Когда я спросил своего проводника по Бандунгу Али Шарифа, где можно полакомиться традиционными сунданскими яствами, он, не раздумывая, сказал:

— Почти в центре города есть ресторанчик с названием «Понье». В переводе с сунданского это означает «аппетит». Там можно отведать кухню сунданцев в ее не испорченном вкусовыми привычками европейцев виде. Это на улочке рядом с главной улицей Брага.

Небольшое деревянное здание с высокой, треугольником крышей встретило нас прохладой. Было около полудня, и, хотя Бандунг находится в горах на высоте 600 метров над уровнем моря и считается курортным местом, жара становилась нестерпимой. Достаточно было провести 10-15 минут под безжалостными лучами стоящего над головой ослепительным белым шаром солнца, среди нагретых каменных зданий, на обжигающем асфальте, как тело покрывалось испариной, рубашка противно прилипала к спине, появлялось жгучее желание вернуться в охлажденную кондиционером машину.

Али Шариф, работник бандунгского отделения министерства информации, пояснил, что сносная температура в ресторане поддерживается без кондиционеров и даже без огромных потолочных вентиляторов благодаря отработанной веками системе проветривания. Дом расположен и устроен так, что свежий ветер с гор продувает его постоянно. Плетенные из расщепленного бамбука, побеленные стены отделялись от пола и потолка полуметровыми проемами. Кроме того, в самую знойную часть дня переходящая в открытую веранду большая часть дома пребывала в тени.

За длинными столами в полутемном зале и столиками на четырех человек на веранде сидели посетители, в основном молодежь. По их европейской одежде можно было предположить, что это мелкий служивый люд, облюбовавший «Понье» на время обеденного перерыва за его верность традициям и относительную дешевизну.

Судя по любопытным взорам, обращенным на меня, не трудно было догадаться, что европейцы здесь появляются не часто. Но ни на одном из лиц не было откровенного удивления, недоумения, тем паче недовольства. Сдержанные, приученные не проявлять открыто своих эмоций, индонезийцы отметили про себя факт появления странного посетителя и вернулись к своим тарелкам, тихим разговорам, неторопливым мыслям.

За одним из длинных столов для нас нашлось свободное место. Не успели мы усесться, как из неровно освещаемого огнем открытого очага сумрака кухни выбежал мальчишка с огромнейшим подносом в руках. Пострел лет 12-14 проворно расставил перед нами полдюжины тарелок с едой и исчез, не сказав ни слова. Горкой лежал отваренный рис, ярким желтым пятном выделялись обвалянные в едкой от перца пасте печеные яйца, острым ореховым соусом щекотал ноздри жареный цыпленок, пучки пряной зелени обжигали нёбо.

Это был своеобразный комплексный обед. Меню здесь каноническое. Не менялось, по словам Али Шарифа, с момента открытия ресторана около сорока лет назад. Неизменный набор подают каждому посетителю. Ешь, что нравится и столько, сколько душа принимает. Мой провожатый сказал:

— Здесь готовят то, что мы едим испокон веков. Каждый кусок пищи, кроме пресного риса, приправлен нашими пряностями. Они придают индонезийской кухне то своеобразие, которое так восторгает иностранцев.

Али Шариф улыбнулся той непостижимой восточной улыбкой, при которой не знаешь, что и подумать: то ли отнестись к его замечанию как к обычному для гида рекламному комплименту кухне, то ли рассматривать его как похвалу любознательности зарубежных гостей, то ли искать в ней потаенный смысл.

Уже не раз сталкиваясь с отшлифованной до филигранности способностью индонезийцев обыденными словами и образами иносказательно передавать глубокую обобщающую мысль, зная об обостренном в Индонезии, как и в других освободившихся от колониального ига странах, чувстве национальной гордости, я не мог исключить того, что в реплику об «охочих» до специй Востока европейцах Али Шариф вложил нечто большее. Уж не хотел ли он сказать, что погоня за пряностями была тем главным движущим мотивом, который привел Запад к открытию архипелага, а потом и закабалению его на долгие годы? Если он имел в виду это, то с ним нельзя не согласиться.

За самыми знаменательными географическими открытиями стояло, как правило, ни с чем не считавшееся стремление овладеть наиболее ценными товарами. Уже в античные времена с восточной стороны Ойкумены — этой населенной, по представлениям греков, поверхности Земли — доставлялись невиданные диковины. Автор первого подробного описания Ойкумены и ее рубежей Геродот из Галикарнаса (около 484-428 гг. до н. э.) писал: «Окраины по воле судьбы щедро наделены редчайшими и драгоценнейшими дарами природы». Среди них были китайские шелковые ткани, благовония, камни-самоцветы, слоновая кость, жемчуг, перламутр и конечно же специи.

