В декабре 1904 года, за неделю до Рождества, в Санкт-Петербурге стояла, как обычно, холодная и снежная зима – одна из тех, к которым здесь привыкли. Весь в снегу, город выглядел словно сказочный, как на картинке в книге. На главных улицах, у входов в роскошные магазины и рестораны царила праздничная лихорадка. Сани и коляски скользили и катились по утоптанному снегу. Топот копыт смешивался со звоном колоколов. На площадях и углах улиц в оловяных жестянках пылали костры, вокруг которых грелся уличный люд. Кое-где на аккордеонах, балалайках, скрипках играли и пели музыканты, добавлявшие праздника атмосфере Рождества и мечтавшие о нескольких лишних копейках или, если повезет, рубле к празднику.

Юный кадет выпрыгнул из коляски с небольшим чемоданом в руках. Он поднял воротник шинели, чтобы защититься от холода, и медленно пошел по улице, разглядывая витрины магазинов. Блистающий город со всем своим шумом, огнями и цветами очаровал его. Он и коляску отпустил, не доехав до цели – дома Моисеевых, – чтобы насладиться всем этим. Он остановился у витрины антикварного магазина, затем у лавки музыкальных инструментов, украшенной рождественской мишурой, и засмотрелся.

Магазины были дорогими. Это было ясно по тому, как были одеты покупатели и с каким почтением вели себя с ними приказчики. Усатые швейцары в разноцветных ливреях пропускали настоящих покупателей внутрь, ловко отделяя их от праздных зевак и удерживая тех снаружи. Юноше стало неловко стоять среди последних и глазеть в витрину магазина, в котором он не собирался ничего покупать, и он отправился дальше. В нескольких шагах впереди по улице развлекали прохожих уличные музыканты – парень и девушка, явно брат и сестра. Парень играл грустную мелодию на балалайке, а девушка трогательно пела. На голове у нее был платок, расшитый цветами. Костер, около которого они стояли, отражался на ее бледном восковом лице. Взгляд ее был таким грустным, что казалось, она вот-вот заплачет. Сеит некоторое время наблюдал за ней, опасаясь, что она зарыдает. Девушка и ее песня пробудили в нем чувство одиночества, которое он пытался подавить. Он вышел из задумчивости, когда песня кончилась. Несколько человек зааплодировали. Некоторые слушатели кинули мелочь в шапку, с которой девушка обошла их. От аплодисментов она полностью преобразилась. Теперь она улыбалась самой теплой улыбкой. Сеит очнулся от задумчивости. Он вынул несколько монет из кармана и тоже положил в шапку, глядя девушке, теперь беспечно улыбавшейся, в глаза, потом зашагал в сторону дома Моисеевых. Он шел туда второй раз с тех пор, как поступил в юнкерское училище. Он мог бы брать увольнение каждые выходные, если бы хотел. Но он сам решил не пользоваться этой привилегией и оставаться в училище, чтобы быстрее привыкнуть к новому окружению. По просьбе его отца полковник Паустовский организовал частные уроки для него. В выходные Сеит изучал в дополнение к общей программе классическую русскую литературу, французский и немецкий языки. Он понял: чтобы быть успешным среди других кадетов, для которых русский был родным, он должен заниматься вдвое больше и обойти остальных. Учеба была трудной, но он не жаловался. Он был на хорошем счету в классе. В спорте, особенно на занятиях конной езды, он был намного лучше других. Его жизнь состояла из учебы, занятий и экзаменов. Он сильно тосковал по дому, матери, отцу, братьям и сестрам. Чем больше он предавался школьным делам, тем меньше времени у него оставалось на тоску. В редкие свободные минуты из опасения столкнуться с мыслями об одиночестве он уходил с головой в книги и читал, пока не засыпал. Моисеевы, относившиеся к нему как к родному сыну, хотели, чтобы он навещал их чаще, но уважали его целеустремленность и не настаивали.

