Иван Безродный
Привет от Цицерона
Ронни Кребс потихоньку сходил с ума. В течение месяца он сбросил более двадцати фунтов веса, каждую ночь ему снились сюрреалистические кошмары, постоянно кружилась голова, и все чаще казалось, что кто-то наблюдает за ним и только и ждет момента, чтобы пустить ему в лоб пулю.
Он перестал доверять даже старому Стивенсону — слуге, более тридцати лет верою и правдою служившему его семье, — единственному человеку на свете, с самого начала посвященному в его, Кребса, Великую Тайну.
Впрочем, с каждым днем, с каждой неудачей в испытаниях Машины Ронни все более разочаровывался, и бывали моменты, когда он готов был схватить тяжелую кувалду и разнести Машину в пух и прах. Однако материал, из которого она была сделана, вряд ли поддался бы жалкому гневу слабого неудачника, каким Кребс начал считать себя в последние дни, совсем еще недавно мнив себя богом.
— Вы слишком много пьете, — укоризненно говорил Стивенсон, подавая ему на подносе бурбон, а в дни запоя виски или ром.
— Я знаю, что делаю, — отмахивался Кребс. — Приберись-ка лучше у Машины…
Стивенсон горько вздыхал и убирал бутылки, разбросанные вокруг большого яйцевидного агрегата черного цвета, опутанного толстыми гофрированными кабелями. Эту штуку он боялся пуще огня, считая исчадием Ада, но виду старался не подавать. Круглую же площадку перед Машиной, огороженную низким двойным барьером из хромированных труб, которую хозяин называл Зоной, он вообще ненавидел. Ибо именно туда его молодой хозяин в прямом смысле слова выкинул целое состояние. Именно на нее Ронни мог глазеть, абсолютно не шевелясь, целыми часами и, так ничего и не дождавшись, впадать в очередной запой.
А как было хорошо раньше, думал Стивенсон, до того момента, когда он вместе с хозяином обнаружил в подвале этого старого особняка, приобретенного почти за бесценок, странное сооружение, непохожее ни на что, виденное ранее.
— Джордж, — поначалу горячо говорил Кребс, — с этой штукой мы перевернем мир! Я не знаю, как она работает, откуда и как попала сюда, но будь я проклят, если не заставлю ее делать для меня деньги, и притом в большом количестве!
А Ронни деньги любил и почитал, будучи бесшабашным транжирой, гуленой и заядлым игроком в преферанс. Увлекался он также ипподромом и Лондонской биржей, и до последнего времени именно это больше всего волновало Стивенсона.
Старый служака считал своим долгом научить уму-разуму тридцатилетнего Ронни Кребса, все еще остающегося в его сознании маленьким ребенком, и сохранить хотя бы то, что удалось накопить родителям хозяина, год назад погибшим при крушении железнодорожного состава. После трагедии младшая сестра Кребса Кэтти сразу же выскочила замуж за отставного полковника и уехала в Штаты. Так что, потихоньку проматывая солидное некогда состояние, Кребс, если не считать немногочисленной прислуги, жил один и в ус, как говорится, не дул.
Несмотря на то что по крови и положению Ронни был аристократом, по его поведению этого сказать было нельзя. Была лишь видимость, пускающая пыль в первые минуты знакомства с ним, но быстро исчезающая немного погодя.
А с появлением Машины стало еще хуже. Она превратилась в его идею фикс, в призрачный оазис в скучном мире житейских и «само собой» возникающих финансовых проблем. Впоследствии, после истории со слитком золота, Кребс даже поселился в подвале, который Стивенсону, провоевавшему с хозяином несколько дней, все-таки пришлось для этого приспособить. Он перенес туда кровать, столик, небольшой шкафчик и огромное зеркало, которое через неделю разбил выскочивший из Зоны обезумевший шимпанзе. После этого случая Кребс стал повсюду таскать с собой браунинг.
Динамит был позже…
— Бросьте вы это дело, — с дрожью в голосе умолял хозяина Стивенсон. — Не богоугодное это дело — пытаться изменить судьбу. Чему быть, того не миновать…
Джордж смутно понимал, что такой сложный аппарат, вытворяющий черт знает что такое с предметами, не мог быть изготовлен в их тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, да и через полстолетия тоже это вряд ли было бы возможно. И это пугало его больше всего. Ронни злился и в конце концов перестал допускать Стивенсона в подвал, который постепенно превратился в помойку, исключая разве что самоочищающуюся Зону.
«Судьба дает мне великий шанс, — думал Ронни. — Я увидел его и понял, в чем он заключается, а главное, догадался, как его использовать для своего блага. Больше такого никогда не представится!»
Проблема состояла только в том, что практика не согласовывалась с его теорией, по крайней мере с той, которую Кребс первоначально надумал сам себе. Иллюзорные, радужные мечты богатства и известности постепенно сменились раздражением и тупой злостью на себя, на Стивенсона, на Машину и на все человечество, никак не желающее встать перед ним, Кребсом, на колени в благоговейном ужасе и восторге.
Аппарат, найденный им несколько месяцев назад в куче старого барахла, был ничем иным, как Машиной Времени. Так гласила блестящая металлическая бирка, прибитая к кожуху агрегата под откидывающейся панелью управления. «Хронотрон. Экспериментальная модель ZXU-96. Лаборатория Баумана». На откидной панели темно-вишневого цвета имелась цифровая клавиатура, как на пишущей машинке, маленький светящийся дисплей, который Стивенсон прозвал «дьяволовым глазом», тумблер «Прошлое/Будущее» и две кнопки: «Включение» и «Запуск». Проще пареной репы для такого парня, как Ронни.
Однако с течением времени возникла не одна сотня но, которые Кребс так и не одолел. Сначала он решил, что это чья-то дорогостоящая и неудачная шутка, очутившаяся по какой-то причине здесь, в подвале особняка недавно почившей в бозе старухи, но потом отказался от этой мысли. Будучи прогрессивным молодым человеком, Ронни быстро смекнул, чем может обернуться для него данная находка. Возможность заглянуть в будущее! Изменить по своему усмотрению прошлое! Заставить целый мир вертеться вокруг него, Рональда Кребса!.. Но разумеется, в конечном итоге все сводилось к деньгам. Научной ценности Машина Времени для него не представляла.
Несомненно, она функционировала. Когда Кребс в первый раз включил ее (скорее, со скуки), ткнув лощеным пальцем в кнопку «Включение» и еще ни о чем не подозревая, Машина тихо загудела, а дисплей мягко вспыхнул нежно-голубым пламенем. На нем изобразился ряд нулей и надпись: «Готов».
Ронни тогда нахмурился, поджав губы, но никаких поспешных выводов делать не стал. Стивенсон же был как на иголках. Он в это время руководил несколькими рабочими, вытаскивающими из подвала ненужный старушечий хлам.
— Сэр, — сказал он Кребсу, уже чуя нездоровый интерес молодого человека к непонятному агрегату, — в течение двух-трех дней мы без проблем демонтируем… это… Не извольте беспокоиться! Лучше бы вам подняться наверх! Здесь так пыльно…
— Нет, — задумчиво ответил Ронни, ощупывая панель управления Машины и дивясь ей все сильнее и сильнее, — оставьте это в целости и сохранности, только приберитесь вокруг.
Интересно также было то, что круглая, радиусом почти полтора ярда, огороженная барьером площадка рядом с Машиной, которую Ронни впоследствии назвал Зоной, оказалась свободной от какого-либо мусора и, тем паче, толстенного слоя многолетней пыли, покрывавшего все вокруг, в том числе и сам аппарат.
Зато точнехонько по ее центру лежала толстая пачка газет. Один из рабочих хотел было запихнуть ее в мешок для мусора, но Кребс остановил его и, разрезав плотно стягивающую пачку бечеву, внимательно осмотрел находку. Это оказалась подборка основных финансовых лондонских газет, несколько образцов желтой бульварной прессы и пара журналов за четыре недели.
Но за какие недели! Если на тот момент было 14 октября 1965 года, то газеты датировались августом того же года! Как они могли попасть в наглухо закрытый подвал старого дома, тем более что никаких следов пребывания человека вокруг не наблюдалось в течение нескольких лет?! Тоненький слой пыли, осевший на них, не мог скопиться в этом подвале за каких-то два месяца…
Несколько дней Кребс ломал голову, но так ничего определенного и не надумал. Да, иногда он со скуки почитывал фантастические романы и рассказы, поэтому имел некоторое представление об идее путешествий во времени, параллельных мирах и зеленых человечках, свободно читающих мысли и палящих энергетическими лучами. Но одно дело фантастика, которую никто всерьез не воспринимает, а другое… Другое дело — странный аппарат, стоящий в подвале его собственного дома и так и просящий, чтобы им воспользовались.
Что Ронни и сделал.
Строго-настрого наказав Стивенсону держать язык за зубами, этим же вечером Ронни спустился к Машине и принялся за дело. С пультом управления разобраться было легко. Судя по всему, Хронотрон позволял путешествовать в прошлое и будущее, а размер прыжка выставлялся с помощью простой клавиатуры. Разумеется, Кребс был не таким наивным, чтобы сразу сломя голову самому куда-нибудь отправиться.
С полчаса он разбирался с вводом в Машину данных. Хронотрон позволял перебрасывать предметы массой до тысячи фунтов в интервале ста пятидесяти лет по обе стороны от настоящего момента, причем с шагом в один час. На дисплее, как только он пытался что-либо нажать, сразу бежала информационная строка-подсказка, так что перепутать что-либо можно было только при наличии большого желания.
— Вот это яйцеголовые! — восхищенно изумлялся Кребс. — Придумают же!.. А еще жалуются, что науку не финансируют!
Первым делом Ронни послал на час в будущее свою дорогую ручку «Parker» с золотым пером.
Когда он втопил кнопку «Пуск», механический, но приятный женский голосок изнутри Машины произвел в течение десяти секунд обратный отсчет (чем снова до ужаса перепугал Кребса), прозвучал гонг, в Зоне полыхнуло холодным голубым пламенем, и ручка с тихим хлопком исчезла!..
За этот час Кребс, безумно волнуясь, выпил целый кофейник кофе и выкурил несколько крепких гаванских сигар, однако ни через час, ни через два ручка не вернулась. Тем не менее Машина Времени высвечивала успокоительную надпись: «Процесс завершен успешно».
Тогда Ронни набрал мячиков для гольфа и послал на час вперед один из них. И тот вернулся! Ровно через час!
— Внимание! — объявила тогда Машина. — Прибытие объекта. Десять, девять, восемь…
Кребс чуть сигару не проглотил от неожиданности, а его очки в золотой оправе съехали на нос. Вот оно! Свершилось! Как пантера кинулся он к барьеру и, прищурившись, уставился сквозь пелену табачного дыма в круг, в центре которого был нарисован ярко-красный кружок.
Снова мертвенно полыхнуло, и на месте метки появился мячик. Точно такой же, идеальный мячик для гольфа. Кребс схватил его и внимательно осмотрел со всех сторон. Сомнений быть не могло — это был именно тот мяч.
Ронни воспрянул духом и послал в будущее уже два мяча, предварительно расписавшись на них своей замысловатой росписью — что-то его все-таки тревожило.
Пришел только один мяч. С его росписью. Тогда Кребс отослал еще два. Они оба благополучно материализовались, но росписи были сделаны красными чернилами, а не синими, какие он использовал!
И тут Машина отказалась работать, сообщив, что «надвигается мощный хроноциклон, в связи с чем работа по хронопереброске возобновится через пятнадцать часов». Впрочем, было уже за полночь, да и Кребс сильно устал, одурев от выпитого кофе, выкуренных сигар и переживаний. Он поднялся наверх и сразу же лег спать, не обратив внимания на обычные причитания Стивенсона в его адрес по поводу и без повода.
Проснулся Рональд в полдень с ужасной головной болью. Тело безумно ломило, во рту был ужасный привкус, а в ушах шумело, словно он находился на берегу океана. Но, вмиг вспомнив, что у него есть в подвале, Кребс живо привел себя в порядок, перекусил на скорую руку, к неудовольствию Джорджа, постоянно пытающегося привить ему настоящий аристократизм, и побежал к Машине.
Хроноциклон еще не прошел, и два с половиною часа Кребс пытался составить план, по которому следовало бы действовать.
На сей раз он решил попытать счастья в прошлом. Заготовив целую кучу хитро помеченных предметов, он закидывал их по отдельности и скопом на час, два, три назад, но все было безрезультатно. Потом он отправил какую-то безделушку как раз в тот момент, когда намедни впервые включил Машину. И опять провал. Потому что он не помнил, чтобы эта вещь тогда появлялась. Не помнил ни до, ни после отсылки. Этот хроноциклон мне путает все карты, решил наконец Ронни.
С прошлым выходила небольшая неувязочка. Как, действительно, что-то может появиться в его прошлом, посланное из настоящего, если этого он не помнил? Возможно, данная вещь все-таки появилась там, но его воспоминания относятся к старому положению вещей. Так какой же смысл тогда что-либо посылать в свое прошлое? С другой стороны, аппарат же соорудили! Значит, есть какой-то смысл…
Пораскинув мозгами, Ронни понял, что смысл есть, когда он-будущий что-либо перешлет ему-настоящему. Но он постоянно является настоящим, поэтому нужно дать знать ему-будущему о данном опыте, и тогда… Тогда… Маразм какой-то, сердился Кребс. Посылать самому себе записочки в будущее! Эдакая дружеская переписка старых друзей…
И тут Ронни осенило. Фантастика! Это же именно то, что ему и нужно! Информация из будущего! Данные тотализатора, биржевые ставки, скачки, выборы, войны, катастрофы и другие мировые события, а также его собственные, отфильтрованные на будущем его потенциальном опыте от ошибок и неудач.
Он будет богат, неимоверно богат и знаменит, и никто не сможет у него отобрать его бесценную находку, его курицу, несущую золотые яйца!
Ронни вспомнил о пачке газет, обнаруженных в Зоне Машины Времени. Вот оно! Будущий Кребс, оказывается, уже присылал ему информацию! Но почему они датировались августом и присланы были до того, как он нашел аппарат? Может быть, Машина сломалась, разрегулировалась? Или это все проказы неких хроноциклонов? Выходит, там, во Времени, тоже существует своя погода…
В любом случае гадать сейчас было абсолютно бесполезно. Ронни заготовил пачку листов и написал на них послания с просьбой самому себе выслать в прошлое свежие газеты с расчетом, чтобы они появились у него сегодня вечером. Получалось несколько витиевато и глупо, но иного выхода он не видел. Затем Кребс настроил машину на сутки вперед и отослал их в будущее. Оставалось ждать.
В восьмом часу, когда он уже начал нервничать, прибыло целых три мяча для гольфа, на каждом из которых синел оттиск фамильной печатки Кребса и дата — 16 октября, 10 часов 11 минут. Завтрашний день! Казалось, над ним смеялись. Кребс в гневе разорвал оставшуюся бумагу и тупо просидел в принесенном Стивенсоном кресле более часа, ожидая чуда. Но его не произошло.
Этот Кребс-будущий не может быть глупее Кребса-настоящего, это же понятно! Либо записки не дошли, либо причина была в самой Машине, точнее, во Времени, о глубинных свойствах которого Ронни не знал ничего, как, впрочем, и любой другой на Земле.
А может, газеты из будущего просто затерялись? Машина Времени — это все-таки не Королевская Почта…
К десяти вечера, игнорируя слабые протесты Джорджа, Кребс надрался как сапожник и отослал на две недели вперед старого полуослепшего мраморного дога по кличке Цицерон, уже практически беззубого и страдающего нервным тиком.
— Возвращайся молодым! — пьяно хохотал Кребс. — И не забудь мне-будущему передать привет!
На немой ужас в глазах Стивенсона, в которых стояли слезы, Рональд ответил с пьяной рассудительностью, пожав плечами:
— От него одни проблемы… И гадит везде. Служить науке — это тебе не сковородки драить!
На следующее утро он ужасно страдал похмельем и до часу дня даже не спускался в подвал, в тайне надеясь, что газеты из будущего, а точнее, из сегодняшнего вечера все-таки уже там.
Но их там не оказалось. Зато лежал старый потрепанный рабочий ботинок Стивенсона.
— Странно, — только и мог сказать Кребс и почесал затылок.
— Твой ведь, да? — пристал он позже с допросом к слуге, брезгливо держа обувь за шнурок.
— Да, сэр, — растерянно ответил тот. — Очень похож…
— Что значит очень похож?! — с издевкой прошипел Кребс, превозмогая снова появившуюся головную боль.
— Свои ботинки, сэр, я только что натер ваксой и убрал в шкафчик, — с достоинством проговорил Джордж. — А этот нечищеный.
— Я вижу, старый идиот, что он нечищеный! — взвизгнул Кребс. — От него вообще черт знает чем несет! Но это твой ботинок, не так ли, мой любезный друг?! Как он мог оказаться в Зоне Хронотрона?! Давай подумаем, а?! Ну?! Да! Ты самовольно ходил и пользовался им!
— Боже упаси!.. — всплеснул руками Стивенсон. — Никак нет, сэр!
— А ко мне-то он как мог попасть?! Соображаешь?! — Кребс поднес к носу слуги раскачивающийся штиблет.
Тот был готов хлопнуться в обморок. Уж он-то не мог не узнать свой ботинок, в котором проработал в саду, ухаживая за роскошными розовыми кустами, уже как несколько лет.
— Разрешите, сэр… — промямлил Стивенсон и взял в руки до боли знакомую обувь.
Покрутив ботинок, словно видел его в первый раз, он автоматически вдел в отверстие вылезший шнурок, изогнул подошву и засунул руку внутрь, по привычке проверяя стельку.
— Сэр, — растерянно произнес он, — там что-то есть…
Это оказался скомканный лист бумаги, на котором почерком Кребса было написано: «Привет от Цицерона, малыш!»
— Сработало! — радостно завопил Ронни, округлив глаза. — Цицерон прибыл в будущее, и оттуда я прислал себе ответ! Великолепно! Никуда, Джордж, не девай свои ботинки, они мне скоро, возможно, понадобятся!..
Стивенсон ошарашенно промолчал. Его уже ничего не удивляло, даже то, что неожиданно стельки оказались старыми, хотя он заменил их несколько дней назад. Но почему-то он не решился это высказать хозяину, чувствуя, что эта весть может ему здорово не понравиться.
В прекрасном расположении духа Кребс устремился в подвал. Но тут его посетила одна странная мысль. Как же сразу-то не вспомнил! Вчера он получил три мяча для гольфа, да еще и с печатью, которые, по-видимому, были отправлены сегодня в 10 утра, но уже пробило два пополудни! А сегодня он ничего не посылал! Парадокс. Или дезинформация? Но зачем ему дурить самого себя! Странное дело. Получается так, что из настоящего момента в прошлое слать что-либо бессмысленно, а в будущее — непредсказуемо. Или он что-то недопонимает, или кто-то кого-то водит за нос.
— Тысяча чертей! Я тебя все равно одолею, сатанинское отродье, не будь я потомок Кребсов! — процедил Ронни, решительно распахивая дверь подвала. — Все остальные варианты исключаются напрочь!
Дней десять Кребс денно и нощно торчал у Машины и слал в обе стороны все, что попадется под руку в доме. Так, безвозвратно ушел великолепный фарфоровый китайский сервиз на 24 персоны, шесть бронзовых канделябров начала восемнадцатого века, полный набор клюшек для игры в гольф, двадцать сигар различной степени выкуренности, более сотни отцовских книг на медицинскую тему, к которым Кребс не питал ни малейшего интереса, около фунта разноцветных перламутровых пуговиц, набор кочерег от камина, любимая кукла маленькой дочки миссис Бойд, кухарки, а также сначала просительные, а потом требовательные и под конец гневные записки самому себе. И множество других предметов, из-за которых у него со Стивенсоном начался серьезный разлад. Не забыл Ронни и о свежих газетах.
Обратно вернулась половина пуговиц, пять сигар, несколько книг, в том числе и парочка, не посылаемых до того им в будущее, три канделябра и остальное по мелочи. Зато в качестве бонуса он получил целых три пачки газет, но все они датировались числом дня прибытия, так что согласно своему плану Кребс ничего не мог предпринять.
Выяснилось также, что во время прибытия совершенно неважно было, включена Машина или нет (в первом случае она имела возможность просто предупредить о скором событии), а также то, что предметы не накапливались в Зоне — более ранние заменялись вновь прибывшими, — так что за событиями необходимо было постоянно следить, чтобы не упустить что-либо важное.
Кребс также последовательно посылал несколько предметов в один и тот же момент будущего, но они вместе никогда не приходили, в лучшем случае появлялся один из них.
За это время пронеслось два небольших хроноциклона и один, как выразилась Машина, антихроноциклон длиною почти в сутки, в течение которых Кребс места себе не находил и, шатаясь по дому, терроризировал прислугу.
В прошлом все исчезало, как в проруби, бесследно, несмотря на то что оттуда пришло с дюжину его же записок с просьбой выслать газет и вообще подать признаки сознательной деятельности. Кребс все это прилежно исполнял, и 26-го объявилось целое восторженное благодарственное письмо, датированное 25 октября, с рассказом о том, как он получил-таки 21 числа итоги скачек, произошедших 25 октября, и выиграл таким образом в тот день 34 тысячи фунтов!
Но у Ронни не было этой суммы. Он позвонил в свой банк и не обнаружил там никакого прихода за последние два месяца. Одни расходы.
Очередной парадокс. Но кто-то ведь уже шиковал на эти бешеные даже для него деньги, полученные с его помощью!
Так начался первый его недельный запой.
Поздно вечером двадцать девятого октября, в самый разгар попойки, устроенной в этот день Кребсом прямо в подвале у Машины, на подкашивающихся ногах из Зоны выбрался Цицерон, пуская слюни и дрожа как осиновый лист. Он тут же безвольно привалился к стене и сделал большую лужу.
Кребс с минуту мутным взглядом осматривал сие явление, пытаясь налить в фужер очередную порцию дорогого рома.
— О, мой ддруг! — наконец, поняв, в чем дело, произнес Ронни, заикаясь и с трудом удерживаясь при этом в кресле. Его локоть все время так и норовил соскользнуть с подлокотника. — Тты ппоявился, тты нне бросил мм… мменя!.. Эт’ хорошшшо. Эт’ очч… оч’ хорошшо!
Цицерон отупело мотал головой и пускал носом гигантские пузыри.
— Дж… Джельмены! Я пп… ппрошу вас вы… выппить за-а-а… за моего ддруга, славного Ц… Цицерона! — сосредоточившись, Кребс высосал спиртное, умудрившись, однако, половину его залить себе за шиворот. — Нну как, п… песик, тебе ххорошшо?
Цицерон закатил глаза и тут же сдох, распластавшись на полу бесформенной кучей.
— Неххорошая ты ссобачка! — округлив глаза от удивления, заявил Кребс. — С… с твоей стороны эт’ было не ч… не ччестно… Не было у нас ттакого у… угговора!
Ронни истерично икнул, подпер отяжелевшую голову непослушными руками и на минуту глубоко призадумался, морща лоб.
— С… судьбу нне пперепплюнешь, джельмены! — глубокомысленно изрек он и отрубился, похрапывая и посвистывая на все лады.
Стивенсон был крайне огорчен. Он круто взялся за Кребса, и утром 3 ноября тот выглядел как огурчик. Почти.
— Похорони Цицерона со всеми почестями, — сказал Ронни слуге, — он заслужил это.
Теперь Кребс решил действовать более решительно. У него возникла теория, что, возможно, не все объекты возвращаются в Зону аппарата, некоторые из них могут разминуться с Машиной чисто в пространстве. Может быть, так необходимые ему газеты постоянно материализуются где-нибудь поблизости? Может, в саду. Или на соседнем участке. Или во Франции. А может, и на Луне. В сад-то Кребс сбегал, все облазил там чуть ли не на коленках. И внутри дома все посмотрел. Но вот как быть с соседним участком?
Кошка! Вот оно! Всем известно, что кошки, хорошие домашние кошки всегда возвращаются домой, даже если не знают дороги. И такая кошка была — она жила на кухне и звали ее Сима. Проворная, умная, живая, она как нельзя лучше подходила для плана Ронни.
После завтрака, когда миссис Бойд вымыла посуду и ушла к мяснику, Кребс тайком пробрался на кухню и, даже не дав Симе допить полагающееся ей каждодневное молоко, схватил ее и отнес в подвал. Обычно спокойная и ласковая, кошка что-то чувствовала, отчаянно вырывалась, царапалась, шипела, прижав уши, но, слава богу, не мяукала.
Кребс настроил Машину на час в будущее, включил таймер и, когда прозвучало «один», швырнул Симу в Зону. Та, вращаясь в воздухе, с диким воем исчезла в голубом сиянии. Кребс отер кровь с расцарапанных рук и принялся ждать. Не появилась она ни в обед, ни на ужин и ни через два дня.
— Странно, — жаловалась миссис Бойд, — куда это наша Симочка запропастилась? Уж не соседские ли мальчишки сделали с ней что плохое? Ух, разберусь я с ними! И Цицерон, царствие ему небесное, помер…
Стивенсон подозрительно косился на Ронни, но тот делал невинное лицо и пожимал плечами, переводя разговор на другую тему.
Кошка легко могла погибнуть, рассуждал Рональд. Попасть под машину, упасть с высоты, или ее поймали те же мальчишки. Была бы еще одна, Кребс послал бы и ее, но второй не было, зато в холле висела клетка с разноцветными попугайчиками. У птицы больше шансов вернуться, решил он и проделал тот же фокус с желтым попугайчиком.
Ровно через час Машина произвела отсчет, и по подвалу запорхал попугай. Голубой.
— Черт знает что такое! — выругался Кребс. — С ума сойти можно!
Он снова отправил его в будущее, пятнадцать минут потратив на ловлю юркой птицы. Вернулся желтый. Кребс запихнул его обратно в клетку и снова надрался.
На следующий день Кребс связался с Лондонской радиотехнической лабораторией и заказал автономный ламповый радиопередатчик с мощными батареями в герметичном корпусе, способный самостоятельно передавать в эфир позывные. Эта игрушка обошлась ему в кругленькую сумму, но скупиться на освоении Машины Времени Ронни считал глупостью.
Через пять дней, в течение которых он не трогал Машину, только изредка проверял наличие новоприбывших вещей (ничего не появилось), заказ был доставлен, и счастливый Кребс, включив передатчик, закинул его в будущее.
— А с помощью вот этого приемника, — сказали ему в лаборатории, передавая на руки еще один ящичек, — вы сможете установить наличие передатчика-маяка в радиусе более 600 миль. Впоследствии, если хотите, мы можем запеленговать сигнал и найти его. Только зачем вам, сэр, это нужно?..
Кребс не соизволил ответить.
Сгорбившись в кресле и нацепив на голову наушники, Ронни напряженно вслушивался в потрескивание и шорох радиоэфира. Как только передатчик исчез, характерное попискивание пропало, и Кребс нервно ждал. Иногда ему казалось, что сигнал появился, но это пищало у него в ушах.
Чуда снова не произошло. Несколько часов кряду Кребс провел у приемника, но тщетно. Передатчик как в воду канул. Он перепробовал все частоты, поднял над домом повыше антенну, проверил батареи, радиолампы, но…
Вечером, так ничего и не дождавшись, Кребс в ярости устроил погром в доме, чем здорово перепугал прислугу. Он метался, как разъяренный раненый лев, круша все на своем пути, богохульничал, проклиная все на свете, а потом Бену, второму слуге, расквасил нос и поставил фингал под глазом. После этого Рональд спустился в подвал и, в бешенстве разбив все лампы приемника и искорежив его корпус, отослал обломки на сотню лет в прошлое.
— Если не мне, то и никому! — орал он, брызжа слюной и потрясая кулаками.
Успокоился Ронни только к полуночи, «приняв на грудь» привычную дозу алкоголя.
— Совсем спивается наш хозяин, — озабоченно сказала миссис Бойд. — Да что это с ним приключилось? Никак не пойму! Чудной он стал, ей-богу…
— Если так и будет продолжаться, я уйду, — заметил Бен, до сих пор придерживая компресс под глазом.
— М-да… — только и мог проговорить Стивенсон. — Однако идемте прибираться…
Через два дня в Зоне появился слиток золота. Высшей пробы. Он одиноко лежал на красной метке и ярко поблескивал в свете электрической лампочки. Несколько минут Кребс отупело разглядывал его, не решаясь даже приблизиться, а потом, выкидывая невиданные коленца, сплясал сумасшедшую джигу.
— Свершилось! — орал он. — Мне уже идут дивиденды! Ай да я, молодчина! Хо-хо, тра-ля-ля! Джордж, старый вшивый верблюд, а ты не верил!
Под слитком лежала записка: «Ронни из 17 ноября! Я все придумал как нельзя лучше. Мы богачи. Срочно обрати весь свой капитал в золото и вышли во 2 декабря 1965 года, ровно в три часа пополудни. Подвернулось отличное дельце. Подробности позже. Вместе, с объединенным богатством — мы сила! Ронни Кребс. 2 декабря 1965 года».
Кребса несколько смутило это предложение. Если учесть такую плохую воспроизводимость пересылок во Времени… Но соблазн был слишком велик. Наконец-то хоть какая-то осмысленная связь! И главное, у него-будущего есть конкретный план действий, а кому можно доверять более всего, как не самому себе? Интересно, что это он там надумал?! Мог бы чиркнуть и поподробнее! Впрочем, возможно, тогда что-нибудь непоправимо изменилось бы там, в будущем… Да черт ногу сломит в этом таинственном, непостижимом Времени!
Проникшись глубочайшим уважением к неизвестным создателям Машины Времени, Кребс в течение несколько дней приобрел через банк золотые слитки практически на весь имеющийся капитал и, предварительно прочитав длинную слезную молитву (а молился он в своей жизни нечасто), отослал их во 2 декабря, сложив в центре Зоны солидную сверкающую кучку. Не забыл он и про послание: «Дорогой Ронни! Посылаю все, что у меня есть. Думаю, у нас все получится, поскорее пришли свой план! Жду с нетерпением».
Все последующие две недели Ронни был таким паинькой и лапушкой, что Стивенсон на радостях как-то даже заикнулся о демонтаже Машины, но в ответ получил такой уничтожающий взгляд, что чуть не подавился, и понял, что хозяин просто проворачивает с ней очередную долговременную аферу.
Время не изменить, думал слуга, все тщета и суета! Лишь бы ничего плохого не случилось, только бы обошлось! Но когда же это кончится?! Долгими ночами Стивенсон бессонно ворочался на жесткой постели и жарко молился Богу, уже, однако, ни на что хорошее не надеясь.
Ронни ужасно волновался. Никакого дополнительного разъяснения из будущего он не получил и, в чем состоит план декабрьского Кребса, не догадался.
И вот настало второе декабря, время перевалило за три часа после полудня и… Ничего! Кребс, как ополоумевший сеттер, кружил вокруг ограждения Зоны, но золото, посланное им 17 ноября, не пришло. Более того, он опять ничего не понимал. Будущее, в которое он попал «своим» ходом, снова не совпадало с тем, другим будущим. Но если раньше это представляло все-таки больше академический интерес, то сейчас он потерял на этом весь свой капитал!!!
Все еще не веря провалу, Кребс, не обращая внимания на протесты Стивенсона, провел у Машины двое суток, не смыкая глаз и не беря в рот ни крошки. Затем он не выдержал и, вновь напившись, проспал беспробудно двадцать часов, обязав Джорджа лично следить за Зоной. К тому времени, конечно, вся прислуга уже знала о Машине — догадки и предположения строились одна фантастичнее другой. Но все пришли к одному мнению — до добра это все не доведет, жди худшего. Миссис Бойд отправила дочку к сестре в Манчестер, а Бен потихоньку стал собирать свои пожитки. Стивенсон просто выл на Луну.
После этого, чтобы постоянно находиться у Машины, Кребс совсем переехал в подвал. Джордж перенес ему вниз нехитрый скарб, обеспечив хозяину некое подобие комфорта, и Ронни почти не выходил наверх, постоянно дежуря у аппарата и мрачно размышляя над своей судьбой, уже не делая никаких попыток что-либо куда посылать.
Однажды у него мелькнула мысль самому отправиться в будущее или прошлое, но он быстро отбросил подальше эту идею, потому что стал просто бояться Времени, его до дрожи страшила перспектива оказаться неизвестно где и когда. И с кем-то.
Нельзя облапошить самого себя, это бессмысленно, думал Кребс. Но это, тем не менее, произошло!
Как-то разгуливая в мрачном настроении по своему саду, он заметил мамашу с тремя близняшками. Для постороннего человека девочки были практически неразличимы. Одинаковая одежда, лица, голоса. Они бегали стайкой вокруг матери и трещали практически идентично друг другу. Долгим, насупленным взглядом Кребс провожал их, пока дети не скрылись за поворотом.
И тут Ронни озарило. А если предположить, что существует целый набор параллельных миров? Скажем, в каком-то ином измерении есть такая же Англия, такой же старый особняк с Машиной и такой же Рональд Кребс, пытающийся разобраться с пересылкой во времени? Скажем, Машина перебрасывает предметы не в свою временную линию, а в параллельную. Этим мог бы сняться парадокс убиения собственной бабушки, например.
Однако существовал серьезный момент: невоспроизводимость результатов, как-то несовпадение количества и качества предметов. Получалось, что, так же как и сестренки-близняшки, эти параллельные миры должны быть похожи, но не идентичны. Параллельные миры чем-то между собой различаются. Где-то Кребс расписался синими чернилами на мячике для гольфа, а где-то красными. В каком-то мире для отсылки в будущее он использовал желтого попугайчика, а в другом — голубого.
Миры различались, возможно, в расположении особняка с Машиной, наличием самой машины или даже существованием самого Ронни! Вот почему он получал гораздо меньше, чем отсылал, а если что и получал, то не совсем требуемое. Эти Кребсы действовали похоже, но не идентично. Как близняшки…
Но ведь что-то у кого-то получалось? Получалось у какого-то Ронни из параллельного пространства! Но почему не у него, почему?! Получалось так, что золото не пришло по назначению тому, кто его заказывал, и не могло прийти, а досталось какому-то другому Кребсу, который, может быть, вообще демонтировал Хронотрон… Впрочем, в любом случае это была пустая гипотеза, и делу мало могла помочь.
Другой вопрос, если существовали подобные парадоксы Времени, то зачем в таком случае такая Машина?! Может быть, создатели сами не разобрались с ней да и забросили это дело? Здесь голову можно было ломать сколько угодно, да все впустую…
С каждым днем психическое состояние Ронни ухудшалось. Он исхудал, зарос жиденькой бородкой, под глазами светились яркие синяки. Иногда ему слышались странные звуки, идущие из ниоткуда, а перед взором постоянно кружили какие-то серые пятнышки. Он стал крайне раздражителен и кидал в Стивенсона все, что попадется под руку, если тот слишком настойчиво крутился рядом.
И в нем росла злость, дикая злость. На всех. И в особенности на «параллельных Кребсов». Никто не хотел делать его богатым. Все делали его только несчастным и обездоленным. Он был разорен, унижен и оскорблен. Над ним жестоко посмеялись, хитро использовали и выкинули на помойку жизни. Но они ответят. Кребс еще не знал как, но они все непременно ответят!
