Регион Ближнего Востока и Северной Африки после революционной волны «арабского пробуждения» 2011 года остается крайне турбулентным. В ряде государств с разной силой продолжается кризис власти, усугубляемый тяжелой военно-политической ситуацией. В среднесрочной перспективе можно ожидать продолжения пока неустойчивой тенденции на стабилизацию в отдельных государствах «арабского пробуждения», в первую очередь в Тунисе и Египте. При этом продолжающиеся кризисы в других странах будут оставаться неразрешенными, угрожая раскачать ситуацию в соседних государствах. Кризис политического ислама будет оставаться одним из основных конфликтогенных факторов региональных процессов. При этом будет наблюдаться рост конкуренции за сферы влияния между региональными силами в лице Саудовской Аравии, Ирана, Турции и Катара, что также является фактором нагнетания напряженности.

Стабилизирующие и дестабилизирующие факторы

Два государства «арабского пробуждения» – Тунис и Египет – вступили на путь постепенной стабилизации. При этом стабилизирующую роль в обоих сыграло возвращение к власти светских сил, приверженцев идеи национального государства, в противовес потерпевшим политическое поражение умеренным исламистам «братьям-мусульманам», делавшим в своей риторике акцент на ислам, то есть идею транснациональную.

В Тунисе, с которого в конце 2010 года началась волна арабских волнений, была принята новая конституция, проведены парламентские и президентские выборы. Победу одержали светские силы, сторонники возвращения страны к принципам, заложенным основателем Тунисской Республики Хабибом Бургибой и обеспечившим стабильное в политическом и социально-экономическом планах развитие государства. Движение «Нахда», тунисское ответвление сети умеренных исламистов «братьев-мусульман», которое пришло к власти после свержения президента Зина эль-Абидина бен Али, проявило конструктивный подход, пойдя на компромисс со светскими партиями, сохранив тем самым свое лицо и место в политическом процессе. Впрочем, из состава нового правительства исламисты были исключены.

Египет, в свою очередь, также приобрел светского лидера после свержения Партии Свободы и Справедливости египетских «братьев-мусульман» и их президента Мухаммеда Мурси. Новый египетский президент Абдель Фаттах ас-Сиси представляет военную элиту – силу, которая с 1952 года фактически является гарантом безопасности и государственности Египта. Процесс возвращения Египта в светское русло военными является циклическим, и в настоящем этапе политической жизни Египта нет ничего необычного. В стране также была принята новая конституция, проведены очередные президентские выборы и запланированы на начало 2015 года парламентские. Многочисленные, но разобщенные либеральные партии, которые встали в оппозицию новому режиму, не представляют серьезного противовеса новому режиму. Самодискредитация «братьев-мусульман», которые могли бы организовать оппозиционные силы в более единый блок, практически исключает такой сценарий. Этот факт также дает новым властям политическое пространство и временной ресурс, хотя и ограниченный, для укрепления своих позиций и стабилизации страны.

Наметившаяся тенденция на постепенный выход из кризиса такой важной страны, как Египет, препятствует разрастанию трансграничной дестабилизирующей активности экстремистских групп, перетекающей из Северной Африки на Ближний Восток и обратно и связанной в основном с деятельностью Исламского государства (ИГ) и ассоциированных с ним организаций.

Однако тенденция на стабилизацию является неустойчивой в силу ряда причин. Во-первых, экономическая ситуация – как в Тунисе, так и в Египте – остается крайне сложной на фоне сохраняющегося высокого уровня безработицы, особенно среди молодежи, и низких объемов иностранных инвестиций. Начало выхода из экономического кризиса для обеих стран можно ожидать только в среднесрочной перспективе при условии укрепления тенденции на социально-политическую стабилизацию. Во-вторых, «братья-мусульмане» остаются деструктивным в случае Египта и потенциально деструктивным в случае Туниса элементом политической жизни общества. И если в Тунисе они сохранили за собой определенное место в рамках политической системы, то в Египте они были из нее вытеснены и поставлены вне закона. Это серьезно обостряет ситуацию.

Египетские «братья-мусульмане», несмотря на свое политическое поражение и заключение под стражу своих лидеров и многочисленных сторонников, остаются наиболее организованной и влиятельной силой египетского общества – после военных. Они продолжают настойчиво проводить линию на непризнание новых властей и регулярно организуют акции протеста в различных египетских городах. Настойчивость «братьев-мусульман» сохранится, оставаясь главным дестабилизирующим фактором, угрожающим раскачать ситуацию в сфере безопасности до нового внутриполитического кризиса. При этом возможность диалога властей с ними также практически сведена на нет. При благоприятном развитии, подразумевающем последовательное продолжение укрепления нового режима и выхода из экономического кризиса, следует ожидать перехода «братьев-мусульман» к подпольной подрывной деятельности и готовности при первой возможности взять реванш. Такой сценарий представляется вероятным с учетом того, что, несмотря на многочисленные непопулярные в обществе меры, предпринимаемые правительством, президент пользуется поддержкой более половины египтян.

В-третьих, в обеих странах, вставших на путь относительной стабилизации, серьезную угрозу продолжает представлять деятельность исламистов-экстремистов. В частности, в южных районах Туниса активно действуют радикальные группировки, главным образом «Ансар аш-Шариа», боевики которой объявили о своем признании ИГ и продолжают заниматься строительством эмирата на территории Ливии. Ситуация на Синайском полуострове в Египте также далека от спокойной. После свержения Мухаммеда Мурси в июле 2013 года здесь также активизировались экстремистские группировки, в частности «Ансар Бейт аль-Макдис», которая заявила о своей связи с ИГ и создании Вилайета Синай. Усугубляет ситуацию для Египта и Туниса соседство с Ливией, где фактически отсутствует государственная власть, контролирующая свои границы, а исламисты различного толка особенно активны и представляют основную военную силу.