Никто ничего не слышал про полковника Эминова с момента его отъезда на фронт. Вместо того чтобы ждать новостей от солдат, вернувшихся с фронта, лучше было бы написать письмо и отправить его со свежими частями, отправлявшимися каждую неделю. Правда, вероятность того, что письмо попадет к адресату, была очень мала. Сеит хорошо владел собой днем, но сильная тоска по отцу брала над ним верх в его снах, над которыми он был совершенно не властен. Это чувство отличалось от тоски по семье, оставшейся в Алуште. Мать, братья и сестры были дома, в безопасности и вместе. Где был отец, как он жил и был ли он жив вообще – Сеит не знал. Одна мысль о том, что отец может не вернуться, превращала его сны в кошмар. Ему недоставало отцовской любви, дружбы и советов. Он опасался, что частые визиты к Моисеевым могут растревожить его одиночество и доставить беспокойство хозяину и хозяйке, так что он откладывал визиты к ним. Наконец наступил конец года. Юнкерское училище закрывалось на рождественские каникулы, все кадеты должны были разъехаться. Для Сеита этот праздник был внове. Он был мусульманином по рождению, и в Крыму они Новый год и Рождество не отмечали. В училище, однако, какой бы ни были кадеты веры, они должны были следовать русскому православному календарю, принятому в армии, хотя были совершенно свободны исповедовать свою веру. Училище, ставшее домом для кадетов со всех краев огромной империи, было плавильным котлом культур и религий. Теперь он жил вместе с христианами, и его лучшие друзья пригласили его провести Рождество с ними. Однако он не мог обидеть дядю Сергея и тетю Ольгу. Он решил, что попытается насладиться каникулами. Он не должен заставить Моисеевых пожалеть о том, что они пригласили его. Теперь, впервые за много месяцев, он стоял перед их дверью, стряхивая снежинки с шинели, дожидаясь, пока откроют.

Ольга и Сергей так обрадовались, будто увидели на пороге собственного сына. В холле стояла большая елка, и гостиная тоже была тщательно украшена. Лестницу обвили красные сатиновые ленты и цветы. Слуги носились туда и сюда, готовя большой праздник. Моисеевы обняли Сеита, будто он был маленьким ребенком, и отвели его в гостиную. Их лица светились счастьем.

– Ах, Сеит, я не могу выразить тебе, как мы счастливы, что ты пришел, – сказала Ольга. – В такое время нельзя быть одному. Я обещаю, что тебе будет весело. У нас на Рождество в гостях – молодежь. Несколько очень хорошеньких девушек. Я уверена, тебе понравится. А теперь садись и расскажи нам об учебе. Как ты учишься? Кто твои учителя? С кем ты дружишь? Дядя Сергей регулярно приносит известия о тебе и твоем училище, но я хочу услышать их прямо от тебя.

Сеит улыбнулся Сергею Моисееву. Он почти забыл взгляд этого веселого человека. Этот взгляд дарил ему ощущение дома и безопасности. Он был счастлив знать, что здесь его любят и рады видеть, и он в свою очередь любил этих людей, которые стали ему родными. Первоначальная сдержанность испарилась, и Сеит принялся рассказывать свою историю с того дня, как капитан Моисеев проводил его в юнкерское училище, не упуская ни малейшей детали. Ольга жадно слушала. Разговор затянулся до самой ночи. Сеит понял, что его место в семье Моисеевых стало таким же важным, как место его отца. Моисеевы тоже решили, что он очень повзрослел и стал очень решительным для своего возраста.

Позже Сергей сообщил хорошие новости: оказывается, Мехмет передал через общих друзей, которые только что вернулись с фронта, три письма – одно для Сергея, одно для Захиде и одно для Сеита. Сеит прочел письмо несколько раз. Его глаза светились счастьем. Письмо было коротким. Эминов писал, что они часто меняют расположение, он не знает, когда вернется, но совершенно здоров и счастлив получить письмо от Сеита, отец гордится успехами сына и сильно скучает по нему.