С появлением последних произошла подлинная революция западного стола. В богатых домах пресная, однообразная пища стала изысканной, приобрела богатую гамму вкусовых оттенков. Мясо, обжаренное на вертеле с добавлением перца, приятно обжигало язык, вино, сдобренное имбирем, действовало более возбуждающе, хлеб из теста с корицей дразнил тонким ароматом. Достаточно было перечного зернышка, кусочка мускатного ореха, щепотки гвоздичного цветка — и тупое обжорство превращалось в изощренную, возведенную в ритуал, чувственную трапезу. Добряк-чревоугодник Ламме Гудзак из «Легенды о Тиле Уленшпигеле» в своих голодных скитаниях мечтал о дымящихся пулярках, флягах с прохладным вином, караваях свежего хлеба, приготовленных с использованием восточных штучек. Вчера еще варварские, сегодня вкусы Запада требовали все больше и больше пряностей.

Как только становилось известно, откуда поступают эти редкие, а потому и высоко ценимые товары, как предприимчивые купцы принимали решение обойти дорого берущих посредников и самим добраться до источника баснословной наживы. В начале 2-го тысячелетия нашей эры перец продавался на вес серебра, некоторые государства расплачивались им как благородным металлом. В средние века мальчишки на улицах в спину богачам кричали: «Мешок перца!» На одном из балов высокородная дама перещеголяла всех модниц, надев ожерелье из черных перечных зерен.

Бесстрашие первооткрывателей поистине поразительно. В Джакарту я летел около 12 часов на Ил-62. В полете, откинувшись в удобном кресле после вкусного обеда, думал о предстоящей встрече с Индонезией. Но в голове не было и тени тревоги. Чтобы пуститься в такое короткое по времени комфортабельное путешествие, не надо было обладать особой смелостью. Ежедневно его совершают тысячи людей. Совершенно иное дело — странствия в былые эпохи. Люди склонны населять не познанные ими миры враждебными силами. Страшными представлялись неизведанные районы путешественникам тех далеких времен, когда человек был цепко опутан паутиной суеверий, только начинал приобретать веру в свои силы.

Они отправлялись на маленьких, не приспособленных для океанских плаваний парусниках в «море мрака», «царство сатаны». Не зная ни верного пути, ни срока путешествия, покидая, может быть, навсегда родные края и близких, они отдавали себя на волю непредвиденных, тягчайших опасностей. А всеиз-за презренной жажды золота, желания нажиться на торговле дарами Востока.

Еще один побудительный мотив дальних странствий — миссионерский зуд. Вместе с купцами и солдатами в непознанные края отправлялись монахи с целью приобщить к «истинной Христовой вере» вновь открываемые народы. Рядом с торговыми факториями и крепостями вырастали церкви. Самая старая христианская церковь в Индонезии — храм Сион в старой части Джакарты. Построена голландцами в 1693 году. Приземистое, в виде куба, здание с черепичной крышей можно было бы принять за конторское, складское, жилое — какое угодно помещение, если бы не крест над главным входом да собранная из толстых бревен небольшая звонница.

Внутри церковь просторна и так же проста, как и снаружи. Нет затейливого великолепия католического храма или православного собора. Массивные деревянные балки высокого потолка, голые стены, ряды грубых скамеек перед небольшой кафедрой из темного дерева, давно не действующий орган на хорах. На его огромном колесе, некогда приводившем в движение мехи,— толстая ржавая цепь с замком. Но рядом с умолкнувшим, видимо, насовсем органом стоит сверкающий никелем и черной пластмассой миниатюрный электроорган японского производства. Самая старая в Индонезии церковь оборудована самой современной техникой пропагандирования слова божьего.

В пасхальную ночь я наблюдал во дворе Сиона за самодеятельным представлением. Дети в костюмах изображали шествие Христа на Голгофу, распятие, снятие с креста и воскресение. Спектакль сопровождался музыкой, пением псалмов и даже шумовыми эффектами: громом, ветром. «Святые отцы» не случайно избрали такую форму пропаганды. У индонезийцев, традиционно познающих, что есть Зло, а что — Добро, через различные театрализованные представления, именно спектакль оставляет наиболее глубокие впечатления.

