В среду, 24 июня, два человека ждали с одинаковым трепетом, когда солнце начнет склоняться над горизонтом. Накануне царь посылал во второй раз к Анастасо с приказанием прийти в сумерки. Ему казалось, что в это время дня свидание их будет менее замечено и возбудит во дворце менее толков, чем если бы оно происходило при дневном свете.

Анастасо с утра занималась своим туалетом. Ее служительница и поверенная Екатерина вынула из сундуков весь гардероб. Обе женщины долго совещались, какое платье надеть, потому что гетера, в отличие от царя, не скрывала предстоящего свидания, а, напротив, хвасталась, что ее зовут во дворец. Наконец, остановились на белой тунике, которая больше всего шла к ее черным, как смоль, волосам. Анастасо примерила тунику, тщательно осмотрела, нет ли где пятна. В этих хлопотах прошло часа три, оставалось еще много времени. Она села обедать, но аппетит пропал от волнения. Она присела на кушетку и начала представлять себе, что будет говорить ей царь и что она будет отвечать ему.

Не меньше ее волновался царь Михаил. Он испытывал то же, что испытывает молодая девушка, идущая в первый раз на любовное свидание, одно обстоятельство больше всего смущало его. Что такое сказал этот подлый человек: гетера Анастасо! Неужели это правда? Сорвалось ли это так с языка презренного человека, везде видящего грязь, или, может быть, есть другая Анастасо, и та действительно гетера? Во всяком случае, было страшно, — присутствие продажной женщины осквернило бы дворец.

Михаил то и дело подходил к окну и посматривал на солнце; когда оно стало склоняться к западу, он почувствовал давно неиспытываемую радость. В это время блюститель императорской чернильницы прислал узнать, не соблаговолит ли державный царь принять его, так как желательно, чтобы он подписал как можно скорее одну важную бумагу, присланную протасикритом. Михаил ответил, что у него болит голова и он никого теперь принять не может; он боялся, что сановник при этом случае обратится с какою-нибудь просьбой и в его присутствии будет неловко пустить Анастасо.

Царь сидел на малом троне, на котором ему полагалось сидеть во время обыкновенных аудиенций, когда вошел старший кубикуларий Пафнутий и доложил:

— Великий царь, одна женщина, именуемая Анастасо, молит, чтобы царственность твоя…

Михаил не дал ему договорить:

— Введи эту женщину сюда, а сам удались.

Когда вошла Анастасо в белом платье с голыми руками и обнаженною шеей, царь был так поражен ее красотой, что встал с трона и хотел было идти к ней на встречу; он чуть не забыл этикета, но сейчас же опомнился и сел.

Анастасо бросилась на пол и прильнула к его колену. Она долго не отрывала губ, а царь был до того смущен, что смотрел на нее молча и даже не просил ее встать. Наконец, она встала сама и, потупив глаза, ждала, что царь скажет ей что-нибудь.

— Я рад, — сказал он, — что ты обратилась ко мне, и если возможно будет, я сделаю все для тебя. Изложи же мне свою просьбу.

Теперь Анастасо оказалась в затруднительном положении, — просьбы она никакой не заготовила, узнав, что царь сам желает ее видеть.

— Державный царь, — начала она, — прости великодушно. Я желала быть принятой тобой, но я не посмела бы тревожить тебя каким-нибудь пустым делом, а важных дел у меня быть не может.

— Не бойся, говори, что могу я сделать для тебя? Проси какого хочешь благодеяния.

— Царь, ты оказал мне уже величайшее благодеяние, ты разрешил мне прийти сюда, я жаждала увидеть твои ясные очи, услышать звук твоего чудного голоса…

«Не мои, а ее очи ясные, — подумал Михаил, — не мой голос чарует, а ее», — и почувствовал внезапно прилив такой нежности, что ему стоило большего труда не поцеловать Анастасо, как это ему хотелось сделать.

