Антон лежал под нарами и молился.

– Господи, спасибо тебе, спасибо! Дай мне возможность уйти отсюда живым, Господи. Спаси и помилуй!

После ухода партизан, он еще долго даже не пытался вылезть наружу, что бы осмотреться, и принять какое-то действие. Желание такое было, но осторожность взяла верх, и он остался на прежнем месте в углу покинутой партизанами землянки под нарами, где впервые крепко уснул.

Весь следующий день Антон не покидал свое убежище, позволяя себе, разве что, выглянуть иногда наружу, и тут же спрячется под нарами. За все это время он не обнаружил ни одного человека, не услышал ни единого человеческого голоса. Лес молчал, только шумели на ветру кроны деревьев, да одинокие сороки иногда нарушали тишину своим стрекотом. Но эта тишина не пугала Антона, а, напротив, была ему на руку: он любил ее еще со времени своих странствий из-под Бреста в прошлом году. Тишина была его союзником тогда, и надеялся, что и сейчас она не подведет его. Главное, не делать скоропалительных выводов, действий, а все тщательно обдумывать, и только потом что-то предпринимать. Понятно, что их совместный с комендантом план лопнул, как мыльный пузырь: пока Лосева ему не достать.

Спастись бы самому, вырваться из его лап.

Голод давал о себе знать: более двух суток ничего не ел, и когда будет есть, еще не известно. Он уже обыскал, излазил эту землянку вдоль и поперек, но ни чего съестного так и не нашел. Даже лизнул плошку, что осталась от партизан на столе. Думал, что в ней могло быть сало или жир, а оказалось машинное масло. Можно было поискать ягод, да выходить еще опасно. Но больше всего допекала жажда: последний раз смочил во рту струями дождя, когда был привязан к дереву. И луж уже не видно, но Антон не отчаивался: он твердо знал, что в лесу сможет найти и воду, и пищу. Надо только немножко подождать. Еще одну ночь, а там он начнет свой выход к людям, к спасению.

Очередную, третью по счету, ночь он провел все там же – под нарами. Так считал безопасней для себя, и еще до рассвета покинул землянку, заранее определив направление – строго на запад. С собой прихватил веревку, которой был когда-то связан, и подобрал с земли кем-то брошенную толстую палку.

Уходил из лагеря осторожно, чутко вслушиваясь в шум леса. Босые ноги ступали тихо, глаза настороженно просматривали каждый кустик, каждое дерево на пути, уши улавливали малейшие посторонние звуки. Такое положение для Антона было знакомо, привычно, и он уверенно продвигался по лесу.

Солнце взошло за спиной, он снова убедился, что идет в правильном направлении. Еще и еще раз в уме представил расположение леса, Руни, своей деревни, пытаясь более четко определить место в лесу, где он сейчас находится. Судя по всему, в этих краях он не был, но точно знает, куда надо идти, и что его может ожидать на этом маршруте.

Он знал, что огромным кольцом лес охватывает Борки, Слободу Вишенки, Пустошку, и уходит дальше на Бобруйск с одной стороны, и на райцентр – с другой. От Руни вглубь он тянется километров на сорок в соседний район. Антону можно было бы пойти на восток, а не на запад, как он идет сейчас, но там тоже огромные болота, о которых ему известно, что пройти ими невозможно. Да это будет еще дальше от дома, огромный крюк, и неведомо, чем туда может кончится поход. А здесь ему все знакомо, исхожено. Осталось только дойти до топей, и найти способ их преодолеть. Само болото в районе Руни в ширину не более полутора километров. Для себя он уже решил, как будет пробовать пройти его, хотя в уме держал и запасной вариант – сместиться вдоль болота резко вправо, и идти вдоль до Вишенок. Именно оттуда оно начинается. Там уже смело можно двигать к Боркам. Но это тоже, судя по его подсчетам, километров двадцать. А сейчас важно подальше уйти от партизанского лагеря и не застать себя врасплох при случайной встрече с ними. Сколько раз корил себя Антон за то, что так глупо попался тогда в первый же день. Так и не смог найти свою ошибку, хотя и пытался критически осмыслить все свои действия. Да, позор! Такое больше не должно повториться. Поэтому, лучше продлить этот поход на сутки – другие, чем прервать свою жизнь.

