поля, в синеве ее глаз – водопады алуштинских лесов. Она была единственной, кто верил в него. Она была его прошлым, его детством, его молодостью, его любовью, его семьей, единственным человеком, который знал его. Она была его утраченной Россией. Он сжал ее сильнее. Целуя ее заплаканное лицо, он не мог сам сдержаться. Мужчины никогда не плачут, солдаты никогда не плачут, но Курт Сеит Эминов плакал от всего сердца.

 

Глава 17

Два беглеца в Синопе

Зима 1918 года

Два дня спустя после удавшегося побега в утренней тишине судно Татоглу лавировало среди паровых и парусных кораблей, приближаясь к порту Синопа. Сеит и Шура, беглецы из России, стояли на носу, держась за руки, затаив дыхание, следя за красотой на горизонте, в ожидании новой жизни, которую они собирались начать, не зная, что она принесет им, но надеясь на лучшее. Отчаяние Сеита уже не было таким сильным. Конечно, ничто не могло заменить добрые старые дни, но он чувствовал свою удачу, чувствовал себя способным начать новую жизнь в новой стране. Все в нем бурлило. Он с нетерпением ждал новых испытаний.

Шура с удовольствием держалась за руку своего мужчины, питаясь его силой. Она надеялась и про себя молилась о лучшем, не представляя, чем оно может быть. Страна, ее люди, их язык, их обычаи были новы для нее. Она видела, как блестели глаза Сеита, рассматривающие берег. Их взгляды на мгновение встретились. Сеит погладил ее руку и улыбнулся. Его улыбка была полна жизни. Шура улыбнулась в ответ. Судно проскользнуло между кораблями и причалило к пирсу. Беглецы сошли на берег. Капитан был с ними. Внезапно они оказались окруженными кричащими детьми. Татоглу беззлобно шуганул ребятишек:

– А ну-ка оставьте наших гостей в покое.

Слово «гости» подействовало на ребят, словно хлыст. Они отпрянули и смотрели на вновь прибывших с почтительного расстояния. Один из мальцов повернулся и побежал к городу, выкрикивая:

– Татоглу приехал! Татоглу приехал!

Вскоре на берегу появились местные жители во главе с комендантом жандармерии и главой городского совета Синопа. Двое вышли вперед и приветствовали Сеита:

– Добро пожаловать, господин! Добро пожаловать в нашу страну.

Сеит поприветствовал их и пригласил на борт. После представления и приветствий он отвел их в грузовой трюм и показал оружие. Винтовки, которые они с Джелилем собирали и прятали несколько месяцев, из-за которых он чуть было не потерял жизнь, из-за которых погиб его брат, теперь передавались турецким властям. Он слышал, что с ослаблением империи и военными поражениями началась борьба за независимость во главе с генералом Мустафой Кемалем-пашой. Сеит указал, что передает оружие на эту цель. Комендант принял оружие от имени генерала Казима Карабекира-паши, главного военного командующего региона, одного из ближайших сподвижников Мустафы Кемаля. Винтовки, самое ценное, что Сеит мог отдать Турции, обеспечивали ему визу на въезд в его новую страну. Комендант приказал нескольким селянам и солдатам перенести груз на берег. Увидев оружие, толпа будто сошла с ума. Окрестности взорвались радостными криками и аплодисментами. Жители и солдаты танцевали, подпрыгивая. Они хватали винтовки и, прежде чем передать их, благоговейно целовали. Они обнимали Сеита и осыпали его поцелуями и молитвами. Дети заразились общим возбуждением. Маленький деревенский мальчик, не старше шести-семи лет, держа палку как ружье, кинулся на землю, изображая стрельбу:

– Паф-паф-паф, я убил чертовых неверных, я убил их!

Извиваясь, он изображал ползущего солдата. Его рубашка и штаны были залатаны. Штаны, слишком большие для него, поддерживались самодельными веревочками, одна из которых тащилась за ним в пыли. Его обувь была такой изношенной, что пальцы торчали из нее. Он носил старую феску, которую постоянно поправлял на голове. На глаза Сеиту навернулись слезы. Он видел, что принес надежду этим людям, которых даже не знал. Он сотворил для них чудо, о котором они даже не мечтали. Земля, на которой его так сердечно встретили, отныне была его домом.

Шура была так захвачена всем этим торжеством, что не обратила внимания на группу молодых девушек, внимательно рассматривавших ее. Это были дочери моряков из города. Они были поражены тем, что женщина из другой части мира иначе одевается и даже выглядит иначе. Ее густые длинные светлые волосы, уложенные в шиньон на шее, не были покрыты платком. Ее платье и обувь были простыми, но показывали хороший вкус. Ее глаза были лазурно-голубыми, она была слегка курносая и стройная. Она вызывала восхищение. Молодая женщина была тронута этим выражением обожания. Улыбнувшись, он протянула руки к маленькой девочке и мягко сказала по-русски:

– Иди ко мне, не бойся, иди сюда.

Девочка не понимала язык, но поняла смысл и пошла в руки Шуре, все еще держа палец во рту. Шура поцеловала ее и прижала к груди. Девочка была очень счастлива, побывав в руках женщины из России. Она с гордостью смотрела на подруг.

Любовники собрали свои личные вещи и последовали за комендантом в жандармерию с первым официальным визитом. Церемония угощения чаем заняла около часа, после чего их проводили в предназначенный для них дом. Все это происходило в радостной, веселой атмосфере, жители следовали за ними вместе с жандармами.

Их новый дом был маленьким, но с садом, полным деревьев. В нем было две комнаты, из окон которых открывался чудесный вид на Синопскую бухту. Под резными окнами стояла османская софа с большим латунным столом. В кухне имелась большая, встроенная в стену печь. Дом и кухня были отремонтированы и обставлены просто, как принято в маленьком городе. Спустя короткое время жители удалились, и влюбленные беглецы остались одни. Сеит подошел к окну. Он понимал, что находится в Синопе, но его душа осталась на берегах Алушты, по другую сторону Черного моря.

Этой ночью они распаковали свои вещи. Каждый предмет вызывал у них воспоминания. Вот фотография Сеита в форме, вот его медали, его часы, подаренные царем Николаем II, семейное бриллиантовое кольцо, подаренное его деду царем Николаем I.

«Забавно, – подумал он, – память всегда остается с людьми, но вещи, даже если они рядом с ними, могут быть такими далекими». Он погладил сначала медали, затем часы, затем кольцо. Пропуская цепочку часов между пальцами, он вспоминал мягкий, скромный, любящий взгляд царя Николая. В первый раз, когда он посетил дворец с отцом в возрасте двенадцати лет, он был поражен тем, что царь гладил лист цветка, пока разговаривал с ними. Как давно это было? Четырнадцать, всего четырнадцать лет прошло! Сеит положил медали обратно в коробки, а коробки сложил в полотняный мешочек, в котором также лежали рубли и копейки. Он завязал его и положил в шкаф. После стольких лет трудов это все, что он имел.

Шура повесила в шкаф несколько платьев и села на софу. Сумерки навели на нее тоску по родной земле. Сеит попросил:

– Дорогая, спой мне что-нибудь грустное.

Шура поцеловала его в щеку и тихо запела, унося их к Неве и ее заснеженным берегам. Когда Шура закончила петь, она попросила со слезами на глазах:

– Не бросай меня, Сеит, никогда не оставляй меня. Ты все, что у меня есть. Во всем мире.

Сеит вышел из задумчивости, взял ее лицо руками и посмотрел в глаза:

– И ты для меня, моя дорогая, тоже все…

Сеит чувствовал, как почти забытое тепло разливается по телу. Он притянул ее к себе, прижался к ее губам. Они целовались и целовались. Вначале он гладил ее прекрасное лицо, потом стройное тело, его ладони вспомнили, как они скучали по ее теплой женственности. Его поцелуи опускались по ее шее к груди. Шура чувствовала, что ничего не изменилось в их жизни. Она откинула голову и забылась в трепете, который ее мужчина вызывал в ней, целуя и проводя языком по всему ее телу. Затем его нежные, но нетерпеливые руки освободили ее от блузы и юбки, оставив ее полностью нагой. Он продолжал целовать ее, снимая свою одежду. Она чувствовала его ласки и поцелуи на груди, на животе, на ногах, на спине, на лоне. Она хотела отдать себя ему, иметь его внутри себя. Они оба страстно желали друг друга. В движениях тел, в ритме любви, в темпе дыхания они вновь достигли райского восторга, который переживали уже много раз. Их любовь была лекарством от тоски, отбрасывая прошлое, когда они достигали вершины блаженства. Тела, которые прекрасно знали язык друг друга, руководили их действиями. Теперь они не думали ни о чем другом, кроме наслаждения.

Вскоре история пары беглецов из России стала местной легендой. Уважаемые семьи в округе соревновались одна с другой за право принять их. Несмотря на нехватку всего, вызванную бушующей войной, они прилагали все усилия, чтобы оказать Сеиту и Шуре должное гостеприимство в благодарность за их героизм. Местные женщины по очереди приходили к ним каждый день, чтобы помочь Шуре с домашними хлопотами. Шура начала писать мемуары. Сеит, по мужской традиции, проводил время в центральной кофейне. Война уничтожила здоровых мужчин, в городе остались только дети до семнадцати лет, старики и инвалиды, которым повезло вернуться с фронтов. В кофейне они сидели часами, пили несладкий жареный нут вместо кофе, заваривали себе горькие листья вместо чая и разговаривали о войне.

Первая мировая стала катастрофой для Турции. Несмотря на поражение у Дарданелл, где обе стороны потеряли по полмиллиона человек, Антанта брала верх. Османская армия, поддерживаемая германцами, терпела поражения в Заливе и в Аравии. Захватив Багдад, британцы и французы были временно остановлены генералом Мустафой Кемалем-пашой, восходящей звездой Турции, но ни его победы у Дарданелл, ни его героические усилия на юге не могли изменить хода событий. Сирия и Палестина пали одна за другой. Коллапс сил блока Центральных держав привел к Мудросскому договору о перемирии. Когда-то великая и могучая Османская империя теперь вручила свое будущее в руки Антанты.

Сеит следил за судьбой принявшей его страны с глубокой грустью. Он понимал, что оружие, которое он привез, было всего лишь каплей в море. Может быть, его военная подготовка и опыт найдут себе применение? Сеит посетил коменданта, который приветствовал Сеита с открытыми объятиями, внимательно выслушал его, затем вежливо объяснил, что его желание не может быть исполнено.

– Сеит-бей, господин, спасибо вам, вы очень смелы. В наши худшие дни вы пришли к нам на помощь. Вы теперь национальный герой… но, к сожалению, вы россиянин. Законы страны не позволяют нам принять вас на службу в вооруженные силы. Поверьте, мне неудобно говорить это. Не считайте мой отказ личным оскорблением. Напротив, наша вера в вас безгранична, но страна в таких потрясениях… Я надеюсь, что вы поймете.

– А если я приму турецкое гражданство?

– Такие дела занимают много времени. Особенно если вы прибыли из такой страны, как Россия. Почему бы вам просто не проводить хорошо время? Вы заслужили отдых после всех испытаний.

Сеит встал. На душе у него стало тоскливо. Он пожал руку коменданта, которую тот любезно протянул и вздохнул:

– Я думаю, мои испытания не закончились.

Его физическая и военная доблесть, его желание служить, его заслуги – все это турецкая бюрократия не хотела принимать во внимание. Он стал простым посетителем синопских кофеен. Сеит вдруг почувствовал себя усталым и бесполезным. Комендант крикнул, когда он уже шел по длинному коридору:

– Сеит-бей, мне очень жаль, но…

Сеит прошептал:

– Мне тоже…

Он вдруг почувствовал непреодолимое желание уехать отсюда. Куда? Он не знал. Все, что он знал, – это то, что жизнь в Синопе легка и невыносима. Ему нужна была новая жизнь, и для этого нужно было что-то сделать. Он утомился сидеть в кофейне целыми днями со стариками, юнцами и инвалидами и слушать военные новости. Шура не жаловалась, но страдала от незнания языка. Убежав из своей страны, они нашли в Синопе мир и безопасность, избежав почти неминуемой смерти, но стали в каком-то роде пленниками. Они были окружены вниманием и заботой, но к ним относились как к беглецам из России, русским. Это ограничивало их свободу действий.

Ничего не изменилось между ними. Их соединяли те же любовь и привязанность. В их жизни не было большого счастья, но все-таки нужно было решать, что делать дальше.

После нескольких дней размышлений Сеит решил перебраться в Стамбул. Он был уверен, что турецкая столица обеспечит им условия для жизни, которую они хотели. Кроме того, там было больше шансов встретить кого-нибудь из их друзей.

Шура поддержала идею. Она немногое знала о Стамбуле; ей он казался волшебным, сказочным городом. Ее память представляла его городом султанов, дворцов и сказочных богатств.

Сеит вышел из дома, чтобы посетить коменданта и получить нужный пропуск для поездки в Стамбул. Шура ждала его, затаив дыхание. Визит затянулся на час. Когда Сеит вернулся, одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: что-то пошло не так. Она вопросительно смотрела на него. Его ответ разрушил еще одну мечту.

– Поездка невозможна, дорогая! Стамбул захватили англичане.

На календаре было 18 ноября 1918 года.

 

Глава 18

Встреча с мустафой Кемалем-пашой

Амасья, июнь 1919 года

Султан Мехмед VI Вахидеддин верил, что в интересах империи присоединиться к условиям Мудросского перемирия, тем самым отдав ее на волю победившей Антанты. Не все члены парламента разделяли его мнение, и многие открыто вставали в оппозицию. Чтобы подавить инакомыслие, султан распустил парламент и выслал депутатов в их избирательные округа. В анатолийских землях националистические взгляды пустили глубокие корни в политических ячейках, ставших сферой влияния оппозиции. Эти ячейки, большую часть которых составляли периферийные структуры партии «Единение и прогресс» и движение младотурков, стали центрами освободительной борьбы.

Антанта почувствовала изменения и потребовала от премьер-министра Садразама Дамата Ферида-паши, приемного сына султана, вмешаться. Высокая Порта в Стамбуле не могла контролировать Анатолию. Столица решила послать надежного военного человека с широкими полномочиями, и султан выбрал для этого дела генерала Мустафу Кемаля-пашу, героя Галлиполи и Аравии. Кемаль-паша был назначен командующим 9-й армией, которая занимала Анатолию, ему была поставлена задача установления военного и гражданского контроля над регионом. Он прославился прекрасной репутацией. В отличие от бывшего военного министра Энвера-паши, который считался человеком прогерманским, Мустафа Кемаль получил французское образование в Салониках: считалось, что его кандидатура будет приемлемой для Антанты.

Утром 16 мая 1919 года Виндам Дидс, сотрудник британской разведки, находился в кабинете турецкого премьер-министра, отговаривая его от назначения Мустафы Кемаля-паши на такой влиятельный пост, поскольку не сомневался – Кемаль-паша никогда не станет проводить пробританскую политику. Однако в момент, когда Дидс был принят премьер-министром, старое судно «Бандырма», предназначенное для перевозки угля, покинуло порт, взяв курс на восток и перевозя Мустафу Кемаля-пашу и его окружение к их цели.

С самого начала путешествия Мустафа Кемаль-паша, который изменил ход истории и судьбу Турции, планировал свою политику. Она не сильно отличалась от той, которую ожидал Виндам Дидс. Пока дряхлое судно плыло по Черному морю в сторону Самсуна, Кемаль-паша задумал организовать сопротивление в пределах неоккупированных регионов Центральной и Северной Анатолии, затем наступать на запад и на юг, изгнать захватчиков и окончательно освободить страну.

Мустафа Кемаль привел свой план в действие, как только «Бандырма» причалила в Самсуне 19 мая 1919 года и он сошел на анатолийскую землю, своим появлением дав начало движению за независимость. Его первой целью было пробудить национальное самосознание. Он призвал различные организации и ячейки, стремящиеся к общей цели изгнания врагов с родной земли, пусть иногда и разными путями, объединиться в Великое национальное собрание. Люди, которые годами следили за достижениями этого великого человека, были переполнены радостью, найдя наконец лидера, в которого могли поверить.

Стамбул жил в неведении и страхе под гнетом оккупационной армии. Флот Антанты свободно вошел в проливы благодаря Мудросскому перемирию. Укрепившись на Босфоре, к удивлению и тревоге всего мира, союзники направили орудия на дворец Долмабахче, резиденцию султана, и объявили Стамбул захваченным. В Анатолии, однако, были посеяны зерна сопротивления. Турецкий народ был возбужден и готов принять участие в нем.

Командиры оккупационных сил Антанты и их представители в Стамбуле знали Мустафу Кемаля-пашу как великого полководца, но не видели в нем национального лидера. Они поняли, что за ним надо следить, только когда уже было слишком поздно. Ситуация быстро вышла из-под их контроля. По их настойчивому требованию стамбульское правительство было вынуждено отозвать Кемаля-пашу. Он не только пренебрег этим приказом, но и подал в отставку и полностью посвятил себя движению за независимость.

По всей стране национальных лидеров призвали объединяться в национальные собрания. Они ехали, часто тайно, чтобы встретиться со своим идолом. Сеит вошел в делегацию Синопа. Весь прошедший год он внимательно следил за развитием событий. В одной из поездок в Синоп он встретился с генералом Казимом Карабекиром-пашой, командиром 15-го армейского корпуса. От него он узнал, что Мустафа Кемаль-паша и его друзья смотрят на ситуацию иначе, чем правительство в Стамбуле. Это сильно воодушевило его. Сеит хотел быть частью нового сопротивления. Он искал встречи с героем, о котором так много слышал.

Несколько дней спустя Сеит встретился с Мустафой Кемалем-пашой. У этого человека, державшего судьбу Турции в своих руках, была магическая аура. Он был невысок, но его осанка, его вид, его взгляд – все в нем делало его уникальным. В нем была бесконечная решимость вывести страну из кризиса, и он знал, как это сделать.

Мустафа Кемаль-паша, когда ему сказали, что Сеит бежал из России под огнем, на полном оружия судне, сердечно протянул ему руку для крепкого пожатия. За всю свою военную карьеру Сеит не встречал более харизматичного лидера. Мустафа Кемаль говорил, пожимая руку Сеиту:

– Народ не забудет ваши жертвы и преданность. Это все было не напрасно, поверьте.

Сеит ощутил власть, которую излучал этот человек. Он с завистью посмотрел на его свиту и почувствовал сожаление, что не может принять участие в борьбе, несмотря на многочисленные попытки. Он выразил свое пожелание участвовать в событиях Казиму Карабекиру-паше, но присоединиться к армии было невозможно без турецкого гражданства.

Когда Мустафа Кемаль-паша отправился на Сивасский конгресс, Сеит вернулся в Синоп. Оценивая свое положение, он подумал, что сделал все, что мог, для турецкой войны за независимость. Он хотел большего, но не имел возможности. Ему больше было нечего делать в Анатолии. Он принял решение переехать в Стамбул.

Комендант Синопа счел нужным предупредить его:

– Мой дорогой Сеит-бей, силы Антанты угрожают взять Стамбул в еще более строгую осаду, если Сивасский конгресс состоится. Почему бы вам не остаться здесь и не наслаждаться жизнью, пока политическая ситуация не прояснится? Здесь вы, по крайней мере, на свободной земле, контролируемой турками. Я уверен, что жизнь в Стамбуле намного труднее.

Сеит ответил:

– Знаете, мой дорогой комендант, если я бесполезен турецкому обществу, какая разница, в какой части страны я буду проживать?

Чувства Сеита были хорошо понятны собеседнику. Поскольку комендант больше ничего не мог сделать, он не счел нужным настаивать:

– Я подготовлю вам проездные документы. Вы можете забрать их завтра.

На следующий день удивленному Сеиту вручили с проездными документами конверт. Комендант объяснил:

– Мой дорогой господин, пожалуйста, не теряйте это. Если когда-нибудь наша страна спасется, вы сможете предъявить этот документ, чтобы получить достойное вознаграждение.

Сеит посмотрел на запечатанный конверт и улыбнулся:

– Я никогда не ждал никакой награды, комендант. То, что мне действительно нужно, находится на другом берегу Черного моря.

Он крепко пожал руку коменданту и попрощался с ним.

 

Глава 19

Стамбул

Последние дни 1919 года

Молодая красивая пара сошла с «Анатолийского экспресса», прошла рука об руку по перрону и спустилась по широкой мраморной лестнице огромного помпезного вокзала Хайдарпаша к причалу. Молодая женщина, в соболином пальто, шляпке и с муфтой, выделялась среди местных женщин, закутанных в восточные одеяния. Мужчина в каракулевой меховой шапке сразу бросался в глаза прохожим, носившим фески, тюрбаны или белые чалмы.

Помимо багажа, который тащил за ними носильщик, каждый нес небольшую сумку. Несмотря на завистливые взгляды, которые бросали на них окружающие, они не были богачами. Кроме медалей и часов, полученных Сеитом в подарок от царя Николая II, и бриллиантового кольца, подаренного его деду царем Николаем I, все их богатство состояло из пачки российских рублей, которые они хранили на крайний случай. Люди, выросшие в достатке, всегда имеют респектабельный вид, который даже бедность либо отчаянные обстоятельства не в силах стереть. Молодая пара вышла с вокзала, полная достоинства и уверенности.

Вначале Сеит и Шура думали посетить русское посольство в Пера, но отказались от этой идеи, потому что не знали, на чьей стороне был посол. Они знали, что настроения против красных все еще сильны, особенно в дипломатическом корпусе, однако решили держаться подальше от всего этого.

От вокзала Хайдарпаша, места отправления «Багдадского экспресса» в сторону Святой земли, они сели на маленький паром через Босфор до Сиркеджи, железнодорожной станции в европейской части, конечной станции «Восточного экспресса». Здесь они провели некоторое время, пытаясь решить, что делать. Затем Сеит взял Шуру за руку и остановил первый же проезжавший мимо фаэтон. Сев в него, он спросил возницу:

– Ты знаешь хороший отель поблизости?

Возница никогда не видел столь хорошо одетых людей, хотевших поселиться в этом районе. Мужчины в сопровождении женщин обычно предпочитали Пера. По акценту Сеита он понял, что они не из Стамбула. Он набрался духу и спросил:

– Простите мое любопытство, господин, вы чужестранцы? Сеит не удивился тому, что его приняли за иностранца:

– Да, думаю, нас можно назвать так.

Возница все еще смотрел на него, ожидая продолжения ответа.

– Мы из Крыма.

Возница задумался, что-то вспомнил и повернулся:

– На Таксиме, в Тарлабаши, есть отель «Шериф», в котором много крымчан. Если хотите, я отвезу вас туда.

Сеит был рад услышать о Крыме. Он сказал:

– Да, разумеется. Вези нас туда.

Он повернулся и перевел Шуре разговор. Молодая женщина не видела своего любимого таким радостным уже долгое время. Она была счастлива за него и в то же время немного грустила. Она вспомнила, как три года назад они ехали на тройке снежной ночью.

Фаэтон повез их под падающим снегом через Галатский мост, через Банковский проспект, в Пера.

Отель «Шериф» не был похож на гостиницы, в которых они останавливались раньше, но их встретили так приветливо, что им показалось, будто они приехали в дом к друзьям. Хозяин отвел их в комнату для важных гостей, удивляясь, что женщина в соболях и мужчина в каракуле делают в этом месте. Сеит задал волновавший его вопрос:

– Я слышал, что здесь много крымчан?

– Да, господин, они здесь! Дядя Али и маленький поэт Хасан. Они тоже недавно приехали. Они пошли куда-то утром. Я дам вам знать, когда они вернутся.

Имена ничего не говорили, но Сеит с радостью ждал встречи с людьми из своей родной страны.

В комнате было холодно, но османский изразцовый камин быстро согрел ее. Снаружи шел снег. Шура распахнула тюлевые занавески и прижалась носом к окну. От ее теплого дыхания стекло затуманилось. Она протерла его ладонью и посмотрела наружу. Деревянные дома, выстроившиеся вдоль мостовой с узкими тротуарами, мужчина в феске, выходящий из фаэтона на углу, – все это было таким чужим для нее. С другой стороны, снег везде одинаков. Он посмотрела вверх, на небо. Могли ли эти же облака пролететь над Кисловодском и засыпать снегом ее дом? Мог ли снег, заморозивший Неву, падать из этого облака? Если так, в них летят поцелуи и слова любви от ее мамы и сестры Валентины, аромат Дона, звуки тройки и холод степей. Она почувствовала жар, открыла окно и высунулась. Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох. Даже холод, обжегший ее легкие, и снег, падавший на лицо, не остудили ее жар. По щекам потекли слезы. Когда она вытирала их, сзади подошел Сеит, закрыл окно и крепко обнял ее. Она успокоилась в тепле его рук. Она отдыхала в безопасности его объятий. Они не двигались некоторое время, просто следя за снегом из темноты комнаты. Снег медленно покрывал улицу, тротуары, двери домов и наполовину засыпал их окно. Сеит поцеловал ее в шею и сказал:

– Знаешь, дорогая, я скучал по снегу.

– Я тоже… – вздохнула Шура.

Сеит закрыл глаза, он поцеловал ее вновь, вдыхая ее аромат. – Сеит, с тобой когда-нибудь такое было?

– Что было, дорогая?

Шура пыталась подобрать нужные слова для описания своих чувств. Их было трудно найти.

– Как сейчас… Я не знаю… как если бы часть моего тела и души была где-то далеко…

Сеит задумался:

– Разве не правда, Шурочка, что ты и я будем всегда это чувствовать? Нет лекарства, дорогая моя…

Она знала, что он находится в таком же положении. Сеит потерял даже больше, чем она. Ей надо было сделать его счастливым, вернув его в доброе старое время.

Она дала вельветовой юбке упасть на пол, представив свое роскошное тело разгоряченному, но терпеливо ждущему мужчине. Сеит взял ее на руки и положил на батистовую простыню на постели. Он хотел подарить ей любовь и нежность, в которых сам так нуждался. Так же страстно, как в первый раз, он целовал ее волосы, щеки, губы, шею, грудь. Затем его губы спустились вниз. Шура вздрагивала от горячих прикосновений его губ к своей коже. Она хотела его. Она прижала его голову к своему лицу. Дрова, трещавшие в османском камине, языки пламени, танцевавшие в нем, вышитые белые льняные занавеси, латунная кровать – все было как в восточной сказке.

Следующие несколько дней они провели, изучая свое новое окружение и следя за новостями в стране. Они встретились с другими крымчанами, жившими в отеле, – Али и Хасаном. Хасан был юношей восемнадцати лет, до революции учился в Москве. В марте 1918 года он отказался принять участие в демонстрации, и его лучший друг донес на него красным. Этого было достаточно, чтобы за его голову назначили награду. Его единственным родным человеком был дядя Али, веселый и общительный мужчина лет сорока пяти, который раньше служил дворецким в большом особняке в Баку. Дядя Али и племянник Хасан бежали вместе. В гостинице Али так и называли – дядя.

До Рождества было рукой подать. Шуре хотелось свечей, молитв, наряженную ель и сочельник в церкви. Но она даже не знала, есть ли в Стамбуле русская православная церковь. Сеит поспрашивал знающих людей. Ближайшие храмы к их отелю были в Пера и в Пангалты. Сеит сказал, что она может сходить туда и помолиться от чистого сердца.

Ночью, когда Сеит случайно открыл глаза, он увидел, что Шура стоит на коленях. Она была абсолютно неподвижна, словно находилась в трансе. Он долго следил за ней, ему хотелось знать, о чем она молит Бога. Молилась ли она и за него тоже? Услышит ли Бог ее молитвы? Как долго продлится их единство? Из своего жизненного опыта он знал, что ни здоровье, ни любовь, ни единение не могут длиться вечно.

Наконец Шура перекрестилась, встала и пошла к постели. Она выглядела умиротворенной. Когда она увидела, что Сеит следит за ней, она смутилась. Подойдя к кровати, она стыдливо сказала:

– Я надеюсь, что не смутила тебя.

Сеит притянул ее к себе:

– Разве мы просим Аллаха не об одном и том же?

– Ты думаешь, наши религии поклоняются одному и тому же Богу?

– Конечно, моя дорогая. Любовь едина для всех, и Аллах тоже один и един.

 

Глава 20

Поездка в Бандырму

Война и оккупация принесли безработицу и голод. Русские беженцы в Стамбуле были в отчаянном положении. В незнакомой стране, с чужим языком и странными обычаями, потерявшей богатство аристократии нельзя было рассчитывать на помощь. Собравшиеся в отеле «Шериф» эмигранты нуждались в работе, и Сеит не был исключением. Все, что у него осталось, – это фамильное бриллиантовое кольцо, медали, золотые часы и рубли, зашитые в подушку. Их он решил оставить на крайний случай.

Беженцы ходили на поиски заработка каждое утро, брались за всякую, в основном черную, работу вроде перетаскивания багажа на вокзале Сиркеджи или мытья туалетов в ресторанах и гостиницах и возвращались вечером с несколькими заработанными курушами. До сих пор Сеит вел себя как дворянин и оплачивал гостиничные счета за соотечественников, однако даже он в конце концов пришел к банкротству и отправился за работой.