В целом активность «братьев-мусульман», не смирившихся со своим политическим поражением в одних странах и продолжающих бороться за власть – в других, а также сохраняющее сильные военно-политические позиции ИГ в среднесрочной перспективе останутся главными факторами дестабилизации большинства государств региона.

Будущее политического ислама

События «арабского пробуждения» выявили исламистов как наиболее организованную и влиятельную социальную силу на Ближнем Востоке. Большой популярностью начали пользоваться идеи «исламской демократии» как идеальной модели государствостроительства. Примером такого государства представлялась Турция, которая активно продвигала эти идеи в опоре на тесные контакты в разных государствах региона с партиями и движениями «братьев-мусульман», которые и выступали главными апологетами указанной модели. Однако их политические неудачи в период их нахождения у власти (в частности, в Тунисе и Египте) хотя и не удалили их с поля политической борьбы, но значительно снизили популярность тех идей, которые они пропагандировали. В результате, с одной стороны, в ряде государств возросло доверие к светским силам, воспринимаемым в качестве противовеса «умеренным» исламистам, а с другой – на поверхность вышли исламистские идеологии более радикального толка, отрицающие «умеренность» и «светскость» в развитии исламского общества.

Главным выразителем этих идей стал провозглашенный в июне 2014 года суннитский халифат в Ираке и Сирии. Последний выстраивает свою систему управления в соответствии с жестким шариатом – в противовес идее сочетания исламских норм и некоторых демократических элементов, продвигаемой умеренными «братьями-мусульманами», – и категоричной борьбы со всеми, кто не признает ИГ, в том числе и суннитами. Примечательно, что схожие идеи проводят в жизнь и другие экстремистские исламистские группировки, действующие в разных странах региона и в основном ассоциируемые с «Аль-Каидой». Зачастую, хотя и не всегда, эти группировки не признают ИГ и оказывают аффилированным с ним боевикам вооруженное сопротивление.

Ситуация осложняется тем, что идеология ИГ близка по сути официальной государственной идеологии Саудовской Аравии – ваххабизму, – которая является основой саудовской государственности. Ассоциирование законодательства, признанного террористическим образованием Халифата с нормами, применяемыми в рамках королевства, потенциально является серьезным вызовом безопасности Саудовской Аравии. Главной задачей королевства в среднесрочной перспективе становится максимальное идеологическое дистанцирование от ИГ – в глазах как региона, так и собственного общества.

Первые шаги в этом направлении уже предпринимаются. Верховный муфтий Саудовской Аравии Шейх Абдульазиз аш-Шейх заявил, что ИГ является главным врагом ислама и никакого отношения к вере не имеет. Не исключены попытки реформирования системы религиозного образования в королевстве, что, однако, представляет определенную сложность: в рамках саудовской элиты существуют реформисты и традиционалисты, обострение противоречий между которыми грозит подорвать стабильность в стране. При этом именно последние, как сообщается, сохраняют большое влияние в саудовской системе образования. С учетом существующей в руководстве напряженности, связанной с вопросом порядка передачи власти в королевстве, едва ли кто-либо решится пойти на обострение отношений с традиционалистской частью элиты. Гораздо более вероятна реализация некоторых декоративных преобразований внутри королевства, тогда как основные усилия по дистанцированию от идеологии ИГ будут направлены вовне: на пропаганду через СМИ и создание международных коалиций, демонстрирующих приверженность Саудовской Аравии «истинному исламу» и противостоянию исламистскому терроризму.

Характерно в этом плане создание в июле 2014 года в Абу-Даби Исламского Совета Старейшин – «первой в своем роде» международной исламской организации, ставящей своей задачей «поддержку мира в мусульманских странах» и поддержание диалога между религиозными деятелями. При этом международная исламская организация с аналогичными целями уже существует с 2004 года под названием Международный Союз Мусульманских Ученых со штаб-квартирой в Дохе. Их параллельное существование объясняется фактом развивающихся противоречий в рамках политического ислама. Возглавляется Союз Ученых Юсуфом аль-Кардави, одним из наиболее влиятельных богословов ислама, считающимся духовным лидером «братьев-мусульман» и известным в последнее время своей критикой в адрес Саудовской Аравии в том, что королевство исповедует «неправильный ислам».

Совет Старейшин возник именно в тот момент, когда конфликт между Саудовской Аравией и «братьями-мусульманами» вступил в открытую стадию и последние были объявлены террористической организацией. Его основателями стали имам Аль-Азхара Шейх Ахмад аль-Тайеб и покинувший ряды Союза Ученых Шейх Абдалла бин Байя. Вместе с тем руководство новосозданной организации делает особый акцент на противодействии исламистскому экстремизму, а также политическому исламу и «братьям-мусульманам» – в частности. Создание Совета Старейшин в основном имеет демонстрационный эффект и отражает попытки Саудовской Аравии и ее союзников создать идеологический противовес – как умеренным «братьям-мусульманам», так и радикальному ИГ. Новая организация уже стала предметом жесткой критики со стороны своих «идейных оппонентов», которые обвиняют ее в политизации ислама и использовании с этой целью авторитета Аль-Азхара.

