Зима заканчивалась, партизаны после новогодней ночи больше не беспокоили, вся работа сводилась к патрулированию в Слободе, заготовке дров для комендатуры, расчистке дорог по требованию Вернера или его помощника Пфайфеля.

Несколько раз по неделе Щербич жил в Слободе на сборах: проходили дополнительное обучение, получали инструкции. По мнению Карла Каспаровича, по весне должны активизироваться партизаны. Надо быть готовым к борьбе с ними. И опять майор заострял внимание на работу по упреждению.

– Кто первый нажмет курок, тот и останется жить! – в который раз повторял он полицаям. – Следите, кто исчез из деревни, кого долго нет дома, где собираются мужики, узнавайте через свою агентуру, своих осведомителей все деревенские новости. В этом – залог вашей, именно вашей безопасности. Ваша жизнь в ваших руках!

Петро Сидоркин тоже присутствовал на занятиях, но всегда был погружен в свои мысли, и ни какой активности не проявлял.

– Заболел мужик, жалко, – тяжело вздыхал Кирюша Прибытков.

– Чем же он болен? – не мог сразу понять Антон. – На вид вроде здоров, не кашляет.

– Глупый ты человек, Щербич! – Кирюша неодобрительно покачал головой. – И страшный. За своим счастьем чужого горя не видишь. Ты приглядись к Петьке – душой человек мается, не на месте она у него после смерти семьи. Переживает. Вот и жалко его. Быстрее бы убили, что ли.

– Ты что говоришь, как это – убить?

– Я ж говорю, глупый ты человек. Не понимаешь, что в иной раз легче самому помереть, чем вот так, как он, жить.

– Ну, ты даешь, дядя! Да за такие мысли, знаешь, что бывает?

– Не поймешь ты, Щербич, – отмахнулся от собеседника Прибытков.

– Он еще может такое отчебучить, что на том свете чертям жарко станет. Помянешь мое слово, или я не разбираюсь в людях.

Весна пришла как-то неожиданно: еще вчера стоял мороз, даже с вечера он как будто крепчал, а вот с утра следующего дня пошел дождь. Притом, нудный, мелкий, как осенний. И эта морось стала разъедать и снежный наст, делая его ноздреватым, и превращать накатанные дороги в ухабистое, снежное месиво. Огромные, набухшие водой, массы снега с шумом слетали с покатых крыш, утяжелили, попрогнули крыши пологие.

В такую пакостную погоду до Борков докатились свежие новости: мало того, что немцев остановили у Москвы, так еще отбросили их до двухсот километров от нее.

И опять появились листовки на заборах, на стенах домов. Антон с Васькой только и успевали срывать их: благо, они чаще были не наклеенные, а нацепленные, пришпиленные. И опять все тот же почерк, что и перед Новым годом.

– Я этому писаке руки повыдергиваю! – староста сорвал очередную бумажку со своего забора. – И откуда, черти, это узнали? Только вчера комендант под большим секретом сообщил эту новость, а к утру уже висят эти писульки! Ты что думаешь, Худолей? – спросил он у помощника, который стоял, нахохлившись, под дождем.

– В такую погоду, Антон Степанович, сами знаете, что делать надо. А вы думать заставляете. А чем думать, если мозги водой вымывает, – переминаясь с ноги на ногу, полицай еще больше нахохлился, предоставив начальнику самому срывать листовки. – Только скажу честно – от этих новостей какая-то слабость в животе появляется: до ветру захотелось.

– Что-то рано ты, Вася, обделался, – Щербич окинул презрительным взглядом этого длинного, нескладного человека. – Еще вилами на воде писано, а у тебя понос! Эх ты, вояка!

Заметил подчиненному вроде бодро, а у самого где-то внутри какой-то червячок зашевелился, растревожил и его, зародил сомнение, в котором даже самому себе не хотелось признаваться: а не ошибся ли Антон Степанович Щербич, на ту ли лошадку поставил? Может, надо было по-другому?

Подумал так не долго, мгновение, а этого оказалось достаточно, чтобы испортилось настроение не на один день. Антон знает, что эта мысль будет теперь посещать его помимо желания, в самых неподходящий момент. Не отстанет, пока сам не примет окончательного решения, не определится.

– Вот черт, некстати! – в сердцах выругался он. – Все неприятное – некстати.

– Это вы о чем, Антон Степанович? – на лице Худолея застыл неподдельный интерес. – Что вас так обеспокоило, неужто, как и меня, живот прихватил?

– Не дождешься, Василий Петрович! – натянуто улыбнулся подчиненному, оценив его шутку. – Не сяду я с тобой рядом, не сяду!

