Несколько веков Пубир был любимым городом королей. Их летней резиденцией, а затем и столицей Единого королевства. Он вырос в предгорьях Солнечных пиков, встречавших свет утреннего солнца, когда то поднималось из великих равнин, раскрашивая выстроенные гигантами стены розовым пламенем. Теперь от прежнего города осталась лишь малая часть, все остальное сгинуло в Лазоревом море, которое пришло на материк после Катаклизма. Розовый бриллиант стал кварцем, а после и вовсе превратился в тусклый гранит. Улицы полные радости сделались мрачным домом для тех, о ком предпочитают не говорить и кого предпочитают не замечать герцоги Савьята.

О городах Единого королевства. Том 2. 331 год после Катаклизма

Вир сидел не шевелясь, наблюдая за тем, как мартышки собрались на бордовой крыше круглой рельефной башни. Она тремя секциями поднималась над заброшенной, оплывшей стеной старой крепости, разрушенной землетрясением много лет назад и оказавшейся на окраине жилого района Нох-тар, где обитало большинство чистильщиков каналов, что сто по сто спускались вниз, к великим столпам, Новому маяку, храмам Шестерых и дальше, к порту и торчащим из серой стали моря постройкам минувших эпох.

Мартышки с подозрением отнеслись к чужаку, не желали подходить ближе и пробовать еду, что он рассыпал в двадцати шагах от себя. Хлеб, морковь и даже несколько пирожков.

Вир не шевелился. Ему дела не было до животных. Они его не интересовали. Вообще.

«Меня здесь нет, – напевал про себя молодой человек. – Я всего лишь медленная, глупая, большая безволосая обезьяна. Я не такой быстрый, как вы, не могу скакать по веткам, убегать по крышам, залезать через окна в богатые дома и воровать фрукты со стола. Меня нечего бояться. Я вас никогда не догоню. К тому же помню, какие вы злобные гадины и насколько большие у вас клыки».

Но обезьяны боялись.

Эти хвостатые твари с серо-зеленой густой шерстью и сморщенными лицами обиженных младенцев таращили на него круглые ореховые глаза и уже битых полчаса не собирались покидать свое убежище, хотя еда их манила. Пара молодых самцов хотела подойти поближе, но получила трепку от вожака, крупного клыкастого уродца, так похожего на Таша-рыболова из квартала Свинцовых Вод. Такой же агрессивный, тупой и нервный. Вир подумал, что стоило бы познакомить их друг с другом, благо родственники должны держаться вместе.

Старая Нэ как-то рассказала ему, что в прежние времена в Пубире никаких мартышек и в помине не было. Они жили южнее, в Соланке, Муте, Черной земле и на самом роге Карифа, по берегам Песчаного моря, того самого, в которое свирепые ирифи выносили из пустыни облака желто-красного песка, окрашивая небо болезненной охрой. А потом у какого-то богача, советника Жнецов, из домашнего зверинца сбежали несколько животных, и через десяток лет обезьяны стали такой же привычной частью растянувшегося вдоль побережья города, как голуби, коты и туресские шершни, строившие свои гнезда в самых неожиданных местах и доставлявшие проблем больше, чем неподкупный таможенник.

Зимой обезьянам было плевать на холод, льющийся с гор, хотя, по мнению Вира, погода в родном городе намного теплее, чем в северных герцогствах. Никаких заморозков в месяц Мантикоры, лишь стылый ветер, которого мартышки легко избегали, прячась в древних развалинах или сидя в горячих источниках, в бесконечном количестве раскиданных по всей западной части Пубира. Там в какую лужу палец ни опусти, обязательно согреешься.

Виру было почти семнадцать, и ростом он превосходил не только сверстников, но и многих взрослых. Здоровенный парень, возвышавшийся над толпой, с чуть серебристыми, коротко стриженными волосами и узловатыми руками, бросался в глаза и, понятное дело, не мог завоевать доверие мартышек.

Солнце перешло зенит и отправилось в медленный путь к горам, осветив грубоватое лицо юноши: густые брови, тяжелую челюсть с тонкой ниткой бледного шрама, прямой широкий нос. Он прищурил темно-серые глаза, поглядывая на зонтичные сосны, растущие среди развалин, ругаясь про себя на тупоумных животных. Следовало найти других, но ему было жалко терять время на беготню по кварталам.

Наконец вожак мартышек убедил себя, что не будет никакой беды, если они полакомятся угощением. Вир не пошевелился, отслеживал глазами, как осторожно спускается стая, хватается лапами за фигурки каменных воинов, вырезанные на стенах башни, обвивает хвостами ветки, приминает траву.

Охотник улыбнулся краешком губ, коснулся большим пальцем правой руки кольца, надетого на средний палец. Кольца, к которому был привязан тонкий, но прочный ремешок. Он уже наметил себе цель, не вожака – тот слишком крупный, тяжелый и агрессивный, намаешься, пока донесешь, а одного из молодых самцов.

Старший стаи схватил обеими лапами несколько кусков, тут же посеменил прочь, не собираясь есть поблизости от странного человека, остальные бросились на оставшуюся приманку.

Он мог бы убить любую из них, из простейшего лука. Но Виру нужна была живая мартышка. И ему запретили использовать ловчие петли, ловушки в виде ящиков, сети, веревки и прочее. Дали лишь пращу и сказали: «Думай».