— Послушай, — сказал он, — забудь, что ты говоришь с царем, представь себе, что я равный тебе, что я тот прежний Михаил…

— Не могу осмелиться на это, — ответила Анастасо.

— Вот что, — прервал ее Михаил, — уйдем из этого пышного триклиния, — здесь принимаю я иностранных послов, здесь сижу в порфире и здесь я не могу, забыть ни на минуту, что я самодержец ромейский, а я хотел бы забыть это.

Гетера с удивлением взглянула на своего возлюбленного, достигшего теперь такой высоты и желающего опять стать простым смертным: глаза его блестели, все лицо было залито ярким румянцем. Царь встал и молча пошел в спальню; Анастасо шла за ним, не смея заговорить. Михаил сел и, указывая рукою на место возле себя, сказал:

— Садись, Анастасо, и будем говорить как прежде, будем опять друзьями. Скажи, что ты делаешь, здоров ли твой отец?

— Он умер.

— Я не знал; так ты живешь одна?

— Да.

— Довольно ли у тебя денег, чтобы жить?

— Я не нуждаюсь.

— Должно быть, отец оставил тебе хорошее наследство.

— Порядочное, — солгала Анастасо. Она чувствовала, что разговор принимает опасный оборот. Если царь догадается, чем она стала теперь, то сейчас же выгонит ее. Нужно было заговорить о другом.

— Каждое утро, когда я встаю, — поспешно заговорила она, не дожидаясь дальнейших вопросов, — я молюсь за тебя, — молюсь; да сохранит Господь Бог на многие лета державного царя Михаила, молюсь и вижу твой образ пред собою, как живой.

— А ты являлась мне не раз во сне; теперь я вижу, что на самом деле ты еще красивее.

Михаилу опять страстно хотелось обнять ее, но он снова удержался.

— Так ты не забыл меня, царь? — радостно воскликнула Анастасо. — А я была уверена, что ты видишь других женщин, знатных и красивых, что ты не думаешь больше о ничтожной Анастасо.

— Ты ошибаешься, я никогда не вижу никаких женщин, я избегаю их. Помыслы мои чисты, и я не оскверняю своего тела.

— Разве любить это значит осквернять тело?

— Да, плотская любовь греховна; она марает всякого, — беги ее, бойся ее, Анастасо.

Гетера заметила, что она совершила большую неловкость, наведя царя на подобные мысли. Пыл его как будто начал остывать, пожалуй, все пропало. Михаил молчал несколько минут. Анастасо не находила подходящей темы для разговора, но, она как бы нечаянно подвинулась ближе к царю и ее обнаженные руки касались его рук. Потухший было взгляд Михаила опять заблестел, на побледневших щеках снова начал появляться румянец.

— Ты любишь золотые вещи, царь? — спросила Анастасо.

— Люблю, когда они красиво сделаны.

— Посмотри мой браслет, находишь ли ты его красивым?

Михаил начал рассматривать браслет, надетый на левой руке Анастасо.

— Нет, не этот, посмотри этот, на правой руке.

Царь сидел слева от Анастасо и ему пришлось нагнуться в ее сторону. Давно уже не ощущал он прикосновения женского тела, и он задрожал так сильно, что гетера испугалась. «Как бы с ним не случилось припадка», — подумала она.

— Хорошо сделано это украшение, — с трудом проговорил Михаил. — Кто же подарил тебе его?

— Подарил еще покойник отец, — опять солгала Анастасо.

— Я тебе подарю лучше, — неожиданно для самого себя сказал царь.

— Подари, — ответила Анастасо, — я не буду расставаться с ним ни днем, ни ночью.

— Хорошо, подарю.

Царь весь горел, он хотел говорить, язык не повиновался ему, он хотел обнять ее, но руки не слушались.

— Хорошо, подарю, — опять повторил он, помолчав несколько минут.

