Итак, путь мой лежал в славный город Херсон, и добираться до него я должен был по Днепру на «Ракете». Этот вариант, наиболее красивый, я выбрал сам. Херсон, город овеянный боевой славой, заложенный Григорием Потемкиным, манил мое воображение. Плыть до Херсона на «Ракете» тоже манило мое воображение. А теперь представим всю несостоятельность этой идеи. И плыл бы я до славного города Херсона и плыл… пока не уперся бы в берег турецкий. Мало того, что я перепугал бы всех турчанок, стирающих мужнины панталоны, привел бы в шок отдыхающих на берегу туристов и аборигенов, — но вдобавок вызвал бы мировой скандал, нарушив международные границы и не поставив в известность об официальном визите турецкого премьер-министра. В реальности существовал авиарейс Днепропетровск — Херсон, на который мне и взяли билет. Так как улетал я рано утром, с Женей мы простились накануне вечером, обменявшись звонками. Она очень оживилась, узнав, что из Херсона мои гастроли продолжатся в прикарпатской Украине, и начнутся они с совсем мне неизвестного города Станислава. Конечно, неизвестного. Откуда мне — «малограмотному» гастролеру, было знать, что в 1962 году Станислав был переименован в Ивано-Франковск. Говорила Женя умоляюще о том, что давно мечтала побывать в прикарпатских городах и если бы не англичане, к которым она приставлена… Но есть у нее одна слабая надежда на недельку от них избавиться и тогда она меня встретит в Станиславе, она уж узнает, как до него добраться.

— Ну возьмите меня с собой, я вам совсем не помешаю, буду делать все, что прикажете! — слышал я в телефоне.

Она с удовольствием послушает мои концерты и «изучит» Карпаты, если я, конечно, не возражаю на условиях ее полной материальной независимости от меня. Она будет просто привязавшейся ко мне поклонницей… И все это говорилось с интонацией маленькой девочки, которую нельзя обижать. И, конечно, вспомнилось, как мы сидели поздним вечером на террасе и на нас без удержу падали звезды. Какой мужчина в тот момент сказал бы ей «нет»?

В Херсоне у меня было только два концерта, а перед концертом — не до прогулок. Но, тем не менее, две вещи остались в моей памяти. Это, конечно же, памятник Екатерине, стоявший в самом центре города на высоком пьедестале, водруженный по приказу Потемкина. Второго такого в России нет. Она стоит во весь рост в чудесно «прописанном» царском одеянии (что меня, обывателя, поразило), где видна каждая складка платья, каждая пуговичка, с высоко поднятой головой и взглядом, устремленным на будущий русский флот. Пишу я это, а сам думаю, ну что за жанр я выбрал. Воспоминания, школьное сочинение, описание природы и человеческих характеров, фантазия автора. Но… всё это мельком, как бы со стороны, не вгрызаясь вглубь. Уж больно похоже на путевые заметки. А пускай! Я пишу то, что видел, чувствовал в свои разные годы и смотрел разными глазами. В конце концов — это моё и только мое.

И еще поразила гостиница, в которой я жил. Это было старинное здание, заканчивавшее собой улицу и выходящее торцом на центральную площадь. А торец здания обнимал широкий и длинный балкон с кружевными чугунными бортиками, чтобы дамы и господа во время бала в волнующую жаркую ночь могли выйти на балкон остудить себя и успокоить разгулявшиеся нервы.

Приятно было помечтать, как на этот балкон выходили во время светских приемов гости. Широкие двери балкона открывали огромную хрустальную люстру, мелькали танцующие пары под звуки модного в те времена вальса. Все окна дома были освещены, из них доносилась французская речь, прерываемая женским смехом.

Представлялась и другая картина. Площадь запружена народом. Над головами плакаты с революционными призывами и красные флаги. На балконе, срывая голос, все время взмахивая руками, в кожанке и фуражке произносит охрипшим голосом речь руководитель местной большевистской ячейки. На каждый его призыв толпа отвечает ревом и криками. Оказывается, Чэд, архитектор, проектировал «многофункциональный» балкон. Думаю, что такой смысл балкону он не придавал, — это История заставила его служить и вашим и нашим. Но свой долг он, балкон, выполнил — не обвалился. Теперь же он лишился своего статуса, он стал обыкновенным гостиничным балконом, хоть и с историческим прошлым. Я смотрел на него с площади и представлял это прошлое. Из открытых дверей вышел постоялец и, облокотившись на кружевные перила, смотрел на площадь. Я вгляделся в лицо постояльца — и узнал себя.