«Я верю в тебя, сын», – написал Эминов в конце. Сеит продолжал смотреть на письмо, перечитывая его вновь и вновь. Этой ночью он спал лучше, чем всегда.

Два дня спустя дом Моисеевых был переполнен гостями. Праздновали наступившее Рождество. Прибыло почти все высшее общество Санкт-Петербурга. Хотя в городе проходило несколько таких вечеринок, благодаря стараниям Ольги их прием всегда был лучшим. Это повторялось из года в год. Ольга использовала свою всегдашнюю изобретательность, включая в список гостей не только знать, но и успешных людей всех сословий: артистов, деловых людей, спортсменов, собирая вместе удачу, красоту, положение в обществе, талант. Если кого-то она хотела видеть особо, то использовала все свое очарование, чтобы заполучить согласие. Моисеевы опережали другие семейства и в приготовлениях к празднику. Пока другие хозяева только рассылали приглашения, Моисеевы уже знали, сколько людей придет.

Сергей и Ольга представляли Сеита гостям. Ему было трудно запомнить все имена и чины, но он понял, что большинство знало отца. Одна весьма привлекательная рыжеволосая девушка, едва заслышав имя его отца, так засуетилась вокруг Сеита, что молодой человек, не привыкший к подобным «увертюрам», испугался и попытался скрыться в толпе. Убегая от нее, он столкнулся с юношей своего возраста, который спросил:

– А вы, должно быть, гость, которого зовут Курт Сеит?

Сеит осторожно посмотрел на юношу, который знал не только его имя, но и прозвище. Он не помнил, что встречался с ним раньше. Они были одного роста. Светло-каштановые волосы незнакомца были пострижены на такой же, как у Сеита, манер. Открытый лоб вызывал доверие, но маленькие, близко посаженные голубые глаза отталкивали. Сеит пристально посмотрел на него и начал что-то говорить, но юноша перебил:

– Я Петр Боринский. Мы с вами вместе учимся. Только я в другой роте.

Сеита впечатлила такая открытость.

– Очень приятно, Петр.

Он протянул руку, они тепло поздоровались и перешли на ты.

– Ты куда-то шел? Мне показалось, ты от кого-то убегал? – спросил Петр.

Сеит совершенно не собирался сообщать новому приятелю, почему он пытался быстро уйти. Однако было очевидно, что скрыть что-либо от Петра невозможно.

– От меня не спрячешься, – Петр подмигнул и указал на рыжеволосую женщину, танцевавшую в тот момент с юношей. – Ты пытался спрятаться от Светланы Николаевны?

Сеит был ошеломлен. Если его сверстник понял это, то все остальные тем более.

– О… я…

– Да ладно, не стесняйся. По указанию дяди Сергея я пытался встретиться с тобой, но она не давала подойти к тебе.

– Почему ты не подошел и не помог мне?

Петр взял Сеита за руку, проверил, не может ли их кто услышать, и прошептал ему на ухо:

– Хватит с меня и одного раза, когда я попался ей.

Они засмеялись, затем решили, что в бальном зале нет ни одной интересной девушки-ровесницы, и перешли в гостиную с роялем.

– Откуда ты знаешь, что меня зовут Курт Сеит? – спросил Сеит. – Дядя Сергей не зовет меня по этому имени.

– Полковник Паустовский – мой дядя. Я слышал о тебе от него. Я понял, что они хорошие друзья с твоим отцом. Дядя перевел меня сюда. Мы, может быть, даже окажемся в одном классе.

– Надеюсь.

– Говорят, что ты прилежный кадет, а вот я нет.

– Ну и что? Это что, нам помешает?

– Дядя сказал, ты отличный наездник.

– Ну, неплохой.

– Неплохой? Ты уже показываешь лучшие результаты.

– Мы все еще только учимся, кто-нибудь может меня догнать и даже превзойти.

– В любом случае это буду не я.