А двенадцатого декабря Машина неожиданно прислала шимпанзе. Он выскочил из Зоны и с диким визгом стал носиться по подвалу, размахивая лапами и натыкаясь на предметы. Большое зеркало вмиг раскололось на мелкие осколки, гора выпитых Кребсом бутылок со звоном разлетелась по полу, столик перевернулся, и нехитрая закуска была под ним тут же погребена. Ронни ловко подхватил новую, еще непочатую бутылку мадеры и прижал ее к сердцу, ошарашенно разглядывая гостя. На шимпанзе оказался клоунский цирковой наряд и ошейник с бубенчиками, весело побрякивающими при каждом движении обезьяны. Кребс заметил, что на нем крупно было написано: «Дурачок». В чей огород камень?
Разъяренный шимпанзе — довольно опасное животное. Кребс выскочил из подвала, сбегал в свой кабинет за браунингом и, вернувшись, с наслаждением расстрелял бедного примата. На этот шум явился насмерть перепуганный Стивенсон, вдвоем они убрали тело шимпанзе, и с этого момента Кребс нигде не расставался с пистолетом.
Пятнадцатого декабря Ронни, заняв у знакомых деньги, умудрился достать несколько ящиков взрывчатки и даже дюжину ручных гранат. Как он это сделал, история, однако, умалчивает…
«Моя месть будет ужасной, но справедливой», — удовлетворенно думал начавший сходить с ума Ронни.
— Сэр… — голос Стивенсона охрип и дрожал, когда они вместе перетаскивали к Машине тяжелое и опасное добро. — Зачем это все вам?!
— Надо помочь кое-кому образумиться и понять некоторые элементарные соображения по поводу моей персоны, — усмехаясь, отвечал Кребс.
После обеда Ронни принял традиционную рюмку и решительно спустился в подвал, весело бурча что-то себе под нос.
— Не хотите, джентльмены, по-хорошему, будем по-плохому, — хмыкнул он и выставил таймер Машины на час в будущее. — В конце концов, и я рискую, так что все по-честному…
Он с трудом распаковал один ящик и достал большую динамитную шашку с бикфордовым шнуром. «Один дюйм нашего шнура горит около трех секунд», — сказали ему. Кребс отмерил четыре дюйма шнура и аккуратно обрезал его. Затем запустил процесс хронопереброски, поджег шашку и положил ее по центру Зоны. Когда осталось менее дюйма шнура, шашка исчезла.
— Поиграем в русскую рулетку! — возбужденно воскликнул Кребс и довольно оглядел ящик. — Сегодня все там будете… Если сам останусь в живых.
В течение часа он, нервно поглядывая на ручной хронометр, забросил в будущее пятнадцать шашек, в конце уже так приноровившись, что на глазок поджигал шнур в нужном месте и швырял шашку при последних отсчетах Машины, рассчитывая, что она взорвется там через одну-две секунды после прибытия.
Наконец, по истечении часа отбытия первой шашки, он уселся напротив Зоны, мрачно потягивая коктейль собственного приготовления.
Однако нервов у него хватило минут на пятнадцать. Покрывшись холодным потом, он выскочил за дверь, привалившись к ней спиной с другой стороны и с трудом переводя дыхание. Ровно через минуту в подвале грохнул взрыв. Через три минуты еще. Кребс, уже жалея о затеянном, дрожащей рукой отер со лба пот и кинулся по ступенькам наверх.
Наверху столпилась прислуга. Мертвенно-бледный Бен, отбивая зубами чечетку, круглыми, вытаращенными глазами пялился на хозяина, словно на вернувшегося с того света. Миссис Бойд скороговоркой читала молитву, а Стивенс, тоже перепуганный, принялся ощупывать Ронни:
— Вы целы, сэр, с вами ничего не случилось? Что это было?
— Оставь меня, все нормально… — Кребс устало отмахнулся от него и попытался пройти мимо. — Эксперимент, только и всего. Вы свободны.
Видя, что никто из слуг не двигается, он гаркнул:
— Какого черта вы все здесь делаете?! Что, дел никаких нет, а?! А ну-ка, марш отсюда, и впредь чтобы оставались на своих местах! И держите язык за зубами, иначе…
Ронни красноречиво похлопал по притороченному к поясу браунингу и зашагал прочь. Через мгновение глухо взорвалась еще одна шашка. Миссис Бойд моргнула и со слезами бросилась бежать, а Бен бессильно сполз по стенке на пол, моргая белесыми ресницами. Уж он-то знал, что должно было случиться что-то нехорошее!
Стивенс совсем ссутулился. Перекрестившись, он поджал тонкие губы и пошел к себе в комнату, намеренно печатая шаг. С каждым часом решимость его все росла.
Следующая неделя для домочадцев была сущим адом. Кребс совсем свихнулся и теперь с азартом играл в свою усовершенствованную русскую рулетку. Он напивался вдрызг и бросал в Зону шашки, а вскоре очередь дошла и до ручных гранат. Причем он уже не выбегал из подвала, а прятался за корпусом Машины, на котором до сих пор не появилось сколько-нибудь заметных царапин. Каждый день в подвале гремело пять-шесть взрывов, дом сотрясался, грозясь в любой момент расползтись по швам, летели осколки. Пару раз Ронни задевало: в первый раз в щеку, оцарапав ее, во второй — в предплечье. Но, даже перебинтованный, он не сдавался и увлеченно продолжал свое занятие.
— Мы должны заявить в полицию и остановить это безумие, — в страхе говорила миссис Бойд, в очередной раз пересаливая рагу. — Он всех нас в могилу сведет.
— Или в психиатрическую клинику, — добавлял Бен. — Он же просто псих! Мы все взлетим на воздух! Я уйду…
— Да поможет нам Бог, — отрешенно отвечал Стивенсон и надолго замыкался в себе.
А Кребсу все было нипочем. Цель поставлена. Месть. Ужасная. Неотвратимая. Этих Кребсов там много. И усилия придется приложить огромные.
У него даже возникла мысль послать себе-прошлому-параллельному ящик с динамитом с коротким запальным шнуром и надписью вроде «Отдай мои денежки!», чтобы тот сразу же по прибытии взорвался и гарантированно уничтожил параллельного недоумка, но потом эту идею оставил.
И ночью и днем летели шашки и гранаты. Гремели взрывы…
Никому не сообщив, за два дня до Рождества ушел Бен.
— Он не может творить зло на Рождество! — причитала миссис Бойд на следующий день. — Это страшный грех! Я не выдержу этого! Наш дом развалится. Видели трещину в стене моей комнаты? Вот-вот…
Стивенсон, стиснув зубы, молчал. Он чувствовал, что надо что-то делать, но, что именно, не знал. Он был просто слугой, это и погубило их хозяина.
В этот вечер у Кребса было приподнятое настроение. Он спустился в подвал и включил Машину. Он им покажет! Он им всем покажет… Чтобы такого придумать еще? Ронни сел в кресло и задумчиво почесал затылок. Надо принять что-нибудь горячительное — без спиртного умных мыслей что-то больше не приходит…
Неожиданно прозвучал хлопок, полыхнуло синее пламя, и в Зоне появился человек. У него был безумный взгляд, растрепанные волосы, а в руке пистолет.
— Руки вверх, обманщик! — рявкнул он и, не сводя взгляда с Кребса, стал осторожно перелазить через барьер Зоны.
Ронни открыл от удивления рот.
— Ты кто? — просипел он.
— Не догадываешься? — прорычал незнакомец. — Я — это ты, только из параллельной вселенной и на час старше. Вот как. Даром тебе это не пройдет, подонок.
— Я не понимаю… — Кребс, не веря своим глазам, уставился на пришельца. Это был он, Рональд! Рональд-будущий…
— Готовься к смерти, урод! — Кребс-2 навел на него свой браунинг. — Это тебе за обман, за мое бесчестие и бедность.
— Ты о золоте?.. — одними губами прошептал Кребс-1. — Но я сам его лишился, я в точно таком же положении, как и ты…
— Я знаю это, но меня это нисколечко не волнует. Я вас всех уничтожу! — с кривой ухмылкой на губах Кребс-2 нажал на курок.
Осечка. Вторая… Третья…
— О черт… — Ронни-2 побледнел, в ужасе уставившись на свой пистолет. — Я все понял… Черт, не стреляй! Не стреляй!
Кребс-1, воспользовавшись моментом, выхватил из-за пояса браунинг и выстрелил. С дыркой во лбу Ронни-2 опрокинулся обратно, за ограду Зоны.
— Они начали охоту!.. — оттирая пот, Ронни-1 поднялся с кресла и нетвердой походкой подошел к Ронни-2. Тот был мертв.
Ну вот. Теперь они будут прибывать сюда и стараться его, настоящего Кребса, убить. Что делать? Опередить врага! Нанести превентивный удар. Начать самолично уничтожать параллельных Рональдов.
Кребс-1 подбежал к Машине и Набрал на ее клавиатуре команды. Итак, на час в прошлое. Было бы неплохо, конечно, расстрелять их всех еще в середине октября, но тогда они не поймут, за что наказаны. А они должны знать, должны!
— Девять, восемь, семь… — пошел отсчет Хронотрона.
Ронни-1 перепрыгнул барьер и оказался в центре зоны.
— Два, один…
Вокруг Ронни-1 засияло, его замутило, толкнуло, и… перед ним в кресле появился человек, который на Кребса удивленно выпучился.
— Руки вверх, обманщик! — рявкнул Ронни-1 и, не сводя взгляда с человека с признаком сумасшествия на лице, стал осторожно перелазить через барьер Зоны.
Кребс-3 открыл от удивления рот.
— Ты кто? — просипел он.
— Не догадываешься? — прорычал Кребс-1. — Я — это ты, только из параллельной вселенной и на час старше. Вот как. Даром тебе это не пройдет, подонок.
— Я не понимаю…
— Готовься к смерти, урод! — Кребс-1 навел на него свой браунинг. — Это тебе за обман, за мое бесчестие и бедность.
— Ты о золоте?.. — одними губами прошептал Кребс-3. — Но я сам его лишился, я точно в таком же положении, как и ты…
— Я знаю это, но меня это нисколечко не волнует. Я вас всех уничтожу! — с кривой ухмылкой на губах Ронни-1 нажал на курок.
Осечка. Вторая… Третья…
— О черт… — Кребс-1 побледнел, в ужасе уставившись на свой пистолет.
Он совсем забыл, что с утра у него оставался только один патрон, который и был истрачен на Кребса-2… Более того, эта сцена до мелочей напоминала события, произошедшие только что в будущем, но там все было наоборот! Значит, получается, что…
Кребс-3 уже тянулся к кобуре. У Ронни-1 подкосились ноги.
— Черт, не стреляй! — закричал он. — Не стреляй!
Кребс-3, воспользовавшись моментом, выхватил из-за пояса браунинг и выстрелил. С дыркой во лбу Ронни-1 опрокинулся обратно, за ограду Зоны.
— Они начали охоту!.. — опирая пот, Кребс-3 поднялся с кресла и нетвердой походкой подошел к Ронни-1. Тот был мертв.
Ну вот. Теперь они будут прибывать сюда и стараться его, настоящего Кребса, убить. Что делать? Опередить врага! Нанести превентивный удар. Начать самолично уничтожать параллельных Рональдов.
Кребс-3 подбежал к Машине и набрал на ее клавиатуре команды. Итак, на час в прошлое. Было бы неплохо, конечно, расстрелять их всех еще в середине октября, но тогда они не поймут, за что наказаны. А они должны знать, должны!
Вокруг Ронни-12 засияло, его замутило, толкнуло, и… стало абсолютно темно.
— Что за черт, — пробормотал он и на всякий случай присел, прислушиваясь.
Было настолько тихо, что звенело в ушах. В нос ударила пыль. Воздух был тяжелый, затхлый.
— Эй… — несмело произнес он.
Тишина. Ронни-12 достал зажигалку и выхватил из темноты кусок захламленного, мрачного подвала. Где это он очутился, черт возьми? Наталкиваясь на горы всякой старинной рухляди, поднимая клубы удушливой пыли, он принялся исследовать место, куда попал. Каково же было его изумление, когда Кребс-12 понял, что это все-таки его подвал, тот самый, где стояла Машина. Но только тут ее не было и в помине — лишь мусор и старые вещи.
Как же так? Когда он застрелил того подонка, выскочившего из Зоны, то решил поквитаться с остальными параллельными обидчиками, однако попал в место, где было все совсем не так! Ни Кребса-прошлого, ни Хронотрона. Почему? Не этим ли объясняется невоспроизводимость результатов перемещений во времени? Значит, есть куча параллельных миров без Машины и, возможно, без самого Кребса. Вот в такие мертвые миры без обратной связи и провалилась основная масса вещей, включая золото. Правда, в этом подвале ничего такого не наблюдалось. Хотя… кто знает?
Однако пора выбираться — на месте разберемся. В конце концов, если местный Рональд существует, это тоже может принести немалую пользу. Для обоих…
Кребс-12 нашел дверь и дернул за ручку. Та не поддалась.
— Спокойно… — сказал он сам себе, чувствуя, что снова начинает потеть. — Попробуем еще раз.
Он провозился десять минут, пытаясь выйти из подвала, но из этого так ничего и не вышло, к тому же от частого использования сломалась зажигалка, и стало абсолютно темно.
Выход был надежно заблокирован. Ронни-12 вспомнил, что подвал находится довольно-таки глубоко и далеко от других помещений. Ход в подвал, когда рабочие подбирались к нему, был завален тяжелыми ящиками, петли двери надежно заварены, а вентиляционная шахта оказалась тогда забитой тряпьем.
Кребс-12 начал задыхаться. Он ослабил дрожащей рукой воротник и медленно сполз вниз, привалившись спиной к прохладному металлу двери.
Может, мелькнула у него мысль, подать сигнал выстрелом? Хотя кто его услышит!.. И догадаются ли освободить его отсюда? Но попытаться надо, несомненно.
Воодушевленный, он вытащил браунинг и, направив его в сторону, нажал на курок.
Ничего…
Магазин был пустой, ведь последний патрон Кребс-12 использовал на двойника из параллельного пространства…
Он попал в ловушку, выхода из которой не было. Пистолет выпал из его руки, и Человек Без Будущего горько вздохнул.
— Время не переплюнешь, — тихо сказал он. — Не переплюнешь! Жаль только, что я это понял так поздно. Ничего не выйдет, господа… Аминь.
Санкт-Петербург, Россия
Юрий Бархатов
Подобно дафниям
— Удивительно тусклое солнце. Даже для августа. Можно смотреть прямо на него, и ничего не ощущаешь.
— Это все смог. Сейчас еще ничего, а вот бывают дни, так и вообще солнца не видать. Если еще и тучи, то хоть фонари включай — темнота. Не местный, сынок?
Павел несколько запоздало сообразил, что, похоже, произнес свою последнюю мысль вслух. Он огляделся в поисках нежданного собеседника.
— Не местный, говорю?
Напротив сидел лысый старик с кошелкой и улыбался во весь свой беззубый рот. Именно он и разговаривал с Павлом, поскольку в салоне больше никого не было. Выходной день и ранний час — то самое солнце только что поднялось из-за горизонта и лишь изредка мелькало среди многоэтажек. Потрепанный годами, но все еще способный передвигаться без посторонней помощи, автобус неторопливо катил по пустынным улицам, оставляя за собой шлейф густого черного дыма.
— Я впервые здесь, — сказал Павел, — но кажется, что я тут жизнь прожил. Все маленькие провинциальные городки похожи друг на друга. И ничего-то в них не меняется. Этакие островки стабильности. Ничего их не берет — ни войны, ни революции, ни катастрофы.
«Может, потому, — подумал он уже про себя, — Надя сюда и переехала».
— Это верно, — немного помолчав, согласился старик и с важным видом кивнул. — Всегда тут было тихо и спокойно. Никаких беспорядков. Последний раз, помню… да вот война-то была одиннадцатого года…
— Тридцатисекундная война, — подсказал Павел.
— Вот-вот!.. Тогда какой-то спутник там чуть на нас с небес не навернулся. Хе! Грохоту было… Кратер-то вон, сразу за дачами, — старик кивком указал направление. Павел проследил за его взглядом, но не обнаружил ничего интересного, кроме огромной рекламной голографической проекции — перевернутой трехгранной бутылки, подвешенной в воздухе между домами и извергающей из себя что-то зеленое и шипучее. — …А так больше ничего и не вспомнить. Тихо у нас. Потому, думаю, тихо, что никому не нужны мы… — Старик на время потерял интерес к разговору, лицо его приобрело отстраненное выражение.
Павел отвернулся к окну. Нет, вдруг подумал он, изменения происходят. Они слишком медленные, чтобы привлекать к себе внимание в бешеном ритме жизни мегаполисов, а здесь, в провинции, словно бы специально выставлены напоказ.
Разве во времена его детства кто-нибудь мог рассуждать о смоге, не обругав заодно правительство, мэра и местный комбинат? А небо тогда было гораздо чище. И войны не воспринимались забавными эпизодами в скучной жизни…
— А сам-то ты зачем к нам? — вдруг спросил старик.
— Я-то? — Павел пожал плечами. — К жене я приехал. Три года не виделись.
— Ага, — старик, похоже, чему-то обрадовался. — Ну, значит, встречи вам счастливой. Понятно теперь, зачем цветочки везешь… Освободился, значит?
— А?..
— Ну, — старик несколько смутился, — освободился… Из этих самых… мест. Я подумал… Ты извини, конечно, если что…
— Нет, все нормально. Но тут совсем в другом дело. Совсем в другом. — Но объяснять, в чем именно, Павел случайному попутчику не стал. По правде сказать, он и сам не знал многого… слишком многого.
Разговор сам собой прекратился, и, лишь когда автобусная автоматика звонким женским голосом, еле различимым среди шума и потрескиваний, объявила нужную Павлу остановку и тот пошел к выходу, старик вдруг спросил:
— А ведь ты, парень, не с вокзала едешь?
— Ну… нет, — не счел нужным отрицать очевидное Павел.
— И жилых домов тут в округе нет. Заводская это остановка. Разве что только… Жена у тебя, случаем, не в больнице лежит?
— Почти угадал, — произнес Павел с усмешкой, отдающей дань проницательности старожила. — Но не в больнице. В родильном доме.
Как Павел и ожидал, старик среагировал весьма живо.
— В роддоме? Да, есть тут роддом… Погоди-ка! Чего-то я не понял… Ты говорил, что три года ее не видел, а она рожать собралась?..
— Не слишком приятное положение вещей, верно? — еще раз усмехнулся Павел. Усмешка получилась довольно кислой.
Дежурная медсестра явно не была в восторге от раннего посетителя, оторвавшего ее от чашки кофе.
— Надежда Еремеева? Сейчас проверю. А вы кто ей будете?
— Муж. Я понимаю, что сейчас не приемное время и…
— Погодите, все потом, — дежурная придвинула к себе антикварного вида компьютер. — Так — Еремеева Надежда Степановна, поступила девятого ноль восьмого семнадцатого, отделение… Ой! Это же…
Чем-то до глубины души потрясенная, девушка несколько секунд вглядывалась в экран, затем подняла глаза на Павла. Она тотчас же отвела взгляд, но скрыть застывший в нем ужас ей не удалось.
— Что случилось? — с удивлением Павел обнаружил, что голос его срывается. — Что-то с Надей? Да ответьте же!
— Н-ничего. — Дежурная по-прежнему не хотела смотреть ему в лицо. — Ничего особенного. Она жива и здорова. Ей… Да вы не переживайте так! Просто… — она беспомощно развела руками, явно не находя, что сказать.
— Что-то с ребенком?
— Я должна позвонить, — заявила медсестра уже увереннее, — а вы… Подождите минутку, ладно? — Она вышла, прихватив со стола телефон и не забыв выключить компьютер. Оставила Павла одного и в полном недоумении.
Что, собственно, все это значит? Такое странное поведение, размышлял Павел, ни в какие ворота не лезет. Может, он напоролся на неврастеничку? Или действительно произошло что-то ужасное, связанное с его внезапно нашедшейся женой, и дежурная посчитала, что не вправе об этом рассказывать? Когда два дня назад ему вдруг неожиданно пришло извещение, что некая пропавшая без вести три года назад гражданка вдруг неожиданно обнаружилась в роддоме неведомого сибирского городка, Павел мгновенно забросил все дела и примчался туда так быстро, как только смог. У него были на то причины: Надя могла снова исчезнуть так же быстро и незаметно, как и в первый раз, — заметая следы с тщательностью, которая сделала бы честь матерому рецидивисту. Не желая спугнуть удачу, он никому не дал знать о своем приезде и ничего не сообщил ни в милицию, ни в родильный дом. Но теперь Павел уже сожалел, что не выяснил всех подробностей еще в Москве. Возможно, он совершил ошибку.
Вернулась медсестра, все еще встревоженная, но явно взявшая себя в руки.
— Вы должны подождать еще минут десять. Приедет Семен Игоревич, он вам все объяснит.
— Семен Игоревич?
— Наш главный врач. Семен Игоревич Рогов.
— В выходной день рано утром главный врач вскакивает с дивана и бежит на работу только потому, что дежурная медсестра не может или не желает разговаривать с посетителем. — Павел вложил в эту фразу весь свой сарказм. — И вы все еще будете утверждать, что ничего особенного не происходит?
— Я не должна вам ничего говорить. Собственно, мне только что запретили вообще с вами разговаривать. Но чтобы вы не сидели тут эти несколько минут как на иголках и хотя бы немного успокоились, я кое-что все-таки скажу. Ваша жена действительно жива, и ее здоровье после родов не ухудшилось. Вы сегодня наверняка с ней увидитесь, только несколько позже. Что касается ребенка, которого вряд ли можно назвать вашим — а вы-то это знаете наверняка, и здесь я ничего нового вам не говорю, — так вот, он тоже жив. Что касается его здоровья… ну, тут я могу сказать только одно — ничего не указывает на его скорую смерть. Это все чистая правда, хотя, конечно, не вся. Но это все, что вы можете от меня услышать. Хотите кофе?
Рогова долго ждать не пришлось. Твердыми шагами, мало согласующимися с его почтенным возрастом и внешностью университетского профессора, он прошел через холл, кивнул дежурной и остановился, внимательно посмотрев на Павла, словно оценивая, затем протянул руку.
— Здравствуйте, Павел Витальевич. Я ожидал вас, но, признаться, не так скоро.
— Ожидали меня?
— Вы — единственный близкий родственник Надежды Еремеевой, которого мне удалось разыскать.
Главный врач говорил спокойно и уверенно, но в уверенности этой скользила фальшь.
— Скажите же, наконец, что с ней?
— Думаю, ей предстоит стать мировой знаменитостью. Поймите, я совершенно осознанно воспользовался всей своей формальной и неформальной властью, чтобы пресечь распространение слухов до тех пор, пока не завершатся исследования. Но с вами я буду откровенен — вы ее муж и ваша реакция на произошедшее должна стать решающим аргументом. Я все еще в сомнении, — тут последовала небольшая заминка и новый обмен взглядами, — предать этот случай гласности или нет. Это может вызвать такую реакцию… Пойдемте со мной.
Отказавшись от попыток что-либо понять, Павел молча проследовал за своим спутником. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Рогов продолжал говорить:
— В прошлом году был полностью расшифрован генетический код человека — вы знаете об этом? Нет? Неудивительно. Титанический труд нескольких десятилетий — и что в итоге? Кому это может пригодиться, если генная инженерия под запретом? Ключ к лечению всех болезней, может быть даже к бессмертию, — и никаких возможностей его использовать, кроме нелегальных. Но к вам-то, Павел Витальевич, это не имеет никакого отношения. Для нас с вами сейчас важно другое. Вы ведь себе представляете хоть немного, как устроена ДНК? То есть, вернее, для чего она нужна?
— Ну, — Павел пожал плечами, — наверное, да. В школе у меня была пятерка по биологии. Это что-то вроде руководства к действию для всех происходящих в организме процессов.
— Значит, так теперь учат в школах? Хм… Нет, в принципе все правильно. Генную последовательность можно понимать как некую программу… А расшифровка генного кода означает, что мы теперь точно знаем, какой ген за что именно отвечает в организме. Но оказалась, что очень приличная часть генного аппарата — порядка сорока процентов — остается незадействованной. То есть программа-то там есть, но она явно лишняя, ни за что не отвечает, если бы у вас или у меня эти гены вдруг пропали, никто не заметил бы никакой разницы.
— И что это должно значить? — спросил Павел — скорее из вежливости, чем из интереса. Складывалось впечатление, что ему просто заговаривают зубы.
— Значить это может все что угодно — но кое-кто, кого, как обычно, не принимали всерьез, заявлял, что это означает: человек на самом деле совсем не то, что мы все думаем, а нечто совсем иное… Скажите, у вас был аквариум с рыбками?
— Нет… Но при чем тут это?
— Потерпите… Я хочу подвести вас кое к чему, что должно восприниматься подготовленным сознанием. У вас должны быть все факты, все фрагменты мозаики… Поверьте мне, это необходимо… Да, вот здесь мы поворачиваем, а дальше спускаемся… в подвальные помещения. Только для персонала, но я проведу вас. Я специально повел вас длинной дорогой, чтобы… Так что там с аквариумом?
— Я же сказал, что у меня его никогда не было.
— У меня вот есть. Раньше я успокаивал нервы, наблюдая за рыбами. Последние несколько дней мне не удается этого добиться. Все дело в том, что их надо кормить. А вы знаете, чем кормят аквариумных рыбок? Сушеными дафниями.
Эффектная пауза Рогова не возымела действия. Главврач явно ждал, что Павел тут же спросит его: «И при чем тут дафнии?» или: «А кто такие эти дафнии?», но тот молчал.
— Дафнии. Водяные блохи. Крохотные рачки, живут преимущественно в так называемых временных водоемах. Обитатели прудов и луж. Когда кончается лето, когда эти временные водоемы высыхают или промерзают до дна — ни один рачок не выживет. Это вам не мухи какие-нибудь или комары, которые просто впадают в спячку, — нет, вся популяция вымирает начисто. Все лето они в этих лужах живут, размножаются, умирают от старости, успевают смениться десятки поколений; и тут — раз! — и все отбрасывают копыта. Этакий всеобщий экологический кризис в отдельно взятой луже. Впрочем, не всегда он наступает осенью. Если дафнии размножаются слишком уж интенсивно, они способны просто отравиться отходами своей жизнедеятельности, своими отбросами. Вам это ничего не напоминает?
— К чему эти прозрачные аналогии? Будете агитировать за движение зеленых?
— Вот сарказм ваш уж точно ни к чему. Человечеству конец — мне это ясно, как было бы ясно и вам, имей вы хоть каплю экологических знаний. Последний шанс был упущен во время тридцатисекундной войны — она отбросила космонавтику на уровень шестидесятых годов прошлого века. Больше нет надежд на космические ресурсы — а земные подходят к концу. На загрязнение земли, воды и воздуха все давно махнули рукой — международным банкам это выгодно, а обывателю все равно. Вашему поколению, похоже, кажется в порядке вещей, что нельзя подставлять кожу под солнечные лучи, пить воду из родника, ходить по траве босиком? Человечеству конец, и оно это узнает… но ничего изменить уже нельзя.
— А вот теперь, — Рогов остановился и резко развернулся лицом к Павлу, — перейдем непосредственно к вам и вашей жене. Она бросила вас три года назад?
— Да… то есть нет. Она просто пропала. Как я только не искал ее. В наше время трудно просто так взять и исчезнуть, но ей это удалось. И я думаю, что у нее была причина. Существенная, очень важная причина. Мы любили друг друга. Я до сих пор…
— У нее была причина. О, я думаю, партеногенетическая беременность — вполне серьезная причина.
— Парте… что? И, подождите, вы утверждаете, что у нее уже был один ребенок?
— Да нет же! У нее была партеногенетическая беременность, длившаяся три года. Хм, да, я тоже не поверил сначала. Но, знаете что, это документально зафиксировано. Она наблюдалась у десятка специалистов по всей стране все это время. Под разными фамилиями и документами, конечно. Под конец уже прослеживались крайне подозрительные отклонения. Мне крупно повезло, что родила она все-таки под моим надзором. Действительно повезло, несмотря на то что пришлось делать кесарево сечение, самое сложное за всю мою практику. И вот что вам еще скажу — когда она ушла от вас, она действовала не по своей воле. Вернее… это очень сложно, и я пока даже себе этого не могу внятно объяснить… назовем это временным помешательством. Наведенной шизофренией. Будто в ее голове временно поменялся хозяин — вы понимаете? Сейчас-то она в полном порядке. Спрашивала про вас и очень ждет.
— Так мы к ней сейчас идем? — нельзя было сказать, что услышанное оставило Павла равнодушным, но три года ожидания сделали его подозрительным к хорошим новостям. А Рогов еще не закончил своего рассказа.
— Пока нет. К тому же, вижу, вы не знаете, что такое партеногенез. Я, собственно, до конца не уверен, что это именно партеногенез… Видите ли, это, с одной стороны, интуиция, а с другой — аналогия. Вот вернемся к дафниям. Они способны размножаться двояким способом. Обычный, в нормальных условиях, — живорождение. Партеногенетическое. Это означает, что в размножении участвуют только самки. Но когда наступает пора вымирать, часть самок переходит к обычному, двуполому, размножению. И вот эти-то самки откладывают яйца, которые не бояться ни морозов, ни отсутствия воды, ни большинства всего того, что смертельно для обычных дафний. Они остаются жить, остаются ждать. Может пройти год, несколько лет, даже десятилетия, но яйца сохраняют свой потенциал. И, попав в благоприятные условия, проклевываются. Все начинается заново. Видите, дафниям в целом, как виду, не страшны последствия собственной глупости. А человечеству? Моя аналогия простирается за пределы здравого смысла, но, боже мой, как все похоже! В первый раз за всю письменную историю мы живем среди такого количества токсичных веществ, медленно, но верно убивающих каждого. Но кто знает, может, все это уже было когда-то? И не один раз? У вашей жены… Может быть, я все переворачиваю с ног на голову, но нельзя же утверждать, что подобное необычное рождение… которое и рождением-то назвать нельзя… стало результатом самого обычного зачатия. Конечно нет! Тот, кто родился у вашей жены, не ваш ребенок, но и никого другого. Отца у него вообще нет. Какое-то сочетание окружающих ядовитых отходов вызвало деление неоплодотворенной яйцеклетки и запустило древний эволюционный механизм, ответственный за выживание человечества. Зародыш стал расти и развиваться, но следовал совсем не тому пути, который обычно проходит ребенок, перед тем как родиться. Ему понадобилось гораздо больше времени, чтобы сформироваться, но теперь ему не грозит почти ничто из того, что способно погубить человека. Но то, что он все-таки родился, означает только одно — конец. У человечества теперь есть надежда, но у нас с вами ее больше нет.
Теперь они стояли у двери в самом конце коридора, которая наводила на мысли о банке или бомбоубежище и вдобавок выглядела абсолютно новой, чем являла собой резкий контраст всему остальному зданию. Наглядное доказательство серьезности происходящего. Чувствуя, как застревают в горле слова, Павел медленно произнес:
— Так вы что, хотите сказать, что моя жена родила… яйцо?
— Вот именно.
Оно лежало на стерильно белом столе в комнате, освещенной лишь холодным светом ламп, за дверью из легированной стали с кодовым замком, за звуконепроницаемыми стенами, окруженное многочисленными датчиками в переплетении проводов. Размером с мяч для регби, серое в разводах. Крепкое на вид. Наводящее ужас.
Этот страх шел из самой глубины сознания, где мысли становились инстинктами. Оттуда, где возникали голод и сексуальное желание, жажда власти и любопытство. Самый старый из всех страхов рода человеческого.
— Вы понимаете теперь, что это может натворить? Один только взгляд на него — и хочется руки на себя наложить. Но каким образом оно это делает? Телепатия? Феромоны? Генетическая память? Оно явно должно обладать при рождении — другом рождении, когда выйдет из защитной оболочки, — всеми навыками взрослого организма, иначе ему просто не выжить. Может, оно и сейчас достаточно разумно? Несколько медсестер клятвенно утверждают, что оно пыталось каким-то образом заговорить с ними. Вот только зачем ему это надо? Еще одна мера предосторожности? Опасается, как бы мы его не уничтожили? Видит бог, это достаточно трудно сделать. Оболочка его — неизвестный науке сверхтвердый полимер, не пропускающий никаких видов излучений. Алмазный бур с него соскальзывает. Возможно, гидравлический пресс или что-нибудь в этом роде могло бы с ним справиться. Или атомная бомба. Но я бы на это ставить не стал. Бесполезно. Бесполезно и бессмысленно. Оно только первое. Будут и другие — чем дальше, тем больше. Теперь я точно знаю, зачем человеку нужны сорок процентов балластных генов, но лучше бы я оставался в неведении. Я не уверен, что смогу пережить подобное и не сойти с ума. А другие? Как вы-то это воспринимаете?
— Это… — Павел тщательно взвешивал каждое слово, но нужных найти не мог, — действительно потрясает. Но… можно привыкнуть. Со временем. Если бы он… оно было… каким-то монстром, мутантом, это не пугало бы так, но… с другой стороны — это же такой же человек, как и все мы. Если ему удастся выжить… думаю, мы должны пожелать ему удачи. Но мы и сами должны попытаться выжить.
— Так вы еще не утратили надежду? — Тон у Рогова был озадаченный. — Возможно, действительно, если преподнести это в такой форме, можно избежать паники. Возможно, если это будет восприниматься как некий стимул, как предупреждение… Ну, не знаю. Во всяком случае, можно попробовать. Что еще остается делать?
На несколько минут комната погрузилась в молчание.
Эманация ужаса, исходящая от яйца, затопила тишину. Но было еще нечто, кроме страха, кроме отчаянья. То, что питало Павла в другом отчаянии три долгих года.
— Теперь я смогу увидеться с женой?
— Да, конечно. Пойдемте, я провожу вас.
— Солнце сегодня очень странное. Какое-то тусклое. Я на него смотрю, и глазам совсем не больно.
— Сейчас закат. Так и должно быть на закате.
— Да? Я не помню. Я столько вещей забыла. Кажется, он забрал себе всю мою память — разве такое возможно?
— Но меня-то ты помнишь? Помнишь, как мы познакомились? Сентябрь, и ворохи желтых листьев, и…
— Помню. Наверное, ему это не понадобилось… Не понадобится. Лишняя информация… Господи, я совершенно не воспринимаю это как своего ребенка — хотя три года носила его в себе… Словно сон. Словно я и не жила все это время.
— Ты говоришь, что не жила эти три года, — я тоже. Сейчас я это понимаю. Я любил тебя, люблю и буду любить, несмотря ни на что. Но ведь жизнь не кончена, что бы там ни говорили могильщики вроде Рогова. У нас еще могут быть дети.
Нормальные дети. Может быть, вообще все обойдется. Люди — это не дафнии.
Он ошибался. Люди, конечно, имели мало общего с крохотными ракообразными, но только не в вопросах выживания. Отложившая яйцо дафния может возвратиться к обычному существованию — плавать, есть, даже иметь обычное потомство. Для продолжения такой безбедной жизни нет никаких препятствий.
Но обычно им на это уже не хватает времени.
Красноярск, Россия
Альберт Гумеров
Клочья памяти моей
Глава 1
— Если вы, молодой человек, считаете, что учеба — это что-то среднее между цирком и развлекательным центром, то я не думаю, что для вас здесь самое подходящее место.
— Но, господин ректор. Я всегда относился к учебе с подобающей серьезностью. Моя зачетная книжка — главное тому доказательство, и Олег вперил в ректора взгляд, от которого у многих преподавателей от умиления наверняка выступили бы слезы на глазах. Но ректор был совсем не прост.
— Отличная оценка не всегда означает серьезное отношение к предмету. — Ректор, выдержав взгляд, продолжил: — Думаю, к вам это утверждение имеет непосредственное отношение.