Он думал, время шло. Все на первый взгляд казалось довольно простым, всего лишь выбрать правильный снаряд, а затем рассчитать силу броска, расстояние и примерную прочность черепа добычи. Оглушить, забрать. Делов на пять минут, но Вир прекрасно понимал, что от него не ждут простых решений. Помнил, как вернулся к Нэ с загарпуненным лобаном и получил рыбой по роже.

– Ты никогда не будешь как псы Борга, но это не значит, что не надо пользоваться мозгами, оставшись со мной! – в раздражении сказала ему старуха. – Тренируй их, мальчик! Докажи, что у тебя есть способности. Тут полно книг. Читай. Еще раз, и еще. Ищи ответ.

Вир потратил три недели, перебирая рассыпающиеся тома в шкафах, прежде чем нашел упоминание о траве, которая, если ее хорошенько поболтать в воде, заставляла рыбу всплывать кверху брюхом. Нэ осталась довольна.

С мартышками вышло сложнее. Он сделал метательные снаряды из глины, полые внутри. А потом заперся в лаборатории, подбирая новый состав, едва не взорвав ее к шауттам, устроил пожар, разбил с десяток склянок, испортил свою одежду, провонял с ног до головы запахами трав и ягод, но у него получился состав, о котором шептались знатоки, пускай и пришлось остаться с обожженными пальцами и бровями. А еще потерять сознание из-за собственной глупости, когда Вир надышался итогом своих экспериментов и очнулся перевернутым на бок, с завтраком, покинувшим желудок.

Нэ спасла его, но хорошенько приложила палкой по ребрам, сказав, что он придурок. Вир уже достаточно успел узнать ее, чтобы понимать – она не так уж и злится. И даже довольна тем, как он подошел к делу (если конечно не считать, что мальчишка едва не захлебнулся собственной рвотой, находясь без сознания).

Парень перенес полученную смесь в полости снарядов для пращи и отправился на охоту. Неудачную. Ибо повел себя точно самонадеянный дурак, упустив тот факт, что состав, способный усыпить человека, может убить существо размером и весом с мартышку.

Так и случилось.

Нэ была не нужна дохлая обезьяна, и пришлось начинать все с самого начала.

Вир плавно встал с колен, его рука пошла вперед и вверх, увлекая за собой ремешок. Он крутанул пращу над головой, понимая, что за один оборот даст снаряду слишком слабую скорость, но расстояние было небольшим, и он верил в успех. Бросал интуитивно, на глаз, отпустив свободную часть ремешка в нужный момент, отправив в полет продолговатый глиняный шарик. Тот врезался в лоб обезьяны, рассыпался коричневыми осколками, оставив после себя в воздухе фиолетовое облачко.

Вир сел обратно, наблюдая, как звери, визжа и вопя, бросаются врассыпную и как трое из них, пробежав несколько шагов, падают. Двое сразу, а последняя – с сосновой ветки, грохнувшись в кустарник.

Он не спешил забирать добычу, ждал, когда фиолетовая дымка рассеется, слушал истерику мартышек на крыше башни. Они поливали его самыми грязными словами обезьяньего языка, и было за что. Одна, удивительно самоотверженная, бросилась вниз, схватила потерявшую сознание товарку за лапу и упала рядом, вяло подергиваясь, пока ее сознание тоже не погасло.

Вир с уважением кивнул. Молодец, что тут скажешь. Эту он точно Нэ не понесет.

Пока суд да дело, сходил за клеткой, оставленной в минуте от места охоты. Ее он тоже сделал сам, Шестеро знают как рассудит Нэ, если вернуться к ней с покупной. В третий раз тратить время на обезьян юноша не желал.

Сплел ее из надежных прутьев шака, собрав материал в горах и занявшись работой прямо на месте, пока сок кустарника не затвердел, древесина оставалась гибкой и не превратилась в сталь, которую не согнет не то что обезьяна, но даже человек.

Мартышки, видя, что случилось с их смелым товарищем, больше не рискнули спускаться, продолжали орать и, когда парень поднял с земли увесистое тельце, едва не оглушили его визгами.

Он быстро стянул лапы добычи веревкой, чтобы та не вздумала до него дотянуться или тем паче распахнуть дверцу и сбежать, сказал:

– Не знаю, на кой шаутт ты старухе. Но я точно не желаю жить с тобой все следующие годы.

Он сунул в кольцо клетки очищенный от веток ствол молодой сосенки, перекинул жердину на плечо, словно копье. Обезьянья стая начала швыряться в него кусками старой черепицы и пришлось уносить ноги, но они не сдавались, преследовали Вира еще пятнадцать минут, вопя и кидаясь всем, что под лапы попадется, пока он не оказался в жилых кварталах Огненной части города.

Пубир жил на развалинах прошлого, оставшись во временах Единого королевства, когда дома отвесными стенами поднимались вверх, насчитывая пять, а то и семь этажей. Раньше бордовые, сейчас из-за налета старины, сырости и копоти они стали темно-коричневыми, почти черными. И многим путешественникам с непривычки мнилось, что они оказались в каком-то мрачном каньоне: с нависающими балконами, ребристыми колоннами и пересекающими небо мостами, соединяющими здания друг с другом, так что получалось несколько пешеходных ярусов.

А жилых было еще больше.

Старая часть, скрытая под мостовой, с целыми улицами, лавками, площадями и жильем, колодцами, древними шахтами и резервуарами воды. Та привычная, уличная, с высокими зданиями, некогда бывшими дворцами, теперь заселенными разной швалью, которую не пустили бы в приличное место. И еще воздушная, ведь в мостах древних тоже было два или три этажа, а те, кто жил уже после Катаклизма, построили наверху хижины, превратив эту достопримечательность Пубира в непроходимый лабиринт.