Они вновь рассмеялись. Они понравились друг другу. Проговорив весь вечер, они решили, что им есть чему друг у друга поучиться. Сеит мог бы поучить Петра верховой езде и французскому, а тот в свою очередь обещал дать наставления во внеклассных делах. Оба были рады друг другу.

За несколько дней до нового, 1905 года Сеит был далеко от своей семьи. Он получил весточку от отца, побывал в гостях, встретил нового друга, с которым их связывало много общего. Он встал рано поутру и написал отцу длинное письмо. Судя по сведениям от отца, письмо Мехмета шло до Петербурга три месяца, так что отец получит его письмо весной. Сеит обнаружил, что писать – почти то же самое, что и разговаривать. Получит ли он это письмо через три месяца или, может, не получит вовсе – просто процесс так приближал любимого отца, что Сеит решил: он будет отныне писать ему каждую неделю.

Пока состоятельные владельцы роскошных особняков Санкт-Петербурга, такие как Моисеевы, отмечали Новый год, в бедных районах происходили другие события. Беспорядки, начавшиеся в прошлом году, были лишь началом серьезных происшествий.

Плеве, который призывал к кровопролитной войне и лгал о победах, чтобы отвлечь людей и отложить реформы, был застрелен в собственной карете в июле 1904 года. Ни его смерть, ни назначенный царем на его место популярный в народе Святополк-Мирский не смогли погасить беспорядки. Граждане выходили, требуя простейших прав. Наконец в декабре 1904 года царь Николай издал указ, но, вместо того чтобы дать в нем твердые обещания и сроки предоставления этих прав, в указе он говорил расплывчато, тем самым сея зерна революции.

Едва были разобраны рождественские елки, как Санкт-Петербург увидел первые массовые кровавые выступления, которым в наступившем году было суждено повторяться много раз. Несколько тысяч рабочих во главе с попом Гапоном шествовали к Зимнему дворцу, неся кресты и иконы и распевая псалмы. Они хотели увидеть царя и поговорить с ним. Его во дворце не оказалось. Тогда протестующие окружили дворец. Псалмы звучали все громче. Испугавшись, что положение выйдет из-под контроля, царская охрана открыла огонь по безоружной толпе. Люди в передних рядах упали, но на основную массу это не повлияло. Подняв иконы выше, рабочие запели громче. Когда они поняли, что иконы и псалмы не помогают от ружей, начали разбегаться. Для тех, кто оказался в передних рядах, не осталось никакой надежды. Мирный марш превратился в кровавую баню. Несколько часов спустя, когда смятение улеглось и восстановилась тишина, площадь была усыпана безжизненными телами застреленных, задавленых в свалке или затоптанных лошадьми.

В той ужасной бойне погибло более тысячи человек. После этого Святополк-Мирский подал в отставку. Сильное народное недовольство царем вскоре привело к убийству великого князя Сергея Александровича террористом-революционером Иваном Каляевым.

В те дни в столице не было покоя. Мехмет Эминов, один из многих сотен тысяч русских солдат, сражался с японцами за тысячи километров от Санкт-Петербурга. Каждый месяц подкрепления отправлялись по железной дороге в Мукден. Готовясь к наступлению, Куропаткин перегруппировал сухопутную трехсоттысячную армию, поставив ее под командование генералов Линевича, Гриппенберга и Каульбарса. В распоряжении Гриппенберга были семь дивизий. Они наступали на Сандепу, где оборонялись две японские дивизии. Эминов командовал одним из атакующих отрядов. После двух дней яростной битвы русские войска одержали крупнейшую победу с начала войны. Однако в разгар преследования неприятеля Куропаткин струсил. Боясь японских контратак, он приказал остановиться.

Русским пришлось тяжело. Война затянулась еще на три месяца. Японцы наступали на Владивосток. Пресса сообщала о тяжелых потерях, бесконечных отступлениях и возможном поражении. Мирные переговоры, начавшиеся в августе, со всей очевидностью показали: победили японцы.