Несколько раз попил из лужицы, от воды в животе урчало, бурлило, хотелось есть. Часто попадались сыроежки, он срывал их, долго жевал, глотал, пока не начало тошнить. Ягоды не встречались. Наткнулся на большой муравейник: сунул в него длинный прутик, потом лизал его кисленький. Это на время заглушало чувство голода, но не надолго. Он знал, что на подходе к болоту пойдут заросли черники, там он подкрепиться ими. Конечно, не хлеб, но все же….

День подходил к концу, солнце сместилось на запад, было прямо перед глазами Антона, как он вдруг обнаружил сломанную ветку олешника: она оставалась висеть на дереве. Так сломать ее мог только человек! Антон насторожился, присел, и стал внимательно осматривать окрестные кустарники: это могут делать новички в лесу, оставляя для себя метки. Так и есть: чуть впереди справа еще одна. Надлом свежий, не успел еще покрыться бурым цветом. Значит, человек прошел недавно.

Щербич весь подобрался, и с еще большей осторожностью двинулся дальше. Сверив эти две метки, определил для себя направление, куда мог уйти незнакомец, и направился по этому следу. Вот и отпечатки сапог четко просматриваются на земле: быстрее всего, прошли два человека. Еще через несколько метров он увидел след в обратном направлении, но уже один. Похоже, в засаде остался один партизан.

Антон делал шаг, и замирал, чутко вслушиваясь в шум леса, внимательно осматривая все вокруг. Сейчас он походил не на человека, а на лесного зверя, который вышел на охоту: уже не шел, а крался от дерева к дереву, от куста к кусту, готовый мгновенно упасть, спрятаться, раствориться в лесной чаще.

Для себя сделал вывод, что где-то на его пути стоит партизанский секрет, засада. Он хорошо помнит, когда его вели в плен, то довольно часто их останавливали еще на подходе к партизанскому лагерю. Вот и теперь, возможно, он вышел на одну из таких точек. Если попытаться ее обойти, то еще не известно, не наткнется ли он на следующую? А эта явно где-то здесь. Самый надежный способ – это разыскать ее и уничтожить.

Встречные следы, что он обнаружил, могли говорить лишь об одном: произошла смена наблюдателей – один пришел, другой – ушел. И кто-то из них, боясь заплутать в лесу, оставил себе метки с помощью сломанных веток. Значит, в засаде в этом месте находится один человек. Это дает шанс.

Теперь после каждого шага Антон надолго замирал, затаив дыхание, вслушивался, осматривал местность, пытаясь заранее определить место засады. Даже следующий шаг не делал до тех пор, пока не убедится, что под ногой ни чего не хрустнет, не треснет. Его внимание привлекали не только кустарники, но и деревья, особенно, их кроны. Он не исключал, что наблюдатель может находится и на дереве в густой листве: и обзор хороший, и самого вряд ли заметишь с земли.

Выделил для себя стайку немолодых уже елей на крою поляны: они росли кучно, сцепившись ветками почти до самых вершин, и снизу окружив себя густо нависшим над землей лапником. С точки зрения Антона – позиция идеальная для засады, но сам бы он ее не выбрал: слишком заметна. Но на всякий случай решил проверить. Для этого ему пришлось отойти немного назад, и приблизиться к елям не сбоку, как было сейчас, а с тыла. Если там и есть партизан, то вряд ли он будет контролировать пространство позади себя, а, быстрее, с боков и спереди. На это и рассчитывает Щербич.

Солнце уходило за горизонт, на прощанье осветив вершины деревьев, смеркалось, еще немного, и темнота поглотит собой весь лес.

Его внимание привлекла белочка, она выскочила откуда-то из-под кустика и направилась к ели, за которой он стоял. В последнее мгновение она учуяла постороннего, и бросилась назад, к сосне, что была чуть впереди справа, и стала взбираться на нее, как вдруг камнем слетела вниз, и пустилась в чащу. Это насторожило Антона: он присел, и начал внимательно осматривать дерево. Так и есть: где-то на уровне глаз несколько сучьев срезаны, образовав естественную лесенку. Стоило только подтянуться до нее, и можно спокойно взбираться на дерево. На сосне, в самой ее кроне, сидел человек, обхватив ствол ногами!

Стало легче: засада обнаружена! Теперь надо дождаться, когда партизан покинет свой наблюдательный пункт. Можно, конечно, с ним не связываться, сместиться влево или вправо, и обойти его.

