Рассказ

– Я, Витя, тебя не очень понимаю. – Сказал Петрович после некоторой паузы.

– Ты о чём это Петрович? – Спросил Виктор.

– Ты так и думаешь до смерти бобылём прожить?

Виктор задумался, поразмышлял некоторое время и обратился к Петровичу с вопросом, не зная, видимо, точного ответа:

– А ты чего это, Петрович, вдруг об этом заговорил?

– Как чего? Молодой ещё, здоровый, всё при тебе, а без семьи. Нельзя без семьи.

– Ты же знаешь, Петрович, что у нас с Ольгой случилось. Я бы и не против всё забыть и начать жизнь с нового листа, да она ни в какую.

– Знать-то знаю, но ведь три года как разошлись. Сколько ещё жить в одиночестве? Баб-то кругом… Только пальцем помани, от претенденток отбоя не будет. Неужели никто не нравится?

– Ну почему же?

– Тогда в чём же дело?

– У меня после развода с Ольгой какое-то предубеждение к женщинам. Да нет. Не так. Уверенность во мне какая-то пропала.

– Что это, скажи на милость, за уверенность?

– Не знаю даже, как и объяснить.

– А ты попробуй.

– Ну вот, например, нравится мне женщина, а даже просто подойти поговорить, смелости не хватает. А, если всё-таки и подойду, то несу такую чушь, что просто за себя стыдно.

– Так есть кто-то на примете или нет?

– Да есть одна. Ты её, наверное, знаешь. Татьяна.

– Это какая же Татьяна? – оживился Петрович.

– На въезде в наше товарищество домик у них. С мамой вдвоём живут.

– Светланой Павловной?

– Ну да.

– Так за чем же дело стало? Хорошие женщины. – Одобрил старик.

– Не знаю, Петрович. У них с Васькой Котовым вроде какие-то симпатии.

– С чего ты это взял?

– Как с чего? Как не увижу их вместе, так о чём-то вечно разговаривают, смеются.

А встретит его, так обязательно улыбнётся.

– И это всё? – удивлённо спросил Петрович.

– А мало? – нервно отреагировал Виктор. – Мне-то, сколько знакомы, раза два всего и улыбнулась.

– Это ни о чём не говорит, Витя. Однако, если ты всё-таки прав, то и у нас найдётся средство, как завоевать её сердце.

– Это как же?

– Всё в жизни просто, Витя. – Начал своё наставление Петрович. – Сам понимаешь, что не с нас с тобой жизнь началась. И до нас жили люди. И до нас была неразделённая любовь. Надо просто обратиться к народному опыту.

– Это к какому же интересно?

– Надо тебе, Витя, вшей завести. – Совершенно серьёзно сказал Петрович.

– Чего? – удивлённо, и даже несколько обиженно спросил Виктор.

– Вшей. – Подтвердил Петрович. – Я тут недавно узнал, что в средние века в так обожаемой некоторыми нашими гражданами Европе рыцари не только бились на турнирах и отправлялись в военные походы совершать подвиги ради дамы сердца, но и использовали другие более изощрённые методы.

– Ты, Петрович, давай-ка, не темни. Если есть, что посоветовать, так советуй. А всякую чепуху мне рассказывать не надо.

– И совсем не чепуху. Всё совершенно серьёзно. Весь секрет в том, что они раньше совсем не мылись. Считали тамошние доктора, что мыться – вредно для здоровья. Что, мол, поры тела открываются и впускают в себя всякую заразу, от которой человек может заболеть и даже умереть. Оно так и было. Мылись и болели. Но болели они потому, что мылись все в одной и той же воде по причине её дефицита, начиная от кухарки и заканчивая королём. Поэтому со вшами у них, сам понимаешь, никаких проблем не было.

– А причём здесь всё-таки вши?