Он подошел к столу и взял что-то — спустя миг Олег узнал свой курсовик по литературе.
— Вы думаете, это очень остроумно. — Лицо ректора стало покрываться пятнами. — Тема: «Секс в жизни Робинзона Крузо». Но я закрыл глаза даже на это, — ректор многозначительно потряс курсовиком.
— Осторожно, помнете. — Олег понял, к чему приведет этот разговор еще до того, как переступил порог кабинета. Он ждал, что стареющий и уже не всегда справляющийся со своими нервами человек начнет «выпускать пар», но лицо ректора вмиг стало каменно-спокойным.
— Дело в том, что эта курсовая работа скорее по психологии, чем по литературе, — закончил ректор совершенно спокойно.
«Старый козел! — подумал Олег, сразу же: — Опаньки!!!»
Торжествующая улыбка на лице «старого козла» показывала: действительно «опаньки!!!».
Олег совсем забыл, что почти все преподаватели, так же как и ректор, вполне могли позволить себе вживить чипы, позволяющие выхватывать четко сформулированные предложения из мысленного потока собеседника. А совсем недавно принятый закон «О свободе мысли» предусматривал кое-какие наказания за мысленное оскорбление.
— Должен заметить, что это уже не первый случай оскорбления с вашей стороны. Вы не усвоили урок даже после того, как вам не удалось закончить ни ВМК, ни биохимический по той же причине, что стала препятствием и на сей раз.
Группа ждала его на диванчике перед библиотекой. Вопросов никто задавать не стал — и так понятно, чем все кончилось. Утешения Олег принял только в виде похлопываний по плечу — всем, кто был с ним знаком более-менее близко, было прекрасно известно, как Олег относится к чрезмерным проявлениям жалости.
Только Чен нарушил молчание своим извечным «Фигня, прорвемся», — казалось, фраза уже успела почернеть от постоянного использования, но, когда Чену намекали, что он ей злоупотребляет, невысокий толстячок лишь поблескивал линзами узеньких очечков и лучезарно улыбался.
Олег подмигнул в ответ. Он был опустошен и раздавлен — турнули уже с третьего факультета, столько времени впустую! Почти. Знания-то он приобрел, но без диплома хорошую работу найти будет совсем непросто, а провести лучшие годы своей жизни, каждый день вкалывая до такой степени, что руки начинают трястись от напряжения, уже когда берешь ложку какой-нибудь безвкусной синтетической бурды за ужином… Если только он будет настолько богат, что сможет позволить себе ужин. А состарившись, жить в доме престарелых, получая скудное пособие, в то время как сиделки будут вытирать остатки синтетической манки с его сморщенного, как чернослив, лица.
Нет уж, хватит! На отца насмотрелся.
Можно, как и сейчас, время от времени промышлять ломом и отсылать часть денег отцу, продолжая врать, что все в полном порядке и его скоро даже ждет повышение. Но работы стало еще больше, поэтому он пока не может его навестить.
Правда, рано или поздно его все равно отследят, поймают и посадят. Уже сейчас Олег осознавал, что с каждым ломом уходить ему все труднее — в последний раз, если бы Рыжесть ему не помогла, Плавник — сам бывший хакер, теперь работающий на «Мацуситу», — наверняка сцапал бы его.
Неплохо было бы устроиться в какой-нибудь маленький филиальчик той же «Мацуситы», держать сетку и выполнять другую черную работу — это по крайней мере лучше, чем гробить здоровье на заводе. Заработок хоть и не очень высокий, зато стабильный.
Солнце щекотало взгляд россыпью лучей. Мозг с трудом переваривал осознание того, что утро наступило. Уже!
Разбудил Дегтярева саркастический смех ICQ — в простонародье «Аськи». Он бросил полуосмысленный взгляд на будильник, ведя смертельную борьбу с вспухшими и так и норовящими закрыться веками. 13:27. Интересно, кто это мессаги шлет в такую рань?
Со стоном, выражающим нечеловеческие муки, Олег сполз с кровати. Прохлада линолеума едва не сразила вчерашнего студента. Если бы не «Аська», Олег так и остался бы на полу, лелея свою головную боль, но он с упрямством психически нездорового человека во что бы то ни стало решил и в это утро следовать своему правилу — читать почту и ICQ сразу же, как только приходят сообщения.
Так, один тапок найден… Уже неплохо… Интересно, где же второй?.. Ладно, сойдет и так — хотя бы одна нога чувствует себя уютно и вполне комфортно.
Кому не спится в ночь глухую? Точнее, в 13:27?
«Как самочувствие после вчерашнего?
Чен.
P. S. Не забудь вытащить Пузо из антресоли. Вторая справа».
Охламон поганый! Муть какую-то спозаранку набил и сидит, небось, на своем чердачке маминого дома, ехидно хихикая и потирая пухлые ручонки.
Вообще-то кота лучше выпустить. Позже. Сперва душ. Холодный.
Олег бросил взгляд на все еще мирно посапывающую и разметавшую по подушке иссиня-черные волосы Вику, и его брови невольно поползли вверх. Он и Вика? Вместе? Пришлось себя ущипнуть и всей душой пожалеть, что он ровным счетом ничего из случившегося вчера вечером, а особенно ночью, не помнит. Да-а… Виктория — утешительница?
Потрясенный, он побрел в ванную.
Не слишком, но все же посвежевший, Дегтярев прошлепал единственным тапком к гарнитуру и, открыв вторую справа верхнюю антресоль, достал пятилетнего трехцветного котяру, глядевшего на хозяина с обидой и укоризной.
— Ладно, Пузо, пошли, я тебе чего-нибудь перекусить дам.
— Какого болта? — проворчал кот. — Я в туалет хочу, а не жрать.
Пузо Олегу подарили бывшие однокурсники с ВМК, предварительно вживив в котяру целую кучу чипов, позволявших трехцветному оболтусу внятно выражать свои мысли и подогнавших уровень его интеллекта почти под стать человеческому. Такие животные не были диковинкой, но стоили баснословно дорого. Самое забавное, что был даже один судебный процесс над овчаркой, покусавшей своего хозяина за пинок. Современное общество, насквозь пронизанное идеями гуманизма, до сих пор не может понять, как ему относиться к подобным животным.
— Слушай, ты тапок мой не видел? — пробурчал Олег.
— Ты же его примерно полгода назад в унитаз смыл, — раздалось из туалета.
Дегтярев хмыкнул и, с удивлением посмотрев на ноги, пошевелил пальцами босой ноги.
Открыв холодильник, Олег достал из его чрева апельсиновый сок и последнюю упаковку йогурта и с наслаждением съел всю баночку.
— Победа, — вяло позвал он Вику. — Пора вставать. Ты-то у нас еще студентка, может, еще к пятой паре успеешь. Хотя ладно, спи.
Олег, Чен, Вика, Рыжесть, Плавник — кто они? КТО? Я их не помню… Ни одного… Не помню… Только ненависть… Не помню, но ненавижу… ненавижу, но не помню… Не помню, ненавидя… Ненавижу, не помня… Ненависть есть память? Во всяком случае, для меня…
Глава 2
Он подошел к столу, включил компьютер, подождал, пока око монитора откроется окончательно, отстучал то, что требуется для входа в Сеть. Наконец, обжигаясь, допив чай и прожевав булочку, Олег прилепил к вискам таблетки мнемоюстов и нырнул.
Это всегда похоже на глоток свежего воздуха после дня, проведенного в душной больничной палате.
Открыл глаза, осмотрелся. В небольшой комнатке стояли: шкаф с книгами, музыкальный центр, куча дисков; на полу лежал древний полосатый матрас — вот такая обстановочка…
Дегтярев подошел к висевшему на стене зеркалу — оттуда на него глядел стареющий юноша лет под двадцать пять — тридцать, постриженный под уже давно снятый с конвейера парикмахерских «теннис» блондин с пронзительно голубыми глазами и довольно мелкими чертами лица — внешность как внешность, ничем не примечательная.
Олег на секунду задумался — волосы изменили цвет на черный, отросли до плеч, глаза потемнели, изо рта высунулась пара клыков.
Спустя еще пару секунд он уже был облачен в костюм-тройку черного цвета и белоснежную рубашку.
Пробормотав: «Вроде неплохо», — Олег вышел на улицы города — когда-то вначале своего существования — копии реального Мегаполиса, теперь немыслимо отличающейся от оригинала.
Все здесь было ярче, поскольку люди в виртуальной реальности не находили причин, чтобы как-то себя сдерживать. Добро здесь было еще добрее, зло — злее, красота — прекраснее, мерзость…
Из-за этого эффекта очень многие вообще отказались от Сети, многие организовали какие-то там сообщества, устраивали демонстрации и вообще всячески выражали свое громогласное «Долой!». Некоторых Сеть упекла в психушки.
Олег шел по улице, в то время как мимо него проходили соблазнительные блондинки, брюнетки и любительницы самых экстремальных цветов (в реальной жизни эти прелестницы вполне могли оказаться прыщавыми девочками или мальчиками переходного возраста, а то и вовсе затянутыми в кожу бугаями — любителями острых ощущений в шипастых ошейниках), широкоплечие красавцы (скорее всего, забитые «ботаники» и клерки), хоббиты, эльфы и прочие любители фэнтези. В большом количестве встречались люди с фантазией настолько неуемной, что их сетевой облик и описать-то можно, только прилагая нечеловеческие усилия.
Например, когда Олег только вышел из своей виртуальной квартирки, на него чуть не налетел небольшой бирюзовый смерч, увешанный, словно елочными игрушками, сполохами белоснежного пламени.
Недолго думая, Олег направил свои виртуальные стопы в любимый виртуальный бар.
«Винт» был расположен недалеко от его жилища, чем и привлек Дегтярева, к тому же публика там собиралась неглупая и во всех отношениях интересная.
Подойдя к двери, Олег отстучал свой именной код, и его засосал мягкий полумрак «Винта».
Подошел к стойке, заказал… крепкого черного чая. Стоит сказать, что с помощью мнемоюстов, посылающих импульсы в те или иные области мозга, нырнувшие в Сеть в полной мере могли получить вкус любого ощущения, как бы смешно это ни звучало.
— А, Нейро, привет. — Олег обернулся, чтобы утонуть в двух серебряных озерах глаз Рыжести. — Давненько ты сюда не заглядывал.
— Ты же знаешь, что после лома я с недельку вообще не делаю ничего, кроме того, что сплю и пожираю йогурт.
— Ты бы погромче кричал — еще не все в баре тебя слышали. — Рыжесть, подмигнув, усмехнулась, пригубила пиво — сетевиков-трезвенников можно было заносить в Красную книгу. Олег, переполняемый гордостью ввиду своей уникальности, выпятил грудь. — Так что ты сейчас делаешь в Сети?
— Пока расслабляюсь. Правда, скоро надо будет снова искать работу.
— Как учеба?
— Никак. Меня выкинули.
— Мои поздравления. Не боишься попасть на службу?
— He-а, я в день своего совершеннолетия сделал себе потрясающий подарок — вместе с Beerlady влез кое-куда, кое-что подправил, и теперь на меня ни за что не напялят скафандр. Пусть дно морское исследуют другие.
— Слушай. — Рыжесть вновь подмигнула. — Давай прогуляемся.
Олег кивнул. Погода в Сети всегда стояла великолепная.
Когда они виртуально вошли в виртуальный парк и сели на скамеечку, Рыжесть, понизив голос почти до шепота, сказала.
— Ходят слухи, что на Луну в компанию к неизлечимым часто посылают всех неугодных. Вроде бы даже нескольких наших туда отправили.
— Кого?
— Мудрого Каа, Heretica, Тишину.
— Ни разу о них не слышал.
— Я тоже. — Рыжесть пожала плечами.
— Послушай. — Олег посмотрел ей в глаза. — Колония для неизлечимо больных официально существует уже лет семьдесят — с тех пор, как Единый Совет решил, что на Земле и для здоровых-то места маловато, и убил сразу двух зайцев. И со дня ее основания в обществе циркулируют слухи наподобие того, что ты мне только что рассказала.
— Дыма без огня не бывает. — Рыжесть закурила. — Особенно после того, как смертную казнь и пожизненное заключение заменили ссылкой на Луну. Я просто хочу, чтобы ты завязал с ломом, — когда-нибудь меня не окажется рядом, чтобы прикрыть тебе спину. Попадешься — и до свидания. Мне будет очень тебя не хватать.
— Знаешь, мне ведь больше нечем зарабатывать себе на жизнь. На попить-поесть я достаю либо лично взламывая что-нибудь не очень крупное, либо создавая шумовые эффекты, прикрывая кого-то посерьезнее при крупном ломе. — Олег подмигнул. Оба знали, о чем речь.
— Нейро, я могу дать тебе в долг — на первое время хватит.
— Спасибо, Леська, но не могу же я всю жизнь не вылезать из долгов, да и их отдавать надо, — Дегтярев вздохнул.
— Давай сделаем так: я поспрашиваю у знакомых, может, найдут что-нибудь подходящее.
— Валяй.
— Если будешь питаться не только йогуртами и не будешь особо жлобствовать, то протянешь еще пару месяцев. — Рыжесть встала и, как всегда, не прощаясь, направилась по своим делам.
— Леська. — Олег подбежал к ней, взял ее ладонь в свою. Он чувствовал, что именно сейчас должен сказать ей все — что он один даже тогда, когда вокруг него лучшие друзья, причем не важно, в Сети он или в реальном мире, и что только с ней все по-другому; что каждую ночь перед сном он, соединяя линиями звезды на небе, каждый раз видит ее лицо и что… — Спасибо тебе, Лесь. За все.
Она долго, очень долго смотрела на него, словно догадавшись, о чем именно он думает. А потом на одно-единственное мгновение ее глаза растворили в себе безжизненное серебро металла, утопив Олега в весенней зелени бескрайних лугов, обволокли его цветочным ароматом… Это длилось всего одно мгновение, настолько короткое, что, вынырнув, Олег не был уверен, а не почудилось ли ему. Вдруг это только его разыгравшееся воображение?
Глава 3
Уже второй месяц Олег Дегтярев работал на одну небольшую фирму — Чен помог устроиться, — которая оказалась всего лишь одной из лабораторий триады. Задачей Олега, как примерно еще пары дюжин специалистов и полуспециалистов, было тестирование новых препаратов психотропного действия. Работы было выше крыши — иногда ее было настолько много, что приходилось вовсе пренебрегать сном. Ах, да! Все делалось нелегально, то есть по документам с фирмой все было в порядке, но вот перед проверками лабораторию всякий раз приходилось перекраивать. Жизнь в таком ритме сильно изматывала Олега, всегда считавшего, что утро бывает добрым, только если проспать до обеда, а каждое пробуждение — это победа духа над телом.
Кто-то посоветовал ему попробовать амфетамин «только в качестве допинга — для поддержания сил». Первое время действительно помогало — чувствовал себя Олег просто великолепно, спать совсем не хотелось, к тому же он под шумок изобрел «одну потрясающую штуку» из остатков того, что им присылали в качестве образцов. В целях безопасности и конспирации все сведения о новоизобретенной дури он хранил в тетради довольно непрезентабельного вида, разумно полагая, что в случае чего компьютер подвергнется обыску в первую очередь.
Позже оказалось, что все не так уж и прекрасно — амфи постоянно требовал денег; Дегтярев сам не заметил, как крепко подсел на синтетическую дрянь.
Сначала Олег перестал отсылать деньги отцу, потом, когда зарплаты оказывалось недостаточно, он постепенно стал выносить вещи из дома. Потом как-то незаметно не стало зарплаты (и работы). Когда в квартире не осталось ничего, кроме компьютера и Пузо (рука пока не поднялась их продать) и матраса, дряхлого и грязного, как и сам Дегтярев, Олег принялся занимать деньги у друзей, знакомых, знакомых знакомых…
Потом на Олега неожиданно снизошло просветление: он понял, что такая огромная квартира для одного человека — это слишком.
В конце концов он поменял ее (вместе с компьютером и котом — зачем они ему?) на 15 «чеков».
В какой-то момент, отойдя от дозы, Олег вдруг осознал, что остался совсем один. Очень долго он сидел, прислонившись к стене, в чреве какого-то подвала, лелея свою обиду, свое одиночество, беззвучно рыдая и размазывая сопли по давно небритому лицу, — ему больше неоткуда взять денег. Нет денег — нет «чека». Нет «чека» — нет кайфа. Нет кайфа — незачем жить… кому-то. Олег размышлял всего минуту — ни о каких вопросах морали речи не шло, — он просто обдумывал, где удобнее всего сделать засаду. Выбрав вход в подъезд близлежащего дома, Олег направил свои стопы к намеченной цели. Заняв идеальную для нападения позицию — свет на него не падал, зато отлично показывал всех, кто входит, — он стал ждать.
Парень. Молодой и спортивного телосложения. Одет прилично — наверняка куча бабла в портмоне. Нет, слишком рискованно, вполне можно самому получить на орехи.
Две девушки. Симпатичные. Очень. Даже если скрутить одну, другая наверняка успеет поднять за это время такой шум, что уйти ему уже не удастся.
О, самое то! Наконец-то! Старичок. Опрятненький такой, в костюмчике.
Олег был настолько увлечен своей охотой, что не заметил, как в нескольких шагах от него от стены отделилась тень и юркнула в его сторону.
Разряд, парализовавший тело, настолько удивил Дегтярева, что он даже не успел до конца осознать, что теряет сознание.
Глава 4
В комнате не было ничего. Совершенно. Стены и потолок из прозрачного стеклобетона — над головой были тонны воды.
Когда полторы сотни лет назад плотность населения превысила все допустимые нормы, был принят закон — всеми правительствами тогда существовавших еще государств — о колонизации морского дна. С тех пор государства превратились в Единый Совет, все города объединились в Мегаполис, которому в свою очередь стала слишком тесна шагреневая кожа суши, и он ушел под воду. Подводные жилые ячейки имели перед квартирами и домами на суше существенное преимущество, а именно: они были гораздо дешевле своих каменных собратьев. Несмотря на дороговизну технологий, чтобы привлечь покупателей, Единый Совет установил цены, приемлемые для так называемого среднего класса.
Морское дно привлекло десятки тысяч романтиков, жаждущих видеть над головой не птиц, рассекающих воздух, а косяки рыб, не голубизну неба, а толщи воды, цвет которой не поддается описанию. Абсолютно все университеты, так или иначе связанные с биологией моря, само собой, располагались под водой; здесь же, недалеко от места работы (или учебы), жили и преподаватели (так же, как и студенты) этих учебных заведений.
Соединялись между собой все ячейки тоннелями, подобными кровеносной системе подводного мира, населенного людьми. Особо широкие тоннели, предназначенные для передвижения транспортных средств, называли Магистралями. Брали они свое начало на суше.
Колонизация морского дна продолжалась и по сей день — строительство было делом настолько опасным, что воинская повинность была заменена двухгодичной «исследовательской деятельностью». После нее люди либо никогда больше не опускались под воду. Либо настолько влюблялись в глубину, что оставались там жить.
Рыжесть принадлежала к числу романтиков.
— Очнулся. — Леся сдула с лица непослушную прядь. — Извини, что пришлось действовать настолько грубо, — в тоне девушки, однако, не было и тени раскаяния. — Но ты был на грани. Я и так почти опоздала.
— Мы сейчас где? — Олег подошел к стеклобетонной стене, прикоснулся к ней кончиками пальцев. Стена была запрограммирована на пропуск шумов.
— Балтика. Слушай, я как раз ужин приготовила. — Рыжесть ловко переставила на столик-каталку пару блюд с едой, чашку с чаем — она прекрасно знала о пристрастии Дегтярева к этому благородному напитку и решила его порадовать, тем более и сама она предпочитала черный кофе.
Леся подошла к двери, набрала код и, не переступая порога, вкатила столик внутрь комнаты, в которой находился Олег.
Дегтярев подбежал к прозрачной перегородке, потянулся к руке Леси, но наткнулся на преграду. С укоризной посмотрев на напарницу по сетевым переделкам, произнес:
— Сколько раз в сутки здесь кормят, госпожа тюремщик?
— Достаточно для того, чтобы заключенные не загнулись от голода, — не моргнув, отпарировала девушка. — Дверь я запрограммировала так, что она пропускает все только в одностороннем режиме.
Видя, как Олег жмет на кнопки терминала с той стороны стеклобетона, она добавила:
— Вход в параметры ячейки в твоей комнате заблокирован.
Дегтярев в сердцах выругался.
— Ты просто не представляешь, во что очень скоро на некоторый срок превратишься. — Леся очень печально улыбнулась. — Ты не первый мой знакомый, кого мне пришлось вытаскивать.
Очень долго они молча смотрели друг другу в глаза.
— Они… Они действительно зеленые, — прошептала Леся одними губами и, рывком поднявшись, направилась в спальную комнату — ее ждала пустая кровать. Олега ждал остывший чай…
Расправившись с ужином, Дегтярев лег на пол. Было, конечно, не очень удобно — в подвалах обычно находился какой-нибудь ворох тряпья или, на худой конец, куча мусора, чтобы хоть как-то смягчить каменный пол. Стеклобетон по жесткости ничем не уступал — а, скорее всего, превосходил — строительные материалы, используемые на поверхности. Ну и ладно, зато можно крепко спать, не беспокоясь, что какой-нибудь отморозок запросто воткнет заточку между ребер. Олег уже успел забыть, что совсем недавно он сам ничем не уступал такому вот отморозку.
Очень долго он не мог заснуть — все никак не мог привыкнуть к тоннам мутноватой жидкости над головой вместо чистоты ночного неба с тысячей зрачков, всегда, как казалось Олегу, глядящих на него с разным настроением: добротой, нежностью, укоризной.
Леся… Такая близкая и такая далекая.
Олег и сам не заметил, как заснул.
Когда Рыжесть проснулась, ее взору предстал неспящий уже Дегтярев, который с какими-то утробными звуками с остервенением пытался расцарапать себе вены — занятие с точки зрения нормального человека совершенно глупое, но для Олега в тот момент составлявшее смысл жизни. Рыжесть пожала плечами и направилась заваривать чай.
Услышав, что соседняя комната подает признаки жизни, Олег подполз к перегородке, разделявшей его и Рыжесть, и прокаркал:
— Леся… Лесь… дай «чек» старому другу. — В ответ девушка просто игнорировала «старого друга». — Я знаю, у тебя ведь есть… Ну что тебе стоит, а?!! — Олег начал хныкать.
Рыжесть вела себя так, словно соседней комнаты вовсе не существовало. Внезапно всхлипывания прекратились. Необычно твердым голосом Дегтярев заявил:
— А я ведь тебя любил… Мразь!!! — последнее слово он прямо-таки выплюнул.
Леся выронила чашку, и пятно кляксой расползлось по девственно чистому полу. Тут же, суетливо семеня ножками, выскочил робот-гном и принялся вытирать покрытие. Рыжесть с каменным выражением лица подобрала чашечку, сполоснула ее и налила новую порцию горячей жидкости. Дегтярев тем временем продолжал:
— Я всегда считал тебя своим другом. — Олег горько усмехнулся. — Всегда тебе доверял…
Вдруг в тихой ненависти Дегтярев с размаху ударил стену с такой силой, что рука онемела и ее пришлось пару раз встряхнуть.
— Конечно, — прошипел он, — конечно, я ошибался. Ведь друзья не запирают тебя парализованным в четырех стенах, где нет даже туалета.
— Чувствуй себя как дома. — Леся забралась с ногами в кресло и, мелкими глоточками отпивая горячий чай, добавила: — Любой угол в твоем распоряжении. Чересчур сильно я тебя кормить и поить не буду, чтобы ты ненароком не захлебнулся в собственном… соку. А запах… Ничего, потерпишь. Впрочем, очень скоро тебе будет уже не до запаха.
— Тварь! Сволочь! Ненавижу! — Дегтярев в изнеможении съехал по стеклобетонной стене, разрыдавшись. — Леся… Лесенька… Ну пожалуйста, всего один «чек». Обещаю, я больше не буду. Ну прощальный, а? Ну хочешь, на колени встану?!!
Дегтярев встал на колени, умоляюще уставившись на Рыжесть.
— Знаешь, мне пора на работу. — Леся встала и, бросив пустую чашку в раковину, послала Олегу воздушный поцелуй, промурлыкав: — Будь паинькой, я скоро приду. Сначала сделай уроки, потом полчаса посмотришь перед сном телевизор, а потом сразу в постельку. — И она погрозила ему пальчиком.
Леся, едва за ней закрылась дверь, привалилась к стене (обычной, непрозрачной). Она учащенно и прерывисто дышала, цвет лица сделался землисто-серым, в груди кололо.
Она уже сотню раз успела пожалеть о том, что взвалила на себя эту ношу. Сунув под язык стимулятор, она поняла, что еще пару минут такого зрелища — и она потеряла бы сознание.
Спустившись на уровень ниже, Рыжесть села в мобиль и, выехав на пульсирующую такими же, как и она, точками Магистраль, отправилась на поверхность.
Когда Рыжесть вернулась домой, Дегтярев уже полностью утратил всякое сходство с разумным человеческим существом: он, что-то мыча, лежал в луже собственных испражнений и блевотины; скрюченные пальцы пытаются отковырять от пола нечто ведомое только самому Олегу; побелевшие губы трясутся, из уголка рта тоненькой вязкой струйкой тянется слюна.
Глава 5
— Знаешь, а ведь ты запросто мог загнуться, — промурлыкала Рыжесть на ушко Олегу. — Сердце, например, не выдержало бы.
Дегтярев, не мигая, глядел в прозрачный потолок — он все никак не мог привыкнуть к отсутствию неба над головой.
— Так что считай, что ты легко отделался. Пара вывихнутых суставов и съеденный палец — это просто мелочь.
— Я только боюсь, что снова на какую-нибудь дурь подсяду. Не уверен, что не поддамся искушению. Слушай, — Олег решил сменить тему, — у тебя нет знакомого врача, способного нарастить палец за приемлемые деньги?
— Да. И что бы ты без меня делал? — Леся, тепло улыбнувшись, поцеловала Олега в щеку, после чего поудобнее устроилась на его плече.
— Кеды бы надул, — буркнул Дегтярев. — И так передоза была не за горами. Или служба безопасности накрыла бы — я ж без двух секунд убийца.
После этого молчание надолго укутало их в свое свинцовое одеяло.
— Лесь, спасибо. Я даже не знаю, как тебя отблагодарить. Вот продам пару органов и на эти деньги куплю тебе подарок.
— Глупая шутка, не говори так больше. — И Рыжесть прижала свой изящный точеный указательный пальчик к губам Олега, словно запечатывая их.
— Лесь, прости меня за то… ну, в общем, я много всякой чуши напорол… Я… Это был не я… Ну… понимаешь…
— Да, я понимаю.
— Я…
— Я знаю, — перебила его Леся. — Я тебя тоже.
Доев яичницу и запив ее крепким черным чаем, Леся стала собираться на работу, а Олег канючить, что провести почти целый день без нее — хуже ломки. В конце концов он смирился, а она уехала.
Дегтярев уже почти устроился на работу исследователем — осталось только подождать официального разрешения. Конечно, от тяжелого труда он в восторге не был, но платить обещали хорошо, а для него это было самым главным в положении, в которое он сам себя загнал, — с долгами-то как-то надо было расплачиваться. Исследователям же платили просто бешеные деньги — не столько за труд, сколько за риск, потому что гибли исследователи просто в огромном количестве. Олег тешил себя тем, что такое положение вещей ненадолго и как только он рассчитается с долгами, так сразу же найдет себе что-нибудь менее оплачиваемое, но более безопасное.
В то же время он зарегистрировался как боец в каком-то виртуальном турнире и даже сумел успешно пройти квалификацию.
Виртуальным гладиаторам также платили неплохо; в зависимости от зрелищности поединка и, естественно, от того, кто победитель, а кто проигравший.
На виртуальных турнирах делали деньги. Не деньги, а именно деньги. В первую очередь из-за зрелищности — впервые со времен гладиаторов бои велись насмерть. Для зрителя неважно, виртуальная смерть или реальная, настоящей кровью захлебывается боец или это только образ, передаваемый мнемоюстами.
Впрочем… благодаря тем же мнемоюстам, боль, испытываемая в Сети, ничем не отличалась от боли реальной. То есть если в Сети человеку ломали руку, то в реальности рука оставалась целой и невредимой, зато острота ощущения была полностью адекватна боли реальной, и если не выйти и не перезагрузиться, то мнемоюсты так и будут транслировать абсолютно всю гамму ощущений. Если же кого-то убивали в Сети, то его элементарно выкидывало в реальный мир.
Прилепив мнемоюсты к вискам, Олег влез в Сеть, чтобы превратиться в Нейро.
Зайдя в зал, где проходили соревнования, он был отправлен в ложе для других бойцов. По регламенту их было шестнадцать — восемь сеянных игроков и столько же прошедших квалификацию. Соперников определял жребий.
Олег, тренировавшийся с двенадцати лет и уже давно мечтавший поучаствовать в подобной авантюре, сиял, как медный таз. Он, конечно же, был уверен, что турнир ему не выиграть, однако азарт брал свое.
Его бой открывал 1/8 финала. Рев толпы просто оглушал. Противником Нейро был парень по имени Пепел — альбинос с абсолютно седой головой, коренастый и спокойный, как десять тысяч мамонтов.
— Хадзимэ! — крикнул рефери, мгновенно испаряясь.
Оба бойца выдали головокружительный каскад приемов. Это был танец. Устрашающе прекрасный, как сама смерть. Олег наступал, а Пепел действовал на контратаках, выжидая ошибку противника. Комбинации Нейро вытекали одна из другой, а седой альбинос уклонялся от ударов, с нечеловеческой точностью отбивая выпады Олега. Однажды, когда Олег наносил очередной удар, Пепел схватил его за лодыжку и свалил с ног; толпа взревела, однако альбинос отошел от поверженного противника, всем своим видом демонстрируя превосходство.
Внезапно, уже после того, как Нейро поднялся, Пепел резко выбросил вперед правую руку, с кончиков которой сорвались языки пламени, — банальщина в виртуальной-то реальности, но Олег этого никак не ожидал (он считал, что пригодятся лишь быстрота реакции, ловкость, сила и тому подобное), а потому не успел отпрыгнуть достаточно быстро, и огонь смог дотянуться до левого предплечья.
Пытаясь не обращать внимания на боль, Нейро размахнулся в хлыстообразном выпаде, именуемом «фури учи» и оттолкнул своего противника. Снова огненные нити, но на сей раз Дегтярев уклонился и нанес круговой удар в солнечное сплетение. А затем вложил всю свою силу в кулак, сломавший оппоненту нос.
Пепел отшатнулся, застонав и забрызгивая виртуальной кровью виртуальные тела, паркет и одежду.
Нейро, закрепляя успех, нанес хук слева, с удовлетворением увидев, как Пепел на несколько секунд потерял ориентацию в пространстве. Проведя еще один удар в лицо, Олег с разворота обрушил боковой удар на колено противника.
Дегтярев прыгнул на корчащегося на паркете альбиноса для того, чтобы размозжить ему голову, но тот откатился, одним точно выверенным движением оказался на ногах и буквально разорвал левую почку Олега. Дегтярев рухнул и попытался отползти от противника в надежде потянуть время, для того чтобы боль немного улеглась, однако у Пепла были совсем другие планы относительно Нейро — он обрушил молотоподобный удар на другую почку Олега. Еще пару секунд спустя Дегтярев уже сидел в одной из комнат подводной ячейки Рыжести — виртуальному телу элементарно свернули шею.
Дегтярев проверил свой счет, с радостным удивлением обнаружив там действительно неплохую сумму — чуть больше половины того, что он вообще должен. И это только за один проигранный бой! Может, ну ее к такой-то матери, эту работу исследователем? Хотя опять бегать с документацией и с пеной у рта? Нет, лучше уж месяц отработать, получить деньги и спокойно уйти.
Глядя на цифры на своем счету, Олег вдруг подумал, сколько «дури» можно набрать на эти деньги.
«Нет! — пытаясь отогнать стучащие участившимся пульсом идеи, сказал Дегтярев сам себе. — Даже думать не смей о том, где можно достать, чек“!»
Однако сознание тут же участливо выдало ему, словно выводя на дисплей, где доза стоит сравнительно недорого.
Одолеваемый этими навязчиво копошащимися в мозгу мыслями, Олег зарыдал. Сквозь пелену отчаяния просочилось осознание того, что эта пытка далеко не последняя, что это расплата за блаженство, которое он получал, что над каждой более-менее значительной суммой он будет вот так рыдать, измеряя все в «чеках».
В мозгу что-то заворочалось, и Олег, подбежав к терминалу, зашуршал клавиатурой:
После того как Дегтярев оторвался от клавиатуры и прочитал то, что было написано на мониторе, ему почему-то стало еще хуже — уж больно концовка стиха звучала неутешительно. Нет, умирать, тем более в муках, он, конечно же, не собирался — наоборот, после того, как Леся вытащила его, хотелось дышать полной грудью, а когда она была рядом, то вдобавок хотелось одновременно и смеяться и плакать от счастья, но… но с воспоминаниями о «дури» даже блеск глаз любимой как-то… тускнел, что ли.
Чтобы хоть как-то отвлечься, Олег снова влез в Сеть и зашел на один из турниров — в виртуальной реальности их было несколько.
На сей раз жребий свел его с парнем по имени Сорняк. Соперник был довольно высок, с ярко-зелеными волосами, бледно-салатовой кожей и зелеными же миндалевидными глазами.
Они сошлись в центре зала и начали ходить кругами, пытаясь найти слабые места друг друга. Сорняк словно стелился по паркету, настолько плавными и вроде бы даже неторопливыми были его движения.
Однако когда этот любитель флоры нанес первые удары, Нейро сразу же определил почерк муай тай. Противники такого класса, способные на ходу комбинировать несколько стилей, были в несколько раз опасней. От чудовищной силы круговых ударов ногами следовало уклоняться — для не тайского боксера практически любой блок против этой костедробильни может закончиться весьма плачевно. Когда же Олег сделал пару выпадов, Сорняк очень плавно уклонялся, что было совершенно несвойственно для муай тай.
Олег также знал, что боксеры славятся как мастера ломать шеи, а поэтому из кожи вон лез, чтобы не предоставить зеленокожему возможности это проделать.
Решив рискнуть, Нейро сблизился с соперником и, начав со своего любимого фури учи, сделал выпад в солнечное сплетение, апперкот под мышку и в довершение провел очень жесткий удар в ребра. Это было все равно, что избивать столетний дуб.
Внезапно Олег почувствовал нестерпимый зуд в тех местах, что соприкоснулись с кожей противника. Сорняк стоял и нагло ухмылялся. Только теперь Дегтярев понял, что салатовый цвет коже Сорняка придавала слизь, покрывавшая его тело.
В этот самый миг ладонь бойца превратилась во что-то острое, похожее на узкий лист какого-то растения.
Сколько мог, Нейро уворачивался от этого кинжала, но Сорняку все-таки удалось поцарапать бедро Олега, после чего он сразу же откатился назад.
Дегтярев нанес локтевой удар в голову, ухитрившись не получить ничего взамен.
Олег также припас несколько сюрпризов для своих соперников. Он пристально посмотрел на Сорняка, ловя его взгляд, и как только ему это удалось, Дегтярев стал подавлять волю противника. Сорняк сопротивлялся как мог — вены под зеленоватой и немного люминесцирующей кожей набухли, жилка на виске приобрела сиреневатый оттенок, часто запульсировав.
Вдруг на Олега навалилась усталость — слабость приятными, теплыми волнами шла от небольшого пореза на бедре, наполняя мышцы свинцовой тяжестью. В то же время более-менее оправился соперник Олега, присев на паркет и потирая виски.