Однажды вечером, когда группа эмигрантов собралась в холле отеля «Шериф», какой-то пожилой человек стоял у стойки регистрации, а персонал гостиницы приветствовал его. Он был светлокожим, с седой бородой и усами. Портье называл его Хаджи-бей – так называли совершивших паломничество в Мекку. После подобающих приветствий они с Сеитом заговорили. Подошли и другие беженцы. Из разговора стало ясно, что важный турок был владельцем фермы «Ибрагим-бей» в Бандырме и часто посещал Стамбул для продажи урожая. Несмотря на войну, казалось, его дела идут вполне успешно. Единственное, что его беспокоило, как он сказал, так это какие-то непрерывные боли.

Дядя Али, всегда искавший возможность заработать, решил помочь:

– Хаджи-бей, если вы доверитесь нам, вы будете здоровы к утру. Вы будете чувствовать себя лучше, чем когда-либо.

Хаджи поднял голову, его глаза сверкнули надеждой. Он сказал:

– Если вы вылечите меня, можете просить у меня все.

– Я не попрошу много, Хаджи-бей. О чем мне просить? – продолжал Али. – Просто дайте мне денег и, пока я сбегаю купить кое-что, прикажите хорошо натопить ваш номер и согреть шерстяное белье. Я вернусь во мгновение ока.

Человек дал ему деньги, Али убежал и вернулся со всевозможной провизией – хлебом, сыром, сосисками и ракы, местной анисовой водкой, которая становилась молочно-белой при добавлении в нее воды. Он также купил спирт и специи. Раздав еду друзьям, он налил спирт в чайник, энергично размешал его с горчицей и камфорой и отнес смесь в номер старика. Сеит и Шура смеялись до слез.

Хаджи был напоен горячей пахучей микстурой, промассирован кулаками Али, одет в свое теплое белье и уложен под шерстяное одеяло. Его тело пылало, когда он погрузился в глубокий сон.

Али спустился в хорошем настроении, потирая руки, и сказал:

– Думаю, я заслужил стакан ракы.

Хаджи спал до середины следующего дня. Когда он проснулся, он объявил, что за всю жизнь никогда так хорошо не спал и не чувствовал себя так хорошо. Каждый потраченный им куруш стоил того. Ему понравились эти люди из России. Когда спустя два дня он собирался уезжать, он пришел к Сеиту, как к главному, и сделал ему предложение:

– Сеит-бей, простите, если выскажусь дерзко, но я вижу, что вы здесь в большом затруднении. Если вы приедете ко мне в Бандырму, я могу предложить вам работу на ферме. Я не могу платить вам зарплату, но у вас будет место, где остановиться, вас будут кормить, и, если дела пойдут хорошо, вы сможете заработать несколько курушей на стороне. Пожалуйста, не поймите меня неправильно. Не думайте, что я унижаю вас, но вы сами знаете, положение тяжелое.

Торговаться не было смысла. Получить крышу над головой и стол было уже хорошо. Они собрались и последовали за Хаджи: Сеит, Шура, дядя Али, маленький поэт Хасан – все вместе.

Дорога до Бандырмы заняла два дня. Их поселили в раздельных комнатах, а не в общем помещении, потому что Хаджи счел, что они заслуживают почтительного отношения. Этой ночью они поужинали за столом с Хаджи и тут же удалились.

Пол, диваны и стены сельского дома были покрыты коврами-килимами. Оказавшись в своей комнате, Сеит и Шура улыбнулись друг другу. Куда судьба их занесла? Единственное утешение – они были вместе. Комната была холодной и сырой, в мангале едва тлели угли, открытого огня не хватало, чтобы достаточно согреть комнату. Шура дрожала от холода и волнения. Сеит обнял ее. Он вспомнил ночь, которую они провели перед гудящим огнем, с бокалами шампанского, после сказочного представления в Мариинском театре, со своими лучшими друзьями, Джелилем и Татьяной.

– Знаешь, дорогая, – сказал Сеит, – я так скучаю по Чайковскому.

Она улыбнулась:

– С чего ты вспомнил об этом?

Ее глаза засияли, она больше не выглядела расстроенной. Сеит ласково посмотрел на нее. В тот момент, когда он заговорил, снаружи послышался шум. Они услышали выстрелы. Сеит бросился к окну. У ворот гарцевало около двадцати всадников, стрелявших в воздух. Хаджи выбежал с лампой в руке и приветствовал спешившегося командира. Он пожал ему руку, одновременно кланяясь. Шура спросила:

– Ради бога, Сеит, что случилось?

– Скоро поймем. Не выходи из комнаты. Запри за мной дверь.

В коридоре Сеит встретил остальных. Все были взволнованы. Они стояли в растерянности у лестницы, и тут появился задыхающийся Хаджи:

– Пожалуйста, все молчите, чтобы они не поняли, кто вы. Что-то во всем этом было подозрительное.

– Кто эти люди, Хаджи-бей, чего они хотят от вас?

– Пожалуйста, не говорите ни слова, Сеит-бей, просто улыбайтесь. Это разбойники из банды Черного Али. Мы сейчас будем кормить и поить их. С ними надо обходиться как с гостями. Нельзя их злить – они безжалостные люди. Помогите мне накрыть столы. Они должны думать, что вы из прислуги.

Беженцам не оставалось ничего другого. Не говоря ни слова, они сновали по дому под видом слуг. Несмотря на холод, столы были расставлены во дворе. Баранов насадили на огромные вертелы и поставили жариться над ямами с пылавшими дровами и углем. Анисовая водка – ракы – текла рекой. Маленький поэт Хасан был так напуган, что нашел себе дело на кухне и вовсе не показывался. Сеит, Али, Юсуф и Мехмет прислуживали разбойникам, мыли грязную посуду и разливали им ракы. Уже почти рассвело, когда люди Черного Али покинули ферму. Бандиты съели и выпили всю еду и ракы, которую смогли найти, набив мешки оставшейся провизией. После их отъезда никто не мог спать от волнения. Когда муэдзин позвал к утренней молитве, все занялись повседневными делами, так и не сомкнув глаз.

Следующей ночью их вновь разбудили выстрелы и ржание лошадей.

На этот раз пожаловала банда Черкеса Этхема, бандита с Кавказа. После перестрелки с другими негодяями, видимо, преподав им урок, эти голодранцы приехали сюда наесться и напиться. Хаджи-бей и его люди повторили представление прошлой ночи: бараны жарились, столы накрывались, ракы лилась рекой. Люди ели прямо руками, чавкая и вытирая рты ладонями. Глядя на них, Сеит чувствовал, что закипает. Их разговоры были отвратительны, их шутки, их ругань была так же гадка, как их смех. Прошла еще одна бессонная ночь. С рассветом дядя Али и Сеит приступили к своей работе на конюшне.

Али считал работу на конюшне ужасной. Для Сеита же это было лучшее из возможного, он любил лошадей и хорошо их понимал. Чистить их ему было совсем не трудно. Он вспоминал, как ухаживал на конюшне царских гвардейцев за своим любимым Чорапом. Воспоминания делали его работу легче. Внезапно Али издал дикий крик. Сеит подбежал к нему и нашел его в оцепенении, в ужасе смотрящим в стойло, с широко открытыми глазами. Сеит увидел кровь на его вилах и понял, что Али неожиданно воткнул их в кого-то. Он схватил Али за руку и заглянул в стойло.

Теперь была очередь Сеита вскрикнуть. Он покрылся холодным потом. Отрезанная человеческая голова смотрела на них из стойла. Сеит осмотрелся в поисках тела несчастной жертвы, но не нашел его. Лицо не напоминало никого, кого они видели на ферме.

Убийство было совершено недавно, раны выглядели свежими. Он вытащил едва державшегося на ногах Али из конюшни:

– Может быть, они привезли беднягу с собой. Может быть, это один из них.

Голос Али был еле слышим.

– Что нам теперь делать, Сеит-бей?

Он непрерывно повторял одно и то же. Сеит успокаивал его:

– Али, ты этого не видел, мы ничего не видели, хорошо? Мы ничего не знаем. Мы ничего никому не скажем, даже нашим. Иначе может случиться страшное. Мы даже не сможем убежать отсюда. А теперь соберись, пойдем работать в следующее стойло. Запомни, мы сюда не заходили. Я что-нибудь придумаю.

Весь день Сеит думал, как им убежать с фермы. Он не хотел говорить с Хаджи, потому что не верил этому человеку. Хозяин мог выдать их преступникам, чтобы спасти собственную задницу. Может быть, он и сам бандит. Если они скажут ему, что хотят вернуться в Стамбул, чем они это объяснят? Лучше ни с кем не говорить. Когда Сеит мыл лошадей, он увидел маленького Хасана, грузившего что-то на телегу. Он подошел:

– Привет, Хасан, что делаешь?

– Гружу картошку и чеснок, чтобы отправить к причалу.

Сеит осмотрелся, затем заговорил с Хасаном:

– Я прошу тебя сделать кое-что для меня, но так, чтобы только ты и я знали об этом.

Юноша был счастлив, что Сеит ему доверяет.

– Конечно, господин Сеит, ваши желания – приказ для меня.

– Ты припрячешь несколько мешков и продашь их на рынке, а выручку принесешь мне, – сказал Сеит.

Маленький Хасан подумал, что Сеит просит его воровать. Парень выглядел растерянным.

– Ты сделаешь это ради нашей группы. У меня самого нет возможности покинуть ферму, вот почему я прошу тебя сделать это. Будь осторожен, однако не попадись.

– А они не догадаются?

Сеит хлопнул его по плечу:

– Когда придет время, Аллах Всемогущий защитит нас. Теперь, маленький поэт, доброго пути и удачи!

Он увидел приближавшихся людей и вернулся к своей работе. Вечером Хасан осторожно, чтобы не быть замеченным, пробрался в комнату Сеита и отдал ему деньги. Тот повернулся к вопросительно смотревшей на него Шуре и сказал:

– Дорогая, мы покинем это место, как только сможем. У нас есть кое-какие деньги. Надо только забрать наши паспорта у Хаджи.

Сеит продолжил:

– Я знаю, где спрятаны паспорта. Я попробую забрать их, как только все заснут. Убежим сразу после этого.

– Что, если все пойдет не по плану?

Сеит погладил ее по щеке.

Сеит приказал беженцам явиться к сеновалу ровно в полночь. Когда на его золотых часах было одиннадцать, он выскользнул из комнаты. Хаджи должен спать, подумал он. После вечерней молитвы тот обычно уходил к себе в комнату. Сеит приложил ухо к двери. Не было слышно ничего, кроме храпа старика. Сеит рассердился, когда деревянные ступеньки заскрипели. Днем они были такими тихими, а сейчас скрипели. Он решил не пользоваться лестницей. Оседлав перила, он соскользнул вниз, улыбаясь про себя от детской выходки.

В кабинете Хаджи он направился прямо к османскому шкафу, встроенному в стену: туда, как он видел, Хаджи положил их паспорта на хранение. Шкаф был заперт. Хорошо было бы иметь ключ, но сейчас было неважно, останется замок целым или нет. Искать их начнут только утром. Он вытащил свой охотничий нож и воткнул в замок. Тот легко поддался. Найти документы не заняло много времени. Когда он вышел из кабинета, Шура ожидала его в темноте коридора. Она последовала за ним. Они покинули дом через заднюю дверь.

Десять дней спустя все беженцы вернулись в Стамбул к дверям отеля «Шериф» в Тепебаши.

 

Глава 21

Новая жизнь

1920

Несколько дней спустя Шура и Сеит нашли работу в прачечной грека Кириоса Константинидиса, на улице Кальонджу Кулук в районе Пера. Шура гладила белье, а Сеит разносил заказы. Конечно, не самая хорошая работа, но это было лучшее, что они могли найти. «Нищим выбирать не приходится», – вздохнул Сеит. Услугами их прачечной пользовалось большинство ресторанов, клубов, гостиниц и богатых домов Пера.

Сеит ходил на работу в костюме, жилете, галстуке, и люди относились к нему с большим уважением. Дамы с особенным нетерпением дожидались, когда этот красивый голубоглазый джентльмен принесет к их дверям чистое белье. Благодаря знанию французского и немецкого языков он не имел проблем в общении с европейскими женщинами, проживавшими в этом районе. Хотя Сеит нуждался в каждом куруше, он был слишком горд, чтобы принимать чаевые, и ненавидел, когда клиенты совали деньги ему в карман. Довольно быстро его деловой костюм и хорошие манеры отучили людей от этого.

Шура сильно отличалась от греческих девушек, работавших в гладильной, которым палец в рот не клади. Но ничего не поделаешь – ей приходилось проводить большую часть дня в обществе пухлых болтливых товарок в батистовых блузах, расстегнутых так, что почти полностью обнажалась грудь этих крикливых дам. Она работала тихо и старательно. Часто она вспоминала белую скатерть, уложенную матерью на обеденный стол в их кисловодском доме, свою сестру Валентину, игравшую на пианино, гостей, разъезжавшихся на санях под звон бубенчиков. Все эти воспоминания клубились, как пар из утюга. Она не стремилась разговаривать с коллегами по работе. Вопросы, которые греческие девушки задавали ей на невообразимо плохом французском, обычно оставались без ответа. Весь день она работала за гладильной доской и ждала возвращения Сеита. Посреди окружавшей ее толпы она чувствовала себя в одиночестве.

В благодарность за услуги русских дворян, работу которых у себя Кириос Константинидис считал честью, хозяин выделял русских среди других работников, позволив им жить в комнате, которая была на верхнем этаже его прачечной. После работы, после того как прачечная закрывалась и остальные расходились, они возвращались в свой собственный маленький мирок. Как только они оставались одни, сердца начинали биться быстрее, их мысли, души, тела возвращались к жизни. Поскольку жилье хозяин предоставил им бесплатно, то они теперь могли иногда позволить себе сходить куда-нибудь поужинать. Даже в самые трудные дни хороший ужин с вином и музыкой был для них жизненной необходимостью. В некоторые вечера Сеит мог принести из русского ресторана Волкова еды и открыть бутылку водки, чтобы побаловать себя. Когда подходило время объятий, они непременно заговаривали о старых добрых днях. Сеит погружался в свои детские воспоминания. Она слушала его с улыбкой, с теплым понимающим взглядом, гладя его по волосам. Они наслаждались жизнью в тепле любви без споров и ссор. Несмотря на все трудности, которые приходилось выносить, Шура никогда не жаловалась. Она терпеливо поддерживала своего мужчину во всех вопросах. Ее мягкая природа никогда не менялась. Она слушала рассказы Сеита и тихо лежала, когда он умолкал. Они стали понимать друг друга еще лучше. Шура любила Сеита любовью, сравнимой с преклонением. Она была очень хорошим слушателем. Он открывал ей каждую мелочь, каждую деталь своей жизни. Они вместе наслаждались ностальгическими беседами. Они оба были счастливы жить и делить друг с другом воспоминания о старых добрых временах. После таких путешествий в прошлое они обычно с трудом возвращались в настоящее.

Рубли, которые Сеит зашил в подушку, оставались неприкосновенными, хранясь для таких важных проектов, как переезд в Америку или возвращение в Россию. Именно поэтому даже в минуты крайней нужды они не использовали свой «золотой запас».

Сеит переговорил с некоторыми ресторанами в Тепебаши и начал производить самодельную желтую водку. Он кипятил воду в большом чайнике, добавлял к ней чистый спирт, лимон, шкурки мандарина или апельсина, давал настояться несколько недель, затем фильтровал через уголь, добавлял немного сахара, гвоздики, глицерина и разливал по бутылкам, оставляя в каждой несколько кусочков цитруса и гвоздики. Такую водку надо было подавать холодной. Ее с охотой брали бары и рестораны. Этой деятельностью он занимался без ведома Кириоса Константинидиса – приходилось соблюдать конспирацию. Сеит сберегал каждую лиру, которую зарабатывал на желтой водке. Иногда он доставал заработанные деньги из секретного тайника и гордо пересчитывал их, перед тем как положить обратно. Не раз он думал, что одна ночная гулянка в Санкт-Петербурге прежде иногда обходилась ему дороже, чем весь нынешний заработок за несколько месяцев. Его мечта однажды потратить все эти лиры и рубли в Санкт-Петербурге перевешивала желание уехать в Соединенные Штаты Америки.

В это время в России бушевала Гражданская война. Генерал Петр Николаевич Врангель, который жил до апреля в Стамбуле, был приглашен обратно в Крым, чтобы принять командование над добровольческой Белой армией, заменить генерала Деникина и бороться с красными. Он с удовольствием принял предложение, реорганизовал и возглавил армию, одержав несколько побед. Он остановил продвижение красных и на некоторых фронтах даже вынудил их отступить.

Сеит и Шура с большим воодушевлением следили за новостями, узнавая их из газет и от новоприбывших. Они обменивались планами, что будут делать в том случае, если когда-нибудь им посчастливится вернуться. Они испытывали душевный подъем от этой мысли. Сеит часто говорил:

– Как только я сойду с корабля, я побегу целовать руку отцу. Затем отвезу тебя в Кисловодск.

Шура прижималась к нему:

– Это будет замечательно, я так соскучилась по своей семье.

Увы, дела на фронте были далеки от того, чтобы их мечты исполнились. Большевики заключили мирный договор с Польшей, в результате чего бросили все свои силы на юг. Последние отчаянные попытки отбить натиск красных провалились, и 15 ноября 1920 года Севастополь пал. Для Белой армии и ее сторонников, пытавшихся избежать ужасной участи, уход стал неизбежным. Врангель использовал все возможные плавучие средства.

Суда, перевозившие Белую армию Врангеля, прибыли к Босфору через пару дней после ухода из Крыма. Они доставили самую разношерстную толпу, когда-либо иммигрировавшую в Турцию: солдат, генералов, кучеров, графов, графинь, баронов, баронесс, артистов балета, музыкантов, художников, докторов, инженеров, проституток, русских, татар, кавказцев, казаков. Эти люди наводнили Пера.

С последним прибывшим в Стамбул судном надежды Сеита и Шуры на возвращение окончательно рухнули. Началась новая эра. Не проходило и дня, чтобы они не встретили белоэмигрантов. Несмотря на различия в культурном и социальном уровне, судьба объединила всех. Сеит и Шура разговаривали с соотечественниками, пытаясь узнать новости о тех, кого они там оставили.

Шура теперь служила кассиром в русской аптеке Зеземского на площади Таксим. Это место было биржей новостей для русских, приезжавших в Пера. Сюда люди приходили узнать о своих потерявшихся родственниках. Некоторые покинули дом, не успев предупредить об этом семью, другие потеряли друг друга, пытаясь взобраться на корабль.

Шура и Сеит считали себя везучими. Новые жители Пера, вне зависимости от чинов и званий, метались в поисках любой работы – и редко находили ее.

Однажды хозяин попросил Сеита поговорить с двумя девушками, пришедшими в прачечную. Они назвали себя генеральскими дочерьми, однако Сеит сразу понял – единственным их занятием было блуждание по улицам в поисках клиента. Приняв во внимание, что девушки явно понравились Кириосу Константинидису, Сеит прикинулся простачком – и «жрицы любви» стали прачками.

Со временем Сеит и Шура нашли людей своего круга. Сеит встретил Манола, сослуживца по фронту. Манол воевал в армии генерала Врангеля и с трудом попал на последний корабль, покидавший Крым, на котором встретил красивого высокого молодого человека по имени Искендер Бейзаде, сына богатого турецкого землевладельца из Баку. Сеит пригласил новых беженцев в гости в свою комнату над прачечной.

Шура накрыла стол едой из ресторана Волкова. Разлили по стаканам водку. Сеит встал и поднял тост за гостей:

– За ваше здоровье!

Шура подняла стакан, не вставая с места, и повторила за ним со слезами на глазах:

– За ваше здоровье!

Одним глотком они опустошили стаканы и наполнили их вновь. На столе были русские блюда: пирожки, винегрет, копченая рыба и жареная утка. Гостей Сеита уже давно так не потчевали. Была их очередь встать с тостом. Затем подняли тост за царя, за Стамбул, затем опять за гостей и вновь за хозяев, пока не кончилась бутылка. Они откупорили другую. Когда Манол и Искендер начали рассказывать о делах в России, ужин невольно прервался. Сеит спросил про Крым.

– Когда мы отступали, все полыхало, Сеит. Боже, спаси тех, кто остался!

Остальные мужчины отозвались на молитву Манола:

– Аминь!

Шура перекрестилась. Сеит обнял ее и поцеловал в голову. Их религии различались, но их молитвы, как и их мечты, были об одном и том же.

– А что насчет Кисловодска? Что там происходит? – спросил Сеит Искендера.

– То же самое. Дома конфискованы. Благородные и богатые или убиты, или увезены в неизвестном направлении. Очень мало тех, кому удалось бежать всей семьей.

Шура заплакала, закрыв лицо руками. Искендер продолжал:

– Большевики собрали детей, оставшихся без родителей. Бог знает, куда они отвезли их. Похоже, они сделали то же самое в Крыму. Должно быть, они отвезли их в лагеря для перевоспитания. Теперь их воспитают и вырастят как большевиков.

Он утер слезы тыльной стороной ладони и опустошил свой стакан. Наполняя его снова, он сказал:

– Моему сыну… сейчас должно быть четыре… кто знает?

За столом царили тишина и слезы. Сеит покрепче обнял Шуру. Затем четверо молодых людей запели песню донских казаков о степях и вольной воле, плача о своей потерянной стране на втором этаже прачечной в Бейоглу.

Уже почти рассвело, когда Сеит и Шура проводили гостей. Закрыв дверь, они обнялись. Некоторое время они стояли так, безмолвно принося друг другу соболезнования за потери, которые они понесли. Им не надо было говорить. Они слишком хорошо понимали друг друга. Наконец Шура вытерла слезы:

– Мне так жаль, дорогой, что я не смогла удержаться.

– Поплачь, моя красавица, тебе станет легче.

 

Глава 22

Первые трещины в их любви

Союзники, оккупировавшие Стамбул, относились к белоэмигрантам довольно мягко. Несмотря на это, суда, приходившие в порт, задерживались ими в бухте иногда на дни, а иногда на недели из опасения проникновения в город шпионов красных.

На лицах счастливчиков, которые смогли получить паспорта, можно было прочесть муки, страх, ужасные переживания, через которые им довелось пройти. Боль от того, что родную страну пришлось оставить в адском огне и реках крови, терзала их сердца. Они не могли поверить, что выбрались оттуда живыми.

Стамбул сам был в осаде, но приветствовал приезжавших и предлагал им новую жизнь, хотя и непривычную. Беженцы мечтали вернуться в Россию и цеплялись за несбыточную мечту. Надежда на то, что «Когда-нибудь этот день наступит!», придавала им сил и не позволяла растрачивать средства, которые удалось сохранить.

В Бейоглу русский язык был слышен чаще, чем любой другой, даже турецкий. Было практически невозможно прогуляться от Тепебаши до Пера без того, чтобы не столкнуться с белоэмигрантами на каждом шагу. Никогда за свою историю великий город не принимал одновременно столько знати. Белоэмигранты отличались от псевдоевропейского населения города и стали законодателями моды на западный манер.

Был темный ноябрьский вечер. В воздухе пахло снегом. Шура не спеша раскладывала медицинские коробки и пузырьки в аптеке, которую через несколько минут ей предстояло закрыть на ночь. Она повернулась на прозвеневший звонок. От увиденного у нее перехватило дыхание, она лишилась дара речи. Пузырек с лекарством выпал у нее из рук на мраморный пол и разбился. Она даже не посмотрела на него.

– Евгений!

Красивый молодой человек, входивший в дверь, был не кто иной, как сын генерала Африкана Богаевского. Они обнялись. Шура не могла поверить, что ее кузен здесь, в Стамбуле. Она схватила его за руку и повела к креслу.

– Евгений, дорогой мой Евгений! Как же я тебе рада! Садись, садись же и рассказывай мне обо всем!

Она засыпала его вопросами и села рядом с ним в радостном ожидании ответов. Ее волнение не унималось.

– Скажи мне, Евгений, кто приехал с тобой? Моя мама здесь? Моя сестра, тетя Надя, они здесь?

– Мне жаль, милая Шура, твоя мама, к сожалению, не с на ми. Отец настаивал, чтобы она поехала, но ничто не могло заставить ее покинуть Кисловодск.

– А Валентина?

Евгений улыбнулся:

– Милая Шура, мы хотели сделать тебе сюрприз, но, раз ты так волнуешься, я должен рассказать тебе все с самого начала.

Он посмотрел на часы и спросил:

– Во сколько ты уходишь с работы?

– Я закрываю через десять минут, Евгений.

– Тогда я подожду тебя, и мы уйдем вместе.

– Куда мы пойдем?

– Шура, пожалуйста, не паникуй, постарайся насладиться сюрпризом.

Она собиралась, думая о том, когда увидит родственников и друзей. Она отложила несколько дел на следующее утро, настроение у нее было приподнятое, но напряженное.

Ровно в семь часов Шура заперла дверь аптеки и закрыла оконные ставни. Она взяла Евгения под руку. Снег, давно скапливавшийся в облаках, наконец начал падать. Шура глубоко вздохнула, посмотрела на небо и тихо помолилась. Молодой кузен вел ее в сторону Тарлабаши.

* * *

У Сеита были хорошие новости для Шуры. Господин Константинидис только что сказал, что собирается продать прачечную Сеиту, если тот сможет найти достаточно денег для этой сделки. Он, по-видимому, собирался переехать в Грецию.

Предложение было заманчивым. Сеит понимал, что прачечная сможет обеспечить ему доход, достаточный для комфортабельной жизни. Вероятно, она окупит вложения за очень короткое время. Стать хозяином, вместо того чтобы таскать белье от двери к двери, – что может быть лучше!

Сеит не мог дождаться, когда Шура вернется домой. Он хотел видеть ее прямо сейчас. Он отложил свою книгу с хозяйственными записями, запер ящики стола и выбежал встретить ее. Когда он выскочил на улицу, морозный ветер, предвестник зимы, ударил ему в лицо, как хлыст. Он улыбнулся. Ему нравился холод. Он пошел к Тарлабаши, повернул к Таксиму, посмотрел на часы, затем пошел медленнее. Ему не надо было спешить, потому что Шура никогда не уходила с работы раньше семи, так что у него оставалось еще минут пятнадцать, чтобы дойти туда. Он пропустил конку, предпочитая прогуляться по холодку. Две молодые, элегантные, державшиеся с достоинством русские девушки, про которых он знал, что они служат горничными в Парк-отеле, шли в его сторону. Они узнали его. Он радостно, с чувством поприветствовал их и остановился для вежливой беседы. Прощаясь, он подумал о том, что стал однолюбом, что ему достаточно любви Шуры.

Пересекая площадь Таксим, Сеит заметил, что огни аптеки гаснут один за другим. Он ускорил шаги, затем побежал. Он увидел свою любимую женщину, выходившую из двери. Проезжавший фаэтон помешал ему пересечь улицу, он подождал, пока тот проедет. Начал падать снег. Он поправил шляпу и поднял воротник пальто. И вдруг окаменел.

Вслед за Шурой из аптеки вышел мужчина, подождал, пока она закроет и запрет дверь, закроет ставни. Она взяла его под руку. Они выглядели очень веселыми. Сеит не верил своим глазам. Он следил за ними. Шура положила голову на плечо молодого человека. Они шли в его сторону. Он не знал, что делать. Он подумал преградить им путь, но вместо этого спрятался в подворотне и ждал, пока они не пройдут мимо. Он последовал за ними на расстоянии. Когда они повернули от Пера к Тарлабаши, он не сомневался, что в жизни Шуры появился другой мужчина.

Его мир рухнул. Это было хуже, чем быть брошенным. Он думал, какими тщетными были его мечты о будущем. Женщина, которая была смыслом его жизни, теперь была с другим. По пути назад, к себе, на Кальонджу Кулук, он злился на себя, на Шуру, на судьбу. Он искал виновника, которого мог бы наказать. Шагая под снегом, он думал об этом. Некоторое время он не знал, куда идти, затем решил вернуться в свою комнату. Он не мог выносить людей, ему нужно было одиночество. У входа в прачечную он встретил работавших в ней девушек. Они пожелали ему спокойной ночи и побежали по своим делам, кокетливо хихикая. Сеит захлопнул за собой дверь. Он повесил пальто и шляпу на вешалку. Собираясь подняться наверх, он понял, что не один, и повернулся. Маруська, русская прачка, уже собиралась уходить. Увидев Сеита, она остановилась, прижав правую руку к груди, и воскликнула:

– Ох, ради бога, господин Эминов, вы напугали меня!

Затем она увидела его растерянность и с беспокойством спросила:

– Вам нехорошо? Что с вами?

– Ты можешь идти, Маруся, спасибо тебе.

Женщину это не остановило. Она следовала за ним по лестнице, настаивая:

– Я могу что-нибудь сделать?

В ее голосе слышалось не только сочувствие, но и чувственность. Сеит слишком хорошо знал этот тон. И дорогие проститутки Санкт-Петербурга, и черноглазые цыганские танцовщицы из московских трущоб начинали свою охоту с того же вопроса.

Он повернулся и смерил взглядом женщину. Она была привлекательна.