– Это ещё интересней. Какой-нибудь знатный кавалер, видя, что его ухаживания не оказывают на даму сердца нужного воздействия, находил среди своих вшей предпочтительно самую большую и напившуюся его крови, и незаметно пересаживал её на даму сердца, считая, что, когда его посланница приступит трапезничать его возлюбленной, то их кровь смешается, и тогда уж её сердце будет обязательно покорено. Вот так, Витя. Завёл вшей, пересадил на зазнобу и она твоя.

– Петрович! Я ж серьёзно, а ты… – укоризненно сказал Виктор, махнув рукой.

– Да куда уж серьёзней? – лукаво улыбнулся старик.

– Хватит, Петрович! Сейчас Европу костерить начнёшь. Ты же знаешь, как я не люблю все эти разговоры.

– Ну, хватит, так хватит. – Согласился Петрович.

– Ты бы лучше рассказал, чем дело с козлом закончилось.

– С козлом-то? Да чем? Известно, чем – тюрьмой. Дали мне полтора года и отправили лес валить. Толком я этот срок и не запомнил. Так уставал, что, будто в тумане, всё пролетело. Да и сидел я всего год. А там по УДО и выпустили. Но, сам знаешь, пришла беда, отворяй ворота. Мама у меня и так больная была, а как со мной всё это случилось, так и совсем заболела. Очень хотела дождаться меня из тюрьмы. Дождалась. Две недели мы с ней порадовались, и умерла мама. Тихо умерла. Незаметно. Так, чтобы никому не доставить неудобства. Как жила, так и умерла. Добрая была у меня мама. Только что я тогда понимал? Только о себе и думал. Д-а-а… – протянул Петрович, – вернуть бы всё назад, дак я бы с неё пылинки сдувал.

Он задумался, понурив голову. Через какое-то время очнулся от своих мыслей, глаза его озорно блеснули, и он продолжил:

– После похорон, когда копался в маминых документах, обнаружил сберкнижку на три тысячи рублей. В те времена, Витя, три тысячи были огромные деньги. Только что начали выпускать первые «Жигули», так машина четыре стоила. Но, чтобы в наследство вступить, надо было подождать какое-то время. Не помню уж сколько, но не очень долго. Но, только и это время надо было как-то прожить, что-то есть, пить, а денег не было совсем. Тут мне дядя Дима помог. Устроил в бригаду к шабашникам, коровник в колхозе строить. Проработал я у них всё лето. Тяжело, конечно, было. Минимум по двенадцать часов в день работали, но мне это на пользу пошло. Очухался я от свалившихся на меня несчастий. Хоть и не совсем, но всё-таки жизнь не казалась уже такой беспросветно несправедливой и жестокой. Заработали около восьмисот рублей на брата. Деньги есть, а что делать дальше и не знаю. Не привык к одиночеству.

Здесь опять дядя Дима подсобил. Помог вернуться в механосборочный. А поначалу брать-то на работу не хотели. Уголовников, мол, у нас тут не хватало. Но, слава Богу, сверху поднадавили и всё устроилось. Так и началась моя взрослая одинокая жизнь. Мыслей жениться не было совсем. Не знаю уж почему, но, даже и в голову не приходило, чтобы завести семью. Молод, наверное, ещё был. Но, мысли мыслями, а как скрасить одиночество после работы, не очень себе представлял. С девушками у меня, кстати говоря, тоже не очень складывалось. Решил я тогда купить себе собаку. С детства об овчарке мечтал. Ну, что ж. Решил и купил. Так и зажили мы вдвоём. Через какое-то время разрешили пользоваться маминым вкладом. Дядя Дима, кстати говоря, был не только заядлым рыбаком, но и охоту не забывал, и по его совету купил я хорошее охотничье ружьё. Так жизнь и стала приобретать какую-то стабильность. Появились какие-то обязательные ежедневные обязанности, но все они в основном были связаны с Шариком. Имя я ему дал вроде бы не очень подходящее для овчарки, но мне оно нравилось. Утром до работы выходил с ним на прогулку. После работы тоже.

