Луч солнца, наконец, пробил хвойную крышу, мы увидели миллиарды капелек-бриллиантов на еловых ветвях, и на душе стало веселее.

— Послушай, какая тишина, — почему-то шепотом сказала Евгения, — даже птицы не поют.

Карпаты завораживали и тишиной, и пробившимся сквозь лесную мглу ослепительным лучом солнца, и россыпью бриллиантов, рассыпанных на еловых крыльях.

— Скоро про тишину забудете, — прервал всеобщее молчание Иосиф Семенович, администратор филармонии, — вас ждут звуки электропилы, топоров, лебедок и прочей прелести. Кстати, у Вас есть что-нибудь на украинском? Я что-то волнуюсь за концерт.

— А Вы не волнуйтесь, Иосиф Семенович, Москва знала, кого присылать, — у меня в кармане пистолет.

— Вы шутите, а мне вчера было не до шуток.

Администратор еще что-то хотел сказать, но передумал и стал с интересом смотреть в окно, как будто видел лес впервые. Изредка поворачивался и подозрительно смотрел в мою сторону.

— А каких еще зверей стреляют в горах? — прорвался сквозь общий шум голосок Жени.

Я давно ждал этого вопроса. Спросит или нет? Женский страх вместе с любопытством — победили.

— Да разных… — лениво пробормотал машинист Вася. — И с руками, и с ногами.

— И зайцев, и волков, и белок? — не унималась Женя.

— Всяких, — донеслось спереди.

— Вы имеете в виду… — Евгения неизбежно приближалась к мучившему ее вопросу.

Я толкнул ее ногой и она запнулась.

А где-то в глубине гор уже слышались звуки электропил. Небо очистилось и раскрылось, как бы раздвигая своим куполом мешавшие ему дышать верхушки деревьев, солнце, наконец, добралось до земли и показало нам лес, окружавший нас по обе стороны дороги. Деревья заметно поредели. Солнце неистово пробивалось еще дальше в глубину гор, и открылись поляны с торчащими свежими пеньками. Эти поляны скоро объединились в одну большую плешь, на которой суетились человечки в робах и касках, кряхтели и надрывались самосвалы, тракторы, бульдозеры, которых, наверняка, горы ненавидели, но были перед ними бессильны. Мы въезжали в огромную кровоточащую рану, наносимую горам каждую минуту.

У дальней кромки леса мы увидели несколько крепких деревянных строений, к которым нас и повел бригадир.

— Я могу собрать народ минут через двадцать. У вас на сколько программа? На час? Це гарно. А потом зараз будемо обидать.

Как и большинство он говорил на смешанном русско-украинском языке.

— Простите, а вы по национальности кто? — Сразу решил я прояснить этот вопрос, так как уже понял, что от него многое зависит.

— Сам я из Воронежа, но «обукраинился» здорово за десять лет. И таких, как я, здесь три четверти, остальные — уоновцы, как мы их называем, украинские националисты. Отношения у нас с ними непростые, но у нас они все под контролем, хотя на концерт, думаю, придут немногие. А полный состав вы увидите за обедом, — засмеялся он.

Прибежал с неизменным старым портфелем, который он никогда не выпускал из рук, администратор и сообщил, что сцены нет, но есть небольшое «возвышеньице», очевидно он имел в виду «подиум» и есть микрофон. Здесь он замешкался и добавил, — …которым лучше не пользоваться, так как зал небольшой, человек на триста.

Я проверил, действительно, таким микрофоном можно было только собак отпугивать, и я решил, что мне он совсем не нужен. Народ собирался, я сразу решил, что это будет не концерт, а мой разговор о великом прошлом России, о ее непоколебимой дружбе с Украиной, о великих русских и украинских поэтах, почитаю стихи Тараса Григорьевича Шевченко. Это будет совсем другой концерт, и я понял, что еще одну лесопилку я одолею.

Второй концерт — в тот же день, в 19 часов, в украинском общежитии. Или, как они сами называют на английский манер, — hotel. Русские проще — «Русский Дом». В сущности, это были два одинаковых больших теплых дома, в которых размещались столовая, зал с маленькой сценкой-подиумом, жилыми комнатами по 3–4 человека и несколькими комнатами — «люкс» на одного-двух человек. Дома были утепленные с горячей водой, банькой. Для работяг-лесорубов — то, что надо.

Если в Русском Доме зал был полон, то здесь — наполовину. Я еще раз подумал, — зачем я здесь? Им бы сюда трио девчат-бандуристок с украинскими песнями — и они были бы счастливы.

Расселись. Курили. Я сказал, что в театре не курят. Кто-то загасил сигарету, кто-то — нет. Разговаривали во весь голос. Наш воронежский бригадир громко сказал:

— А ну, замолчали все. Не то оставлю біз обіда.

— Шо, сам усё сожрешь? — спросили из зала.

Но попритихли. Курили из рукава куртки.

— Поспевай шось по-украиньски! — крикнул кто-то.

— «Дывлюсь я на небо, тай думку гадаю…» — начал я читать чуть приглушенным голосом.

Зал успокоился и тихо слушал. Шевченко читал много. Затем почитал юмор из программы «Вокруг смеха». На каком языке читал — уже не обращали внимания. Слушали и на том и на другом все подряд и смеялись. Хлопать начали раньше времени, так как боялись опоздать на обед. Актеры называют подобные выступления кровавыми. Объяснять не надо. И все-таки у меня было чувство удовлетворения. Я нашел к ним подход, концерт не был сорван.

В столовой я обратил внимание, как возле нашего стола крутился щенок, уже подрощенный, месяца 3–4, по экстерьеру — немецкая овчарка, с умными карими глазами и большими стоячими ушами. Мы его подкормили, еду хватал с воздуха. С соседнего стола ребята объяснили, что он приблудный, видно сбежал от «добрых хозяев», скорей всего из Румынии, порода эта называется «румынская овчарка», (сомневаюсь, что такая существует). Я спросил, есть ли хозяин, — похоже, нет, но все время кого-то ищет. Назвали «Черныш», но я без дальнего прицела подумал, что имя для него слишком плебейское. Скорее — «Скаут», — почему-то решил я. Мы долго шли по исковерканной машинами земле. Русские ребята рассказывали, что, кроме медведей и волков, в горах обосновались еще одни звери — бандеровцы, у которых в разных местах обустроены полувоенные лагеря, где они проходят подготовку, стреляют.

Когда из столовой мы направлялись в Русский Дом, стало уже совсем темно. Звезды проглядывали сквозь лапы елей, подмигивали нам, намекая на давнюю дружбу, что они прямо с Каховки — за нами. Вошли в теплую комнату — стол, шкаф и аж две кровати. Когда я уже забирался к Жене под одеяло, спросил:

— А какие сны тебе снятся?

— Снится самое яркое из прожитого дня. На сегодня я уже заказала «карпатскую сказку». А тебе?

— А я всё ловлю звезды на Каховском море. Подпрыгиваю, хватаю ее в руки, и ты представляешь — она холодная. Холодная, как бенгальский огонь. Странно, правда? Такая же холодная, как твой теперешний нос и… как твои губы.

Я стал согревать ее лицо и так и заснул.

Рано утром мы прощались с воронежским бригадиром и его ребятами. Полез в дрезину — на моем месте сидел «Скаут».