Весь город, точно огромная воронка, закручивающаяся спиралью, спускался к морю, затопившему почти всю территорию столицы Единого королевства. Ниже начинались каналы, бравшие начало от старых дамб, собиравших воду с горных рек. Иногда во время весенних паводков дамбы прорывало, все южные районы Пубира уходили под воду, гнили, воняли, покрывались грязью, утопали в иле, водорослях, разлагающихся трупах животных и, что уж скрывать, людей, от которых отвернулись Шестеро.

Почти весь Пубир, кроме районов, что находились на верхних краях воронки, смердел тиной, испражнениями, рыбой, куриными крыльями, обжаренными в чесноке и кинзе, ароматом легких наркотиков, что привозили из Карифа и Мута, а также… человеческими телами. Людей, как говаривали, здесь было куда больше, чем в других крупных городах герцогств, несмотря на то что на окраинах оставалось полно древних, никем не заселенных развалин.

Пубир с гордостью называли свободным городом. Независимым. Вольным. Можно подобрать еще с десяток подобных слов. Он находился в Савьяте, «принадлежал» Савьяту, передавался по наследству от великого герцога к великому герцогу, считался их землей, но являлся государством в государстве.

Подчинявшимся исключительно Золотым, совету самых уважаемых граждан, которых большинство жителей не только в лицо не видали, но даже и не знали, кто они такие. Находясь в тени, не выходя на свет, Золотые правили, говоря от имени Ночного Клана, который был кровью, костями и солью Пубира.

Его жизнью. Основой. Истиной. Прошлым и будущим. Когда-то герцоги пытались с ними бороться, но не смогли выковырять этот корень из земли, слишком глубоко он врос, слишком многие его защищали и слишком щедрые плоды вырастали на мрачных, колючих побегах. Клан собирал марки с тысяч людей и совершенно разных, порой очень далеких земель, и часть этих денег оседала среди благородных, что закрывали глаза на происходящее в городе.

Закрыть глаза – куда проще, особенно если тебе передают хорошие суммы. К тому же Пубир старался не лезть в дела аристократов, если не лезли к нему. Разумеется, случались «накладки» и какой-нибудь очередной герцог (коих со времен раскола Единого королевства сменилось много, и имена большинства помнили лишь хронисты) гневался, и тогда, частенько с одобрения Клана, находили виноватого, четвертовали его на потеху публики, показывая, что власть его светлости сильна во всех землях, кои являются его владениями, – а затем все успокаивалось. Клан занимался своими делами, а аристократы, порой неразрывно связанные с ним, своими.

А если славных граждан Пубира начинали беспокоить без причины, мешать им вести тайные и невидимые большинству дела, а доводы, компромиссы, сделки и уговоры оказывались неподходящим способом разрешить проблему, приходили сойки. Во всяком случае, такие распространялись слухи, хотя никто не видел страшных убийц, как и шауттов, рассказов о которых в последнее время становилось все больше и больше.

Вир шел по среднему ярусу, оскальзываясь на гниющих овощах и фруктах, пробираясь через кучи мусора, что выкидывались на улицу из окон окрестных зданий, вжимаясь в стены, когда проползали двухколесные телеги торговцев, влекомые тощими ослами. Он прекрасно знал большинство городских улиц, ибо сам был их плотью, некогда родившись рядом с залитыми кровью бычьими бойнями, а может, возле провонявших красилен и кожевен, или недалеко от жестоких бойцовых ям, где псы вырывали друг из друга куски мяса, а может, под печами, тяжело пахнущими дегтем, который бочками спускали по старым каналам в порт, чтобы смолить днища лодок, барж и кораблей.

Этот лабиринт, полный опасностей, полумрака, гомонящей толпы, заразы, сушившегося белья и крыс, являлся для Вира родным домом. Пока он шел к району Слоновьих Бивней, трое предложили купить у него обезьяну.

Один, без зубов, со шрамом, рассекавшим его губы на две половинки, ради забавы.

– Научу ее танцевать! – крикнул он Виру в спину. – Кружку пива за мартышку, парень! Кружку!

– Утоплю ее прямо в клетке, – сказал черноволосый тип в широкой тарашийской шляпе, торговавший с переносного лотка свежими очищенными огурцами, которыми жители Огненной части обожали утолять голод и жажду. – Ненавижу гадин.

– Улт за нее. – Это предложение высказала тощая тетка, высунувшаяся из окна второго этажа. – Улт и одну запеченную лапу, когда я приготовлю мартышкино жаркое!

Но он лишь улыбался им, да качал головой. Старой Нэ обезьяна куда как нужнее, чем остальным.

Несмотря на позднюю осень, было жарко и душно, парило, точно перед грозой. Вир вышел на маленький рынок, окруженный со всех сторон трехъярдовыми статуями Шестерых, такими старыми, что лица их давно стерлись и теперь лишь местные могли сказать, кто перед ними – Моратан или, к примеру, Миерон.

Даже во вторую половину дня здесь все еще бойко шла торговля. Свежими продуктами, не совсем свежими и совсем не свежими, а также вещами из куч старьевщиков, мелким барахлом за улт десять штук, заморскими безделушками и артефактами великих волшебников, коих в лавках найдется на каждого дурака, дуру и их малых деток.