Но, где гарантия, что в пределах видимости не находятся еще такие же секреты? Напороться на них в темноте легче легкого. Да и оружие не помешает. С ним чувствуешь себя гораздо спокойней.

Антон затаился, крепко сжимая в руках палку.

Ждать пришлось недолго: сначала на дереве стало заметно некоторое движение, потом он увидел, как ловко человек спускается вниз. Вот он мягко соскочил на землю, и тяжелый кол опустился на его голову. Подхватив обмякшее тело, Щербич оттащил его немного в кусты, для надежности еще передавил горло, и только полностью убедившись, что партизан мертв, стал обыскивать его.

В боковом кармане пиджака лежал завернутый в тряпицу хороший кусок хлеба со шматком сала и луковицей. Отцепил с пояса нож, снял сапоги и тут же натянул их себе на ноги без портянок. Забрал из другого кармана гранату, еще один магазин с патронами, немецкий автомат перекинул через плечо, и растворился в лесу.

Уходил быстро, наверняка зная, что на этом участке леса, который был под контролем незадачливого наблюдателя-партизана, ему уже ни кто не угрожает. Да и оружие придало смелости: в любой момент был готов дать отпор любому, кто посмеет покуситься на его свободу. Шел долго, пока не почувствовал себя в безопасности, и усталость не начала валить с ног. По всем расчетам, он подходил к болоту: все чаще появлялся мох под ногами, редел лес, уступая место кустарникам.

Заночевал под густой молодой елочкой, уютно расположившись на мягком покрывале из осыпавшей хвои. Вокруг нее густо раскинулись заросли березняка вперемешку с папоротником, надежно укрыв уставшего путника от посторонних глаз. Решил хорошенько отоспаться: завтра предстояло перейти через топи.

С утра долго бродил вдоль болота, то пытался заходить в глубь, то опять возвращался к берегу на твердую почву. Наученный в прошлый раз, Антон не стремился преодолеть его сразу: понимал, что неподготовленный человек здесь потенциальный утопленник. Не для того он перенес столько трудностей, страха, чтобы утонуть в болоте. Наконец, нашел то, что так долго искал: огромные заросли камыша в окружении густых кустарников. Можно было работать, не боясь быть замеченным случайным путником.

Камыш вырывал прямо из воды, и складывал на бережку. Когда образовалась большая куча, приступил вязать из него плот. Таки плоты Антон делал в детстве вместе с Ленькой Лосевым, чтобы плавать по Деснянке.

Этот способ переправы пришел ему на ум еще в землянке, когда лежал под нарами после ухода партизан, поэтому веревку, которой были связаны руки, не выбросил, а взял с собой.

Плот получился небольшим, компактным, и, главное, легким и надежным. Надежность плота испытал тут же, у камышей. Вытащил к воде, лег на него, и оттолкнулся от берега. Плот хорошо держал! Осталось найти место, откуда начнется его переправа на тот берег.

Хлеб, сало и луковицу, что достались от партизана, еще с прошлой ночи разделил на пять равных частей. Решил, что за столько суток сможет добраться до Борков, поэтому пищу надо беречь.

Еще раз проверил плот, узлы, что стягивали отдельные вязанки камыша, накинул на себя лямку, и поволок его по берегу до выступавшей в глубь болота длинной песчаной косы. Остановился у самой кромки, вернулся в лес, и вырезал хорошую длинную жердь – слегу из лещины. Опять накинул на себя лямку, и смело шагнул в болото. Сразу определил для себя ориентир, в направлении которого следует продвигаться, а то может получиться, что будет преодолевать болото не поперек, а вдоль.

Первые шаги были довольно успешными: удавалось без особого труда перескакивать с кочки на кочку, помогая себе слегой. Немножко оттягивал назад, не давал свободы для прыжка зацепленный за Антона плот. Однако, приноровившись, справился и с этим неудобством. Когда не мог определить место, куда должна стать нога, подтягивал к себе плот, перебрасывал вперед, ложился на него, и с помощью слеги добирался до следующей точки опоры. Если по пути попадались островки твердого грунта, не пропускал такой возможности отдохнуть там, набраться сил.