Священник, читавший после «воскресения» Христа проповедь о «смирении как единственном пути спасения», потом в беседе со мной уверял, что влияние христианства в Индонезии растет. Особенно на восточных островах архипелага, где к приходу европейцев еще не успел бросить корни ислам и население в подавляющей массе пребывало в идолопоклонстве. Он сослался даже на свою биографию: вырос в мусульманской семье, а белой чалме паломника в Мекку предпочел темную сутану. Не без торжественности сказал: — Мы несем факел истинной веры, который некогда зажег в наших краях такой великий человек, как Фрэнсиз Ксэвиер.

Португальский миссионер с этим именем в первые десятилетия XVI века много ездил по Юго-Восточной Азии, умер в 1552 году где-то близ южных берегов Китая и был похоронен в Гоа, в Индии. Позднее Ватикан причислил его к немногочисленному семейству «святых апостолов Востока». Сейчас из всех пионеров — проповедников христианства в странах Южных морей он пользуется наибольшим поклонением. Несколько квадратных метров в глубине бывшего храма Богородицы в Малакке, которые послужили ему временной могилой на последнем пути в Гоа,— место паломничества последователей Христовой веры не только из Малайзии, но и из соседних Сингапура и Индонезии.

Период колониальных завоеваний «во имя короля и во славу креста» открылся морскими экспедициями, организованными португальским принцем Генрихом Мореплавателем в начале XV века. «Великий принц Энрике, сын Жуана I, короля португальского, решил предпринять исследование дотоле неизведанных областей... проложить путь к отдаленным странам Востока» — так записано на мемориальной доске в честь инфанта на портале Сагриша (мыс Сан-Висенте), где Генрих основал «школу космографии, астрономическую обсерваторию и морской арсенал». Немецкий хронист того времени сообщает: инфант, который вопреки своему прозвищу ни разу не выходил в море, решил «исследовать дальние земли потому, что узнал — туда мавры отправляются за золотом».

Превратить бедную Португалию в мировую державу, сделать ее хозяйкой океанских просторов, обширных колоний, монополизировать торговлю восточными товарами, приобщить прозябающие в идолопоклонническом невежестве народы к учению Христа — это переплетение политических амбиций, экономического расчета, религиозных надежд было двигателем эпохи Великих географических открытий и колониальных войн. Мечта Генриха Мореплавателя обогнуть Африку и проникнуть в страны Южных морей сбылась после его смерти. В 1509 году из Гоа в Малакку прибыли пять португальских кораблей под командованием Лопеза де Секвейры. Жители с возгласами «Смотрите, белые бенгальцы!» радушно встретили гостей, наивно щупали их кожаные одежды, дергали за бороды.

Султан Махмуд Шах принял пришельцев со всеми полагающимися иностранному посольству почестями. Но потом, под влиянием уговоров индийских купцов, решил напасть на иноземцев. Купцы уже знали о вероломстве этих не признающих обрезания бородачей: куда бы они ни приплывали, после лживых заверений в мирной торговле предательски переходили к грабежу и насилиям.

Предупрежденный де Секвейра вовремя выбрал якоря и развернул паруса под спасительный ветер. Среди тех, кто предупредил капитана о готовящемся нападении,— еще неизвестный 24-летний матрос Магеллан. Через десять лет он, уже в чине адмирала, возглавит первое кругосветное путешествие. Но в 1509 году он спасался бегством из Малаккской бухты. Два десятка матросов, что беспечно сошли на берег, остались в руках малайцев.

Вызволить их, а заодно и взять Малакку было поручено губернатору Гоа Алфонсо д'Альбукерку. В июле 1511 года он ввел в бухту порта 18 кораблей с более чем тысячью солдат. Из записки, тайно переправленной узниками, узнал, что ключом к овладению столицей мусульманской империи, сверкающей на солнце развешанными по стенам дворцов зеркалами, является мост, перекинутый в полумиле от устья реки. Мост стоит и сейчас. С него хорошо просматриваются принимающие теперь только маленькие плоскодонные баржи причалы и уходящая в глубь городских кварталов обмелевшая река, облепленная по берегам роем деревянных хижин. Понадобилось шесть недель, чтобы сломить сопротивление малайцев. Из «Малайских анналов» известно, что корабельный огонь был настолько интенсивен, что «ядра сыпались как дождь», а грохот мушкетов напоминал «треск обжариваемых на сковороде орехов». При взятии Малакки, писал позднее сын губернатора, «все мусульмане, женщины и дети, были преданы мечу». Султан бежал на юг полуострова, разбежалось и его наемное яванское войско.