Так что скучать времени не оставалось. Гуляли мы вечером подолгу. Приходили уставшие и голодные. Ужинали вместе и спать. Однажды, после затянувшихся дождей, пошли мы с Шариком на очередную прогулку. С неделю не гуляли. Кругом всё сыро, на дорогах лужи, что озёра, но собаке, известное дело, всё нипочём. Убежал от меня Шарик, по кустам шныряет, да запропастился где-то. А я иду себе по обычному нашему маршруту. Знаю, что Шарик где-то рядом, потому и не беспокоюсь. Подхожу к нашему парку культуры и отдыха. Посреди улицы – огромная лужа. Места, чтобы пройти дальше, почти нет. Только узкая тропинка вдоль парковой ограды. На той стороне лужи, пытаясь определиться с дальнейшим маршрутом, стоит, покачиваясь, совершенно пьяный мужик.

Пойти по тропинке я, само собой, не решился, так как предугадать его дальнейшие действия было невозможно. Я остановился и позвал Шурика, решив, что пора возвращаться домой, так как эта встреча мне почему-то внушала опасение. Шурик не появлялся. Я позвал ещё громче. Мужик осознал моё присутствие и уставился на меня совершенно пустым взглядом. Проблески сознания, явственно появлявшиеся в его глазах, почему-то напомнили мне азбуку Морзе с терпящего бедствие корабля. Я, предвидя неминуемое столкновение, ещё раз позвал Шарика. Мужик, всё также пристально и бессмысленно глядя на меня, вдруг встрепенулся и неожиданно произнёс:

– Клава! Как ты могла?.... Меня?.... Променять на какого-то Шурика? – покачиваясь, икая, и не очень членораздельно прокричал мужик. Я от неожиданности оторопел и, наверно, также бессмысленно посмотрел на него.

– Молчишь? – вопросил мужик. Его глаза стали наполняться слезами, а лицо покраснело, становясь бордовым от наполняющей его ярости. Он сжал кулаки, прижал подбородок к груди и, заорав «изменщица», бросился на меня. Сделав несколько неуверенных шагов, он поскользнулся и кулем свалился на землю, упав лицом прямо в лужу. Не осознавая происходящего, он стал барахтаться в луже, взывая на помощь:

– Тону! – кричал мужик, приподнимая голову над поверхностью лужи. – Помогите!

Появившийся как из–под земли Шарик схватил мужика за куртку и рывком вытащил его на сухое место, однако это не остановило терпящего бедствие, и он продолжал всё также взывать о помощи.

– Где тебя носило? – с упрёком обратился я к Шарику. Тот укоризненно посмотрел на меня и, вильнув хвостом, повернул к дому.

Вечером ко мне зашёл дядя Дима, которому я и рассказал эту историю. Да, по правде говоря, лучше бы и не рассказывал. Он, конечно же, поделился ею с близнецами, и довольно продолжительное время они называли меня то «Клавой», то «изменщицей».

Через какое-то время пригласил меня дядя Дима на охоту на уток. С близнецами, конечно. Выехали с утра пораньше. Остановились недалеко от озёр, выпустили Шарика, которого я после той самой памятной встречи стал называть Шуриком, взяли ружья и пошли. Идём, разговариваем, смеёмся во весь голос. До скрадка ещё далеко, так что не стесняемся. А Шурик по камышам шныряет. То вперёд забежит, то вернётся. Идём, значит, веселимся. Вдруг слышим голос:

– Да тише вы! Разорались тут! Всех уток распугаете!

Вздрогнули мы от неожиданности. Видим, Шурик из камышей выходит и укоризненно смотрит на нас. Остановились, притихли, а Шурик хвостом махнул, развернулся и опять в камыши. Понял я, что за собой вроде как зовёт. Пошли мы за ним, а там…. Стая. Уток шестьдесят прямо у берега плавает. Тут уж мы не растерялись. С трёх стволов, дуплетом, как шарахнули. Больше десятка сразу положили. Охота в тот раз, в общем, удалась на славу. Не думал я тогда, что овчарка может на охоте пригодиться, но Шурик убедил меня в обратном.

