Посвящается Е.П. Жукову

СТАРАЯ ПОЛЬСКАЯ СКРИПКА

(баллада)

В тревожном сне не стихает гул — Кто-то, огромный, громадами движет. От горизонта цепью враги идут — Всё ближе, ближе, ближе. Они уже рядом – он в их кругу: «Куда подевалось оружье? Драться руками голыми я могу, Только бы выбраться мне наружу!» Очнулся. «Опять этот жуткий бред. Встать? Пойти прогуляться?» Жена пробудилась. – Паша, ты болен? – Нет, Катя! Нет! – Не смей по улицам шляться! И смолкла, сомкнув ненадолго уста: «Он чем-то встревожен… Лежит, не смыкая век, Лежит, словно втиснутый в ложе Прокруста, Любимый, единственный, мой дорогой человек». – Где, Паша, милый, твоя душа? Видать, она за порогом? – Есть проблемы, Катя? Днём будем решать. О душе посоветуйся с Богом. …Луна появилась на небе. Катя ушла с головой в сновиденья. В окно, не зашторенное, льётся Селены свет — Свет вселенской тоски. В комнате молчаливые парят приведения. Будто с ладони феи, из форточки на пол Сыплются лунные пятаки. Встал сомнамбулой Павел с ложа — В сиянье лунном его не узнать лица. Код сомнамбулы загадочен, сложен — В прострации Павел глянул на скрипку отца. – Пётр музыкант бардзо добжий! «Голос свыше? Речь польская? Чудеса!» — У Павла волненье сдержать нет сил — Воспалённым взором он к скрипке приник: «Если бы знать, кого про этот голос спросить?» Из сумерек, воочию, – сам-друг отец возник. Благоговейно скрипку он в руки взял, .Смычком отзывчивых струн коснулся, Деку плотно к плечу прижал, К Павлу, внимавшему неба жителю, повернулся: – Всё в мире подлунном – тлен. Только дух небесных гармоний вечен. Музыка сфер поднимает с колен. Юн апофеоз Девятой Бетховена и сердечен! .Луч света небесного — «Рондо каприччиозо» Сен-Санса! А пламенеющий страстью Брамс! И песнь моей молодости — Как сенсация: «Мы – красная кавалерия, и про нас Былинники речистые ведут рассказ…» … Плена позор, большие потери Принёс Первой конной на Вислу поход. Мне, рядовому, Бог посулил обретение — Анну-коханну дал в жёны — Суровый двадцатый год». Старая польская скрипка — Родителей Анны подношенье, свадебный дар. В корчме на пирушке к плечу прижималась шибко, Танцевавших-свадебных вгоняя в жар. …Очнулся Павел. Истома и вялость. Сердце колотится: «Тук-тук-тук!». Но меланхолии, как не бывало. Испарился тревожного сна испуг. «Отец… Он был рядом со мною. Он о музыке сфер говорил. Он появился одновременно с луною… Луна. Скрипка старая. Небожитель неслышимо воспарил. О, эта старая польская скрипка! От неё семейных преданий счёт. Она пробудила в памяти зыбкой, Какое крепкое у отца плечо. Скрипке, конечно, хотелось признаться, Как любила это плечо, Как старалась к нему прижаться, Как пела нежно коханна и горячо».

«Посвящается Е.П. Жукову». Это надпись над стихом хоть что перевесит, пересилит, одолеет. Читая балладу «Старая польская скрипка», не стоит сличать факты, события, реалии его, Евгения Павловича Жукова, жизни с фабулой этого опуса. За близость духовного строя поэмы, её содержания, этического и поэтического, ручаюсь – здесь полная солидарность литературного текста и контекста, сущности, бытия и свершений моего близкого друга, родного для меня человека Жени Жукова.

Первого сентября 1949 года в момент первой встречи юношей, составивших учебную группу АМ-1-1 (авиационные моторы, первый курс, первая группа), мы с Женей Жуковым показались друг другу людьми близкими. Сошлись характерами, что ли? Он не набивался в приятели, и я берёг своё достоинство, и мы всё чаще и чаще оказывались вместе. Не помню за какой надобностью пришёл однажды в дом Жуковых. Там мне открылось, в кого это Женя добродушно насмешлив, мудр, улыбчив, заботлив. Да, в мамашу свою, Анну Васильевну. Про неё хочется сказать: тёплый человек. Таков и Женя. Она чудесно грассировала, говорила певуче и педагогично, мягко подкалывала нас, юношей. После экзаменов, школьных и вступительных, разумеется, отощали и всякий раз, как я появлялся у Жуковых, Анна Васильевна угощала меня и Женю сдобными, с питательной начинкой, пирожками. Как у абсолютного большинства москвичей того времени у Жуковых была одна комната из восьми в прошлом солидной буржуазной квартиры в Лялином переулке. Изумительный, добротный, красивый дубовый паркет, высокий потолок, два внушительных окна с литыми медными ручками и массивными шпингалетами.