В результате этой победы Португалия стала королевой морей от Гибралтара до Малакки. Папа закатил в Риме такой пышный благодарственный молебен, что хронисты не преминули отметить его как «вызвавший ликование несметной толпы». Инфант Энрике еще накануне первых морских экспедиций выхлопотал у главы церкви буллу, по которой все земли, острова и моря, будучи открытыми, становились вечным владением «наихристианнейшего португальского короля». Одной бумажкой судьба миллионов жителей свободных стран вручалась чужеземному монарху.

Окрыленные успехом под Малаккой, португальцы ринулись дальше на восток. Их цель — отыскать вожделенные «Острова пряностей». Покоренный и сожженный дотла город был только ключом к замку на сокровищнице тропиков.

Триумфатор малаккской битвы в 1513 году отправил эскадру из трех кораблей под командованием Антонио д'Абре с приказом «сделать все возможное» для розыска легендарных островов. Без приключений экспедиция доплыла до, как показалось ее участникам, земного рая. Спокойная, бирюзовая гладь моря, утопающие в пышной зелени живописные берега, гостеприимные бесхитростные туземцы, блаженно ленивый ритм жизни. Так и подмывало оставить путь постоянных опасностей и невзгод, ненасытной погони за наживой и чинами и перейти в мир идиллического, безмятежного существования. Этому поддался конкистадор Франсиско Серрано. Солдат пренебрег военной присягой и королевским скудным жалованьем и решил остаться на острове Тернате.

Он был, пожалуй, первым европейцем, добровольно поселявшимся здесь навсегда. В Индии, Малайзии, Индонезии я встречал американцев и западноевропейцев, которые последовали примеру Стивенсона, Ван Гога и, оставив погрязшую бездуховном делячестве лицемерную западную цивилизацию, пытались обрести новый смысл жизни среди восточных народов. Но никто из них и не подозревал, что отвращение к «ценностям» Запада, пробуждающее в человеке решимость навсегда покончить с привязанностью к ним, уходит корнями те далекие времена, когда Европа только просыпалась к утвердившему эти «ценности» капитализму.

Антонио д'Абре за кучку сверкающих безделушек и груду поношенного тряпья выменял у наивных аборигенов горы бесценной гвоздики, набил ею трюмы и возвратился в Малакку, уже под защиту мощной крепости А-Фамоза, которая в последующие 130 лет выдержала все приступы и осады. Входящих в гавань теперь встречает вырастающая прямо из воды, утыканная пушками шестиметровая стена, толщина которой в отдельных местах превышает три метра. От неприступного порта остались лишь ворота Порта-де-Сантяго да фрагменты фундамента крепостной стены. Но и по ним легко допустить, что А-Фамоза стояла бы и по сей день, не уничтожь ее пороховыми взрывами англичане, пришедшие в Малакку в 1795 году. По свидетельству автора «Малайских анналов», когда разрушали твердыню, стены разламывались на «куски величиной со слона и даже больше».

Используя вражду между правителями двух основных «Островов пряностей», Тернате и Тидора, португальцы через год заключили соглашение с тернатским владыкой, по которому в обмен на обещание военной помощи получили монопольное право на торговлю гвоздикой и разрешение построить на острове крепость. Казалось, цель достигнута! Заветный контроль в руках! Маленькой Португалии, этой вчерашней нищенке Европы, сегодня принадлежат сокровища Востока!

Недолго, однако, упивался португальский двор победой. Сулящий неслыханное обогащение успех вызвал жгучую зависть других европейских дворов, и в первую очередь мадридского. Не в счет родственные узы, общность борьбы против мавров, католическое единство. Только соперничество, тайное и открытое, только война, дипломатическая, торговая, любая другая. Использовать каждый промах противника, малейшую ошибку! Закружилась у него голова от удач — лови момент, действуй!

Ох уж эти предательские головокружения и самообольщение! Сколько честолюбивых замыслов королей и правительств разрушили они! Стоило ослепленному славой Жуану II вполуха выслушать от Христофора Колумба его прожекты и тут же, выпроводив его, высокомерно забыть о них, как безвестного генуэзца благосклонно принимает испанский двор и вскоре посылает в Западный океан. Через полтора месяца Колумбова «Эспаньола» наткнется на земную твердь, и будет открыта новая часть света — Америка. Правда, адмирал и Европа еще долго будут считать ее индийскими берегами, частью искомого Востока.

Обобранный, оклеветанный и отвергнутый после десятилетней безупречной службы, Магеллан покидает Португалию и уже через месяц излагает Королевскому совету все той же Испании смелый замысел: дойти до заветных «Островов пряностей» кратчайшим западным путем. «Дайте мне эскадру, я укажу вам этот путь и, плывя с востока на запад, обогну Землю»,— говорит суровый Магеллан.