Деятельность «братьев-мусульман», пропагандирующих модель «исламской демократии», активизация радикальных фундаменталистских исламистских идей, близких государственной идеологии Саудовской Аравии, а также институционализация существующих между ними противоречий свидетельствуют о кризисе политического ислама, который только вступает в активную форму. В среднесрочной перспективе этот кризис будет нагнетаться: следует ожидать ожесточения риторики каждого из идеологических центров, которые будут стремиться резко противопоставить себя оппонентам.

Внешнее вмешательство и регионализация

Суннитско-шиитское противостояние традиционно лежит в основе регионального баланса сил на Ближнем Востоке, фактически отражая противоречия не религиозного, а геополитического характера. Суннитская Саудовская Аравия, король которой носит титул Хранителя двух святынь, претендует на духовное и политическое лидерство в исламском мире и роль выразителя интересов суннитов, представляющих религиозное большинство в регионе. При этом королевство достаточно слабо в военно-политическом отношении: вооруженные силы, несмотря на оснащенность новейшим оборудованием, сложно назвать боеспособными, а безопасность королевства и субрегиона Залива в целом обеспечивается во многом США посредством поставок военной техники, подготовки кадров и расположенных здесь американских военных баз.

В таких условиях сильный в военном плане шиитский Иран, находящийся в непосредственной близости от саудовских границ, представляет угрозу сам по себе, а развиваемые им связи с шиитскими общинами Ближнего Востока и субрегиона Залива лишь усугубляют ситуацию, болезненно воспринимаясь в Эр-Рияде. Саудовское руководство стремится не допустить усиления региональных позиций Ирана, опорами которого оно считает режим Башара Асада в Сирии, ливанскую Хизбаллу и Ирак с премьером-шиитом и шиитским большинством. Непосредственный вызов безопасности королевства представляет активизация шиитов приграничных государств, в особенности в Бахрейне и Йемене, которые воспринимаются Саудовской Аравией исключительно как провокации со стороны Ирана. Кроме того, с большим опасением саудовское руководство наблюдает за начатым в 2013 году потеплением в американо-иранских отношениях и запуском нового раунда переговоров по иранской ядерной программе.

Саудовская Аравия и Иран являются естественными антагонистами, «холодное» противостояние между которыми формирует региональный баланс сил и задает логику развития политических процессов в странах Ближнего Востока. Однако в последнее десятилетие свое влияние на эти процессы начала наращивать Турция во главе с амбициозным лидером Реджэпом Тайипом Эрдоганом. Кроме того, усиливалась тенденция на активизацию участия Катара в региональных процессах.

Волна «арабского пробуждения» стимулировала конкуренцию за лидерство в регионе между традиционными – Ираном и Саудовской Аравией – и новыми – Турцией и Катаром – центрами силы. Помимо этого, появился и пятый центр в лице ИГ. При этом каждый активно использует в своей риторике исламские ценности. Таким образом, к традиционному и крайне политизированному суннитско-шиитскому дискурсу добавился не менее политизированный дискурс внутрисуннитский: о политическом исламе – «умеренного демократического» характера, реализуемого «братьями-мусульманами» и поддерживающими их Турцией и Катаром, – или радикального консервативного, который пропагандируется ИГ.

Характерно, что у каждой из пяти региональных сил есть явные внутренние и внешние ограничители, исключающие то, что одна из них станет в средне– и даже долгосрочной перспективе – доминирующей.

Так, перед Саудовской Аравией стоят два важных вызова: внутренний, заключающийся в предстоящей смене порядка передачи власти, и внешний, связанный с шиитским фактором. После смерти короля Абдаллы трон перешел его сводному брату Салману, назначенному в июне 2012 года наследным принцем. В 2014 году Абдалла, в стремлении снизить напряженность в вопросе престолонаследия, впервые ввел титул заместителя наследного принца и назначил им самого младшего из сыновей короля-основателя принца Мукрина, который с момента перехода власти Салману стал наследным принцем. Одним из первых решений нового короля стало назначение на титул заместителя наследного принца своего племянника Мухаммеда бин Найифа.

Примечательно в этом то, что, если этот порядок передачи власти состоится, принц Мухаммед бин Найиф станет первым саудовским монархом – внуком короля-основателя (до сих пор трон переходил между сыновьями короля-основателя). Этот факт, особенно с учетом существующей внутренней конкуренции между различными кланами королевской семьи, может потенциально стать поводом для серьезных разногласий. Впрочем, проблемы могут начаться и раньше: кандидатура нынешнего наследного принца Мукрина вызывает много вопросов, главный из которых заключается в том, что он может стать первым королем не полностью саудовского происхождения (он является йеменцем по материнской линии). Осложняет ситуацию и состояние здоровья нового короля Салмана, что приближает момент принятия важных решений по проблеме престолонаследия.

Помимо появления титула заместителя наследного принца, призванного сгладить ожидаемые противоречия в процессе передачи власти, с 2006 года действует специальный орган – совет по престолонаследию, состоящий из сыновей короля-основателя (или их сыновей). Его функцией является избрание монарха и его наследника, которая, однако, в соответствии с законодательством может быть реализована только в отношении следующего после короля Салмана монарха. При этом законодательством не предусматривалось появление титула заместителя наследного принца, прерогатива назначения которого принадлежит правящему королю, но его утверждение будет происходить решением совета. Таким образом, кандидатура Мухаммеда бин Найефа на пост наследного принца будет требовать согласования между кланами королевской семьи в совете, что с учетом сложности ситуации – смены поколений правящей династии – вызывает напряженность. В случае если достижение согласия в этом отношении столкнется с серьезными противоречиями, вызванными конкуренцией кланов за власть, страна может скатиться к внутренней дестабилизации, которой не преминут воспользоваться шиитские общины – как саудовские, так и проживающие в соседних странах.

