Застывший ландшафт. — Побережье без берега. — Призрачное селение в лунном свете. — Страусы вызывают панику. — Султан Авадх беп-Салех бен-Талеб. — Хлопоты неверующего. — Лучший способ «страхования жизни»

 

Плавание вдоль южного побережья Аравии по Аденскому заливу считается у моряков довольно опасным предприятием. Когда дует сильный ветер и корабль со всех сторон окутывает белесый песчаный туман, принесенный из пустыни, вам лучше держаться подальше от грозного аравийского берега: лавовые отмели здесь подобны зубьям пилы, и эти зубья такие твердые и острые, что в один миг могут пропороть днище судна.

Кажется, будто сама природа хочет предостеречь мореплавателей, чтобы они не вздумали приблизиться к берегу. У береговых утесов такая причудливая и зловещая форма, словно они изваяны всей болью земли, охваченной титаническими процессами горообразования. Эти утесы возникли много тысячелетий назад, когда здешние вулканы еще были действующими. И теперь, глядя на эти гигантские вулканические конусы, высящиеся на самой границе между морем и сушей, можно подумать, что они не земного происхождения, а часть лунного ландшафта.

Нередко скалистое подножие вулкана поднимается прямо из воды, а его конус находится в наклонном положении, словно вот-вот рухнет в море. Когда вы плывете мимо такого вулкана, вам кажется, что еще немного — и можно будет заглянуть в его кратер.

Одни конусы совершенно черные, другие покрыты застывшей лавой кроваво-красного цвета. Создается впечатление, будто здесь кипит раскаленный металл. И хотя эти вулканы наверняка потухли уже много тысяч лет назад, вас ни на миг не покидает такое чувство, что сейчас начнется извержение и во все стороны хлынут смертоносные потоки. Возможно, когда-то на этом побережье жили люди. И возможно, все они погибли, когда вулканы в своем неистовом гневе залили страну раскаленной магмой и сожгли ее, превратив в мертвую каменистую пустыню, простирающуюся до самого Аденского залива. Значительная часть страны в течение долгого времени была дном океана, и это обстоятельство еще более усилило своеобразие здешнего рельефа.

Если корабль наскочит на рифы или разобьется о скалы, его команда и пассажиры обречены на гибель. Берега в обычном смысле этого слова здесь нет, а море кишит акулами.

Если же кому-нибудь все-таки удастся спастись, то он почти наверняка выберется на берег в таком месте, где нет ни дерева, ни даже кустика, в тени которого он мог бы укрыться от палящих лучей солнца. А солнце печет немилосердно, раскаляя песок и скалы до 65 градусов. Потерпевший кораблекрушение не найдет здесь ни капли пресной воды и поэтому проживет несколько часов, максимум несколько дней.

Когда я, новоиспеченный путешественник, первый раз прибыл в Мукаллу не то в 1949, не то в 1950 году, мне рассказали, что незадолго до моего приезда в ста километрах к юго-западу от города села на мель прогулочная яхта. Оказавшиеся поблизости кочевники-бедуины убили всех, кто был на борту, и разграбили яхту. И нет ничего удивительного в том, что экипажи небольших арабских парусников дау, плывущих вдоль побережья, всегда облегченно вздыхают, когда минуют небольшой мыс, за которым прячется Мукалла. На дау, очень напоминающих китайские джонки, перевозят пряности из Занзибара и других африканских портов в Мукаллу и Маскат.

Как только мыс остается позади, корабль вне опасности и морякам открывается Мукалла, словно какой-то неведомый мираж. Если же вы плывете лунной ночью, белые строения Мукаллы производят еще более фантастическое впечатление, чем днем. И весь город кажется каким-то призрачным и совершенно нереальным. Но Мукалла вполне реальный город, хотя просто невероятно, как он смог уместиться на такой узкой полоске земли. К счастью, море в этом месте немного отступает от отвесной каменной стены гор и город отвоевал себе у воды кусочек суши. Кажется, будто дома все время ведут между собой жестокую борьбу за жизненное пространство, а нависшие над ними горы изо всех сил стараются столкнуть их в море.

Сначала Мукалла была лишь крошечным рыбачьим поселком, но на южном побережье Аравийского полуострова очень мало гаваней, и скоро поселок стал важным морским портом. Значение его тем более велико, что отсюда в глубь страны ведут самые удобные пути. Город постепенно превращался в крупный торговый центр, богател, рос и в один прекрасный день оказался наглухо зажатым между морем и горами. Больше здесь нельзя построить ни одного нового дома.

