Три винтовочных ствола. — Неожиданная встреча. — Восемь человек в одной палатке. — Караван с женщинами. — Поющие пески. — Захваченные пылевым облаком

По извилистой дороге мы медленно поднимаемся в горы, отгораживающие Мукаллу от материка. Оставляя за собой облако пыли длиной в целый километр, наш лендровер везет нас в самое сердце области Хадрамаут, о которой еще несколько десятилетий назад европейцы ничего не знали.

Здесь нет дорог, лишь изредка можно найти тропинку, по которой проходят караваны верблюдов вдоль вади. Вади врезаются в плоскогорья на сотни метров, хотя водой они заполняются лишь на несколько дней, когда раз в десять-двенадцать лет здесь выпадают дожди.

Когда смотришь на этот ландшафт с самолета, кажется, будто он весь изрезан бороздами и трещинами, но на самом деле это глубокие ущелья. Единственный путь внутрь страны проложен вдоль этих вади, и других видов транспорта, кроме верблюда и джипа, здесь нет. До того как удалось приручить верблюда, внутренние области Аравийского полуострова были необитаемы.

Кое-где в вади растут акации, гигантские корни которых обеспечивают растения влагой, несмотря на почти полное отсутствие воды. Такое же упорство требуется и от людей, которые хотят здесь жить.

Но через каких-нибудь несколько лет двадцатый век ворвется и в этот уголок земли. В небольших городках на побережье уже теперь больше грузовиков, чем верблюдов. Но для машин нужны более совершенные дороги, и во многих местах сейчас ведутся работы по расширению караванных верблюжьих троп, чтобы по ним могли проехать и джипы, и грузовики.

Мы пробираемся через вади и горные цепи, а дорогу, по которой мы едем, можно назвать дорогой лишь при наличии достаточно пылкого воображения. Иногда мы движемся по толстому слою вулканической пыли, такой мелкой и тяжелой, что она брызгами разлетается из-под колес, словно вода. Время от времени мне приходится выверять наш курс по компасу, потому что мы непрерывно петляем из стороны в сторону. Кстати, из-за этого мы едем гораздо дольше, чем я предполагал.

Ночью Аравийская пустыня кажется еще более призрачной, чем днем. Мы остановились возле каменоломни, недоумевая, кому здесь мог понадобиться камень. Остановились же для того, чтобы узнать, можно ли ехать по прямой дальше или надо искать дорогу в объезд.

Вдруг шофер увидел палатку, которая прижалась к огромной каменной глыбе. Он схватил меня за руку, и притом так крепко, что я чуть не закричал во весь голос, но все-таки сдержался.

Обитаема ли эта палатка? По-видимому, она пуста и едва ли за нами кто-нибудь сейчас наблюдает. Но если в палатке есть люди, то, прежде чем встретиться с ними, лучше как следует изучить местность. Эта мера предосторожности здесь никогда не лишняя: а вдруг в палатке живут бедуины, которые недолюбливают незваных гостей.

Сначала все было тихо, потом из палатки послышался слабый шум, и тут же блеснули три винтовочных ствола.

Мы стояли, озаренные лунным светом, и, несомненно, были отличной мишенью для тех, кто находился в палатке. Поэтому мы остановились как вкопанные, но потом я овладел собой и сказал Ниангаре:

— Крикни им, чтобы они убрали свои проклятые ружья. А то ведь чего доброго угробят нас!

Ниангара немедленно выполнил мою просьбу.

Ответом из палатки был смех, явно выражавший такое же облегчение, какое почувствовали мы сами.

Именно облегчение, а не насмешку или злорадство. Из палатки вышел человек и направился к нам. Он все еще держал винтовку, но больше в нас не целился, Тогда мы развели руки в разные стороны, чтобы показать, что безоружны и у нас нет злого умысла.

Он начал с того, что спросил:

— А вы испугались, когда я выстрелил в вас?