«Почему бы и нет?» – подумал он. Разве Шура не ушла с другим мужчиной? Разве он не одинок этой ночью? Возможно, это лучший способ подавить отвращение и ненависть, которые он испытывал. Чтобы убедиться в своем предположении, он внимательно посмотрел в глаза Маруськи. Нет, он не ошибся. Женщина была к его услугам, соблазнительно дожидаясь его знака. Он протянул руку. Маруська бросила свою сумочку и пальто прямо у подножия лестницы и бросилась наверх. На ее губах и в ее глазах бродила легкая улыбка, говорившая: «Ты не пожалеешь об этом!» Молодой человек не мог понять, почему он берет эту женщину. Он абсолютно ничего не чувствовал к ней, так что, если бы она сейчас внезапно отказала, его мужская гордость не пострадала бы ни в малейшей степени. Маруська, однако, не имела таких намерений. Она начала раздеваться, приговаривая приглушенным хриплым голосом:

– Ты знаешь, Сеит Эминов, каждый раз, когда ты поднимался по этим ступеням, чтобы лечь в постель со своей Александрой, я мечтала сама оказаться в постели с тобой. Наконец этот день настал. Ведь она не жена тебе! Увидишь, каким счастливым я тебя сделаю.

Сеит был не так уверен. Во-первых, ему не нравилась ее нахальность, к тому же его задело напоминание о его единственной любви. Он открыл бутылку водки и залпом осушил стакан. Положив локти на стол, он смотрел, как раздевается женщина. Она спешила, может быть, по привычке, чтобы не заставлять клиента ждать. Она была беспечна. Она сбросила верхнюю и нижнюю юбки, затем расстегнула блузу. Сеит гадал, почему продажные женщины всегда раздеваются именно так. Может быть, они считают, что мужчин это больше возбуждает. Маруська зажгла свет в изголовье кровати и ждала его. Он не двигался. Она медленно пошла к нему. Ее нагое тело прикрывала только наполовину расстегнутая блуза. Большая часть ее полной груди вылезла наружу. Сеит смотрел на отражение женщины рядом с ним в зеркале шкафа и не чувствовал к ней абсолютно никакого желания. Он ждал, не двигаясь. Женщина не смутилась. Она обвила его руками и начала расстегивать его рубашку, в то же время целуя его в шею и нашептывая нежности на ухо. Сеит в раздражении отстранился от ее поцелуев. Маруська не была влюблена, она просто пыталась заняться любовью с мужчиной, которым восхищалась, так что ничего не могло остановить ее на пути к цели. Зайдя сзади, она обняла его, прижавшись полной грудью к его спине. Она умело расстегнула его рубашку и гладила руками его обнаженную спину.

Он со страхом понял, что вообще не хочет эту женщину. На самом деле он хотел видеть свою женщину, ту, которая делила с ним его дни, эту постель и эту комнату. Его маленькую красавицу Шурочку. Почему она сделала это с ним, почему?

Думая о Шуре, он понял, как сильно тоскует по ней. К несчастью, сейчас она была с другим.

«Разве это не дает мне право быть с другой женщиной?» – подумал он. Маруська была не лучшим выбором. Но если Шура предала его, он сделает то же самое с ней. Он внезапно повернулся и схватил Маруську. Та улыбнулась, довольная тем, что наконец-то возбудила мужчину. Он набросился на нее без всякой прелюдии. Когда женщина увидела выражение лица Сеита, то поняла, что все обстоит не так, как она ожидала. Он просто использовал ее.

Наконец Сеит сел на кровать и зажег сигарету, затем вытянулся на постели, пуская дым. Он ненавидел себя за то, что сделал.

Маруська окончательно поняла, что мужчина не чувствует к ней ничего. Она встала, оделась, уложила волосы перед зеркалом. Она не хотела ничего говорить, но все же повернулась и сказала почти шепотом:

– Ты влюблен, Сеит Эминов, влюблен по уши.

Сеит промолчал. Его мысли были далеко. Женщина пожала плечами и сказала, закрывая дверь:

– Забудь меня.

Сеит слышал стук ее каблуков и ждал, когда дверь закроется. Он хотел, чтобы женщина как можно скорее убралась к черту. Неожиданно внизу он услышал женские голоса.

Шура вошла в дом тихо, открыв своим ключом, чтобы не разбудить Сеита, и проскользнула через дверь в темную прихожую. Она пробиралась в темноте, нащупывая путь руками. Сначала стена, затем дверь, затем перила. Она испугалась, наступив на какую-то сумку. Она остановилась и наклонилась, чтобы ее рассмотреть. Ее глаза уже привыкали к темноте. Она потрогала сумку. Ее глаза широко раскрылись от удивления. У Шуры не оставалось сомнений – с Сеитом была женщина, настолько возбужденная и беспечная, что бросила свою сумочку еще до того, как поднялась по лестнице.

Слезы навернулись ей на глаза… комок встал в горле. Она не знала, что делать. Пойти наверх? Что это решит? Ее появление только опозорит мужчину, которого она любила, и унизит ее саму. Если Сеит водит женщин в то время, когда остается один, ему нет места в ее жизни. Как он мог с ней так поступить? Разве она заслужила это после всего, что они прошли вместе?

Она стояла, окаменев, возле лестницы. Дверь в их комнату открылась. Шура узнала женщину, торопливо спускавшуюся по ступенькам. Маруська была не менее потрясена. Она пыталась сказать что-то и сумела выдавить из себя только одно слово:

– Здравствуйте!

– Здравствуйте! – машинально ответила Шура.

Затем Маруська выхватила свою сумочку из рук ахнувшей Шуры, подняла с полу пальто и убежала.

Шура даже не разозлилась на нее. Она хотела подняться, увидеть Сеита и спросить его обо всем. Может быть, это происходило каждый раз, когда ее не было. Значит, она не единственная женщина в жизни мужчины, которого так любила. Она чувствовала себя несчастной, отвергнутой и одинокой. Она больше не могла сдерживаться. Ее мир перевернулся. Рыдая, она выбежала за дверь.

Сеит услышал стук двери и выглянул в окно. Хлопанье дверью могло значить, что Маруська не собирается возвращаться в прачечную, но он увидел не ту доступную женщину, которая только что покинула его постель. Женщина, бежавшая по улице, была Шурой. Сеит распахнул окно, высунулся и закричал изо всех сил:

– Шура! Шура! Шура-а-а…

Шура остановилась, на мгновение оглянулась, но ее больше ничто не могло остановить. Рыдая, она побежала прочь.

Сеит был убит. Он натянул штаны, сбежал по лестнице, пытаясь надеть рубашку. Он должен догнать ее, остановить ее, чтобы объяснить, как ему стыдно, как она нужна ему. Все случившееся было огромной ошибкой. Он должен догнать и обнять ее. Он выскочил из дома, бросив дверь открытой, и побежал, уверенный, что догонит, но, увы, – Шура уже села на трамвай, направлявшийся к Таксиму. Он уронил руки со сжатыми кулаками. Итак, она исчезла, и он чувствовал, что это к лучшему. Их любовь не была готовой к таким испытаниям. Они оба были оскорблены.

Шура сидела в трамвае, глядя в окно. Она ощущала зияющую пустоту в своей жизни. Она была так счастлива, найдя сразу многих членов своей семьи, но теперь, с потерей Сеита, все это для нее ничего не значило. Она вернулась в аптеку и упала в кресло за стойкой. Она нуждалась в уединении. Снег не прекращался. Площадь Таксим и крыши окрестных домов были покрыты им. Было холодно. Все выглядело пустынным. Аптека была погружена в темноту. Шура смотрела на снег и плакала. Внезапно она вытерла слезы, ее сердце забилось быстрее. Она увидела Сеита, Сеит был на другой стороне улицы. Он шел через улицу. Он подошел. Она вскочила и побежала к двери. Она ждала звонка.

Сеит стоял на тротуаре и смотрел на аптеку. Он был уверен, что Шура внутри, потому что ставни подняты. Она должна была его видеть. Если бы она хотела, она бы появилась в окне. Но разве она прошлым вечером не ушла с работы с другим человеком рука об руку?

Внезапно он почувствовал стыд за то, что пришел. После краткого колебания он повернулся, чтобы перейти улицу назад по собственному следу.

Шура ждала звонка. Не дождавшись, она отперла дверь, Сеит быстро удалялся. Ее произнесенные шепотом слова утонули в слезах:

– Сеит…

 

Глава 23

Судьба испытывает влюбленных

Разбитые сердца Сеита и Шуры тосковали. Несмотря на произошедшее, Сеит хотел прийти в аптеку перед ее закрытием и поговорить по душам. Если Шура предпочла другого, он хотел услышать это от нее самой. Он весь день нервничал. К счастью, Маруська догадалась не показываться на работе. Сеиту была ненавистна сама мысль столкнуться с этой женщиной.

Шура постоянно делала ошибки на счетах. В лаборатории она уронила и разбила бутыль. Вчерашний день должен был стать лучшим за последние два года, а вместо этого ее глаза были красны, а лицо усталым. Когда прошлым вечером кузен Евгений отвел ее на Тарлабаши, она встретила там своих давно потерянных родственников, в нетерпении ожидавших ее. Сестра Валентина, дядя Африкан Богаевский, тетя Надя, брат Евгения Борис – все были здесь и встретили ее со смехом и слезами. Во время затянувшегося ужина родные делились воспоминаниями. Шуре казалось чудом, что они вообще спаслись, а встреча с ними в Стамбуле была чудом еще большим.

Белоэмигрантов, сумевших выбраться из Крыма, уже насчитывалось более двухсот тысяч. Многих направили в Гелиболу, на остров Лемнос и на Балканы. То, что Шура нашла своих родных в этом потоке людей, в самом деле было немыслимой удачей, но судьба не позволила ей насладиться счастьем. Она потеряла Сеита. Вытирая слезы, она думала, что все еще можно объяснить. Если Сеит пресытился ей, он должен сказать ей это в лицо. Она решила пойти на Кальонджу Кулук после работы и поговорить с ним.

Вечером, уже собираясь бежать к Сеиту, на пороге аптеки Шура увидела своих кузенов Евгения и Бориса. Ей ничего не оставалось делать, кроме как воскликнуть:

– Дорогой Евгений, дорогой Борис, как я рада видеть вас обоих!

Кузены радостно поцеловали ее.

– Мы пришли за тобой, Шура. Мы идем в магазин за рождественской елкой и подумали, что ты к нам присоединишься.

– Мне нельзя уходить еще полчаса, может, пойдете сами? – с надежой спросила Шура. – Мы встретимся позже дома.

Господин Зеземский, фармацевт, услышал разговор. Весь день девушка была чем-то расстроена. Он подумал, что лучше отпустить ее.

– Александра, вы можете идти с друзьями. Я справлюсь. Ну же, чего вы ждете?

Он игриво подмигнул и сказал:

– Ах, молодость!

Шура представила братьев:

– Господин Зеземский, это мои кузены Борис и Евгений Богаевские. Мы только вчера нашли друг друга.

Зеземский поднял брови:

– Невероятно! Я поздравляю вас!

Шура решила отложить встречу с Сеитом. Кузены увлекли ее за собой. Когда двадцать минут спустя Сеит появился в аптеке, в ней было два покупателя-левантийца и помощник фармацевта. Он решил дождаться, пока покупатели уйдут. Молодой помощник записал что-то в книгу, поправил пенсне на носу, посмотрел на Сеита и поинтересовался:

– Я могу что-то для вас сделать?

– Я ищу госпожу Александру Верженскую. Она сегодня приходила на работу?

– Да, приходила, но ушла несколько минут назад.

– Вы знаете, куда она пошла?

– Увы, нет!

Сеит поблагодарил юношу. Он проклинал себя за то, что бежал за Шурой, и за то, что не наслаждался любовью Маруськи прошлой ночью. Ему пришлось смириться с тем, что Шура покинула его жизнь по своей воле. Конечно, это было нелегко. Это значило уничтожить всю его жизнь до этой минуты. Он вспомнил момент, когда нашел ее на борту судна, покинувшего берега Алушты. Как полна любовью была жизнь, как сбылись все его мечты. Юная девушка решилась отправиться в это приключение с человеком, которого полюбила. Ну и что случилось с этой любовью? Ночь за ночью Сеит мучился этим вопросом, не смыкая глаз.

Шура, жившая теперь вместе с родными, оказываясь в постели, тихо плакала. Ей хотелось вернуться в прошлое, чтобы прожить свою жизнь вновь: ту ночь, когда она встретила Сеита в Москве, и ту ночь в Большом, когда она взяла его за руку, и тот день в доме Татьяны, где они впервые занялись любовью. В такие моменты она чувствовала, как губы пересыхают и жар распространяется по телу. Разве не была их встреча в новороссийской гостинице самым невероятным подарком судьбы? Да, оглядываясь на прошлое, она хотела пережить снова и снова каждую минуту с ним.

Жизнь Сеита была разрушена. В этих обстоятельствах ему пришлось пересмотреть предложение господина Константинидиса. После долгих размышлений он решил, что может вложить часть своих рублей в дело – но только часть. Если он в конце концов решит обосноваться в Париже или в Америке, нет смысла привязывать крупную сумму к местному бизнесу.

Наконец наступило Рождество. Девушек из прачечной отпустили с обеда. В дверь постучали. Сеит выглянул и пришел в восторг, увидев Шуру. Он бросился открывать. Ему хотелось выглядеть хладнокровным, он был уверен, что виноват не только он. Они оба совершили ошибку в равной мере. Лицо Шуры было сосредоточенным. Руки в муфте, в меховой шляпе, она выглядела словно дама с петербургской открытки. В ее больших голубых глазах читались боль и страдание. В дверях они застыли, глядя друг на друга, с трудом сдерживаясь, чтобы не броситься в объятия, но у каждого были свои причины не делать этого. Сеит отступил и с приглашающим жестом сказал:

– Входи. Почему ты не открыла дверь своим ключом?

У Шуры дрогнули губы. По пути сюда она обещала себе не плакать. Она ответила:

– В последний раз, когда я открыла дверь своим ключом, я очень пожалела об этом, так что не думаю, что когда-либо использую его снова.

Она достала ключ из сумочки и положила на стол. Она подошла к лестнице и, стараясь говорить таким же ровным и холодным голосом, сказала:

– Теперь, если позволишь, я заберу свои вещи. Твоим женщинам, конечно, нужно место в шкафу.

Не дожидаясь ответа, она пошла наверх. Сеит последовал за ней. Что случилось с его мягкой теплой возлюбленной? Она, должно быть, хочет другого мужчину так сильно, что не дает Сеиту ни малейшего шанса. Он откинул волосы со лба, скрестил руки и ждал, когда она заговорит. По крайней мере, если они поговорят, изложив друг другу свои обиды, часть проблем может быть решена.

Шура доставала свое белье из ящиков и платья из шкафа, складывала их, действуя, как будто была в комнате одна. Боясь, что единственное слово Сеита может растопить ее, она хранила молчание, но ее нервы сдали, когда она стаскивала свой чемодан со шкафа. Шура все-таки не смогла сдержать слез. Пытаясь скрыть их от Сеита, она подняла крышку. Сколько событий помнит этот чемодан. От Кисловодска в Новороссийск, в Феодосию, в Алушту, в Синоп и, наконец, в Стамбул – столько воспоминаний упаковано в него. Ее взгляд упал на кровать. Она вспомнила все эти ночи. Затем она вспомнила другую женщину, шлюху, представив себе, как та, должно быть, спала в его руках после любви, слушая ласковые слова. Шура не могла остановить слезы.

Сеит больше не мог сдерживаться. Женщина, которую он любил, страдала так же, как он сам. Настало время покончить с этой бессмыслицей. Он подошел к ней. Шура схватила шаль, которую получила, уезжая из Алушты, зарылась в нее лицом, чтобы перестать плакать. Сеит обнял ее задыхающееся от рыданий тело, и дрожь захватила его. Он снова нашел вторую половину своего тела и души. Уткнувшись лицом в ее волосы, он закрыл глаза и прошептал:

– Бог мой! Шурочка моя, что мы сделали друг с другом, что мы сделали?

Шура, не протестуя, положила голову ему на грудь. Вытирая слезы, она сказала:

– Я ничего не сделала тебе, Сеит, ничего.

– Хорошо, Шурочка, все позади, тебе не надо объяснять.

– Ты не понимаешь, Сеит. Я не предавала тебя, это ты предал меня.

Сеит вопросительно посмотрел на нее.

– О нет, Сеит, ради бога, что ты подумал? Я не могла прийти вовремя, потому что мой кузен Евгений Богаевский пришел в аптеку и сказал, что мои родные здесь, в Стамбуле!

Она подняла обе руки, как будто взывая к Богу, и уронила их. Она выглядела усталой. Она села на край кровати, сложила руки на коленях и все рассказала ему. Закончив, она посмотрела в глаза Сеиту. Он поверил каждому ее слову. Он сел рядом с ней и взял за руки:

– Моя маленькая Шурочка, я убежал как безумный, когда увидел тебя выходящей с мужчиной. Но поверь мне, дорогая, за все эти дни и ночи, пока тебя не было, со мной была только одна женщина.

Шура утерла слезы, она вопросительно смотрела на него. – Это была ты, любимая, ты, и только ты одна, поверь мне. Они больше не могли мучить друг друга. Они обнялись.

Чемодан со стуком упал на пол. Это был единственный звук в комнате, кроме их страстного дыхания.

Через некоторое время Сеит мягко поцеловал Шуру, затем медленно встал с кровати, чтобы разжечь огонь. Он добавил несколько поленьев в печку, открыл дверцу, чтобы было видно пламя. Было всего четыре часа пополудни, но зимняя темнота уже наступила. Сняв рубашку и ложась рядом с ней, он прошептал ей на ухо:

– Я так тосковал по тебе, дорогая. Никогда не оставляй меня больше.

Шура тоже думала, что они были в одном шаге от того, чтобы потерять любовь. Она обвила его шею своими руками, притянула к себе и сказала:

– Я тоже скучала по тебе, дорогой, очень сильно.

Спустя несколько часов Шура, все еще находясь в его руках, сделала неловкое движение. Он посмотрел на нее:

– Что случилось, тебе неудобно?

Шура погладила ямочку на его подбородке и улыбнулась:

– Нет, милый…

Она явно хотела что-то сказать. Он настаивал:

– В чем дело?

Шура выпрямилась и села на кровати, подтянула простыню, чтобы прикрыть грудь. Он спросил:

– Тебе холодно?

– О нет!

– Тогда отбрось ее, ты так красива, дай мне смотреть на тебя, пока мы говорим.

Он продолжал, засмеявшись:

– Ты знаешь, я привык, что женщины кажутся красивее, когда я пьян, ты единственная, которая мне нравится, даже когда я трезв.

– Это комплимент?

Сеит поцеловал ее плечо. Затем он положил руку под голову и спросил:

– Что ты хотела мне сказать?

– Сеит… я должна уйти. Нет, не пойми меня неправильно. Моя семья здесь. Дядя Богаевский снял дом на Тарлабаши. Брат тети Нади, дядин адъютант и секретарь, все они в одном доме. Я… я не могу объяснить им, что ты и я живем вместе. Ты должен понять меня, Сеит, я не могу сказать им.

Голос Сеита был тихим и полным боли:

– Что ты сказала им о своем побеге?

– Я сказала правду, более или менее, но я не могу сказать им, что я живу с тобой.

Она видела, что его сердце разбито.

– Поверь мне, Сеит, дело не в тебе. Моя семья не примет мою жизнь с мужчиной без замужества. Пойми, пожалуйста.

Сеит взял ее протянутую руку и поцеловал:

– Я понимаю, конечно, я понимаю.

– Я буду приходить сюда каждый день. Ничего не изменилось, увидишь, поверь мне.

Сеит подумал, что бесполезно настаивать. Какое у него было право отрывать ее от семьи, которую она случайно нашла спустя столько времени. Затем он подумал о собственном решении, которое он принял в Алуште. Он ушел с женщиной, которую любил, разорвал свою связь с отцом и всей семьей, быть может, навсегда. Почему бы Шуре не сделать то же самое? Нужно гнать такие мысли, подумал он. Затем они заговорили о делах. Он рассказал Шуре о прачечной, пока Шура упаковывала свои вещи, чтобы забрать их. Она слушала с радостью.

– Это прекрасная новость, Сеит, великолепная новость!

Затем спросила серьезным тоном:

– Если ты хочешь… я, наверно, тоже могу найти какие-то деньги?

Сеит погладил ее по щеке и добавил:

– Ты очень заботливая, дорогая, но это не нужно. Думаю, я могу потратить часть рублей на это.

– Ты уверен?

– Да, дорогая, уверен.

Он был так счастлив, что даже уход Шуры к дяде не мог испортить настроение. Он поцеловал руки молодой женщины с таким пылом, как будто только что встретил ее.

– Счастливого Рождества, дорогая.

Шура, улыбаясь, провела пальцами по его волосам:

– Спасибо, и тебе счастливого Рождества, любимый.

Это Рождество в Стамбуле было необычным. Белоэмигранты, которые нашли убежище в великом городе, наполнили церкви Святого Пантелеймона, Святого Андрея, Святого Илии. Они собирались на улицах Пера и молились Богу в мерцании свечей, распевая псалмы. Они взывали к Богу. Они молились за свою страну, за свои семьи, за возвращение, за своих любимых, которых они оставили.

Когда все хорошо, мало кто думает о том, чтобы обращаться к Богу. Может быть, кто-то просит о мелочах. Потерявшим все молиться легко – это происходит естественно, потому что они знают, чего они лишились и о чем просить.

В Рождество 1920 года среди всех мольб, взлетающих к Господу Всемогущему из церквей Стамбула, самыми горькими были мольбы Белой России.

 

Глава 24

Память на продажу

В первую неделю 1921 года Шура и Валентина покинули трехэтажный дом Богаевского в Тарлабаши и переехали на съемную квартиру на улице Шашкин Баккал в Бейоглу. Квартира состояла из одной большой комнаты. Они отгородили часть занавесью, чтобы использовать ее как спальню. Другая часть служила одновременно гостиной и столовой. Здесь не было ничего, что они привыкли иметь дома, но это было то, что они могли себе позволить. Они часто видели, как люди, считающие свою принадлежность к аристократии вечным Божьим даром, поиск работы полагали ниже своего достоинства и заканчивали в нищете. Сестры не хотели такого исхода. Они были полны решимости пережить трудности и с помощью провидения справиться с ними.

Шура часто встречалась с Сеитом без ведома Валентины. Они старались не спрашивать друг друга о личных делах.

Константинидис, который дал Сеиту неделю на покупку прачечной, вернулся месяц спустя, и никто не знал, где он был. Он довольно погладил бороду, когда Сеит сказал ему, что принимает предложение. Сеит заплатил российскими рублями, отсчитывая банкноты ему в руку. Грек сложил их в портфель, потряс руку Сеита и ушел в Османский банк.

Когда персонал разошелся, Сеит ждал Шуру. Теперь уже в своей прачечной. Он был взволнован. Наконец-то он нашел свое собственное место. Он сел за свой стол. Когда Шура вошла в контору, то увидела, как удовлетворенно и гордо он улыбается.

– Дорогая моя, мы можем праздновать.

– Сеит, поздравляю!

Они уже собирались подняться наверх, когда проснулся дверной звонок. Они открыли и увидели Константинидиса, лицо которого вовсе не походило на лицо удовлетворенного человека. Он вошел, не дожидаясь приглашения, и поставил портфель на стол. Он упер руки в бока и качал головой:

– Не выходит, Сеит-бей, не выходит.

Он открыл портфель и выложил стопку рублей на стол:

– Мне жаль, Сеит-бей, но банк не принимает рубли.

– Почему?

– Старые рубли выведены из обращения, их обмен запрещен большевиками.

– О чем вы говорите, господин Константинидис? С каких пор российские рубли не ходят?

– Приказ поступил в банк вчера утром. Мне жаль, Сеит-бей, но что я могу поделать? Большевики объявили эти деньги недействительными. Что я могу сделать с деньгами без стоимости?

Сеит упал в кресло. Он сделал глубокий вдох. Шура подошла к нему и положила руку на его плечо, зная, что он совершенно уничтожен. Грек закрыл портфель и сказал:

– Я не знаю, что теперь делать. Боюсь, мне придется искать другого покупателя.

Сеит сделал знак рукой:

– Не торопитесь. Дайте мне подумать.

Грек был рад видеть, что Сеит все еще заинтересован в сделке. Ему было бы трудно найти в Стамбуле человека, готового купить прачечную за наличные.

– О, Сеит-бей. Мы так долго работали вместе. Я хорошо знаю вас. Конечно, подумайте. Я подожду до завтра.

Грек ушел, рассыпаясь в любезностях. Дверной звонок зазвонил снова. Манол и Искендер пришли, чтобы позвать Сеита на обед в ресторане отеля «Пера Палас». После литра водки их печаль превратилась в смех. Сеит рассказывал:

– Подумайте, годами мы хранили все эти деньги в чертовых подушках, мы знали голод, мы знали бедность, и ровно в тот момент, когда они должны были пригодиться, – бах! Что мы хранили все это время?

– Что еще у тебя осталось в подушке, Сеит?

– Что бы ни было, проще это выбросить.

Они смеялись так сильно, что на глаза навернулись слезы. На следующее утро Сеит пошел на Крытый рынок. Он зашел в первую же ювелирную лавку. Ювелир отложил ожерелье, которое полировал, и посмотрел на посетителя:

– Добро пожаловать, уважаемый господин, добро пожаловать.

Мастер видел перед собой всего лишь очередного иностранца, пришедшего продать свои драгоценности. Он указал Сеиту на кресло у прилавка и предложил сесть. Молодой человек не собирался вести долгий разговор. На самом деле он жалел, что оказался здесь. Сеит был неуверен, и ювелир благодаря тонкому многолетнему чутью ощутил это.

– Могу я вам помочь, господин? Пожалуйста, выпейте крепкого кофе.

– Нет, спасибо, не надо кофе.

– Как же, господин! Вы пришли издалека, вы вошли в мою лавку, разве не могу я предложить вам хотя бы чашку?

Он выглянул из лавки и крикнул мальчику через улицу:

– Две чашки кофе сюда!

Затем занял свое место, потирая руки, ожидая, что визитер предложит продать.

Сеит неохотно достал две бархатные коробочки из кармана и протянул их:

– Можете ли вы сказать, сколько дадите мне за это?

Открыв коробочки и положив их на прилавок, ювелир надел очки. За последние месяцы он стал экспертом по царским наградам и гербам. Взвесив серебро и медали, он сказал Сеиту:

– Это хорошие вещи… но… – мастер замялся, – я не знаю, что сказать, уважаемый господин, это ценные вещи, но сейчас трудные времена. Вы знаете, что много лет была война, теперь мы под оккупацией, ни у кого нет денег, чтобы тратить их на такие роскошные вещи. У всех не хватает денег…

У Сеита не было времени слушать эту ерунду, он спросил серьезным тоном:

– Просто скажите мне, сколько вы можете дать.

Человек погладил медали, повернул их одной и другой стороной. Он явно обдумывал, какую цену может назвать.

Как только Сеит услышал цену, он выхватил из рук ювелира медали и сунул их в карман.

– О, господин, не будьте нетерпеливым! Ради вас мы можем немного поднять цену.

Сеиту не понравилось, что этот человек начал говорить о себе во множественном числе, как царственная особа. Ювелир начал раздражать его.

Внутренне он был рад тому, что не получил нужную цену. Он погладил медали, затем вытащил и открыл свои золотые часы и посмотрел время. Раздался тихий звон: было десять часов. Ювелир издал звук восхищения:

– Могу я посмотреть на часы? Какие прекрасные часы. Я за всю жизнь не видел ничего подобного! Это, должно быть, что-то особенное.

Сеит захлопнул крышку часов и покачал ими, прежде чем положить в карман.

– Да… да, это действительно особенная вещь.

Глаза человека приклеились к монограмме и крышке, затейливо украшенной рубинами и бриллиантами.

– Фантастическая работа, просто великолепная.

Увидев, что Сеит собирается уходить, он хлопнул в ладоши, как будто ему пришла в голову хорошая мысль:

– Послушайте, что я скажу, уважаемый господин, я не могу много дать за медали, но, если вы добавите к ним часы, я дам вам двести пятьдесят лир, конечно, только из уважения к вам.

Это были хорошие деньги, учитывая трудные времена, но этого не хватало на нужды Сеита. Он отрицательно покачал головой, поблагодарил человека и вышел из лавки. Ювелир закричал ему вслед:

– Спрашивайте на рынке кого угодно, уважаемый господин, но, поверьте, я дал вам лучшую цену.

Сеит пошел в Бедестан, квартал Крытого рынка, и посетил восемь или десять лавок: ювелирных, золотых, антикварных и ломбардов. Они все как будто сговорились и называли одну и ту же цену. Сеит догадался, что мальчик с кофе также служил гонцом, разносившим информацию. Они все были заодно. У Сеита не было выхода. Наконец, албанский ювелир предложил ему двести семьдесят лир за часы и за две медали. Сеит почувствовал: это лучшее, на что он может рассчитывать.

Господин Константинидис радостно схватил двести семьдесят лир. Остальное будет выплачено его племяннику в Пангалты ежемесячными долями.

– Он знает, как передать мне, – сказал грек, попрощался и ушел.

Тот год стал временем тяжелого труда для Сеита. С одной стороны, он старался выплачивать ежемесячные части задолженности, с другой – пытался поставить дело на ноги. Он надеялся, если все пойдет хорошо, снять хорошую квартиру на одной из улиц поблизости от Пера.

Он не мог проводить с Шурой столько времени, сколько хотел. Ей приходилось сидеть с сестрами и семьей. Сеит встречался с ней иногда в «Парк Отеле», иногда в парке на Таксиме, но ему приходилось скрывать их отношения и держать дистанцию. Нерегулярность встреч развела их по разным кругам общения с друзьями и родственниками.