– А вы не бойтесь: я подвинусь, и места всем хватит, – полицай даже сделал шаг в сторону, освобождая место рядом с собой. – Страна большая, всем места хватит.

– Ты это о чем? – Антон понял, что за кажущейся шуткой кроется что-то более серьезное. – Поясни, что ты хочешь этим сказать?

– Что ж тут не понятного, господин староста, – Худолей перешел на официальный тон. – Пора думать, как шкуру спасать будем, вот что!

– Ты так думаешь? – то ли спросил, то ли согласился с подчиненным Щербич.

Сомнения опять нахлынули, вытеснив из головы все остальное. «Значит, не один он озабочен таким вопросом. Надо будет поговорить с Прибытковым: он человек мудрый, опытный. А потом и принимать решение. С документами мы договорились, важно со временем не прогадать».

– А не рано ли, Василий Петрович, мы запаниковали, а?

– Знаете – лучше раньше, чем позже. Боюсь опоздать, – доверительно ответил тот. – Когда Красная армия будет стоять в райцентре, может быть уже поздно, вот так то, Антон Степанович!

– Смело, очень смело ты высказался. А не боишься с такими мыслями?

– Все под Богом ходим, господин староста, все, – Худолей не отвел взгляда и продолжил. – Ни кто не знает, где его поджидает тетка с косой.

Тужурка под дождем промокла почти насквозь, пришлось идти домой сменить ее на телогрейку.

Сначала он увидел и услышал, как разлетелось вдребезги оконное стекло на уровне его головы, и только после этого до него долетел звук винтовочного выстрела. Антон мгновенно грохнулся в снежную кашицу у себя во дворе, и, извиваясь, пополз под прикрытие собственного дома. Уже из дверного проема сенцев он выглянул из-за косяка, пытаясь определить, откуда стреляли. А то, что стреляли в него, сомнений не возникало.

Пригнувшись, выбежал во двор: ни где ни души. Стал спиной к окну, пытаясь определить, где мог находиться стрелок. Справа через дорогу – в промежутке между домами виднелся колхозный сад: голый, просвечивающий насквозь. Могли и оттуда. Прямо перед глазами – соседские дома. Вряд ли. Слева – его, Антона, огород, за ним – заросли акации и липняк. Тоже голые и хорошо просматриваются. Могли и отсюда.

Решил идти в сторону реки через огород, через кусты. Бежать за Васькой – время нет. Успеет уйти стрелок. Сбросив с себя промокшую тужурку, решительно направился черед свой сад в сторону пристани. Если бы он сам надумал выстрелить, то лучшего места и не найти: можно легко по льду реки скрыться в любом направлении, а потом выйти к деревне.

Насыщенный водой снег не держал, ноги во многих местах проваливались выше колена, внизу, под снегам чавкало, но он продолжал продвигаться к реке. На выходе из сада заметил следы в акации, весь подобрался, достал пистолет, и, как только можно было, короткими перебежками, с резкими прыжками влево-вправо, стал выходить на след. Вот и стоянка: сильно вытоптанный снег, сломанная ветка акации, которую стрелявший использовал как упор. Да, расстояние всего метров сто, сто двадцать. Повезло, в очередной раз повезло! Быстрее всего, стрелял человек неопытный, видно, дрогнула рука в последний момент. Не привык в людей стрелять, вот и дрогнула.

Этот вывод приободрил Антона, и он двинулся по следу к реке. Идти стало намного легче: уже не нужно было вытаскивать обувь из мокрого снега, а только вода в ямках от следов стрелка создавала неудобства. Но с этим можно было мириться.

На выходе из липняка к первым следам присоединился еще один: видно, сообщник. Вот они вышли к реке, и направились вверх по течению. Их следы отчетливо были видны на подтаявшем кое-где льду. Было легко бежать по замерзшей реке, и уже минут через пять Антон увидел впереди, как скрылись за очередным речным поворотом две темные фигуры. За плечами у каждого из них висела винтовка-трехлинейка. Они его еще не заметили, и это давало преимущество: люди не спешили, и, видно, были твердо уверены, что их ни кто не преследует. Эта беспечность была на руку Антону.

Расстояние между ними стремительно сокращалась. Оставалось не более пятидесяти метров, как один из них, что шел ссади, оглянулся. Антон узнал его: это был шестнадцатилетний Володя Козлов. Но и его увидели!

Пригнувшись, Вова с напарником бросились бежать. Староста на секунду замер, прицелился и выстрелил в одного из них. Через мгновения в ответ раздались выстрелы из винтовок.