В центре комнаты стоял большой сверхпрочный стол, на котором устраивали при крайней необходимости на ночлег гостя, которому, скажем так, не представлялось возможным самостоятельно добраться до своей собственной постели. Однажды по причине студенческого изрядного подпития Анна Васильевна, беспрерывно подкалывая загулявших друзей-студентов, убедила меня вместо небезопасного в таком состоянии хождения по ночной Москве улечься на этом экстравагантном ложе.

На стенах жилища Жуковых висели картины, главным образом, пейзажи. В простенке между двумя окнами, на лобном месте, красовалась старинная скрипка, на которой иногда играл Павел Петрович, отец Жени. Он служил в нефтяном министерстве. Высокий, большой, во всех отношениях почтенный. Ёжик коротко остриженной головы и пропорции фигуры – длинные руки и ноги при укороченном торсе – живо напоминали мне знаменитого тренера по боксу Константина Градополова, каким предстаёт он на рисунке, сделанном в 1926 году художником Александром Дейнекой. Тогда всем троим, Градополову, Дейнеке и Павлу Жукову, было по двадцать шесть. Павел Петрович в свои большие года вовсе не потерял стати. Запомнился его краткий ответ на вопрос о происхождении скрипки:

– Привезена мной из Польши. Я участник неудачного похода Красной армии на Варшаву.

По сговору двух мужчин, наших родителей, знакомых заочно, летом 1953 года Женя и я были отправлены на полную смену (24 дня) в дом отдыха нефтяников «Небуг», под Туапсе. Мой отец, главбух Лопасненского регенератного завода, устроил двух студентов на работу пыльную, но денежную – мы перемещали (катали) по бескрайнему заводскому двору поступающие со всех концов необъятного Советского Союза старые, пришедшие в негодность автомобильные шины. Так нами были заработаны (нынешним и будущим – добрым молодцам урок) деньги на приобретение заказанных в министерстве путевок, дорогу в оба конца и весёлое наше время препровождение в роскошном «Небуге» – сущем рае на берегу «самого синего в мире» Чёрного моря.

Вот пропел про себя утёсовскую восхитительную песенную строку – про «самое синее в мире» – и вспомнилась небугская сливовая синева. В день приезда в дом отдыха два подуставших студента-москвича оказались сражёнными наповал плодоносной небугской природой. К дому, старинному, с дворянским фронтоном и колоннами, (в нём кейфовали, придавались приятному безделью, главным образом в это время года, студенты из разных городов страны) примыкал большой сливовый сад. Конец июля – начало августа. Плодовые деревья, усыпанные пышнотелыми сливовыми ягодами, будто выкрашенными в тёмно-синий цвет и припорошенные сизою дымкою, манили к себе, и нельзя сказать про эту ситуацию словами басни дедушки Крылова «видит око, да зуб неймёт», поскольку сад был отдан в полное распоряжение отдыхающих, студентов тож. Ешь – не хочу!

Но, как положено, и у этой медали имелась обратная сторона. Переспелые ягоды беспрерывно шлёпались оземь; в саду не смолкал смачный сливовый перестук. При приближении к саду людям свежим казалось, что в ясный летний день (на небе ни облачка) идёт дождь, редкие крупные капли которого почему-то достигали земли в саду, а вот асфальтовая площадка перед главным домом была девственно суха, её «дождь» обходил стороной. В саду же царил сливовый проливень. С этим отдыхающие свыклись. Плоды сливовых деревьев сплошь покрыли землю под кронами, аллеи, дорожки, парковые скамейки. В дневные часы отдыхающие в сад ни ногой – неудержимо влекло к себе море. Лишь домотдыховские дворники, вооружившись мётлами, дочиста, утром, и ближе к вечеру, подметали и куда-то вывозили на тачках и тележках то, что непочтительно именуют падалицей, По вечерам сливовый дождь только усиливался, и упавшие плоды вновь покрывали прогулочные дорожки, скамьи, землю вокруг затейливых деревянных беседок.