Подумав, Вир купил огурец у чернявой девчонки, съел его на ходу и, прежде чем углубился в кварталы, избавил от кошелька какого-то зеваку, что пялился на статуэтки огненного чудовища Черной земли. Кошелек оказался худ, вряд ли в нем найдется хотя бы четверть рен-марки, но юноша счел, что нечего пропадать добру, раз оно не нужно хозяину.

Раньше в кварталы, ставшие для Вира домом, привозили слоновьи бивни, и резчики создавали из них невероятные произведения искусства, столь ажурные и воздушные, что работы ценились во всем Едином королевстве. Но те благословенные времена закончились вместе с Эпохой Процветания, и корабли уже не везут драгоценную кость из Черной земли. Теперь о прошлом напоминают лишь гигантские мастерские, сохранившиеся спустя века, переделанные под жилье, лавки, публичные дома и склады.

Район, граничащий с портом, славился тем, что дарил свою любовь во всем ее многообразии тем, кто готов раскошелиться. Плати, и выполнят любое твое желание, даже если оно не очень разумно и довольно извращенно.

Несколько девушек, работавших на улицах, попытались остановить высокого парня, предложить ему свое внимание. Он неизменно улыбался и качал головой, отказывая так же, как и тем, кто желал купить у него мартышку.

Вир ничего не имел против любви, да и деньги из украденного кошелька можно было бы потратить с толком, но старая Нэ сейчас куда важнее прекрасных глаз и теплых объятий.

– Сойка, красавец, – проворковала ему одна, выйдя из полумрака заведения, в котором нежно шептались музыкальные лепестки, подвешенные за нитки к потолку и волнуемые сквозняком. – Была ли у тебя настоящая сойка?

Шелковое платье соскользнуло у нее с плеча, точно вода по масляной коже, обнажая грудь. Девушка изящно развернулась, показывая Виру левую лопатку с татуировками дельфинов, выпрыгивающих из волн.

– Красиво сделано, – одобрил Вир. – Может, в другой раз.

Говорят, что сойки не терпят тех, кто выдает себя за них. И обычно срезают кожу с подобных умников. Но правда в том, что в кварталах Слоновьих Бивней полно «соек», и чужестранцы не прочь провести с ними ночь, оставить деньги, часть которых оказывается в погребах Ночного Клана. И никто не собирался убивать овец, приносящих золотые марки. Это глупо. В особенности если на мифах и легендах можно хорошо заработать.

– Мальчик, не хочешь ли заглянуть к нам в гости? – спросили две черные как ночь жительницы далеких южных островов с бритыми головами.

Еще одна, рыжеволосая, попыталась схватить за руку, но он был сильным и просто шел себе дальше, и ей пришлось выбрать: или волочиться за ним по грязной мостовой, или же отпустить.

– Ему милее обезьяна! – зло сказала женщина в спину несостоявшемуся клиенту. А затем добавила еще несколько сальных и неприличных оскорблений, связанных с животными.

Поднялся смех ее подруг, но Вир даже не обернулся. Он не из тех, кто обижается на слова. К тому же одна гадалка из цирка напророчила ему, что от рыжеволосой у него в жизни будет множество проблем, и не то чтобы Вир поверил, но предпочитал избегать неприятностей, особенно если это ничего ему не стоило.

Наконец юноша оказался на своих улицах, где его знала всякая крыса, и местные девицы не искали в нем клиента. Здесь, возвышаясь над домами, в небо поднимались башни, напоминавшие по форме слоновьи бивни – сильно изогнутые, наклоненные, гладкие снаружи, с прорезями окон, издалека похожими на стрижиные норы в речном берегу. Раньше башен было двенадцать, но половина из них рухнула, не выдержав испытания временем, пожаров, войн, бунтов и Катаклизма. Погребли под собой дома, а после дали жизнь новым, построенным на их костях.

Оставшиеся, разной степени высоты, венчали кварталы северной части Пубира, точно обглоданная корона, и тени от огромных исполинов угольными полосами лежали на улицах, мостах, площадях, рынках и крышах.

Самая приземистая из них, с обломанной вершиной, принявшей на себя удар колоссальной молнии еще во времена Войны Гнева, и являлась целью Вира.

На нижних этажах были расположены харчевни, магазины и вход в один из самых больших публичных домов района. Сняв жердь с плеча, охотник освободил клетку и, подхватив ее рукой за кольцо, изучил обезьяну. Та скалила зубы и визжала, угрожая человеку расправой, как только у нее появится возможность до него дотянуться.

Кивнув на входе охранникам – мускулистым ребятам, вооруженным дубинками, Вир сразу юркнул в служебные помещения, минуя зал Девушек, стал подниматься по лестнице, считая ступени, проходя мимо слуховых окон, через которые порой доносились тихие, наигранные стоны. Миновав несколько этажей, когда публичный дом остался позади, он вышел на террасу, увитую растениями, отданную под грядки и напоминавшую одичавший сад. Здесь, как и выше, в следующем ярусе, где держали почтовых голубей, разносивших сообщения по всей округе, были другие владельцы, но все они знали Вира и не задавали ему вопросов.

Откуда-то сверху пахло вкусными пирожками, жаренными в масле, с куриным мясом, а возможно, и бараниной. Вир ощутил, что голоден, но не стал прерывать свой путь. Снова лестницы, грязь, пищащие в мусоре крысы, хлопанье птичьих крыльев. Он выглянул в одно из окошек, на некогда великий город, от которого остался лишь жалкий огрызок, на улицы, каскадами уходящие к серому морю, и торчавшие из него здания: Паук, Перст, Хлебный рынок, Семнадцать маяков, Мост-в-никуда и другие.