В сентябре 1519 года пять судов под его командованием покинули Сан-Лукарскую гавань, в ноябре следующего года флотилия прошла через пролив, впоследствии названный Магеллановым, а в ноябре 1521 года, уже после гибели адмирала на острове Себу от рук туземцев, испанцы достигли желанных Молукк. «Сопровождавший нас лоцман сказал, что это Молукки. Все мы возблагодарили господа и в ознаменование радостного события дали залп из корабельных орудий. Пусть не удивляет огромное наше счастье, ведь в поисках этих островов мы провели 27 месяцев без двух дней, объездили вдоль и поперек моря в стремлении найти их» — так описал этот триумфальный миг неотлучно находившийся с Магелланом до его последних дней юный итальянец, бескорыстный рыцарь странствий, бойкий на перо Пигаффета.

Испанцы бросили якорь у Тидора, отдохнули, обильно запаслись драгоценными пряностями. Из оставшихся к тому времени пяти судов флагманский «Тринидад» с экипажем в 50 человек остался на острове, а «Виктория» продолжила первое кругосветное плавание и, оправдывая свое название, в сентябре 1522 года возвратилась в Сан-Лукар. Не прошло, таким образом, и десяти лет, как португальской монополии был брошен вызов.

Соперничество между соседями-иберийцами, формально находившимися в состоянии мира, в далекой Юго-Восточной Азии вылилось в затянувшееся на десятилетия кровопролитие. Потрясенный вестью об успехе Магеллановой экспедиции, португальский король Мануэл распорядился атаковать в Южных морях все суда под испанским флагом. Первыми жертвами этой бескомпромиссной борьбы стали матросы «Тринидада». В 1527 году они были взяты в плен превосходящим по силам португальским отрядом и казнены.

На одной из гравюр начала XVII века, копия которой хранится в Национальном музее в Джакарте, я видел изображение пыток, которым подвергали голландцы, пришедшие в Юго-Восточную Азию вслед за португальцами и испанцами, своих европейских братьев — соперников по торговым делам — англичан. Распятому британцу огнем прижигают ступни ног, подмышки, а на голову льют воду, чтобы не впадал в бесчувствие и в полной мере ощутил боль как наказание за покушение на торговые интересы Голландии. Воспитанные в духе изуверской инквизиции, сыны Пиренеи вряд ли обращались друг с другом мягче.

Полное крови противоборство прекратилось только в 1580 году, когда испанский король Филипп II занял и португальский престол. Мадрид сконцентрировал свои колониальные интересы на названных в честь монарха Филиппинскими островах, а Лиссабон, теперь уже союзный,— на Молукках. Но тут на авансцену борьбы европейских держав за сокровища Востока выходят Англия и Голландия, враги испанской короны. Когда Филипп II закрыл для восставших против его власти голландцев лиссабонский порт и рынок, голландские купцы начали прокладывать собственные пути в Юго-Восточную Азию.

За 35 лет с того момента, как Васко да Гама обогнул Африку с юга, и до гибели Магеллана Европа узнала об индонезийском архипелаге больше чем за все предшествовавшие века, В эти годы Великих географических открытий из дальних странствий возвращались не редкие смельчаки-одиночки, которые путешествовали на свой страх и риск и описания которых, если таковые были, становились достоянием узких государственных и научных кругов.

Под триумфальные залпы в европейские порты входили флотилии с многочисленными экипажами, годами плававшими с определенной целью, по намеченному примерно маршруту. С потрепанных бурями кораблей, из-под выгоревших до белизны парусов вместе с изможденными матросами на родные берега сходили и припадали обветренными губами к родной земле и те, кто изо дня в день неутомимо записывал в дневники каждую минуту похода, каждую встречу с новыми народами и землями.

Повсюду и во всем чувствовалось, что пришло время исторических перемен. Человечество вступало в новую эпоху. Для народов стран Южных морей увертюрой к ней стал зловещий стук молотов, выковывавших в кузнях пробуждавшейся к капитализму Европы колониальные цепи. Вскоре их туго набьют в объемистые бока галеонов, под прикрытием орудийного огня выгрузят на далеких берегах и на века тяжкой ношей, с благословения церкви накинут на миллионы людей. Для Запада новая эпоха несла небывалый подъем производительных сил, освобождение от духовной паутины мрачного средневековья, для Востока — отупляющий рабский труд, культурную и нравственную деградацию.