Собираясь на курорт в разгар лета, мы, молодые орлы, обзавелись белыми отутюженными брюками, планируя в них на вечерних танцах, скользя по паркету старинного барского особняка, пленять ловким кружением в вальсе, протяжными па танго, короткими шажками двудольного движения фокстрота, прибывавших отовсюду в «Небуг» барышень-студенток и не студенток тоже. После завершения танцевального вечера (при возникшей большой симпатии к белокурой или черноокой прелестнице) не хотелось идти в душный номер – тянуло в сад. Разогретые пряной мелодией аргентинского танго ты и твоя партнёрша по танцевальному рингу устремляетесь под сень густолистых деревьев, туда, где никто не будет мешать обниматься с танцоркой, срывать сладкие, куда слаще мякоти спелых слив, поцелуи и от буйства молодых сил беспричинно, казалось бы, хохотать. Где тут услышать, как чавкает под подошвами туфель раскисший намёт лопнувших изобильных, перекормленных черноморским краснозёмом ягод сливовых деревьев? Я, не сознавая коварства падалицы, потянувшись за шаловливо ускользающей в глубь сада девушкой, поскользнулся на сливовой косточке и оказался на коленях среди мокрой, скользкой, неприятной на ощупь студенистой массы.

Каково, поднявшись, предстать перед мало знакомой красавицей эдакой мокрой курицей? Отшутившись перед барышней и стараясь избегать освещённых мест, спешу восвояси в отведённый нам с Жуковым апартамент. Не стану описывать вид в прошлом белых парусиновых брюк. Грязно-фиолетовое рубище не годилось ни на что, кроме как стать половым тряпьём. Мало чем отличались от моих брюк штаны появившегося вскоре Жени Жукова. У нас был повод от души похохотать над столь комично завершившимся вечерним променадом с шальными поцелуями и подмокшей по причине сливового изобилия репутацией чистюль.

В доме отдыха в моде был проникновенно исполняемый Утёсовым философского смысла романс. Леонид Осипович во всей полноте доносил чувство бессилия человека перед быстротекущим, не подчиняющимся ничьей воле временем. Поди разберись, с какой стати молодое поколение влюбилось в грустную, исповедальную песню-романс, тяготело к ней, казалось бы, так чувствовать пристало людям старшего поколения.

Когда проходит молодость, Длиннее ночи кажутся, Что раньше было сказано, Теперь уже не скажется. Не скажется – не сбудется, А сбудется – забудется, Когда проходит молодость, Ещё сильнее любится.

Парадоксальная ситуация: молодые, полные сил, азартно играющие под палящим солнцем в волейбол, часами не вылезающие из синих вод Чёрного моря, оптимисты по натуре, ноют, скулят, вроде как принимают за своё то, о чём вовсе и не про них поётся.

Впрочем, не трудно и догадаться: в нас подспудно, в биопрограмме каждого человеческого существа, мера времени присутствует. Стоит сосредоточиться, и твоё будущее время ощущается, как данность. Искусство, озарение художника, композитора, поэта усиливает чувство времени во много крат, и понимаешь даже и в молодости, чувствуешь и в двадцать лет, что, «когда проходит молодость, длиннее ночи кажутся».

Тогда, летом 1953 года, впервые оказавшись на берегу моря, я физически ощутил масштаб времени. Прибрежную гальку с постоянной амплитудой морские волны перекатывают тысячелетия – догадываешься, подолгу лежа на отшлифованных волнами камнях, что и галька, и волны пребывают здесь столько времени, сколько существует море. Порождения стихий – природные комплексы, такие, как моря, горы, существуют в огромных временных пределах. Наедине с морем, в размышлениях о нём, это начинаешь понимать. Поэт-мыслитель Пушкин в двух строках стиха «На перевод “Илиады”, пользуясь гомеровским гекзаметром, даёт впечатляющий пример масштаба цивилизационного времени. Природное время и время цивилизационное – существенно разные величины.

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; Старца великого тень чую смущённой душой.

Удивительно, но факт: на берегах Чёрного моря, на галечных лагунах Средиземноморья в говоре набегающих на берега волн слышится плеск и рокот древнегреческого гекзаметра. Всякий раз, оказавшись на юге, у моря, как камешки звучащие, перебираю запавшие в сердце, действительно божественные звуки, складывающиеся в слова гомеровских рапсодов.