Сеит встретил Яхью и Мустафу, сыновей его старшего дяди, и Османа, приемного сына его тети, бежавших с армией Врангеля. Мустафа влюбился в одну немку, которая была на том же корабле, который доставил их в Стамбул. Эта девушка немногое рассказывала о своем прошлом, но было ясно, что она оставила в России семью. Они с Мустафой жили вместе и собирались вскоре пожениться.

Осман был женат на дочери тети Сеита. В аду эвакуации он потерял свою жену и ребенка. Весь путь в Стамбул и затем десять дней, пока их держали в Босфоре, он бегал по палубам корабля и каютам, выкрикивая их имена. За прошедшие недели и месяцы он почти потерял надежду и смирился с потерей.

Этих людей соединяло общее происхождение, один язык. Даже когда они собирались за столом, ели, пили, пели и смеялись, раны их сердец продолжали кровоточить. Когда они смеялись, в их глазах блестели слезы. В самые счастливые минуты горе было рядом с ними. Тоска по родной земле обволакивала их, как болезнь.

Стамбул и белая эмиграция понемногу привыкли друг к другу. Трудности еще не закончились, однако на лицах людей появилось спокойствие. Верховный главнокомандующий генерал Мустафа Кемаль-паша вел турецкие войска от победы к победе над оккупационными силами Антанты и Греции. Анатолия была освобождена. В сентябре командующий греческой армией генерал Трикопис сдался в Измире, после того как его силы были почти уничтожены. Остатки греческой армии спас британский флот. Война за независимость была выиграна. 11 октября 1922 года было подписано Мудросское соглашение, и Антанта вернула Стамбул, Босфор, Мраморное море, Дарданеллы, Эдирне и Фракию их законным владельцам.

Из обломков Османской империи возродилась новая Турецкая Республика. Люди, доверившиеся Мустафе Кемалю, были в экстазе. Вся страна радовалась. Теперь, когда военные действия завершились, наступило время для политических преобразований и экономического развития.

Белоэмигранты тоже старались перестроить свои жизни, так как стало ясно, что их возвращение в родную землю маловероятно. Некоторые решили остаться в Стамбуле, в то время как другие собирались эмигрировать в Болгарию, Югославию, Францию, Америку и Канаду. Большинство этих стран имело квоты на беженцев и эмигрантов. Это был долгий и трудный путь, обычно долгое и трудное путешествие, месяцы пути по незнакомым морям на дряхлых судах навстречу неизвестной судьбе.

Те, кто остался в Стамбуле, привыкли к переменам. Было нелегко приспособиться к ежедневно менявшейся ситуации, новым трудностям, новым знакомствам, новым работам, жить сегодняшним днем. Разве не судьба правит жизнью людей? Если исход благоприятен, его зовут удачей, если нет – просто судьбой.

В парке Тепебаши стояла прекрасная ночь. Белоэмигранты собрались на ностальгическую вечеринку. Молодая девушка за пианино была не кто иная, как Валентина. Годами она играла для своей семьи в Кисловодске. Куда бы она ни пошла на званый вечер, везде ее просили поиграть. Она чувствовала на себе взгляды красивых молодых аристократов и краснела. Когда она кланялась, благодаря публику за аплодисменты, или когда ее просили сыграть на бис, она была счастлива. Она помнила вечер, когда играла для своего молодого мужа, двадцатидвухлетнего барона Клодта фон Юргенсбурга. Молодой человек, облокотясь одной рукой на пианино, в другой держал бокал и в свете мерцавших в канделябрах свечей слушал, не отрывая от нее глаз.

Когда Валентина заиграла «Очи черные», ее мысли обратились к родине. Что случилось с их матерью? Уцелел ли Кисловодск? Спасся ли ее муж от большевиков? А другие, ее родственники, друзья, что стало с ними?

Не только у нее были такие мысли. Музыканты и гости пели:

Когда Сеит вошел в ресторан с Манолом, Яхьей, Сергеем и Османом, почти все столики были заняты. Только сев на место, он сразу увидел Шуру, сидевшую за одним из столов рядом со сценой. Его сердце забилось. Извинившись, он встал и пошел к ней. Она делила столик с двумя женщинами и мужчиной. Он приветствовал сидящих, наклонился к Шуре, которая сидела к нему спиной, и почти шепотом сказал:

– Добрый вечер!

Она повернулась с радостным выражением, удивленная, но в то же время смущенная.

– Добрый вечер, Сеит!

Сеит перешел на еще более тихий голос:

– Ты очень красива, и я очень по тебе скучаю.

Хотя остальные за столом не могли это услышать, Шуре стало неловко. Выражение ее глаз изменилось. Сеит подумал, что сделал ошибку. Что это значило?

– Могу я пригласить всех вас за мой столик? Мы можем повеселиться вместе.

– Не думаю, Сеит. Мы собирались уходить. Мне надо на работу завтра очень рано утром.

– Хорошо, дорогая, целую тебя с тоской и ухожу.

– Доброй ночи, дорогой.

Сеит вернулся за свой стол и оглянулся. Он заметил молодого человека в форме, занявшего место рядом с Шурой. Он был потрясен. Он был прав, почувствовав что-то странное в ее голосе. Теперь он видел причину. Манол положил руку ему на плечо и спросил:

– Сеит, с тобой все в порядке?

– Да, я в порядке, в порядке.

Яхья проследил за его взглядом и понял, что происходит. Он хорошо знал Шуру. Несколько раз они все вместе проводили выходные на Принцевых островах под Стамбулом. Он знал историю их любви и об их приключениях. Он понимал, почему Сеит расстроен.

– Давай уйдем, если хочешь, Сеит.

Криво усмехнувшись, Сеит начал наполнять бокалы:

– Невозможно уйти от всего в жизни. Давайте веселиться! На здоровье!

Шура посмотрела в их сторону, и их взгляды встретились. Он поднял свой бокал, внимательно глядя на нее. Шура ответила своим обычным теплым, мягким взглядом, полным любви к нему. Его гнев улетучился.

«Боже мой, как она красива», – подумал он.

Он почувствовал себя лучше. Он подумал было побежать за ней, но незнакомец уже взял ее под руку. Отведя взгляд, Шура ушла в казино парка Тепебаши рука об руку с французским капитаном.

Сеит почувствовал, что его разум и чувства помутились. Их новая жизнь разделяла их. Это было неизбежно. Тогда почему ее глаза были полны любви? Он ругал себя за то, что не встал и не забрал ее. Потом он подумал, что это поставило бы ее в неудобное положение. Если она хотела оставить в своей жизни место для другого мужчины, ничто не должно заставлять ее поступать иначе. Может быть, настало время забыть их русскую жизнь со снегом, бубенчиками, Чайковским и его белокурую, голубоглазую, пахнущую цветами любовь. Может быть, они жили любовью, которой никогда не было.

Сеит провел ночь в мыслях о том, что принесет завтрашний день. Он чувствовал себя больным.

На следующий день была вечеринка у Манола в честь эмиграции каких-то его друзей в Америку. Сеит неохотно шел в дом на Агаджами. Когда Манол открыл, первый человек, которого Сеит увидел, была Шура. Она разговаривала с парочкой русским дам. В углу играл оркестр из пианино, балалайки и гитары. Сеит сжал бокал, который кто-то дал ему в руку, и пошел к ней, здороваясь, улыбаясь, пожимая руки и целуя в щеку разных милых девушек и красивых женщин. Некоторые многозначительно улыбались ему, и он им отвечал улыбкой. Как бы сильно он ни любил самую важную женщину в своей жизни, он не мог заставить себя не обращать внимания на красоту и очарование других. Кто-то из толпы потянул его за руку. Он повернулся.

– Сеит, друг мой, как хорошо увидеть тебя здесь!

Он не мог сдержать улыбки, когда Сергей представил ему как свою невесту женщину явно старше его самого. Сеит уже давно знал Сергея, который до революции служил в царской кавалерии и волею судьбы вместе с тысячами других офицеров оказался в Стамбуле.

Шура наслаждалась разговором со своими друзьями. Она услышала поблизости знакомый сердечный смех. Взволнованная, она повернулась. Внезапно она почувствовала, как будто снова переживает случившееся много лет назад. Она увидела Сеита в окружении нескольких человек, их глаза встретились и взгляды притянулись друг к другу, в точности как у Боринских тогда, зимой, в Москве 1916 года.

«Боже мой!» – воскликнула она про себя. Все было как тогда. Ее кровь закипела, голова закружилась. Она неотрывно смотрела на него своими сияющими голубыми глазами. Сеит смотрел напористо, как будто влюбленный с первого взгляда, Шура – с обожанием, но немного застенчиво. Они не могли оторвать глаз друг от друга. Когда Манол пригласил гостей к столу, они остались наедине, лицом к лицу, безмолвные. В то время как Шура не знала, как объяснить окружающим свое поведение, Сеит не хотел вслух обвинять ее. Так что они не знали, что сказать друг другу, несмотря на прожитые вместе годы.

– Добрый вечер, Александра.

– Добрый вечер, Сеит… ты искал меня здесь?

– Искал? Что ты имеешь в виду? Чего ты хочешь от меня, Шура? Что ты хочешь, чтобы я сделал? Если женщина, которая составляет половину моей жизни, берет и просто так исчезает, что я должен делать и чувствовать?

– Тогда мы можем помириться.

– Что ты имеешь в виду?

– Помнишь тот вечер, в который я ушла из аптеки с Евгением? Теперь ты понимаешь, что я чувствовала после той сцены, с которой столкнулась, вернувшись домой?

– Но, я думал, тот вопрос закрыт. Если бы я знал, где ты была и с кем…

– В этом и проблема, Сеит. Я поступила так именно по этой причине. Мне невыносимо делить тебя. Я хотела, чтобы ты претерпел те же страдания, что и я, но, поверь мне, это не было спланировано. Это просто так получилось.

Сеит прекрасно понимал ее. Считается, что предательство легче всего вылечить предательством. Тогда они будут в расчете. Забавно, что после всех этих лет, когда они были так близки, даже их ошибки были похожи.

– Что теперь будет?

Сеит ждал ответа, но вместо этого молодая женщина посмотрела в окно, вертя бокал в руке. После краткой тишины Сеит услышал ее всхлип. Отставив бокал, он подошел, положил руку ей на плечо и легонько поцеловал в щеку.

– Пожалуйста, не плачь, Шурочка. Все, что я прошу, – это сказать мне, что ты думаешь о нашем будущем. Ты знаешь, я никогда не вынуждал тебя ни к чему.

Шура накрыла его руку своей. Она так сильно скучала по нему.

– Я знаю, Сеит, я знаю.

– Помнишь, что ты мне однажды сказала?

Она повернулась к нему. Она больше не плакала. Она спросила:

– Что?

– Ты сказала, что не жалеешь ни о чем, что делала со мной. Он сжал ее руку:

– Ты все еще думаешь так же?

Шура улыбнулась. Она сжала его руку в ответ. В тот момент, когда их руки соприкоснулись, они оба почувствовали покой, очень хорошо зная, что это значит. Ни один из них и не думал есть, пить или даже танцевать. Их единственным желанием было быть наедине друг с другом. Они ушли от Манола вместе. Спускаясь вниз по лестнице, она посмотрела на его красивый профиль и улыбнулась. Она на самом деле очень любила его.

Когда они сошли с фаэтона на Кальонджу Кулук, оба тонули в волнении ожидания волшебной ночи, которую проведут вместе.

Войдя в дом, Сеит сразу заключил любимую в объятия. Шура оперлась спиной на дверь, бросила сумочку и перчатки на пол и обвила его шею руками, целуя его лицо и ямочку на подбородке. Он в свою очередь целовал ее волосы, ее шею, вдыхая ее свежий аромат и чистоту ее тела, по которым он так тосковал. Затем взял ее на руки и, продолжая смотреть в ее глаза, понес вверх по лестнице.

 

Глава 25

Невеста-ребенок

Хотя Шура была настоящей любовью Сеита, в его жизни со временем появились другие женщины. Когда его Шурочки не было рядом, он легко мог оказаться жертвой прелестницы. Он считал эти похождения несущественными, но тем не менее не мог полностью избавиться от них. С другой стороны, он не был уверен, что Шура со своей стороны не совершает маленьких похождений.

На самом деле они оба чувствовали одно: ревность и раскаяние. Что-то в их жизни определенно пошло не так.

Между их встречами стал проходить месяц. В душе Шура очень хотела, чтобы Сеит проявил твердость и взял ее жизнь в свои руки, но гордость мешала ей сказать об этом, а Сеит уважал выбор женщины, с которой разделил лучшую часть своей жизни. Шура и Сеит были больше, чем просто любовниками, они делили жизнь, они вместе прошли через горе, страдания, голод и холод. Может быть, думал Сеит, она отныне хотела другого существования. Он верил, что она должна быть свободна в выборе. Чувствуя себя неуютно, Сеит искал пути для новой жизни.

Единственное, что улучшилось, – это финансовое положение. Он собирался переехать в роскошные апартаменты на Айналы Чешме, еженедельно выплачивал заработок своим рабочим и при этом еще достаточно много откладывал на будущее. Как раз в тот момент, когда он наливал себе выпить, раздался дверной звонок. Он надеялся, что это Шура, но это был Осман.

– Сеит, собирайся, я увожу тебя.

– Куда?

– На свадьбу.

– Кто женится?

– Ты не знаешь.

– Что мне делать на свадьбе людей, которых я не знаю?

– Они не совсем незнакомы тебе, Сеит. Сводная сестра моей жены выходит замуж в Аксарае. Идем со мной, там тебе будет лучше. Вырвешься хоть на пару часов из своей маленькой России. Выйди за порог, измени что-нибудь. Если тебе там не понравится, всегда можешь вернуться.

Сеиту не хотелось обижать Османа.

– Тогда дай мне побриться, или даже лучше ты иди, а я приеду позже. Напиши мне адрес.

– Обещаешь не бросить меня, Сеит?

– Обещаю. Я приеду. Может быть, немного опоздаю, но приеду.

Он принял ванну, побрился, оделся и зашел в бар отеля «Пера Палас», чтобы выпить. Сергей и Манол уже выпивали там. Он присоединился к ним, затем взял экипаж. Ему совсем не хотелось ехать на свадьбу, но он обещал Осману.

Экипаж вез его от притягательной, мерцающей, музыкальной, флиртующей, смеющейся, развеселой ночной жизни Пера, которая вечно звала наслаждаться, в тихие, неприхотливые кварталы Аксарая.

Когда Сеит приехал, религиозная церемония и ужин уже закончились. Мужчины собрались в одной из комнат, попивая ракы и обмениваясь новостями, женщины в другой разговаривали за кофе. Для него было внове, чтобы мужчины и женщины сидели в разных комнатах. Разделение не было строгим, женщины заходили к мужчинам, приносили им еду и напитки, но тем не менее предпочитали держаться от них подальше.

Пришла жена Османа и что-то сказала ему тихим голосом. Осман повернулся и прошептал на ухо Сеиту:

– Сеит, пойдем со мной, я отведу тебя наверх.

Сеит улыбнулся:

– Ты не уговоришь меня остаться здесь на всю ночь, Осман, я скоро уеду.

– Я не прошу тебя остаться на ночь, я просто хочу показать тебе кое-кого.

Сеит последовал за ним:

– Что ты задумал? Я должен был догадаться, что ты что-то задумал, еще по твоей настойчивости.

Наверху дочери гостей и родственников собрались отдельной компанией, наслаждаясь сушеными фигами, изюмом и шербетом. Матрасы на полу они превратили в постели. Девушки переоделись в ночную одежду и устраивались поудобнее в ожидании рассказов одной из них – по имени Мюрвет. Девушкам всегда нравились ее истории. Каждая была украшена выдуманными деталями и неожиданным концом. Мюрвет сидела в длинной белой хлопчатой ночной рубашке, которую вышила ее мать. Она распустила длинные волосы, расчесала их и пристально рассмотрела себя в зеркале. Темные волосы контрастировали с белой рубашкой. Маленький курносый нос и полные губы довершали красивый облик. Достав маленький пузырек, она нанесла немного розовой воды на нежно-белую шею и розовые щеки. Затем села на диван под одобрительные возгласы подруг, рассевшихся полукругом вокруг нее. Перед ней на бронзовой подставке стояла лампа. Свет лампы из бронзы, запах розовой воды создавали атмосферу путешествия в волшебную старинную сказку с пери и джиннами. Когда Мюрвет откинула волосы, девушки притихли, ожидая начала.

Таинственным голосом она рассказывала истории, уводя слушателей в другой мир. Ее жесты и мимика добавляли красок ее словам. Выразительные глаза широко раскрывались, когда речь шла о чем-то важном. Свет лампы играл на ее высоких скулах и полных губах. Она и ее слушательницы так были захвачены другим миром, что не заметили двух бей-эфенди, следящих за ними из темного коридора. Мюрвет почувствовала, как будто ее кто-то подтолкнул, но не увидела ничего.

Спускаясь по лестнице, Осман спросил:

– Что скажешь, Курт Сеит? Разве моя свояченица не красива? Разве я тебе не говорил?

Сеит засмеялся:

– Она действительно красива, Осман! Но, кажется, она слишком молода. Сколько ей, кажется, нет и пятнадцати?

– Мюрвет только будет пятнадцать. Если она тебя привлекает, проси ее руки скорей, такие девушки не засиживаются в невестах долго. Говорят, многие семьи Стамбула уже выстроились в очередь за ее рукой.

– Прекрасно, Осман. Но она совсем ребенок! Она рассказывает сказки.

Сеит покачал головой, затем добавил:

– У нее должен быть возлюбленный! Ведь никто у нее не спрашивал, кому принадлежит ее сердце?

– Сеит, в этой стране никто не спрашивает девушек, решают родители.

Они спустились, взяли выпить и сели в пустой комнате. Осман продолжал:

– Она самая одаренная и трудолюбивая в семье.

– Поздравляю, Осман, пусть так. Но это не делает ее готовой к замужеству. Думаю, она еще слишком молода.

– Нет, поверь мне, если не воспользуешься удачей, она в один миг выйдет замуж, вот увидишь. Не упусти такую возможность.

– Спасибо, Осман, но не стоит. Я не собираюсь жениться. Сеит положил в рот пару орехов и запил их ракы. Он выглядел задумчивым.

– Осман, я не решил, что делать с моей жизнью. Я могу продать свое дело и уехать в Америку или Францию.

– Ты сошел с ума, Сеит. У тебя отличное дело. После всех трудностей, которые ты пережил, ты теперь получаешь хорошие деньги. Разве не подойдет к такому успешному делу красивая молодая жена? Однажды ты пожалеешь, если дашь ей уйти.

– Я не готов жениться, Осман.

– Твои отношения с Шурой продолжаются?

Сеит молча и задумчиво пил из своего стакана, пока тот не опустел. Он явно не собирался отвечать на вопрос. Он откинул рукой прядь волос, прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Осман понял, что задел больное место:

– Ты не можешь продолжать так жить, Сеит. Женишься, остепенишься, будешь иметь свой дом, и твоя жизнь улучшится, я уверен.

– Дом? У меня было много домов, Осман. Тот, в котором я родился, тот, в котором вырос, дом, который я делил со своими подругами, дом, в котором я прятался… общее между ними то, что все они пришли к запустению. Мне приходилось покидать каждый из них. Они все в прошлом.

– За тобой не гонятся большевики, так что перестань думать о прошлом. Ты можешь жить в мире и покое. Почему бы тебе не дать себе отдых?

Сеит вылил остаток ракы в свой стакан, затем перевернул бутылку вверх дном и держал так, пока не вылилась последняя капля.

– Осман, что бы ты предпочел: быть песчинкой в песочных часах или каплей ракы в бутылке?

Осман вздохнул и покачал головой. Он знал, что, когда Сеит в таком настроении, лучше оставить его со своими мыслями. В течение пяти минут никто из них не говорил. Осман ждал, когда Сеит выйдет из задумчивости. Сеит начал первым:

– Что ты говорил, Осман, прошу прощения?

– Я говорил, что мы можем попросить руки Мюрвет для тебя.

– Я так понимаю, ты настаиваешь, чтобы мы поженились. Сеит вспомнил горе Османа, когда его восемнадцатилетняя жена и годовалый сын потерялись на берегах Крыма. Его страдания были не меньше, чем у Сеита, но он пытался все забыть и начать новую жизнь с новой женой.

– Если ты не оборвешь связи с прошлым, ты не сможешь начать жить настоящим. Сделай, как я тебе говорю, и ты не пожалеешь.

– Как можно забыть прошлое? Думаешь, память позволит?

– Ты должен принять это, остальное сделает время.

Осман подождал несколько минут и добавил:

– Сеит… ты должен прекратить свою связь с той девушкой. Пока она остается в твоей жизни, ты никогда не забудешь прошлое.

Взгляд и голос Сеита стали твердыми, как камень:

– Не говори о ней, Осман, не смей ничего о ней говорить. Она особенный для меня человек. Я не позволю никому обсуждать ее или мои отношения с ней. Никому. Никому, слышишь меня? Ты меня понял?

Осман понял, что сделал больно, и попытался исправить ошибку:

– Хорошо, Сеит, не злись, я только хотел помочь тебе.

Сеит пришел в себя. Он дружески похлопал Османа по руке:

– Извини, Осман, я знаю, ты на моей стороне.

Он поднял свой стакан:

– На здоровье!

И вздохнул:

– Ладно, как мы собираемся просить руки этой маленькой девочки?

Осман радостно вскочил:

– Прекрасно, Курт Сеит! Я все устрою. Вот увидишь, ты не пожалеешь.

Затем его голос стал грустным:

– Ты думаешь, я забыл мою молодую жену и маленького сына? Нет, конечно, нет. Каждую ночь, когда я ложусь в постель, их образы обступают меня, тоска по ним пожирает мой мозг, душит меня. С другой стороны, я должен жить новой жизнью, потому что другого выхода нет.

Он отбросил грусть:

– Мюрвет очень молода. Если ты женишься на ней, ты можешь воспитать ее так, что она станет такой, какой ты захочешь ее видеть, твоим лучшим другом. Она мила, способна, быстро учится. Ее мать тоже достойная женщина. Немного нервная, правда, но неболтливая. Они много страдали. Она племянница генерала Хаджи Яхьи-паши из Силистры. Когда в 1892 году они бежали из Румынии, она была еще маленькой. Они жили трудно. Во время войны у них не было ничего. Ее мать одна заботилась о муже-инвалиде и маленьких детях: была и отцом, и матерью. Мюрвет теперь – ее самая большая поддержка. Это может быть причиной, почему она еще не приняла ни одного предложения.

На следующий день жена Османа Мелиха болтала с матерью и братом Мюрвет, часами нахваливая Сеита. Сеит не мог поверить, когда ему передали новости. Его выбрали для чего-то, к чему он не был готов. Он купил своей маленькой нареченной два кольца: одно с крупным бриллиантом, другое с рубинами, окруженными мелкими бриллиантами. Как забавна может быть жизнь. Не так давно он продал свои медали и часы, которые были ему так дороги. Теперь ему хотелось найти их и выкупить назад.

Осман взял кольца и фотографию Сеита в офицерской форме, сделанную в Санкт-Петербурге при полном параде. Сеит не мог понять этих обычаев. Отправив кольца, он становился женихом девушки, которую даже толком не видел, девушки, которая даже не была знакома с ним. Мюрвет со своей стороны даже не видела мужчину, за которого должна была выйти. Как может девушка выходить за человека, которого она никогда не видела и не знала? Осман настаивал, что таковы местные обычаи.

Итак, Сеит должен был жениться на Мюрвет, девушке из Татлыкуйю, района Аксарай, которая даже не видела его. Это, должно быть, игра, этого не может быть на самом деле. Он не мог поверить, что такое возможно.

Кольца и фотография были возвращены ему через три недели после отправления. Когда Осман пришел в новую роскошную квартиру Сеита, он был расстроен и хмур. Он положил вещи на стол:

– Мне жаль, Сеит. Дело не вышло.

Сеит, к своему удивлению, был недоволен, что все так кончилось по воле другой стороны. Может быть, он начал привыкать к мысли жениться на маленькой девочке.

– Что случилось?

– Помнишь гостиницу, в которой ты остановился, когда впервые приехал в Стамбул, – отель «Шериф»?

– Конечно.

– Дочь владельца, оказывается, подруга Мюрвет. Она узнала тебя по фото и рассказала ей о твоей русской подруге, что ты жил с ней и все такое… все такое… Ее мать, Эмине-ханым, пришла в наш дом с ней и Хаккы, Мюрвет плакала, Эмине навела шороху, ее брат наговорил разного…

– Что они сказали?

– Они сказали, что не позволят выйти ей замуж за человека с любовницей.

– Почему ты не сказал им, что у меня все кончено с Шурой? Осман удивился:

– Ты уверен, что мне можно было так сказать?

– Конечно, мог. Какова позиция Мюрвет?

– Она в расстройстве, а как же иначе? С того дня, как она получила твою фотографию, она спит с ней, кладет под подушку. Теперь она не ест и не пьет.

Сеит вспомнил красивую девочку в свете лампы, ее черные раскосые глаза, маленький нос, высокие скулы. Какой юной и чистой она выглядела. Он мог понять, что она сейчас чувствует, когда ее мечта была разрушена. Ему стало жаль Мюрвет. Могло ли это быть оттого, что рушились отношения, которые могли сделать его очень счастливым?

– Осман, отнеси кольца назад и скажи то, что я скажу тебе. У меня нет любовницы, и я ни с кем не живу. Если это не поможет, я уеду в Америку.

Было нелегко убедить Эмине, но наконец она приняла предложение во второй раз. Отчасти ради того, чтобы успокоить Мюрвет, которая рыдала дни напролет. Девушка влюбилась в красивого молодого человека на фотографии. Она плакала по любви, которую утратила еще до того, как встретила ее. Она плакала из-за драгоценных колец, которые украшали ее пальчики последние недели, а теперь их нет. Мать сдалась.

Спустя еще две недели Сеит отправил Эмине тридцать золотых лир на подготовку свадьбы. Это было равно зарплате на высокой должности за шесть месяцев. Свадебную церемонию назначили на конец сентября.

Пока Сеит проводил время как обычно, мысли его были постоянно прикованы к маленькой девочке, которую выдавали замуж. Он не знал ее, но чувствовал тягу к ней. Это чувство не имело ничего общего с сильной любовью, которую он испытывал к Шуре. Он не был уверен, хочет ли пережить подобное чувство с кем-нибудь еще.

Он хотел увидеться с Мюрвет снова, чтобы она узнала его. Ему сказали, что жених с невестой могут остаться вместе только после свадебной церемонии. Он был не из терпеливых. Он провел следующий день за покупками в Бейоглу. Он покупал шелковое белье, шарфы, блузы, французский парфюм, серебряные заколки. Каждый подарок он попросил завернуть в лучшую бумагу и украсить сатиновыми лентами. Он чувствовал воодушевление, стараясь сделать счастливой маленькую девочку. Было неловко признаться себе, но ему очень льстило, что Мюрвет влюбилась в него, просто взглянув на фотографию, и плакала по нему. К этой маленькой девочке, которая так привязалась к нему, он ощущал в сердце если не любовь, то тепло и симпатию. Ему хотелось порадовать ее и сделать счастливой. Он погрузил покупки в экипаж. Стояла середина июля. Город плавился в дневной жаре. По ночам небо украшала огромная луна, ее яркое сияние и стрекотание цикад.

 

Глава 26

Странные обычаи

Мюрвет в нетерпении ждала день, когда она сможет надеть свой свадебный наряд. По вечерам ее соседские подружки собирались вместе, чтобы помочь приготовить приданое.

Однажды вечером после ужина девушки собрались в комнате над входом, разложили изделия и материалы на софе и подушках, работали и веселились, пели, шили, вязали и вышивали. Мюрвет была в своей белой расшитой ночной рубашке. Ее мать Эмине, брат Хаккы, его жена Мелиха пили кофе в саду за домом. Девушки прервали песню, когда раздался звонок в дверь.

– Это, должно быть, Бехие, – сказали они в один голос.

Бехие вышла несколько минут назад к себе домой за ножницами и наперстком. Мюрвет откинула назад длинные волосы, встала с софы, сбежала по лестнице и открыла дверь. Огромная луна осветила ее лицо, она обратилась к человеку перед дверью:

– Осман Эниште, добро пожаловать, входите.

Человек у двери не ответил. Его руки были полны коробок. Он молчал. Мюрвет повторила:

– Входите, Осман Эниште, мама и семья в саду за домом. Пожалуйста, входите.

Человек повернулся и наклонился вперед, чтобы показать лицо. Мюрвет в изумлении прижала руку ко рту. Это был не Осман, а человек с фотографии, которую она хранила под подушкой. Ее жених. Она застыла. В темноте она была как белая тень в своей светлой, почти прозрачной ночной рубашке. Она закрылась руками, чтобы защититься от взгляда незнакомца. Человек игриво подмигнул ей, наклонился и поцеловал ее в волосы, Мюрвет закричала. Ошеломленная и счастливая, она бросилась вверх по лестнице и кинулась на софу, все еще дрожа. Ее сердце колотилось. Девушки столпились вокруг нее. Она была вся красная от волнения.

Хаккы услышал крик сестры и побежал к двери. Он узнал Сеита и неохотно пригласил его войти, но не дальше, чем в прихожую. Затем вернулся в сад и остановил Эмине, которая собиралась пойти посмотреть, кто пришел.

– Не ходи туда, это Сеит.