На последних ярусах Вир вошел в длинный коридор и остановился возле оббитой железом двери. Постучал. Ответа не было. Помня о правилах, он постучал еще раз.

– Нэ! Это я!

Тишина.

– Нэ! Принес то, что ты просила!

Прислушался, вздохнул, расстелил брошенную на пол, свернутую в валик циновку и сел, понимая, что придется подождать. Через час спустился вниз, взял баклажку с водой у тех, кто жарил пирожки – большой шумной семьи, приехавшей в город из Давора, напился сам и напоил обезьяну, которая хотя бы верещать перестала.

– Надеюсь, у нее есть для тебя клетка попросторнее этой, – сказал ей Вир. – Ума не приложу, чего она себе в голову вбила.

Наконец дверь распахнулась и в коридор вышли два мужика с татуировками каторжников на лицах. Бросили на Вира любопытствующие, но не злые взгляды.

– Зовет тебя.

Они отправились по своим делам, придерживая мечи, чтобы ножны не цеплялись за горы барахла, наваленного здесь.

Эта часть башни занимала шесть этажей, и все они принадлежали Нэ. Она была королевой всей постройки, Ночной Клан когда-то позволил ей тут жить, точнее, слезно упросил, предоставив на выбор множество вариантов. Во всяком случае, такие слухи ходили, и владелец публичного дома, в те редкие дни, когда Нэ решалась преодолеть сложную дорогу вниз из тысяч ступеней, мужик суровый и тертый, лебезил перед ней, словно щенок.

Вир знал практически все помещения и побывал на всех этажах. От этого, самого унылого, где она предпочитала встречать посланников от Борга, до самого верхнего, с которого можно было наблюдать за звездами или смотреть, как в город приходят рассветы и закаты. Библиотека, лаборатория, комнаты со странными вещами из прошлых эпох. Тут было просторно и тесно, темно и светло, душно и зябко, пусто и завалено. Вход в несколько комнат находился под запретом, и парень, никогда не страдавший лишним любопытством, даже не подходил к дверям.

Старухи внизу не оказалось, и он направился наверх, найдя ее в лаборатории, сидевшую в глубоком кресле, укрытую пледом и закутавшуюся в теплую шаль. Рядом лежала старая лютня – иногда, когда хозяйка покоев пребывала в дурном настроении, она дергала за единственную уцелевшую струну, и тогда по помещению расползался противный резкий звук, от которого Вир морщился, словно от зубной боли.

Парень отличался высоким ростом, но когда она вставала с ним рядом, то он едва доставал ей до плеча. По его мнению, Нэ являлась самой высокой женщиной в мире, потому что за всю свою жизнь он не видел и пяти мужчин, сравнившихся с ней ростом. У нее было грубое и некрасивое лицо, покрытое морщинами и пятнами, слишком бледное для Пубира, губы на ярком свете казались бескровными, почти лиловыми, глаза потускнели, давно потеряли свой цвет, и сложно определить, какими они были раньше.

То ли серыми, то ли голубыми.

Волосы она заставляла стричь коротко, не носила длинные, как это старались делать жительницы Савьята, и неровный седой ежик покрывал старческую, немного вытянутую голову.

Про нее говорили разное. Что в ней кровь гигантов, что она заключила сделку с шауттами, что именно она управляет Ночным Кланом. Что Нэ внебрачная сестра старого герцога. Что она мать нынешнего. Что великая волшебница, обманувшая Тиона. Или Скованного. Что ей без малого сто с лишним лет, а может, все двести. Что «дед моего деда еще помнил старую каргу, а это вона скока времени».

Правда же состояла лишь в том, что Нэ, действительно была очень стара и прожила тьму-тьмущую лет. Большую часть своего времени она предпочитала спать или же смотрела блеклыми глазами в пламя, вспоминая прошлое. Вир уж не знал, чего там такого она видела, но порой замечал слезы на морщинистых щеках, предпочитая не показывать, что стал свидетелем слабости наставницы. Нэ, хоть и старуха, но, когда надо, двигалась удивительно быстро, и ее палка била сильно и без всякой жалости.

Вир поднял клетку, показывая мартышку:

– Принес тебе нового друга. Но я предпочел бы кошку.

– Почему? – Голос у нее был надтреснутым, а выговор странным, все время меняющимся, словно в ней сплетались десятки совершенно разных мест и народов.

– Почему кошку? Мне нравятся. Внизу в «Рыбке» две или три. Ловят крыс и не устраивают хаос. Обезьяна же будет лишь злиться, корчить рожи из-за прутьев, а мне еще придется чистить не только за твоей певчей птахой, но и за ней.

Она встала, худющая и высокая, казалось, вот-вот переломится, прошла к столу, заваленному книгами, свитками, точильными камнями, инструментами, новыми струнами, какими-то дощечками, карифской игрой в кости, и сгребла все это на пол палкой. Вир недовольно поморщился – убирать-то ему.

Из-под стола Нэ выпихнула ногой помятый таз, кивком приказала поставить клетку на пол, открыла дверцу, вытащила связанную мартышку, несмотря на ее вопли, попытки укусить и сопротивление. Кинула на стол и достала широкий мясницкий нож. Одним удивительно ловким движением отрубила обезьяне голову, которая упала в таз, а затем туда же потекла кровь из дергавшегося тельца.