Между тем более вероятным сценарием представляется относительно мирный процесс передачи власти. В этом заинтересованы в первую очередь и сами саудиты, независимо от принадлежности к клану одинаково остро воспринимающие шиитскую угрозу. Поддержанием стабильности королевства не менее озабочены и в Вашингтоне, отношения с которым сохраняют свою важность, невзирая на имеющиеся разногласия по ряду вопросов.

Примечательно, что Эр-Рияд взял курс на поддержание низких мировых цен на нефть. Несмотря на то что доходы от нефтеэкспорта составляют основную долю государственного бюджета, королевство может позволить себе временное снижение этих доходов без серьезного ущерба для экономики, чего нельзя сказать о других участниках мирового нефтяного рынка. При этом за этот период Саудовская Аравия намерена вытеснить своих конкурентов и занять их нишу, а также затормозить развитие возобновляемых источников энергии и дорогостоящую добычу труднодобываемой нефти. Последнее напрямую касается США, которые, впрочем, за счет высокой степени хеджирования и усовершенствования технологий, позволяющих повысить производительность и снизить стоимость услуг в нефтяной сфере, а также уже произведенного бурения (что является самым дорогостоящим этапом добычи сланцевой нефти), пока увеличивают масштабы нефтепроизводства.

Снижение зависимости от ближневосточной нефти в более отдаленном будущем приведет к снижению вовлеченности Вашингтона в дела региона, в том числе и необходимости поддержания прочности саудовского режима. Тем не менее для США в среднесрочной перспективе представляется важным сохранение стабильности в государстве, которое имеет непосредственное влияние на мировое нефтяное ценообразование и представляет определенный противовес Ирану. Так и для Саудовской Аравии принципиальны отношения с США, которые, по сути, обеспечивают ее безопасность.

В свою очередь Иран остается в относительной международной изоляции и вынужден действовать в условиях санкций, часть из которых была снята, что, впрочем, не мешает их восстановлению в среднесрочной перспективе. Основой наметившейся в 2013 году с приходом Хасана Роухани разрядки между Тегераном и государствами Запада, в первую очередь – США, является запуск очередного, более успешного раунда переговоров по иранской ядерной программе. Ключевой договоренностью остается обязательство Ирана не обогащать уран свыше 5 %, сократить развитие ядерной программы и разрешить МАГАТЭ осуществлять инспекции на всех ядерных объектах (в этой связи особо значимо для Запада убедить Тегеран вернуться к подписанию Дополнительного протокола к ДНЯО). Все участвующие стороны отмечают продуктивность продолжающегося переговорного процесса, что должно постепенно вывести Иран из-под бремени санкций и привести к возвращению зарубежных инвестиций, оказывая положительный эффект на экономику страны.

Между тем заключение итогового соглашения вновь было отложено, что послужило поводом для усиления идеи отказа от переговоров и возвращения к политике санкционного давления. Такой позиции, в частности, придерживаются американские республиканцы, которые, по итогам ноябрьских выборов 2014 года, имеют большинство в конгрессе. Их радикальный подход будет сдерживаться Бараком Обамой, однако после ожидаемой победы республиканского кандидата на президентских выборах 2016 года ситуация изменится. При этом иранские консерваторы также скептически настроены по вопросу заключения соглашения по ядерной проблематике и в целом – нормализации в отношениях с Западом, призывая к возвращению к политике конфронтации. С осуждением переговоров также выступают Израиль и Саудовская Аравия, которые хотя и не имеют значимого влияния в этом вопросе, однако также могут сыграть определенную роль в смене подхода западных стран в отношении Ирана.

Между Тегераном и руководствами государств Запада сохраняется атмосфера недоверия, что исключает возможность долгосрочного тренда на потепление в отношениях между ними. Итоговое соглашение, если оно будет заключено, как планируется, в июне 2015 года, будет нарушено. Следует ожидать ужесточения риторики республиканцев и провокаций как с их стороны, так и со стороны Ирана. В случае победы кандидата-республиканца на президентских выборах заключенное соглашение будет подорвано в 2017 году. Однако период временной нормализации Тегерана с Западом будет использован иранскими властями для стимулирования экономического роста, спад которого после ожидаемого возвращения к санкционной политике будет списан на «враждебный внешний фактор» иранским руководством, которое, в свою очередь, вернется к традиционной антизападной риторике. Период потепления также взаимовыгодно используется Вашингтоном и Тегераном для негласного сотрудничества в противостоянии общему врагу в лице ИГ. Это повышает эффективность борьбы, однако вызывает напряженность в отношениях США с их региональными партнерами – в первую очередь Саудовской Аравией. Между тем вероятные успехи контртеррористической кампании и Иран, и США, по всей видимости, запишут на свой счет, обвинив при этом друг друга в препятствовании реализации этой кампании.

Вероятен и другой сценарий, заключающийся в продолжении оттягивания заключения итогового соглашения, что даст Западу, и в первую очередь США, повод к прекращению переговоров и возвращению к политике давления, вероятно, уже к середине 2016 года. Так или иначе, наметившаяся разрядка является временным явлением, а не средне– или долгосрочным трендом. Это, впрочем, не ограничивает Тегеран в реализации своих региональных амбиций.