Тогда Анастасо показалось, что наступила решительная минута; она опустилась на колени и начала страстно целовать его ноги. Михаил не выдержал, он поднял ее и посадил к себе на колени. Он не рассуждал больше, — жажда любви охватила все его существо.

— Ты помнишь, как хорошо было прежде, — лепетал он, — когда мы сидели вдвоем. Неужели это не может повториться?

— Отчего же не может?.. Милый Михаил… это зависит от тебя. Я была бы слишком счастлива.

Его жгли ее поцелуи, он забыл о своей решимости никогда не приближаться ни к одной женщине, как вдруг вспомнил страшные слова Петра Иканата. Он оттолкнул Анастасо и отошел в сторону, тяжело дыша. Гетера смотрела на него с удивлением, она не могла понять, что с ним.

— Послушай, Анастасо, — сказал царь, не глядя на нее, — одна мысль мучит меня и не дает мне покоя. С тех пор, как мы расстались с тобой могло случиться многое. Скажи, правда ли это, правда ли, что другие ласкали тебя?

Анастасо хотелось солгать, но она не смогла этого сделать. Лучше сознаться ему, — он такой добрый, он простит.

— Правда, другие ласкали меня, но я никогда никого не ласкала. Я люблю тебя одного, Михаил.

Она бросилась к нему, забыв, что он царь. Он смотрел на нее, но уже не прежним страстным взглядом, казалось, страстное волнение исчезло; он хотел что-то сказать, но не находил слов. Тогда Анастасо обхватила его за талию и сжала его в своих объятиях. Но Михаил высвободился из них и закричал:

— Ты гетера, отойди!

Анастасо растерялась, для нее гетера не было страшным словом.

— Отойди! — закричал он еще раз, — помни, царь ромейский не может иметь ничего общего с блудницей!

Крик этот услышал старший кубикуларий, сидевший по соседству с царскою спальней. Предчувствуя что-то недоброе, он не ожидая зова бросился в спальню. Царь лежал на полу и бился в страшном припадке. Анастасо стояла возле него; она хотела помочь ему и не знала, что делать. Вместо помощи, она зарыдала. Кубикуларий был возмущен присутствием этой женщины.

— Уходи скорее, — сказал он.

— Разреши мне остаться, — просила Анастасо, — я могу быть полезна.

— Остаться? Не забывай, что ты презреннейшая из женщин, не место тебе во дворце великого самодержца.

Он взял за руку Анастасо и вывел ее из комнаты.

Несколько дней после этого гетера предавалась отчаянью. Теперь все пропало.

В тот же вечер поползли сплетни по дворцу. Кубикуларий передавал то, что он видел собственными глазами. Выходило, что царь просто лицемер. Он старается казаться набожным, добродетельным, даже аскетом и вдруг такое… Гетера в царской спальне! Будь это еще другая женщина, а то Анастасо, которую знает вся столица. Нашлись наивные люди, которые спрашивали, не была ли она у царя по какому-нибудь делу. Но, во-первых, у гетеры никаких дел не может быть; во-вторых, когда у женщины является какая-нибудь тяжба, или другое дело, то она поручает его мужчине; наконец, нашли след, ясно указывающий, что тут происходило. На кушетке в царской спальне оказался золотой браслет, какие носят женщины. Один из служителей взял его себе и не знает, как быть. Его могут заподозрить в воровстве, но нельзя же отдать его царю. Это напомнит о том, о чем надо позабыть.

Благодаря придворным, о приключении во дворце скоро узнал весь город. От этого выиграла Анастасо. Известность ее возросла, все интересовались гетерой, сумевшей завлечь самого царя. Но император Михаил значительно проиграл в общественном мнении. Какое же он имеет право так строго судить своих подданных, бранить их за малейшее отступление от правил нравственности, карать за внебрачное сожительство, когда он сам позволяет себе вводить во дворец развратную женщину? Можно уважать аскета, но можно ли уважать лицемера, прикидывающегося аскетом?