Дегтярев понял, что если он сейчас не нанесет смертельный удар, то позже сделать это уже не удастся.
Разбежавшись и из последних сил оттолкнувшись от паркета, Нейро в пируэте взлетел над полированной поверхностью, рассекая воздух.
Удар пришелся Сорняку в голову — Дегтярев еще успел почувствовать, как с сухим треском подались под пяткой кости черепа…
Он вновь был в подводной ячейке Леси, где-то у балтийского побережья. Голова раскалывалась, рвотный ком подступал к горлу.
Над белым как мел Олегом склонилось полное лицо в узеньких очках и с почти братской добротой в еще более узких глазах.
— Чен, ты че, обалдел?! Кретин, существует двадцатипроцентная вероятность того, что человек свихнется, если его вырвать из виртуальности, просто содрав мнемоюсты!
— Угостишь чаем? — спокойно спросил Чен, и что-то в этом спокойствии очень насторожило Олега. Что-то колючее и холодное. — Да ты не вставай, я сам все сделаю.
Попытавшись встать, Дегтярев почти не удивился тому, что не может и пальцем пошевелить, хотя связан он не был.
— Мы ввели паралитик, — сказал Чен, уже стоявший с кружкой горячего чая. — Так ты вряд ли сможешь выкинуть какой-нибудь фокус. Не волнуйся, — китаец отхлебнул из кружки, — никаких побочных эффектов, кроме слабости и головокружения, не предвидится. — Улыбка Чена лучилась искренностью, добротой и заботой о небезразличном ему человеке. — Триада всегда умела производить качественные… хм… лекарства. — Озорной блеск в глазах. — Сам посуди, мыслить и говорить ты в состоянии.
— Что вам нужно?
— Ты, парень. Во-первых, ты изобрел очень дешевый препарат, на котором можно очень достойно заработать, хоть какое-то время оставаясь если не монополистом, то хотя бы наиболее крупным производителем и распространителем. Данные ты на компьютере не сохранил. Такие дела.
— А во-вторых?
— А во-вторых, ты знаешь, где находится лаборатория. Кто-то посторонний может проникнуть в нее с твоей помощью. Мы этого не хотим.
— Так что, со мной все ясно?
— Ничего личного, пойми, — Чен произнес это с легким налетом грусти в голосе. — Из чисто экономических соображений. Ты ведь и сам прекрасно понимаешь, что лучше устранить одного-единственного человека, нежели устранять целую лабораторию. Оборудование, переезд персонала вместе с семьями… Просто так дешевле.
«Господи! — подумал Олег. — Он с таким спокойствием выносит мне приговор — интересно, скольких людей Чен вот так, в своей неторопливой манере, убеждал, приводя те или иные доводы в пользу того, что их смерть необходима?»
И что самое интересное, сам Олег не испытывал ни малейшей толики страха. Он предполагал, что перед смертью человек либо бьется в истерике, оглашая своим почти утратившим человеческое воем, либо, если он достаточно упрям для того, чтобы бороться, он буквально выгрызает каждый миг своего существования, либо, наоборот, — такое часто случается с неизлечимо больными — утрачивает всякую надежду на жизнь, укутываясь в пелену апатии и безразличия.
Еще Дегтярев читал, что перед смертью перед глазами умирающего пролетает вся его жизнь, со взлетами и падениями, успехами и неудачами, любовью и ненавистью…
С ним, однако, ничего подобного не происходило; вот она смерть, на этот раз принявшая немного странный, слегка комичный образ круглолицего толстоватого очкарика с кружкой чая в руках, — и ничего! Дегтярев спокоен, как сто тысяч мамонтов. И никаких картинок из прожитого, даже никаких воспоминаний. Вообще ничего, кроме горстки совершенно глупых мыслей: «Может, я какой-нибудь ненормальный? Может, я не совсем обычный человек? Точно! Я гений! Ведь сумел же изобрести совершенно новый наркотик. И из чего? Из помоев фармацевтики! Вот только на жизнь это не обменять. Даже на такую никчемную».
— А чего ради триада до сих пор меня не ликвидировала?
Услышав этот вопрос, Чен печально посмотрел на Олега, вздохнул и произнес:
— Понимаешь, мы действительно не можем расколоть твой препарат, по крайней мере, мои знакомые этого сделать не могут, а к посторонним обращаться неохота. Конечно, мы сделаем это и без твоей помощи, но… время безжалостно, друг мой. У русских и якудзы есть неплохие шансы решить твою загадку раньше нас. А мы очень не любим, когда нас опережают. Очень. И благодаря тебе, мой друг, — Чен улыбнулся и взял Дегтярева за онемевшую руку, — мы будем первыми.
— У меня нет мотивации вам помогать!!! — выкрикнул Олег. Все-таки страх начал прогрызать пока еще крохотные дырочки в толстом покрове странного спокойствия. — Вы все равно меня прикончите! Какой смысл мне вам помогать?
Чен молча подошел к столику, взял фотографию Леси в красивой рамке, прикоснулся к изображению кончиками пальцев… Вот теперь Олег окаменел — ему показалось, что даже сердце перестало качать кровь. Интересно, а что будет, если его сердце и впрямь откажется выполнять свою повседневную работу?
— Симпатичная у тебя девушка, — как обычно, с мягкой грустью, сказал Чен. — Знаешь, у нее очень теплые, красивые глаза… зеленые… Знаешь, у меня на родине девушек с зелеными глазами считали волшебницами. Она любит тебя, Олег… И ты ее наверняка любишь — не можешь не любить. Ты ведь готов ради нее на все, правда?
— Слово, — прохрипел Дегтярев. — Дай мне слово, что триада ее не тронет. Я знаю, вы очень трепетно относитесь к своей чести.
— Даю тебе слово, Олег, — ледяным тоном, словно вбивая гвозди, произнес Чен — никакой патетики и торжественности. — Мы ее не тронем, если ты выполнишь наше пожелание.
— Твои любезность и красноречие просто не позволяют мне отказаться.
— Ты же знаешь, я всегда был прекрасным дипломатом, — съязвил Чен в ответ.
— Когда эта ваша чудо-хрень меня отпустит?
— У тебя внутри часовая доза. Следовательно, осталось минут сорок.
— Ха! — Олег расплылся в омерзительной ухмылке. — Мама, я хочу пи-пи.
— Иди под себя, — ответил Чен со скучающим видом. — Мне плевать. Дом-то не мой.
— Урод, — констатировал факт Дегтярев. «Делать пи-пи» он все-таки не решился.
Глава 6
Иногда невозможно понять, было ли какое-либо событие благом или нет, даже после того, как человеку уже пришлось собрать плоды этого события. Это называется когнитивным диссонансом. Например, ваша девушка уговаривает вас пойти в театр, а друзья предлагают вместе попить пивка и поболеть за любимую футбольную команду.
Если вы идете с любимой представительницей bello sexo в театр, вы уже спустя пять минут понимаете, что спектакль скучный, актеры бездарные, а девушка настолько не разбирается в искусстве, что даже не в состоянии этого заметить.
Если вы идете с друзьями в какой-нибудь бар или — что еще вероятнее — собираетесь у кого-нибудь дома, то вскоре осознаете, насколько утонченна и прекрасна ваша девушка, что зря вы не пошли с ней в театр, а друзья ваши — просто кучка неотесанных горлопанов, и вообще они люди ограниченные.
То есть вечер в любом случае не удался.
В общем, когда при выходе на поверхность на Олега, Чена и сопровождавших их трех головорезов с татуировками на запястьях напали какие-то люди, Дегтярев не понял, что ему нужно — чтобы нападающие сделали отбивную из людей триады или чтобы представители древней китайской организации наваляли якудзе.
В том, что нападавшие — боевики якудзы, Олег перестал сомневаться, когда услышал отрывистые и немного режущие слух выкрики. К тому же Дегтярев японским владел, причем неплохо.
Олег с интересом наблюдал за ходом схватки, но удовольствие от созерцания испоганил один из бойцов якудзы, который схватил Дегтярева и потащил в сторону мобиля, стоявшего неподалеку. Судя по тому, как грубо все это проделывалось, Олег понял, что от якудзы ничего хорошего ждать не придется. Поэтому, когда его волокли, Дегтярев не брыкался и вообще не пытался как-нибудь отбиться — он просто вынул из кармана авторучку и со всей силы воткнул ее в глаз тащившего его японца. Тот взвизгнул, выпустил Олега и, повалившись на асфальт, стал конвульсивно дергаться. Зрелище показалось Дегтяреву не очень захватывающим, поэтому он встал и, подобно спринтеру, побежал как можно дальше от места драки. Побег прервал парализующий заряд, выпущенный из одного из воплощений полета мысли инженеров конструкторского бюро господина Мацуситы.
Очнувшись, Олег не сразу вспомнил события, предшествовавшие потере сознания, а вспомнив, не сразу понял, где находится. Когда же до него дошло, что он лежит прикованным к стенке последней модели черного ворона, оптимизма ему это не добавило.
Олег Дегтярев был достаточно взрослым, чтобы не питать иллюзий насчет правосудия. Тот факт, что его повязали вместе с головорезами из якудзы и триады, не добавлял шансов на победу без потерь. Он даже не знал, поверят ли ему вообще. Скорее всего, нет. Или поверят, но частично, а тогда обязательно последует какое-нибудь наказание, самое мягкое из которых — принудительная работа, скорее всего исследователем морского дна. Да-а, не хотелось работать за деньги, придется работать бесплатно. Только бы с Лесей ничего не случилось.
Их вывели из воронка и провели под конвоем в какое-то помещение — что-то вроде отстойника, где уже находились человек тридцать, многие из которых обладали весьма непривлекательной наружностью и к тому же были агрессивно настроены.
Из всех участников разборки в этот загон были доставлены только Олег, Чен и всего один громила со стороны триады, причем в весьма помятом состоянии, и четыре бойца якудзы в не менее привлекательном виде. Для того чтобы понять, что случилось с остальными, не требовалось богатое воображение. Сломанная левая рука Чена была наспех перевязана каким-то тряпьем.
— Да, трудно собирать выбитые зубы сломанными руками, — ухмыляясь и сильно шепелявя, сказал Чен.
Несколько человек очень грозного вида подошли к потрепанным триадовцам, но Чен только показал татуировку на запястье — этого оказалось достаточно, чтобы здоровые, потные и небритые парни просто испарились. Триада достаточно могущественна, чтобы отбить охоту с ней связываться у кого угодно, кроме, пожалуй, якудзы, русских и иногда колумбийцев.
— Хочется спросить у наших новых друзей из солнечной Японии, как они ковыряются в носу, когда у них не остается для этого пальцев. — Чен сидел, прислонившись к стене, и рассматривал свою поврежденную руку.
— Что нам грозит?
— Естественно, нас отсюда вытащат, причем очень скоро. — Чен пожал плечами и поморщился. Даже скудное освещение не могло скрыть его бледности.
Некоторое время спустя их привели в здание суда, где искусственный интеллект должен был определить степень их вины и наказание для каждого преступника.
Уже в суде Чен нервным шепотом объяснял Олегу, что, скорее всего, хакеры триады и якудзы сейчас ломают систему защиты, чтобы «беспристрастный судья вынес справедливый приговор».
Однако когда одного из японцев — огромного парня в когда-то безупречно белой рубашке, строгом черном костюме и с дрэдами на голове — приговорили к смертной казни с помощью капсулы, все остальные, включая Чена, начали заметно нервничать.
— Наверняка наши парни постарались, — не совсем уверенно прошептал Чен. — В отместку за смерть почти всей моей команды. Все равно мне его жаль… Капсула — это слишком жестоко. Парень просто выполнял задание.
Капсула была самым суровым наказанием в нынешней системе правосудия. Приговоренного помещали внутрь и, усыпив его, транслировали самые ужасные кошмары, самые дикие порождения воспаленного безумного подсознания. В конце концов у приговоренного, естественно, не выдерживало сердце. Внутри капсулы устанавливалась видеокамера. Такая казнь была намного более жестокой, нежели пресловутый электрический стул или набившая оскомину газовая камера. А после того как пару пленок с мучениями пустили в Сеть, количество преступлений во всем мире уменьшилось примерно в четыре раза — назидательный эффект использования капсул налицо.
Когда Чен понял, что все без исключения выжившие в уличной мясорубке приговариваются к смертной казни, он запаниковал. Со всеми вытекающими последствиями. Однако несильный электрический разряд очень быстро его вразумил. На время. Олег же был совершенно спокоен — он уже успел привыкнуть к своему приговору, и не важно, кем этот приговор был вынесен — триадой, якудзой, Единым Советом, искусственным ублюдком, Санта-Клаусом…
Судя по всему, якудза и триада прилично насолили Единому Совету, и тому требовался показательный процесс, публичная экзекуция. Естественно, с красиво спланированным и претворенным в жизнь спектаклем — on-line трансляцией в Сеть. А искусственного судью наверняка защищает огромная и, несомненно, очень талантливая армия не только бюджетных программистов, но и привлеченных солидными гонорарами кудесников-нелегалов. У ребят из триады и якудзы просто не было шансов.
Чен пришел в себя. Он потер виски, после чего глаза его подернулись поволокой, и он словно снова вырубился. Олег сообразил, что его бывший однокурсник активировал какой-то вживленный в него чип. Вернувшись в реальный мир, Чен затараторил:
— Я влез в Сеть и просмотрел схему здания, в котором мы находимся. У меня есть переносной портал, действующий на двести метров. Здесь неподалеку расположена стоянка. У нас есть шанс прорваться.
— А зачем мне помогать тебе?
— Думаешь, кто-то знает о моем обещании не трогать твою девушку?
— Лады.
— Ты всегда был умным мальчиком, Олег. — Чен подмигнул. Над его верхней губой и на лбу от волнения выступили крупные капли пота.
В этот момент к ним вошел какой-то человечек с внешностью клерка и посоветовал всем следовать за ним. В ответ все заухмылялись — в самом деле, как же можно отказаться от такой вежливой просьбы? Тем не менее упираться никто не стал. Они угрюмо — а как еще могут идти приговоренные к смерти? — брели по унылому, темному, как сердце вампира, коридору, упираясь взглядами в спины друг друга.
Внезапно Чен споткнулся и нелепо упал. Неуклюже попытался подняться, но со скованными руками сделать это не так просто, и он снова растянулся на зеркальном полу. Один из охранников подошел к толстяку и, грубо схватив его за шкирку, рывком поставил на ноги.
— Слушай, у меня очки остались на полу. Не мог бы ты оказать мне услугу, я ведь без них слеп как крот.
Охранник с каменным выражением лица обратил свой светившийся от переизбытка интеллекта взор на пол, затем, глядя прямо в щурящееся лицо китайца, такого нелепого и несчастного неудачника, наступил на узенькие очки в тонкой оправе — послышался сухой хруст. Китаец, казалось, вот-вот разрыдается — он выпятил нижнюю губу, надул и без того мясистые щеки и стал похож на ребенка, у которого нехороший дяденька отнял конфетку. Нехороший дяденька осклабился. Потом загоготал.
Чен плюнул в мерзкое ухмыляющееся лицо. В ответ громила зарычал и двинул Чена прикладом в живот — китаец покачнулся, с шумом выпустил воздух из легких и со всей силы ударил обидчика в пах; другие осужденные тоже напали на своих конвоиров. Пара беспорядочных и почти бесполезных выстрелов — один заряд разбил настенные и напольные зеркала, второй оторвал руку последнему подчиненному Чена, — и не успевшие даже удивиться охранники были обезврежены. Толстый китаец, осторожно прижимая к груди поврежденную руку, с остервенением и удовольствием отплясывал на теле растоптавшего его очки конвоира.
«Да-а, скорее всего, этот мертвый мерзавец был просто невинным младенцем по сравнению с моим бывшим однокурсником», — думал Дегтярев, наблюдая за тем, как лицо охранника превращается в мясной фарш.
С лицом мальчишки, только что прокатившегося на санках с самой крутой горки, Чен подобрал оружие и, запрограммировав его на малую мощность, перебил свои наручники; ребята из якудзы занимались тем же, и, опасаясь их нападения, триадовец спокойно их расстрелял, после чего освободил Олега. Третьему парню из их компании наручники уже не были помехой, как не было у него левой руки до локтя. Рана не кровоточила — заряд прижег ее, но китаец был на грани обморока из-за болевого шока. Тем не менее он не издал ни звука.
Чен разорвал подкладку своего пиджака и с жестом фокусника извлек переносной портал, после чего выудил из кармана брюк маленький радар и пару антигравов. Прикрепив их к порталу, он просто шагнул в образовавшуюся дыру в пространстве. Дегтярев и боец триады последовали его примеру.
Олег первый раз пользовался порталом — то есть слухи о его существовании циркулировали в Сети уже лет пять, но информация о приборе была сверхсекретной, и слухи эти были настолько неправдоподобны, что успели набить оскомину. Скорее всего, они распускались либо отделом пропаганды Единого Совета, либо фирмой-разработчиком, либо обеими сторонами. Сразу же появились несколько интервью, взятых у «подопытных кроликов», с упоением повествовавших о своих ощущениях при использовании портала. Тут-то и началась нестыковка — одни описывали переход как кисель, сквозь который они якобы пробивались, другие сравнивали его с полетом, третьи — с чудовищной гравитацией.
Олег ничего необычного при переходе не почувствовал — ощущение было такое, будто он просто открыл дверь и, переступив порог, оказался в другой комнате.
«Комната» оказалась стоянкой челноков, а за спиной торчало шпилеобразное здание Комитета Общественной Безопасности.
На стоянке было всего два аппарата, причем один только что оторвался от поверхности и набирал высоту, сначала очень медленно, с трудом отвоевывая у неба каждый десяток метров, затем, достигнув примерно трехсотметровой высоты, челнок на мгновение завис, а потом быстро устремился ввысь, разрывая пространство и постепенно превращаясь в светящуюся точку.
Из здания Комитета Общественной Безопасности выбежали несколько человек и двинулись по направлению к трем беглецам.
— Все выходы со стоянки уже перекрыты, судя по тому, что эти клоуны совсем не торопятся, — в этот момент отправился в полет и второй челнок.
Чен приготовил портал для использования, но, даже прекрасно понимая, чем он занимается, люди в серых костюмах не ускорили шаг.
Толстяк посмотрел вверх и прыгнул в портал, Олег последовал за ним, чуть помедлив, вошел во тьму перехода и однорукий бандит.
Почему моя память вертится вокруг Олега? Он наверняка сыграл важную роль в моей жизни… Вот только какую?.. Ненависть… Ненависть — ключ ко всему.
Глава 7
Оказавшись внутри корабля, Олег первым делом услышал отборную брань Чена, обильно сдобренную его же хрипами и воплями, шедшую откуда-то сверху. Немного привыкнув к темноте, Дегтярев увидел человек десять, стоящих посреди каюты, и Чена, подвешенного к потолку, — его многострадальная левая рука, и без того сломанная, словно вросла в челнок по самое предплечье. Судя по всему, он самую малость не рассчитал расстояние. С другой стороны, им сильно повезло, что они вообще оказались на корабле.
— Сделайте же что-нибудь! Я не елочная игрушка, чтобы висеть здесь! — И Чен закончил свою речь парой выражений, которые обычно вырезаются из соображений цензуры.
Внезапно один из наблюдавших за всем этим пассажиров подпрыгнул слишком высоко даже для сверхпрыгучего человека и, перекувыркнувшись в воздухе, — полная фантастика! — словно приклеился к потолку, презрев все законы притяжения.
— Отрубай руку ко всем хренам! — орал Чен.
Незнакомец присел на корточки рядом с китайцем и с минуту неотрывно смотрел ему в глаза — Чен даже стонать перестал.
— Сначала будет немного больно, — произнес человек глубоким и чуть хрипловатым голосом. — Потом рука словно онемеет, и ты вообще ничего не будешь чувствовать. Затем, когда действие анестезии начнет проходить, рана будет очень сильно чесаться, но ты ни в коем случае не трогай ее, иначе боль сожрет тебя, понял?
Чен кивнул.
— Ловите его, — так же безжизненно сказал человек стоявшим внизу.
Затем он послюнявил предплечье Чена — толстяк брезгливо поморщился — и с тихим рычанием стал грызть руку китайца.
Все просто онемели — стоявшие непосредственно под подвешенным к потолку даже не заметили первых капель крови, упавших на них. Когда до ушей Олега, вместе со всеми завороженно следившего за этим жутким зрелищем, донесся хруст костей, Дегтярев вздрогнул и заскрежетал зубами, как и многие мужчины; женщины закрыли глаза, некоторые, отвернувшись, пытались спрятать лица за спинами мужчин, иные — те, чьи глаза были холоднее льда, спокойно следили за происходящим.
Наконец плоть не выдержала веса и оторвалась под тяжестью тела, которое, несмотря на разбрызгиваемую и пачкающую одежду кровь, было заботливо поймано пассажирами челнока.
Чен был бледен, как тысяча мертвецов. Незнакомец прыгнул на стену и, спружинив, приземлился на пол. Подойдя к китайцу, — с его пути благоразумно убирались абсолютно все, — парень сел на корточки точно так же, как он совсем недавно сидел на потолке.
Выглядел он вполне обычно: высокий, атлетически сложенный, черты лица тонкие, нос когда-то был сломан, но это придавало незнакомцу какой-то особый шарм. Правда, одежда его была немного старомодна — обтягивающая футболка, заправленная в черные — вы не поверите в этот пережиток прошлого! — джинсы. К тому же сейчас очень редко можно встретить парня с естественного цвета волосами длиной до плеч и расчесанными на прямой ряд.
— Я Вампир, — представился парень, очень добродушно улыбнувшись; из уголков его рта стекали струйки крови Чена, которой был перемазан весь подбородок прыгуна. — Так меня зовут. Эй! — Вампир встал и обратился ко всем присутствующим. — Я думаю, нам всем следует познакомиться. Возражений нет? — он оглядел каюту: возражений не было, во всяком случае, явного протеста предложение не вызвало. — Начнем с меня, как с проявившего инициативу.
Итак, я, как и некоторые другие пассажиры этого летательного аппарата, специальный агент Комитета Общественной Безопасности. Я под завязку напичкан разного рода чипами и, естественно, боевыми имплантантами. Вампиром меня прозвали за то, что я могу найти человека по крови. Все вы знаете, что сразу же после рождения производится забор крови, который отправляется в Хранилище. Большинство пробирок так там и лежат до самой смерти человека. Потом ее хоронят вместе с ним. Так происходит в большинстве случаев.
Однако время от времени появляются очень нехорошие дяди и тети, которые угрожают общественной безопасности. Для устранения подобных элементов существуют охотники. Мне дают немного крови из Хранилища, и я, руководствуясь каким-то — может быть, шестым — чувством, ликвидирую нужного человека, в какой бы точке земного шара он ни находился. Проще говоря, я убийца высокого класса… Возможно, самого высокого.
— Послушай. — Олег давно уже все понял, но надежда, как говорится, умирает последней. — Ты сказал, что, как и другие, являешься специальным агентом КОБ. Это что, какая-то операция?
— Ага. — Чен потихоньку начал приходить в себя. — Это хренова операция по департированию наших волосатых задниц с Земли на Луну. — Китаец зашелся истерическим смехом. — Я это понял, когда увидел, на какую высоту поднялся первый челнок. Я полез в портал только потому, что выбора не было.
— Выбор был, — выплюнул Дегтярев.
— Конечно, для тебя капсула может быть заслуживающей внимания альтернативой. — Триадовец пожал плечами. — Слушай, я не вижу Фенга.
— Тот парень, что бежал вместе с нами? Не знаю, может, он решил остаться?
— Скорее всего, он просто промахнулся. Жаль. Я потерял последнего своего бойца.
— Значит, ты принадлежишь триаде, — констатировал факт Вампир.
— Что вы, что вы! — Чен в притворном удивлении замахал рукой. — Я простой животновод из Твери, а здесь оказался случайно. О! — Толстяк поднял указательный палец. — Меня подставили, вот!
Лицо агента КОБ искривила улыбка.
После Чена настал черед Олега рассказывать о себе. Он говорил честно, пытаясь взглянуть на себя под другим углом.
— Да, повезло вам — из огня да в полымя. Радуйтесь хотя бы тому, что попали сюда, а не на другой челнок — на нем перевозят неизлечимо больных, — утешил Олега Вампир.
Потом пошли истории других спутников Дегтярева — некоторые рассказы были эмоциональными, иной раз их авторы срывались на истерику, и их приходилось успокаивать, другие, наоборот, были холодны и безжизненны. Объединяло их одно — это были истории отчаявшихся и обреченных на смерть людей. Проклятых и проклинаемых. Здесь были террористы, хакеры, подстрекатели мятежей, наемные убийцы и просто неугодные Единому Совету — все те, кого «идеальное» общество Земли отторгло, безнадежно пытаясь очистить себя.
Олег слушал своих собратьев по петле едва ли вполуха — он думал о той, которая спасла его из лап одного монстра лишь для того, чтобы он попал в пасть к другому.
Рыжесть…
Леся…
Олег никогда не узнал о судьбе девушки, которая стала причиной того, что он прожил немного больше, чем отмерил ему наркотик. К счастью, не узнал…
Через несколько часов после того, как триаде стало известно об участи Чена и его команды, к подводной ячейке Леси подъехал мобиль с боевиками. Ужасы, пережитые ею в течение следующих часов, не стоит описывать.
В конце концов ее заперли в пустой комнате. Каждые несколько часов приходили люди и делали ей инъекцию героина.
Наркотик заменил ей все — любовь, пищу, сон, жизнь… Из ее комнаты постоянно слышались то смех, то рыдания, то какое-то непонятное бормотание.
Она «сгорела» за два месяца, но Олег так никогда об этом и не узнал.
— Как управляется корабль? — спросила Ним — высокая светловолосая девушка лет двадцати пяти (то ли хакер, то ли киллер, Олег не помнил точно).
Пара человек подошла к двери и определила, что дверь заблокирована изнутри. Чен решил включиться в общественную жизнь челнока — он закрыл глаза, и пятнадцать секунд спустя раздался щелчок, возвещавший о благополучном открытии двери. Китаец улыбнулся:
— Милости прошу всех, кто разбирается в программировании и во всем, что с ним связано. Чай, кофе, сигареты? Остальных настоятельно прошу не вмешиваться.
В кабину пилота протиснулись Ним и еще один парень, назвавшийся Розовым Слоном.
Вопреки надеждам, через час напряженной работы оба взломщика вышли из кабины пилота с физиономиями кислыми настолько, что всем сразу все стало ясно. Автопилот заблокировать не удалось.
Розовый Слон сразу же завалился спать, а Ним плюхнулась рядом с Ченом, Олегом и Вампиром.
— Слушай, супергерой, — обратилась девушка к агенту. — Если ты такой сверхчеловек, то как ты умудрился оказаться среди нас, отбросов.
— Я просто отказался выполнять задание. — Парень поправил волосы. — Я не устранил человека, который… в общем, я не смог.
— Ой, только не надо нас уверять, что ты стал пацифистом. — Ним еще не совсем отошла от неудачи в кабине пилота, и ей требовался объект для вымещения злобы.
— Я и не собирался — они заказали мне моего отца.
— Слушай, извини. Я не хотела. — Ним положила руку ему на плечо. — Прости, — она говорила с искренностью, на которую способен только приговоренный к смерти человек.
— Они все равно его убьют — просто поручат это кому-нибудь другому.
— А кто твой отец? Чем он мешал КОБ?
— Мой отец — Иржи Мледич.
Всем, кто был с Сетью на ты, это имя говорило о многом. Иржи Мледич был самым талантливым программистом в юности, самым лучшим взломщиком в молодости, а позже стал самым лучшим специалистом «Мацуситы» по информационным технологиям. Это была живая легенда всех сетевиков мира. Крови этого человека жаждали все корпорации (кроме, естественно, «Мацуситы») и, пожалуй, большая часть членов Единого Совета, за исключением представителей Азиатского Блока.
— Не убивайся. — Чену хотелось похлопать Вампира по плечу, но левой руки у него не было, а делать это правой было не очень удобно, поскольку он сидел с другой стороны. — «Мацусита электрик» находится под защитой якудзы, а они мозгами не разбрасываются. У них есть парни даже покруче тебя. Только без обид.
— Не может же им все время везти.
— Все в руках Всевышнего, — включился в беседу Розовый Слон, которому надоело валяться на жестком полу. — Все происходящее во вселенной уже предрешено. Без Его разрешения даже лист с дерева не упадет.
— Я закоренелый материалист, — без всяких эмоций сказал Вампир.
— Ты когда-нибудь видел глобус?
— Да, — не понимая, к чему клонит хакер, ответил бывший агент КОБ.
— Это очень маленькая модель земного шара, так? — Все собравшиеся вокруг непроизвольно кивнули. — Как глобусы появляются на свет?
— Ну, их делают на заводе, — Вампир пожал плечами.
— То есть получается, что ты спокойно воспринимаешь тот факт, что многократно уменьшенную модель Земли кто-то сделал, но отказываешься верить в то, что оригинал также произведен на свет кем-то. Такая громадина не могла появиться просто так, на пустом месте.
— Почему же он за всю историю человечества ни разу не показался? — кто-то решил просто нарваться на конфликт.
— Все истинно великое не нуждается в зрительном образе, — со всепрощающей улыбкой ответил Розовый Слон.
— Все равно…
— Подлетаем! — крикнул кто-то из кабины пилота.
— Добро пожаловать в новую жизнь, мальчики и девочки, — ухмыльнулся Чен. — При выходе прошу не толпиться, всем будет вручено по рекламному проспекту и ванильному мороженому. Большое спасибо за то, что решили воспользоваться нашими авиалиниями. Приятного вам отдыха.
Вампир вышел на середину каюты и с очень серьезным видом начал давать наставления:
— Думаю, нам следует держаться вместе — больше шансов выжить. Как это ни прискорбно, нас наверняка ждет целая делегация. Кто не знаком ни с каким видом единоборств и совсем не имеет боевых имплантантов? — В ответ вверх взметнулись четыре руки, принадлежащие девушкам. — Вы будете внутри кольца, образованного остальными. Советую уже сейчас извлечь из сумок респираторы и ножи, поскольку потом может не хватить на это времени.
Глава 8
Олег в который раз вытер о штаны вспотевшие ладони. В голове липкой почкой набухала истерика. Казалось, в этот раз смерть подходит слишком уж близко — даже когда он услышал свой приговор в зале суда, Дегтярев чувствовал себя иначе. Сейчас… сейчас его сковывал страх… даже не страх, а животный ужас. Воистину, ожидание смерти хуже самой смерти.
— Нас разорвут на куски, — заявил Чен «заговорщицким» шепотом так, чтобы его услышали все, кроме находившихся в кабине пилота. — И это еще лучший из вариантов. По крайней мере, в этом случае умрешь быстро. Другое дело, если до тебя дотронется какой-нибудь прокаженный, — тогда будешь умирать долго и мучительно, покрываясь слизью и заживо превращаясь в гниль. — Чен подмигнул и улыбнулся. — К тому же…
Что будет «к тому же», триадовец сообщить не смог, поскольку его перебили — буквально в миллиметре от шеи китайца в стену вонзился нож — стандартный, из набора, выданного каждому (кроме, разумеется, Чена и Олега). Чен сглотнул и, выдернув нож, принялся со всех сторон придирчиво его оглядывать. В конце концов кивнул с издевкой «а-ля в знак благодарности» его владельцу — огромному бородатому детине в клетчатой безрукавке с бурной растительностью на верхних конечностях. На одной из этих конечностей висела довольно симпатичная латиноамериканка, из тех, кто поднял руку в ответ на вопрос Вампира о боевых имплантантах и единоборствах.
Взбешенный бородач подбежал к Чену, не реагируя на попытки девицы его остановить (попытки сводились к капризному нытью: «Кейс, не надо!»). Китаец, добродушно и глупо улыбаясь, вяло поднялся.
— Ты меня достал, — заявил тот, кого девушка назвала Кейсом, воткнув указательный палец в грудь Чена. — А я сегодня нервный.
— Ну извини, я не знал, что ты такой ранимый, — триадовец был сама вежливость. Олег понял, что хама в безрукавке ничего хорошего не ждет.
— Этого мало. В качестве извинений хочу, чтобы ты почистил мои ботинки, толстяк. — И Кейс выставил левую ногу, демонстрируя остроносые сапоги со шпорами.
Чен наклонился, всем своим видом демонстрируя свои намерения отполировать сапоги до блеска. Здоровяк захохотал.
Внезапно гогот его превратился в бульканье, а из распоротого брюха с хлюпаньем начали вываливаться внутренности. Кейс с изумлением на лице пытался воспрепятствовать этому процессу с помощью упомянутых уже волосатых верхних конечностей. Наконец он бухнулся на пол.
Чен сосредоточенно вытер нож о клетчатую рубашку поверженного врага.
— Знаешь. — Триадовец повернулся к Дегтяреву. — Японские самураи всегда пытались разрубить печень противника, полагая, что это есть средоточие отваги воина. Это, конечно, не катана, но ведь и я не самурай. — Чен оглядел потрясенных пассажиров челнока и добавил с извиняющейся интонацией: — Я даже не японец.
— Не стоило его убивать, — заявил Вампир.
— Он назвал меня толстяком.
— Мы все очень сильно пожалеем об этом — его будет сильно не хватать, когда мы прилунимся.
— Знаешь, я уже по нему соскучился. — Чен с кривой усмешкой подошел к латиноамериканке и молча взял сумку с набором Кейса, которую черноволосая красавица уже считала своей.
— Кем был этот кусок мяса? — Триадовец вновь занял место между Вампиром и Олегом.
— Кеннет Эйсон, террорист, взорвавший Сфинкса и Эйфелеву башню.
— А в Сеть пустили информацию, что башню взорвали террористы из Восточного Сектора.
— Да, в течение последних четырехсот лет три четверти всех терактов якобы совершают они.
— А на самом деле?
— На самом деле любой теракт — ход в тонкой политической игре. Знаете о самом большом скандале начала двадцать первого столетия? Изучали историю?
— Это когда на одну из тогдашних империй уронили несколько пассажирских летательных аппаратов? — Ним поморщилась.
— Именно. — Вампир подмигнул девушке. — Первоначально тогда все также свалили на террористов Восточного Сектора. А помните, что было потом? Война с тем государством, в котором вроде бы прятался главный подозреваемый. До трагедии имперская промышленность переживала упадок, а после инцидента военные просто завалили заводы заказами, поскольку для проведения военных кампаний необходима просто куча всего. — Бывший агент КОБ поднял вверх указательный палец. — Империи этот теракт был необходим, как электрический разряд для реанимирования промышленности, а маленькая восточная страна просто подвернулась под горячую руку. Налицо подъем экономики целого сектора с помощью всего-навсего одного теракта.
— Если я тебя правильно понял, то Кейс взрывал для Единого Совета. — Олег был просто ошарашен.
— Скажем так: он был наймитом одного из Блоков Единого Совета.
Этот разговор помог Олегу избавиться от назревавшей истерики, и теперь, посмотрев по сторонам, Дегтярев увидел, что каждый спасался от нее по-своему: кто-то впал в апатию и с совершенно безразличным видом пялился в стену; кто-то в кабине пилота пытался наверстать упущенное в тесном общении с противоположным полом; кто-то со зловещей улыбкой сжимал-разжимал кулаки, представляя себя героем несостоявшейся еще битвы; кто-то тихо рыдал на плече соседа; кто-то с яростью кромсал ножом стенку каюты; Чен напрягал всю свою силу воли, чтобы не чесать культю — ему вообще было не до посадки; Ним с невозмутимым видом ножом чистила ногти; Вампир просто молча сидел, смежив веки; Розовый Слон шепотом молился.