Преследование становилось опасным, но жажда мести, восстановление справедливости, и наказание стрелков любым путем не остановили Антона, а, напротив, посылали его под эти пули.

Быстро меняя позиции, Щербич потихоньку продвигался вперед. Иногда он терял преследуемых из вида, тогда приходилось останавливаться, искать укрытия на берегу.

Антон понял, что Володя с напарником поджидают его на льду реки, и он решил обойти их берегом, благо, правый густо зарос кустарниками, и высотой был не больше метра.

Выстрелив в сторону противника, староста ухватился за ветки лозы, и взобрался на берег. Снег проваливался, ползти было очень неудобно и трудно, но он настойчиво продвигался вперед.

Выстрелы с той стороны прекратились: видно, они тоже потеряли его. Река в этом месте делала крутой изгиб, уходила влево. Антон приподнялся, и увидел метрах в двадцати от себя Вову и его друга и ровесника Павла Скворцова. Они затаились за кустами, что росли на левом, низком берегу реки, выслеживая его по руслу, не предполагая даже, что он появится с правого, высокого берега. «Значит, и граната, и сегодняшний выстрел дело рук Павлика, как я и предполагал. Мстит за отца. Ну, что ж, посмотрим, чья возьмет», – со злорадством промелькнуло в голове.

Позиция Антона была выгодной, и он решил взять пацанов живыми.

– Бросай оружие! Руки вверх! – встав во весь рост, староста нацелил на них пистолет, и для острастки, выстрелил в их сторону.

От неожиданности парни упали на лед, но тут же Павлик ужом заскользил за нависшие над рекой кусты, а Володя быстро пришел в себя, и, перекатываясь по льду вслед за другом, умудрился выстрелить в Антона.

Пуля попала ему в левое плечо, от удара его бросило назад, но он удержался на ногах, только опустился на колени, и, прицелившись, выстрелил в ответ. Оставшиеся патроны Антон разрядил уже в неподвижное тело Володи.

Преследовать Павла сил не было, хватило только спуститься на лед, и прижаться спиной к крутому берегу. Так было немножко легче стоять, но кровь из раны хлестала, текла по телу, в штаны, унося с собой остатки сил. Перезарядить пистолет Антон уже не смог, пришлось достать из-за пояса ТТ: на счастье, он с ним ни когда не расставался. Правой рукой расстегнул ворот рубашки: из-под ключицы, пульсируя, текла его кровь. Она, почему-то, была не красной, а коричневой. Некоторое время боли не чувствовал, только сильная слабость заполнила собой все тело, ноги начали подкашиваться, перед глазами поплыли круги, все убыстряя и убыстряя свой бег. Он опустился на лед на колени, и вот теперь вокруг раны, и где-то внутри, куда вошла пуля, начало сильно жечь, как будто кто-то приставил к телу горящую головешку, или стал разводить на теле костер. Чуть повернул в сторону, сгреб в ладонь горсть снега, и приложил его к ране. Еще успел сообразить, что на самую рану снег прикладывать не стоит, а лучше через рубашку, чтобы не было заражения. На какое-то мгновение стало легче, но круги резко увеличили скорость, и Антон рухнул на лед.

Когда открыл глаза, то увидел перед собой лицо доктора Дрогунова: наклонившись над кроватью, он делал укол ему в левое предплечье. А свою раненую сторону тела он почти не чувствовал: было какое-то онемение, холод, граничащий с ознобом. Из-за плеча Павла Петровича видна была испуганная мордашка Феклы с полными слез глазами.

– Я же говорю, что ты волнуешься зря, дева, – доктор, видимо, продолжал ранее начатый разговор с хозяйкой. – Вот видишь, глаза у твоего суженого открылись, значит, все у него будет в порядке. Я не говорю, что до свадьбы заживет, потому, как понимаю, что по нынешним временам свадьба – это пир во время чумы.

– Ой, спасибо вам, доктор! – Фекла прижала руки к груди, и низко поклонилась ему.

– Мне то за что говорить спасибо? – воскликнул Дрогунов. – Я – врач, и обязан, повторяю, юноша, для вас персонально, лечить любого, в том числе и своего врага. Так что не обольщайтесь. А благодарить, Фекла, надо Вовку Козлова, за то, что он промахнулся в твоего старосту. Зато сам погиб. Вот так устроена жизнь, что первыми гибнут хорошие, очень хорошие люди. А, главное, юные! Вот что самое страшное!

В это время дверь в хату открылась, и на пороге выросла длинная фигура Васьки Худолея.

– С возвращением на святую землю, Антон Степанович, – видя, что раненый пришел в себя, и открыл глаза, улыбка озарила широкое лицо полицая. – С прибытием, можно сказать.