В Турции бывший премьер, а ныне – новоизбранный президент Эрдоган, доказав прочность своих политических позиций внутри страны, продолжает наращивать свое влияние в регионе. За 10 лет своего премьерства в качестве лидера Партии Справедливости и Развития (ПСР) ему удалось выстроить систему, центральная роль которой принадлежит ему: военные, контролировавшие власть на протяжении более полувека существования Турецкой Республики, отстранены от управления страной, а оппозиционные партии не представляют серьезного противовеса. Несмотря на то, что последним удалось препятствовать проведению конституционной реформы, в соответствии с которой Турция должна была стать президентской республикой, президент Эрдоган является фактическим главой при парламентской форме правления, тогда как новоназначенный премьер и лидер ПСР Ахмет Давутоглу (бывший при премьере Эрдогане министром иностранных дел) представляется в значительной степени формальной фигурой, следующей курсу президента.

Для укрепления своей власти турецкий лидер умело манипулировал различными темами внутри– и внешнеполитической повестки дня. Так, переговоры о вступлении в ЕС, возобновленные в 2005 году, по утверждению специалистов, во многом были инструментом отстранения от власти военных. Сегодня, несмотря на то что объявлено о новом раунде этих переговоров, Эрдоган все жестче заявляет о «потере интереса» к членству в Союзе, что идет в общем русле усиливающейся антизападной риторики президента, призванной укрепить региональные позиции Турции. Первый свой визит в качестве президента он совершил в Республику Северного Кипра, вопрос о котором является одним из препятствий турецкого вступления в ЕС: это красноречиво говорит о намерениях Анкары в отношении Европы. Курдский вопрос также был использован Эрдоганом в политических целях. Продолжающийся – как сообщается, «безрезультативно» – переговорный процесс с представителями Рабочей Партии Курдистана (РПК), официально считающейся террористической, едва ли был направлен на какой-либо результат, кроме как привлечение части курдского электората в преддверии прошедших муниципальных и президентских и предстоящих в начале 2015 года парламентских выборов.

В своей региональной политике Эрдоган сделал ставку на «братьев-мусульман» и вовлечение, по меньшей мере формальное, в палестино-израильский конфликт на стороне Хамаса – в сопровождении с резкой критикой действий Израиля и бездействия Запада. Такая риторика близка настроениям «арабской улицы».

Однако настойчивость Эрдогана в поддержке «братьев-мусульман» уже стоила ему кризиса в отношениях с такой важной страной региона, как Египет, и будет продолжать служить фактором нагнетания напряженности во взаимодействии Турции со странами региона. Угроза нестабильности видится также в нахождении значительного числа сирийских беженцев на турецкой территории, а также ухудшении внутриэкономической ситуации, которое, впрочем, считается временным. Тем не менее наиболее вероятным представляется продолжение тренда на усиление региональных позиций Турции во главе с Эрдоганом, увлеченным реализацией амбициозных внутриэкономических и геополитических «Целей‑2023» и отстаиванием независимости от внешнеполитического курса США. Важным элементом внешней политики страны остается продвижение интересов турецкого бизнеса, что реализуется практически без оглядки на политическую риторику. Следующие президентские выборы должны состояться в 2019 году, на которых нынешний лидер имеет большую вероятность вновь одержать победу. Однако вполне вероятно, что провокационные речи Эрдогана в отношении Запада и его ориентация на «братьев-мусульман» в регионе будут иметь негативные последствия для турецкого лидерства в более долгосрочной перспективе.

Внешнюю политику Катара в последние годы также можно охарактеризовать как провокационную. Доха реализует курс на активное участие во всех региональных конфликтах от Ливии до Сирии и Йемена, противопоставляя себя Саудовской Аравии. Главным вызовом консервативной монархии со стороны Катара является поддержка сети «братьев-мусульман», которая враждебно воспринимается Эр-Риядом. Такая позиция ставит Доху по одну сторону баррикад с Анкарой, однако едва ли можно говорить о формировании некоего катарско-турецкого союза: это сближение скорее является тактическим, и в более долгосрочной перспективе можно ожидать обострения соперничества между двумя региональными центрами силы.

После того как в июне 2013 года отец нынешнего эмира Хамад бин Халифа аль-Тани передал власть своему сыну Тамиму, во внешней политике Катара многие наблюдатели отмечают некоторые изменения в сторону снижения провокационности и склонности к нормализации отношений, в первую очередь с монархиями Залива. Для эмирата принципиально важным остается поддержание собственного имиджа как в регионе, так и в мире, что реализуется посредством масштабных бизнес-проектов и деятельности международного канала «Аль-Джазира». Катар осуществляет сделки с крупнейшими транснациональными корпорациями и расширяет свою монополию в области СПГ по всему миру, причем не только за счет непосредственно поставок газа, но и реализации контрактов в области создания СПГ-терминалов. Важнейшими имиджевыми проектами для эмирата являются проведение в 2022 году чемпионата мира по футболу, который впервые пройдет на Ближнем Востоке, а также ожидаемое проведение этапа гонки «Формула‑1» в 2016 году. «Аль-Джазира», запущенная по указу предыдущего эмира и являющаяся сегодня одним из лидирующих глобальных СМИ, служит эффективным инструментом продвижения роли Катара на мировой и региональной арене. Провокационная манера вещания стала одним из камней преткновения в отношениях Дохи с Эр-Риядом, и, несмотря на некоторое смягчение тона в русле общей трансформации внешнеполитической логики Катара, канал фактически продолжает следовать курсу, принятому эмиром Хамадом. Это выражается в поддержке «братьев-мусульман» в материалах канала, что вызывает недовольство, в первую очередь Саудовской Аравии.