Так и потекла моя жизнь. Отошёл я от всего случившегося со мной. Оттаял, в общем. С утра на прогулку с Шуриком, потом на работу, а после работы вечерний моцион.

Как-то гуляли мы с Шуриком вечером. Припозднились что-то. Решил я домой возвращаться. Иду, размышляю о всякой всячине и вдруг, как из-под земли, предо мной два парня объявились. Чуть носом к носу не столкнулись. Руки в карманах. В глазах – угроза. Понял я, что ничего хорошего мне эта встреча не принесёт. Стало страшно, но в таких случаях поддаваться страху – последнее дело.

– Здорово. – Говорит один из них. Видно заводила.

– Здоровее видали. – Нагло отвечаю я, а у самого в голове одна мысль: «Где этого придурка опять носит? Пока все кусты не оросит, никак не успокоится». Но делать-то нечего. Смотрю на парней снизу вверх. Они оба на голову меня выше. Оторопели они сначала, а потом заводила, усмехнувшись, говорит:

– А грубить-то зачем?

– А я и не грублю. – Дерзко отвечаю. – Если что надо, говори. А нет, так и шагайте себе дальше.

– Как же это не грубишь? – Спрашивает заводила. – Грубит? – Вопрошает он к своему товарищу и, не дождавшись от того ответа, опять обращается ко мне. – А за грубость платить полагается. – Добавляет он и вытаскивает руки из кармана. – Иль не знал?

– Чего надо? – Обнаглев от страха, спрашиваю я.

– Сначала за грубость ответишь, а потом и объясним, что нам надо. – Сказал заводила, и что есть мочи саданул меня между ног. Впечатления и ощущения от этого я описывать тебе не буду, потому что всё это будет приблизительно и неточно. Пока сам не испытаешь, не поймёшь. Да только лучше тебе не испытывать этого никогда.

Свалился я на асфальт, а они давай меня мутузить почём зря. Как я орал! Как я тогда орал. От боли, от обиды, от злости. На них, на Шурика, на весь мир. Услышал мой вопль Шурик, бежит, издали лай его услышал. Парни-то видно сообразили, что собака моя, и наутёк. Я тут про всю боль забыл. Вскочил и вслед за ними, а Шурик меня в момент догоняет и мимо как курьерский несётся, голову поворачивает и кричит мне человеческим голосом:

– Которого берём?

Я-то в пылу погони не обратил на это внимания и ору ему:

– Правого! Правого давай! Это он меня детей хотел лишить! Догоняет Шурик заводилу и прыг ему на спину, тот и свалился. Встал ему Шурик на грудь лапами, пасть к горлу приблизил, рычит и ждёт меня. Подбегаю я, и злорадно вопрошаю заводилу:

– Знаешь, что означает мудрёное слово «сатисфакция»?

Тот мотает головой, нет, мол.

– Сейчас узнаешь. – Успокаиваю я его. Разбегаюсь я и пробиваю пенальти. Я в футбол очень любил играть. Удар у меня был, что надо. А забить гол между ног – это же высшее наслаждение. Как он тут заорал. Как он красиво заорал, Витя. Если б ты слышал. Шурик понял, что всё закончено, подошёл ко мне и сел. Я наклонился над заводилой, который катался по асфальту с боку на бок, подтянув ноги к груди, и ласково эдак пояснил:

– Вот это и есть сатисфакция, милый друг.

Таким вот образом, Витя, некоторые товарищи пополняют свои познания в области филологии.

Развернулись мы с Шуриком и пошли домой. Идём, а я от удовольствия аж песни петь начал. Приходим домой. Я Шурику по такому поводу косточку сахарную достал. А как же? Заслужил. Спасителю положено. Грызёт он, а я всё события, произошедшие в голове, прокручиваю, заново переживаю. И тут, как током меня ударило: «А кто же у меня спрашивал «Которого берём?». Смотрю на Шурика эдак недоверчиво, а потом думаю: «Была не была», и спрашиваю у него:

– Шурик! Ты что же по-человечески разговаривать умеешь?