Вот и сейчас Антон лежал под маленькой корявой березкой, вопреки всему выросшей на этом крохотном пяточке суши непроходимого болота. Высокие заросли осоки служили хорошим укрытием. Оглянулся назад: не так уж и далеко ушел от берега, устал, и хотелось есть. Следующую порцию решил скушать сегодня вечером. К этому времени планировал достичь твердой земли. Посчитал, если проходить за час хотя бы по сто метров, то за световой день можно пройти полтора километра. Это вполне устраивало, и Антон не спешил.

Солнце палило нещадно, над болотом стояло марево, мириады комаров висели в воздухе.

Потянулся к кусту щавеля, краем глаз увидел какое-то шевеление на песчаной косе, откуда начал движение в болото. Произошло то, чего он больше всего боялся: партизаны обнаружат труп своего товарища, и пойдут по следу Антона. Так и есть: двое стоят на берегу, и смотрят в его сторону. Беглец окинул взглядом свой путь, и сердце замерло от страха: очень четко просматривался его след! Кое-где не успела подняться осока, ряска не сомкнулась на водной глади. Да и партизаны обнаружили место, где он собирал плот из камыша. Конечно, погоня маловероятна, но чем черт не шутит!? На всякий случай оценил свою огневую позицию: хорошего мало, но выгодней, чем у преследователей.

А тем временем, к двоим прибавился еще один. Он принес слеги. Вытянувшись цепочкой, партизаны решительно ступили в болото.

Щербич определил черту, границу, дальше которой он не должен пустить партизан, откроет огонь, а сам с замиранием сердца стал наблюдать за ними. Тем временем преследователи прошли почти половину пути, как идущий впереди стал тонуть. На помощь к нему поспешили его товарищи. С большим трудом они вытащили его из трясины, и остановились. Посовещавшись, видимо, приняли решение вернуться назад.

Вот они вышли на берег, опять столпились вместе, постояли так, то и дело показывая руками в сторону болота, и направились в лес.

Антон выждал еще некоторое время, убедился, что на берегу ни кого нет, и только после этого оставил спасительный островок.

Шел долго, сколько позволяли силы, то по грудь в воде, то, лежа на плоту, преодолевал «чертовы окна», которые нет, нет, да появлялись на его пути. Чаще стал оглядываться назад: оставлял после себя заметный след. Чтобы он исчез, нужно время. Песчаной косы уже не видно: осока, мелкие кусты закрывали ее от Антона. Сейчас почувствовал себя в большей безопасности, и позволил опять отдохнуть на маленьком клочке земли. Правда, он постоянно уходил под воду, но все равно держал. Да и плот давал возможность отдыхать прямо на воде, делать небольшие передышки.

День угасал, солнце уходило на покой, оставляя после себя сумерки, легкий туман над болотом. А берега так и не было видно. Придется менять планы.

Беглец долго выбирал место для ночлега, но ничего стоящего рядом не находил. Правда, чуть впереди виднелись густые кустарники в окружении воды, но до них надо было еще дойти, а силы оставляли его. Все-таки, который день не ел хорошо, а обходился водой, щавелем, и ягодами. Кусочек хлеба с салом съел еще утром, перед переправой. Следующую порцию можно было съесть только завтра утром, чтобы хоть как-то подкрепиться перед дорогой. Иногда появлялся соблазн проглотить все сразу, а там – будь что будет! Но усилием воли заставлял сдержаться, переключал внимание на что-нибудь другое, чтобы хоть на время забыть о еде. Сейчас хотел спать, да и во сне легче переносить голод.

К кустарникам подплыл в кромешной темноте, еще долго выбирал место, где можно причалить к берегу. Наконец, вытащил плот, и замертво рухнул на землю, сил, осмотреть островок, уже не было.

Проснулся от холода, его знобило, лица не чувствовал от укусов комаров. Над болотом стоял густой туман, предрассветная мгла окутала все окрест, и Антон даже не смог определить, с какой стороны он пришел, куда, в какую сторону идти дальше. Хотелось есть, живот сводило от голода, но беглец решил сначала оглядеться, проверить островок. Каково же было его удивление и радость, когда обнаружил, что это вовсе и не остров, а коса, мыс, что вытянулся вглубь болота с того берега. Значит, за световой день смог преодолеть как минимум километр.

К завтраку нарвал немного щавеля, и ел его вместе с хлебом и салом. Получилось неплохо. Осталось еще три порции на трое суток. Так рассчитывает Антон. Слишком уж затянулось его путешествие, пора бы и домой вернуться.