Не менее вызывающим для саудовского руководства выглядит активизация контактов Дохи с Тегераном, в частности в связи с поддержкой Хамаса. Проводимый Катаром курс поставил эмират на грань региональной изоляции, вызвав недовольство монархий Залива и государств региона, в первую очередь Египта. Кризис с отзывом послов в марте 2014 года был урегулирован к концу года усилиями Саудовской Аравии, для которой единство в субрегионе Залива имеет принципиальную важность – с точки зрения имиджа и безопасности. Стараниями Эр-Рияда был урегулирован и конфликт Дохи с Каиром. Между тем это представляется временным перемирием, которое будет нарушено Катаром в среднесрочной перспективе. Как и Турция, Катар будет принимать участие в восстановлении египетской экономики, однако не следует ожидать, что катарское – как и турецкое – руководство откажется от поддержки «братьев-мусульман» или от региональной конкуренции за сферы влияния.

Возвышение ИГИЛ в качестве центра силы в регионе является временным. Границы Халифата, фактически не изменившись с лета 2014 года, вряд ли будут расширяться. Преодолев пик своей мощи в краткосрочной перспективе, его влияние начнет постепенно снижаться, а контролируемая им территория – сокращаться до отдельных очагов нестабильности, которые будут еще долгое время сохраняться на территории Сирии, Ирака, а также Египта и Ливии. Факторами ослабления ИГ могут стать усилия по дискредитации радикальной идеологии и боевые успехи контртеррористической коалиции и региональных сил (сирийской армии, Ирана, Хизбаллы) на фоне некоторого продвижения в решении военно-политического кризиса в Сирии и кризиса власти – в Ираке. Однако пока позитивных результатов ни по одному из этих направлений достичь не удается.

Конкуренция за сферы влияния между этими пятью – а в более отдаленной перспективе четырьмя – региональными центрами силы, которые в разной степени вовлечены во все текущие конфликты Ближнего Востока и Северной Африки, будет происходить на фоне снижения влияния на процессы региона со стороны внешних сил – отдельных европейских государств и США. Однако это не означает отказ от участия Запада в решении основных проблем или от реализации своих интересов в этих странах.

США будут оставаться важным участником региональных процессов по целому ряду направлений. Во-первых, это американское военное присутствие на Ближнем Востоке. Турция остается членом НАТО, в рамках организации также действует Средиземноморский диалог для североафриканских государств, в Заливе располагаются военные базы США, а безопасность стран этого субрегиона фактически обеспечивается американскими усилиями. Кроме того, США являются одним из основных поставщиков военной техники для большинства государств региона.

Во-вторых, это заинтересованность Вашингтона в сохранении дружественных отношений с крупнейшими поставщиками нефти и газа – монархиями Залива. В-третьих, это борьба с терроризмом, которая остается веской причиной для непосредственного силового вмешательства, что сегодня наглядно демонстрирует проблема ИГ и вовлеченность США в борьбу с «Аль-Каидой» в Йемене.

В-четвертых, это предотвращение развития ядерной программы Ирана. В-пятых, это активное участие в палестино-израильском урегулировании и недопущение образования международно признанного государства Палестина.

И, наконец, это попытки урегулировать конфликты, в которые США уже оказались втянутыми: речь в первую очередь идет о Сирии, будущее которой, по всей вероятности, будет формироваться региональными силами, однако Вашингтон сохраняет за собой право слова. Ливийский конфликт между тем остается вне зоны американских интересов, и его урегулирование будет лежать на плечах стран региона с возможным несиловым участием Франции, которая продолжает видеть южное Средиземноморье сферой своего влияния.

Основные кризисные точки региона

Главными пунктами повестки дня региона в среднесрочной перспективе будут оставаться кризисы в Ливии, Сирии и Ираке, связанными с проблемой ИГ, а также в Йемене. Решение каждого из этих конфликтов будет осложняться вмешательством внешних сил – региональных и внерегиональных, которые стремятся обеспечить свои интересы в этих странах.

Ливийский конфликт представляется наиболее далеким от урегулирования в среднесрочной перспективе. В стране фактически действуют два правительства, формально представляющих два враждующих лагеря – исламистский и антиисламистский. Первый действует под зонтиком официально распущенного Всеобщего Национального Конгресса (ВНК), заседающего в Триполи, и имеет в своем распоряжении хорошо организованные вооруженные исламистские группировки, контролирующие значительные территории Ливии, а также стратегически важные аэропорты и морские порты, через которые они получают материальную и военную помощь Турции и Катара. Доминирующей силой исламистского лагеря являются «братья-мусульмане», а также некоторые радикальные экстремистские группы, в том числе «Ансар аш-Шариа», ответственная за убийство американского посла в сентябре 2012 года. Исламистам также удалось привлечь на свою сторону некоторые этнические меньшинства. Второй лагерь, в свою очередь, представлен международно признанным правительством, изгнанным из столицы и вынужденным заседать в отеле курортного города Тобрук. В него формально входит созданная весной 2014 года генералом Халифой Хафтаром Национальная армия, контролирующая некоторые территории страны и получающая активную военную поддержку Египта и стран Залива. Кроме того, некоторые племена и кланы сохраняют формальный нейтралитет в конфликте, и каждый из лагерей пытается привлечь их на свою сторону. Наиболее крупным и влиятельным племенем является варфалла: не исключено, что именно его нынешняя позиция ляжет в основу урегулирования.

Запущенная в сентябре 2014 года специальная миссия ООН по решению кризиса пока не приносит и вряд ли принесет позитивные результаты, так как проводимые под ее эгидой переговоры национального примирения не включают всех влиятельных участников конфликта. В этих условиях, а также с учетом неоднократно озвученного западными лидерами отказа от повторного военного вмешательства следует ожидать, что основную роль в урегулировании сыграют Египет и Алжир. Вероятно также участие в посредничестве Франции. При благоприятном развитии событий к 2020 году могут наметиться первые признаки стабилизации посредством создания нового органа высшей государственной власти, объединяющего представителей основных внутриполитических сил, и начале антитеррористических операций с участием внешних игроков. Неблагоприятный сценарий предполагает дальнейшую дестабилизацию, представляющую угрозу безопасности соседним государствам.