– Кошку… скажешь тоже. Она у меня здесь помрет с тоски. – Нэ бросила нож, вернулась к креслу, тяжело села и вытянула ноги.

Вир, не ожидавший подобного, мрачно спросил:

– Ну и зачем?

– Тебе ее жалко?

– Мне стоило трудов ее поймать.

– И я ценю твои труды. Теперь можно закончить работу над тобой.

Вир замер, и ему показалось, что он ослышался.

– Сегодня? Сейчас?

– Я не вечная. Так что напряги свою бычью голову, собери все нужное, пока я в настроении и не передумала.

– Для этого требуется обезьянья кровь? Раньше ты делала без нее.

Нэ холодно посмотрела на него:

– Уже почти передумала.

Он заткнулся, начал ходить по лаборатории, собирая все нужное, приносил, ставил на круглый низкий столик возле кресла, чувствуя, как неприятный запах свежей крови постепенно насыщает воздух.

– Все, – сказал Вир.

– Не все. – Старуха глазами указала на таз с кровью.

Он не знал, какой объем ей нужен, так что наполнил стальную кружку.

– Ты сделал клетку, как я тебя учила. Рада, что мои уроки не проходят зря.

– Научиться плести узилище для мартышки все же проще, чем научиться читать. Я с ужасом думаю о следующем задании. – Он, пускай и был младше ее на десятки лет, разговаривал с ней на равных.

– «Узилище»… – Грубое лицо Нэ прорезала усмешка. – Еще пять лет назад ты и не знал таких слов. Да и фразы строил иначе, говорил только языком дна. Точно дикарь. А теперь посмотри-ка на него. Вполне себе приличный юноша, особенно когда не ворует чужие кошельки.

У него не было представления, как она узнала, так что отнекиваться не стал, высыпал монеты.

Резона спорить не было. С тех пор как Нэ подобрала его и обучила, он сильно изменился. Слишком сильно, чтобы вернуться обратно, на улицы Пубира, и жить, как в детстве. Быть одним из многих в хищной стае шакалят, жестокой и дикой.

Она неспешно смешивала в глубокой чашке порошки и травы. Затем развела их едкой жидкостью и добавила обезьянью кровь. К удивлению Вира, густой раствор на мгновение засветился бирюзовым и вновь погас, став темным.

– Почему? – с любопытством спросил он.

– Научу позже.

– А если бы в Пубире не было обезьян?

– Попросила бы принести ребенка, – огрызнулась та, бросила взгляд, ответила серьезно: – Заменили бы кровью нескольких птиц. Но поймать их сложнее, а эффект был бы слабее.

– А если все-таки использовать человеческую?

Холодные глаза уставились на него, и ему показалось, что смотрит она с отвращением, слыша подобный вопрос:

– Тогда будешь сильным. Очень. Может, даже целые сутки, а потом проковыряешь в себе дырку, сунешь туда руку и вырвешь аорту, чтобы не мучиться. Человеческая кровь убивает.

– Для соек ты тоже так делаешь? С обезьяной?

– Они такого внимания уж точно недостойны. Заткнись, мальчик, и дай мне спокойно работать.

Он молча стянул рубашку через голову, сел на невысокую табуретку, оказавшись ниже кресла, в котором восседала Нэ. Взял со стола маленькую палочку, обернутую кожей, сунул себе в рот, едва прикусив зубами, затем сжал в руке увесистый бронзовый колокольчик. У того была ухватистая ребристая ручка, на которой вылиты кричащие человеческие лица, заканчивающаяся, словно меч, круглыми навершием, с выдавленными на нем знаками Шестерых, точками и полосками, такими же как на дверях храмов. По талии самого колокольчика танцевали люди с распахнутыми ртами, а на звуковом кольце тянулись символы старого наречия, читать которое Вир не умел. Сам язык, та часть, что колебалась и била о края, оканчивалась еще одной головой, не кричащей, а улыбающейся.

Ему нравилась эта старинная безделушка, ее приятно было держать, и звук, что рождался, громкий с непривычки, звучащий долго и тягуче, даже погаснув, оставался звенеть в ушах еще на несколько десятков секунд.

Нэ тем временем взяла длинную иглу, сделанную из кости, окунула в жидкость и начала работать. Первый же укол на левой лопатке заставил Вира сжать зубы. Это было больно. Не так больно, как прежде, когда ему хотелось орать, словно его огрели раскаленным прутом и нельзя сдержать рыданий, но достаточно, чтобы понимать – работа над обычными татуировками не причиняет людям подобных страданий.

Ему же приходилось терпеть, и каждый раз его, по меньшей мере, кусала огненная пчела, чье жало могло убить неосторожного путника в Муте.

– Любая боль, терпение, счет, голод, усталость, страх – твои противники. С ними стоит бороться, – говорила ему Нэ. – Только так можно стать чуточку сильнее, выносливее и выжить там, где другие погибнут.

Вир не всегда понимал, что она говорит, но старался делать так, как она считает правильным.

– Стежочек к стежочку, – прошептала наставница, начав монотонный счет, где каждое слово сопровождалось уколом и болью, когда игла касалась кожи юноши. – Зернышко к зернышку. Число к числу. Глаз к глазу. Череп к черепу. Позвонок к позвонку. Косточка к косточке.

Вир покачал колокольчиком.

Данннн-данннн – пролетело по лаборатории.

Он не знал, для чего ему так делать, когда считалочка заканчивалась, но старуха приказывала, а он подчинялся.