— Конечно, испугались, — ответил я, и Ниангара тут же перевел. — И потому будь добр, убери свою винтовку куда-нибудь подальше, а то она может случайно выпалить.

Еще какой-то миг он смотрел на нас немного подозрительно, но, окончательно убедившись, что никакой опасности мы не представляем, опустил винтовку и сделал знак, что мы можем подойти к палатке.

По самым оптимистическим расчетам, в этой палатке могло уместиться максимум четыре человека. Но в ней уже было пять, и им пришлось немного потесниться, чтобы впустить Ниангару, шофера и меня. Стены палатки были из довольно тонкой мешковины, и ветер пустыни легко продувал ее насквозь. Здесь нужно спать в пальто и в обуви. В пустыне обычно бывает очень большая разница между дневной и ночной температурами. Днем термометр показывает свыше 40 градусов, а ночью — чуть выше нуля. В оазисах лужи по утрам бывают подернуты тонкой коркой льда.

Я хотел показать хозяевам палатки, что испытываю к ним самые дружественные чувства, и выудил из коробки несколько сигарет. В дороге они немного отсырели, и их было трудно раскурить. Стало ясно, что нашим хозяевам они не доставляют ни малейшего удовольствия. И тем не менее они докурили сигареты до конца — из вежливости.

Зато я тоже должен был из вежливости отведать немного рыбы, сухой и уже порядком подпорченной. Арабское гостеприимство неотразимо. Его оказывают все: от шейха до простого дорожного рабочего вроде тех, что мы встретили ночью в пустыне. Разница лишь в том, что шейх поставит перед вами на стол самые изысканные яства, а рабочий, который едва зарабатывает одну-две кроны в день, угостит вас гораздо более спартанской пищей. К счастью, мне удалось незаметно сунуть полрыбы в карман.

Между тем рабочие вскипятили воду и приготовили очень горький чай, который отдавал солончаками, мятой и какими-то крепкими пряностями. Чайник ходил по кругу, и скоро в палатке стало тепло и уютно.

Дорожные рабочие по многу месяцев живут без всякой связи с внешним миром. Лишь изредка, когда пройдет караван верблюдов или проедет машина, они могут приобрести немного продуктов, чтобы добавить их к тому рису, который составляет их главную пищу. Но если им не удается достать воды, они идут к ближайшему колодцу за много километров и обратно несут воду на спине. Нельзя не восхищаться стойкостью и твердостью сынов пустыни, которые трудятся в этом покинутом богом краю.

* * *

Около часа мы беседовали с нашими гостеприимными хозяевами, а потом улеглись спать.

Палатка оказалась битком набита людьми, но мне было чертовски холодно, хотя я и лег спать в одежде. Кроме того, я надел свою легкую полярную куртку, с которой никогда не расстаюсь, даже когда еду в тропики. Днем она спасает от зноя мои киноленты, а ночью служит для меня одеялом или подушкой. Я натянул на голову капюшон и крепко заснул.

Когда я проснулся на следующее утро, наши хозяева уже были на ногах и стояли возле палатки. Дрожа от холода, я вышел к ним, огляделся. Мы находились в довольно глубоком ущелье, и солнце еще не успело подняться настолько, чтобы согреть этот маленький лагерь, затерянный между крутыми склонами гор.

Рабочие совершили омовение… песком, как рекомендует Мухаммед в тех случаях, когда поблизости нет воды. Потом они опустились на колени, обратив лица в сторону Мекки, и стали молиться. Лишь после этого начался их рабочий день.

Скоро я заметил, что всю ночь спал на протухшей рыбе, которую вчера засунул в карман. Рыбу я, естественно, раздавил, и ее остатки оказались крепко втерты в материю, так что все мои попытки незаметно очистить карман особого успеха не имели. Две собаки, принадлежащие дорожным рабочим, ходили за мной по пятам. Они вдруг прониклись ко мне необыкновенно трогательной любовью, и их нельзя было отогнать ни на шаг, когда мы садились в машину, чтобы продолжать путешествие в глубь страны. Псы долго бежали вслед за нами и отстали лишь после того, как машина увеличила скорость. Когда я оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на маленький лагерь в ущелье, мне показалось, что они все еще стоят и пускают слюнки при мысли о пище, которую упустили.