– Если мой будущий зять пришел ко мне, я должна его приветствовать.

– Нет, не надо! Посмотри на его нахальство! Он явился сюда без предупреждения, сам по себе, в такое позднее время. У дверей он, должно быть, приставал к Мюрвет, она закричала и убежала наверх. Если ты выйдешь встретить его сейчас, он засядет здесь и ни за что не уйдет, а потом будет приходить при любой возможности. Надо быть с ним похолоднее. Я поговорю и выставлю его.

– Ты прав, – сказала Эмине, несмотря на то что ей было любопытно посмотреть на Сеита.

Кто-то должен поставить на место этого человека, который не знает обычаев. Она вернулась в сад.

Хаккы сказал Сеиту, что они будут рады, если в следующий раз он предупредит о своем приходе. Сеит не ожидал такого обращения в доме своей невесты. Он оставил коробки на столе и пошел к двери:

– Обязательно передайте мои подарки моей невесте. Увидимся в другой раз…

Он покинул дом с разбитым сердцем. Рассказывая Осману об этом эпизоде, он не мог сдержать обиды.

– Что за дела, Осман? Я не могу видеть свою невесту! Я принес ей подарки, и никто даже не поприветствовал меня. Это хуже, чем быть выгнанным. Так не годится. Если они не хотят выдать замуж свою дочь, пусть не тратят мое время. Я в такие игры не играю. У них было кольцо, теперь пусть выбросят его. Они смотрели мне в лицо и не разговаривали со мной. С меня хватит этих глупостей.

– Не переживай по этому поводу, Курт Сеит. Ты прав, мы к такому не привыкли, но ты должен и их понять. Ты увидел девушку, она тебе понравилась. Она видела твое фото, и ты ей понравился. Следующий шаг будет после свадьбы. Ты не можешь прийти в дом девушки по своему желанию, без конкретного повода или случая. Ты опозоришь их в глазах всех соседей.

Сеит упрямился:

– Ну хорошо, найди повод завтра вечером. Ты пойдешь и скажешь им, что мы придем. Мы предупредим, и у нас будет оправдание, так годится?

Осман расхохотался:

– Ты никогда не сдаешься! Кто я такой?

– Ты мой родственник, а я хочу подарить кое-что своей невесте.

– Опять? Ты разве вечером не дарил подарки?

– Не беспокойся, это неважно. Я хочу подарить ей кое-что ценное помимо колец. Ты меня понимаешь?

– Хорошо, Сеит, я попробую все устроить.

После этого они разошлись. Осман посмеивался над упрямством Сеита.

Сеит еще шел в Бейоглу, когда Мюрвет издавала крики радости, распаковывая с подружками подарки, европейские наряды в подарочной упаковке.

Бехие вздохнула:

– Какая ты счастливая, Мюрвет, никого в округе так не задаривали.

Мюрвет знала, что, несмотря на симпатию к ней, соседские девушки ей завидовали, и боялась сглаза.

– Это кысмет, Бехие, судьба! Я бы сама не поверила, если бы мне сказали, но на все воля Аллаха.

И она постучала по дереву.

Они болтали, открывая еще и еще коробки, осторожно, чтобы не разорвать банты. Они осторожно снимали и складывали бумагу и скатывали ленты, перед тем как отложить их.

– Аллах, посмотри на эти чулки, Мюрвет! Это настоящий шелк и все разных цветов!

– Что в этой маленькой коробке? Эй, девушки! Это европейский парфюм. Открой пузырек, Мюрвет, давай понюхаем, пожалуйста. Это, должно быть, божественный запах.

– Этот шарф тоже шелковый. О! Какая чудесная вещь.

– Посмотри на этот кружевной воротник!

Мюрвет такую роскошь видела только на фотографиях да иногда на приемах в доме тетки-генеральши Назире-ханым. Возбуждение от того, что все эти наряды теперь ее, было слишком сильным. Опьяненная, она рухнула на софу, заваленную подарками.

Вечером она надела бирюзовое шелковое платье с кремовыми французскими кружевами и восхищалась собой, стоя перед зеркалом. Шелк облегал ее грудь и талию и стекал на пол вокруг ее круглых коленей совсем иначе, чем грубый хлопок, который она привыкла носить. Очень осторожно, боясь повредить их, она надела пару шелковых чулок. У нее не было подходящей к такому наряду обуви, так что она приподнялась на кончиках пальцев, представляя высокие каблуки. Она взяла тушь и подвела глаза, затем отошла, раскинув руки и любуясь собой, поворачиваясь на цыпочках, следя, как шелковая юбка развевается и опадает. Она была как во сне. Она боялась, что кольца, сияющие на ее пальцах, прикосновение шелка, все эти чудесные вещи растворятся в воздухе. Она не могла отвести глаз от своего отражения в зеркале. Она никогда раньше не чувствовала себя настолько женственной. Внезапно дверь отворилась, и вошла мать. Девушка застыла. Ей было неудобно, что мать застигла ее врасплох. Голос Эмине был тверд и безжалостен.

– Посмотри на себя, Мюрвет, что за наряды ты носишь? Видно все тело, ты как голая. Разве воспитанные девушки носят такие вещи? Сними это немедленно. Быстро снимай, я не хочу этого видеть.

Вспомнив день, когда мать сняла с ее пальцев кольца и вернула их, девушка сжала кулаки. Она никому не позволит повторения. Никому она не позволит забрать свои наряды и подарки.

– Мама! Это от Сеи…

– Знаю-знаю, кто эту гадость принес… этот московит. Если бы я не обещала, я бы тебя не отдала. Теперь слишком поздно забирать свое слово. Он приходит и пристает к тебе прямо на пороге, приносит тебе все эти ужасные вещи, и ты согласна носить их. Боже мой! Что за дни настали? Мы позоримся перед соседями.

– Мама, ничего такого не было. Он даже не прикоснулся ко мне. Клянусь Аллахом.

– Заткнись! Я знаю, что было. Снимай это платье немедленно. Сотри тушь с глаз и приди в себя. Аллах Всемогущий, прости нас.

Мюрвет поняла, что спорить бесполезно. Она сняла одежду и отложила ее. Она не хотела сердить мать еще больше. Она умыла лицо, легла в постель, притушила лампу и с шелковым шарфом в одной руке, фотографией Сеита в другой, молясь Аллаху о будущем счастье, уснула.

Осман пришел на следующее утро и сообщил, что они с Сеитом хотели бы нанести визит вечером. Эмине не могла отказать. Она начала готовиться к ужину.

Хаккы, сводный брат Мюрвет, работал в типографии Икдам наборщиком. Когда он пришел домой на обед и услышал о назначенном ужине, то вышел из себя:

– За кого нас этот парень принимает? Если он царский офицер, то мы потомки османского генерала. Он такая шишка, что может просто постучать к нам в дверь? Это нормально? Если вы будете относиться к нему так подобострастно, он вообще не женится на девушке. Он будет приходить и уходить день за днем. Он привык жить с любовницей без брака, жениться для него – лишнее бремя.

– Я не могу ничего изменить и отказать тоже не могу, Хаккы. Моя невестка, Осман, все родственники придут вместе. Что тут поделаешь? Как можно сказать «нет» гостю? Лучше подготовимся к вечеру.

– Хорошо! Но передайте им, что я не хочу видеть этого человека в нашем доме до свадьбы.

Их спор закончился, когда пришли тетя Мюрвет и кузины. – К ним сегодня вечером придут Курт Сеит и Осман, – сказала Шахрийе.

Они обрадовались, обрадовалась и Эмине. Они принялись готовиться к ужину, расставляя столы в саду. Уже смеркалось, когда Сеит и Осман постучались в дверь. Эмине придержала Мюрвет.

– Мюрвет, ты пойдешь в комнату Мелихи и будешь сидеть там, ясно?

Затем тревожным голосом добавила:

– Я хотела бы, чтобы сегодняшний вечер прошел гладко. И я очень устала.

Мюрвет, глубоко разочарованная, осталась взаперти. Она надеялась, что ей дадут место за столом, что она встретится и поговорит со своим женихом. Слезы навернулись ей на глаза. Она была зла на все и на всех, кто разлучал ее с любимым. Она подошла к окну, чтобы следить за садом из-за занавесок. «По крайней мере, смогу его увидеть», – думала она. Когда люди расселись, она с раздражением поняла, что его посадили спиной к ее окну. Это, должно быть, устроил братец Хаккы, сказала она себе. С какой бы стороны окна она ни смотрела, разглядеть лицо Сеита было невозможно. Невестка принесла ей еду на подносе, как будто она была в заключении. А Сеит весь вечер смешил всех до слез, конечно, за исключением Эмине и Хаккы. Мюрвет не могла слышать разговоры, но она ревновала к каждому, кто говорил, шутил и смеялся с Сеитом. Внезапно смех оборвался. Единственный голос, который она слышала, был баритон Сеита. Мюрвет отперла окно и подняла раму, чтобы слышать, что он говорит. Турецкий акцент Сеита был немного странным. Он говорил мягко, но решительно и твердо:

– …хотя мы назначили другую дату, я предлагаю не ждать так долго и пожениться до конца августа.

– Разве соседи не удивятся такой спешке?

Это спросил Хаккы. Сеит повернулся и посмотрел на него. Хотя Мюрвет не могла видеть взгляд, он явно не понравился Хаккы.

Сеит налил себе еще ракы и небрежно сказал:

– Я назвал вам дату, когда хочу жениться. Соглашаться с ней или нет, ваше дело. Если вы согласны, отлично, мы поженимся тридцатого августа. Если нет, тоже ладно, тогда мы отменим все дело. Некоторые мои друзья собираются в Америку. Если меня здесь ничего не будет держать, я присоединюсь к ним.

Хаккы разозлили эти слова. Взбешенный, он выскочил из-за стола, Эмине последовала за ним. Атмосфера накалилась. Мюрвет подумала: «Сейчас все кончится, и на этот раз совсем». Она не могла больше ждать, это было слишком для нее. Она почувствовала, как теплая кровь капает из носа. Она бросилась за носовым платком, задрала голову, чтобы остановить кровь, затем кинулась к двери.

Она услышала возмущенного Хаккы.

– Ты когда-нибудь слышала подобное? Это просто испорченный мальчишка, он хочет все по-своему. Кем он нас считает? Он что, на сироте женится? Он хочет получить ее только потому, что принес пару кусков шелка?

Эмине просила его быть потише и успокаивала.

– Потише, сын, не торопись. О нас будут говорить во всем городе. Уши есть в каждом окне и каждой двери. Люди в саду. Какая разница, месяцем раньше или позже? Разве не ты говорил, что твою сестру не за кого выдать? Вот человек, который не только хочет, но и торопится жениться на ней.

– Ты разве не видишь, как он все усложняет? Если мы скажем, что конец августа нам не подходит, он уедет и разрушит будущее Мюрвет. Кто потом женится на девушке, от которой отказались?

– Тихо! Не говори о таких вещах! Хаккы, послушай меня, не упрямься. Чем скорее все это кончится, тем лучше для всех. Он приходил в наш дом. Поверят ли соседи, что мы на самом деле не подпускали нашу дочь к нему? Если свадьба расстроится, как мы объясним все это? Кто поверит, что она все еще девушка? Для нас же лучше согласиться с датой.

Хаккы хмуро вздохнул:

– Ты права… Нет смысла создавать новые проблемы, пойдем к ним.

Ноги Мюрвет подкашивались. Кровотечение не останавливалось. Она бросилась на кровать. В этот момент она услышала шаги на лестнице. Дверь в ее спальню открылась, и девушки заполнили команту. Хихикая, они рассказали ей хорошие новости. Эмине тем временем подошла к шкафу и достала стопку простыней и подушек, чтобы устроить постели родственникам, которые собирались остаться на ночь. Властным голосом она скомандовала:

– Идем, Мюрвет, поможешь мне устроить постели.

Шахрийе, жена Османа, и Адалет, его младшая сестра, собирались спать в комнате Мюрвет. Девушки пожелали родственникам доброй ночи и ушли к себе. Мюрвет села на свой матрас, притянув колени. Ее лицо пылало от волнения в ожидании рассказа о том, что случилось внизу. Значит, все стало совсем серьезно. Она выйдет замуж через месяц. В дверь постучали, затем она открылась. Там стоял Осман. Он спросил жену:

– Что вы все здесь делаете, женское собрание?

Шахрийе поднялась и подошла к мужу:

– Что нам делать, Осман, как не готовиться спать? Когда вы с Сеитом уезжаете домой?

Осман удивился:

– Уезжаем? Почему мы должны уехать? Я думал, вы найдете место для нас, мы ведь часть семьи!

Шахрийе не знала, что делать. Оставить Османа не проблема, но ни Эмине, ни Хаккы ни за что не согласятся оставить ночевать и Сеита. Как раз, когда она собиралась объяснить все это мужу, она увидела Сеита, заглядывавшего в комнату поверх плеча Османа. Мюрвет тоже его увидела и застыла. Во второй раз их взгляды встретились, и оба раза она была в ночной одежде. Она увидела, как он улыбается. Она готова была умереть со стыда. Боясь гнева Хаккы, она натянула покрывало на голову. Когда Шахрийе вытолкала Сеита и Османа в коридор и закрыла за собой дверь, ее лицо тоже пылало. Осман и Сеит должны уйти, думала она.

Через полчала в коридоре гремел голос Хаккы, откуда-то узнавшего, что происходит.

– Если эти московиты сделают еще раз что-то подобное, я обещаю, что выброшу их из своего дома. Неважно, родственники они или нет, я выброшу их за дверь.

Вернувшись в комнату, Шахрийе потрепала Мюрвет по щеке. Обе неуверенно улыбнулись друг другу.

Так шумно был переназначен день свадьбы.

 

Глава 27

Свадьба

30 августа 1923 года

30 августа 1923 года было трижды знаменательным днем. Это был день мусульманского праздника жертвоприношения Курбан-байрама, на который принято, чтобы богатые резали ягнят и раздавали мясо беднякам. Согласно исламской традиции, этот праздник был посвящен памяти пророка Ибрагима-Авраама, готового принести собственного сына в жертву Аллаху, который смилостивился и заменил сына жертвенным ягненком, сохранив ребенку жизнь.

В этот самый день двумя годами ранее Мустафа Кемаль Ататюрк победил при Думлупынаре в решающей битве войны за независимость и рассеял греческую армию, поддерживаемую Антантой, провозгласив Турецкую Республику. Так что еще это был и день победы.

Свадьба в такой важный праздничный день заставила Мюрвет разволноваться. В этот день она выходила за Сеита. Конечно, она старалась держать себя в руках по той простой причине, что обычаи не позволяли девушкам проявлять нетерпение и желание выйти замуж.

В этот день в доме Мюрвет прошла религиозная церемония бракосочетания, которая была проведена местным имамом. После этой церемонии женщины ушли в другой дом, предоставив мужчинам возможность веселиться и наслаждаться приготовленными им угощениями и напитками. И даже после всего этого Сеиту еще было нельзя видеть свою жену.

Ради ночи хны женщины перешли в дом соседки Назире-ханым. Та была известна в округе как «госпожа придворная». Прослужив почти всю жизнь во дворце султанской дочери Наджийе Султан, она вышла на пенсию с хорошим приданым, в которое входило роскошное имение и множество слуг. Назире-ханым позволила им использовать свой дом на свадьбу, и Эмине не могла нарадоваться. Особняк придворной дамы был намного лучше, чем ее маленький скромный домик. На ночь хны Назире-ханым дала Мюрвет поносить ее расшитый серебром и золотом кафтан «биндаллы» из зеленого шелка. К нему шел головной убор, украшенный серебряными монетами, и широкий серебряный пояс. Когда на ее ноги надели бархатные башмачки с красными помпонами, Мюрвет показалось, что она стала принцессой из «Тысячи и одной ночи». Ее длинные волосы были сплетены в толстые косы и спускались по плечам к талии из-под шелкового шарфа, приколотого к головному убору. На всех гостьях также были специальные наряды для ночи хны из собственного приданого или взятые напрокат в свадебных магазинах на Крытом рынке. Но, конечно, никто не мог сравниться с Назире-ханым и Мюрвет.

Назире-ханым приготовила для церемонии главный зал своего особняка. Большой стол был накрыт несколькими сортами шербета, мороженого, лимонада, сладостей, халвы. Две музыкантши играли музыку на уде и кануне – лютне и цитре, – сидя на диване на зарешеченном балконе, а гости им подпевали. Грустные старинные песни чередовались с веселыми народными мелодиями. Под музыку некоторые гостьи надели колокольчики на пальцы и, используя их как кастаньеты, вскочили, начали танцевать, устроив хоровод с Мюрвет в середине, пока другие хлопали в ладоши. Все были в восторге.

Когда настало время для нанесения хны, музыка остановилась. Гостьи сели в круг на ковер посреди зала, Мюрвет усадили в центр. Служанка поднесла Назире-ханым кувшин хны, та взяла немного зеленоватой массы и, шепча молитвы, нанесла ее на ладони Мюрвет, сжала ее пальцы в кулак и перевязала платком. Она поцеловала Мюрвет в лоб и встала. Теперь была очередь других женщин, которые хотели покрасить руки свадебной хной. Потом вечер продолжился – с музыкой, песнями и танцами.

Когда женщины вернулись домой в предрассветный час, мужской праздник тоже уже закончился, при этом в доме и саду царил полный разгром. Не осталось ни одной чистой тарелки или стакана. Столы и в саду, и на кухне были завалены объедками. Так что ночью Эмине и Мюрвет было не до отдыха, уборка продолжалась до рассветного призыва муэдзина к молитве. Мюрвет казалось, что мать время от времени ругается сквозь зубы.

На следующее утро закололи двух баранов. Мясо одного раздали соседям, а другого приготовили к вечернему пиру. Эмине надеялась, что ее родственники, особенно новые, которые остались на ночь, помогут ей. Вместо этого почти все гости пошли на ярмарку, где праздновали Курбан-байрам, и хлопоты оставили на мать с дочерью. После обеда всем гостьям предстояло идти в турецкую баню на ритуал осмотра невесты.

Эмине вымоталась:

– Я не знаю, как все устроить и успеть. Помоги нам Аллах. Мюрвет трудилась, как пчела, работая быстро и молча.

Дом, который тщательно прибрали накануне, был вычищен еще раз, окна снова были вымыты, ковры вытряхнуты, мраморный вход отполирован. Свежий кофе был нажарен и размолот на ручной мельнице, светильники наполнены. На постель Мюрвет постелили белые вышитые простыни. Сатиновые покрывала и подушки цвета меда были приготовлены к свадебной ночи. Эмине и Хаккы сочли, что Мюрвет не годится переезжать в дом Сеита в Бейоглу, и попросили молодоженов остаться в их доме, пока не подберут лучшего места. Для них Бейоглу был районом гяуров, неверных. Там происходило все неприличное, греховное. Сеит, похоже, согласился пожить в их доме некоторое время.

Мюрвет в последний раз поправила кровать и отошла. Постель своей юности она теперь будет делить с мужем. Ее лицо покраснело. Она была еще не готова к таким мыслям. Было приятно принимать ухаживания, получать дорогие подарки, любить красивого жениха на расстоянии, но она не имела представления, что делать, когда они останутся вдвоем. Она не знала ничего о женитьбе. Быть с незнакомым человеком в комнате? В кровати? Что делать? Как укрыться от него? Никто никогда не рассказывал ей об этом. Она хорошо помнила пощечину матери, которую получила несколько лет назад за вопрос об этом, и с тех пор не спрашивала. Может быть, что-то выяснится после свадьбы. Голос матери вырвал ее из задумчивости:

– Мюрвет, Мюрве-ет! Девочка моя, где ты? Погладь скатерти. Гости уже собираются. У нас нет времени.

Столы в саду расставили снова, покрыли скатертями. Мюрвет набрала две вазы роз из сада. Яркие цветы так красиво контрастировали со снежно-белыми скатертями, что она замерла в восхищении.

Родственники вернулись с ярмарки в приподнятом настроении как раз тогда, когда мать и дочь заканчивали готовить закуски. Соседские женщины пришли каждая с сумкой турецких банных принадлежностей. После обеда дамы вызвали фаэтоны и поехали в хамам Чагалоглу.

Посередине женской бани стоял огромный мраморный камень. Женщины собрались вокруг него, большей частью нагие или обвязав вокруг тела банную простыню-пештамал. У всех на ногах были высокие деревянные башмаки, украшенные чем угодно, от кожи до серебра, в соответствии с материальными возможностями хозяйки. Они мылись в курнах – мраморных раковинах, сидели на горячих мраморных лавках и терли друг друга рукавицами из рогожи. Затем налили холодной воды и перешли в прохладное отделение хамама. В этом отделении делали массаж. Посещение бани всегда было важным общественным событием для всех женщин квартала, поскольку на еженедельных встречах можно было обсудить новости или просто посплетничать. Для женщин это было большим развлечением.

Но тот день был совсем особенным. Женщины столпились вокруг Мюрвет. Воском они очистили все ее тело от волос, затем растерли ее рукавицами из рогожи. Лежа на горячем камне, Мюрвет чувствовала на себе взгляды множества глаз, и ей было неловко. Но какая разница? Такой праздник бывает раз в жизни. Почему же ей не привлекать внимания? Это совсем неплохо. Лежа на горячем мраморе, Мюрвет отдалась опытным рукам массажистки, которая трудилась над ней, пока все ее тело не стало красным от жара и растирания. Затем подруги поставили ее перед мраморной чашей и вымыли ей волосы не один, а два раза, уложили в узел на голове, затем еще раз вымыли ее всю. От всех омовений хна с ее пальцев и ладоней не смылась.

Наконец женщины вернулись домой. Волнение Мюрвет уже достигло предела. Настало время надеть свадебное платье. Пока остальные родственницы помогали Эмине на кухне, невестка помогала ей одеться. Мюрвет надела длинные нижние рубашку и юбку, которые сама сшила из белого хлопка и вышила по бокам. Это совсем не походило на тонкие шелковые чулки и кружевные подвязки, которые прислал ей Сеит, но ничего не поделаешь.

Свадебное платье разложили на кровати. Мюрвет боялась даже прикоснуться к нему, чтобы ничего не случилось с красивой тканью. Сеит прислал белый тонкий шелк и кружева на воротник и рукава, платье Эмине сделала по модели, которую дала Назире-ханым. Туфли из белого сатина с бантами и высокими каблуками тоже были подарком от жениха.

Мюрвет села перед зеркалом. Лишний румянец на ее лице скрыли пудрой. Затем подвели глаза тушью. Заплели ей волосы в две косы, уложили в шиньон. Фата, спускавшаяся до пола, была сделана из тех же кружев, что и платье. Когда Мюрвет увидела себя в зеркале, то была так счастлива, что чуть не заплакала. Мелиха поправляла все снова и снова, все время приговаривая наговоры от сглаза.

Со свадебной тиарой была отдельная история. Те, что Эмине могла себе позволить взять напрокат, не подходили к настоящему шелку и кружевному платью. Прокат тех, что ей нравились, стоил далеко за пределами ее скромных возможностей. Один из родственников знал ювелира на Крытом рынке, тот помог им и дал на день простую, но красивую тиару с настоящими самоцветами. Когда тиару надели ей на голову, Мюрвет решила, что она выглядит красивее и богаче, чем любая невеста на фотографиях в журналах. Мелиха открыла дверь, хлопнула в ладоши и объявила:

– Входите, входите и полюбуйтесь на нашу красавицу невесту!

Затем вернулась и обошла вокруг Мюрвет, которая все еще стояла перед зеркалом.

– Прочь дурной глаз, машаллах! Что за счастливчик этот Сеит!

Мюрвет застенчиво улыбнулась:

– Мне тоже повезло.

– Конечно. Ни у кого из нас не было такой красоты, такого свадебного платья, таких украшений, колец. Ты как будто невеста паши. Машаллах!

Может быть, в этих похвалах было немного зависти, но Мюрвет знала, что эта зависть была доброй.

Внезапно комната наполнилась женской частью семейства. С криками восхищения женщины вывели ее из комнаты, поддерживая юбку и вуаль, и усадили на софу в гостиной. Затем они расступились и рассматривали ее, как живую куклу. Фатийе и Неджмийе, которые привыкли видеть сестру за грязной работой, не могли поверить в ее превращение в сказочную принцессу. Эмине смотрела на дочь с гордостью. Мюрвет, ее старшей дочери, которая годами была ее главной помощницей, было всего шестнадцать, она еще была ребенком, не успев толком пережить юность, а теперь сразу становилась женщиной. Хотя сердце матери болело от этих мыслей, с этим ничего уже было не поделать. Мать молилась только, чтобы Мюрвет жила с мужем счастливо.

Теперь наступил черед завязать пояс на талии невесты. Это была обязанность мужчины в доме. Так как Хаккы был старшим, он взял широкую красную ленту, перевязал талию Мюрвет, завязал в узел, затем развязал его. Затем еще раз повторил это, в третий раз завязал узел и отступил. Затем вперед вышла Мелиха и развязала узел, передав пояс Эмине, которая отблагодарила невестку деньгами.

Наконец двери открыли для всех, и друзья, родственники, соседи – все сошлись посмотреть на невесту, сидевшую на софе, и угоститься шербетом, лимонадом и сластями.

Смотрины продолжались до позднего вечера. Вечером в доме остались только близкие родственники и вновь начали собираться остальные мужчины. Столы были снова накрыты едой.

Мюрвет, которую отвели в дом наверх, ждала с нетерпением. Слыша смех в саду, она хотела оказаться среди гостей и присоединиться к веселью, увидеть мужчину, который будет в ее постели в брачную ночь. Но обычаи есть обычаи, и ей не оставалось ничего, кроме как ждать.

Темнело. Зажгли лампы. Должно быть, разливают ракы, подумала она, потому что смех и шум стали громче. Мюрвет подобрала юбку и вуаль и подошла к окну. Из-за тюлевых занавесок она смотрела на толпу. За столом сидели три незнакомца, один из которых, должно быть, был Сеит, но они вновь сидели спиной к ней. С другой стороны стола сидели девушки.

«Это нечестно!» – подумала она. Это была ее свадьба, а веселились все, кроме нее. Она вздохнула и вернулась к софе. Стояла жара, не шевелился ни один листик на деревьях. Она достала платок и обмахнула шею. Разве не лучше было бы сидеть за праздничным столом в красивом свадебном платье?

После ужина люди встали из-за стола, мужчины удалились в сад, женщины собрали посуду и навели порядок. Мюрвет покинула свой пост у окна, опасаясь быть замеченной, и заняла свое место на софе как раз вовремя, дверь открылась и вошла Мелиха.

– Как ты, дорогая Мюрвет? Идем, пора в комнату невесты. Мюрвет пошла за ней, стараясь придерживать платье и вуаль. Хотя она была в собственном доме, в собственной комнате, она совсем растерялась. Она не могла найти дорогу, не знала, что делать, как делать. Мелиха отвела Мюрвет в ее комнату и усадила на тахту, украшенную пологом. Она опустила вуаль Мюрвет так, что та скрыла ее лицо. Из-под тонкой кружевной вуали и расшитого полога над кроватью она только смутно видела дверь.

Через несколько минут после того, как Мелиха ушла, дверь открылась снова. Мюрвет так волновалась, что казалось, будто сердце сейчас остановится. Но, наоборот, оно заколотилось еще сильнее, чем когда-либо. Она почувствовала себя лучше, увидев, что это снова Мелиха, на этот раз с двумя молитвенными ковриками в руках, которые она положила один рядом с другим на пол с мужской стороны кровати, тщательно выровняв их в сторону Мекки. Когда она удалилась, вошли двое мужчин. Они выглядели похожими. Один из них, должно быть, ее муж, подумала она, но который, она от волнения не поняла.

Мужчины вместе совершили намаз. Закончив молитву, они встали, поклонились в сторону Мекки, затем отошли, оставив немного денег на молитвенных ковриках. Один из них дружески потрепал другого по плечу и вышел из комнаты. Она решила, что это был шафер, а оставшийся, очевидно, – ее муж. Она почувствовала слабость. От того, что теперь она осталась наедине с мужем, ее сердце сжалось. Она сидела замерев, сжимая платок. В это время тихо вошла Мелиха, собрала молитвенные коврики и деньги, передала их кому-то за дверью, затем подошла со стороны Мюрвет, подняла ее и подвела к Сеиту, который стоял и ждал. Она соединила руки молодоженов и покинула комнату. Мюрвет уперлась взглядом в свою юбку, ее лицо покраснело. Она не могла унять дрожь рук и ног. Сеит стоял, ничего не делая и не говоря, держа ее за руки, дожидаясь, пока девушка привыкнет к его прикосновению. Когда шум снаружи утих, он медленно поднял ее вуаль. Затем достал из кармана браслет, который купил, чтобы по обычаю подарить невесте, когда впервые увидит ее лицо. Ее запястье было таким тонким, что ему пришлось застегнуть браслет повыше. Краем глаза Мюрвет с восхищением рассмотрела золотой браслет, украшенный бриллиантами. Сеит улыбнулся, надевая его. Ему понравилась застенчивость девушки, ее скромное и испуганное поведение. Он легонько взял ее за подбородок и заставил поднять взгляд и посмотреть на него. Когда их глаза встретились, сердце Мюрвет замерло. В глубине синих, как море, глаз Сеита сиял огонь. Она никогда не видела ничего подобного. Его улыбающиеся губы под ухоженными усами шептали вещи, которых она никогда не слышала.