Олег внезапно осознал, что находит какое-то странное садомазохистское удовольствие в созерцании чужой безысходности и даже в том, что сам он является собратом по петле этих несчастных.
Дегтярев мысленно улыбнулся и, поражаясь собственному спокойствию, — разве не он совсем недавно корчился, пытаясь совладать с истерикой? — подошел к мальчишке лет пятнадцати, скрючившемуся в углу и что-то царапающему на мятом-перемятом клочке бумаги невесть откуда взявшейся авторучкой.
— Привет, — миролюбиво начал Олег. — Ты-то как сюда попал? Я не помню твой рассказ о себе.
— Это, наверное, потому, что я ничего о себе не рассказывал. — Мальчишка в упор посмотрел на Дегтярева глазами, постоянно менявшими свой цвет. Голос был поразительно тверд.
— Почему?
— Не захотел. — Пожатие плечами. — Я вообще не люблю моральный стриптиз. Зачем обнажать свою душу перед незнакомыми? Тем более что умрут-то после этого не все, а в живых обычно остаются подонки и подлецы.
— Да-а, умеешь ты поднять настроение — зарядил меня оптимизмом на всю оставшуюся жизнь.
— Не очень длинную, кстати говоря. Ты сам начал этот разговор. Меня упекли сюда за «подстрекательство к мятежу и пропаганду антисоциальных настроений», а я всего лишь написал книгу.
Олег молча смотрел в каждое мгновение менявшиеся зрачки пятнадцатилетнего старика, гадая, что могли они видеть за свою короткую жизнь такого, чтобы превратить обычного мальчишку в черствого циника. Вспомнив о возрасте своего собеседника, Дегтярев решил поинтересоваться, почему Альберт — так звали мальчика — не поднял руку в то время, как Вампир спрашивал о боевых имплантантах и прочем. У мальчика не было гипертрофированных мускулов, и он ну никак не смахивал на серьезного бойца какого-нибудь вида единоборств.
— Ну, во-первых, в меня действительно кое-что вживили, во-вторых, я достаточно неплохо кое-чем владею, а в-третьих…
Мальчик пристально посмотрел в глаза Олегу, и того закружило в водовороте эмоций и грез, почему-то постоянно изменявших свой цвет. Дегтярев тонул в этих радужных кружевах — захлебываясь, он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.
А потом так же внезапно все кончилось, и Олег осознал себя лежащим на полу с чьим-то ножом у своего горла. Чужой нож держала своя(!) рука. Глаза абсолютно всех находящихся в каюте были устремлены на него; за частоколом ног валялся кто-то окровавленный.
— Прямо-таки день сюрпризов. — Вампир присел на корточки рядом с окончательно растерявшимся Олегом, неуловимым движением отобрав нож. Затем, резко обернувшись, посмотрел на по-прежнему сидевшего в неудобной позе и что-то записывавшего светловолосого мальчишку-подростка. — Ну надо же! Вот уж кого не ожидал здесь встретить! Значит, тебя все-таки поймали — спустя столько лет и жизней. Чужих. Дамы и господа, позвольте представить вам Альберта Лейбена — самого молодого и одного из самых искусных и жестоких охотников за людьми последнего поколения, поэта, ценителя искусств и просто очень умного человека. — Вампир отвесил поклон. — Его тело где-то на семьдесят процентов состоит из искусственных органов, имплантантов и прочих полезных в хозяйстве вещей. КОБ пытался поймать его с тех пор, как господину Лейбену исполнилось тринадцать. Сейчас ему восемнадцать и на его счету смерти четырех лидеров различных Блоков Единого Совета, тридцати двух крупных банкиров и президентов корпораций и целых две — специальных агентов Комитета Общественной Безопасности.
— Ты держишь в руках нож из моего набора. — Охотник за людьми посмотрел Вампиру в глаза, и тот отвел взгляд. — Ты можешь оставить его этому парню — мне он ни к чему.
В этот момент челнок начало нещадно трясти — летательный аппарат вошел в атмосферу Луны, искусственно созданную людьми лет через двадцать после основания на спутнике Земли первой колонии.
Первая колония, само собой, располагалась под куполом, сооруженным наподобие подводных ячеек, с той разницей, что строили его люди намного более квалифицированные, да и технология хоть и немного, но все-таки отличалась.
Первоначально из Луны собирались сделать что-то вроде курорта, позже отправить астрономов, построить несколько баз для подготовки космонавтов — в общем, сделать Луну цитаделью науки.
Этим благородным планам не суждено было сбыться, потому что какой-то умник решил, что гораздо дешевле превратить спутник Земли в хранилище радиоактивных отходов, тем более что все больше людей переселялись в подводные ячейки, а морское дно в то время уже давно выполняло функцию этого самого хранилища. Отправлять радиоактивный мусор на Луну показалось тогда гораздо безопаснее. В общем, предложение прошло на ура.
Потом какой-то другой гений, работавший на русскую мафию, которая в то время переживала период расцвета и обладала могуществом, какое не снилось даже нынешней триаде, изобрел установку по созданию искусственной атмосферы. Опытный образец установки подпольно собрали где-то в Средней Азии и совершенно нелегально использовали на Луне — так сказать, провели эксперимент. О мотивах братвы до сих пор ходят легенды. Известно, что по пьяни или на спор русские и не такое творили.
Землю в тот период сотрясали судороги глобальных эпидемий, и зараженных или даже заподозренных в том или ином заболевании зачастую просто уничтожали — Единый Совет «ликвидировал очаги», а соседи и прочие «борцы за чистоту» просто убивали. Причем очень часто вполне здоровых, но непохожих на них.
В такой обстановке депортировать инфицированных на Луну было гораздо гуманнее, чем подписывать им смертный приговор. Демагоги, конечно, тут же бросились с пеной у рта бить себя пяткой в грудь, заявляя об обратном, но дебаты очень скоро прекратились.
До отправки первого челнока с «прокаженными» на Луну были завезены почва, семена, животные и все необходимое для жизни; контейнеры со льдом регулярно сбрасывались на поверхность спутника — дело, конечно, дорогостоящее, однако это гораздо дешевле дани миллионами человеческих жизней и вымирания.
Еще до этого ученые, обитавшие под Куполом — та самая первая колония, — изобрели устройство, ликвидирующее разницу в притяжениях. За это изобретение обитатели первой колонии заплатили просто колоссальную цену — они не могли вернуться на родную планету, потому что прибор, названный гравитатором, вмешался во вселенную, именуемую человеческим организмом, и всех тех несчастных, попытавшихся вернуться на Землю, просто расплющило, размазав по поверхности планеты. Впрочем, они были сами виноваты, потому что не обратили внимания на предупреждения оставшихся. Что ж, кто не рискует, тот… живет гораздо дольше.
Когда обитателям Купола сообщили о скором появлении соседей, первая колония очень быстро была превращена в неприступную крепость. Сами обитатели называли это сооружение либо Колпаком, либо Цитаделью.
И если инакомыслящие иногда допускались под Колпак, то «прокаженным» путь туда был заказан.
Атмосфера Луны, так же как и земная, состояла из семи слоев, но слои эти были намного (а некоторые и во много) тоньше, а потому и защита изгоев была не ахти какой. Следовательно, продолжительность жизни даже абсолютно здоровых людей резко сокращалась.
Все это раз за разом толкало «прокаженных» и отвергнутых Цитаделью на ее приступ, однако все эти попытки до сих пор заканчивались безрезультатно, лишь умножая отчаяние нападавших.
Луна вне Купола была поделена между целой сворой группировок, образовавшихся в этой обители проклятых и проклинаемых.
Взвизгнув, челнок завис над этим гадюшником и спустя мгновение выплюнул кают-компанию, оказавшуюся просто большой защитной капсулой, которую спустили парашюты, подобные огромным цветам одуванчиков. А челнок вместе с уединившимися в кабине пилота вновь пробил тонкие слои атмосферы Луны и был таков.
Защитная капсула не имела иллюминаторов, и находившиеся внутри люди были слепы и глухи, не ведая, что творится за стенками «кают-компании».
Чудовищной силы удар о поверхность обрушил всех на пол; кое-кто не избежал вывихов, одна из девушек сломала ногу.
Едва оклемавшись, Вампир построил всех в боевой порядок и, не дожидаясь, когда на них нападут, сам выбил дверь капсулы.
Снаружи было тихо. Слишком тихо для того, чтобы не таить в себе нарыв готовой в любой момент лопнуть гноем смертельной опасности.
Плотно сомкнутое кольцо людей ступило на поверхность своего нового дома — прибежища изгоев и так называемых отбросов общества, порожденных обществом же, так стремящимся хотя бы казаться идеальным. Только больное общество способно породить таких, как Альберт Лейбен, Вампир, Чен, Кейс и даже Олег Дегтярев. Плоть общества отторгла их, словно отмирающие или больные клетки…
Больные! Прокаженные! Они везде, а потому им, здоровым, пока еще не зараженным, лучше двигать подальше от этого места.
Дегтярев уже хотел высказаться по этому поводу, когда услышал — вместе с остальными — какие-то странные звуки у себя за спиной. Обернувшись, Олег увидел замыкавшего их отряд человека висящим, вернее, подвешенным над землей. Захлестнувший тонкую петлю на шее несчастного, человек уже вовсю копошился в сумке своей жертвы. Кто-то метнул нож, и убийца, даже не вскрикнув, рухнул на поверхность Луны. Вырвавшись из строя, обладатель ножа бросился за своим оружием и сумкой убитого.
Когда парень уже шел обратно, с капсулы на него прыгнуло нечто человекообразное с длинной гривой и шипообразными наростами на руках и ногах, с лица, подобно бороде, пластами свисала кожа.
С воплем ужаса парень понесся к своим, однако чудовище, которое, несомненно, когда-то было человеком, в три прыжка нагнало свою обезумевшую жертву и, сбив ее с ног одним ударом шипастой лапы, свернуло несчастному шею.
Кольцо людей попятилось со всей возможной скоростью — никто не побежал, потому что большая часть людей была профессионалами, прекрасно понимавшими, что выжить в таком месте можно только вместе, а те, кто этого не понимал, не побежали, потому что Вампир обещал «сожрать с потрохами тех, кто попытается свалить». Неизвестно, какой смысл он в эти слова вложил.
Однако, как оказалось, они зря опасались чудовища — оно, завалив добычу, просто не обращало внимания на все остальное. Видимо, животные инстинкты полностью возобладали над разумом этого существа.
Впрочем, для новоприбывших — всех, кроме одного, — это был несомненный плюс, так как монстр убивал не для удовольствия, а добывая себе пищу. Глядя, а некоторые просто слыша, как чудовище трапезничает, мгновенно расстались с содержимым своих желудков, с тихой радостью осознавая, что не они бросали тот злополучный нож. О двух потерянных наборах также никто особо не сожалел — остался в живых, и на том спасибо.
Не успел отряд отойти от капсулы на более-менее приличное расстояние, как из-за холма неподалеку вышла довольно малочисленная — человек пять-шесть — группа людей, которая целеустремленно направилась к уцелевшим после приземления.
Сначала отряд под предводительством (никому даже в голову не приходило оспорить его лидерство) Вампира не придал появлению аборигенов особого значения — его группа была почти в три раза многочисленнее, но после испуганного крика Дегтярева: «Прокаженные!!!» — все принялись напряженно вглядываться в шесть неторопливо шагавших фигур.
Строй, естественно, сломался, ввиду того что кто-то все-таки решил убежать от греха подальше; кто-то — и таких было большинство — настороженно медленно отползал от подозрительной шестерки местных. Хуже всего пришлось тем, кто вывихнул ноги, а таких оказалось ни много ни мало четыре человека. Трех пострадавших девушек несли проникшиеся к ним жалостью мужчины, а единственному травмированному парню пришлось хромать, кривясь от боли, — нести себя он никому не позволил, а «костыль» сбежал одним из первых, едва услышав слово «прокаженные».
Шестерка приближалась с неумолимостью катка, и вторая группа — те, кто не разбежался, — уже могли разглядеть изъеденные язвами лица, сочащуюся из рваной плоти слизь, чуть согнутые пальцы, мелко вздрагивающие руки… и нечеловеческую всепоглощающую ненависть к тем, кто все еще здоров, кого еще не коснулась зараза.
Хромающий парень все больше отставал, и всем — и «прокаженным» и новоприбывшим — было ясно, что ему уже вряд ли удастся уйти. Едва осознав это, парень вынул из набора нож и со стоном бросил свою сумку отряду Вампира.
Высокий синеволосый юноша с кошачьей грацией, не выдержав, скинул с плеча сумку и дернул молнию на штанах, обнажив левое бедро. Напрягшись, он засунул руку внутрь бедра и, шипя и кривясь от боли, извлек из него длинный кинжал с костяной рукоятью.
— Айвор, не надо, его вряд ли удастся спасти. — Вампир схватил парня за плечо, попытавшись его остановить. Айвор просто выдернул плечо и побежал к хромому, оставляя в пыли следы своих ботинок.
Когда он подбежал к вывихнувшему ногу, того от «прокаженных» отделяло шагов пятнадцать — двадцать. Схватив парня в охапку, Айвор что было сил побежал обратно, однако ноша изрядно затрудняла движение, и в конце концов они оба упали.
Поднявшись на одно колено, хромой резанул ножом по голени первого подошедшего неизлечимого, Айвор в прыжке отрубил «прокаженному» голову. Один из пятерки уцелевших попытался схватить синеволосого бойца сзади, но сильнейший удар в живот заставил его кожу лопнуть с сухим треском, и нога застряла в жиже внутренностей.
Айвор не пытался воспрепятствовать падению — уже заваливаясь, он резко вытянул руку с клинком перед собой, и еще один несчастный упал с пронзенным насквозь горлом.
Его напарнику повезло немного меньше — в наличии имелся лишь выбитый глаз и нокаутированный противник; нож в схватке отобрали.
Двое оставшихся «прокаженных» решили ретироваться (вместе с новоприобретенным ножом).
Счастливые и довольные тем, что отбились, Айвор и спасенный им парень побрели к ожидавшему неподалеку отряду.
— Если вы сделаете еще шаг в нашу сторону, мы будем вынуждены закидать вас ножами. — Вампир и Айвор в упор смотрели в глаза друг другу: одни были полны грусти, другие — недоумения, но сомневаться в словах бывшего агента КОБ не приходилось.
— Почему?
— Вы имели физический контакт с «прокаженными» и наверняка заразились. Айвор, я пытался тебя остановить… Я оставлю две сумки с наборами — они ваши по праву. Надеюсь, мы больше никогда не встретимся.
Отряд, сократившийся почти наполовину, попятился по пыльной равнине.
Вампир так ни разу и не оглянулся — он не видел, как к двоим отверженным подошла пара уцелевших в схватке «прокаженных», и как четыре фигуры неторопливо двинулись в противоположном направлении.
Значит, Олег… значит, эта тварь тоже на Луне. Почему-то у меня такое ощущение, что именно из-за него я и оказался в этом скопище уродов. Олег — ключ ко всему… ключ к моей прошлой жизни… ключ к моей памяти… остается сущая малость — найти его.
Глава 9
Равнина сменилась небольшим лесочком, и Розовый Слон заметил, что к лунному климату лучше всего адаптировались хвойные — остальные растения были какими-то хилыми и выглядели довольно убого.
Не успел отряд углубиться в лес, как в людей полетели копья и всевозможные тяжелые предметы; все снова сбились в плотное кольцо, готовые в любой момент отразить атаку, однако нападавшие не показывались.
Вдруг один из тех, кто стоял в живом кольце, прикрывая девушек, не умевших драться или получивших травмы, вскрикнув, схватился за живот, после чего благополучно рухнул на землю.
Еще стонущего беднягу Вампир перевернул на спину, и его глазам предстала ужасная рваная рана.
Словно материализовавшийся из воздуха Лейбен одним резким движением свернул бедолаге шею.
— Так гуманнее, — пояснил он.
Внезапно Чен выхватил нож у одной из девушек и метнул в ничем не примечательное скопление рахитичных растений.
Тут-то и началось самое удивительное: клинок, не долетев до кустарника, воткнулся прямо в воздух где-то в метре от земли — так, во всяком случае, всем показалось, — и из этого места фонтаном начала хлестать кровь.
— Все, кому имплантированы тепловые датчики, активируйте их, — крикнул триадовец. — Остальные просто размахивайте ножами.
Датчики оказались только у самого Чена, Лейбена, Вампира и Ним, остальные, сбившись в кучу, строго следовали указаниям однорукого китайца.
Счастливые обладатели искусственных глаз прыгали, носились вокруг ощетинившегося и постепенно вырезаемого отряда, уворачивались от чего-то невидимого, угрожающе рычали и ругались и вообще очень сильно смахивали на людей, дерущихся с собственными тенями. Вот только раны, которые они получали, были вполне реальными.
Чен, зажимая горло своей единственной рукой, упал на спину, чтобы никогда уже не подняться.
Лейбен, каждый раз запуская обе руки (которые уже почти по локоть были в крови) в пустоту, вынимал из нее еще трепещущее сердце.
Вампир с воплями орудовал не только ножом, руками и ногами, но и весьма успешно использовал зубы, в очередной раз повергнув в шок впечатлительных девушек.
Ним, казалось, двигалась с какой-то ленцой и даже с некоторой медлительностью, и только блеск в ее глазах выдавал чувство азарта, которое она испытывала. Руки ее непрерывно двигались, словно бы отдельно от всего остального, без всякого ритма — совершенно хаотически, и движения эти прерывались на доли секунды, во время которых Ним делала резкие выпады, после чего с довольной улыбкой переходила к очередной невидимой жертве.
После схватки, которая кончилась так же внезапно, как и началась, было решено устроить привал, во время которого все перекусили сухим пайком из набора, запивая его водой из фляг, а Олег похоронил Чена.
Когда Дегтярев отошел от могилы, в душе личинкой-паразитом поселилось чувство, что вместе со своим бывшим однокурсником он хоронит последнее звено, связывавшее его с Землей. Конечно, оставались еще воспоминания о Лесе и отце…
Потратив четыре часа на сон, отряд двинулся дальше. Куда? Никто не мог внятно ответить.
— «Невидимки», — сообщил Вампир. — Эту банду «накрыли» три года назад в Африке. Чистейшая операция — «невидимок» взяли в полном составе.
— А почему они стали невидимыми для невооруженного глаза?
— Имплантированными могут быть не только органы. Искусственно измененная пигментация кожи — и ты становишься хамелеоном-переростком. Впрочем, об этом нам может поведать наш общий знакомый, правда, Альберт?
Лейбен в ответ промолчал.
— Откуда тебе известны подробности фактически о каждом преступнике? — вмешался Розовый Слон. Лейбен криво усмехнулся.
— Кровь. Тех, кого я укусил, могу перечислить поименно с чтением их полного досье. Краткую информацию обо всех более-менее крупных преступниках я имею вот здесь, — Вампир постучал по своему лбу кончиками пальцев, — как спецагент КОБ. Информационная база постоянно обновлялась до того момента, как я… хм… ушел в отставку.
— Твое танто-дзюцу — настоящее произведение искусства, а меня просто тянет ко всему прекрасному, — с этими словами Лейбен подошел к Ним.
— Это признание? — Ним выгнула бровь.
— Нет, простая констатация факта с элементами легкого флирта.
— Знаешь, — тряхнув золотыми локонами, девушка улыбнулась, — ты первый, кто честно заявляет, что флиртует со мной.
— Всегда приятно быть первым. Ты выглядишь, да и вообще ведешь себя так, словно весь твой жизненный путь усеян осколками разбитых мужских сердец.
— В чем-то ты прав, — Ним попыталась состроить задумчивую мину, но опять рассмеялась. — Но это были не только мужские сердца. Нет! Не в этом смысле! Я имела ввиду сердца подружек и жен покоренных мной мужчин.
— Слушай, когда мы только подлетали к Луне, ты что-то нам впаривал про религию. — Олег Дегтярев и Розовый Слон шли рядом, и несостоявшийся программист, биохимик и филолог решил поговорить о чем-то, надеясь найти в человеке со столь странным именем интересного собеседника.
— Я не фанатик, просто долг каждого верующего принести Свет в жизнь как можно большего количества людей, — ничуть не смутившись, охотно пояснил взломщик.
— Ты христианин?
— Видишь ли, в чем дело. — Розовый Слон ненадолго впал в задумчивость. — Христиане, по сути, многобожники.
— Да ну?!
— Посуди сам, — сетевик выставил ладонь, приготовившись загибать пальцы. — Во-первых, Бог отец, во-вторых, Бог сын, в-третьих, Святой Дух.
— А ты, значит, не христианин, — Олег не спрашивал, а всего лишь констатировал факт. Это становилось интересным.
— Нет, — Розовый Слон отрицательно помотал головой. — Я монотеист. Бог един, и он еще ни разу не являл свой лик ни одному из смертных.
— А как же Христос?
— Иисус Христос — пророк Всевышнего.
— Да-а, озадачил ты меня, Слоняра, — Дегтярев не лукавил, он был настолько поглощен спором с самим собой, что даже не заметил, как отряд вышел из лесочка на открытую местность, которую вполне можно было назвать равниной, если бы не впадины кратеров.
Вампир вновь собрал всех в боевой порядок, и кольцо людей, заметно уменьшившееся в размерах, поползло по равнине, словно какой-то неведомый зверь.
Смертельная опасность не замедлила появиться. На этот раз ничего экзотического — обычные люди свирепого вида с какими-то стальными частями капсул — заточенными или выглядевшими внушительно за счет своего веса.
Орда оборванцев выпрыгнула из ближайшего кратера, подобно чертику из табакерки, однако отряд новоприбывших был вполне готов к появлению чего-то подобного, поэтому не побежал и не растерялся никто, только Лейбен вышел из строя, мотивируя это тем, что так ему будет гораздо удобнее.
Первый наскок банды, насчитывавшей примерно двадцать человек, живое кольцо оборонявшихся отразило, правда не избежав при этом потерь; никто не оглядывался, чтобы посмотреть, что же творится у него за спиной, потому что это было чревато, но звук удара чего-то тяжелого, треск ломающихся костей, тихий запоздалый стон умирающего и дикий визг девушек слышали все.
Пятиться было некуда, поэтому живое кольцо просто встало, чтобы либо погибнуть, либо победить — в бегстве не было спасения.
Олег во время боя использовал весь свой арсенал, но битва насмерть в реальном мире существенно отличалась от виртуальных схваток — здесь изыски наподобие фури учи были почти бесполезны, потому что нападавших было почти в два раза больше и, сразив одного соперника, можно было получить смертельный удар от другого, находящегося рядом и с радостью готового выпустить тебе кишки или воткнуть нож в открывшуюся в момент удара спину.
В общем, несмотря на довольно осторожный стиль ведения боя, Дегтяреву сломали нос и нож, правда, он умудрился умертвить своего противника и завладеть каким-то подобием обоюдоострого полутораручного меча, выточенного из стальной балки. С помощью этого оружия Олег прервал процесс жизнедеятельности еще двух головорезов, после чего, получив удар по голове, благополучно потерял сознание.
Очнулся Олег около костра, осторожно прислушиваясь ко всему происходящему вокруг. Услышанное более всего походило на обычную вечернюю суету: кто-то чавкал едой, кто-то что-то бормотал, кто-то шепотом о чем-то спорил, кто-то шипел от боли, тихо матерясь.
Вместе с осознанием себя пришли боль и тошнота, бороться с которыми не было ни сил, ни желания.
Увидев, что Олег стал подавать признаки жизни, бывший агент КОБ подошел к опорожнявшему свой желудок Дегтяреву и справился о самочувствии.
— Паршиво. Мы победили, судя по тому, что все еще живы.
— Да, но нас осталось всего пятеро, — Вампир был не очень расстроен, — заварушка была такая, что каждый уже сто раз успел попрощаться с жизнью. Люди в очередной раз доказали себе, что они гораздо страшнее очень многих чудовищ.
— Кто? — задал Дегтярев вполне логичный вопрос.
— Я, ты, Лейбен, Ним, Розовый Слон плюс еще два субъекта, которые очень помогли нам в этом побоище.
Олег хотел было посмотреть на присоединившихся к команде старожилов, но боль сотнями атомных бомб разорвалась внутри черепной коробки, размазывая по ее стенкам скудные остатки давно скисшего серого вещества.
— Не вставай, потом все равно их увидишь. Их зовут Паук и Каннибал. Один неплохо дерется, а у другого пушка.
— Что?!
— Огнестрельное оружие, причем в прямом смысле этого слова: выстреливает струями огня метров на тридцать. Не спрашивай меня, где они его достали, — я просто этого не знаю. Чтобы не перегружать твою больную голову ненужной информацией, скажу, что пушка не требует боеприпасов — после сорока зарядов ее аккумулятору требуется для восстановления ровно полчаса.
— Как они протащили на Луну преобразователь?
— Если бы я знал, тоже захватил бы парочку. Одно меня радует: хорошо, что эти парни на нашей стороне.
— С чего это они начали нам помогать?
— После окончания баталии они потребовали ровно половину всех наших сумок с наборами.
— И вы согласились?!
— А что нам оставалось делать? Они бы нас как мишени в виртуальном тире перестреляли. После чего спокойно забрали бы себе все, что только смогли.
— И почему они решили сохранить нам жизни? — В альтруизм Олег уже давно не верил. Единственным исключением из правила (звучавшего примерно так: «корысть — венец человечества в целом и каждого человека в отдельности») была Рыжесть, но она была слишком далеко… в прошлой жизни.
— Так легче дойти до Цитадели. «Всемером выжить легче, чем вдвоем» — так они сказали. — Вампир скорчил гримасу. — Кто-то из классиков фэнтези — к сожалению, совершенно не помню кто — сказал, что если ставить целью не выжить, а остаться человеком, то выжить можно везде… Мы тоже идем в Цитадель или куда-нибудь еще?
— Каннибал — а он в этой паре за главного — сообщил, что под Колпаком собираются все сливки здешнего общества.
— А ты думаешь, нас там ждут с распростертыми объятиями?
— Нет, но шанс попасть туда у нас все-таки есть, а в Цитадели, как я понял, получше, чем под открытым небом.
— Что ж, лучше один раз увидеть, чем сорок — услышать, — Олег попытался подняться, но Вампир снова остановил его.
— Я смотрю, ты собрался под Купол прямо сейчас, но если ты находишься в прекрасной физической форме, потому что прохлаждался во время последней заварушки, — бывший агент КОБ усмехнулся, глядя на бледное до зелени лицо Дегтярева, — то кое-кому пришлось совсем несладко. У нас привал, поэтому пока можешь расслабиться. Сейчас все успокоятся и лягут спать; на часах — Розовый Слон.
— Говори что-нибудь — просто разговаривай, чтобы отвлечь меня от этой невыносимой боли. — Ним, шипя и кривясь, наблюдала за тем, как Лейбен колдовал над жуткого вида рваной раной, покрывавшей все левое плечо и левую сторону груди.
— Все, я так больше не могу. — Альберт опустил руки, с мукой глядя на девушку.
— Мне суждено умереть от потери крови? — выдохнула Ним и закусила губу.
— Надеюсь, что нет. — Лейбен грустно улыбнулся. — По крайней мере, мне очень этого не хотелось бы, потому что… без тебя мир для меня станет гораздо более тусклым.
Лейбен поднял руку и уставился на свой указательный палец, слегка морщась от неприятных ощущений. Из-под ногтя медленно выползала игла шприца, только без оного. Ним с интересом ждала, что же будет дальше.
Альберт очень нежно взял руку девушки, поцеловал ее и, воткнув иглу в одну из венок над костяшками пальцев, сжал свою руку в кулак.
— Что это? — прошептала Ним трясущимися губами.
— Я, конечно, не ходячая поликлиника. — Лейбен убрал с покрытого жемчужными капельками лба прилипшие к нему золотистые локоны и, едва касаясь кончиками пальцев, провел ими по побледневшей щеке девушки. — Но готов пожертвовать очень многим ради тебя. Да, я совсем тебя не знаю, но я могу умереть за одну твою улыбку. Считай, что у тебя появился телохранитель. Это препарат, ускоряющий процесс регенерации. В мои пальцы когда-то были вживлены капсулы с этой дрянью. На данный момент осталось еще четыре. Они способны вернуть человека к жизни… В общем, через пару дней будешь почти как новенькая.
— А шрамы останутся?
— Скорее всего. — Убийца, только что спасший жизнь, улыбнулся. — С ними ты будешь смотреться еще интереснее.
— Почему все влюбленные мужчины выглядят одинаково смешно, превращаясь в детей?
— А я и есть ребенок. Мне и восемнадцати-то нет.
— А когда ты впервые убил? Если не хочешь — не отвечай.
— В тринадцать. На меня напал охотник за органами, но ему не повезло — я продал его органы и, таким образом заимев целую кучу денег, впервые задумал немного усовершенствовать свое тело. Потом настал черед главаря банды территории, на которой я проживал в то время. Я и не подозревал, что закон той группировки гласил, что убивший лидера сам становится главарем банды. Знаешь, — Лейбен очень грустно улыбнулся, — будучи тринадцатилетним мальчишкой и имея за своей спиной почти сто двадцать головорезов, я действительно был полон желания изменить мир к лучшему.
— И чем же это кончилось? — Ним завороженно наблюдала за собственным восстановлением — рана затягивалась буквально на глазах.
— Банда раскололась на две части — тех, кто беспрекословно мне подчинялся, и тех, кто очень желал моей преждевременной смерти. В конце концов мои люди проиграли — их истребили почти полностью, но горстке все-таки удалось скрыться, — восемнадцатилетний старик злорадно засмеялся, — вместе со всей казной банды. Позже мы разделили эти действительно большие деньги поровну и разбежались кто куда. Я потратил почти всю свою долю на операции, уже тогда вполне понимая, чем придется зарабатывать на жизнь. — Лейбен пожал плечами. — Иногда мне заказывали тех, кто вместе со мной унес часть бандитской кассы, но я всегда оставлял за собой право отказаться от заказа. Твоя очередь. — Альберт подмигнул.
— История моей жизни не очень интересна: всю свою сознательную жизнь я занималась взломами и написанием различных вирусных программ.
— А где обучалась танто-дзюцу?
— Улица, — слишком равнодушно ответила девушка.
— Не лукавь. Я ведь тебе все о себе рассказал, на улице такому не научишься.
— Ладно, я жила в Азиатском Секторе, в месте, которое раньше называлось Токио, и все деньги тратила на обучение единоборствам. Файло воровала по заказу, а при таком раскладе у заказчика часто возникает соблазн «кинуть» беззащитную девушку. В таких ситуациях особенно приятно выпотрошить кого-нибудь не только виртуально, но и позволить себе чуточку рукоприкладства в реальной жизни. Правда, один из этих толстозадых уродов сдал меня КОБ с потрохами — и вот я здесь. А ты как попался?
— Ты будешь смеяться, но в этой компании за головой Иржи Мледича посылали не только Вампира. Правда, я, в отличие от него, отказываться не стал.
— Кто нанял?
— КОБ. Во-первых, если бы я добился успеха, они в свою очередь тоже очень обрадовались бы. Правда, выполнив задание, я точно подписал бы себе смертный приговор. Во-вторых, даже если бы я не преуспел, то существенно облегчил бы жизнь шедшей за мной, — в этом я уверен на все сто, — опергруппе, изрядно потрепав телохранителей Мледича.
— И как успехи?
— Окончания спектакля я не видел. Дело в том, что я оказался между якудзой и спецагентами КОБ. Убедившись, что прорваться в любом случае не удастся, и прекрасно понимая, что якудза меня точно в живых не оставит, я пошел напролом через опергруппу. Кстати, можешь смело приплюсовывать еще трех агентов к тем двум, о которых Вампир говорил еще в капсуле. Таким образом, КОБ в любом случае оказался в выигрыше — они поймали опасного преступника и возмутителя спокойствия и, может быть, взяли Иржи Мледича. Как ты себя чувствуешь?
— Спать охота.
— Ладно, испаряюсь. Можешь спать спокойно — нас охраняет Слоняра, а он в последней мясорубке ни царапины не получил.
Разбудил его чей-то предсмертный вопль, и, мгновенно сообразив, что отряду угрожает опасность, Альберт начал расталкивать всех, кто расположился рядом; этим же занимался и сын Иржи Мледича.
Все, кроме Паука и Розового Слона, были в добром здравии — первый был сильно избит и порезан, второй попросту исчез.
Недоумевающие люди бросились беспорядочно расспрашивать пострадавшего, однако восемнадцатилетний охотник за головами негромко, однако так, чтобы услышали все, велел замолчать и спросил у Паука, в каком направлении скрылось то, что им угрожало. Гигант махнул рукой, и Лейбен стал напряженно всматриваться в темноту и шумно втягивать воздух.
— Кровью пахнет только от тебя, — спустя минуту гневно прошептал Альберт, ткнув пальцем в грудь верзиле. — А там я ничего не услышал.
— Ну и что? — бросил Паук.
— Если я ничего там не увидел, значит, там нет ничего живого. И одного из наших тоже. Нигде нет его следов. Ты не можешь сказать, где он.
— Я ему не нянька. В любом случае мне повезло, ему — нет. — С минуту они смотрели друг другу в глаза, потом, заметив, что взгляд Паука стекленеет, Вампир оттащил его в сторону. Верзила тут же схватился за сердце.
— Какого ты влез?! Эта тварь точно увязла по уши. Он мне ответит! Обещаю.
— У нас нет доказательств, что Слона убил Паук. В конце концов, у нас вообще нет доказательств смерти Розового Слона.
— Он мертв, и тебе прекрасно это известно. И эта погань приложила к этому руку. Слон — единственный из всех присутствующих, кто оказался здесь просто потому, что кому-то не понравился, и его решили подставить.
— Не похоже, что вы были друзьями. — Олег ползал по земле, пытаясь найти хоть какие-то следы убийцы. — Откуда ты вообще о нем что-то знаешь?
— Не твое дело! — рявкнул Лейбен, но секунду спустя добавил: — Мне его заказывали примерно декаду назад. А у меня есть привычка изучать человека до того, как я соглашаюсь на дело. Или отказываюсь.
— И что послужило причиной твоего отказа на этот раз? — В голосе Вампира не было и тени насмешки или ехидства.
— Этот человек из тех, кто прикрывал мне спину, когда я сам еще не мог постоять за себя. Потом наши пути разошлись, и я долгое время о нем ничего не слышал. — Альберт сел. — За это время он полностью изменился. Руст — это его полное имя — не устраивал терактов и акций протеста, не убивал и не калечил людей — он выпускал в Сеть философские трактаты, доказывающие существование и единство Господа, своей логикой завоевывая сотни тысяч сердец. Единому Совету это не понравилось, и парень оказался здесь. Самое интересное, что он даже ни разу не пожаловался… Я собственноручно вырву сердце убийцы.
— Ладно. — Вампир перекинул сумку с набором через плечо. — Не думаю, что кто-нибудь сможет уснуть после всего происшедшего, а поэтому я предлагаю двигать отсюда как можно быстрее. Чем раньше мы окажемся под колпаком, тем скорее наша жизнь войдет в более спокойное русло.
— Если мы вообще там окажемся, — буркнул Олег, сделав глоток из фляги.
С мрачными лицами и не менее мрачной решительностью во что бы то ни стало дойти до цели сократившийся до шести человек отряд вновь заковылял по равнине.