В первую очередь это касается Египта. Наметившаяся тенденция на постепенную стабилизацию может быть сорвана, если Каиру не удастся в ближайший год добиться сколь-либо значимых успехов в преодолении экономических проблем и социально-политической поляризации. В этом отношении многое будет зависеть от хода и результатов намеченной на февраль Международной конференции доноров, а также мартовских парламентских выборов и судебному решению по делу Мурси. Принципиальную важность сохраняет ось Египет – Саудовская Аравия, практическая ценность которой во многом заключается в совместном противостоянии «братьям-мусульманам», а также во взаимоудовлетворяемых потребностях в финансировании и обеспечении безопасности.

Решение конфликтов в Ираке и Сирии имеет одно общее направление – борьба с боевиками ИГ, которые контролируют около трети территории каждой из стран. Успехи в этом направлении во многом будут зависеть от развития иракских внутриполитических переговоров с участием всех основных сил о формировании сильной центральной власти в стране, с одной стороны, и окажут влияние на ход интернационализированного сирийского конфликта – с другой.

Распространение влияния ИГ началось именно с территории Ирака, центральная власть которого не была способна реализовывать эффективное управление при учете интересов всех социально-политических групп в стране. В результате значительную роль в усилении боевиков сыграли выступившие на их стороне сунниты-баасисты, остатки режима Саддама Хусейна, – против непредусмотрительной политики премьера Нури аль-Малики. Его уход послужил положительным импульсом к всеобъемлющим национальным переговорам, которые, однако, так и не привели к результатам. Багдад до сих пор не обладает ни серьезным политическим, ни военным авторитетом, сопоставимым с ИГ. Однако тот факт, что расширение границ халифата остановилось, что вряд ли можно полностью списать на действия международной коалиции, следует рассматривать как положительный симптом, свидетельствующий о продолжении поиска компромисса между ключевыми и маргинальными политическими силами.

В Сирии вырисовывается несколько другая ситуация. Режим Башара Асада сохраняет сильные позиции, контролируя более 50 % территории страны и пользуясь поддержкой большинства населения. Его армия, вынужденная вести войну на два фронта – с оппозицией и боевиками ИГ, при непосредственной поддержке Ирана и Хизбаллы продолжает одерживать боевые победы, возвращая под свой контроль отдельные районы, в которых сразу же начинают проводиться восстановительные работы для обеспечения первых нужд населения. Параллельно с этим оппозиция, поддерживаемая Западом, а также Саудовской Аравией, Турцией и Катаром, пребывает в состоянии глубокого раскола и занята междоусобными боями. Причем «внутренняя» оппозиция, непосредственно участвующая в боевых действиях, не признает «внешнюю», формально являющуюся представителем интересов оппозиционеров на международной арене и увлеченную формированием «переходного правительства». Однако и те и другие остаются совершенно непреклонны в том, что любое урегулирование должно быть предварительно обусловлено уходом Асада. Этой позиции придерживаются и региональные спонсоры оппозиции, однозначно настроенные на устранение президента и реформирование режима внедрением в него лояльных себе сил. Такое положение дел делает заранее обреченными на провал продолжающие возникать международные инициативы посредничества.

С учетом осознания того, что успехи борьбы с ИГ напрямую зависят от восстановления сильной центральной власти в Ираке, в среднесрочной перспективе можно ожидать активизации усилий по достижению компромисса между участниками внутриполитического диалога при попытках США стимулировать процесс через имеющиеся у них контакты с шейхами некоторых суннитских племен. При благоприятном развитии событий можно ожидать достижения хрупкого внутрииракского согласия – по крайней мере, по вопросу борьбы с ИГ, которое впоследствии начнет рушиться, как только будут достигнуты сколь-либо заметные результаты по вытеснению боевиков с территории Ирака. Вместе с тем прогнозировавшийся переход внутриполитической разобщенности в фактическую территориально-политическую дезинтеграцию страны с появлением независимых Суннитстана и, особенно, Курдистана пока не реализуется и вряд ли будет реализован в обозримом будущем. Суннитские силы, с учетом участия части из них в деятельности ИГ, весьма разобщены, а создание курдского государства требует поддержки США и Турции, которые не заинтересованы в этом, хотя и продолжают активно развивать контакты с иракскими курдами.

Сложнее обстоит дело с завершением гражданской войны в Сирии. Асад сохраняет ключевые военно-политические позиции в стране, какие-либо успехи в противостоянии боевикам возможны только его силами. Запад, разочарованный развалом оппозиции, в лице США уже начал негласно сотрудничать с режимом по борьбе с ИГ. Вместе с тем влияние западных спонсоров на сирийских оппозиционеров заметно сократилось, поэтому главную скрипку в формировании контуров дальнейшего развития сирийского конфликта будут играть спонсоры региональные, которые выступают категорически против Асада. Поэтому по достижении заметных результатов сил режима в борьбе с боевиками нельзя исключать, что переговоры между Дамаском и оппозицией не смогут выйти из тупика. Вероятным вариантом развития событий представляется сценарий, при котором региональные спонсоры оппозиции возьмут курс на изматывание режима посредством естественного пополнения рядов боевиков на сирийской территории боевиками, вытесненными с территории Ирака.