Когда через пять часов мы доехали до какого-то оазиса, я совсем пал духом. Запах рыбы, исходивший от моих брюк, оказывал магическое действие на окрестных собак, и они с лаем сбегались ко мне со всех сторон.

Нам разрешили остановиться в небольшом глиняном домике, и, когда мне удалось наконец захлопнуть перед носом у своих врагов тяжелую деревянную дверь, я поднялся на плоскую крышу. Наконец в безопасности! Ни один пес не заберется сюда и не станет требовать, чтобы я сменил брюки! Тем более что чистые брюки лежали в чемодане, предохраняя от случайных повреждений мои фотоаппараты.

Итак, я устроился поудобнее и приступил к завтраку. Хлеб был твердый как камень, но я уже давным-давно научился раскалывать его одним ударом ножа на мелкие кусочки так, чтобы они не разлетались в разные стороны. Кроме того, я виртуозно вылизывал банки из-под селедки в масле, сохраняя при этом бороду в девственной чистоте, а губы — в целости и сохранности.

Питьевая вода в оазисе оставляла желать много лучшего. Она была грязновато-мутного цвета, соленая, с каким-то очень неприятным привкусом. В общем на лукуллов пир моя трапеза не была похожа, но все-таки насытиться мне удалось.

Покончив с едой, я подошел к краю крыши и стал смотреть вокруг. И тут передо мной возникли картины природы, которые всегда наполняли мою душу невыразимым счастьем, и уже сама мысль о возвращении в лоно цивилизации начинала казаться мне нелепой и противоестественной.

Вдали в трепещущем от зноя воздухе пустыни высится голубовато-серый горный массив, до него зеленеют рощи финиковых пальм. В том месте, где начинаются глиняные домики, с ближайшей горы спускается, извиваясь, как змея, каменная стена. Она защищает жителей поселка от вражеских набегов со стороны равнины.

Сейчас трудно себе представить, что этот идиллический оазис порой превращался в поле битвы. Вот бегут двое ребятишек-пастушков с огромным стадом овец; за ними мчатся, заливаясь лаем, рыжие псы. Всех их окутывает огромное облако пыли, так что я могу проследить их путь до самой каменной стены. Под сенью нескольких пальм у колодца работают люди. До меня доносится монотонная песнь и такой же надрывный скрип колодезного колеса. Потом слышится плеск воды, и из небольшого водоема устремляются к многочисленным грядкам длинные ручейки, похожие на скользкие серебристые пояса. Босоногие темнолицые мальчуганы бегут рядом с водой, загоняя ее в узенькие каналы, из которых она растекается по желтой, задыхающейся от жажды земле. Эта земля разделена на ровные квадраты полей, причем у каждого поля свой цвет: пыльно-желтый, желто-бурый, грязно-бурый и от нежно-светло-изумрудного до темно-темно-зеленого.

Кроме нас в оазис пожаловали еще гости — маленький караван. С моей крыши было хорошо видно, как вдалеке, почти у самого горизонта, медленно передвигаются силуэты верблюдов, вытянувшихся в ровную, изящную линию: каждый верблюд привязан к хвосту шагающего перед ним собрата. Когда караван вошел в поселок, я спустился с крыши, чтобы рассмотреть его поближе. Он состоял из полусотни верблюдов всех оттенков желтого, бурого и серого цветов.

С караваном прибыло много женщин. Обычно их бывает гораздо меньше, но на это я обратил внимание далеко не сразу. И лишь после того как я достал кинокамеру, а начальник каравана стал шипеть на меня, словно строптивый верблюд на погонщика, я почуял что-то неладное.