До следующей остановки на группу несколько раз пытались напасть, но Каннибал отгонял всех выстрелами из преобразователя, что существенно облегчило жизнь отряда, к тому же значительно экономя время и силы.
На часах осталась Ним. Она заняла удобную для обзора всего лагеря позицию, чтобы мгновенно поднять тревогу, не дав кому бы то ни было подкрасться незамеченным, расположившись на огромном валуне, привалившись к которому, усердно изображая спящего, сидел Альберт Лейбен.
Посреди ночи, очнувшись от звуков какой-то возни, все в лагере нашли Лейбена, державшего за горло Каннибала, прижимая того к глыбе валуна так, что коротышка только дрыгал ножками, что-то хрипя. Нельзя сказать, что Лейбен был атлетического телосложения с бугрящимися под одеждой мускулами, но, увидев эту картину, никто особенно не удивился.
Одним резким движением свернув коротышке шею, Альберт прекратил его страдания.
Вытерев руки о штаны, Лейбен обернулся, чтобы посмотреть в удивленные лица Вампира и Олега: отряд теперь состоял всего из четырех человек.
— Будь добр, объясни, что здесь произошло. — Вампир сел на землю по-турецки, всем своим видом показывая, что у него куча времени. — А то я уже совсем запутался в догадках.
— Пошли, я покажу тебе кое-что, — с этими словами Лейбен начал обходить валун. Ним с усмешкой следила за ним сверху.
Сначала показались чьи-то ноги в обуви и брюках, — раньше все это принадлежало Пауку, а затем взорам пораженных молодых людей предстало нечто невообразимое: тело человека было словно вывернуто наизнанку, а прямо из торса где-то на уровне груди торчал какой-то страшного вида отросток, покрытый хитином, причем все вокруг трупа было обильно орошено человеческой кровью и мерзко пахнувшей вязкой жидкостью неопределенного цвета.
Олег отошел в сторонку и громко проблевался, Вампир же, сев на корточки, стал с интересом рассматривать тело.
— Это что?
— Это то, что сожрало Розового Слона и имело те же намерения относительно нас всех. Вернее, Пауку доставалась лишь часть — он делил добычу с Каннибалом. Коротышка заслужил свое прозвище не на пустом месте. Они не собирались в Цитадель. Мы, кстати, тоже туда не дошли бы.
— Это что, новая болезнь? — Олег с омерзением покосился на тело Паука.
— Нет, это результат экспериментов с генами. — Вампир оглядел всех. — В Средние века существовал миф о больных ликантропией — так называемых оборотнях, — кожа которых в полнолуние выворачивалась наизнанку, являя миру истинную сущность ликантропа, его волчью натуру. В те смутные времена любого заподозренного в этой болезни убивали, сдирая с него кожу живьем. Единый Совет одобрил разведение таких чудовищ, вот только монстры, подобные Пауку, пострашнее средневековых оборотней. Паук — результат неудачного эксперимента по ксенотрансплантации — пересадке чужеродных генов в геном человека. У него и некоторых других подопытных проявились некоторые побочные эффекты… а у меня — нет. — После этих слов у Олега и Ним буквально отпали челюсти от удивления. — Не надо делать такие глаза. Тебе-то, Альберт, уж точно известно, что спецагенты КОБ представляют собой смесь генома человека с генами животных, насекомых и птиц. А сам-то ты не есть дитя эксперимента? — Вампир пристально посмотрел на Лейбена.
— Я всегда считал, что всевозможные генетические извращения гораздо опаснее любой атомной бомбы.
— Конечно, пичкать себя искусственно усовершенствованными органами намного лучше.
— Только не надо этих философских диспутов о костылях для человечества. — Лейбен сплюнул. — Старо как мир. Я просто пользуюсь благами цивилизации.
— Ну что, двинулись? — подал голос Дегтярев. — Если мы каждый день теряем несколько человек, то чем быстрее все это дерьмо кончится, тем лучше.
— Отлично, — отозвалась Ним, спрыгивая с камня. — Ведь ты следующий на очереди.
— Именно. — Лейбен подмигнул Олегу. — Здесь часовые долго не живут.
А что, если он умер, так и не дойдя до Купола? Что тогда делать мне, ведь человеку, не имеющему представления о своем прошлом, лучше забыть о будущем…
Глава 10
— Месяц вы все будете жить здесь, — лысый, словно бильярдный шар, человек в сером заканчивал свою речь, отчеканивая каждый звук. — По истечении испытательного срока достойнейшие из вас войдут непосредственно в саму Цитадель. Желаю удачи, дамы и господа. — И Бильярдный Шар исчез. То есть исчезла, конечно же, его голограмма. Сам он все это время находился за вторым слоем стен Колпака.
Вторая стена крепости была монолитной и являлась неотъемлемой частью Купола.
Первый слой представлял собой сложенное из каких-то глыб, обломков строений и камней подобие крепостной стены, в которой к тому же кое-где зияли трещины. Это было бы убогой карикатурой, если бы не выглядело так угрюмо.
— Ну и дошли мы до Колпака, — пробурчал Олег. — Перлись сюда только для того, чтобы нас, как собак, держали у дверей, но не пускали в дом. — Он с трудом прожевал и проглотил зачерствевший кусок пайка, с беспричинной злобой оглядывая такие же малочисленные, несущие на себе печать скитаний группы измученных лишениями людей, иногда цепляясь взглядом за одиночек.
«Для того чтобы выжить здесь в одиночку, надо быть сумасшедшим, — пронеслось у него в мозгу. — Намного более сумасшедшим, чем все остальные».
— А мне теперь на все плевать. — Ним уже пару дней назад впала в апатию, поэтому ее последней фразе никто ничуть не удивился. Даже Лейбен бросил бесплодные попытки вернуть девушку к жизни — пробудить у Ним этот интерес мог только один человек. Сама Ним.
Но ей было плевать абсолютно на все. Лишь иногда в ее глазах вспыхивали искорки азарта — когда во время той или иной стычки Ним встречала достойного соперника, ухитряющегося нанести ей пару-тройку царапин. В остальное время, даже в минуты смертельной опасности, девушка выполняла все с выверенной точностью робота-автомата.
Лейбен подошел к Ним и, поцеловав ее грязный, спутавшийся, когда-то сверкавший золотом локон, прошептал, заглядывая внутрь того, что скрыто палитрой ее сказочно красивых глаз:
Ним улыбнулась — так горько, как умеют только приговоренные к жизни, — потом послала Лейбену воздушный поцелуй, потом, разрыдавшись, упала Альберту на руки и очень долго так и лежала, уткнувшись лицом в грудь охотника за людьми. В это время она больше всего походила на заблудившуюся в лесу своих эмоций и впечатлений маленькую девочку. С глазами убийцы.
Очень долго Ним сотрясали рыдания — до тех пор, пока нервное истощение и легкое убаюкивание Лейбена не погрузили ее в сон.
Альберт молча смотрел на ставшее таким безмятежным лицо девушки, на опадающую и вздымающуюся грудь, вслушивался в тихое посапывание, и из его постоянно меняющих свой цвет зрачков теплыми прозрачными каплями скатывалась печаль, оставляя на запыленном лице грязные полосы и соленый привкус на растрескавшихся губах.
Внезапно монолит стены Купола на несколько мгновений словно испарился, и стоявшие за ней люди побросали в сторону кучек оборванцев какие-то емкости, после чего их вновь разделила незыблемость Колпака. Все произошло настолько быстро, что никто даже удивиться не успел.
— Псам кинули кость. — Олег сплюнул. — Пошли делить жратву.
Ним будить не стали, договорившись набрать продуктов и на нее.
Однако сделать это оказалось не так просто, как предполагалось вначале, — никто не собирался цивилизованно становиться в очередь и, получив свою порцию, тихонечко отходить в сторону. Это были убийцы, прошедшие через все жернова дикой, вытравливающей из души все человеческое мясорубки. Здесь безраздельно властвовал закон сильного.
В общем, около оставленных людьми Купола емкостей была настоящая бойня, из-за чего Олега, как самого слабого, отправили охранять беззащитную Ним. Дегтярев не возражал — он прекрасно понимал, что там, у еды, ему делать нечего, — даже при самом плохом исходе лучше один день поголодать, чем поливать своей кровью этот ставший таким ненавистным спутник.
Впрочем, Дегтярев не пошел прямиком к Ним — он справедливо решил, что здесь можно добыть еду и без особого кровопролития, — следует лишь подождать подходящего момента. Сейчас именно такой момент. С тихим хихиканьем, поражаясь, почему эта идея никому больше не пришла в голову, Олег быстрым шагом пошел вдоль стены. Иногда он ненадолго останавливался для того, чтобы подобрать сумки с остатками наборов тех недотеп, которые, побросав все, бросились к еде. И недостатка в недотепах не было. К тому же, здраво рассудил Олег, многим из них эти наборы уже не понадобятся.
Взяв три сумки, Дегтярев побежал к спящей девушке — не стоило привлекать к своей группе внимание этих зверей.
В сторону побоища он старался не смотреть, но стоны, крики, лязг и хруст все равно вероломно вгрызались в его пыльный мирок с легким налетом апатии и плохого настроения.
Некоторое время спустя, под звуки все еще продолжавшейся баталии, вернулись Вампир и Лейбен, с ног до головы измазанные и забрызганные чужой кровью, неся вожделенные концентраты и воду.
Когда Олег представил их вниманию свои трофеи, никто не проронил ни слова.
Подойдя к Ним, Альберт легонько тронул ее плечо. Сев на корточки, он стал очень нежно кончиками пальцев поглаживать руку девушки, повторяя линии на ладони.
— Давай буди свою прелестнейшую из русалок и приступим к чревоугодничеству. — Олег раскланялся в шутовском поклоне.
Лейбен повернул к Дегтяреву застывшую на его лице гипсовую маску и безжизненным голосом продекламировал:
Последнюю фразу Альберт произнес шепотом, и шепот этот на добрый десяток секунд поверг Вампира и Олега в полнейший ступор, но потом, одновременно смахнув его кисельную тяжесть, они рванулись к Ним, уже осознав, что именно произошло.
Фосфорная бледность уже расплылась по мечтательно-прекрасному лицу Ним убивающим все живое пятном, превращая совсем недавно кипевшего эмоциями человека в неподвижную куклу.
Альберт, зарычав, вытянул руки в сторону все еще копошившихся около емкостей с концентратами и водой тел, и с кончиков его пальцев с тихим шипением брызнули молнии («Прямо как в Сети», — подумал Олег), которые, ворвавшись в эту мешанину людей, расплескали их, словно камни, брошенные в стоячую воду.
Ее похоронили недалеко от стены, выбравшись через одну из трещин.
Два земных дня Лейбен не отходил от могилы, не замечая ничего вокруг — ни предлагаемых концентратов, ни советов поспать хоть немного, ни крадущихся, для того чтобы отомстить, чудовищ в человеческих обличьях, которых Вампир и Олег устраняли.
На третий день Дегтярев, проснувшись, увидел Лейбена, за обе щеки уминавшего концентрат. Не сказать, что еда сразу же вернула Альберта к жизни, но уже это проявление интереса к чему-то помимо смерти Ним вселяло оптимизм.
Вампир, сидевший рядом с охотником за людьми, привалившись к стене и поедая упомянутые уже концентраты с неменьшим аппетитом, с набитым ртом пытался (судя по всему, уже не первый десяток минут) хоть как-то утешить Лейбена. Киллер его просто не замечал.
— Просто настал ее черед. Он, — Вампир поднял глаза к небу, — может забрать свой дар — жизнь — в любой момент, и ничто не в состоянии помешать Ему.
— Второй раз, — ничего не видя перед собой, прошептал Лейбен.
— Что, прости? — не понял Вампир.
— Это случается уже второй раз. Во второй раз я встречаю девушку, ради которой готов на очень многое, и второй раз меня лишают этого.
— Те люди, которых ты убил, тоже были кому-то дороги.
— …были кем-то любимы, — шепотом продолжил Лейбен, — кем-то потеряны… кем-то оплаканы…
— Ты жестокий человек, Вампир, — вмешался Олег. — Я думал, ты пытаешься вернуть его к жизни.
— Человек ли? — Вампир улыбнулся каким-то своим мыслям. — Я тоже через это прошел. Ты ведь не думаешь, что я всего лишь машина? Мне пришлось… ликвидировать очень многих, и у всех этих людей были родственники, друзья… поклонники. У моего нелегального коллеги, по крайней мере, было право отказаться от заказа, я же, отказавшись единожды, очутился здесь. К тому же Лейбен гораздо лучше… экипирован.
— Угораздило же меня оказаться в компании сразу трех убийц, — ухмыльнулся Дегтярев. — Что в такой ситуации делать бедному студенту?
— Стой, а почему трех? — Альберт еще с трудом до всего доходил.
— Вампир, — Олег с серьезным видом начал загибать пальцы, — Альберт Лейбен и некто Олег Дегтярев.
Им пришлось пережить еще четыре дележа концентратов и воды, прежде чем перед дюжиной измочаленных людей-чудовищ предстала голограмма холеного Бильярдного Шара, возвестившего, что испытательный срок окончен и всех их просят пройти в помещение для дезинфекции, причем сделать это следует как можно скорее, потому что «дозорным удалось засечь большие скопления „прокаженных", с приличной скоростью двигающихся в сторону Купола, скорее всего для очередного штурма. В общем, кто не успеет, будет оставлен на растерзание этим несчастным».
Голограмма исчезла, и в тот же миг в стене Купола открылась дверь, в которую, похватав свои пожитки, побежали все. Кроме Лейбена — он побежал к трещине и, перемахнув через осколки стены, устремился к невысокому холмику — последнему прибежищу тела той, которую он любил.
Постояв секунд пятнадцать, Альберт наклонился, для того чтобы взять на память горсть земли с ее могилы, но, тут же передумав, выпрямился и, сняв с шеи цепочку с медальоном — маленьким серебряным сундучком, — очень осторожно открыл его и, высыпав на могилу Ним град тусклых желтоватых песчинок, присел на корточки и аккуратно смешал песок с темной почвой, завезенной на Луну с самых разных уголков Земли.
— Майуко… Ним… Я очень люблю вас, но время жить фетишами былой любви ушло. Настало время жить без любви… — И, поднявшись, он тихо побрел к Колпаку.
Лейбен не ускорил шаг, даже когда за спиной раздались топот и завывания «прокаженных».
Стена мгновенно стала монолитной, едва Альберт зашел под Купол. Самый ретивый из преследователей был так близок, что впечатался в стену в том месте, где, казалось, только что стояла добыча.
Все, кто когда-либо в своей жизни посещал подводные ячейки или кому довелось в них жить, едва оказавшись под Колпаком, сразу же вспомнили эти времена, поскольку материал, из которого была изготовлена стена с внутренней стороны, более всего напоминал стеклобетон — такой же монолитно-нерушимый и односторонне прозрачный.
На сей раз Бильярдный Шар появился во плоти, а не в качестве голограммы.
— Поздравляю вас, дамы и господа, — начал он (обращение было произнесено с едва заметной издевкой). — Отныне вы — часть колонии. Еще не известно, какое место вы займете, но, смею вас заверить, жизнь под Куполом отличается от всего того, что вам довелось увидеть снаружи. Сейчас вас обработают репеллентом и на очень короткое время разместят в карантинной зоне. Не пугайтесь, — Бильярдный Шар обозначил на своем лице улыбку, — несмотря на довольно неприятное название, это не грозит вам ровным счетом никакими неприятностями. Просто у вас возьмут анализы, и вы будете ждать результатов. Честно говоря, анализы стали поступать сразу же после того, как вы впервые проглотили что-то из контейнеров с едой, — пища была буквально нашпигована жучками. Теперь мы всегда будем знать, каково ваше физическое состояние, какое питание вам необходимо и где вы находитесь.
— Очень мудрое решение. — Вампир сплюнул. — Так легче устроить охоту на неугодных.
— Вы правы, молодой человек. — Бильярдный Шар широко и плотоядно улыбнулся. — Абсолютно все, кто оказался на Луне, далеко не ангелы. За каждым необходимо вести контроль, и лучшие умы — из тех, естественно, кто не прижился на Земле, — создали систему слежения, превосходящую ту, которая имеется в распоряжении Комитета Общественной Безопасности. И гораздо более дешевую. Карантинная зона — это кельи по периметру Купола. Прошу вас, следуйте за мной.
После этих слов Бильярдный Шар развернулся и пошел по направлению к стене, часть которой как бы растворилась, обозначив выход в коридор, — определенно, развитие техники на Луне обгоняло земное.
«То, что этот хрен не боится поворачиваться к нам — убийцам и отщепенцам — спиной, наводит на мысль о том, что он, скорее всего, очень надежно защищен, — размышлял Дегтярев. — Чен обязательно бы это проверил». — Олег улыбнулся своим мыслям.
Их всех расфасовали по совершенно одинаковым изолированным камерам с одной прозрачной стеной — видимо, для того, чтобы им не было скучно.
Снаружи в Купол бились всевозможные монстры, когда-то бывшие людьми, и «прокаженные». Штурм был бестолковым и безнадежным. В конце концов отвечавшим за оборону Колпака, видимо, надоело это однообразное и утомительное зрелище, и они просто пустили газ. Все те несчастные, кто хоть раз его вдохнул, падали замертво, более проворные и сообразительные, увидев, что происходит с собратьями по оружию, убегали прочь — тем, кто находился в карантинной зоне, смотреть на это было не очень приятно. Чтобы избежать какой бы то ни было эпидемии и в то же время избавиться от тел «прокаженных», трупы облили какой-то очень сильной кислотой (опрыскивающие установки, выглянувшие из бойниц, более всего напоминали водометы), за несколько минут с тихим шипением и сероватым дымком растворившей то, что не так давно жило и двигалось.
«Ну и вонь, наверное, там сейчас стоит», — пронеслось в голове у каждого, кто это видел, с той лишь разницей, что у некоторых в головах эта мысль пронеслась подобно челноку, оставляя горький привкус, у других же мозг зацепился за нее, вызывая на лице гаденькую усмешку.
Счет времени Олег потерял уже давно — он понимал, что его прошло уже очень много, только не знал, сколько именно, но этот факт Дегтярева не больно волновал.
Однообразный вид за окном-стеной уже давно успел набить оскомину, и от сумасшествия спасали лишь воспоминания о Лесе и отце. Нет, он не лелеял свое одиночество; по сути, он не считал себя одиноким — он просто был один… так ему казалось.
Когда Олегу в очередной раз принесли еду, он заметил, что парень, заносивший тарелки, выглядит каким-то… испуганным, что ли.
— Что случилось-то? — с ленцой осведомился Дегтярев.
— Да один из ваших исчез, — с недоумением ответил парнишка.
— В смысле? — Олег подошел и заглянул пареньку в глаза.
— Просто исчез. — Тот часто заморгал (наверняка не преступник, а родившийся уже здесь). — Я принес ему еду — как обычно, — а его просто не оказалось в келье. Я сразу же ломанулся в видеоцентр к Zik’y. Он просмотрел диск с видеокамеры кельи пропавшего и сказал, что тот просто исчез — в воздухе растворился, что ли? Тут почти вся верхушка Колпака на ушах стоит.
— Такого еще не было?
— Не-а.
Олег взял еду и, повернувшись к пареньку спиной, зашагал к тому месту, где обычно валялся.
Если кто-то за ним сейчас и наблюдал — упомянутый уже Zik или кто-нибудь еще, — то он наверняка видел блуждающую мечтательную улыбку на лице Дегтярева.
Олег специально не спросил имени исчезнувшего — он и так прекрасно знал, кто именно был этим человеком-невидимкой.
Глава 11
Когда они покидали опостылевшую карантинную зону, Бильярдный Шар и другие представители Купола ничем не выказывали смятения, замешательства, в воздухе не висело напряжение — все было как всегда.
Когда Олег понял, почему они могут быть так спокойны, в горле встал ком. Протолкавшись к Бильярдному Шару, Дегтярев заорал ему прямо в его мерзкую рожу:
— Надеюсь, он выпустил кишки достаточному количеству твоих подонков, чтобы ты по ночам просыпался в холодном поту!!!
На лице длинного как жердь человека в сером не дрогнул ни один мускул.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — бесстрастно отчеканил он.
Олег с ревом занес руку для удара и в ту же секунду отлетел к противоположной стене, по пути снеся еще пару подвернувшихся собратьев по несчастью. До того как потерять сознание, он услышал тихий, но твердый голос Бильярдного Шара:
— Телекинез — весьма полезная в повседневной жизни вещь. Подберите его и отправьте в лабораторию.
В себя Олег пришел оттого, что кто-то монотонно бубнил себе под нос что-то неразборчивое где-то совсем рядом. Еще на это повлияла ноющая боль в запястьях и щиколотках.
Видимо, Дегтярев как-то выдал себя, потому что противное бормотание прекратилось. Вместо него уши начало резать шарканье обуви по полу.
В поле зрения вплыл стилизованный злой гений со всеми надлежащими атрибутами: всклокоченной седой шевелюрой, белоснежным халатиком, узенькими серыми брючками и сумасшедшим блеском в толстых линзах очков.
— Очнулся, голубчик? — Злой гений мерзко захихикал. — Меня зовут Исаак Абрамович Зингельшухер! — Он воздел руки в том направлении, где должно быть небо, полуприкрыл веки и вздернул подбородок.
«Шиза, — промелькнуло в голове у Дегтярева. — У него явная тяга к патетике, а мания величия, судя по всему, приобрела такие гигантские размеры, что ее впору назвать величием мании. Кстати, на этом можно сыграть, так как выпускать меня он наверняка не собирается».
— А? — Олег вновь сфокусировал взгляд на пугале в белом халате.
— Я говорю: меня зовут Исаак Абрамович Зингельшухер! — Исаак Абрамович шире расставил ноги, напустил во взгляд еще больше сумасшествия и еще выше задрал подбородок. Видя, что на пленника это не произвело ровным счетом никакого впечатления, профессор расстроился и, уронив руки, сварливо поинтересовался:
— Что, совсем ничего обо мне не слышали? — Олег ответил извиняющейся улыбкой. — Ничего, вы обо мне еще услышите! Все! — Опять те же жесты. Дегтярев закатил глаза и громко выругался.
— Эх, молодежь! Совсем не уважаете старших, — посетовал Исаак Абрамович. — Куда катимся?
— Ну, вы-то уже точно больше никуда не укатитесь, — пробурчал Олег.
— Молодой человек, вам пора делать укол. — В руке профессора как по волшебству появился шприц.
Без дальнейших разговоров он вколол Дегтяреву какой-то дряни, отчего тот мгновенно перестал быть прекрасным собеседником.
В очередной раз очнувшись, Дегтярев обнаружил себя в стальной клетке где-то в углу лаборатории. Голова пульсировала болью настолько острой, что Олег вновь опустился на пол и опять потерял сознание.
— Профессор, — Олег сплюнул на пол. — А почему ты запихнул меня в обычную средневековую клетку, а, скажем, не в какое-нибудь силовое поле или другую высокотехнологическую хрень?
— Молодой человек, во-первых, не надо мне тыкать…
— А ты мне не выкай! — грубо перебил его Олег, с удовлетворением узрев гримасу неудовольствия на лице Зингельшухера.
— Во-вторых, — процедил Исаак Абрамович, — на «силовое поле или другую высокотехнологическую хрень», как вы изволили выразиться, расходуется слишком много энергии. Поэтому и приходится использовать клетку — варварство, конечно, но эффект тот же. Ну-с, — Исаак Абрамович выловил откуда-то шприц с зельем, — спокойной ночи, молодой человек.
Дегтярев был слишком слаб, чтобы сопротивляться.
Разлепив распухшие веки, Олег увидел перед собой мутное пятно, которое постепенно превращалось в Альберта Лейбена, сидящего на корточках.
— Слава богу, — прокаркал Дегтярев. — Я все-таки умер. Ну и хреново же здесь.
Лейбен закашлялся и привалился к железным прутьям, которые — как и большинство металлических вещей на Луне — были сделаны из обломков капсул или контейнеров для льда.
— Так они все-таки не смогли тебя поймать?
Дегтярев пристальнее вгляделся в лицо мысленно похороненного уже человека. Лейбен выглядел немногим лучше трупа: он был бледен как кость, с потрескавшимися губами и затянутыми мутной пленкой глазами, к тому же он постоянно кашлял и хватался за виски трясущимися руками — все остальное время эти руки зажимали жуткого вида рваную рану в левом боку.
— Мне везет. Пока. — Охотник за головами вымученно улыбнулся.
— В таком состоянии тебя надолго не хватит.
— Ты меня плохо знаешь. — Вновь гримаса-улыбка. — Не из таких переделок выбирался.
Несколько минут они сидели в молчании, пока Альберт его не нарушил:
— Мне бы еще немного продержаться. То, что происходит сейчас внутри меня, не столько результат ранения, сколько борьбы самого организма с тем, что в него запихнули извне. Можно сказать так: фагоциты пытаются уничтожить жучки, проглоченные вместе с пищей. Поэтому я чувствую себя довольно некомфортно.
— Пытаешься в очередной раз выйти из-под контроля?
— Хочу стать призраком. Этакой легендой Купола, человеком-невидимкой. А что это за невидимка, если каждый может по монитору вычислить его местоположение? Никакой мистики, ничего сверхъестественного, а без этого жизнь становится скучной. — Лейбен усмехнулся.
— А ты не боишься принимать пищу? Ведь в ней тоже могут быть жучки.
— Не думаю. Это слишком дорого. Зачем? Если можно пичкать жучками только те партии, которые дают новичкам.
— Почему фагоцитоз происходит только в твоем организме? Я, например, тоже не в восторге от жучков.
— Потому что ты — это ты, а я — это я. — Альберт пожал плечами — для него вопрос был откровенно глупым, а ответ настолько очевидным, что просто казался аксиомой.
— Ну, мне пора, а то скоро твой профессор очнется. — Убийца встал и размял мышцы.
— А что ты с ним сделал?
— Нажал на один из нервных узлов.
— Эй, — Олег удивленно вскинул брови. — Ты что, не собираешься меня освобождать?
— Нет, — Лейбен отрицательно замотал головой.
— Почему?
— Потому что ты — подопытный кролик, лабораторная крыса, и кто знает, что именно закачал в тебя Зингельшухер. Он, кстати, известен на весь Купол как коллекционер болезней — не обращал внимания на колбочки вокруг клетки? Ты бы еще в холодильник заглянул… В общем, я не убил тебя только потому, что боюсь подцепить прикосновением что-нибудь смертельное, а молнии — слишком грубо. А не боюсь разговаривать с тобой потому, что уверен на все сто, что та хрень, которая сейчас внутри тебя, не передается воздушно-капельным путем, иначе Зингельшухер уже давно ходил бы в скафандре. Ну, пока. — И, не дожидаясь того, что выдаст ему Олег, убийца скрылся, оставив Дегтярева наедине с действительно мрачными мыслями.
Олег опять вспомнил о том, что перед смертью у человека перед глазами успевает промелькнуть вся его жизнь… И опять, сколько он ни тужился, у него ничего не вышло. Было дико себя жаль, очень хотелось просто сидеть и рыдать от этой пресловутой жалости к себе. Вдруг Дегтярев осознал, что смотрит на себя как на персонаж какой-нибудь книги или сетевого сериала. Интересно, может, это тоже признак близкой смерти? Да-а, любовь к себе — чувство, редко остающееся безответным.
Это лелеяние безысходности было нарушено грубо и вероломно — звуком извне. Звуки были покашливаниями, вздохами и руганью Исаака Абрамовича.
Из своей клетки Дегтярев видел, как Зингельшухер буквально прополз в комнатку, предназначение которой даже не пришлось угадывать, — Исаак Абрамович не удосужился закрыть дверь и принялся с остервенением извергать содержимое желудка.
— Этого не может быть, — заявил Исаак Абрамович Олегу. — Это просто невозможно. От тебя невозможно заразиться смертельной болезнью. Так, — профессор закатал рукав девственно чистого халата, выудил из белоснежной бездны кармана шприц, плюхнулся на пол, — надо прогнать себя через тестер, — продолжал он убеждать себя.
Коллекционер болезней потянулся к шкафчику, стоявшему неподалеку, вынул из его чрева какой-то шланг, перетянул — с опытом многолетнего наркомана — себе предплечье и вогнал стерильное железное жало в ртутный поток вены. Но вместо того чтобы впустить в себя радужные пузырьки снов, шприц забрал часть того, что бурлило в Исааке Абрамовиче.
— Я убежден, — дрожащим от страха и отчаяния голосом пролаял Зингельшухер, — что этот приступ не имеет никакого отношения к моим экспериментам. А обморок — всего лишь следствие переутомления.
Олег поцокал языком и покачал головой в притворном сочувствии:
— Бедный, бедный профессор. Интересно, какого цвета волдырями ты покроешься? — Дегтярев с садистским наслаждением смотрел на трясущиеся губы и посеревшее лицо Исаака Абрамовича. Он решил, что не стоит развеивать обреченность профессора рассказом о визите Лейбена, вследствие которого Зингельшухер и отключился. Вернее, был отключен. Зато теперь у Олега появилась любимая тема разговора с любимым профессором. — Ну же, мой мальчик, не стоит так расстраиваться — мы все умрем… Кто-то раньше, кто-то позже. Но я уверен, такие сволочи, как ты, просто обязаны умирать в муках — в этом есть высшая справедливость. Злодеи умирают не только в сказках. Может, укололся или вдохнул что-нибудь не то?
Профессор в течение дня раза четыре прогнал свою кровь через тестер и, не найдя ровным счетом ничего опасного, немного успокоился, хотя некоторые сомнения — так уж устроен человек — все равно остались, и Дегтярев, прекрасно это понимая, как мог, играл на нервах Исаака Абрамовича.
Дни превратились в цепь беспамятства и пробуждений; время протекало где-то в другом месте, стороной обходя клетку с запертым в ней человеком, единственным развлечением которого были язвительные нападки на другого несчастного в белом халате, время от времени появлявшегося в поле зрения.
Сейчас, однако, в поле зрения Олега был совершенно другой человек — светловолосый мальчишка-подросток с постоянно меняющимся цветом глаз, хрупкий настолько, что невольно начинаешь задумываться, как он-то здесь оказался?!
— Сегодня ты выглядишь гораздо лучше. — Дегтярев поскреб успевшую отрасти бороду.
— Спасибо. — Лейбен улыбнулся. — Сейчас я и чувствую себя не в пример лучше.
— И каково быть призраком?
— Лучше, чем в клетке, уж поверь. — Увидев, как сильно погрустнел после этих слов Дегтярев, Альберт решил поделиться новостями. — Недавно разыскал Вампира. Он неплохо устроился — стоит в охране гравитатора — сердца Купола, да, по сути, и всей лунной цивилизации. Случись что с гравитатором, и прощай все живое вне Колпака.
— Ты вроде что-то про отпрыска Иржи Мледича хотел мне рассказать.
— Он раньше за льдом за пределы Купола ходил — лед и прочее необходимое для жизни, чего здесь нет, в капсулах с челноков сбрасывают. Чтобы все это сюда перетащить, нужны рабочие, но на эти экспедиции постоянно нападают. Вампир сопровождал караваны вместе с одной из тринадцати групп охранников. Потом его перевели. Сейчас охраняет эту штуку.
— А со мной-то что? — проскрипел Олег голосом, треснувшим от тоски.
— Надежд напрасных не строй: ты стопроцентно не жилец. — В голосе убийцы не было какой-либо жестокости, просто он не видел смысла притворяться, да и… настало время жить без любви. — Сколько тебе осталось и сильно ли ты будешь мучиться, не знаю, но обязательно достану эту информацию. Делов-то — влезть в комп этого червя.
— Спасибо.
— Ты вообще ничего странного в своем поведении не заметил?
— Да нет, — Олег наморщил лоб, пытаясь вспомнить хоть что-то, выходящее за рамки его обычного поведения. Безрезультатно.
— А ты не чувствуешь слабости, там, головокружения, тошноты? — Альберт сказал это так, что Дегтярев понял: с ним точно что-то происходит, но сам этого не осознает. А вот Лейбен знает.
— Это все оттого, что ты слишком мало спишь. Истощение организма.
— Наоборот. Я сплю слишком много. И это ненормально.
— Это тебе только кажется. — Лейбен сел на корточки. Видно было, что он ведет внутреннюю борьбу. В конце концов он шумно выдохнул и, не глядя Дегтяреву в лицо, тихо начал:
— Распад личности, Олег. Причем одна часть не ведает, что творит другая. Вначале доминировал ты, теперь же… Обычно при распаде личности обе составляющие тянут одеяло на себя одновременно. У тебя же есть четкое разграничение: сначала один, потом другой.
— А тот, второй… Он какой? — Дегтярев выглядел так, будто по нему каток прошелся.
— Он чудовище, Олег. Одержим манией убийства: ищет типа по имени Олег Дегтярев, полагая, что он — ключ к его памяти. Самое страшное — он умный. По крайней мере, тебе он ни в чем не уступает.
Кстати, пока ты нужен профессору, он будет тебе помогать. Я видел, как он постоянно вкалывает тебе какую-то бурду, поддерживающую твои силы. Если бы не Зингелыиухер, ты бы давно уже слетел с катушек. У тебя и так мозги кипят — спишь-то ты всего по паре часов в сутки.
— Он просто продлевает агонию.
В ответ Альберт лишь пожал плечами.
— Каким образом вторая личность становится доминирующей?
— Все очень просто (по крайней мере внешне). — Лейбен прикрыл глаза. — Как только твое сознание выключается, на сцену выходит номер второй. Обратное превращение — полностью идентичный процесс с точностью до наоборот. Ладно, скоро профессор вернется. Я пошел.
— Слушай, а чем занимается Зингельшухер, кроме коллекционирования всякой чуши?
— Он хочет уничтожить все живое на Земле. Да-да, не надо смеяться, типичный злодей с манией величия.
— Ты тоже это заметил?
— Он хочет поместить пробирки с культурами в капсулу на борту челнока, а когда челнок будет пролетать над поверхностью планеты, капсула раскроется, и пробирки разобьются о тротуары Мегаполиса. Очаги заражения вряд ли удастся локализовать, по Земле пойдут волны эпидемий самых ужасных болезней, вирусы большинства которых склонны к мутациям почище гриппа. Человечество стремительно катится в пропасть. В жалких останках живой плоти еле улавливается подобие некогда процветавшего вида homo sapiens — вот чего он хочет. — Мотивирует это тем, что Единый Совет ежовыми рукавицами пытается вылепить идеальное общество, в то же время безжалостно уничтожая абсолютно всех неподходящих под стандарты. Все довольны. Кто не согласен, того очень скоро депортируют на Луну. Он часто называет земное общество кривым зеркалом с искаженными устоями и моралью.
— И это причина убить все разумное на целой планете?
Лейбен в который уж раз промолчал.
— Одно радует: до челнока ему никогда не добраться.
— Ошибаешься, — перебил Олега Альберт. В ответ на удивленный взгляд Дегтярева он продолжил: — Очень давно на Луну сел челнок — сбой в программе, — и, пока никто об этом не пронюхал, его спрятали достаточно надежно для того, чтобы о нем знала только верхушка Купола, — даже горючее слить не успели. На Землю в нем никого не послали — всем ясно, что это самоубийство, — но поняли, что челнок — вещь в хозяйстве нужная. Когда же здесь объявился Исаак Абрамович со своей идеей глобального отмщения, ученого взяли под покровительство, намекнув, что мечта его вполне осуществима.
— Убить профессора, и дело с концом. — Уж на кого, а на Зингельшухера Дегтяреву было глубоко плевать.