Если это на самом деле коса, так глубоко входящая в болото, то дела его не так уж и плохи: до дома остается двадцать, двадцать пять километров.

Антон дождался восхода солнца, чтобы сориентироваться на местности. Опять вспоминает, как его вели в лагерь: Рунь обходили слева, потом – по болоту строго на восток, за ним сместились снова влево, до первых партизанских постов. Перед этим ему завязали глаза. В любом случае сейчас он наверняка находится правее Руни. Ну, что ж, тем лучше.

Вспомнил вдруг вчерашних преследователей, и страх закрался в душу: а что, если они прошли болото раньше, просчитали его маршрут, и уже идут на этот мыс, находятся здесь где-то рядом?

«Береженого Бог бережет», – прошептал Антон, и столкнул в воду плот. Следы за собой заметать не стал, а, напротив, срезал несколько лозин, очистил их от коры, и разбросал ее вместе с листьями на краю мыса. Пускай думают, что он уже ушел отсюда. Кому может прийти в голову, что Щербич пойдет и дальше по болоту, а не по суше?

Солнце уже взошло, зависло над лесом, разогнало туман, когда беглец пристал к очередному островку. Уставший, промокший насквозь, решил немножко отдохнуть, набраться сил. Он вспомнил, и уже твердо знал, где находится. В детстве, когда гостил у своей тетки в Руни, они с двоюродным братом Ванькой часто ходили за черникой. Так вот, тетя всегда говорила им, перед тем как отправить в лес: «Смотрите, не заходите на Матренин нос, не вернетесь!» Это она имела ввиду как раз вот этот мыс. Она же и объяснила ребятишкам, что когда-то у них в деревне жила колдунья Матрена. И, якобы, чем-то она прогневила сельчан, и те выгнали ее из деревни. Но она не стала уходить далеко, а поселилась где-то здесь, на этой косе, глубоко уходящей в болото. С тех пор это место считается колдовским: человек может днями плутать по этому узкому участку, и не выбраться к людям. Потом, вроде, Матрена сжалится над ним, и укажет дорогу.

Так это или нет, Антон не знает, не проверял, и, на всякий случай, обойдет это место стороной. Да и безопасней будет: зачем зря рисковать, когда дом почти рядом?

Все реже и реже пользовался плотом, а волочил его за собой: появлялся и сплошной травяной покров, и островки с кустарником стали все чаще попадаться на пути. Приходилось обходить их стороной, но почва была вязкой, то и дело проваливался то по пояс, то по грудь в это месиво, и только к вечеру почувствовал под ногами твердую землю.

Выбрал небольшую лужу, сполоснул одежду от болотной грязи, умылся сам, и только после этого подумал о ночлеге. Надергал мха, постелил его в зарослях шиповника, и мгновенно уснул.

Так же, как и год назад, возвращался в деревню со стороны реки Деснянки на исходе дня, в сумерках. Сначала утолил жажду с родника, ополоснул лицо холодной, прозрачной водой, присел на камень-валун на Пристани. Сидел, думал, опустив ноги в воду.

«А мог бы и не вернуться, – холодком дохнула мысль. – Не сглазить бы, не накаркать, только повезло в очередной раз. Да не просто повезло, а счастливый билет вытащил ты, Антон Степанович Щербич, ох, счастливый! Почитай, на краю могилы стоял, смерть в глаза заглядывала, за горло щупала – примерялась, а надежду не терял, не терял, вот что важно в таком деле. За жизнь бороться надо, а не сопли жевать, грудь свою выпячивать, показать, ах, какой я герой, смерти не боюсь! Да боишься, не обманывай ни кого, боишься. Только о жизни думать надо, а не о том, как ты с ней расстаешься. Если бы смирился, так и стоял бы привязанным к березе, как бык перед бойней, ждал, когда пулю вгонят в дурную башку. Ждать не надо, она сама без спроса найдет ее, голову твою, надо бороться за жизнь, бороться! И тогда будет вести, как повезло мне и в этот раз, ведь я – везунчик!», – то ли спорил с невидимым собеседником, то ли доказывал себе самому.

В дом к Фекле не вошел, а ввалился: без стука, распахнув настежь дверь, рухнул на пол, успев сказать напуганной до смерти хозяйке:

– Баню! Есть! Спать!