Ее дрожь нарастала, она больше не могла держаться, ее ноги подкашивались. Силы покинули ее.

Сеит увидел, что его маленькая жена еще красивее, чем он себе представлял. Ее высокие скулы, ее стройная фигура, ее раскосые глаза, смотрящие с невинностью ребенка, околдовали его. Он был уверен, что она не знает ничего о мужчинах и о брачной ночи. Осторожно, чтобы не испугать ее, он положил ее вуаль и тиару на столик перед зеркалом. Затем он поднял на руки ее дрожащее тело и пошел к кровати. Мюрвет боялась упасть в обморок или что кровь снова польется из носа. Боясь посмотреть вверх на мужа, она рассматривала свое платье, чувствуя жаркое дыхание Сеита на волосах, на лбу, на щеках. Затем она впервые услышала его голос:

– Мурка… моя маленькая Мурка…

* * *

За первую неделю замужества Мюрвет по уши влюбилась в своего мужа. Он тоже любил ее, но не все было хорошо. Несмотря на старания обеих сторон, постоянно возникали проблемы, в основном из-за их различного образа жизни, культурных традиций и привычек, разделявших их.

Первая проблема возникла из-за нижнего белья. Мюрвет неделями трудилась, чтобы сшить себе и мужу хлопковое белье, которое Сеит не носил и не позволял носить ей. На следующий день после брачной ночи Сеит убрал всю стопку, лежавшую в ногах кровати. Он вообще не носил пижаму. Мюрвет тревожилась, боясь, что кто-то может войти в комнату. Сеит сказал ей со смехом:

– Любой входящий в мою спальню должен быть готов увидеть меня в любом виде. Пусть это знает любой, кто собирается войти сюда.

Конечно, Мюрвет не могла передать родным такое сообщение.

Пару дней спустя после свадьбы Сеит пришел домой с грудой пакетов. Он схватил Мюрвет за талию и жадно поцеловал. Эмине и Хаккы это не понравилось, это было ясно по взглядам, которыми они обменялись. Это заставило и Мюрвет стесняться открыто выражать чувства к мужу. Вместо того чтобы ответить на его поцелуй, она отстранилась. Сеит выглядел озадаченным. Он передал ей пакеты:

– Это все тебе, Мурка, пойдем наверх.

– Ох… я как раз собираюсь накрывать на стол, Сеит.

– Сделаешь и это, но позже. Пойдем наверх. Поговорим, пока я переодеваюсь, расскажешь мне, как провела день.

Мюрвет посмотрела на мать. Эмине недовольно сказала:

– Иди с мужем, Фатийе накроет на стол.

Сеит взял ее за руку, и они пошли наверх, где он страстно поцеловал ее.

– Хочешь посмотреть, что я купил тебе?

Мюрвет улыбнулась:

– Конечно, хочу.

– Тогда открывай пакеты.

Сеит снял рубашку, накинув полотенце на плечи, начал бриться, уголком глаза следя за тем, как она разворачивает пакеты. Затаив дыхание, она смотрела на появившиеся из них чулки тонкого шелка. Шелковые панталоны, трусы, бюстгальтеры черные, белые, кремовые, синие, всех возможных цветов лежали грудой перед ней.

– Сеит, какие красивые вещи, – пробормотала она.

– Тебе нравится?

– Очень.

– Отлично. Тогда отныне я не хочу, чтобы ты носила этот хлопок с резинками. Ты будешь носить это, ясно?

Хотя он и был ее мужем, она не могла преодолеть свою скромность в таких делах. Она покраснела и утвердительно кивнула.

Когда они спустились вдвоем вниз, семья уже села ужинать. Сеит сказал мягко, но насмешливо:

– Простите за опоздание, я не знал, что вы так торопитесь есть. Лично я считаю неприличным ужинать небритым…

Мюрвет показалось, что от злости у Хаккы скрипят зубы.

После ужина они удалились в свою комнату. Еще не успели они лечь в постель, как услышали снизу крики. Хаккы и Мелиха орали друг на друга во все горло. Сеит выбежал из комнаты в одних трусах. Мюрвет последовала за ним и увидела брата и невестку, ссорившихся в коридоре. Эмине пыталась унять ссору.

Мелиха, крича изо всех сил, нападала на мужа, как кошка, кровь сочилась у нее из губы. Эмине пыталась успокоить Хаккы, который держал жену за плечи и тряс ее как сумасшедший. Сеит закричал на Хаккы:

– Оставь ее, Хаккы! Разве так обращаются с женщиной? Отпусти ее.

Эмине вмешалась, чтобы покончить с ссорой. Но удар, который Хаккы предназначал жене, попал ей по лицу. Пожилая женщина вскрикнула и упала на пол со стоном. Мелиха воспользовалась замешательством, чтобы убежать в свою спальню и запереться. Сеит упал на колени и помог теще, ругая Хаккы.

– Ты что себя позоришь? Что ты за человек? Посмотри, что ты наделал.

Эмине не могла встать на ноги. Сеит поднял ее и понес наверх, Мюрвет принесла воду и одеколон, они ждали у постели, пока старушке не будет лучше.

Наутро Сеит встал раньше других и собрался по делам. В дверях он поцеловал жену на прощание:

– Мурка, я хочу на ужин легких закусок и ракы.

Он погладил ее по голове и закончил:

– Я привык к такой еде, мне тяжело есть каждый день суп на ужин.

Мюрвет сказала об этом матери. Эмине, похоже, забыла, кто спас ее накануне вечером.

– Закуски, а? Ракы, да? Мы два дня ели и пили! Этого что, недостаточно? У нас есть на что покупать все это каждый день? Если он привык к этому, пусть покупает сам! Мне что, заботиться о зяте в таком возрасте?

Мюрвет, как замужняя женщина, не желала сносить ругань. Не говоря ни слова, она занялась своими делами. Нужно было постирать, так что она собрала грязное белье со всех комнат и снесла его в прачечную комнату. Она прокипятила белье, но свои шелковые чулки вымыла руками, чтобы не повредить тонкую ткань. Случайно вошла Эмине и увидела чулки, ее глаза широко распахнулись.

– Что это?

Она явно впервые видела такое.

– Это белье, мама.

Эмине взяла бюстгальтер в руки и внимательно его рассмотрела, покачивая головой:

– О нет… Ты это называешь бельем? Почему бы тебе не носить то, что мы сшили для тебя?

– Мой муж купил это для меня, мама.

– Конечно! Кто же еще такое тебе купит? Ты слышала, чтобы кто-то носил такой позор? Ни одной замужней женщине в голову не придет надеть это. У людей больше нет стыда. Ты только посмотри! Фу, гадость!

Продолжая говорить, она перебирала вещи одну за одной:

– Лучше убери их куда подальше. Если ты наденешь все, что он купил тебе, он сделает тебя грязной женщиной, дешевой шлюхой.

Она ушла за покупками, взвинченная. Мюрвет была очень расстроена. Теперь ей нельзя было носить ничего из того, что муж купил ей, нельзя было порадовать мужа. Но мать, конечно, лучше знает. Конечно, Мюрвет не хотелось выглядеть дешевой шлюхой. Покончив с домашними хлопотами, Мюрвет приняла ванну и надела старое белье.

Сеит хотел участвовать в расходах на хозяйство дома, в котором теперь жил. Он спросил Османа, чем бы он мог помочь, но услышал, что в таких случаях лучше не вносить свою долю деньгами, а делать время от времени покупки и подарки. Сеит уже начал уставать от обычаев в этом доме, потому что они сильно отличались от того, к чему он привык, но тем не менее старался не задеть чувства домашних. Он последовал совету Османа и не вкладывал денег в общий бюджет, стараясь делать каждому домочадцу дорогие подарки. Таким образом он надеялся, что выполняет свои обязанности, и ожидал, что этого достаточно. Но что-то было не так. Он чувствовал, но не мог понять что. Приходя домой вечером, он приносил ракы, колбасу, сыр и жареную рыбу, всякие деликатесы. Мюрвет открывала пакеты, раскладывала закуски по маленьким тарелкам. Эмине бросала взгляд на тарелки и усмехалась, помешивая фасоль в котле.

– Это в общий котел? Он приносит только то, что хорошо идет с его ракы.

Она говорила это достаточно громко, чтобы дочь услышала. Сеиту не нравились застолья, где единственной речью были молитвы в начале и в конце молчаливого ужина. Он предпочитал долгий ужин, за которым люди смакуют еду и напитки, ведут разнообразные беседы, украшая их поэзией и песнями. Он часто вспоминал званые ужины у Моисеевых. А в этом доме никто не мог его поддержать.

В спальне он разделся и залез под одеяло совершенно голым. Мюрвет, как он заметил, раздевалась за занавеской, пытаясь снять платье и одновременно натягивая ночную рубашку. Смешной способ переодеваться, подумал он, потянулся и со смехом спросил:

– Что это ты делаешь? Выглядит, как будто ты борешься с одеждой. Выходи оттуда. Тебе помочь?

Мюрвет почти закричала:

– Нет, Сеит, все в порядке, я одета.

В одно мгновение она натянула рубашку. Она повесила платье и пошла к постели. Сеит почувствовал, как она напряжена. Гладя ее волосы, он повернул ее лицо к себе и спросил:

– Что такое, Мюрвет, что случилось?

– Ничего, совсем ничего. Давай спать.

Он повернулся, чтобы поцеловать ее. Его взгляд случайно упал на ее декольте, и он увидел на ней старое белье:

– Зачем ты носишь все это, Мюрвет? Мне это не нравится, я не хочу, чтобы ты это носила. Почему ты не носишь то, что я купил тебе?

Мюрвет заплакала:

– Я не надену это.

Сеит пошутил:

– Оно что, делает тебе больно?

– Я не буду это носить.

– Но почему?

– Потому что такое носят дешевые дурные женщины, а я не дурная женщина.

– А, так вот в чем дело. Значит, шелковое белье носят дурные женщины… кто сказал тебе это?

– Мать сказала мне.

Сеит подставил под голову локоть:

– Откуда твоей матери знать, что носят дешевые шлюхи?

Мюрвет знала, что ей не сравниться умом с мужем, но повторила то, что услышала от матери:

– Женщины на Бейоглу носят такое, вот что она сказала.

Сеит все еще смеялся:

– Так, значит, в Бейоглу живут дешевые шлюхи? Твоя мать вообще там бывала?

– Мы туда не ходим.

– Почему?

– Потому что мусульмане не живут там.

Сеит покачал головой с большой серьезностью, как будто узнал от нее важный факт.

– О! Теперь я понимаю, шелковое белье носят дешевые шлюхи, немусульманки.

– Да, правильно.

Сеит обнял ее за талию и притянул к себе, поцеловал ее волосы и сказал серьезным тоном:

– Видишь ли, Мурка, моя маленькая женушка, все, что ты сказала, неверно. Для начала Бейоглу, на мой вкус, самый красивый район Стамбула. Конечно, где-то лучше, где-то хуже, но везде есть мусульмане и немусульмане. Никого силой не обращают в христианство. По улицам Бейоглу гуляют паши, герцоги, герцогини, графини, графы, принцы и принцессы. Не думаешь же ты, что все эти люди плохие, а их жены проститутки?

Слушая о жизни за пределами ее собственной, Мюрвет перестала плакать. В объятиях своего мужа она забыла о дневных проблемах.

– Все, что я купил тебе, это вещи, которые носят шикарные, элегантные и богатые дамы. Ношение их не сделает тебя шлюхой, но это сделает тебя тоже шикарной и элегантной дамой. Я хочу, чтобы моя жена была такой. Отныне я не хочу видеть на тебе хлопок, ясно? Договорились?

Мюрвет кивнула. Она очень любила своего мужа.

На следующий вечер Мюрвет накрыла стол закусками и ра кы, надела шелковое белье под платье и ждала возвращения мужа. Чтобы избежать гнева матери, она будет стирать и сушить свое белье тайком. Она приветствовала Сеита и, впустив, закрыла дверь. В этот момент они услышали шум снаружи и снова открыли дверь. За дверью стоял старик с собакой, толкая маленькую Фатийе, которую он держал за ухо, и кричал:

– У этого отродья есть родители?

Сеит выступил вперед, забрав ее у старика:

– Я ее зять. За что ты мучаешь ее?

– Если бы мне хватило сил, я бы ей ноги переломал. Она забралась на мое фиговое дерево и сломала все ветки. Покарай ее Аллах. Накажите ее, как она заслуживает. Если я еще раз увижу ее в своем саду, я ее выпорю хлыстом.

– Аллах! – тихо воскликнула Мюрвет. С того времени как Сеит поселился у них, не было еще ни одного тихого вечера. Каждый день что-то случалось. В этот вечер Хаккы и Мелиха снова начали ссориться, испортив ужин, который закончился в молчании. Ребенок Мелихи кричал всю ночь, не дав никому сомкнуть глаз. Всю ночь Мюрвет чувствовала, как ее муж ворочается в постели. Он встал рано утром невыспавшимся. Молча оделся и ушел, хлопнув дверью. Мюрвет осталась с покрасневшими глазами следить за первыми лучами солнца.

Сеит не вернулся ни этой ночью, ни следующей. В доме все орали друг на друга. Хаккы ругал Эмине за то, что выдала свою дочь за такого человека, Эмине в ответ ругала Хаккы и его жену за весь этот шум. В конце концов они объединились в нападках на Сеита. Он был чужак, который не подходил их кругу, со своими странными обычаями и привычками. Мюрвет легла в постель в слезах. Слухи поползли по соседям с первого же дня. На второй день после обеда все соседки собрались в их доме, спрашивая, почему жениха здесь нет, как себя чувствует невеста. Эмине старалась контролировать ситуацию, не рассказывая лишнего, но не очень преуспела, судя по тому, что услышала еще до того, как женщины разошлись.

– Она заслужила это, отдав руку своей дочери московиту. Он неверный, дорогая, я уверена в этом.

Эмине отвернулась от Мюрвет и не разговаривала с ней, ругая ее про себя за этот скандал.

Сеит появился на третий день после ужина, когда домашние уже разошлись по постелям. Мюрвет встретила его. Как только он вошел в дверь, она заплакала:

– Ты, должно быть, жалеешь, что женился, Сеит.

– Почему?

– Ты уходишь из дома на целые дни. Здесь нет таких обычаев. Все соседи судачат о нас. Вообще ты знаешь, как я беспокоилась?

Сеит обнял ее. Его голос был тих.

– Видишь, Мурка, я с самого начала сказал твоей матери, что этот дом далек от того, к чему я привык. У меня свое дело, и мне не надо ездить к определенному часу на работу. Но ездить в такую даль каждый день для меня тяжело, почти невозможно. Или ты переедешь ко мне в Бейоглу, или мы должны смириться.

Он выпустил ее и сел на софу перед окном. Мюрвет не знала, что сказать.

– Брат Хаккы никогда не примет мой переезд в Бейоглу.

– Я понимаю ваши обычаи, но, пожалуйста, попытайся понять мои. Мне не дают нормально поужинать с выпивкой, разговорами и шутками. Даже в худшие наши дни, застолье – повод для веселья. В грустные дни мы поем, может быть, грустные песни, но мы поем. Я прихожу домой к ссоре Хаккы и Мелихи. Их маленький ребенок орет всю ночь. Мне нравятся твои сестры, но я сыт по горло их болтовней обо мне. В этом доме нет ни минуты тишины. Если я хочу привести пару друзей, то куда? Ты меня понимаешь?

Нельзя было не согласиться с Сеитом. Проблемой было, как объяснить это матери.

На следующий день Мюрвет изложила новости матери, та передала их Хаккы, который взбесился. Мюрвет было слышно из спальни, как он кричит.

– Это то, чего я опасался. Я не согласен на Бейоглу или другое подобное место. Ни одна женщина из этого дома не переедет туда. Если мы живем слишком далеко для него, ему лучше жениться на ком-нибудь там.

Вечером, укрывшись в спальне, Мюрвет расказала о реакции семьи мужу и увидела, как его лицо изменилось.

– Видишь ли, Мюрвет, я женился не на твоей матери и не на твоем брате. Я выбрал тебя своей женой, я просил твоей руки. Пока ты моя законная жена, ты должна следовать за мной, куда бы я ни направился. Ты жила их жизнью все эти годы, отныне поживешь моей. Ты делишь мою жизнь. Мне нет дела до того, кто что еще подумает.

– Соседи говорят глупые вещи.

– О! Какие, интересно?

Мюрвет пожалела, что завела речь об этом.

– Они говорят… о тебе: «Он московит, он даже не обрезан». Вот что они говорят.

Сеит упал на софу, корчась от смеха:

– Кто это сказал?

Мюрвет не могла понять, почему ее муж так хохочет и что тут смешного. Довольная, что он не разозлился, она ответила:

– Муж Макбуле-ханым Шевки-бей сказал ей.

Сеит продолжал хохотать:

– Итак, Шевки-бей сказал своей жене Макбуле-ханым. Макбуле-ханым пришла и сказала твоей матери. Твоя мать сказала тебе… ты сказала мне. Столько людей интересуются моим обрезанием.

Он хлопнул по софе:

– Иди, Мурка, сядь рядом со мной. Давай найдем решение этой проблемы. Мы должны положить конец слухам.

Мюрвет подумала, что он и в самом деле ищет решение. Она села и ждала. Он взял ее за руку и медленно сказал:

– Дорогая, скажи своей матери, чтобы она передала мое сообщение всем соседям. Если Шевки-бей хочет знать, обрезан я или нет, есть простой способ. Он может прислать ко мне свою жену на одну ночь. Все станет ясно.

Он закончил с хохотом. Когда он увидел смущение Мюрвет, он погладил ее по щеке:

– Что соседи подумают, скажут или сделают, не волнует меня ни капли, Мурка. Наше уединение, наше спокойствие, наша мирная жизнь среди всех этих дураков невозможна. Нам надо жить своей жизнью, понимаешь меня?

Мюрвет признавала, что ее муж – человек твердой воли. Она промолчала.

Она подождала до утра и пошла к матери сразу после того, как Сеит и Хаккы ушли на работу. Она с трудом объяснилась с ней, слегка заикаясь, несколько раз останавливаясь. Эмине спросила ледяным голосом:

– Ты хоть малейшее представление имеешь, куда он собирается забрать тебя? Какую жизнь он собирается предложить тебе? Если ты покинешь наш дом, все будет кончено. Даже если ты вернешься, брошенная, тебе здесь не будут рады, так и знай.

Закончив речь, она вышла из комнаты, оставив Мюрвет в замешательстве. Ей не сказали ни да, ни нет. Одно было ясно: ей надо делать выбор между матерью и мужем, отчего у нее сжималось сердце. Слава богу, Сеит не задавал никаких вопросов. Может быть, он изменил свое решение и проблема тем самым решилась?

Спустя два месяца после свадьбы Мюрвет проснулась с тошнотой. Это повторилось и на следующий день, и на следующий. Она была беременна, к чему еще совсем не была готова. У нее еще даже не было собственного дома. Она еще не жила одна с мужем. Все эти годы она заботилась о своих сестрах и племяннице. Местная повитуха подтвердила, что Мюрвет ждет ребенка, который появится в середине июня.

Мюрвет заметила, что эта новость не сильно обрадовала Сеита.

– Моя дорогая маленькая Мурка, ты еще ребенок. Не лучше ли, если бы у тебя было время немного подрасти?

Даже без этих слов Мурка знала, что ей не хватает знаний, опыта, культуры и воспитания. Как она ни старалась, табу, запреты, грехи и давление семьи, окружавшие ее, создавали барьеры между ею и мужем. Она была между двумя разными мирами.

Правда, Сеит нашел время представить жену своим друзьям. Время от времени он рассказывал ей истории о своем прошлом, о своей жизни в России, чтобы она лучше понимала его.

Его семья, детство, дом отца и матери, дни в Санкт-Петербурге, дом в Коломне, тройки, скользящие по снегу под звон колокольчиков, залитый светом Невский проспект, оперы, воспоминания о балете уносили Мюрвет в мир ранее неизвестных ей фантазий. Дни Сеита на фронте, революция, убийство царя со всей его семьей заставляли ее глаза наполняться слезами. Когда она слушала о побеге от большевиков и убийстве младшего брата Сеита, то плакала еще сильнее. Мюрвет понимала его тоску по прошлому, чувствовала его боль, но не могла излечить его раны, утешить его. Он был откровенен с ней. Он не видел ничего дурного в том, чтобы рассказать ей о своем распутстве. Так, он поведал о том, как стал мужчиной с баронессой в ее доме, расказал о красивой Ларисе в Алуште, о зачаровывающих танцах цыганок. Слушая эти истории, Мюрвет плакала, на этот раз от ревности. Когда он чувствовал, что она встревожена, то брал ее руки в свои, говорил ей, что все эти вещи в прошлом. Он хочет, чтобы она знала его прошлое.

Когда Мюрвет слушала про приключения своего мужа с Шурой, она почти жалела, что вышла замуж за него. Чувства, которые она скрывала по отношению к другим женщинам, не шли ни в какое сравнение с ненавистью, которую Мюрвет испытывала к последней. Она понимала по тону Сеита, по его взгляду, что его связь с Шурой была особенной, что эта женщина играла очень важную роль в его жизни. Сеит описывал ее как женщину невероятной красоты, с длинными светлыми волосами и синими глазами, от которых захватывает дух.

Самое ужасное – из всех женщин Сеита Шура была единственной, кто жила здесь, рядом. В то время как другие стали историей, Шура гуляла по тем же улицам, дышала тем же воздухом и, может быть, по-прежнему делила с Сеитом одну постель. В то же время Мюрвет испытывала большое уважение к Шуре. Когда она думала об испытаниях, через которые Шура и Сеит прошли вместе, она хотела оказаться на ее месте. Но в собственном мужестве она сомневалась. Мюрвет даже не смогла бы покинуть мать, более того, выйти из дома без разрешения брата Хаккы. Любое подобное приключение было бы для нее невозможным. Когда она думала об этом, ее обида усиливалась. Ее муж делил такой важный период своей жизни, с которым ничто не сравнится, с этой особенной женщиной. Мюрвет знала, что Шура всегда будет жить в его памяти. Так или иначе, кто мог знать, посещает Сеит Шуру или нет? Он проводил свои дни в Бейоглу и часто не приходил домой ночью.

На третий месяц их женитьбы однажды утром, когда она открывала шторы, Сеит обнял ее за талию и поцеловал:

– Сегодня мы идем вместе.

Мюрвет впервые должна была выйти со своим мужем, она была одновременно взволнована и испугана.

– Куда?

– Не беспокойся, это не место с плохой репутацией. Мы пойдем к Осману.

Мюрвет радостно бросилась одеваться, открыла шкаф и остановилась перед ним, не зная, что надеть.

– Надень синее платье, которое я подарил тебе, когда делал предложение, то, с кружевным воротником.

– Оно не слишком откровенное для утра?

Сеит поцеловал ее губы:

– Моя дорогая Мурка, хорошо одетая женщина шикарна и днем и ночью, утро не исключение.

Мюрвет застенчиво улыбнулась:

– Но я никогда в жизни не ходила к Осману такой нарядной.

– Все меняется, теперь ты моя жена и одеваешься, как я хочу.

Мюрвет послушала его и оделась, как он хотел. Ее живот уже слегка округлился, но она влезла в платье. Сеит нанял экипаж. Но вскоре она поняла, что они едут не к Осману, и спросила:

– Сеит, куда мы на самом деле едем?

– Мне нужно сделать кое-какие дела.

Мюрвет никогда не ездила через Галатский мост. Она ничего не знала о том, что происходит в городе. Из фаэтона она внимательно рассматривала все, как будто открывая новый мир. В ее районе все дома были деревянными, с красными крышами. Здесь стояли высокие каменные здания с мраморными колоннами и статуями, затейливыми резными портиками. На нижних этажах некоторых зданий располагались роскошные магазины с прекрасными шляпами, шарфами, тканями, разложенными на витринах. Глаза Мюрвет широко распахнулись от красок этого мира, который она никогда до сего дня не видела. Сеит, улыбаясь, держал ее за руку. Он следил с удовольствием за тем, как она с восхищением смотрит на Бейоглу.

Наконец, фаэтон остановился перед зданием на улице Кальонджу Кулук. Сеит помог ей спуститься.

Так это и было место, которое она так хотела увидеть, и район, который ее мать называла отвратительным. Она мысленно взбежала наверх, в комнату, где Сеит, ее муж, и его настоящая любовь Шура жили столько лет. Ревность охватила ее. Сеит взял ее за руку, и они вошли. В первой комнате работали четыре женщины, две в следующей, все русские, догадалась она. Сеит говорил с ними на языке, который был ей незнаком. Он повел ее в контору:

– Сними пальто и располагайся как дома, Мюрвет. Я ненадолго.

Он поцеловал ее в щеку и ушел. Мюрвет следила, как другие женщины смотрели на ее мужа. Две из них были очень молоды. Они все были красивы, и ее муж не только работал с ними весь день, но иногда и не приходил домой на ночь. Судороги свели ее живот. Мюрвет поняла, насколько она здесь неуместна. Может быть, работницы потихоньку посмеивались над ней.

В окно она увидела остановившийся экипаж. Две молодые дамы позвонили в дверь конторы. Одной было немного больше двадцати, другая была ненамного старше. Они обе были в модных платьях, в беретах, с меховыми накидками в руках. Младшая была потрясающе красива. Ее светлые волосы локонами спускались на плечи. Она вошла в комнату, где сидела Мюрвет, очень элегантной и уверенной походкой. На мгновение их глаза встретились. Затем она улыбнулась бухгалтеру, который выбежал из соседней двери приветствовать ее, и спросила на ломаном турецком:

– Где Сеит Эминов?

Хотя Мюрвет не понравилось, что незнакомка знает имя ее мужа, она была так поражена ее красотой, что не могла оторвать глаз. Мюрвет почувствовала себя неуютно в ее присутствии. Светловолосая дама вышла поговорить с русскими работницами, которые явно хорошо ее знали. Мюрвет расстроилась, из-за того что женщина, которую все хорошо знают, расхаживает, как будто она хозяйка здесь, на работе ее мужа, где сама Мюрвет была впервые. Мюрвет чувствовала себя маленьким ребенком. Она спросила гладильщицу, которая зашла в комнату:

– Кто эти дамы?

Девушка неохотно ответила. Ее турецкий был не лучше, чем у остальных:

– Они раньше работали здесь гладильщицами, думаю, они ищут работу.

Уголком глаза Мюрвет увидела, что вернулся Сеит. Элегантная женщина обрадовалась. Она слышала ее радостные восклицания, но не могла понять ничего, потому что разговор пошел по-русски.

Сеит пришел в ужас. Женщина, по которой он тосковал все эти одинокие дни и ночи, стояла прямо перед ним.

– Добрый день, Сеит!

– Шура!

Сеит остановился перед женой. Шура поняла, что девочка, на которую она не обращала внимания, занимает важное место в жизни Сеита. Она старалась сохранить хладнокровие.

– Это правда, что я слышала, Сеит?

Голос Сеита был холоден и равнодушен.

– Что ты слышала?

– Ты женат, это правда?

Мюрвет смотрела на двух женщин, которые разговаривали, глядя на нее. У светловолосой в глазах стояли слезы. Это значило, что не только ей было плохо.

Как будто желая наказать любовницу, которая превратила его жизнь в ад, Сеит встал на колени, поцеловал Мюрвет в щеку и положил руку ей на плечо, ясно показывая свое предпочтение.

– Да, это моя жена.

– Сеит!..

Шура не смогла закончить сказанное, ее глаза были полны слез, но она не плакала. Она высоко держала голову. Они обменялись несколькими словами. Когда женщины ушли, Сеит смотрел им вслед, не проронив ни слова. Мюрвет видела отстраненное, грустное выражение на его лице. Он глубоко вздохнул:

– Ты видела Шуру?

– Зачем она была здесь?

Сеит перебрал несколько документов на столе и ответил усталым голосом:

– У нас есть что делить.

Ответ был далек от удовлетворительного. Мюрвет хотела, чтобы муж объявил, что у него нет ничего с этой женщиной, что он любит только ее, что он не жалеет, что женился на ней, но ничего подобного не прозвучало. Значит, он все еще общается с Шурой! Она ревновала Сеита ко всем женщинам, но Шура была на первом месте. Мюрвет знала это и, понимая, что не сможет удержать слезы, убежала в ванную комнату, заперла дверь и расплакалась. Как долго, она не знала. Наконец она посмотрела в зеркало и не смогла узнать свое лицо. Ее тушь размазалась, глаза и нос покраснели. Она умылась холодной водой, утерлась и снова накрасилась. Но выглядела уже неважно.

Сеит сидел в кресле, не говоря ни слова. Сколько времени прошло, с тех пор как Шура вышла за дверь? Он не мог даже предположить. Две минуты? Может, двадцать? Может быть, больше. За это время Сеит снова прожил тридцать один год своей жизни. Его память унеслась далеко вместе с уходящей Шурой. Как одинок он был. Сеит понял, что его женитьба не решила ничего. Как он хотел, чтобы его жена была с ним в этот момент, держала его за руку, теребила его волосы и ласкала его, отвлекая от прошлого, в котором он заблудился, но место рядом с ним было пусто. Некому было обнять и утешить его. Его маленькая жена совсем не понимала его.

Мюрвет тихо вошла в комнату. Она надела свою длинную накидку. Сеит встал, помог ей. Его голос был усталым.

– Пойдем, я отвезу тебя домой.