Берегом моря пошёл и сел на песке, Озарённый силой и прел естью мужества.

Огромное уважение к человеку испытываешь, слыша в себе эту, дошедшую до нас сквозь тысячелетия, фразу. А вот строка, которой восхищался, судя по вниманию с каким отнёсся к переводу Гнедичем «Илиады», наш Пушкин.

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына.

А какова фантазия божественного старца вот в этой строке!

Обещала мне даровать и бессмертье, и вечную младость.

Так говорит Гомер о возможностях божественного промысла.

– Доброе имя одежды опрятностью мы наживаем, – обратился я к Жукову, лежащему в метре от меня на горячей гальке так, что ступни его омывались ласковым прибоем. Вспомнив наш вчерашний сливовый афронт, мы дружно захохотали, чем подняли с лежбища уже изрядно загоревших знакомых нам по танцам нимф. Они встали. Две красавицы, глядя в морские просторы, принялись рассуждать: не пора ли погрузить в воды Понта Эвксинского (Гостеприимного моря) свои стройные тела, а третья собирала и укладывала в просторную сумку подстилки, полотенца, халат, косынку и прочее. Я тоже поднялся и для того, чтобы показать учёность и начитанность – произвести на очаровательниц впечатление, продекламировал:

«Встань и явися немедля к отцу многославному с просьбой: дать колесницу и мулов тебе, чтобы могла ты удобно взять все повязки, покровы и платья…»

Мне аплодировали. Вообще мы были в фаворе.

Однако хочется, не терпится порассуждать о свойствах молодости ещё и ещё. Повод к тому – один из острых сюжетов поры студенческих лет.

В квартире первого этажа дома номер шестьдесят четыре на улице Осипенко, где я жил под милым покровительством тетушки, Софьи Ивановны Луговой, все окна в жилых комнатах были зарешёчены (квартирный разбой в послевоенной Москве в самом разгаре – амнистия 1953 года усугубила обстановку), а вот окно кухни, общеквартирной территории, из-за нерешённости вопроса между соседями, оставалось не защищённым от лихих налётчиков. Придя в сумерках домой, подогреваю на газовой плите ужин и поглядываю в окно, не просто так, а с ощущением близости нападения. Глухой угол отгороженного от улицы двора у меня на глазах осваивают, проводят рекогносцировку, два подозрительной наружности парня. Обойдя своеобразный дворовый каменный карман, парни занимают исходные позиции. Один, тот, что покрупнее, выше ростом и мускулистей, стоит, руки в карманах брюк, напротив кухонного окна – изучает устройство форточки, что ли. Другой возле угла тыльной стороны дома встал на шухере, изъясняясь на воровском сленге, и держит под глазом весь остальной дворовый простор. Мне ничего другого не остается, как готовиться к защите квартиры от разбойного нападения.

Позволю себе сейчас, много лет спустя, задуматься над ситуацией, в которую попал, не солоно хлебавши. Двое вставших на путь грабежей, по виду они мои ровесники, через минуту другую примутся вскрывать весьма ветхое окно и ворвутся в квартиру. Оставлю в стороне то, что грабители, возможно, унесут с собой. Что со мной-то будет? А баба Соня, которая спит-почивает в дальней комнате-спальне? А сосед Вениамин – фронтовик-офицер, скрученный тяжким недугом, последней стадией туберкулёза? Куда тут денешься? А опасность и в самом деле серьёзная. Но … молодые смерти не боятся. Я ни о чём таком и не задумывался, а готовился к отражению атаки.