– И вот этого человека благодарить надо, – добавил доктор, махнув рукой в сторону гостя. – Именно он привез с речки и убийцу, и жертву на одних санях.

– Спасибо, Павел Петрович, – слабым голосом проговорил Антон.

– Вот видите, уже и заговорил. Вам крупно повезло, – врач наклонился над раненым. – Пуля прошла навылет, не задев ни одного органа. Только обильная потеря крови, и все. Везунчик вы. Войди пуля чуть ниже, и вам нужен был бы не я, а поп Еремей.

– Я знаю, – Антон опять слабо улыбнулся.

– Что вы знаете, больной? – доктор стал одеваться. – Что вам известно, что не известно мне?

– Что я везунчик, – шепотом ответил он. – Мне цыганка в детстве так сказала.

– А она вам не сказала, что по мимо везения, в жизни еще надо думать головой, дружить с разумом, а не жить эмоциями, и надеяться на авось? – и уже от порога добавил. – А вот Володе Козлову не повезло, это факт!

– Павел Петрович, доктор! – Фекла бросилась вдогонку. – А лечить то его чем? Какими лекарствами?

– Хм, какими лекарствами, говоришь? – Дрогунов перевел взгляд на Антона. – Хорошее питание и покой. И через месяц на нем можно будет огороды под картошку пахать. Я еще зайду. До свидания!

– С чего это он такой злой? – Васька обратился к Фекле. – Чем вы его тут обидели, что он не только лечит, а и лекции читает?

– Ноги бы лучше вытер, – хозяйка пододвинула ему табуретку. – Вон лужа какая натекла.

– Не бранись, не бранись. Я не надолго, – гость уселся поближе к порогу. – Так чем обидели, я спрашивал, – напомнил он девушке.

– Ни кто его не обижал, Вася. Просто ему не нравится ваша работа, вот он и недоволен, – Фекла принялась накрывать стол. – Может, покушаешь с нами, Василий Петрович?

– Я с комендатуры приехал только что. Карлуша интересуется, может, медицинская помощь нужна? Говорит, можно в госпиталь в район отвести.

– Нет, скажи, что не надо, – Антон сделал попытку повернуться, но сильная боль пронзила все тело. – Мне лучше. Да и Дрогунов сказал, что страшного ни чего нет. А я ему верю.

– Мы все ему верим, не только ты, – вмешалась в разговор Фекла. – Может, и вправду, в госпиталь? – обратилась она уже к Ваське.

– Как сам, так и будет. Мне то что?

– Что нового, расскажи, – попросил с кровати Антон. – Павлика не поймал?

– Какого Павлика? Ни кого я не ловил, – пожал плечами Худолей. – Стрельбу услыхал, и мигом на речку. А там вы и Вовка Козлов.

Взял лошадь, да с мужиками и развезли вас по домам. Ох, и убивается Марийка Козлова: говорит, час назад дома из-за стола вылез, а тут я его привез еще тепленьким.

– Быстрее всего, не он стрелял в меня во дворе, и не он гранату в окно бросал, – тихо начал Антон. – Это дело рук Пашки Скворцова. За отца мстит.

– А вам откуда известно? – Васька даже привстал с табуретки. – Сам сказал?

– Они вдвоем были, Павел ушел, я не смог его догнать, – Антон прикрыл глаза, отдыхал.

– Вон оно что! – Худолей начал расхаживать по избе. – А я то думаю, зачем Володьке это надо? Да за компанию, значит, пошел. Да, дела как сажа бела.

– И меня ранил за компанию? – зло спросил Антон. – Такие компании надо в зародыше уничтожать. Могли бы и убить.

– Павлика я давно не видела, – Фекла выставила на стол миску горячих щей, налила в маленькую тарелку, и готовилась кормить Антона. – Может, поешь, Антоша? Я покормлю тебя с ложечки.

– Нет, – потряс он головой. – Разве что попить бульона.

– Присаживайся, Василь Петрович, к столу, – пригласила она гостя.

– Чем богаты.

– Оно, конечно, можно было бы, если закусить, – вроде как согласился тот. – Мужика тебе спас, хозяйка, могла бы догадаться и налить.

– Налей и мне, Феклушка, – попросил вдруг Антон. – Прав Васька – сто грамм не помешает ради такого случая.

– Во, во! Я и говорю, – гость уселся за стол, по хозяйски взялся нарезать хлеб. – Не часто начальство из поля боя раненым вытаскиваю.

– А что доктор скажет? – всполошилась девушка. – Мне не жалко, да, смотри, чтобы хуже не было.