По дороге назад они не разговаривали. Выйдя из фаэтона, Мюрвет пошла вперед, не оглядываясь на мужа.

– Пожалуйста, не говори об этом ни с кем в доме, я не хочу, чтобы моя мать знала, что мы ездили туда.

Позже, в постели, она почувствовала, что никогда не сможет проникнуть в его мысли, в его душу, никогда не будет полностью владеть им. Ей не надо было выходить замуж, подумала она, а теперь, когда она ждет ребенка, как она собирается бороться со всеми этими женщинами вокруг него? В ее-то возрасте, с ее неопытностью! Она начала рыдать.

Сеит тоже не мог заснуть. Он бы предпочел поговорить с ней, рассказать ей о своей прошлой жизни. Он знал, что разговор поможет ей успокоиться, подарив всем покой. Пока они жили в этом доме, у них не было возможности поговорить по душам, уединиться, и поэтому никакой возможности понять и стать ближе друг к другу.

Он подумал о Шуре, которая в его трудные минуты могла тепло и нежно делить с ним тишину, ожидая, пока он не заговорит, разгонять его печаль и горе своей любовью. Как ему ее не хватало! Он знал, что, если бы она была здесь, она бы наверняка избавила его всех страданий.

Всхлипывания Мюрвет отвлекли его от мыслей. Он собрал ее волосы, разметавшиеся на подушке, просунул руку ей под голову и притянул к себе. Он вдыхал аромат ее кожи и целовал ее мокрые щеки.

«Боже мой! – сказал он себе. – Я люблю и эту женщину тоже».

Одной рукой он ласкал ее немного округлившийся живот. Он целовал ее шею, ее щеки, он продолжал целовать ее. Он мог понять ее ревность, ее сердечную боль, но не мог найти слов, чтобы облегчить ее страдания. Он баюкал ее, как ребенка, пока она не перестала плакать. Когда Мюрвет, успокоившись в его руках, заснула, Сеит смотрел в потолок, думая о том, как повернется его жизнь.

Утром Мюрвет проснулась и увидела мужа уже полностью одетым. Он стоял перед окном:

– Вставай, Мурка, одевайся, собирайся. Мы уезжаем.

– Куда, Сеит, в такую рань?

– В наш новый дом.

– В наш новый дом?

– Мы уже были там.

– Ох… как я скажу маме?

– Я твой законный супруг, и я забираю тебя в наш собственный дом. Вот что ты скажешь своей матери!

Мюрвет вспомнила последние события, она не так уж и верила ему. Ее мать предупреждала ее. Она любила мужа, но такой красавец, как он, был еще и дамским любимцем. Здесь, по крайней мере, у нее есть мать и брат. Уйдя от них однажды, она уже не сможет к ним вернуться.

Сеит догадался, что за мысли бродят в ее голове. Он сел на край кровати:

– Это наш шанс! Мы будем ужинать вместе, тет-а-тет, ты будешь хозяйкой в доме, и тебе не надо будет считаться с другими. Понимаешь меня? Мы будем счастливы вдвоем.

Улыбаясь, он погладил ее по щеке:

– Не волнуйся, мы будем среди мусульман.

Мурка не знала, что делать. Она не знала, как сказать матери. Она неохотно оделась. Эмине совершила утренний намаз и пила кофе, когда Мюрвет вошла к ней. Когда Эмине повернулась и вопросительно посмотрела на дочь, у той само собой вылетело:

– Мама, мы уходим.

Эмине поняла, что это сообщение не означает выход на прогулку. Она холодно спросила:

– Куда?

– Я не знаю, куда он поведет меня.

Эмине отвернулась и посмотрела в окно. Затем ответила, но в голосе была боль:

– Хорошо… но я не оставлю тебя одну, Неджмийе отправится с тобой. Она молода, но, так или иначе, она твоя сестра.

Мюрвет не знала, что и сказать.

Глаза Эмине наполнились слезами. Она повернулась к своей чашке кофе:

– Ладно, всего тебе хорошего.

Мюрвет остановилась. Ее мать не посмотрела ей в глаза. Она хотела поцеловать ей руку, но побоялась. Очень тихим голосом она спросила:

– Ты ничего не хочешь дать мне, мама?

– Возьми свою кровать и свой сундук с приданым.

Она встала, вышла в свою спальню и вернулась с пакетом, завернутым в старые газеты.

– Здесь кофейный набор из моего приданого. Теперь ты не скажешь, что мать не дала тебе ничего.

Сеит нанял фаэтон для них и телегу для мебели, на которую они погрузили все свои вещи. Мюрвет спросила себя, все ли невесты, покидающие свои дома с мужем, чувствуют себя такими же смущенными, как она.

Сеит не возражал, чтобы Неджмийе присоединилась к ним. В семье жены она была его любимицей, напоминая ему его сестру Хавву.

Мюрвет поцеловала руку матери и взобралась на фаэтон.

– Мама, ты придешь к нам в гости?

– Конечно, если ты дашь мне знать, где вы.

Сеит пожал теще руку и сел рядом с женой, поднял Неджмийе и посадил между ними. Таким образом, Сеит, Мурка и Неджмийе отправились в свой новый дом.

 

Глава 28

Неразделенное одиночество

Фаэтон остановился перед домом номер семь на улице Хаджи Хюсрев на холмах Касимпаша – причудливым двухэтажным строением в красивом саду, дожидающимся новых владельцев.

Мюрвет, все еще под впечатлением расставания с родительским домом, обошла дом, изучая его со всех сторон. На первом этаже находились кухня, ванная и комната, на втором – спальня и комната поменьше. Сеит, собираясь привести жену в новое жилище, навел там чистоту, но Мюрвет сделала уборку снова. Она достала из приданого кружевные занавески, шторы и развесила их. Они выбрали комнату, что побольше, наверху спальней и обставили ее. Комната поменьше была предоставлена Неджмийе, которая до сих пор обходилась матрасом на полу. Затем Мюрвет надела на подушки кружевные наволочки. Она старалась быть хорошей хозяйкой в собственном доме.

Когда стемнело, она расчувствовалась, почти заплакала, но сдержалась, боясь расстроить Неджмийе. Сеит зажег лампу и ушел за покупками, оставив сестер. Вскоре он вернулся с провизией из ресторана Волкова. За отсутствием стола они расстелили на полу газеты. Появилась замечательная русская еда. Сеит открыл бутылку водки. Он выглядел счастливым. Он ущипнул жену за щеку и подмигнул ей.

Мюрвет была смущена фамильярностью мужа в присутствии сестры.

– Не надо, Сеит, – прошептала она, – не при ней.

– Я в своем доме, Мурка, я могу трогать жену как хочу, ясно?

– Ах, Сеит, пожалуйста.

– Ты не хочешь выпить со мной?

– Я не пью, Сеит.

– Ну ладно, что делать, тогда выпью один, сам с собой, на здоровье!

Сеит загрустил, и Мюрвет не знала, что делать, чтобы развеселить его. Она решила молчать. Неджмийе тоже была неразговорчива. Сеит чувствовал себя нянькой с двумя маленькими детьми. Пока он наливал себе еще водки, Мюрвет убрала посуду и собрала газеты.

– Тебе лучше лечь, ты, должно быть, устала.

Мюрвет вымыла посуду и пошла наверх спать, взяв Неджмийе с собой. В постели она взмолилась:

– Аллах Всемогущий, пожалуйста, не дай мне затосковать по материнскому дому.

Сеит сидел на полу гостиной, пока не прикончил бутылку. Потом он обхватил голову руками. Как вообще он собирается стать счастливым? Он рассчитывал провести первую ночь в своем новом доме, ужиная и выпивая с женой. Вместо этого получил бутылку водки в компанию, чтобы забыть одиночество. Он чувствовал, как алкоголь проникает и распространяется по его венам, разогревая кровь. Ему стало жарко, он встал, чтобы открыть окно и наполнить легкие холодным свежим декабрьским воздухом. Он зажег сигарету, следил за спичкой, пока огонек не добрался до конца и не обжег ему пальцы, потом выбросил ее. Ему было тяжело. Он начал тихо напевать русскую песню. Водка, холод и слова песни как будто перенесли его назад в Санкт-Петербург.

Когда Мурка встала, она не смогла найти Сеита. Даже его подушка была нетронута.

Не выдавая себя Неджмийе, она тихо плакала. То, что говорила ее мать, воплощалось. Ее муж бросил ее одну в незнакомом месте.

Час спустя ее горе превратилось в смех. Сеит прислал домой полную телегу вещей и мебели. Мюрвет была счастлива как ребенок, увидев, как выгружают стол, стулья, зеркало, тумбочку, обеденный сервиз, керосиновую плиту и продукты. С помощью Неджмийе она переставляла и переставляла вещи, пока не расставила мебель так, как ей нравилось. Это был ее собственный дом, ее собственная мебель, ее собственный вкус. Никто не подавал ей идеи и не командовал. Она наводила порядок в доме, распевая песни. Неджмийе также присоединилась к веселью. Мюрвет думала о том, как она любит своего мужа. Когда она поняла, что приближается вечер, она бросилась на кухню и приготовила роскошный ужин, включавший все сорта закусок, хорошо подходивших к ракы.

Когда Сеит этим вечером пришел домой, он увидел, что лицо жены светится счастьем. Должно быть, настало время забыть о проблемах прошлой ночи, решил он. Он улыбнулся, когда увидел, что стол поставлен перед окном. Все, казалось, шло прекрасно. Он поцеловал жену и пошел умыться.

Ужин был великолепен. Впервые с того дня, как поженились, они в полной мере насладились вечером вместе, разговаривая за ужином о своем. Мюрвет не напоминала Сеиту о прошедшей ночи и присоединилась к нему с бокалом вина. Еще до того, как бокал был допит, ее тело охватило тепло и голова приятно закружилась. В ее глазах зажегся огонь. Сеит закончил с закусками, и Мюрвет встала, чтобы принести мясное блюдо. Он с удовольствием следил, как ее щеки покраснели и глаза затуманились. Когда она протянула руку, чтобы взять его пустую тарелку, он задержал ее руку и притянул ее к себе. Мюрвет никогда, ни в своем доме, ни у родственников, не видела, чтобы мужья приближались к женам с любовью и желанием, но не возражала. Неджмийе уже отправилась в постель. Сеит обнял талию жены и зарылся лицом в ее слегка округлившийся живот, поцеловав в пупок. Мюрвет была не против любовных намеков мужа, но стеснялась отвечать. Она хотела взять его за плечи, но не могла.

– Мясо готово, Сеит, оно сгорит.

Сеит весело похлопал ее по бедрам и отпустил.

– Конечно, не сожги мясо.

Глядя вслед жене, он улыбнулся довольной улыбкой. Их жизнь, кажется, встала на добрый путь.

Каждый день Сеит присылал домой несколько предметов обстановки и вечером приносил пакеты еды. Когда он задерживался, то покупал еду в ресторане Волкова. Среди принесенных им пакетов часто были подарки жене и свояченице. Несмотря на хорошее обращение и подарки, Неджмийе скучала по матери. Вначале она жаловалась раз или два в день, но потом начала плакать целыми днями. Это очень расстраивало Мюрвет.

Наконец она сказала Сеиту об этом.

– Ну и хорошо, ты можешь сходить навестить ее, – сказал муж.

Радостные сестры собрались и отправились в гости к матери. Эмине была очень счастлива видеть их. Мюрвет рассказала, как девочка по ней скучала:

– Она не хочет возвращаться со мной, мама, она постоянно плачет.

Эмине, сидевшая на софе, была рада видеть Неджмийе у своих ног.

– Ладно, тогда Неджмийе может остаться, Фетийе пойдет с тобой.

Мюрвет не знала, что ее муж на это скажет, но не могла возражать матери. Она не хотела обидеть и Фетийе. Вечером она взяла ее с собой и вернулась.

Даже на расстоянии Сеиту не нравилось давление тещи на его семью. Он хотел быть вдвоем с женой, но ему это не позволялось. Часто он чувствовал себя пойманным. Он хотел поговорить с женой, особенно о своем прошлом. Он хотел рассказать ей о России и его жизни там, разделить с ней все, особенно когда был пьян. Пару раз, когда он пробовал сделать это, ее глаза наполнялись слезами и она плакала. Молодой женщине было тяжело слушать о прошлом мужа, о жизни, которую у нее не было возможности разделить. Ее мутило от ревности.

Как бы он ни хотел, у него не хватало смелости привести в дом своих русских друзей. В тех случаях, когда он предлагал ей пойти поужинать куда-нибудь, она отказывалась так, будто ее заставляли грешить. Он терпеливо ждал, когда она привыкнет к его образу жизни, хотя и скучал по обществу, где царили выпивка, музыка и ностальгия.

Первыми гостями в их новом доме были Гюль-ханым и Ибрагим-бей. Они также бежали из России с армией генерала Врангеля. Гюль родилась и выросла во дворце паши в Баку. Она была красивой молодой женщиной с приятными манерами. Когда во время революции их дом окружили большевики, пашу убило влетевшей в окно пулей. Молодая женщина сумела бежать и присоединиться к белым, покинув Крым с врангелевской армией. В этом путешествии она встретила Ибрагима. Он был по сравнению с ней довольно незаметной личностью из деревни Корбук. Как и многие женщины, оказавшиеся одни без денег в чужой стране, она вышла замуж за первого предложившего руку мужчину, чтобы оказаться под его защитой. У них было двое сыновей, Сермет и Рустем.

Мюрвет понравились ее аристократические манеры, ее нежный и мягкий характер. Они жили рядом. Этой ночью они расстались с обещанием встретиться снова и сдержали его. Гюль-ханым и Мюрвет стали близкими подругами. Гюль заняла все свободное время Мюрвет. Мюрвет было достаточно ее дружбы, и она высоко ценила ее.

Сеит, с другой стороны, был в затруднении. Соблазнительная ночная жизнь Пера подмигивала ему; тихая атмосфера его дома в Касимпаша бледнела перед ней. Любовь жены не решала его проблемы. Он боялся, что не сможет включить Мюрвет в жизнь, которую вел с друзьями, но не хотел принуждать ее к поспешности.

Скоро наступил январь. Холодный ветер, дувший последнюю неделю, сменился густым снегом, который покрыл все вокруг. Снег и холод оживили Сеита. Мюрвет смотрела, как ее муж рубит дрова в саду их дома в одной майке, обнажавшей его широкие плечи и бугры хорошо развитых мускулов, умело работая топором. Как она ревновала его даже к женщинам, которых не знала! Он наполнил корзину и вернулся в дом. Пока он вытирал тело полотенцем, она сказала:

– Ты замерз, Сеит! Что, ради бога, заставляет тебя выходить из дома в такую погоду?

– От снега не холодно, – сказал он.

– Разве?

– Я же говорил тебе, что ездовые собаки в России выкапывают норы в снегу, чтобы спать в них. Когда лайки просыпаются, им тепло.

Затем, напевая, он счистил пепел с плиты. Несмотря на снег, он привычно накачал ледяной воды из колодца, чтобы принять холодный душ после своей ежедневной горячей ванны.

– В алуштинских лесах мы привыкли купаться в озере Карагёль, когда снежно. Всегда нужно держать свое тело в форме и привыкать к холоду, готовясь к случаю, когда не сможешь найти тепло, – сказал он.

Мюрвет не нравилось, что он упоминал свое российское прошлое каждый раз, когда делал что-то важное. Она ненавидела делить мужа даже с его воспоминаниями.

В этот день Сеит ушел неожиданно поздно, почти в полдень. Он поцеловал жену и вышел. Он не вызвал экипаж, потому что ему нравился скрип снега под ногами. Он напевал всю дорогу. Он любил белизну снега.

Вечером Мюрвет ждала его возвращения в обычное время. Еда остыла, и она разогрела ее снова. Затем накормила Фетийе и уложила ее в кровать. Потом она стояла у окна, глядя на снег в ожидании. Ее тревога к полуночи превратилась в ревность. Она плакала с платком в руках, слушая звон настенных часов. Было два часа, когда кто-то постучал в дверь. Она вскочила в волнении. Сеит вошел в хорошем настроении и обнял ее. Она не хотела поддаваться ему после стольких часов слез, поэтому высвободилась. Он снял шляпу, стряхнул снег и весело заговорил. Мюрвет стояла перед ним, отводя взгляд. Она не понимала его. Он говорил по-русски. Не получив ответа, он хлопнул себя по лбу, смеясь от души. Он обнял и поцеловал ее, его язык заплетался.

– Так… что я говорил… забыл?

Затем он погладил ее по щеке и продолжил:

– Моя маленькая Мурка… ты, должно быть, спать хочешь… Я буду рад, если ты можешь согреть немного воды, я хочу ванну принять.

Мюрвет пошла на кухню и поставила воду на плиту. Сеит вымылся, насвистывая и напевая, затем надел банный халат и пошел в спальню, уже трезвый и счастливый. Когда она пришла в спальню, он уже лежал в постели, курил и разглядывал дым сигареты. Он посмотрел на нее, но она была не в том настроении, чтобы разговаривать. Она не знала, что говорить и делать. Наконец полились ее слезы.

Сеит подумал о другой женщине, которую он только что оставил в слезах. Он уже скучал по ней. Но он также любил и женщину, которая носила в себе его ребенка. Он попробовал успокоить ее, поцеловав в щеку. Он жили в чертовом треугольнике. Он был так же несчастен, как и две его женщины, и у него не было возможности ничего исправить.

Даже после того, как Мюрвет заснула, его преследовали тягостные мысли. Хотя они с Шурой решили больше не встречаться, они не могли сдерживать любовь и снова оказались в объятиях друг друга. Но после того, как Шура узнала, что жена Сеита ждет ребенка, она сдалась. Она могла сносить разврат на стороне с малозначащими женщинами, но женитьба была другим делом. Она чувствовала себя преданной – ведь за все годы он ни разу не сделал ей предложение. Она сказала, что ее больше ничего в Турции не держит. Затем попрощались, ничего не обещая друг другу на будущее. Сеит подумал, что должен принять окончательное решение. Он смотрел на свою маленькую жену, спавшую рядом. Ему стало ее жаль, он потянулся и погладил ее голову. Он должен на самом деле сердиться на нее. Сколько раз он ей говорил, что не хочет детей, потому что не чувствует себя готовым к этому. А теперь ко всему еще и ребенок. Он почувствовал себя пойманным. Если бы Мюрвет не была беременна, он мог бы принять здравое решение. За все эти годы, что они провели вместе, Шура никогда его не подводила подобным образом. Почему Мюрвет не могла поберечься?

Вскоре Сеит решил, что их дом будет слишком мал, когда родится ребенок. Он снял у того же домовладельца дом побольше на той же улице, тоже с садом, но с двумя лишними комнатами. К концу месяца они переехали в новое жилище.

В это время дом в Татлыкуйю продали, и Хаккы отдал Мюрвет ее долю в тридцать золотых лир. Она хотела внести деньги в семейный бюджет, но Сеит настоял, чтобы она отложила их на черный день.

В доме у них было все. Мюрвет, которая годами ухитрялась готовить из ничего, теперь наслаждалась роскошью. Сеит приносил домой много продуктов и еды из ресторанов. Новые платья и туфли наполнили ее гардероб. Наконец Сеит разрешил ей не носить чадру.

– Ты хочешь, чтобы люди говорили, что Сеит на пугале женился? Какого черта носишь эти уродливые одеяния и выглядишь, как таракан? Я не хочу видеть тебя в этом.

Когда Мюрвет пришла в гости к матери в своем отороченном мехом пальто и в шляпе, Эмине изругала ее:

– Что это за вещи? Ты покинула это место в религиозной одежде, а теперь возвращаешься простоволосая. Зачем ты это со мной делаешь? Даже не вздумай приходить ко мне в таком виде снова, Мюрвет.

Мюрвет вернулась домой в слезах, но не застала там мужа, который бы успокоил ее. Ее мать отругала ее за современность, за нарядный вид, а Сеита не было дома, чтобы хотя бы взять ее за руку. Расстроенная, она проплакала всю ночь. В такие минуты ни ее одежда и обувь, ни ее украшения не значили для нее ничего. Все, чего она хотела, – быть счастливой, чтобы муж был рядом с ней, чтобы он уживался с ее матерью. Никто не понимал ее. Она сидела, дожидаясь мужа. Жизнь рядом с Бейоглу не изменила привычек Сеита. Проведя ночь дома, он мог следующую провести в городе, вернуться под утро или вообще не вернуться. Теперь он жил двойной жизнью.

В комнате на верхнем этаже прачечной на улице Кальонджу Кулук в Бейоглу было темно. Свет фонаря на улице проникал сквозь открытые занавеси, отражаясь от снега и освещая человека, отдыхавшего на постели одетым. Свет превращал дым сигарет, которые человек курил одну за другой, в слоистый туман.

После полной удовольствий ночи, которую он провел с друзьями в отеле «Пера Палас», Сеит чувствовал щемящее одиночество. Мюрвет, должно быть, ждет в слезах, но сегодня он был не в настроении бороться с ее ревностью. Он хотел побыть один, в темноте, сам с собой, думать и созерцать. Он гадал, любит ли жену или нет. Да, он любил ее, но он не мог полностью к ней привязаться. Он тосковал по своей семье, своей прошлой жизни, по дому своего детства, по земле своих предков, по всему, что он больше никогда не увидит. Ему нужна была любовь, которая вернет тепло всего этого. Такую любовь могла дать только его Шурочка. Как бы он ни любил другую, он знал, что ни одна женщина не может дать ему такой покой, такое удовлетворение, как Шура. Да, у них обоих была теперь своя жизнь. Но если когда-нибудь они соединятся, смогут ли они слиться с такой же страстью, как раньше? Тоскует ли сейчас по нему Шура, как он по ней? Она была нужна ему. Он хотел обнять ее, почувствовать ее в своих руках, хотел, чтобы она была прямо здесь, с ним. Он отложил сигарету, закинул руки за голову и закрыл глаза, наслаждаясь воспоминаниями. Рано или поздно ему придется вернуться домой и объясняться. Обычно он предпочитал лжи молчание. Часы летели без сна. Он устал. Он хотел забыться и потеряться в своих мыслях. Он встал, пошел к балкону, открыл дверь, несколько хлопьев снега упали на него. Он взял бутылку водки из корзины в снегу, закрыл окно и вернулся к кровати. Его маленькая хрустальная рюмка наполнялась время от времени. Ничего не решалось. Он любил и жалел Мюрвет, но очень любил Шуру и тосковал по ней. Он решил встретиться с Шурой на следующий день.

Над городом весь день сгущались тучи, вечером полил дождь. Молодая женщина за стойкой в аптеке Зеземского на Таксиме пересчитывала дневную выручку. Дверь была заперта, и табличку «Закрыто» повесили пятнадцать минут назад. Помощник аптекаря ходил, запирая все связкой ключей на цепочке.

Шура услышала стук в стекло и попыталась рассмотреть, кто там. Она бы узнала этот силуэт где угодно. Чтобы унять возбуждение, она приложила руку к сердцу и задержала дыхание. Помощник крикнул:

– Мы закрыты!

Шура выбежала из-за стойки и сказала:

– Все в порядке, это ко мне, я приму.

Помощник пожал плечами и занялся своим делом. Она открыла дверь и увидела пьяного человека с больными, но влюбленными глазами. Она пригласила его тихим голосом:

– Входи, Сеит.

Проведя его внутрь, она пошла закончить расчеты, пока Сеит сидел на деревянном стуле за стойкой и ждал. Она работала старательно и молча, как будто его здесь не было. Отблески света играли на ее светлых волосах, раня сердце Сеита. Он испытывал неуправляемое желание взять ее в руки, целовать ее волосы, лицо, шею. Его мучила мысль, что в ее жизни есть другой мужчина, но он ждал, пока они останутся одни. Время тянулось. Он слушал, как ливень молотит в окно. С восхищением глядя на Шуру, Сеит понял, как сильно ему ее не хватает. Наконец, когда свет в аптеке был погашен, он встал, не зная, что будет дальше, что он может сказать ей. Может быть, оказавшись на улице, они расстанутся и каждый пойдет своей дорогой.

Когда они вышли, Сеит раскрыл свой зонтик, чтобы защитить ее от дождя, пока она запирала дверь аптеки. Затем они пошли вместе. Вначале хранили молчание, ни один из них не знал, что сказать. Сеит переложил зонтик в другую руку и взял Шуру за руку. Она не противилась. Но сказала:

– Сеит, то, что мы делаем, это неправильно.

– То, что я держу тебя за руку?

– Нет, ты знаешь что.

– Что ты посоветуешь мне?

– Я не знаю… может быть, лучше, если мы больше не будем видеться.

Сеит крепче сжал ее руку:

– Ты уверена, что хочешь этого?

Он не услышал ответа, повернулся и посмотрел ей прямо в лицо. Ее глаза были мокрыми.

– Сеит, ты женился на другой. У тебя будет ребенок. Какое мое место в твоей жизни?

Сеит не знал, что сказать. Все это было правдой.

Сеит хотел взять экипаж на углу, но Шура остановила его: – Я хочу пройтись.

– Тогда я пойду с тобой.

Ее молчание означало согласие.

Сеит шагал, не говоря ни слова, пока они не дошли до дома 32 по улице Алтунбакал. Шура достала свой ключ и дала его Сеиту. Он открыл дверь и отступил, пропуская ее. Возвращая ключ в ее ладонь, он сказал:

– Не смешно ли, что нам нечего сказать друг другу?

Шура кивнула:

– Да, это действительно смешно.

– Шура, дорогая, я хотел тебе кое-что сказать, но, может быть, я выбрал неподходящее время.

Он протянул руку, чтобы попрощаться:

– Кажется, ты хочешь остаться одна, доброй ночи.

Их руки встретились в холодном прикосновении. Настало время расстаться. Внезапно их прикосновение потеплело. Сеит поцеловал ее в одну щеку, потом в другую. Когда он почувствовал ее губы на своей щеке, он обнял ее, они утратили силы сопротивляться. Сжимая друг друга, они говорили и говорили. Они поднялись по лестнице. Когда Шура открыла дверь в комнату, Сеит на мгновение остановился, вспомнив, что Валентина тоже живет здесь. Шура прочитала его мысли:

– Валентина сегодня будет поздно, у нее два выступления.

– Что с нами случилось, Шурочка? Что вообще случилось с нами?

– Ты знаешь, Сеит, я скучаю по нашим дням в Синопе, по нашему первому дню в Стамбуле. В то время мы принадлежали только друг другу.

Сеит посмотрел Шуре прямо в глаза и сказал:

– Мы всегда будем принадлежать друг другу, Шурочка. Что бы ни случилось.

 

Глава 29

Прощай, Стамбул

Весна 1924 года

Ликер не помогал уснуть. Даже если Сеиту удавалось задремать, его мучили кошмары. Когда он решил бежать из России, он думал, что это его собственное приключение, но, очевидно, сильно ошибался. Это затронуло жизнь сначала одной, а потом и другой молодой женщины. Теперь две женщины зависели от него и от его решений.

От Мюрвет он втайне ждал помощи в том, чтобы приспособиться к обществу, обычаям и нравам принявшей его страны, но она была ребенком, так что Сеиту самому приходилось играть роль учителя. Она все еще находилась под влиянием семьи, связывавшая ее с матерью пуповина оставалась. Она изводила Сеита своей ревностью, своей плаксивостью.

Шура, с другой стороны, была единственной нитью, связывающей его с родной Россией, с его шальной молодостью, с его ярким прошлым. Она была единственным свидетелем любви, полной фантастической страсти, ран и сердечной боли. Теперь все быстро менялось. Присутствие Шуры не избавляло от тоски по Родине, а любви Мюрвет не доставало, чтобы он почувствовал себя дома. Он женился на этой маленькой девочке и сделал ее своим спутником в кысмет, своей судьбе. С другой стороны, женщина, которая присоединилась к нему на берегах Алушты, чтобы отправиться в незнакомые земли, сделала это только ради их взаимной любви. Она приняла все тяготы без единой жалобы. Столь велика была ее любовь, что она даже приняла позор женитьбы Сеита на другой, как бы сильно это ее ни ранило. Сладкая, прекрасная, верная, жертвенная Шура, она навсегда останется самой особенной женщиной в его жизни, той, кто заслуживает все счастье мира, к сожалению, ускользнувшее от нее здесь, в Стамбуле. Может быть, они были бы счастливее в Париже или в Нью-Йорке, о чем они говорили так много раз. Это могло бы стать их общим планом, но теперь, когда он был связан семьей и ребенком, наибольшее, что он мог сделать, – это протянуть ей руку помощи, чтобы помочь перебраться в Париж. Сам не имея такой возможности, он решил помочь ей достичь этой цели.

Сеит был уверен в правильности своего решения. Он вылез из постели осторожно, чтобы не разбудить Мюрвет. Он оделся, вышел из дома и отправился в сторону Бейоглу.

* * *

Первые лучи солнца проникли в спальню. Москитная сетка над латунной кроватью была раздвинута, покрывало лежало на полу. Сатиновые шторы, тумбочка, зеркало, духи, нитка жемчуга – все в комнате приобретало очертания и цвет.

Светловолосый мужчина повернулся и посмотрел на женщину, спавшую рядом с ним. Он приподнялся на локте, чтобы поцеловать ее волосы. Он тронул пальцами ее спину и слегка погладил ее, осторожно, чтобы не разбудить. Сколько времени прошло с тех пор, как он встретил эту восхитительную и изысканную женщину? Шесть месяцев или восемь?