За газовой плитой, справа от окна, стоял подготовленный к перетяжке двухметровой высоты матрац – великолепное укрытие. Забрав с плиты чугунные конфорки, затаился в засаде в ожидании дальнейших действий со стороны квартирных грабителей. Они не заставили себя ждать. Одним прыжком оседлав с внешней стороны окно, нападающий обёрнутым в тряпку кулаком выдавил стекло форточки и тотчас выдернул из гнёзд шпингалеты, толчком обеих рук распахнул оконные створки – путь в квартиру (и за тюремную решётку, кстати сказать) открыт. Ему бы задуматься и убраться восвояси, но как бы не так. Парень с улицы протягивает руки внутрь кухни, хватается за край подоконника и в сгустившейся темноте пытается поставить колено на подоконник. Это ключевой момент. Стоит ему, подтянувшись на руках, запрыгнуть внутрь кухни, и мне придётся вступать с ним в рукопашную схватку. Выступаю из-за матраца на свободное пространство и, не долго думая, обрушиваю удар правой руки, в которой зажаты две весомые чугунные конфорки, на уцепившиеся за край толстого, широкого подоконника руки ночного грабителя. Душераздирающий крик, мякотный шлепок упавшего на землю парня, несколько секунд назад маячившего в проёме кухонного окна, и невероятный, одномоментный прыжок ночного пришельца через двухметровый каменный забор. Оказавшись на улице, он застыл на одном месте как вкопанный. С криком: «Где он?» выскочил из своей комнаты в кухню Вениамин, выглянула в неглиже баба Соня – все следом за мной выбежали во двор, а оттуда на улицу. Столпились вокруг насмерть перепуганного, вызывающего к себе жалость, подвывающего от боли парня-налётчика.

– Юрий, ведите его в отделение милиции, оно сразу же за Устьинским мостом, – распорядился Вениамин.

– Пошли, небось, знаешь, где отделение, – не очень-то сознавая, что делаю, обыденным голосом произнёс роковое для парня приказание я. И мы пошли по середине мощённой булыжником улицы: впереди всех поверженный ночной разбойник, за ним я, как привязанный к нему отныне на несколько месяцев, затем прихрамывающий Вениамин, баба Соня в неглиже. На расстоянии пятидесяти метров плёлся понуро сообщник подраненного злоумышленника. Шествие это здорово напоминало сюжетную развязку сказки «Петя и волк». Моё не в меру разыгравшееся воображение включило звук, и я услышал в себе гениальную, картинную, остроумную, сверкающую юмором симфоническую сказку для чтеца и оркестра Сергея Сергеевича Прокофьева. Вскоре отдельные персонажи а ла прокофьевского шествия стали исчезать: отошёл к тротуару и похромал к дому номер шестьдесят четыре Вениамин, заметив наконец, что она в неглиже Софья Ивановна заспешила в подвергшуюся нападению квартиру.

В отделении, куда вдвоём с преступником явился среди ночи, квартирного вора обыскали – финский нож, вязку жгута записали в протокол вещдоками. Парня тотчас отправили в КПЗ.

Почему не испытал я в ходе этой вовсе не безобидной истории ни страха, ни робости? Не знаю.

Может, в самом деле, молодость смерти не боится? В эту пору каких только страшных, кровавых, безумных поступков не совершают – не сознавая зачастую, что творят.

После оглашения приговора и взятия под стражу моего «крестника» в коридоре таганского районного суда ко мне подошли кореша осуждённого и на полном серьёзе обещали «нож под пятое ребро». После такого почувствовал себя неуютно – напала на меня боязливость. Откровенно рассказал всё по порядку Жене Жукову.

– Давай буду тебя сопровождать в качестве телохранителя, – без тени юмора сказал мой друг.

Целую неделю он по вечерам провожал меня до дверей квартиры номер один дома шестьдесят четыре по улице Осипенко. Оба мы были безоружными, но страх преодолевали вполне успешно.

По окончании института Евгений Павлович Жуков расцвёл как инженер-конструктор пышным цветом, причём гораздо раньше многих других даровитых молодых специалистов, кончавших МАИ в одно с ним время. Цельность натуры, увлечённость авиационной техникой (вообще техникой, и в особенности двигателестроением) выделяли его даже в нашей сугубо профессиональной, корпоративной среде. Он дневал и ночевал в лаборатории двигателей внутреннего сгорания и был при заведующем этой кафедрой профессоре Кошкине чем-то вроде учёного секретаря. Когда попал по распределению в ОКБ «Кристалл», то очень скоро, ещё не будучи в высоких инженерных чинах, стал незаменимым помощником, генератором идей, правой рукой Генриха Моисеевича Заславского, главного конструктора, фактического создателя фирмы. Десять лет Жуков рулит, модернизирует фирму – он заместитель главного конструктора в части разработки и запуска в серийное производство насосных агрегатов, турбоприводов. С 1979 года Евгений Павлович – фактический и юридический руководитель ОКБ «Кристалл» – главный конструктор, генеральный директор предприятия. Под его руководством, воплощая в жизнь его идеи, разработки, теоретические прозрения, Опытно-конструкторское бюро «Кристалл» создало агрегаты для самолётов и вертолётов: Ту-22, Ил-62, Ту-154, Ту-144, Ту-22М, Ил-114, ИЛ-86, Ту-160, Ан-22, Ил-76, МиГ-23 МиГ-25, МиГ-29, Як-50, Як-52, Ту-204, Ил-96, Су-27, Ан-124, Бе-200, Ан-12, Ка-50, Ка-52, Ми-28, которые по сей день успешно эксплуатируются авиацией России. Перечень известных всему миру и распространённых по всему миру летающих аппаратов впечатляющ! И не одна машина не поднялась бы в воздух, тем более не стала бы серийной без агрегатов сконструированных Евгением Павловичем Жуковым за сорок четыре года работы в ОКБ «Кристалл».