– Стежочек к стежочку…

Ему было интересно, что в итоге получится у Нэ. Она колдовала над его спиной добрый год, мучая порой каждый день, а порой неделями не берясь за иглу. Пока левую лопатку Вира украшали лишь черточки, крестики, извилистые линии, точки и квадратики. Это если подойти вплотную к зеркалу и рассматривать внимательно-внимательно. А так весь рисунок выглядел большущей кляксой, упавшей на него и въевшейся в кожу. Он не понимал, как из этого может получиться что-то конкретное, четкое, да еще и разных цветов, когда она пользуется лишь одной краской. Конечно же спрашивал, на что получал лишь «заткнись, пока я не передумала это делать».

– Косточка к косточке.

Данннн-данннн.

Песнь колокольчика приглушала боль, и мыслями он улетал далеко. Чувствовал слабое покалывание иглы, слышал, как та стучит о край миски, оставляя на ней излишки чернил, а еще ощущал, что иногда Нэ не удосуживается вытирать кровь и она стекает по спине.

Время двигалось вместе с тенями, и, когда небо окрасилось бледно-розовым, Нэ наконец-то сказала, прервавшись на «зернышке»:

– Всё. – Она отбросила иглу, словно та была ядовитой змеей. С ненавистью и отвращением. – Зажги лампы, пока совсем не стемнело.

Вир вытащил палку изо рта, сплюнул, поднялся, чувствуя, как пульсирует кожа и как затекло все тело, потянулся за рубашкой, но старуха шикнула на него.

– Свет, Бычья голова!

Он зажег шесть ламп, расставил их по всему помещению, закрыл окно, так как оттуда задувал уже холодный даже для Пубира ветер. Нэ тяжело встала, вручила ему зеркало, подхватила лампу и, опираясь на палку, подвела к другому зеркалу, в большой раме.

– Смотри.

Вир ожидал увидеть еще более темное пятно, но, к его удивлению, на лопатке проступила яркая цветная картинка. Фрагмент коряги, искаженной и сучковатой, покрытой ярко-зеленым не то мхом, не то лишайником, и на ней одинокий, маленький, продолговатый жучок с толстым задранным брюшком и короткими усами.

– Кто это? – спросил Вир.

– Светляк. Таких много в лесах Соланки и Треттини.

Он никогда не видел подобных насекомых, лишь слышал о них.

– И ярко такие сияют?

– Достаточно, чтобы быть заметными, – улыбнулась Нэ.

Вир придирчиво изучил насекомое.

– Но сейчас он не светит. Верно?

– Всему свое время. Ну-ка, позвони.

Он позвонил в колокольчик, но ничего не случилось.

– Впрочем, я сразу и не ожидала результата. – Нэ вернулась к креслу, а вот Вир не скрывал своего разочарования.

Ему позволили одеться, и он чувствовал на себе ее усталый взгляд, когда затягивал шнуровку на вороте.

– Тебе надо поспать. Я приготовлю еду, а потом отведу тебя.

– Не так быстро, Бычья голова. Колокольчик теперь твой. Звони в него. Звони, пока не поймешь, что к чему.

– Что же? Мне махать им безостановочно? Как долго?

– Может, день. Может, год. Время покажет, – прошептала старуха.

– Ты всегда полна неопределенностей.

Нэ фыркнула.

– А когда ты продолжишь?

– Продолжу что?

Вир осторожно, словно боясь наступить на разбросанные в темной комнате куриные яйца, произнес:

– Рисовать других жучков.

– Жучков я рисовать больше не буду. Хватит с тебя и одного на всю жизнь. Опечален?

– Опечалюсь, когда осознаю, – признался он. – Просто надеюсь, это того стоило.

– А уж я-то как надеюсь. Звони в колокольчик, мальчик. Звони почаще, пойми своего нового светящегося друга, и, если будешь добр к нему, он станет добр к тебе и, вполне возможно, пригласит своих друзей.

Вир нахмурился, не понимая этих слов, но от дополнительных вопросов воздержался. Слишком устал. Он приготовил ей еду, дал вина, сильно разбавленного водой, а затем отвел к ее комнатам.

– Спи, Бычья голова, – сказала она ему, прежде чем закрыть дверь. – Завтра будет сложный день.

Он, мрачно жуя холодное мясо, спустился на самый первый уровень покоев, присел на диван, да и заснул прямо сидя. Провалился в темное ничто и до самого утра не видел никаких снов.

С рассветом Вир уже был занят делами. Вычистил клетки с птицами и насыпал корма. Сходил вниз, принес свежей воды, купил старухе, как та любила, обсыпанных кунжутом булочек. Убрался в лаборатории, вымыл обезьянью кровь, раздумывая – может ли он выбросить останки или наставнице они еще нужны? Решил не торопиться, взялся за книгу, расположившись на балкончике, пока не проснулась Нэ.

Вниз она пришла сама, без его помощи, от завтрака отказалась, рылась по шкафам, что-то разыскивая и негромко ворча. Он видел, что женщина раздражена, лишь молча наблюдал.

– Ну? – мрачно спросила Нэ, угадав по лицу Вира, что он хочет что-то сказать, но не решается. – Найди в себе силы наконец-то.

– Ты сказала, что у меня есть дар…

– Сказала.

– И теперь я, получается, сойка? Ай!

Удар палки по плечу был неожиданно быстрым, сильным и болезненным. Она занесла ее еще раз, чтобы повторить урок, но передумала:

– Проваливай.