Здания стоят настолько близко к воде, что, когда дует ветер с моря, солёные брызги летят в окна. В то же время противоположная часть города так тесно прижимается к горам, что нередко во время обвалов огромные камни с грохотом падают прямо на дома и пробивают три-четыре строения, прежде чем окончательно останавливаются.

С юго-запада Мукаллу окружают вади — огромные русла высохших горных потоков. Теперь это единственные во всем районе проезжие дороги. На северо-востоке город упирается в высокие скалы, которые доходят до самого моря, образуя непреодолимый барьер.

Таким образом, расширяться Мукалле уже некуда. Остается только расти ввысь, и город растет. В Мукалле есть семи- и восьмиэтажные дома.

Своим возникновением Мукалла прежде всего обязана маленькому удобному полуострову, на котором она расположена. Этот полуостров напоминает нью-йоркский Манхаттан, разумеется в миниатюре. Только вместо американской «Статуи Свободы» здесь возвышается стройный белый минарет мечети, приветствуя всех, кто приближается к городу со стороны моря.

Но все дело в том, что Мукалле некого особенно приветствовать. Этот город никак не назовешь вратами в землю обетованную, во всяком случае теперь…

Каких-нибудь несколько веков назад Мукалла славилась как крупнейший экспортер ладана и мирры; это были важнейшие благовония, без которых не могла обойтись ни одна религиозная церемония. Теперь экспортные товары Мукаллы не имеют сколько-нибудь решающего значения для мирового рынка. Здешние купцы вывозят лишь немного фиников, основное же занятие населения — рыболовство и строительство небольших парусных судов (дау).

Сколько жителей в Мукалле? Судя по официальным данным, что-то между 25 и 45 тысячами человек, но пока еще никому не удалось провести настоящую перепись в этом совершенно невообразимом лабиринте улиц.

Порт Мукаллы довольно маленький, и обычно здесь царит полное спокойствие. Когда в Мукаллу приходит с грузом большой пароход, он бросает якорь на рейде, а вокруг него, как пчелы, почуявшие мед, вьются десятки маленьких дау и лихтеров и перевозят груз на берег. Как правило, грузы прибывают в Мукаллу на парусниках, поэтому пароход здесь — настоящая редкость и поглазеть на него всегда собирается много народу.

Впервые я попал в Мукаллу на небольшом шведском судне «Спика». Я с мотоциклом прибыл из Момбасы (Африка), чтобы совершить путешествие через Аравийскую пустыню. Вместе со мной сюда приехали два страуса, которыми султан Мукаллы пожелал украсить свой зоопарк. Султан был ревностным собирателем всяких заморских животных. Раньше он в основном собирал женщин для своего гарема, но с возрастом пришел к выводу, что гораздо спокойнее иметь дело с дикими зверями.

С верхней палубы мы наблюдали, как вдоль берега и на набережной теснились тысячи людей. На причале, который местные жители несколько претенциозно называют портом, собралась городская знать во главе с премьер-министром и начальником дворцовой стражи.

Однако эта пышная встреча предназначалась не нам, а страусам. Их купили в Сомали, погрузили на пароход в Могадишо, и вот они прибыли наконец в свою новую резиденцию.

Столь диковинных животных в этих краях еще никто не видел, поэтому встречающие смотрели на них с огромным интересом. Впрочем, страусы разглядывали жителей Мукаллы с не меньшим интересом. Когда их переносили на берег, они просовывали головы между прутьями клеток, напоминая какие-то странные перископы, которые поворачиваются в разные стороны, обшаривая горизонт.

Все шло хорошо, но вдруг случилась катастрофа.

Какой-то араб бросил с дау швартовый канат, который страусы, по-видимому, приняли за питона или еще какую-нибудь страшную змею. В ужасе они стали бить ногами о стены клеток. Как известно, у страусов необыкновенно сильные ноги, и они мгновенно разбили несколько досок в щепки. Если бы эти глупые птицы не высовывали голов сквозь прутья клетки, они бы легко могли выбраться на волю и удрать. Но удрать они даже не пытались; между тем несколько матросов тотчас же подскочили к клеткам, накинули на них брезент и крепко обвязал стальными тросами.