По его инициативе, при толковом, энергичном руководстве Жукова были построены лабораторно-производственный корпус № 1, лабораторно-испытательный комплекс № 80, жилые дома для работников предприятия.

Но на его беду в 1999 году руководимый Е.П.Жуковым «Кристалл» был подвергнут рейдерскому захвату. Организатором выступил начальник профильного главка Министерства авиационной промышленности, некто Книвель… Суть замысла по захвату ОКБ «Кристалл» – смена руководителя. В начале 1998 года мандат Жукова на руководство предприятием был продлён на очередные пять лет – за это проголосовало 98 % сотрудников ОКБ «Кристалл». В 1998 году Евгений Павлович Жуков был удостоен Государственной премии правительства Российской Федерации. Несколько раньше генеральный конструктор «Кристалла» Е.П.Жуков дважды награждён орденом Трудового Красного Знамени. Разработанные им гидролопаточные привода ПГЛ-40 и ПГЛ-80 явились важным этапом внедрения переменного трёхфазного тока стабильной частоты в бортовых электросистемах самолётов, а созданная Жуковым конструкция турбонасосной установки гарантирует авиационным системам полёт и посадку в аварийных ситуациях. Правда ли, не слабо! Новейшие, созданные в трудные, порою тяжкие, девяностые годы агрегаты неоднократно представлялись для демонстрации на международных авиакосмических салонах Ле Бурже. В 1999 году туда пригласили в качестве участника смотра новейших достижений авиационной техники Евгения Павловича. И в этот момент Книвелем был осуществлён рейдерский захват. По указанию начальника главка осуществлялось акционирование предприятия, в ходе которого обещаниями больших дивидендов подкупались неразборчивые люди. Иным подручные Книвеля обещали повышение ставок и хлебные места. Министерством, которому оставалось править авиационной промышленностью всего несколько месяцев, били инициированы незаконные перевыборы руководства ОКБ «Кристалл». За Жукова на этом спровоцированном автором-руководителем рейдерского захвата Книвелем собрании проголосовало менее половины его участников. Жуков вынужден был подать заявление об увольнении… по собственному желанию. Попытки найти работу в соответствии с его статусом ни к чему путному не привели.

На кристалловский трон захватчики возвели ставленника Книвеля В.П. Родионова. Прошло два года, и новоявленный генеральный директор, он же главный конструктор, за разработки эпохи Е.П. Жукова был дружками номинирован, как теперь говорят, на Госпремию РФ в области науки и техники (сюжет для телепрограммы Андрея Караулова). Ставший гендиректором и лауреатом, Родионов повелел изготовить шикарный буклет, в котором пытается узаконить, отлакировать крупномасштабный плагиат, придать операции по рейдерскому захвату благообразный вид. Одним словом, всё шито-крыто. Смысл и направленность того, что написано в буклете, таков: при главном конструкторе Жукове предприятие дышало на ладан, а посадили на трон гендиректора Родионова, и всё пошло на лад. Туфта это, фальсификация.

Эпилог. Три года тому назад произошла трагедия. Евгений Павлович Жуков в результате наезда рейсового автобуса потерял ногу. На пенсионные деньги его и жены выйти из кошмарного тупика – ежедневного общения с нашей социальной, «бесплатной» медициной – вещь невозможная. Жена Евгения Павловича обратилась за помощью в «Кристалл». Реакция нулевая. Что остаётся сказать? Ирония судьбы: ты отдал российской авиации всё, всю жизнь без остатка, а тебе плюнули в душу. Аминь.