— Не все так просто. Колпак найдет другого ученого, одобряющего уничтожение земной популяции. Я хочу повредить челнок. Пока я даже не знаю, где он находится. Ну все, пока. — И Лейбен растворился в коридоре.
У Дегтярева созрел план освобождения.
Едва заслышав шаги Исаака Абрамовича, Олег притворился спящим.
— Странно, должен был уже проснуться, — пробормотал профессор, прошаркав в лабораторию, а минуту спустя уже возвращаясь со шприцем в руке.
Дегтярев позволил сделать себе инъекцию, после чего, скрутив несчастного профессора, запер его в опостылевшей клетке.
Найдя подходящие предметы гардероба, Олег переоделся, потом, все-таки решив привести себя в порядок, побрился и принял душ (помимо доставляемого с Земли льда, здесь были также и установки, полностью очищавшие воду, то есть это была, так сказать, вода многоразового использования. Во всяком случае, она уже была многократно пропущена через организмы обитателей Колпака), после чего вышел «на улицу». Коридор отличался от лабораторного только шириной и высотой потолка. Ах да, еще его заполняли туда-сюда снующие люди.
В принципе площадь Купол занимал не такую огромную, как предполагал Олег: более всего Колпак был похож на муравейник или научный городок при каком-нибудь подводном университете.
Словно бродяга, он слонялся по коридорам купола. Погруженный в собственные мысли и то и дело натыкаясь на встречных, Олег даже не заметил демонического вида долговязую фигуру в длинном кожаном плаще, постоянно следующую за ним по пятам.
Ненароком свернув в безлюдное ответвление и даже не осознав своей ошибки, Дегтярев был сбит с ног незнакомцем, принявшимся осыпать свою жертву градом чудовищных по своей силе ударов. До того как потерять сознание, Олег еще пытался прикрыть руками то, что более всего напоминало о себе жуткими взрывами боли, — почку, ребра, нос и многое другое, что еще могло понадобиться в дальнейшей жизни, — но очень скоро мутный багровый кисель окутал сознание, и Дегтярев перестал вообще что-либо чувствовать.
Очнувшись, он понял, что не сможет и пальцем пошевелить, не вызывая дикую боль, — впрочем, просто лежать было немногим лучше. Те еще ощущения!
Дегтярев понятия не имел, сколько времени он вот так провалялся, истекая кровью, точно так же как не имел он понятия, что было нужно напавшему на него отморозку и чем все-таки закончилось это избиение.
Впрочем, найдя в себе силы перекатиться на бок, Олег мгновенно получил ответ на последний интересовавший его вопрос.
Демонического вида долговязый незнакомец в длинном кожаном плаще лежал на спине, широко раскинув руки, и в его настежь распахнутых глазах было отражение… нет, не чистого голубого неба, а всего лишь потолка. Правда, такого же чистого, как небо. Тело незнакомца не имело повреждений. Почти. У него было разорвано горло — из шеи просто выдрали кусок плоти.
Что же касается времени, то его прошло уже достаточно для того, чтобы кровь из раны уже перестала рваться не то что толчками, но и скромным тоненьким тягучим ручейком.
Со стоном поднявшись на ноги, Дегтярев потратил уйму усилий на то, чтобы снять с тела убитого им бандита (а убитый, вне всяких сомнений, был бандитом) плащ. Олегу плащ очень понравился, и он, решив, что мертвецу плащ все равно без надобности, а мародерам хорошую вещь оставлять не очень-то хотелось, с удовольствием примерил похожую на крылья Вампира обновку.
Вспомнив о Вампире, Дегтярев решил непременно найти Мледича-младшего, для чего — он сам пока не знал.
Кое-как выбравшись из переулка — все тело, казалось, состоит из одного сплошного синяка, — Олег нащупал в кармане своего нового приобретения пачку каких-то таблеток. В зажатой руке он обнаружил нетронутую упаковку стимуляторов. Сунув в рот прозрачную капсулу, Дегтярев с блаженством подождал, когда она растворится. Спустя пару секунд боль уже исчезла — она растворилась вместе со стимулятором.
О том, что произошло в безлюдном ответвлении-коридоре, Олег старался не думать. А о чем тут думать-то? Вторая часть личности Дегтярева, которую сам Олег решил называть Маньяком, сократила популяцию подонков ровно на одного.
«Как только твое сознание выключается, на сцену выходит номер второй», — звучали в голове Олега слова Лейбена.
Пару часов Дегтярев бродил по Куполу, пытаясь найти гравитатор, но глупо было искать вообще какое-либо обозначение этого объекта — скорее наоборот, его постарались обставить как можно неприметнее.
Вскоре на Олега навалилась усталость, причем не просто навалилась, а огрела по внезапно разболевшейся голове трехтонной дубиной — действие стимулятора закончилось. Вместе с усталостью, причем так же резко и бесповоротно дала о себе знать боль, переливаясь всеми своими оттенками в сознании своей жертвы. Усталость была настолько дикой, что Дегтярев просто свалился без чувств, уступая право командовать собственным телом.
Вновь пришел в себя Дегтярев в уже знакомом безлюдном переулке рядом с умерщвленным им же бандитом, когда-то носившим длинный кожаный плащ.
Физическое состояние Олега стало еще хуже (если такое вообще возможно). Его постоянно мучили тошнота и головокружение — первые признаки сотрясения мозга, — лицо превратилось в кровоточащий кусок мяса; каждый вдох отзывался острой болью в легких и вообще в области ребер. Сплюнув, Олег долго смотрел на тягучий сгусток крови, совсем недавно бывший его частью. Большинство зубов также совсем недавно были превращены в костяное крошево.
Но самый удивительный и неприятный сюрприз лежал рядом с самим Олегом — бледный как мел, судорожно хватающий окровавленным ртом воздух Вампир с довольно неаккуратной и постоянно булькающей дыркой в животе.
Увидев это зрелище, Олег расплакался. Рыдания рвали его на части. Одного взгляда на бывшего агента КОБ хватало, чтобы понять, что Вампир больше принадлежит миру потустороннему, нежели этому.
Очень осторожно, даже нежно Олег убрал со лба Мледича прилипшие пряди. Вампир, более ориентируясь на прикосновения, чем на звуки и зрительные образы, тихо, еле слышно прошептал:
— Олег… Дегтярев… это… он…
Шепот прервался. Вампир отошел в мир иной.
Сунув руку в карман плаща, Олег обнаружил еще одну неприятность: у него осталась всего одна капсула стимулятора.
Дегтярев посмотрел на свои ладони. Господи, вот этими руками он сам убил если не друга, то человека, хоть что-то для него значившего.
Причем против своей воли, не ведая, что он творит. Вот какие в жизни бывают повороты.
Оставив за спиной еще один кусок прошлого, превращая целую человеческую жизнь всего лишь в еще один клочок своей памяти, Олег вновь побрел из коридора.
Кое-как добравшись до лаборатории Исаака Абрамовича, Дегтярев освободил профессора и, игнорируя вопросы и недоуменные взгляды Зингельшухера, молча побрел в ванную.
Промыв раны, Олег сунул в рот последнюю капсулу стимулятора и попросил профессора собирать свои колбы, потому что «настало время казнить палачей». Дегтярев как-то не задумывался над тем, вправе ли он решать, кому жить, а кому умирать, — ему просто показалось, что сейчас самое время преподать урок разжиревшему Единому Совету. Отбросы общества? Отлично! Пусть все знают, что у проклятых и проклинаемых есть право протеста. И ерунда, что после такого выражения протеста с лица планеты, словно сор из избы, будет выметен разум.
Вам не нужны инакомыслящие? Им не место на Земле? Отлично, теперь не будет вообще никого, кроме инакомыслящих! И последние станут первыми!
— Пошли, — Исаак Абрамович потряс Олега за плечо.
Они поднялись куда-то, о чем Олег вообще не подозревал, — это был другой уровень Купола. Собственно, кроме колпака, над ними ничего больше не было — ни потолка, ни чего-либо еще.
Сам колпак был полупрозрачный, и темное небо казалось каким-то заплесневевшим или покрытым слоем пыли, но все равно потрясало впечатлительные натуры своей сказочной красотой.
Олег особой впечатлительностью не отличался, поэтому вверх даже не взглянул — его больше интересовал стоявший неподалеку челнок.
Исаак Абрамович, попискивая от вожделения, вытащил из кармана своего халата что-то сильно смахивающее на пульт дистанционного управления и нажал на какую-то кнопочку, после чего створки капсулы внутри челнока лениво раскрылись и профессор, войдя внутрь, стал выкладывать из сумки пробирки с культурами.
Однако едва он вышел из капсулы, как тут же получил неуловимый для человеческого глаза удар в солнечное сплетение, из-за чего пульт из его рук выпал и, звякнув пару раз, замер на безразлично-холодном полу. Следующего удара профессор пережить уже не смог — травма, как говорят доктора, несовместимая с жизнью.
Незадолго до этого Олег, прекрасно осознающий, к чему это может привести, начал движение по направлению к одиноко лежащему пульту.
Видя, что Лейбен сфокусировал свое внимание на нем, Олег прыгнул…
…парк, карусели, сладкая вата, папа, мама, шум, много других детей с родителями…
…школа, красивая форма, улыбающиеся учителя, много других детей вокруг…
…котенок, такой смешной и пушистый, которого папа подарил на день рождения…
…Инга пахнет цветами…
…нет ничего более жестокого, чем смерть близких…
…а университет — та же школа…
…Леся…
Еще в полете ему был нанесен смертельный удар, не изменивший, однако, траекторию полета тела, — Лейбен в этот раз немного перегнул с эстетизмом, — и оно, естественно, будучи не в состоянии погасить инерцию, всем своим весом плюхнулось на пульт…
«Получилось!» — промелькнуло в затухающем сознании Олега за секунду до того, как окунуться в вечность.
Были нажаты все кнопки.
Начиненный смертью челнок, неуклюже набирая высоту, выпорхнул из на мгновенье исчезнувшего, для того чтобы его пропустить, Купола и полетел к Земле, постепенно превращаясь в крохотный мерцающий огонек.
Приговор вынесен и приведен в исполнение.
* * *
В произведении были использованы тексты песен групп «Limp Bizkit», «Сплин», «Total», «Dolphin», «Linkin Park», «Пилот», «Би-2», «Кирпичи».
Авторская благодарность:
Paradise Lost, P.O.D., Korn, Papa Roach, Depeche Mode, Океан Ельзи, а также всем группам, тексты песен которых были использованы в произведении, — за звуковую поддержку,
Виктору Косенкову — за то, что всегда отвечает на не всегда умные вопросы;
Виктору Бурцеву — за «Зеркало Иблиса» и алмазную трилогию;
Борису Долинго — за трезвость мышления и чувство юмора.
Special thanks to:
Рыжесть, Твоя Совесть, Розовый Слон, Ухо Сволочи, Ним, (с) Кошка, Цитадель, Невест@.
Набережные Челны, Россия
Владимир Фильчаков
Паук
Корзунов выпил, понюхал хлебную корочку, посмотрел мутно.
— Так и живешь, значит, — сказал, обводя взглядом столовую. — Ничего, ничего. За третий сорт сойдет. Ты не обижайся, — остановил он Прошина, собравшегося было возмутиться. — Не обижайся, сам ведь знаешь, как сейчас люди живут. Вон, Кузьмина возьми. Писатель, между нами, так себе. Конъюнктурщик. Коммерческую лабуду гонит. А особнячок его видел? Ну то-то. У тебя, конечно, что же, чисто, ухожено, выше среднего, но… не то. Квартира. У меня, кстати, так же. И столовая почти такая, с кухней совмещенная, и гарнитурчик похож, только другого цвета. Ну, ты видел, знаешь. Да ты наливай, не стесняйся. — Корзунов помолчал, выпил, вытер губы рукой, подхватил с тарелки соленый огурчик. — Ммм, вкусный, сволочь. Где покупал? Ах да, ты же сам солишь. Хоть бы рецепт списал. Да знаю, знаю, что раз двадцать списывал. Ну не получается у меня огурцы солить. Мягкие выходят и осклизлые. А у тебя, стало быть, талант есть. — Он загрустил, тяжело вздохнул. — Так о чем это я? Ах да, о Кузьмине. Между нами, опять же, я тоже писатель не ахти какой. Да чего греха таить. Ну и ты не Достоевский. Да не дергайся ты! Я ведь к чему клоню? Таланту у нас, брат, не хватает. Мы даже коммерческую лабуду гнать не можем. Тут ведь как? Тоже талант нужен. А? А ты думал? Это ведь рынок, брат, там нужно держать нос по ветру. И чутье иметь. Так-то вот. Я ведь к чему клоню? — Корзунов навалился на стол, приблизил пухлые губы к лицу Прошина и прошептал: — Есть, говорят, человечек такой, у него можно таланту… — он замолчал, подмигнул.
— Что? — выдохнул заинтересованный Прошин.
— Купить! — Корзунов разрубил воздух ладонью.
— Ффу! — выдохнул Прошин, отстранился от лица собеседника. — Ну ты сказал тоже! Купить! Если б его можно было купить…
— А ты послушай, послушай, — сурово произнес Корзунов, приглаживая редкие сальные волосы, зачесанные назад. При этом он неотрывно смотрел на Прошина маленькими неподвижными глазками. — Не маши руками, не пугало, чай. У меня и адрес имеется. Сходи. Попытка не пытка.
— А сам-то что же?
— Я, — Корзунов опустил глаза и заметно смутился. — Не могу я…
— Это почему же?
— Ну… — глазки Корзунова забегали, он спрятал руки под стол и нервно хрустнул пальцами. — Боюсь я! — выпалил неожиданно.
Прошин вздрогнул.
— А я, стало быть, не боюсь?
— Ну, ты же у нас всегда был смелый, — забормотал Корзунов, заглядывая Прошину в глаза. — Ты же всегда был рубаха-парень, которому все нипочем, что море, что ручей.
— Какой ручей?
— Да это я так, к слову! Решайся, старик, я тебе адрес дам. А потом уж и я, следом за тобой, помолясь.
— Ну давай, — неожиданно согласился Прошин, протянул руку.
Корзунов остолбенело уставился на руку. Потом начал хлопать себя по карманам, достал пухлое портмоне, из него посыпались какие-то листки, чеки, квитанции, он бросился поднимать.
— Сейчас, сейчас, — бормотал Корзунов исступленно. — Где же она? Ага, вот!
Он поднял смятую и надорванную бумажку, на которой карандашом был написан адрес. Прошин посмотрел, кивнул. Корзунов бережно спрятал бумажку обратно.
— Так пойдешь?
— Пойду, — легко согласился Прошин.
— Э, никуда ты не пойдешь! — пытливо вглядываясь в лицо собеседника, заявил Корзунов. — Сидишь и думаешь, как бы поскорее от меня отделаться. Я-то уйду, уйду. А вот ты-то останешься. А потом всю жизнь будешь вспоминать адрес, и не вспомнишь ни за что. Локти ведь изгрызешь себе! А второй раз я тебе бумажку не покажу…
— Королева девять, квартира семнадцать, — буркнул Прошин.
Корзунов потупился, хмыкнул.
— Гляди-ка, запомнил. Ладно, я пойду. — Он поднял грузное тело со стула, постоял немного, опираясь о стол, выпрямился.
— Погоди, — смущенно сказал Прошин, кивая на бутылку. — Допьем хоть…
— Старик, да разве ж я за этим к тебе приходил? Ты думаешь, у меня дома таких бутылок нету? Эх!
Корзунов с досадой махнул рукой и пошел в прихожую. Прошин заспешил следом.
— Март месяц, — прошептал Прошин, глядя в небо, с которого сыпались крупные снежинки.
Он зябко поежился, поправил кашне и продолжил путь. Быстро темнело, кто-то красил небо черной краской и прокалывал в нем отверстия для звезд. Прошин давно не бывал в этой части города и плохо ориентировался. Кажется, где-то здесь. Ага, вот! Улица Королева. Интересно, какого Королева? Того самого, который космические корабли строил, или какого-нибудь «героя» гражданской войны, прославившегося в боях с собственным народом?
Нечетные номера оказались на другой стороне улицы. Осторожно ступая, чтобы не поскользнуться, Прошин перешел дорогу, огляделся. Старые, еще дореволюционные дома. Узкие окна, лепные карнизы, атланты с вздутыми мускулами. Пустые подворотни, решетки на окнах первого этажа. Прошин завернул в подворотню дома номер девять, прошел по двору, где под снегом стояло несколько автомобилей, высились мусорные баки и детский грибок.
— Не подскажете, где квартира номер семнадцать? — обратился он к подростку в яркой спортивной куртке.
— Там, — парень махнул рукой в сторону подъезда, закрытого тяжелой металлической дверью. Он заинтересованно посмотрел на Прошина и неожиданно спросил: — И вы туда же?
— В смысле? — Прошин остановился, и у него противно заныло в желудке.
— Да нет, — смутился парень. — Это я так, про себя.
Прошин постоял немного, посмотрел ему вслед. И какого черта он, Прошин, сюда все-таки приперся? Купить таланту? Взвесьте, пожалуйста, сто пятьдесят граммов. В бумажный кулек, как в старину. Ха! Ведь смеялся же в душе над Корзуновым! Ах да, его пригнало сюда любопытство. Эдакий писательский интерес — а каким это образом здесь простаков облапошивают? Вдруг пригодится когда?
А может, не ходить? Враки ведь и надувательство одно. А почему не ходить? Вдруг встретится некий типаж, которого потом можно будет описать в новом романе? Этакий маг-кудесник в черном плаще со звездами, творящий пассы над ретортами, в которых кипят ядовитые жидкости. Вздор! Что за штамп! Сидит там одутловатая старуха в пуховой шали, раскидывает засаленные карты и врет про судьбу, глядя честными глазами. Наврет и про талант, недорого возьмет.
Писатель вздохнул, еще раз глянул в черное небо, сеющее снег, и побрел к подъезду. Железная дверь оказалась запертой на кодовый замок.
Прошин усмехнулся — цифры один, семь и девять были почти стерты пальцами. Он нажал кнопки, и дверь распахнулась. Подъезд приятно поразил писателя. Во-первых, везде горели лампочки. Прошин вспомнил, какие скандалы устраиваются у него в подъезде по поводу замены перегоревших лампочек, потому что домоуправление менять их ни в какую не хочет, хоть расстреляй всех. Во-вторых, в подъезде изумительно чисто. В-третьих, стены окрашены не траурной зеленой краской, а веселой голубой эмалью. Ну и в-четвертых, на двери квартиры номер семнадцать во втором этаже висела табличка из нержавеющей стали, которая сообщала черными буквами, что в ней проживает некто Ройстерман А. М.
Прошин нерешительно потоптался перед этой дверью. Ох, польстил ему Корзунов, когда говорил, что он, Прошин, рубаха-парень и смельчак, ох, польстил! Искуситель хренов! Вот его бы самого сюда, под дверь с табличкой, пусть бы хоть кнопку звонка надавил, а то у Прошина руки не поднимаются. Нет, он смельчак, смельчак! Вон, Корзунов признался же, что боится. А Прошин пришел. Стоит под дверью, мнется. И за одно это его уже можно назвать героем. Или дураком. Как кому больше нравится.
Прошин насмелился наконец, нажал кнопку. В глубине квартиры мелодично прозвенел колокольчик. Писатель спрятал руки за спину, потом испугался, что это может выглядеть слишком вызывающе, заложил руки в карманы пальто, снова испугался, скрестил на груди, потом опустил. И тут щелкнул замок, и дверь открылась. В щели показался равнодушный старушечий глаз, горбатый нос, верхняя губа, покрытая жесткой щетиной, и подбородок лопатой.
— Я… Эээ… к Ройстерману… А Эм, — сказал Прошин, глядя на старуху сверху вниз и ужасаясь ее малому росту — в ней было не более метра тридцати пяти.
— Вам назначено? — надменно осведомилась карлица.
— Эээ, да, — соврал Прошин и тотчас же струсил, с тоской подумав, что его тут же выведут на чистую воду.
Старуха сделала приглашающий жест рукой, причем писатель заметил, что рука невероятно худа и напоминает мощи. Прошин вошел, и за ним с тюремным лязгом захлопнулась дверь. Он оглянулся. Старуха исчезла из передней, оставив его одного. Он снял пальто, повесил на антикварного вида деревянную стойку с вешалкой, пригладил волосы, рассматривая себя в огромном черном зеркале в тяжелой раме. В зеркале отражался робкий человек лет тридцати пяти, высокого роста, худой, с усами и пробивающейся бородкой.
— Ну-с, молодой человек, проходите, — неизвестно откуда раздался мужской голос, и писатель вздрогнул.
Он потоптался нерешительно и двинулся в раскрытую дверь. Комната, в которой он очутился, пройдя по коридору, скорее всего, служила кабинетом. Тяжелые книжные шкафы совершенно скрывали стены, за стеклянными дверцами угадывались книги в кожаных переплетах с золотым тиснением; посередине кабинета стоял внушительных размеров письменный стол, освещаемый массивной настольной лампой с зеленым абажуром. Рядом возвышалось кожаное кресло с высокой спинкой. За столом сидел хозяин кабинета, необычайно похожий на давешнюю старуху, и насмешливо разглядывал посетителя. Несколько минут стояла тишина.
— Зачем же вы, сударь, обманули мою сестру? — спросил хозяин, щуря глаза под мохнатыми бровями. — Вам ведь вовсе не назначено?
— Я… Эээ… извините, — Прошин совсем смутился, не зная куда деться от стыда, и попятился было назад.
— Сядьте-ка, — повелительно сказал хозяин, и Прошин послушно упал в кресло, сложив ладони на коленях и не смея коснуться спинки. — Соблаговолите кратко изложить цель своего визита.
Писатель начал что-то мямлить, мычать, пытаясь иносказательно передать свою мысль, опасаясь высказать ее прямо. Впоследствии он никак не мог вспомнить, что именно говорил, потому что под взглядом Ройстермана совершенно потерялся. Очнулся он только тогда, когда хозяин рассмеялся трескучим смехом.
— Что? Как? Купить таланту? Ну, вы, сударь, рассмешили старика!
Отсмеявшись, Ройстерман сурово посмотрел на писателя и молвил зловещим голосом:
— Это вам Корзунов наговорил глупостей?
— А вы знаете Корзунова?
— Я и вас теперь знаю, — непонятно ответил старик. — Врун, болтун и хохотун. Кажется, так у Высоцкого? — и неожиданно сказал голосом Корзунова: — Не маши руками, не пугало, чай. У меня и адрес имеется. Сходи. Попытка не пытка.
«Елки-палки, — смятенно подумал про себя писатель и добавил крепкое словцо. — Он еще и голосам подражать может».
— Могу, — согласился старик, и Прошин совсем съежился. В голове у него сделалась каша, и эту кашу кто-то интенсивно размешивал, не давая сосредоточиться. — Так, стало быть, насколько я понял из вашего путаного объяснения, вы пришли купить у меня таланту?
Прошин униженно кивнул.
— Что делается, — вздохнул старик и встал, подойдя к писателю вплотную. Прошин увидел, что он в длинном, до пят, халате, и что их лица находятся на одном уровне. — Что делается! Не вы ли говорили Корзунову, что талант не купишь?
— Откуда вы знаете? — слабея, прошептал Прошин.
— И правильно говорили! Какого черта? Ах да! Я понимаю. Надежда на чудо. Человеку свойственно надеяться. Даже тогда, когда надеяться уже совершенно не на что. Вы полагаете, что я могу творить чудеса?
— Полагаю — да! — неожиданно для себя выпалил Прошин.
— Хм! — старик смерил его глазами, постоял, покачиваясь, потом резко вернулся на свое место за столом. — И вы готовы платить?
— Ну… в разумных пределах.
— Сто тысяч! — объявил старик и вперил в писателя тяжелый взгляд.
— Долларов? — ахнул Прошин.
— Молодой человек! — старик надменно задрал нос. — Я знаю не только Корзунова, но и вас. Я уже имел случай сказать вам об этом. Сто тысяч долларов вам не одолеть. Рублей.
— А… Простите… Гарантия? Гарантию вы даете?
— Молодой человек! — старик укоризненно покачал головой. — Вы не в магазине, и покупаете не холодильник какой-нибудь. Я гарантий не даю. Более того, вы можете надеяться только на чудо! Поэтому подумайте, прежде чем платить. Крепко подумайте!
— Спасибо! — Прошин вскочил. — Спасибо! У меня столько сейчас нет, но я соберу, я соберу! Непременно! Обязательно! — выкрикивая, он кланялся и двигался в сторону передней.
— Я провожу вас, — сказала невесть откуда взявшаяся старуха, и у писателя мелькнула шальная мысль о том, что это сам старик, который надел парик с длинными седыми волосами, забранными в жидкую косицу, и сменил халат.
Он выпал из квартиры совершенно оглушенный, в невменяемом состоянии, вылетел из подъезда, страшно поскользнулся на льду, чудом не упал, безумными глазами обвел двор и побежал к выходу.
— Откуда ты его знаешь? — в сотый раз вопрошал Прошин, нависая над Корзуновым, который молитвенно складывал ладони и кроил мину воплощенной невинности.
— Поверь, старик, не знаю я его, — бубнил он, глядя на Прошина со страхом. — Чем хочешь поклянусь. Мамой поклянусь, женой, дочерьми…
— Не надо! — Прошин бегал по корзуновской столовой, всплескивая руками. — Не надо клясться! Но он сказал, что тебя знает!
— Послушай, старик, ну мало ли кого он там знает! — Корзунов быстро схватил бутылку водки, плеснул себе в рюмку и залпом выпил, Прошин даже ахнуть не успел. — Я про него от Кабанова услыхал. Тот по пьяни мне слезно признавался, что собирается к этому Ройстерману сходить. Вот ей-богу! — Корзунов накладывал на себя размашистое крестное знамение. — А по трезвяни смотрел на меня коровьими глазами и открещивался обеими руками!
— А! — Прошин безнадежно махнул рукой, сел на стул, ссутулился.
— Сколько он запросил? — раскрыв рот, хрипло выдавил из себя Корзунов.
— Сто тысяч рублей.
— Всего-то? — Корзунов хохотнул, покачал головой.
— Всего-то? — Прошин вскочил, снова забегал. — У меня и половины нет!
— Я тебе займу. Нет, не все, но двадцатку займу. Насобираешь с миру по нитке.
Прошин сел, уставился на приятеля.
— Ты рехнулся? С чего ты решил, что я буду платить? Это ж надувательство одно!
— Не рехнулся я! — Корзунов приблизил лицо, зашептал, оглядываясь на кухонную дверь. — Надувательство, как же! Кузьмин вон купил таланту себе. Знаешь ведь, как он живет…
— Вздор! — закричал Прошин, Корзунов зашикал на него, тот прикрыл рот рукой. — Вздор, говорю. У Кузьмина писательского таланту ни на грош. Графоман, да и только.
— Ты, Витя, дурак или кто? — спросил Корзунов, глядя с непритворным ужасом. — Я ж тебе объяснял, что писать так, как Кузьмин, тоже талант нужен. Или не объяснял? Тебя вот издают такими тиражами? Про тебя по телевизору трещат день и ночь? Ты премии получаешь? Сколько книжек ты издал? Три? Четыре? И что? Тебя хоть раз остановила на улице девчонка с горящими глазами, чтобы выпросить автограф?
— Было…
— Врешь! — убежденно сказал Корзунов. — На тусовках было, не спорю. Но там у всех автографы просят, даже сами фэны друг другу в книжечки пишут. На долгую добрую память. А? Ну согласись, согласись!
Послышался стук, и робкий голос жены Корзунова поинтересовался, не нужно ли чего-нибудь мужчинам. Хозяин высунул голову за дверь, пробормотал:
— Душа моя, у нас очень важный разговор, нам не надо мешать.
— Ну так что? — грозно спросил он у Прошина, нависая над ним.
Прошин пожал плечами, поежился.
— Враки все это, — произнес неуверенно.
— Ну конечно! Ну конечно! — Корзунов хлопнул себя по толстым ляжкам, принялся ходить из угла в угол. — Враки, а что ж еще! А ты попробуй! Попробуй, а потом скажешь, враки или нет. — Он остановился у стола, постоял минуту, потом резким движением разлил водку по рюмкам, поднял свою, осушил. Прошин неуверенно последовал примеру.
— Да я уж и так думаю, — проговорил Прошин, поглядывая на приятеля, — может, и правда заплатить?
— Заплати! — Корзунов навалился на Прошина, зашипел в ухо: — Заплати! Я тебе двадцатку дам, если окажется надувательство — можешь не отдавать. А?
— Ну?! — поразился Прошин.
— Вот и ну! Я сказал, значит, можешь не отдавать. А если правдой окажется — отдашь как миленький. Послушай, талант — это такая штука, которая ни алгебре, ни физике неподвластна. Чем черт не шутит? А?
— Вот хрень! — после долгой паузы с тоской выговорил Прошин. — У меня только тридцать, да твоя двадцатка — полсотни еще не хватает…
— Это мы мигом! — Корзунов схватил трубку радиотелефона, принялся тыкать в кнопочки дрожащим толстым пальцем. — Сейчас обзвоним всех, насобираем!
Прошин уверенным шагом шел к Ройстерману, перепрыгивал лужи и старательно обходил участки грязи, перемешанной башмаками прохожих. Во внутреннем кармане пиджака лежала толстая банковская пачка. Входя в подъезд, он тщательно вытер ноги о жесткий коврик у порога, поднялся по лестнице.
Дверь открыл сам старик.
— Так, — сказал он, разглядывая писателя, который старался не смутиться и не отвести взгляда. — Насколько я помню — господин Прошин собственной персоной?
— Я деньги принес, — буркнул писатель и сглотнул неожиданно сгустившийся комок.
— Ну, заходите! — весело сказал Ройстерман.
Они прошли в кабинет. Старик взгромоздился на стул, Прошин неуверенно присел в кресло. Помолчали. Прошин спохватился, достал пачку тысячных купюр, аккуратно положил на стол.
— Вот, — сказал он и кивнул в сторону денег. — Соблаговолите расписочку…
— Что? Расписку? — вскричал старик. — Ах, ну да, ну да.
Он достал лист бумаги, раскрыл старинный чернильный прибор, обмакнул перо с янтарной ручкой, очень четким почерком написал расписку, залихватски подписался, осушил чернила массивным пресс-папье и протянул лист Прошину. Тот прочитал, подтолкнул деньги пальцем. Старик взял пачку, небрежно бросил в ящик стола. Возникла неловкая пауза. Потом Прошин кашлянул, жалко улыбнулся:
— Эээ… А как же… товар?
— Товар? — старик вдруг захохотал. Потом резко оборвал смех. — Ах да… Извините, просто вы очень веселите меня. Я не могу смотреть на вас без смеха. Товар ваш такого рода, что его не взвесишь, не отмеришь и не нальешь. Но материальное воплощение вам будет, не беспокойтесь. Да вот и оно! — с этими словами он протянул Прошину еще один лист бумаги, мелко исписанный почти полностью. — Возьмите. Нет-нет, не читайте сейчас, все равно ничего не поймете! Потом, потом, когда придете домой. Да никому не показывайте! Ни жене, ни детям, ни Корзунову! Корзунову именно ни в коем случае! Иначе колдовство пропадет…
— Колдовство? — слабо выдохнул Прошин.
— Ну а вы как думали? Я ведь не Господь Бог. Я скорее… Но не будем о грустном. — Старик осклабился, показав большие желтые зубы. — Спрячьте лист и поспешите домой. И никому! Помните об этом!
Прошин не вышел, выплыл из кабинета. Каким-то непонятным образом он оказался на улице, огляделся и поплыл к подворотне. Он не чувствовал собственного веса. Он летел, летел!
Прибежал домой, проскочил мимо удивленной жены в кабинет, заперся на замок, постоял в раздумье — замок показался ему не совсем надежным. Выбежал в прихожую, схватил швабру, метнулся назад. Заложил шваброй ручки двери, замкнулся. С той стороны неуверенно поскреблись, и голос жены поинтересовался, что такое он делает.
— Не мешай мне! — прорычал Прошин, с разбегу бросился в кресло.
Достал листок, полученный от Ройстермана, вгляделся в него. Ему ничего не удалось понять. Какие-то буквы, кое-где мелькают слова, но когда к ним возвращаешься взглядом, их уже нет. «Глупость», «талант», «деньги» — эти слова встречаются часто, но исчезают, исчезают, и нет никакой возможности их поймать.
— Витя, — послышался слабый голос жены. — Тебя к телефону. Корзунов.
— К черту Корзунова! — проревел в бешенстве Прошин. — Я ему потом перезвоню! И не мешай мне, я же просил!
Он с досадой отшвырнул листок, забегал по кабинету. Через некоторое время до него дошло, что он не переобулся и топает по ковру в грязных башмаках. Никогда ничего подобного он себе не позволял. Он снял ботинки, подвигал пальцами ног в старых черных носках. Идти за тапочками не хотелось. Снял плащ, пиджак, подумал немного и швырнул в угол, не узнавая себя. Упал в кресло, придвинул к себе клавиатуру компьютера и начал с остервенением стучать по клавишам.
— Витя, ну ты даешь! — глядя на Прошина круглыми глазами, сказал Корзунов. — Три дня сидишь взаперти, на звонки не отвечаешь. Жену бы хоть пожалел! Она места себе не находит. А ты что? Не жрал, похудел, глаза впалые, нос острый, морда сиреневая. Что ты хоть делал-то?
— Работал я, Леша.
— И что? Наработал что-нибудь?
— Наработал, — Прошин сладко потянулся, кивнул на стол, где лежали отпечатанные листы. — Возьми, почитай.
Корзунов схватил листы с такой быстротой, что Прошин отшатнулся, впился в текст глазами, начал читать.
— Ммм, — произнес он через минуту. — Ты с ума сошел, да?
— В каком смысле?
— Тебя за такой текст редакторы порвут на части!
— Не порвут… — неуверенно произнес Прошин.
Корзунов не ответил. Закончив чтение, он нервно смял листы, не замечая, что делает, посмотрел мимо Прошина.
— Ну? — не выдержал тот.
— А? Что?
— Как тебе… рассказик?
— Рассказик? Это вот ты называешь рассказиком? Нет, погоди, я не знаю, что сказать. Погоди… Извини, я бумагу помял… Послушай, я пойду, ладно?
— Ну иди, — Прошин растерянно заморгал.
Корзунов двинулся к выходу, у двери остановился, повернулся и неожиданно выпалил:
— За тобой должок! Двадцать штучек. — И вышел.
— Вот тебе! — прошептал Прошин, удивленно глядя вслед приятелю. — И что это значит?
Он посидел немного, глядя в одну точку, потом встрепенулся, огляделся и заорал:
— Марина! Жрать хочу, подыхаю!
— Сейчас, сейчас! — отозвалась жена. — Все готово.
Прошин стоял и смотрел на дверь, ничего не понимая. Была табличка, ему ли этого не помнить! Была. Черными буквами: Ройстерман А. М. И где она теперь, спрашивается? Дверь та же, а от таблички и следа не осталось! Нет, точно — дверь та же. Вот эту царапину он тогда еще заметил.
Позвольте — табличка была прикручена шурупами. Ну-с, и где же следы от шурупов? И потом, она ведь не один день висела, должен был след остаться на краске!
Постояв немного, он нерешительно надавил на кнопку звонка. Дверь открыли через минуту. На пороге стояла молодая девица вульгарного вида в желтой футболке, из которой просились наружу огромные груди.
— Ну? — сказала она.
— Эээ… Ройстерман А Эм… — с тоской глядя на груди, вымолвил Прошин. — Здесь живет?