–А то. – Отвечает Шурик, продолжая грызть кость.

– А что ж ты раньше молчал?

Шурик бросил кость и говорит:

– Будь ты повнимательнее, давно бы это знал. А выпячиваться я не люблю. Зачем?

– Как это давно?

– Помнишь, ты ружьё купил, и на охоту ходили?

– Помню, конечно. Ну и что?

– Как что? А кто вам сказал, чтобы потише разговаривали и что утки рядом?

– Не знаю. – Недоумённо признался я, вспоминая тот день.

– Вот то-то и оно, что не знаешь. Я это сказал, а вы друг на друга подумали. Потому и не обратили внимания.

«А ведь и правда! – Подумал я. – Мы тогда друг с другом разговаривали, озёр из-за камыша видно не было, так что предупредить мог только Шурик. И именно этот вывод, а не сам факт того, что я только что разговаривал с собакой, убедил меня в том, что это не сон.

– Да брось ты заливать, Петрович! – Смеясь, перебил его Виктор.

– Чудак–человек! – Удивлённо воскликнул старик. – Неужели не веришь? А Булгакова читал? «Собачье сердце?» На весь мир известный писатель, про между прочим. И что же? Есть сомневающиеся? Что-то не слышал.

– Так там же совсем другое. Там же всё в иносказательном смысле. – Пытался поспорить Виктор.

– Не знаю, в каком таком иносказательном смысле, а вот было такое, и человек прославился на весь мир. Да если бы я мог так красиво написать, то и я бы знаменитым стал.

– Ну, не знаю. – Примирительно сказал Виктор, видя, как осерчал старик.

– А не знаешь, так и не перебивай, а слушай дальше. Ну, так вот. Интересная история получается. Больше двух лет вместе живём, а я только узнаю, что у меня собака разговаривать умеет. От такой новости не только голова кругом пойдёт, обалдеть можно. Сгонял я с утра в магазин. Водки бутылку купил. Принёс домой и думаю, кого бы позвать поделиться новостью. Понимаю, что без бутылки тут никак не обойтись. Держать такое в себе никаких сил не было. Это же надо? Говорящая собака! Да, скажи я кому, никогда бы не поверили. Думал я, думал, и решил кого-нибудь из близнецов позвать. Лучше Мишку. Он посерьёзней как-то. Ему, думаю, и откроюсь. Сбегал я к нему. Выходной как раз был. Зову к себе. Приходит он, а у меня уже и стол накрыт.

– Что за праздник? – Спрашивает.

– Почему же обязательно праздник? Неужто старые друзья в выходной день не могут просто так посидеть, хлопнуть по рюмашке, о жизни поговорить?

– Ну, почему же не могут? Могут, конечно. – Согласился Мишка.

– Ну, если могут, то садись за стол, примем по маленькой.

Выпили мы по одной, закусили. Выпили по второй. Ещё закусили, и тут Мишка и говорит:

– Скучно живём что-то.

– А чего вдруг скучно? – Спрашиваю я.

– В суете, как в паутине. Нет в нашей жизни ничего необычного, и от этого грусть на сердце. – Поясняет он.

– Ну, как же это нет ничего необычного? Есть необычное, только мы его не замечаем.

– И что же, например? – Спрашивает он.

– Шурик, например. – Отвечаю я.

– Что Шурик? – Опять спрашивает он.

– Шурик разговаривать умеет. – Говорю.

– Что умеет?

– Разговаривать.

– Ты который день пьёшь, друг?

– Да вот те крест, умеет.