Ниангара посоветовал мне быть осторожнее. По его мнению, эти женщины были рабынями, которых везли на невольничий рынок. А может быть, их уже купил какой-нибудь богатый купец, возможно даже сам султан, и их везут в султанский гарем. Начальник каравана обязан доставить груз к месту назначения в целости и сохранности, и, вероятнее всего, он решил, что моя кинокамера в какой-то мере ущемляет интересы его владыки…

Оазис остался позади, и мы снова едем через каменистую пустыню к Шибаму, городу небоскребов.

Перед нами расстилается лента золотисто-желтого песка. Это так называемые поющие пески. Когда ветер срывает слой песка с более твердого грунта, нередко возникают песчаные отмели, и, когда их заметают новые слои, происходит своеобразная вибрация, воспринимаемая ухом как звук, похожий на голос. На вид песок кажется твердым и плотным, но верхний его слой чрезвычайно податливый. Иногда он предательски прячет от взгляда путника глубокие ямы, в которые тот проваливается на каждом шагу.

Просто удивительно, как рессоры лендровера и наши почки выдерживают такую тряску. Когда колесо внезапно проваливается в яму, вулканическая пыль почти не амортизирует удар. Во все стороны летит песок, словно брызги воды, когда вы едете по дороге, залитой дождем. Да, порой нам действительно кажется, что наша машина — это корабль, плывущий по волнам среди бурного моря. А наши нервы подвергаются весьма суровому испытанию: мы все время ждем аварии. Ведь если лендровер, провалившись в очередную яму, откажется от дальнейшей борьбы с природой, мы застрянем всерьез и надолго. Рассчитывать на чью-либо помощь здесь не приходится.

Но вот наступил момент, когда мы почувствовали твердую почву под колесами и решили выжать из машины все, на что она способна. За нами поднялось облако пыли длиной в целый километр. Когда же нам захотелось сделать первую остановку для отдыха, это облако мгновенно окутало нас со всех сторон. Оно настигло нас совершенно неожиданно, и мы даже не успели сообразить, что дует попутный ветер. Через секунду все исчезло за непроницаемой пыльной стеной. Бежать было некуда. Мы буквально не видели протянутой вперед руки.

Лишь через пять-десять минут облако рассеялось. Но оно нас многому научило. Теперь, прежде чем остановиться, мы всегда сворачивали в сторону и проезжали несколько десятков метров против ветра.

К счастью, мы были застигнуты облаком пыли, которую подняли сами, а не могучей песчаной бурей, порождаемой природой. Во время такой бури тучи песка надвигаются на вас, словно гигантская стена, застилая мраком и небо и землю. Яркое тропическое солнце мгновенно превращается в матовый светлый кружок, но скоро и он исчезает за непроницаемой черной пеленой. На землю опускаются призрачные мертвенно-бледные сумерки, вас охватывает ужас, и, когда в следующее мгновение вокруг смыкается черная стена, все оказывается засыпано песком.

Верблюды гораздо легче других животных переносят песчаные бури. Ноздри верблюдов напоминают длинные, узкие щели, поросшие тонкими волосками, и в случае необходимости щели эти смыкаются почти наглухо. К сожалению, человеческие ноздри устроены гораздо примитивнее, и в этой связи нельзя не отметить, что широкие плащи бедуинов со множеством складок по существу единственная одежда, которая спасает человека от песка.

…Мы едем по пустыне все медленнее и медленнее. У меня возникают опасения, не заблудились ли мы. Часами петляем через глубокие вади. Иногда мне хочется взобраться по крутому склону хребта и определить, куда же ведет наш маршрут. Наконец мы выезжаем на равнину, и прямо перед нами совершенно неожиданно возникает из песчаного моря многоэтажный белый город.

Что это такое? Мираж? Или город-призрак из сказок Шехерезады?

Нет, это настоящий сказочный город. Перед нами Шибам — город небоскребов.