– В медицине спиртом лечат, – успокоил ее Худолей. – А хороший самогон даже лучше любого спирта. Поверь, хозяюшка, моему опыту.

В доме воцарилась тишина. Только за столом слышались стук ложек о тарелки, да Васька шмыгал носом раз за разом.

– Вишь, разогрел под носом, и потекло, – как бы оправдывался он.

– Надо полечить, и все пройдет. Налей-ка, хозяюшка, на лекарство, – пододвинул свой стакан поближе к бутылке. – Хотя, у тебя рука дрожит, да и меры ты не знаешь.

Взял сам бутылку, налил себе полный стакан, и, не чокаясь и не дожидаясь других, опрокинул его содержимое в рот.

– А сейчас я пойду. Спасибо за угощеньице. Приглашайте, я опять приду, – встал из-за стола, и добавил. – Поправляйтесь, Антон Степанович!

Фекла убирала со стола, а потом ушла в переднюю избу кормить мать. По телу прокатилась волна тепла после выпитой водки, боль, нервное напряжение как будто спали, на душе стало спокойней, даже некое ощущение безмятежности нашло.

«Хорошо! – мысли потянулись ленивой цепочкой. – Вот и ранение получил, а ты так его боялся. Да, больно, но жив-то остался, значит, опять повезло. Но уже не так, как хотелось бы, однако живой. Мать, считай, потерял: не мама она мне сейчас, а так, сторонний человек. Оболочка только ее, а остальное – от чужого человека, притом, больного. Но свято место пусто не бывает: появилась Фекла, Феклушка! А хорошая девка, что не говори! Пальцы ей по дурости оттяпал, а она простила, к себе приняла, в постель положила. Прав Дрогунов, когда сказал, что чудны дела твои, Господи. Да, чудны. А Пашка Скворцов не остановиться на этом, будет за мной охотится, я их семейку знаю – настырные. Про Леньку Лосева что-то не слышно. Может, убили где? Дай-то Бог. Одной проблемой было бы меньше. А, может, как говорит Кирюша Прибытков, по весне оттают партизаны эти? Как же я Павлика не достал? Интересно, где сейчас прячутся эти бандиты лесные, в лесу, что ли? Валька Собакин должен знать, спрошу, скажет, если знает.

Господи, – мысли перескочили на корову, курей, и внутри все похолодело. – А кто ж их кормит, поит? Они ж голодные, непоеные стоят, хозяина ждут, а он здесь прохлаждается, водочку попивает».

– Фекла, Феклушка! – Антон попытался привстать в кровати, но сильная боль по всему телу отбросила его опять на подушку, кинуло в холодный пот. – Фекла, где ты? – еле прошептал он.

– Здесь я, здесь я, Ангел мой! – девушка стояла рядом, вытирала полотенцем пот с его лица. Потом, наклонившись, стала целовать его глаза, лоб, горячие губы. – Не бойся, я с тобой! Все хорошо, Антоша, Ангел мой любимый, все хорошо!

Антон поднял здоровую правую руку, и попытался обнять ее, прижать к себе, но сил не хватило, и он вдруг заплакал. Слезы непроизвольно побежали из глаз, перехватило где-то в горле, запершило, сдавило в груди, и он зарыдал навзрыд.

Фекла легла с ним рядом, прижала его голову к себе, гладила по волосам.

– Что с тобой, милый мой? Я здесь, все хорошо, любимый Антошка!

А он все всхлипывал и всхлипывал, ни как не мог остановиться, пока не появилась икота.

– Прости меня, Феклушка! Прости! – весь опустошенный, Антон откинулся на кровати, безвольно вытянув руки вдоль тела. – Прости, прости.

– Что ж тебя так растревожило, Антоша?

– Про себя подумал, про тебя. И распустил нюни. Прости. Да, кстати, а что там с моей коровой? Небось, голодная стоит?

– Ну что ты, Антон, – девушка смочила водой полотенце, и стала протирать ему лицо. – Я хожу каждый день, кормлю, пою. Вот только доить не могу – сам понимаешь. Пока не могу, – поправилась она. – Как только заживет рука хорошо, и смогу. Я пробовала, мне тетя Вера Лосева давала попробовать. Все у меня получится, вот увидишь! И печку я раз в день протапливаю. Так что с твоим домом все хорошо.

– Спасибо тебе, – тихо, признательно прошептал он. – А теперь дай мне поспать немножко. Устал я сильно, да и рана разболелась.

Еще с неделю каждый день приходил к Абрамовым доктор Дрогунов, делал перевязки, ставил уколы, пока однажды не сказал:

– Все, больной! Больше моя помощь не требуется: все остальное сделает ваш молодой организм и время.