— Нет тут никакого Ройстермана! — заявила девица и хотела было захлопнуть дверь, но остановилась и продолжила: — И не было никогда!
— Как нет, — проговорил Прошин, когда дверь с грохотом закрылась. — А где же он?
Он протянул руку к звонку и тут же опустил. Нет так нет. Табличка пропала — может, и в самом деле нет?
А собственно, зачем он сюда пришел? Это Корзунов просил похлопотать за него. Вчера вечером позвонил и голосом провинциального трагика сообщил: «Эта сволочь требует сто тысяч баксов! Представляешь, Витька, — баксов. А где я столько наберу? Ты вот что, замолви за меня словечко, а? А я тебе должок прощу. А?»
Он еще что-то говорил, а Прошин слушал, думая с тоской, что придется идти, разговаривать с Ройстерманом, просить за Лешку. И вот он пришел, превозмогая себя, и нате вам! Таблички нет, Ройстермана нет, зато есть девчонка с огромным бюстом. Но Корзунову девчонка, конечно же, не нужна. И двадцать тысяч теперь придется все-таки отдавать. Эх!
Прошин вышел во двор, заметил скамеечку перед детской песочницей, сел. А ведь Корзунов так ничего и не сказал про тот рассказ, который Прошин давал ему читать. На все расспросы пыхтит, бешено вращает глазами и молчит. Что бы это значило? Талантливый рассказ? Так почему бы не сказать? Жаба давит? Наверное. Значит, и правда — талантливо. Вот чертовщина!
Он достал мобильный телефон, нехотя набрал номер.
— Алло! Леша? А никакого Ройстермана тут нет. А вот так — нет. Что я, дурак, что ли, адрес перепутать? Нет его, и весь сказ. Зато есть девка с большими сиськами. Приезжай, сам убедись. Тебе понравится.
Трубка заговорила злым голосом что-то нехорошее и нецензурное. Прошин поморщился и отключился.
Он стал ждать, разглядывая тополя с набухшими почками, окна старого дома, напоминающие фасеточные глаза насекомого, рыжую пожарную лестницу, на которой по очереди качались как на турнике двое мальчишек, гуляющую с коляской старушку и проржавевший «запорожец» на деревянных колодках вместо колес.
Во двор, разбрызгивая лужи, влетела желтая «Волга» с шахматной доской наверху. Из нее выбрался грузный Корзунов, постоял перед Прошиным, посмотрел с неудовольствием и шагнул в сторону подъезда. Прошин двинулся было следом, но Корзунов остановил его жестом. Прошин пожал плечами, сел на скамью, сложил руки между колен. Такси стояло с включенным мотором, водитель курил папиросу, сплевывая в лужу через открытое окно. Корзунова не было минуты три. Наконец он вышел, не глядя на приятеля, сел рядом, помолчал.
— На месте он, — проговорил с неудовольствием. — Сволочь! Губы поджал, нос задрал, гундит что-то надменное. Засранец! А ты тоже хорош! Какого черта — нет его, нет его? Тут он, чтоб ему ни дна, ни покрышки!
— А сестрица его тоже там? — зачем-то спросил Прошин.
— А! — Корзунов махнул рукой.
Таксист посигналил нетерпеливо. Корзунов посмотрел исподлобья, однако поднялся, сделал знак Прошину следовать за ним. Ехали почти всю дорогу молча. Только когда подъезжали к дому Корзунова, тот неожиданно сказал:
— Сто тысяч! Как думаешь — стоит овчинка выделки?
— В смысле?
— В смысле, смогу ли я своим талантом окупить затраты? И как быстро?
— Это вопрос… — Прошин смутился.
— Вот то-то и оно. Рассчитаешься с таксистом. И не перечь! Это из-за тебя я вынужден был лететь сломя голову.
Прошин снова работал. Заперся в кабинете, никого не впускал, на все вопросы из-за двери бешено рычал что-то невразумительное. Оказалось, что в сутках всего двадцать четыре часа. Мало, мало!
Периодически он падал прямо на клавиатуру, засыпая, и просыпался в бешенстве от того, что заснул и не может вспомнить те мысли, которые приходили до сна. Он с ужасом видел, что не может передать на бумагу то, что теснилось у него в голове, толкаясь и крича от нетерпения. По несколько раз переписывал целые куски, выбирал лучшие варианты. Он не понимал, представляет ли его творение хоть какую-то литературную ценность, или это бред взбесившегося графомана. Жене читать не давал, потому что не готово. Перечитывал сам, но никак не мог сосредоточиться на главном, потому что цеплялся к мелочам, правил и вычеркивал, вычеркивал и правил.
Наконец очередной рассказ был готов. Он получился большим, но на повесть никак не тянул, хотя бы потому, что в нем было всего три действующих лица. Мелькал там еще четвертый персонаж, но эпизодический, второстепенный и выписанный схематически, хотя Прошин и постарался придать ему черты живого человека.
Он ощутил жуткую, всеобъемлющую пустоту в груди. Нервно ломал пальцы, ходил из угла в угол, поглядывая на отпечатанные листы. Он не понимал, отчего ему сделалось так плохо. Рассказ написан. Можно дать его почитать кому-нибудь. Марине, например, или Корзунову. Нет, сперва Марине, он всегда давал читать в первую очередь жене. Отчего же так неуютно в душе? Оттого, что работа закончена?
— Марина! — крикнул он.
— Я здесь, — донесся слабый голос из-за двери.
— Можешь войти.
Он отпер дверь, пропустил жену, которая вошла, бросив на него испуганный взгляд.
— Прочитай.
— Витя, но как же…
— Читай! — страшным голосом сказал Прошин, и жена вздрогнула, протянула руку к листкам. — Читай! — повторил он, а сам выбежал на кухню, внезапно ощутив нечеловеческий голод.
Он ел и ел, и никак не мог остановиться. Глотал холодные котлеты в белом застывшем жире, вареный картофель; кусал сало, не отрезая, рвал зубами твердый сыр, прихлебывая холодный чай. Жевал, давился. Внезапно почувствовал боль в желудке, остановился с полным ртом. Сколько он не ел? Три дня? Неделю? Нужно быть осторожнее, как бы сдуру не загнуться.
Он медленно встал из-за стола, пошел в кабинет, на ходу дожевывая кусок. Марина сидела за столом, уронив голову на руки, и плакала.
— Что ты? — потрясенно прошептал он и неожиданно для себя подумал, что у него очень красивая и стройная жена, которой он в последнее время уделяет так мало внимания. — Что ты?
— Я не знаю, — сквозь слезы отозвалась она. — Не знаю. Не спрашивай!
Она вдруг разрыдалась в голос и выбежала из кабинета, оставив потрясенного Прошина стоять с забытым куском во рту. Он не нашел в себе силы выйти следом, успокоить ее. Постоял немного, сел, поворошил листы с рассказом, попытался сфокусировать зрение на них, но буквы плыли, смазывались, смысл слов ускользал. Неожиданно это взбесило его, он смял листы в большой тугой ком, швырнул в угол и яростно и в то же время беспомощно заорал.
Потом он кое-как оделся и выбежал из дому. Бродил по улицам, смотрел невидящими глазами на темнеющее небо, огни витрин, проносящиеся по дороге автомобили. Он шел куда-то и не мог сказать — куда. Его толкали, дважды обругали, но он ничего не замечал. Его обходили, потому что он шел прямо, смотря куда-то сквозь прохожих. Но неожиданно возникло препятствие в виде какого-то большого человека, который не стал его обходить, а преградил дорогу. Прошин постоял немного, слегка пожал плечами и попытался обогнуть препятствие, но сделать это ему почему-то не удалось. Человек неожиданно обхватил его руками, сильными и жесткими, как пожарные шланги под давлением.
— Что такое? — Прошин предпринял слабую попытку вырваться и тут же прекратил сопротивление.
— Не что, а кто, — сказал человек, и Прошин понял, что это Корзунов. — Далеко ли собрался?
— Куда глаза глядят, — тихо ответил Прошин.
— Ага! — удовлетворенно произнес Корзунов и отпустил его. — И куда ж они у тебя глядят?
— Я не знаю! — плачущим голосом проговорил Прошин.
— Вот то-то и оно! — подхватил Корзунов. — Не знаешь, так зачем идешь? Мне Марина позвонила, просила тебя найти и вернуть.
— Марина? — Прошин пожал плечами, посмотрел равнодушно.
— Но-но! — строго сказал Корзунов. — Ты тут спектакли из дурдома не закатывай! Здесь тебе не театр, а ты не актер. Ну-ка, посмотри мне в глаза! Так. Смотри, смотри!
Прошин посмотрел. Что-то такое было в глазах приятеля, что-то неуловимое и тревожное. Прошин вздрогнул, огляделся, поежился.
— Ну? — Корзунов смотрел испытующе. — Очухался? Вот и славно. Знаешь что? А пойдем-ка в кабак? Тебе напиться нужно.
— Ты думаешь?
— Уверен! — Корзунов достал трубку, набрал номер. — Марина? Да, я. Он со мной. В невменяемом состоянии. Буду приводить в чувство. Что? Нет, дома не получится. Мы с ним зарулим в одно местечко, здесь недалеко. Потом доставлю его живым и здоровым. Утром только будет больной. Ну, тогда уж и ты за него возьмешься. Нет-нет, только так. Да. Пока. — Он обернулся к Прошину, улыбнулся. — Добро получено. Пошли. И не вздумай упираться!
Он потащил Прошина в какой-то ресторанчик. Прошин не сопротивлялся, его охватила апатия. Они сели за столик, Корзунов по-барски щелкнул пальцами, и тут же к ним подлетел услужливый официант. Прошин не слышал, что заказывает приятель, он сидел, смотрел в одну точку и очнулся только тогда, когда Корзунов заставил его поднять рюмку с водкой. Они выпили, Прошин принялся вяло ковырять вилкой в тарелке.
— Ты закусывай, закусывай, — посоветовал Корзунов. — А то тащи тебя потом на руках.
— Слушай, Леша, — произнес Прошин похоронным голосом. — Я устал. На кой черт он мне сдался, этот талант? Что я такого написал? Он мне всю душу вывернул. Я теперь чувствую себя как аэростат без воздуха…
— Брось, старик! — бодро сказал Корзунов, наливая по второй. — Я тебе не говорил, а теперь скажу. Твой первый рассказ… ну, после того как… В общем — шедевр. Я чуть не удавился от зависти. Честное слово! И другой тоже. Я не читал, мне Марина сказала по телефону. Ты ведь давал ей? Ну вот, ну вот.
— Брось, Леша, — Прошин вяло махнул рукой. — Шедевр не шедевр. Никто этого не напечатает. Вся штука в том, что это мало кто понимает. Я имею в виду то, что рассказ талантлив. Редакторы-то уж точно не поймут. Только после смерти автора. А оно мне надо — после смерти?
— Как не поймут?! — взревел Корзунов. — Они что — дилетанты? Они квалифицированные! Они знают свое дело! Ну ладно, один не поймет, второй не поймет, пятый… Но десятый поймет! И вот только не надо мне говорить, что у нас читающая публика — дура. Не верю! Вся дура у нас — в нечитающей публике, в той, которая пялится в телевизор и дуреет от рекламы пива!
Он замолчал, налил по третьей.
— А забери у меня этот талант, — неожиданно сказал Прошин.
Корзунов поперхнулся водкой, выпучил глаза и посинел. Прошин испугался, принялся колотить его по массивной спине.
— Ты что, сволочь? — прохрипел Корзунов, кашляя и роняя слезы. — Смерти моей захотел, такое под руку говоришь? — Он отдышался, схватил бутылку минеральной воды и высосал ее до капли. — Ты, брат, говори, да не заговаривайся! Отвечай за свои слова. А то за такие шутки…
— Я не шучу.
Корзунов замолчал, с испугом уставился на приятеля.
— Я не шучу, Леша, — повторил Прошин, глядя пустыми глазами куда-то мимо Корзунова. — У меня такое состояние, с каким в петлю лезут. Помнишь Есенина, Маяковского? Сейчас говорят, что их Сталин убил, руками ГПУ. Брехня, Леша! Их талант убил. Он их иссушил и съел, как паук муху. И меня съест! Не сегодня, так завтра. Или послезавтра. А я не хочу! Лешка, забери у меня этот чертов талант!
— Погоди, старик, — испуганно моргая, сказал Корзунов. — Давай-ка еще выпьем. Ты просто устал. Так работать нельзя. Нужно отдыхать, расслабляться. А хочешь, к девкам пойдем? Ну что ты головой машешь? Пойдем! Отвлечешься от дурных мыслей…
Прошин пьяно мотнул головой, посмотрел на Корзунова в упор.
— Забери, а? Ведь ты ж хотел.
— Хотел. И сейчас хочу. Но почему твой? Пусть он мне моего даст. Уж меня-то не слопаешь, как муху, уж я-то его вот где… — он показал огромный кулачище.
— Забери, — из последних сил умолял Прошин.
Корзунов долго смотрел другу в глаза. Отвел взгляд, нервно помял руки.
— Поехали! — сказал строго, поднимаясь.
— Куда?
— Как куда? К Ройстерману этому. Ну, поехали!
— Его же нет…
— Откопаем! Под землю залезем, но найдем. Да на месте он, я ж проверял.
Он бросил на стол тысячную бумажку, схватил Прошина в охапку и потащил на улицу. В такси Прошина развезло, он привалился к теплому боку приятеля и заснул. Но путь был недалекий и скоро Корзунов растолкал его и поволок по какой-то лестнице, остановился перед знакомой дверью, на которой висела та самая табличка. Прошин улыбнулся ей, как старой знакомой.
Дверь открыл сам старик, посмотрел на приятелей, правый уголок губ у него слегка дрогнул, он посторонился, пропуская их в квартиру. Они прошли, не раздеваясь, Прошин упал в кресло и вознамерился заснуть, но Корзунов его тут же встряхнул, возвращая к действительности. Старик подтолкнул Корзунову антикварный стул на гнутых ножках, тот сел, держа Прошина за шиворот.
— Зря вы пришли сейчас, молодые люди, — сказал хозяин. — Спьяну такие дела не делаются…
— А скажите-ка нам, — Прошин пьяно хохотнул, — кто вы такой?
Корзунов снова встряхнул его и он замолчал.
— Приходите завтра, — сказал старик. — Хотя нет, завтра вы будете больны. Лучше послезавтра.
— А вы думаете, приходить к вам на трезвую голову не страшно? — спросил Корзунов незнакомым, каким-то тонким и дребезжащим голосом. — Уж поверьте, мы все взвесили и за себя отвечаем.
— А деньги принесли? — старик ощерился, показав никотиновые зубы.
— У меня нет таких денег, — сказал Корзунов, набычившись. — И вы это прекрасно знаете. Речь идет об обмене. Забираете у него и даете мне. Какие деньги? На хрена вам деньги? Сделайте!
— А он, — старик кивнул на заснувшего Прошина, — согласен, стало быть?
— Да он сам же и предложил! — Корзунов выпустил ворот приятеля, тот осел глубоко в кресле, и на лице его появилось довольное выражение.
— Знаю. — Хозяин встал из-за стола, подошел к Прошину. Тот зачмокал, что-то пробормотал и хохотнул. — Ну что ж, быть посему! А сейчас — забирайте своего приятеля и проваливайте!
Корзунов с готовностью перекинул руку Прошина через плечо, подхватил его и понес к выходу. Прошин был гораздо ниже ростом, и ноги его болтались, как у повешенного.
Прошин с тоской сидел в кабинете и поглядывал на трубку радиотелефона. Только что он позвонил Корзунову, но его самого не услышал. Трубку взяла Лена, жена Корзунова. Она говорила тихо, прикрывая микрофон ладонью:
— Работает он, Витя. Что? Нет, не заперся. У него в кабинете и замка-то нет. Зачем бы ему запираться? Работает. Я уж Бога молю, чтоб не помешало что, не спугнуло. Мы все на цыпочках ходим. За последние два года это первый случай, когда он так работает. Так что и не проси, не позову. У тебя срочное дело? Нет? Ну вот. Я передам, он перезвонит.
Хм, работает. Он еще пожалеет о том, что произошло.
Прошин подтянул к себе клавиатуру. Экран компьютера засветился. Оказывается, за время обладания талантом он написал пять больших рассказов. Они лежали в папке под названием «Ройстерман». Прошин поежился, переименовал папку в «Прошин» и затолкал ее подальше, чтоб не мозолила глаз. «Потом почитаю», — решил он.
На душе было пусто, но покойно. «И слава богу!» — подумал Прошин.
Корзунов позвонил вечером, в одиннадцать часов.
— Привет, старик! — начал он бодрым голосом. — А я тут так плодотворно поработал! Сейчас отдыхаю. Ммм, старик, это что-то! — продолжал он, понизив голос. — Это просто радость какая-то! Я как на крыльях!
— Я сначала тоже был как на крыльях…
— Вздор! — заявил Корзунов. — У меня не тот случай. Я, в отличие от тебя, не стану пахать как проклятый. Понемногу, понемногу. Я не такой дурак, как ты, чтобы сгореть в неделю. Мне это дело нравится, зачем же себя испепелять? Вот так-то, старичок, вот так-то.
Он еще что-то говорил, но Прошин не стал слушать. Он отключился, подошел к окну. Снаружи шел дождь. Мокрые зонтики уныло двигались в разные стороны, будто самостоятельно. Проезжали машины, брызгая водой. На душе было покойно, но пусто. Страшно пусто. Он потерял что-то важное, значительное, причем отдал это добровольно.
— Ну и пусть, — сказал он, с силой сжав кулаки. — Жили же раньше — и ничего. Проживем и теперь.
Улан-Удэ, Россия
Михаил Меро
Копирайтер
По моему мнению, в последний день лета, да еще когда плюс тридцать в тени, любое общение с начальством противопоказано. Но босс ясно дал понять, что хочет побеседовать со мною именно сегодня. И мне пришлось оторвать задницу от любимого кресла, пересечь по диагонали задыхающуюся Москву и к 15.00 прибыть в офис PR-агентства, где обычно я появляюсь лишь затем, чтобы забрать очередной гонорар.
Босс старше меня на пять лет, но вместо моего пивного пуза, выпирающего из-под застиранной тенниски, под его шелковой сорочкой просвечивает рельефный пресс, на запястье — часы за штуку баксов, а у подъезда его дожидается новенький «Пежо-406».
— Привет, Михаил, — Илья встал из-за стола и пожал мне руку. — Присаживайся.
Когда босс приглашает меня побеседовать, это может означать одно из двух: или назревает срочная и ответственная халтурка (баксов так на 200–300), или качество моих материалов в последнее время резко ухудшилось, и мне будут вправлять мозги. Но в этот раз у босса было для меня припасено нечто пооригинальнее.
— У нас вырисовывается очень интересный долгосрочный проект, и я хочу, чтобы ты в нем участвовал, — произнес он. — Пока не вдаваясь в подробности, скажу, что это уникальный пищевой продукт. Наша задача сейчас — собрать команду специально под этот проект и детально разработать стратегию PR-кампании на ближайшие полгода. Да, заказчик обещает очень неплохие деньги…
Когда он уточнил, о каких суммах идет речь, меня уже можно было заворачивать в подарочную упаковку. Я заранее был готов взяться за эту работу, даже если предстояло писать о пищевой ценности собачьих фекалий.
Так происходит всякий раз, когда я собираюсь послать к чертям эту непыльную, но надоевшую до тошноты работенку и уехать на полгода в Индию или Таиланд — у босса наклевывается новый проект, сулящий баснословные доходы. Нет, он никогда не обманывает. Доходы поначалу действительно кажутся баснословными, но скоро эта басенка надоедает и возвращается желание свалить из столицы далеко и надолго.
Да, так продолжается уже четвертый год, и я ни разу не нашел в себе сил отказаться от регулярных гонораров ради иллюзорной свободы. О чем только я не писал за это время — о шампунях с биоактивными добавками и омолаживающих кремах, о силиконовых и коллагеновых имплантантах, о липосакции и маммопластике, о кровельных и отделочных материалах… Проходя мимо прилавков с газетами и журналами, я все реже вижу издания, в которых хотя бы раз не вышла моя статья — естественно, подписанная редактором.
— А кто заказчик? — спросил я.
— Компания Genetic Research. Но мы будем продвигать не компанию и не торговую марку, а целый класс продуктов питания, созданных современной биоинженерией. Назовем их клонированными белковыми продуктами, хотя слово «клонированный» здесь не совсем уместно. Спец из Genetic Research очень долго объяснял мне, в чем разница между клонированием и выращиванием тканей из стволовых клеток… Ну, это уже детали.
— И что это за белковый продукт? Мясо мамонта?
— Мясо мамонта — звучит сильно, но на вкус оно, поверь мне, просто ужасно. Другие варианты?
— Неужто динозавра?
— Эк тебя к Спилбергу занесло… Попроще, поближе к современности!
Дронт? Морская корова? Вариантов у меня больше не было, разве что…
Я уставился на босса с глупой недоверчивой улыбкой. Предположение было слишком диким, чтобы его можно было озвучить. Чересчур диким, если бы не реакция босса на мои мучения: Илья улыбался все шире и лучезарнее. Он словно авансом прощал мне любую произнесенную чушь.
— Но это не… — Я замялся. — Ты это серьезно?!
Босс был в восторге от моей реакции.
— Вот на чем базируется первый этап кампании! — Илья щелкнул пальцами. — Шок! Это первая естественная реакция любого человека — и мы направим ее в нужное нам русло. На этом этапе крайне важно расшатать самые устойчивые стереотипы. Нужно постоянно подчеркивать, что для производства клон-мяса не разделывают клонированных младенцев и уж тем более не крадут маленьких девственниц из стран третьего мира. Продукт производится из культуры клеток, выращиваемой в стерильных условиях, но это не аморфная масса, а полноценная волокнистая мышечная ткань. К тому же это идеально сбалансированный, неаллергенный продукт питания, содержащий полный набор незаменимых аминокислот и микроэлементов…
— Представляю себе объем работ… — сказал я.
— Вообще-то формирование позитивного общественного мнения идет уже полгода по всему миру. Ты наверняка замечал, что по ТВ стало больше сюжетов об обычаях папуасов или индейцев Амазонии, а недавно резко усилился ажиотаж вокруг темы клонирования человека. Улавливаешь, куда ветер дует? Мы с первыми публикациями как раз успеем вскочить на гребень волны. Наша задача — развернуть общественное мнение на 180 градусов и подготовить почву для открытой рекламной кампании. То, что сейчас однозначно табу, через пол года станет экстримом, вроде поедания сырых говяжьих мозгов или червей, а через год-другой будет просто очень дорогим удовольствием — как черные трюфеля или белужья икра. Потом себестоимость производства неизбежно упадет. И через пять-семь лет это будут есть все. Вырезку клон-мяса можно будет купить в любом супермаркете, как сейчас — лягушачьи лапки, акульи плавники или филе змеи, а реклама сосисок из клон-мяса будет крутиться по ТВ наравне с роликами о женских прокладках и жвачке. Но пока наша целевая группа — люди с большими деньгами.
Я поинтересовался, насколько это законно.
— А что тебя смущает? Насколько я знаю, Уголовный кодекс не предусматривает наказания за каннибализм. Более того, формально поедание клон-мяса не является каннибализмом, потому что культура клеток — это не человек. И с юридической точки зрения технология получения клон-мяса совершенно чиста: клетки получены от добровольных доноров, пребывающих в добром здравии…
— Но без скандала не обойдется, — заметил я.
— Скандал — это признак бездарной PR-кампании. Помнишь, мы писали о регенерирующих кремах с экстрактами из человеческой плаценты или абортивного материала? Там используется настоящая человеческая плоть! Но никто не возмущается, а продажи этих чудо-кремов растут.
Мы припомнили еще пару примеров из совместной успешной работы.
— Когда пройдет первый шок, заработает основная маркетинговая фишка: каждая порция клон-мяса имеет имя. Естественно, имя донора. А доноры подобраны самые знаменитые: Владимир Путин, Бритни Спирс или Фидель Кастро — в ассортименте сотни самых известных имен. Маркетологи из Genetic Research предлагают слоган «Piece of Energy — piece of Person». Что-то вроде «Кусок энергии — кусок личности». В русском варианте это должно звучать столь же ярко и неоднозначно: «Вкус будущего» или «Вкус известности»…
— Да, идея с именами отличная.
— Это термоядерная идея! Тут есть и религиозный, и мистический, и сексуальный компоненты. Помнишь, почему аборигены съели Кука? Они верили, что, поедая человека, получаешь его силу и таланты. И эта вера спит в каждом из нас… пока спит. Но скоро можно будет услышать: «Скушай, сынок, кусочек Билла Гейтса — станешь таким же умным».
— Хорошо, но где тут сексуальный компонент?
— А ты представь, что такое для подростка — положить в рот кусочек Анны Курниковой… Это же все равно, что обладать ею!
Мы обсудили содержание вводного цикла статей для молодежных журналов вроде «Ом» или «Молоток». На следующей неделе мне предстояло отобрать из внештатников двух-трех самых башковитых авторов и наметить для них фронт работ.
— Потом надо будет заняться специализированными изданиями, — произнес Илья. — Стиль, здоровье, ночная жизнь и, главное, — рестораны…
— По-моему, не стоит так распылять силы.
— Видишь ли, для заказчика эта часть проекта особенно важна. По всему свету полно подпольных клон-ресторанов с оккультным душком. В пику им будет открыта целая сеть легальных ресторанов, и «Клон-стейк» на Ордынке — первый их них.
Пока клон-мяса нет в меню, но если знать, что спрашивать… Кстати, наши сотрудники, занятые этим проектом, смогут там бесплатно ужинать каждый месяц. Лично я с женой собираюсь туда в эту субботу. А ты можешь сходить завтра, попробовать, так сказать, проект на вкус, — и он вручил мне проспектик ресторана и два квиточка-приглашения.
Мы еще полчаса обсуждали разные мелочи, но я больше не мог сосредоточиться — так веяло холодом от этих квиточков под ладонью. Отгоняя крамольные мысли вернуть приглашения и забыть сюда дорогу, я мило распрощался с боссом и лишь мельком заглянул в комнату отдыха, хотя загорелые после отпусков сотрудницы в коротеньких юбочках и обтягивающих маечках наперебой зазывали меня попить кофейку. При виде их голых рук, животиков и коленок мне вдруг показалось, будто я уже в том самом ресторане, где подают человечину. И сейчас мне предложат выбрать, из чьей ляжки приготовить отбивную.
Весь вечер я не находил себе места. Слоняясь по бульварам, периодически доставал из кармана мобильник, выбирал в меню номер моего ласкового Котенка, но не решался набрать его. Где-то в мозгах колебались крохотные весы — идти или не идти. Конечно, можно написать о клон-мясе сотню статей, так ни разу его не попробовав. Ведь не мазался же я каждым кремом, о котором писал, и не вставлял себе силиконовые титьки… Но это дурацкий, никому не нужный компромисс с совестью. Как сказал босс, через пять-семь лет клон-мясо будут есть все. Поэтому нет смысла строить из себя праведника в борделе.
Большой палец дрогнул, и мобильник набрал номер Котенка. Когда я услышал ее веселое «алло!», в голове все окончательно встало на свои места.
— Салют, Котенок! У нас есть шикарная возможность сходить завтра на халяву в новый ресторан. Ну да, что-то вроде подарка от моей конторы. Живая музыка, лучшие французские вина и… экстремальное меню. Не скажу, все равно не поверишь. Нет, шипящие тараканы — это уже не экстремально…
Котенок так и не выпытала у меня этой страшной тайны. Но могу поспорить, завтра она ни секунды не будет колебаться, прежде чем отправить в рот кусочек какой-нибудь знаменитости. О да, она всегда подает мне пример изумительно простого отношения к жизни. Возвращаясь домой, я решил, что завтра закажу себе бифштекс из Стивена Кинга.
Москва, Россия
Владимир Данихнов
Свидание с детством
Часы показывали 01:23. Ноль-один-два-три. Будто слова из детской считалочки. Детство… Когда оно было? Ярик переступил с ноги на ногу, сладко зевнул, перевел взгляд с огромных электронных часов на ночное небо.
Небо осталось тем же самым, что и десять, сто, тысячу лет назад. Есть вещи, которые меняются медленно — есть вещи, которые меняются быстро.
Люди, например.
Ярик посмотрел на руку: опять ногти все изгрызены. Первое свидание, нервы, тщательный подбор костюма. И как результат: об этой мелкой детали совсем позабыл.
Хоть ландыши догадался захватить.
Ноль-один-два-три…
Корявые грязные ногти мгновенно вытянулись, скрывая рубчики, оставленные зубами; грязь превратилась в легкий незаметный налет; затянулась трещинка на мизинце. Через несколько секунд рукам Ярика мог позавидовать лучший стилист планеты.
Если бы он сумел их увидеть, конечно.
Ярик залюбовался ногтями. Подумал, может, стоит разрисовать их каким-нибудь узором, но быстро отказался от этой мысли. Вдруг Лика сочтет его пижоном?
Ни за что на свете!
Легкий цокот каблуков по мостовой.
Ярик замер в ожидании, в предвкушении встречи.
Серая тьма, разбавленная светом редких фонарей, выпустила из своих объятий прекрасную черноволосую незнакомку в облегающем красном платье. Сердце Ярика замерло, а потом забилось как бешеное.
Лика! Она так прекрасна…
Девушка вышла в круг света, и его сердце оборвалось. Ну что же это такое?
Эту девушку Ярик уже видел.
— Лика… — пробормотал он, даже не пытаясь скрыть разочарование в голосе.
Девушка подошла ближе, поправляя миниатюрную черную сумочку, свисающую с плеча. Остановилась шагах в десяти, задумчиво посмотрела на Ярика сквозь тонкие изящные очки.
— Ты забыл это мое имя? — спросила девушка низким грудным голосом.
— Инна… — Ярик вздохнул. — Ну что опять произошло?
Девушка засмеялась тонко и весело, мигом меняя голос:
— Я пьяная, Ярик. Разве незаметно? Выпила вина, раздухарилась…
— Что случилось?
Она посмотрела на него, едва заметно улыбнулась, меняя лицо, превращая его в морщинистую маску столетней старухи.
— Мне надоели наши игры, Ярик… — прохрипела девушка. Подняла к лицу правую руку. Посмотрела на узловатые, вялые пальцы. Пошевелила ими.
— Больно… — проскрипела старуха.
— Инна, не надо… — прошептал он.
Приготовленный букетик ландышей рассыпался по ветру, умчался в ночь, обнимая темный воздух.
— Что не надо, Ярик? — спросила старуха.
Запах застарелого пота, пряный аромат приближающейся смерти.
— Я думал, эта ночь будет особенной, Инна, — сказал Ярик. — Ради моей милой девочки я отыскал старый журнал с фотографией… того человека, что сейчас стоит перед тобой. Разве он тебе не нравится, солнышко?
— А я ради тебя стала такой, какой действительно должна была быть, — хихикнула старуха и протянула ему руку.
Дряхлая умирающая плоть — Ярик отшатнулся, брезгливо сморщил нос.
— Почему все должно происходить именно так? — обиженно крикнул он.
— Потому что это правда, милый мой, — ласково произнесла старуха. — Потому что человечество погибло полвека назад. Вот почему.
— Но мы-то остались… и мы можем жить вечно…
— Зачем мне вечность? — взвизгнула старуха. — Зачем мне все это? Верни моему дряхлому мозгу детство, милый! Сотри мои воспоминания, убей мой жизненный опыт! Сколько лет мы меняем личины, притворяемся другими людьми, чтобы разнообразить наши отношения? Мне надоело, Ярик…
Она присела прямо на мостовую, обхватила седую голову руками.
— Я устала… — пробормотала Инна. — Чертовы нанороботы, что снуют во мне — они уничтожили весь мир, но они поддерживают жизнь в нас с тобой. Почему они не могут убить воспоминания? Я хочу все забыть… я просто хочу все забыть…
— Может, так и надо? — осторожно спросил Ярик, присаживаясь рядом. — Мир очистился от скверны, остались только мы вдвоем… чтобы дать миру новую жизнь… как Адам и Ева…
— Я хочу ребенка… — пробормотала Инна, раскачиваясь из стороны в сторону. — Но у меня забрали и это… Почему эти малютки, которые могут изменить тело, не могут вылечить бесплодие? Я хочу ребенка, слышишь, Ярик?
Ее лицо разглаживалось — нанороботы возвращали телу Инны былую красоту. Зеленые глаза сверкнули как два изумруда.
Инна встала и толкнула Ярика в грудь.
— Ты слышишь?
Он поднялся, несмело улыбнулся. Ярик не знал, что сказать.
— Что, не можешь помочь мне? Да ты ничего не можешь… урод! Да, урод! Думаешь, я не знаю, каким бы ты был, если б не эти роботы? Маленький прыщавый урод, ублюдок чертов! Я видела фотографию, которую ты прячешь в своей квартире.
Нервы вздрогнули, как гитарная струна, боль прошила сердце Ярика тупой цыганской иглой.
Ну что ж…
Лицо его плавилось, изменялось, кости ныли, подчиняясь приказу хозяина. В мозгу бушевал ураган.
Менять тело — это все-таки больно.
Глаза — новый цвет.
Руки — короче пальцы.
Грудь — впалая.
Ноги — кривые, узловатые.
Прыщи… как глупо, даже их надо вернуть…
Перед Инной стоял худой нескладный парнишка в обвисшем черном костюме.
— Привет, Инна, — поздоровался с ней Ярик. — Да, я такой. Отец в свое время здорово потратился на нанороботов, которые сейчас живут во мне. Которые позволили мне стать… становиться тем, кем захочу. Я случайно остался в живых после того, как закончилась война. Встретил тебя — к этому времени я уже умел изменять внешность. Ведь именно из-за этого ты и влюбилась в меня, правда, Инна?
Он стоял перед ней не в силах поднять глаза.
А когда все-таки решился — увидел, что Инна плачет.
— Солнце мое… — прошептала последняя девушка на Земле.
Она плакала.
И еще менялась.
Ее тело плыло, корчилось в судорогах, стонало от боли: кожа стала болезненно-бледной, грудь маленькой, руки кривыми и непропорциональными. То же случилось и с ногами — одна короче, другая длиннее.
Новое тело явно не было приспособлено для жизни — Инна вскрикнула и упала ему на руки.
Ярик обнял свою девушку, машинально погладил ее по волосам, которые стали вдруг сухими и ломкими.
— Я была такой, — прошептала Инна. — У меня был ДЦП — детский церебральный паралич. Когда появились эти нанороботы… мои родители собрали последние гроши… малютки-роботы вылечили мое тело… была война… я пряталась в бункере…
Она плакала у него на плече, шептала что-то бессвязное, хватала кривыми руками его узкие плечи.
Оба они были уродами.
Но Ярик вдруг впервые за столько лет почувствовал себя счастливым.
— Спасибо, Инна… — ласково прошептал он.
Она подняла к нему заплаканные глаза.
— За что?
Он улыбнулся:
— За правду… за твои слезы… за то, что ты обнимаешь меня…
Инна улыбнулась сквозь слезы и пробормотала:
— Не будь ребенком, Ярик…
Он посмотрел на старинные электронные часы и тихо сказал:
— Я хочу быть ребенком, Инна… ведь только это и заставляет нас забыть… все эти годы… все это время…
— Тогда тс-с-с!.. Не спугни наше детство… 1:23
2:34
3:45
— Раз-два-три-четыре-пять…
— Вышел зайчик погулять… сколько мы еще так будем стоять, Ярик?
— Сколько угодно, Инн… у нас полно времени…
Ростов-на-Дону, Россия