К сожалению, для собравшихся на набережной это маленькое интермеццо имело весьма печальный финал. Те, кто стояли в передних рядах, испугались и попытались убежать; однако стоящие сзади непременно хотели получше рассмотреть, что там происходит, и изо всех сил стали давить впереди стоящих. Началась невообразимая толкотня, и в мгновение ока с десяток зевак очутилось в воде. Их всех удалось благополучно вытащить на берег, но прошло еще немало времени, прежде чем страсти улеглись.

Все последующие дни в Мукалле ни о чем другом не говорили, как о диковинных птицах. Местные жители и думать забыли о том, что матросы с чужеземного корабля бродят по мусульманской Мукалле, где европейцы пользовались весьма дурной славой. По мнению фанатических последователей ислама, европейцы — это «неверные собаки», которых правоверные мусульмане должны всячески преследовать и побивать камнями, ибо само их присутствие уже оскверняет святую Аравию.

Страусов с триумфом провезли через весь город и торжественно водворили в султанский зоологический сад, который непосредственно примыкал к гарему. Старый султан был безумно счастлив и известил меня и капитана Свенсона о том, что, когда в следующий раз мы попадем в Мукаллу, нас будут принимать как его личных гостей.

Из Мукаллы я отправился в путешествие через Аравийскую пустыню, а капитан Свенсон, который торжественно заверил меня, что еще вернется сюда и сделает из султана бифштекс, отплыл к восточному побережью Африки.

Быть может, астматические машины «Спики» уже остановились навсегда. Быть может, сама «Спика» села на риф или разбилась о берег. А быть может, капитан Свенсон просто забыл о приглашении султана. Ибо в Мукаллу он так и не вернулся.

Но я о приглашении не забыл.

Когда в 1952 году я вторично прибыл в Мукаллу, со мной, к сожалению, не было страусов, и, возможно, именно это прискорбное обстоятельство несколько затянуло процедуру прохождения через полицейский контроль. Однако я упорно доказывал, что меня пригласил сам султан Авадх бен-Салех бен-Галеб, и через несколько часов я наконец предстал перед великим повелителем правоверных.

Между тем я уже готовился выступить в роли злополучных страусов. Мне очень явственно рисовалась картина, как я стою в камере городской тюрьмы и просовываю голову сквозь прутья решетки. Пробить же ногами дырку в стене мне наверняка не удастся. Тем не менее прямо из полицейского участка с железными решетками на окнах я попал в маленький восьмикомнатный дворец, который султан любезно предоставил в мое полное распоряжение.

По правде говоря, султан был немного ошеломлен, узнав, что я решил воспользоваться его любезным приглашением двухгодичной давности. Но это испытание он перенес стойко, как и подобает истинному мусульманину.

Его премьер-министр, весьма начитанный господин, который когда-то учился в Каире, поведал мне сугубо конфиденциально, что обычно подобным приглашением не придают слишком большого значения и их следует рассматривать просто как долг вежливости.

Очевидно, с моей стороны было бы неразумно заявить, что все это мне отлично известно. Просто я решил воспользоваться султанским приглашением, чтобы посетить эту интереснейшую часть земного шара, и, когда султан вспомнил меня после упоминания о двух страусах или, во всяком случае, сделал вид, что вспомнил, мне оставалось только благодарить судьбу.

К своему величайшему сожалению, я узнал, что оба страуса оказались гораздо менее жизнеспособными, чем многие обитательницы султанского гарема. Один из них умер от какой-то хвори вскоре после того, как его поселили в зоологический сад. А другой покончил жизнь самоубийством, попытавшись проглотить тюрбан одного телохранителя.

В один прекрасный день меня пригласили посетить султана в его роскошном дворце. Авадх бен-Салех бен-Галеб был уже в летах, и на величавом челе его были написаны усталость и спокойствие. Каким бы делом он ни занимался, он отдавался ему со страстью. Круг его интересов не ограничивался одними лишь наложницами и заморскими зверями. Султан сам написал несколько научных трудов по различным вопросам, и некоторые из них были даже опубликованы. Еще несколько лет назад он был заядлым спортсменом. Но недавно его скрутила подагра, и ему стало трудно ходить.

В то время в Мукалле было запрещено публично демонстрировать кинофильмы, но султан был завзятым кинолюбителем и больше всего на свете любил показывать своим друзьям снятые им фильмы. Как султан, он мог позволить себе немного возвыситься над законом, предаваясь этакому ультрасовременному хобби.