– Шурик? Умеет разговаривать? – Эта новость его почему-то так развеселила, что он начал безудержно смеяться. Тут в комнату заходит Шурик. Остановился и внимательно так смотрит на Мишку. А тот, захлёбываясь от смеха, тыкает пальцем в сторону Шурика, и сквозь смех, не унимается:

– Этот? Разговаривать? – И новые приступы хохота сотрясают его. Шурик, видя такое беспардонство и неуважение по отношению к себе, подходит к Мишке, обнюхивает его брючину, поднимает заднюю ногу и мощная струя ударяет в Мишкины брюки. Тот, не поняв поначалу, в чём дело, продолжает смеяться, но, постепенно смысл происходящего доходит до его сознания и улыбка постепенно стекает с его губ. Его лицо принимает сначала несколько недоуменное выражение, а затем начинает густо краснеть, наливаясь яростью:

– Меня? Это что же такое на свете твориться граждане? Чтобы честного человека посреди бела дня? Какая-то безродная тварь? Чтобы она гадила на его почти новые брюки? – начал разоряться Мишка. – Да где ж это видано, а?

Не успел он закончить последнюю фразу, как Шурик поднялся на задние лапы, а передними упёрся Мишке в грудь. Мишка опешил, заткнулся и испугано уставился на Шурика.

– А ты говоришь ничего необычного. – Вдруг вставляю я, не зная, как реагировать на ситуацию.

– Ты, Витя, ни разу не видел, как собаки плюются? – Прервав рассказ, спросил Петрович.

– Откуда? – Спросил Виктор.

– Нет? Почище твоего верблюда. Так вот, постоял Шурик таким образом какое-то время, да как плюнет Мишке в рожу. Тот и вовсе замер. Слюна по лицу, да по рубашке стекает. Липкая. Вонючая. Собаки-то зубы не чистят. Теперь пришла моя пора смеяться. И почему-то именно это показалось Мишке самым обидным. Встаёт он, слюну собачью с лица утирает и, чуть не плача, укоряет меня:

– Ах, ты так! Ты, значит, так! Вот ты какой оказывается! – Повторяет он и уходит. Мы с ним потом почти год не разговаривали, но тайну того, что произошло, сохранили.

Когда Мишка ушёл, я спрашиваю Шурика:

– Ты что же, слова не мог сказать?

– А зачем?

– Как это зачем? А хвастуном меня выставлять, это как, по-твоему?

– А ты меня спрашивал, когда Мишку приглашал? Тебе-то что? Ты похвастался, а мне как потом жить? Проходу ведь не дадут. Да и тебе тоже.

– А ведь и верно. – Повинился я. – Не подумал как-то.

– Вот именно, не подумал. Всё у вас людей так – сначала сделаете, а потом не знаете, как расхлебать. Прожил у меня Шурик где-то с год, а потом и убежал. Двери я никогда с тех пор на замок не закрывал. Про Шурика все знали, так что сунуться никто бы не посмел. Прихожу я как-то с работы, а его нет. Подумал, гуляет где-то. Ну и пусть гуляет. Дня три его не было. Забеспокоился я. А тут обратил внимание, что магнитофон открыт. Включил я его и слышу голос Шурика:

– Прости, если сможешь. Не могу больше. Скучаю у тебя. Пойду, мир посмотрю. Не обижайся. Всегда твой друг, Шурик.

– Так и не вернулся ко мне. – Закончил Петрович и потянулся за сигаретой.

– Фантазёр ты всё-таки, Петрович. – Улыбнувшись, сказал Виктор. – Надо же придумать – говорящая собака.

– Да не в собаке тут вовсе дело, Витяня. Говорящая она или не говорящая. – Хмуро возразил Петрович.

– А в чём же?

– Ты сам себе был когда-нибудь противен?

– Даже не задумывался над этим. – Признался Виктор.

– Вот именно, не задумывался. Я в молодости тоже мало о чём задумывался. Но, хорошо помню, что вся моя молодость, все мои мысли и желания были посвящены одному – удовлетворению моих собственных хотелок. И на всё, и на всех мне было абсолютно наплевать. Только я, я и я! Центр мироздания! Неудивительно, что от меня такого даже собака сбежала. Как вспомню, так стыд до слёз пробирает.