Поезда, увозившие полных боевого духа солдат и офицеров, уверенных в предстоящей победе, теперь доставляли назад уставших, раненых.

Жители Санкт-Петербурга не испытывали страданий, связанных с войной. Для них вся война сводилась к правительственным заявлениям и слухам, которые они слышали то тут, то там. Единственными пострадавшими были семьи солдат и офицеров, находившихся на войне. Они старались не терять надежды и верили, что их любимые вернутся живыми и здоровыми.

Стоял август. Молодой Эминов блестяще завершил обучение, сдав все экзамены на отлично, и заслужил право быть переведенным в следующий класс. Его успехи были такими, что полковник Паустовский вызвал его к себе в кабинет, чтобы поздравить. Сеит понимал, что отсутствие новостей от отца вызывает у окружающих сочувствие, но решил не давать себе поблажки.

Он услышал от офицера, что еще поезд с фронта должен прибыть в конце недели. Отец должен приехать этим поездом, сказал себе Сеит. Иначе надежда, которую он так долго лелеял, исчезнет. Ему не хотелось даже думать о такой вероятности. Он брел на вокзал со смешанным чувством надежды и отчаяния. Его глаза осматривали каждый вагон. К несчастью, страхи оправдались – отца не оказалось в поезде, а он остался стоять один на перроне. Было темно. Как и в тот день, когда он попрощался с отцом, он ощутил холод изнутри. «Это нечестно!» – думал он. Все надежды оказались тщетны. Со слезами на глазах он побрел к выходу. Не хотелось больше оставаться здесь. Не хотелось возвращаться к Моисеевым. Все, чего ему хотелось, – убежать от всех и заплакать. Взрослый человек имеет право плакать, когда умирает отец. Сев в экипаж, слабым дрожащим голосом он сказал:

– Коломна.

По дороге домой он думал о своем детстве. Вспоминал, как отец посадил его на свою лошадь, когда он был совсем ребенком; их объятия всякий раз, когда отец возвращался домой; церемонию обрезания, которую они прошли с Османом; волнение, с которым они с отцом открывали подарок царя; путешествие в Санкт-Петербург и дни, последовавшие за этим. Он очнулся от мыслей, когда извозчик остановился перед домом, заплатил и вышел. Не успел он подойти к двери, как она распахнулась и на пороге показались слуги. Внимательно всмотревшись, Ганя радостно крикнул:

– Слава богу! Это молодой хозяин!

Тамара причитала:

– Слава богу! Молодой хозяин, где же вы были? Что случилось? Вы ни разу здесь не появились! Господина Эминова нет с вами… что случилось?

Ганя дернул ее за рукав, заставив замолчать, и вежливо открыл дверь перед Сеитом. Не глядя в вопрошающие глаза слуг, Сеит прошел мимо и поднялся по лестнице к себе в комнату.

«Я здесь, – понял он. – Но… моего отца нет. Он не вернулся с фронта. Он не… не…»

Тамара начала молиться:

– Господи Боже, пресвятая Богородица, помилуй этого мальчика, помилуй нас.

Ганя замер.

– Не может быть, – пробормотал он. – Хозяин наверняка вернется.

И не смог произнести больше ничего. Тамара со слезами на глазах отправилась на кухню. Вскоре Ганя постучал в дверь к Сеиту и на подносе принес еду. Сеит ответил, что не хочет ни есть ни пить. Ганя вернулся на кухню с подносом.

Сеит плакал, пока не почувствовал облегчения. Он взывал к Аллаху. Он говорил Ему о несправедливости. Он думал о матери, о братьях и сестрах. Что будет с ними? Что сказать матери? Он подумал о маленькой сестре Хавве, которая никогда уже не вспомнит отца. Он решил, что Аллах, Справедливейший и Милосердный Судья, вдруг оказался несправедлив именно к ним, к нему и его семье. Внезапно он почувствовал угрызения совести. Он ведь всего лишь маленький мальчик. Для Аллаха меньше булавочной головки. Кто он такой, чтобы совать нос в дела Всевышнего и обвинять Его? Он попросил у Аллаха прощения. Глаза жгло от слез. Он так и заснул, в слезах.