Пожалуй, наша общая страсть к кинолюбительству и явилась тем счастливым обстоятельством, которое позволило мне провести несколько часов с султаном в его дворце. Своей кинокамерой я снял фильм о султане, наследном принце Амире Авадхе и принце Ахмеде. Здесь же был и премьер-министр, которому султан поручил заботиться обо мне. Он по-отечески опекал меня и помогал не нарушать дворцовый этикет, весьма сложный и запутанный.

Премьер-министр поставил меня в известность, что с моей стороны было бы весьма похвально, если бы я нанес визиты знатнейшим шейхам города. Я немедленно последовал его совету, но после первого же визита решил, что он будет и последним! Таким образом, остальным знатным шейхам придется обойтись без моего общества.

У шейха, к которому я направил свои стопы, меня угостили страшно крепким кофе, который в основном состоял из гущи и еще каких-то пряностей: имбиря или кардамона. Воды же было чуть на донышке. Из вежливости мне не удалось остановиться на двух чашках: ведь даже бог троицу любит. Пришлось выпить три чашки жидкого динамита, такого убийственно крепкого, что даже слезы брызнули у меня из глаз.

Чтобы прекратить пытку, после третьей чашки я откланялся, вернулся в свой дворец и тут же набросился на бурдюк с водой.

Но очень скоро я благодарил бога за эти три чашки кофе.

На другой день я пошел в мечеть. Прежде чем войти в нее, я снял башмаки, как велит мусульманский закон, и решил, что теперь все в порядке. Но не тут-то было.

О, я еще не знал, что такое Мукалла! Впервые за всю историю города неверный чужестранец осквернил мусульманскую святыню; не прошло и двух секунд, как меня схватили, поволокли к дверям и тумаками выбросили на улицу. Я даже не сообразил, откуда вдруг появилось здесь столько народа, понял только, что вся эта толпа охвачена гневом и собирается учинить надо мной суд и расправу. Разобрать слова, которые выкрикивали оскорбленные мусульмане, я не мог, но их общий смысл был достаточно ясен. Хоть меня и вышвырнули из мечети, но отпустить с миром явно не собирались. На изогнутых лезвиях ножей заиграли солнечные блики. Просвистел булыжник. Он предназначался мне, но угодил кому-то в висок, и бедняга со стоном упал на землю. В воздухе запахло смертью.

Султанский раб Ниангара, который всюду сопровождал меня, как сквозь землю провалился при первых же признаках надвигающейся беды. Ему претило варварство во всех его проявлениях…

Вдруг я почувствовал, как чья-то сильная рука схватила меня за локоть. Я уже ничего не видел, потому что в глаза мне швыряли грязь и песок, плевали в лицо. Я совсем обессилел и почти не оказывал сопротивления человеку, который упорно тащил меня за собой. Меня втолкнули в какую-то темную комнату. Двери захлопнулись, и я понял, что настал мой последний час.

Однако рокового удара, которого я ожидал, так и не последовало; когда же я наконец очистил глаза от песка и немного привык в темноте, то узнал шейха Салима, того самого Салима, у которого несколько часов назад пил кофе.

Как только мне удалось прийти в себя, я сердечно поблагодарил хозяина за спасение и сказал, что навеки останусь его должником. И действительно, он проявил подлинное великодушие, ввязавшись в уличную потасовку, чтобы спасти жизнь какому-то чужестранцу. В то время я еще не знал, что, с точки зрения араба, он просто выполнил свой долг.

Для араба гостеприимство — один из самых священных законов, и если в его доме был гость, который выпил хотя бы одну чашечку кофе с имбирем или кардамоном, то он обязан оказывать ему всяческое покровительство в течение следующих трех дней и не только у себя дома. В стране, где жизнь белого человека все время висит на волоске от гибели, лучше не пренебрегать этой несколько своеобразной формой «страхования жизни».

Все последующие дни я сломя голову носился от одного шейха к другому. И у каждого, давясь, выпивал три священные чашечки кофе. Всего я выпил около восьмидесяти чашек, и, хотя каждая была не больше рюмки для яйца, мой желудок пришел в великое расстройство. Однако в этих невзгодах меня неизменно утешала мысль, что лучше рисковать желудком, чем головой».