Вир потер место удара, но не отступил.

– Ты всегда говорила, что у меня дар. Такой же как у них. Ты работаешь на Ночной Клан, рисуешь на спинах тех, кто прошел обучение.

– «Прошел обучение», бычья ты голова! Поищи ответ в этих словах. Клан находит детей с нужными способностями, отдает учителям, и те делают из них убийц. Тебя не нашли, не учили, и ты теперь слишком взрослый, чтобы начинать. Больше скажу, шанс, что тебя убьют, если только прознают про тебя, довольно высок.

– Рано или поздно прознают. Находят же они таких, как я.

– Находят, – кивнула старуха, немного успокаиваясь. – Но я нашла тебя первой и позаботилась, чтобы никто другой не увидел, что ты из себя представляешь. И не узнают, если ты не будешь орать об этом на каждом углу и щеголять картинкой. Повзрослей уже, и повзрослей поскорее, если хочешь выжить в мире. Держи язык за зубами. Ты мой ученик, Борг это знает. Я учу тебя искусству, как учила ранее некоторых соек, что теперь уже на той стороне.

– Ты же понимаешь, что, если с тобой что-то случится, моих знаний не хватит даже для того, чтобы подготовить правильную краску. Я и рисовать-то толком не умею.

– Так звони в колокольчик. Сегодня ты ни разу к нему не прикоснулся.

– Что толку мне в него звонить, он, что ли, научит меня твоему искусству? Ау!

Он вновь пропустил удар, не понимая, как она может быть такой быстрой.

– Хватит меня злить. Звони в колокольчик, и, может быть, светлячок тебя всему научит. Учат же соек их картинки. Лечить или убивать. Видеть болезни. Дарить и забирать жизнь. Ты не хуже. А может, и не научит. Просто помни, что ни одно обучение, ни один навык не передается легко. Это годы работы над собой. Череда ошибок, практики, усидчивости. Только так можно стать мастером.

– Не понимаю. Твои слова всего лишь слова.

– Поймешь потом. Косточка к косточке не сразу складывается.

– Но если я не сойка… – Он увидел, как узловатые пальцы сжались на палке, и, ожидая наказания, не отводя глаз, все же закончил. – То кто?

Молчание растянулось на целую вечность, и он уже не надеялся, что она что-нибудь скажет, когда услышал:

– Надеюсь, кто-то лучший, чем обычный мясник на службе Золотых и Борга. Я показала тебе дверь в новый мир, теперь тебе предстоит открыть ее. Или… не открыть. Это уж как решат Шестеро. Больше я ничего не смогу тебе дать, во всяком случае пока.

Вир застыл.

– Ты выгоняешь меня, Нэ?

– Напротив. Я дарю тебе свободу выбора и выбрасываю в мир, как птица, выкидывающая из гнезда птенца, которому давным-давно пора научиться летать. Лети, Бычья голова. Или разбейся в лепешку.

– И куда мне «лететь»?

– Как можно дальше от Пубира. Где тебя не найдут, пока ты не сможешь себя защитить. Ты прав. Рано или поздно они узнают, а я не хочу, чтобы сюда пришел Шрев, слишком стара для этого. Поэтому на столе деньги. Сегодня из гавани уходит «Дары ветров», капитан предупрежден. Он возьмет тебя, довезет до Вьено.

– Треттини? Что я буду делать в Треттини?

– Отправишься дальше, в Риону. Это старый город, город башен, которые застали еще великих волшебников. Забирайся на них, звони в колокольчик, договорись со светлячком, пойми, кто ты, и… возвращайся. А я буду ждать.

Вир не думал, что у нее есть столько времени. Он не желал покидать Пубир. Хотел остаться здесь. В своем доме, с лабораторией и книгами, цену которым лишь сейчас начал осознавать. Его переполняли эмоции, но также, несмотря на все свои «не», холодный рассудок подсказывал ему: Нэ никогда и ничего не делала просто так. Если она говорит, что нужно уезжать, то так и следует поступить. Иначе потом будет слишком поздно.

– Кто позаботится о тебе?

– Я прожила много лет без твоей компании. Уж как-нибудь проживу и дальше.

Сборы не заняли слишком много времени. Вещей у Вира оказалось совсем мало. Дополнительный комплект дешевой, но чистой одежды, куртка из плотной ткани с капюшоном, длинный узкий кинжал, праща, стальные шарики к ней, последний глиняный снаряд с усыпляющим газом и несколько трав да порошков, которые можно было превратить в яд или, наоборот, в лекарство, и конечно же завернутый в ткань колокольчик, подарок Нэ.

На прощание он обнял ее.

– В мире что-то случилось, Бычья голова. Что-то, чего я пока не могу понять. Так что будь осторожен, смотри, слушай и не ввязывайся в неприятности. Звони в колокольчик, мой мальчик. Звони в колокольчик.

Вир ушел, а старая Нэ, словно постарев еще на две сотни лет, посмотрела в древнее тусклое зеркало, и отражение устало смотрело на нее.

– Он двенадцатый, – наконец прошептала она. – Двенадцатый, кого ты нашла и прогнала в итоге. Всех других ждала неудача. Убиты. Пропали. Бросили все на середине пути. Или стали совсем не теми, кем ты их видела. Почему же ты надеешься, что именно он тот самый?

Старуха посмотрела на старуху, и обе пожали плечами, сказав друг другу одновременно:

– Ну должно же когда-то у тебя получиться. Почему бы и не сейчас?