После полуночи начался легкий дождь. Ганя убедился, что молодой хозяин крепко спит, затем лег на кушетку в вестибюле, ведь он всегда так спал, охраняя дом. Через некоторое время он проснулся от шума. Со двора доносились ржание и голоса. Он выглянул в окно и увидел человека, прощавшегося с кем-то в экипаже, который только что высадил его. Экипаж уехал. Человек повернулся и пошел к дому.

– Господи Боже мой! – прошептал Ганя. Он не мог ошибиться. Он узнал бы его где угодно, когда угодно. Это был Мехмет Эминов. Ганя бросился открывать дверь. Мехмет явно спешил.

– Привет, дорогой Ганя, привет. Скажи, Сеит здесь?

– Да, хозяин, он здесь, но он очень расстроен. Он приехал вчера вечером, закрылся в комнате, не ест, не пьет, выглядит ужасно.

Мехмет, ничего не понимая, смотрел на старика. Тот продолжал:

– Ох, господин… Он думает… что вы мертвы. Он сказал нам, и мы тоже поверили.

Мехмет бросил шапку и кинулся наверх по лестнице. Он осторожно и тихо открыл дверь в спальню Сеита. Там было темно. Он взял из коридора лампу, вошел в комнату и увидел сына, спавшего одетым на неразобранной постели. Он не мог поверить глазам. Как вырос сын с их последней встречи! Он поставил лампу на комод, затем встал на колени у кровати и долго смотрел на сына. Мехмет хорошо помнил, как Сеит плакал в детстве: от злости, от обиды, редко – от боли, а затем смотрел на отца припухшими глазами, иногда дерзко, но всегда гордо. Его маленький сын совсем не изменился. Если бы он не боялся разбудить сына, он бы крепко обнял его. Но он только нежно прикоснулся к мокрой щеке юноши. Сеит, несмотря на глубокий сон, ощутил тепло прикосновения и открыл глаза. На мгновение он решил, что еще спит и ему снится сон. Он протянул руку и прикоснулся к отцу. Затем, вскрикнув, подскочил и бросился отцу на шею.

– Папа! Это ты! Ты не погиб! Папа, ты здесь!

– Я здесь, сын, рядом с тобой.

Некоторое время они обнимались и тихо по-мужски плакали. Сеит рассказал отцу, как он ждал его на вокзале и как, отчаявшись, взял экипаж и приехал в Коломну. Мехмет не мог поверить, что человек, сидевший перед ним, – его сын Сеит, его первенец, которого он за руку привез в Санкт-Петербург.

– Надо же, как ты вырос, – твердил Эминов, гладя сына по непослушным волосам. Сеит почувствовал, что боли, не дававшей дышать, больше нет. Ощущение безопасности, которое всегда дарил отец, вернулось вновь. Только тут он заметил, что на мундире отца появились новые ордена. Мехмет заметил взгляд сына.

– Слава богу, я вернулся живым, – вздохнул Эминов, а затем рассказал, как так вышло, что от него долго не было вестей: – Близкий друг погиб за неделю до того, как мне нужно было возвращаться. Он был тяжело ранен в бою и умер в госпитале. Он тоже был награжден многими орденами. Мне было поручено доставить ордена и личные вещи его семье. Поэтому я сошел с поезда на предпоследней станции. Выполнив поручение, я отправился прямо к Сергею, а затем, не найдя тебя там, сюда. Ты напрасно беспокоился, сын. Я совершенно здоров и очень счастлив видеть тебя.

– Я тоже, папа, очень счастлив. Но не расстраиваться, когда ты не появился с последним поездом, было невозможно.

– Дорогой сын, в жизни никогда не стоит торопиться радоваться и отчаиваться. Понимаешь?