В субрегионе Залива точками напряженности остаются конфликты в Йемене и Бахрейне. Главным дестабилизирующим фактором здесь остаются шииты. Так, в Бахрейне, где правящая суннитская королевская династия является представителем явного меньшинства, продолжаются демонстрации оппозиции, преимущественно состоящей из шиитов. Последнее обострение связано с арестом и заключением лидера главной оппозиционной шиитской партии «Аль-Уифак». Не исключено, что для стабилизации ситуации в стране вновь будут введены саудовские и эмиратские силы безопасности, как уже было в 2012 году. Однако очевидно, что силовые меры, сопровождаемые традиционной риторикой суннитско-шиитского противостояния, настойчиво проводимой Саудовской Аравией и поддерживаемой Ираном, могут привести лишь к временному решению проблемы, грозящей вновь вылезти на поверхность в среднесрочной перспективе.

Еще менее оптимистично ситуация развивается в Йемене, где шиитское меньшинство в лице хуситов захватило половину страны, включая столицу и крупнейший порт. Политика Саудовской Аравии в отношении своего нестабильного южного соседа заключалась в обеспечении безопасности своих границ посредством установления влияния на режим в Сане. Появления шиитского государства в Йемене для Эр-Рияда недопустимо, впрочем, йеменские шииты не претендуют на верховную власть в стране, а лишь добиваются признания за ними определенного влияния в управлении. Между тем активность хуситов спровоцировала отставку президента и премьера, а их военная эффективность позволила США рассматривать их как возможных партнеров в борьбе с Аль-Каидой Аравийского полуострова, действующей на йеменской территории. Следует ожидать от Саудовской Аравии серьезного вовлечения во внутриполитический конфликт в Йемене, попыток запуска новых инициатив по проведению переговоров национального единства, подобно той, которая была предложена после отставки бывшего президента Али Абдаллы Салеха в 2011 году, и стремления продвинуть на значимые посты лояльные силы (в особенности представителей бывшего режима).

Коренной проблемой продолжающихся конфликтов в странах региона является активное вовлечение в них внешних сил, которые обеспечивают свои интересы в опоре на одну из сторон внутриполитических противоречий, препятствуя реализации национальных интересов соответствующих государств. Поэтому урегулирование основных кризисов в регионе если и будет реализовываться, то только в формате временных решений, которые в более долгосрочной перспективе выльются в новые конфликты.

На региональной и международной повестке дня оставаться будет и палестино-израильское урегулирование – формально событийное, но застывшее в тупике фактически. Его развитие происходит циклами, составляющими каждого из которых является запуск и провал очередного раунда переговоров при международном посредничестве между палестинской и израильской сторонами, заключение договоренности по достижению внутрипалестинского единства между Фатх и Хамас и последующий ее срыв, горячая фаза конфликта между Газой и Израилем и установление перемирия, опять же, при международном посредничестве, а также попытки палестинского руководства расширить международное признание государства Палестина. Урегулирование недостижимо, так как его ключевые вопросы являются принципиальными для вовлеченных сторон, а потому компромисс невозможен. Более того, все три стороны конфликта научились извлекать политические и экономические выгоды из своих ролей в этом конфликте.

В среднесрочной перспективе не следует ожидать каких-либо изменений в цикличном развитии отношений между двумя палестинскими и израильской сторонами конфликта. На предстоящих выборах в израильский Кнессет велика вероятность того, что победу вновь одержат правые, сторонники непризнания палестинского государства. Подтверждением правоты своей позиции они могут использовать продолжающиеся провокационные обстрелы израильской территории со стороны Газы, ответом на которые вновь послужила военная операция в июне 2014 года. Характерно, что предыдущим выборам в Кнессет в 2013 году также предшествовала операция Израиля в Газе осенью 2012 года, спровоцированная ракетными обстрелами со стороны контролируемой Хамасом части Палестины. Сохранение правых у власти в Израиле будет на руку и Хамасу, в основе риторики которого необходимость активного противодействия «сионистским агрессорам».

Ожидается проведение очередного раунда палестино-израильских переговоров, которые не достигнут поставленных задач в рамках процесса урегулирования. Однако их провал может привести к увеличению числа стран, в том числе европейских, признающих государство Палестина. Сам факт переговоров традиционно негативно воспринимается Хамасом, что временно заморозит внутрипалестинское примирение и деятельность правительства национального единства, но после провального завершения этих переговоров можно ожидать возобновления работы правительства и подготовки к парламентским и президентским выборам. Присоединение государства Палестина к ряду международных конвенций, в том числе Римскому статуту Международного уголовного суда, не будет иметь положительных результатов для палестинцев и лишь обострит отношения с США и Израилем, причем от последнего можно ожидать резкой реакции в форме демонстративных политических акций, что повлечет дальнейшее ужесточение критики в адрес израильского руководства со стороны международного сообщества. В среднесрочной перспективе можно ожидать новых военных провокаций между Газой и Израилем, обостряющихся до открытого вооруженного противостояния, и попыток Турции и Катара занять место главного посредника при последующих переговорах о перемирии. Наименее вероятным развитием событий представляется проведение через СБ ООН палестинского плана-ультиматума о создании международно признанного палестинского государства в границах 1967 года.

* * *

В среднесрочной перспективе стабилизации Ближнего Востока и Северной Африки не предвидится, хотя при благоприятном развитии событий можно ожидать появления некоторых симптомов стабилизации региона к 2020 году. Важнейшими факторами, стимулирующими турбулентность политических процессов, будут оставаться кризис политического ислама, слабость национальных государств и деструктивное вмешательство региональных и внерегиональных сил во внутренние дела арабских стран.