Женщина, которую он нашел здесь, в Стамбуле, давала ему не просто сексуальное удовлетворение, на что он рассчитывал, а ощущения, о которых он даже не мечтал, она стала наваждением. Он был захвачен грустью в ее смехе, болью в ее теплоте, ее благородством.

Ему было пора уходить. Он не знал, сможет ли когда-нибудь еще вернуться в Стамбул. Мысль об окончательном расставании с Шурой возмутила его. Он притронулся к ней и ждал, пока она откроет глаза. Еще не до конца проснувшись, она сказала по-французски тихим голосом:

– Бонжур, Ален.

Она положила свою руку на его руку, обнимавшую ее за талию, но, заметив выражение на лице, замерла в ожидании. Молодой человек поцеловал ее ладонь и начал задумчиво говорить:

– Шура…

– Да?

– Ты хочешь поехать со мной в Париж?

– Зачем?

– Ты одинока здесь, а я не хочу расставаться с тобой.

– Я не одинока, здесь Валентина. У меня много друзей.

– Валентина замужем за твоим старым другом, не так ли?

Шура подняла обнимавшую ее руку мужчины своими нежными пальцами и повернула его обручальное кольцо. На ее лице отразилась боль ребенка, рану которого потревожили вновь.

– А во Франции я не буду одинока? Скажи мне, какая разница?

Ее глаза рассматривали белые тюлевые занавески над кроватью, как будто пытаясь рассмотреть что-то невидимое. Она медленно продолжила:

– Я приговорена к пожизненному одиночеству. Неважно, где я. Я давно приняла это решение, и я готова к последствиям. Не беспокойся обо мне.

– Да, но я не хочу расставаться с тобой, Шура. Ты же знаешь, я люблю тебя больше, чем кольцо на своем пальце.

– Не надо, Ален, не жалей меня. Ты не должен мне ничего, у тебя есть жена и дети, к которым ты должен вернуться. Кто знает, если когда-нибудь дорога приведет тебя сюда, может быть, мы сможем увидеться. Как говорят турки, кысмет.

– Ты все еще любишь его, правда?

– Люблю? Я не знаю, я уже забыла, где границы любви. Сеит был всем, что я любила. Кисловодск, заснеженные сосны, звон бубенчиков и колокольчиков, я все это видела в Сеите. Это больше, чем любовь, это как нуждаться в кислороде для дыхания. Ален, ты никогда этого не поймешь. Он для меня как живой образ страны, которую я никогда больше не увижу. Даже если я не могу видеть его каждый день – знать, что он жив, дышать воздухом одного города, ходить по тем же местам для меня достаточно, поверь. Он – моя Россия в Стамбуле.

Ален притянул ее ближе к себе. Он смотрел в ее наполненные слезами глаза и видел в них грусть. Да, он знал, что она говорит правду.

– Смотри, дорогая, я не настаиваю, чтобы ты покинула это место насовсем. Давай поедем в путешествие. Поверь мне, я знаю, что Сеит значит для тебя, но ты должна дать мне шанс.

Когда он увидел, что она все еще смотрит на его обручальное кольцо, он покачал головой:

– Кольцо ничего не значит, мы с женой не виделись уже шесть лет. Я решу эту проблему, как только вернусь. Она хотела развода, а я противился, чтобы сплетни не мешали моему продвижению на торговом флоте.

– Что теперь изменилось?

– Многое! Теперь в моей жизни есть ты, и тебя я хочу сохранить. Черт с ним.

Он попытался снять кольцо, собираясь выбросить его, но не смог.

– К черту!

Шура перехватила его руку и поцеловала.

– Ален, пожалуйста, хватит. Нельзя решить проблему, выбросив кольцо. Вещи, которые проникают в наши тела и души, не исчезают так просто. Давай сменим тему и насладимся оставшимся временем.

Ален не знал, что еще сказать, чтобы убедить женщину, которую он так желал. Он склонился к ее грустному лицу и поцеловал в губы.

– Время уходит, а я еще совсем не насытился тобой.

Он поцеловал ее снова.

Через десять минут он был уже одет в свою форму, чемодан стоял у двери. Он обнял ее в последний раз:

– Моя любимая, не забывай, как я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, но иначе.

– Я понимаю, посмотрим.

– До свидания, Ален.

Ален быстро вышел и спустился по ступенькам. Он несколько раз оборачивался и смотрел на Шуру, которая следила за ним с лестницы. Затем, после того как дверь в комнату захлопнулась, он ускорил шаги. В этот момент он почти столкнулся с другим мужчиной, который поднимался вверх с той же поспешностью, с какой он спускался.

Двое остановились и посмотрели друг на друга. Ален узнал Сеита. Он узнал в нем человека, из-за которого Шура не могла уехать. Его взгляд, его вид, его самоуверенные манеры производили даже большее впечатление, чем на фотографии.

«Кто этот светловолосый человек в форме, который выходит из квартиры Шуры с чемоданом так рано утром?» – как молния, сверкнуло в голове Сеита. Он знал, что Валентина вышла замуж и Шура жила одна. Человек, который выходит из дома женщины рано утром, может означать только одно. Кровь ударила Сеиту в голову, он потерял контроль над собой. Незнакомец тем временем исчез на улице.

Сеит стремительно взбежал по лестнице, прыгая через ступеньки. Женщина, о которой он думал всю ночь, жила с другим. Он подбежал к ее двери, кипя и задыхаясь.

Шура смотрела в окно, как Ален уходит. Она думала о нем. Она могла полюбить его. Может быть, полюбила. Она всегда думала о Париже, но не могла уехать так далеко от Сеита. Ее мысли прервал стук в дверь. Он, должно быть, забыл что-то, подумала она, побежав к двери, но замерла, открыв ее. Ее сердце подскочило. Мужчина ее жизни, мужчина, за которым бы она пошла куда угодно, согласилась бы на любые тяготы, был здесь.

– Сеит!

Она внезапно увидела искры в его глазах. Он вошел, не говоря ни слова. Шура не понимала, что случилось. Сеит захлопнул дверь. Он схватил ее за плечи и потряс ее:

– Что это за глупости, кто этот человек?

– Остановись, Сеит, ты делаешь мне больно.

– Скажи мне, кто это был? Как давно вы вместе? О нет, давай я скажу тебе. Это тот, с которым вы были вместе в ту ночь, когда ты впервые покинула меня и исчезла, правда? Я не был женат тогда, помнишь? Говори! Пока я ждал тебя, ты трахалась с этим ублюдком, да?

Он больше не мог сдерживать себя, он обезумел.

– Что будет теперь, когда твой любовник уехал? Ты будешь со мной или есть еще кто-нибудь на горизонте? Говори.

Шура не верила своим ушам. Она застыла, потом заплакала. И это говорил ей человек, которого она любила, человек, которому она отдала всю свою жизнь? Это было несправедливо.

Она пыталась вырваться:

– Сеит, пожалуйста, послушай меня.

Ее мольбы не помогли. Внезапно она почувствовала тяжесть его ладоней на щеках. Одну за другой он давал ей пощечины. Ее кожа пылала огнем, лицо распухло. Она рухнула прямо на пол.

Сеит не мог поверить, что ударил ее. Он упал на колени. Он смотрел на нее в надежде, что с ней все в порядке. Он отвел ее волосы, чтобы увидеть лицо. К своему ужасу, он понял, что ее губы кровоточили, на щеках остались следы пощечин. Она тихо плакала. Сеит, вне себя от стыда за сделанное, обнял ее со слезами на глазах:

– Прости меня, Шурочка, поверь, я не знаю, что на меня нашло. Я не мог сдержаться. Я, должно быть, с ума сошел. Я не должен был так делать. Господи! Я обезумел.

Шура чувствовала, как ее сердце разбилось и осыпается кусочек за кусочком.

– Не надо извиняться, Сеит. Ты прав, я провела эту ночь с ним, и другие ночи тоже.

Она встала и пошла в ванную. Сеит последовал за ней до спальни, увидел разметанную постель, использованные полотенца в ванной. Каждый вдох наполнял его легкие запахом мужского одеколона. Почему он выбрал этот самый день, чтобы прийти сюда? Должно быть, это была последняя шутка, которую судьба, кысмет, сыграла, чтобы разлучить их.

Шура вернулась, придерживая на щеке влажное полотенце, и села на край кровати.

– Может, пойдем сядем в гостиной?

Шура не пошевелилась. Она сказала:

– Можешь сесть, где хочешь.

– Шура, послушай, нам надо поговорить.

– О чем нам говорить, Сеит?

– Шура, Шурочка моя, пожалуйста, прости меня за то, что сейчас случилось. Я знаю, это трудно, но, по крайней мере, постарайся. Я здесь потому, что…

Шура посмотрела на него с таким холодным выражением, что он не закончил фразу. Затем прошептал:

– Все равно… Я встретил твоего мужчину на лестнице. Кто это? Как давно ты его знаешь?

– Ален, капитан, я встретила его семь или восемь месяцев назад.

– Он тебя любит?

Шура вопросительно взглянула на него:

– Ты правда хочешь услышать ответ на этот вопрос?

Сеит сказал ей тихим голосом:

– Да, скажи мне, он любит тебя?

– Он говорит, что любит.

– А ты, ты любишь его?

Шура начала плакать:

– Сеит, ты мужчина, которого я люблю. Я люблю тебя, любимый, разве ты не знаешь?

Он взял ее за руку и поднес к своим губам:

– Шура моя, моя любимая Шурочка, я не гожусь для тебя… как сильно этот человек любит тебя?

Шура пожала плечами и сказала:

– Он хочет увезти меня.

– Когда он уезжает?

– Корабль уходит сегодня после обеда.

Он встал и мягко потянул ее за руку:

– Пойдем, собирайся, ты тоже уезжаешь.

– Я, куда?

Он сел рядом с ней и заговорил, глядя ей в глаза. В его голосе слышалась обреченность.

– Да, Шурочка, ты должна идти с человеком, который любит тебя.

Шура почти закричала:

– Нет, ты не можешь отослать меня.

– Ты должна сделать это для себя, любимая.

– Нет, если бы я хотела сделать это для себя, я бы давно это сделала, я же говорила тебе, я не хочу.

– Ты собираешься прожить так всю свою жизнь? Дожидаясь человека, который может прийти или не прийти, и, когда он не приходит, подавлять свое одиночество в компании других? До скольки лет ты собираешься жить так? Кем ты будешь через десять лет или через двадцать?

Шура уткнулась лицом в подушку и зарыдала. Она колотила по подушке, мотая головой из стороны в сторону, отвергая все, что он говорил.

Сеит встал рядом с ней на колени и взял за плечи. Он погладил ее волосы. С их последней встречи она подрезала их короче, ее золотые волосы теперь доставали мягкими локонами ей только до плеч. Он пропустил ее шелковистые волосы сквозь пальцы. Их счастье тоже протекло между пальцами. Он ласково сказал:

– Шурочка, ты очень важна для меня. Прошло много времени, все изменилось, но мы столько пережили вместе. Долгое время ты была только моей. Что стало с нами? Почему мы делаем больно друг другу? Как мы разделились? Я не знаю. Единственное, что я знаю, это то, что я хочу сделать, чтобы тебе было хорошо. Ты должна организовать свою жизнь, выйти замуж, иметь детей. Мы оба должны убежать от нашего прошлого и жить нашей новой жизнью, поверь мне, любимая, где бы ты ни была, ты будешь моей половиной до конца моей жизни и даже после того.

Шура хранила молчание. Она повернулась, посмотрела на Сеита любящим, но безнадежным взглядом и упала, отказываясь принять свою судьбу. Ее глаза все еще были полны слез. Он держалась руками за единственного мужчину, которого любила в своей жизни, и прижимала его к себе, обнимая изо всех сил. Сеит тоже устал от жизни, которую вел, и от непоправимых ошибок, которые сделал. Он обвил руками ее стройное тело и крепко сжал. Они оба тихо плакали на плечах друг друга. Потом они легли на постель в том же положении. Они не двигались и не говорили долгое время, заполняя друг друга теплом своих тел. Как быстро пробежало время! Год назад они даже представить не могли, что такое произойдет, но теперь прощались друг с другом.

Сеит прошептал, уткнувшись в ее волосы:

– Прости меня, любимая.

Шура ответила между всхлипываниями:

– Ты тоже прости меня, милый… Сможем ли мы свидеться снова когда-то?

Сеит понял, что в том лекарстве, которое он предлагал Шуре, он искал собственное спасение.

– Почему бы и нет? Знали ли мы, что встретимся в Москве семь лет назад? Может быть, судьба приготовила нам еще один сюрприз.

– Я бы хотела быть сейчас в Москве.

Сеит подумал о предстоящем отъезде любимой. Как он вынесет жизнь без нее? Их глаза были уже полны тоски. Они обнялись снова, на этот раз крепко, и начали целоваться, как безумные.

Когда объятия Сеита ослабли, Шура выскользнула из его рук, пошла в ванную. Они не разговаривали. Шура молча собиралась в дорогу. Она вымылась, подобрала подходящую для поездки одежду. Она напудрила лицо и нанесла пастельного цвета помаду. Сеит сидел в углу комнаты, с восхищением следя за ней. Она упаковала свои чемоданы, надела синюю юбку, жакет и подходящие туфли, затем надела шляпку с шелковыми лентами на свои золотые волосы и закрепила их заколками.

Он следил за ней влюбленными глазами. С какой готовностью и самообладанием она собиралась в путешествие, которое наверняка станет поворотной точкой в ее жизни. Но не то ли хладнокровие было на ее лице, когда она покидала Новороссийск и когда она тайно пробралась на лодку Татоглу, покидавшую Крым под огнем большевиков?

Сеит встал, подошел к ней и погладил ее щеки:

– Синее так идет тебе, ты просто как та маленькая девочка, которую я встретил тогда, зимой 1916-го.

Шура попыталась улыбнуться:

– Помнишь, Сеит, что ты сказал мне, когда показал на купидонов у фонтана той ночью?

– Очень хорошо помню, любимая.

– Можешь сказать мне это сейчас?

– Конечно.

– Тогда скажи, я знаю, это ничего не изменит, но все равно хочу это услышать.

Сеит взял ее за руки, прижался к ее губам в долгом поцелуе и прошептал:

– Ты знаешь, я хотел бы быть как они, застыть, обнимая и целуя тебя. Тогда мы могли бы вечно обнимать и целовать друг друга.

Шура с трудом сдерживалась. Она вытерла глаза, высвободилась из его рук, взяла свой редикюль, перчатки, в последний раз осмотрела комнату и пошла к двери. Она превращалась в другого человека. Она уже не была женщиной, которая плакала по любви последние два часа. Она шла к своей новой жизни с грустью, но уверенно.

По дороге экипаж остановился у Валентины. Шура выбежала и вернулась с сестрой через десять минут. Они приехали к причалу за два часа до отправления судна.

Сеит передал сумки носильщику и сказал ему следовать за ними. Он провел Шуру мимо билетного контроля. Дежурный офицер крикнул им, что на корабль нельзя, но Сеит повернулся и сказал человеку, что он не пассажир, а она – жена капитана. Человек дал им сопровождающего и отправил на мостик.

Когда они постучались в дверь капитанской каюты, Ален работал с картой.

– Входите.

Молодой сопровождающий просунул голову в дверь и объявил:

– Капитан, ваша жена здесь, сир.

– Моя жена?

Его глаза широко распахнулись. Перед ним стоял мужчина, которого он видел несколько часов назад на лестнице. Он держал Шуру за руку и подталкивал ее в каюту. Он говорил на безупречном французском:

– Я отправляю ее с вами только при условии, что вы женитесь на ней. Вы должны пообещать мне это прямо сейчас.

Ален посмотрел на Шуру влюбленными глазами. То, что ему не удалось, удалось этому человеку по имени Сеит. Он привел женщину, которую Ален любил. Он был тронут всем этим, но главное, что Шура была здесь. С чувством благодарности он протянул руку Сеиту:

– Я торжественно обещаю вам это, месье Эминов.

Сеит был удивлен, услышав, как человек назвал его имя. Он повернулся к Шуре, вопросительно глядя на нее.

– Я хочу верить вам, потому что я хочу, чтобы она забыла все страдания и была очень счастлива. Она – особенная, – сказал Сеит.

Ален понял, что Шуру и Сеита связывают не только любовь, но более глубокие узы. Он без колебаний сказал:

– Я очень люблю ее, месье, но, поверьте, я не знаю, примет ли она мою любовь.

– Что вы имеете в виду?

– Я не знаю, как вы сумели привести ее сюда. Я пытался сам убедить ее, но безуспешно.

Сеит выглядел озадаченным. Ален с кривой улыбкой сказал: – Она уже решила остаться с вами.

В горле Сеита пересохло. Как несправедлив был он с ней. Что он мог сказать, чтобы она простила его? Он посмотрел на Шуру с любовью и восхищением.

Сеит крепко пожал руку капитана. Он продолжил:

– Это главная причина для вас сделать ее счастливой.

И прошептал:

– Прощай, Шурочка!

Она ответила:

– Прощай, Сеит.

По пути к пирсу Сеит обернулся. Лица, которое он хотел увидеть, не было. Выйдя на улицу, он почувствовал замешательство. Он достиг некоторого мира внутри, но его сердце болело, и его душа ужасно терзалась. Порвал ли он уже со своим прошлым? Он оставлял там половину своей жизни, своей памяти, своей великой любви… от него осталась лишь половина того, чем он был раньше. Жизнь его души и его воспоминания были на судне, отправлявшемся во Францию. Его маленькая Шурочка уезжала. Он уже тосковал по ней. Он знал очень хорошо, что в ее отсутствие его страдания усилятся. Он чувствовал то же самое, когда остался в Санкт-Петербурге в возрасте двенадцати лет. Теперь он был взрослым мужчиной, но его одиночество не уменьшилось. Он услышал гудок парохода. Он прошептал:

– Прощай, любимая моя!

Как только Сеит ушел, Ален с любовью обнял Шуру. Он прошептал ей на ухо:

– Все будет замечательно, дорогая. Я сделаю тебя очень счастливой.

Затем он позвал юнгу, дал ему багаж Шуры:

– Ты, должно быть, устала, дорогая, иди в каюту, располагайся и отдохни немного. Я присоединюсь к тебе, когда мы отплывем и ляжем на курс.

Шура вытерла слезы, пытаясь одновременно улыбнуться. Она легко прикоснулась к его щекам губами и последовала в каюту за мальчиком.

Подойдя к каюте, она услышала пронзительный звук пароходного гудка, раздавшийся три раза подряд. Корабль дал задний ход, отправляясь. Она больше не плакала. Она была похожа на изгнанницу, смирившуюся с судьбой. Она выглянула в иллюминатор. Они покидали порт. Она открыла свой чемодан, оставила его на кровати, вышла из каюты и нашла дорогу на верхнюю палубу, где уже собралось большинство пассажиров. Было нехолодно, но она чувствовала, как мороз пробирает ее. Она нашла тихое место и оперлась на поручни. Сине-зеленые волны Босфора бежали под кораблем, разлетаясь пеной. На мгновение она подумала слиться с синей глубиной внизу, но быстро отбросила такое малодушие. Что такая глупость решит?

Она отвела взгляд от волн и начала рассматривать берег. Не так ли они покидали Крым?

Когда корабль огибал мыс Сарайбурну у дворца Топкапы и пристани Сиркеджи, она вспоминала день, когда они с Сеитом прибыли в Стамбул и сходили в том же месте, с которого отплывали сегодня.

Она надеялась, что увидит Сеита на берегу. Затем снег закрыл все. Высокие древние сосны под снегом стали белыми. Она увидела себя на вершине покрытой снегом горы, ждущей с раскрытыми руками человека, скачущего к ней на коне. Сеит подскакал к ней, схватил ее за талию и поднял на своего коня, она крепко прижалась к нему. Они полетели над снежными холмами. Она слышала звон колоколов церкви в Кисловодске, смешивавшийся со звоном бубенчиков на тройках. Валентина, должно быть, играет Чайковского. Татьяна в белом танцует на пуантах под белыми соснами. Все люди, которых она любила и по которым тосковала, появились перед ней, затем Сеит мягко опустил ее на пушистый снег и исчез между соснами.

Силуэт дворца Топкапы и стройные минареты мечетей за ним задрожали в ее глазах. Соборы Москвы, широкие проспекты с огнями на перекрестках сменили Стамбул, скрывшийся в тумане. Затем она посмотрела назад, на Босфор. Как близко Стамбул к России. Она будто бы впервые покидала свою страну и свой народ. Она задрожала. Холод одиночества пробирал ее до костей. Она плакала. Ее слова тонули в плеске волн:

– Прощай, моя Россия, прощай, Сеит, моя единственная любовь, прощай…

 

Эпилог

Апрель 1992 года

С большой неохотой я оборвала эту замечательную сагу на сцене разлуки, где Сеит и его великая настоящая любовь Шура расстались. Шура, которая вначале была почти неизвестной и жила только в памяти нескольких людей, которых я интервьюировала, по мере развития истории проявила себя как неординарная личность, невероятная красавица с неограниченной способностью к любви, самопожертвованию, но никогда не отчаивающаяся, принимающая все испытания, делившая счастье и невзгоды с Сеитом. Пока я сидела за компьютером, восстанавливая жизнь Шуры, я ощущала, что она подсказывает мне, что писать. Я ощутила, что ее душа направляла мои пальцы на клавиатуре. По мере того как росли мои любовь и восхищение Шурой, росло и мое нежелание оттенять Шуру другими женщинами.

Насколько мы знаем, после того как она покинула Стамбул в 1924 году, она без приключений доехала до Парижа. Мой дедушка Курт Сеит признал, что последний раз он получил от нее письмо в 1926 году. Он сказал бабушке, что Шура написала, что она на смертном одре и хочет увидеть его в последний раз. Это, как мы предполагаем, было спасительной ложью с его стороны, потому что мы знаем, что Шура потеряла ребенка вскоре по прибытии в Париж. Она собиралась перебраться в Америку и звала Сеита присоединиться к ней. Моя бабушка Мюрвет согласилась на поездку. Сеит знал в глубине души, что может сделать выбор: поехать в Америку со своей великой любовью Шурой или остаться в Стамбуле со своей женой Муркой и семьей, которая на тот момент состояла из моей мамы и тети. Курт Сеит передумал в последнюю минуту, решив, что не может рисковать, если вдруг не вернется, и оставить двух сирот. Все это мне нужно было описать и прояснить. С терпением, настойчивостью и энтузиазмом, которые я унаследовала от Курта Сеита, я стремилась узнать историю их жизни. Что случилось с Шурой после? Я решила не сдаваться в поисках. Мне казалось, что я слышу ее шепот: «Давай, найди меня! Я совсем рядом!»

Я хотела верить, что она еще жива, что она прочтет мою книгу и позвонит мне однажды, чтобы рассказать, что у нее все хорошо, что она живет полной и насыщенной жизнью, что создала семью и имеет детей, как всегда желала. Для меня она всегда будет воплощением женственности, красоты, достоинства, любви и жертвенности.

Отец Сеита, мирза Мехмет Эминов, и его семья содержались под домашним арестом в маленьких помещениях слуг в своем бывшем доме. Большевики издевались над ними годами. Старик Эминов стал рабом в имении, где был когда-то хозяином. После вторжения Гитлера в Советский Союз во время Второй мировой войны, когда Сталин решил, что крымские татары помогают немцам и поддерживают рейх, татары были высланы из Крыма самым жестоким образом. Мехмета Эминова сделали копателем могил. До восьмидесяти лет он рыл для большевиков могилы, в которые кидали его замученных родственников. Мы знаем только, что он сейчас занимает последнюю могилу из выкопанных им. Пал ли он от истощения или был сброшен в могилу сапогом, мы никогда не узнаем.

В 1928 году Сеит получил письмо с обожженным уголком. Это был тайный знак, что с отправителем случилась беда и переписка должна прекратиться, поскольку есть проблемы с цензорами и властями. Однако мы установили следующее.

Хавва Эминова, сестра Сеита, не вернулась с допроса, на который ее однажды забрали. Некоторые говорят, что она сошла с ума и больше не пришла в себя.

Последний брат Эминовых, Осман, и его жена Мумине были застрелены в Алуште за переписку с Турцией.

Двоюродный брат Сеита Ариф Эминов был посажен в тюрьму за переписку с ним в 1928 году. С тех его больше не видели и не слышали.

Турецкий врач капитан Али Нихат-бей, которого Сеит встретил в полевом госпитале на Карпатском фронте, стал по совершенной случайности моим дедом по отцовской линии. Его сын Ведат, мой отец, женился на моей матери Леман только после того, как Сеит умер в 1945 году, так что они никогда не встречались. Али Нихат был достаточно везуч. По воле провидения он чудесным образом бежал после двух лет плена в России.

Его тестем был военный инженер полковник Али Реза-бей, который оказался другом дедушки Памира, Халиля Али Безмена, одного из крупнейших бизнесменов Османской империи. Когда он уезжал на Арабский фронт во время Первой мировой войны, он доверил Халилю Али-бею имущество своей семьи. По возвращении он получил все назад с прибылью.

Сеит прожил очень яркую жизнь со взлетами и падениями. С памятью о Шуре в сердце и мыслях он метался между вином, женщинами и кутежами Бейоглу, разговорами с Ататюрком во Флории и заботами о семье. Он был гордым человеком и ни разу в жизни не воспользовался бумагами, выданными ему Ататюрком за поставку оружия. Остальную историю его жизни, которую он делил с еще одной самоотверженной женщиной, моей бабушкой Мюрвет, мы опубликовали под названием «Курт Сеит и Мурка». Его безвременная кончина в 1945 году, в возрасте пятидесяти трех лет, была грустным финалом для такой крайне яркой личности.

Шура посетила Стамбул сразу после войны в тщетной надежде встретить и проводить свою мать в Соединенные Штаты и, может быть, встретить Сеита еще раз. Она провела два месяца, живя с сестрой и посещая старых друзей. Она была красива, очаровательна и нежна, как и раньше. Кто знает, какие мысли были у нее и какие чувства она испытывала, шагая по стамбульским улицам, как много лет назад, на этот раз без Сеита, который к тому времени уже покинул мир?

Памир и я однажды отправились в Крым. Из-за ненависти к крымским татарам Сталин 18 мая 1944 года приказал наказать этот народ изгнанием, разрушить все, что с ними связано, – мечети, хамамы, рынки… – и сменить татарские названия.

Путешествие по Крыму открыло нам не только некоторые из мест, где бродил мой дед, наши бывшие виноградники, дом моего дяди Османа, озеро Карагёль, где мы тоже плавали, но также и людей, которые знали нашу семью. Шевкийе Рамазанова, родственница жены моего дяди Османа Мумине, была одной из немногих, кто пережил изгнание в Сибирь и вернулся в Крым после жизни в Узбекистане. Она помнила семью очень хорошо.

Мы подарили книгу, которую вы держите в руках, «Курт Сеит и Шура», музею Алушты.

Дома у баронессы Валентины рядом с портретом Шуры висел портрет юной светловолосой девушки. Нам объяснили, что это Сандра, дочь Шуры, которую ласково называли Сандрочка. Мы пытались найти ее адрес, но безуспешно. Знакомые в Париже выяснили для нас ее адрес в Калифорнии. К сожалению, Сандра переехала и с этого адреса. Мы сообщили всем знакомым в Южной Калифорнии, что ищем Сандру. Друзья искали по телефонным книгам и звонили жителям мест, где она жила. Наконец, мы решили поехать искать ее сами. За день до нашего отъезда, однако, к нам повернулась удача. Франсуа, джентльмен, которому принадлежал ее прошлый телефонный номер, сам провел поиски и через агента недвижимости нашел ее. Он позвонил нам и сказал: «Памир, я нашел для тебя Сандру!» Конечно, этим вечером Сандра позвонила и дала нам свой адрес и номер телефона. Через тридцать шесть часов мы стучали в ее дверь в Пасадене, Калифорния. Следующие две недели мы провели с дочерью Шуры, познакомившись с красивой, нежной и очаровательной личностью, учителем, которая посвятила свою жизнь студентам и была совершенным сочетанием американского благородства и русского дворянства. Ее отец Обри Нэш страстно любил Шуру.

Шура ушла в 1966 году и похоронена рядом с матерью в мемориальном парке Форест Лаун в Глендале, Калифорния. В атмосфере безмятежности мы отдали ей дань памяти. Я положила ирисы на ее надгробный камень со слезами на глазах и чувствовала, что волнение и беспокойство, с которыми я жила столь долгое время, сменяются тихим удовлетворением от того, что я наконец нашла Шуру в мире и покое.

Я счастливо живу в Стамбуле с мужем Памиром, дочерью Памирой и сыном Памиром Касимом. Они – последнее поколение этой чудесной семьи, чью сагу я продолжу в следующей части.

* * *

Дед автора романа, поручик Сеит Эминов, Курт Сеит, офицер царской армии. Петроград, 1917 год (фотография сделана по возвращении с фронта в Галиции)

Красавица Александра Юлиановна Верженская, Шура. Стамбул, 1922 год (фотография М. Казбек, Бейоглу)

Барон Константин со своими братьями и братом Александры, Владимиром Верженским, на фронте. Новороссийск, 1917 год

Шура на берегу реки Сены в Париже, вскоре после отъезда из Стамбула. Париж, 1924 год

Семейство Верженских, оставшихся после революции в России: мать Шуры Екатерина, сестра Нина и другие сестры