Притча

В дневных заботах и не заметишь, как подкрадутся сумерки, и день угаснет. Хотя для Карелии в летний период понятие «день угаснет» носит чисто психологический характер. В реальности же, сколько бы ночь не пыжилась, пытаясь всё-таки омрачить сумерки, ничего у неё не выходит. Ближе к августу начнёт осиливать, а пока ….

На «семейном» совете решили новую баньку поставить. Старая совсем обветшала. Долго думать не привыкли ни Виктор, ни Петрович. Как только подсчитали

свои финансовые возможности, так сразу и приступили. Чего ждать? Строительством, понятное дело, занялся Виктор. Из Петровича какой строитель? Стар, да и в этом деле не сказать, чтобы дока. Если и высказывал какое-то своё мнение, то только так, для порядка, чтобы хоть как-то обозначить свою причастность к делу. Закупили стройматериал и принялись за дело. Дождей этим летом было необычно мало. Вроде бы и хорошо для строительства, а вот с урожаем грибов – просто беда. Но об этом как-то не думалось. Все мысли были обращены к строительству.

Вставали спозаранку, завтракали, и за дело. Виктор оправлялся на стройплощадку, а Петрович принимался за домашнее хозяйство. Так и трудились, не покладая рук, с коротким перерывом на обед, весь день. Вот и сегодня, с трудом уняв рабочий зуд, Виктор собрал инструменты, отнёс в кладовку, зашёл в дом, взял полотенце, и, перекинувшись с Петровичем (старик возился на огороде) ничего не значащими фразами, отправился к озеру на ежедневный водный моцион. Озеро встретило Виктора лёгкой рябью и брызгами отблесков закатного солнца. Раздевшись, он постоял мгновение, прищурив глаза и, наслаждаясь необъяснимой радостью от единения с природой, вздохнул и медленно пошел в воду. Он очень любил входить именно так, потихоньку. Вода медленно поднималась по мере удаления от берега, щекоча тело и слегка захватывая дух. Батя научил. Считал, что это воспитывает силу воли. Так это или нет, Виктор до сих пор не знал, но привычку, которая бессознательно связывала его с детством, сохранил.

Освежившись и почувствовав прилив сил, он отправился домой, планируя завтрашние работы. Размышления прервал вопрос Петровича:

– Витя! Ты ужинать готов?

– А что? – Отозвался Виктор.

– Я тут на зорьке плотвичек надёргал. По–карельски приготовил. Давай к столу.

– С удовольствием. Проголодался изрядно. Полотенце вот только повешу. – Согласился Виктор и направился к дому.

Дружбу этих двух совершенно разных по возрасту мужчин можно было объяснить не только их соседством, но, в какой-то степени, и общностью их жизненных невзгод (мы ещё расскажем об этом в своё время), которые они молча и безропотно переносили. Никто из них не жаловался ни на судьбу, ни на Бога, ни на что-то ещё вообще. Мужики, одним словом.

Повесив на верёвку полотенце, Виктор направился во двор к Петровичу. Забора между участками не было по той причине, что он с течением времени превратился в труху, и начал разваливаться. Восстанавливать его не стали, поскольку смысла в этом не было никакого. Каких-то земельных споров между ними не возникало в принципе (как-то даже в голову не приходило), посему труху разобрали, сожгли, и на этом вопрос был исчерпан. Да и хозяйство у них было общее: два десятка кур, три хрюшки, да огород. Холостякам вполне хватало. Была в хозяйстве и старенькая, но вполне добротная «Нива», на которой они, время от времени, наведывались при необходимости в город. Петрович регулярно, раз в месяц, посещал церковь – исповедоваться и причаститься. Виктор, хоть и утверждал, что в Бога верит, но в Церковь заходил только затем, чтобы поставить свечку. Всё остальное считал ненужным. Петрович не разубеждал его. Вера – дело сугубо личное. После службы отправлялись по магазинам, закупали всё необходимое и возвращались домой. Неудобства, связанные с отсутствием свежего хлеба, вынудили их купить хлебопечь и выпекать хлеб дома. Так что, в основном, покупали что-то по мелочи, если дело, конечно, не касалось таких вопросов, как строительство бани. Петрович, понятное дело, получал пенсию, а Виктор зарабатывал на пропитание то сбором ягод и грибов, то строительством бань или даже домов. Работать в городе Виктор не мог чисто по финансовым соображениям. Только на бензин уходило бы больше половины зарплаты, так как на хорошо оплачиваемую работу по причине недавнего возвращения из «мест не столь отдалённых» его не брали, поэтому и пришлось выбрать такой способ заработка. Трудновато пришлось только в первый год такой жизни. Ни ягодных мест не знал, ни заказов особенных не было. За год только одну баньку и поставил. Однако банька настолько удалась, что на следующий год от заказчиков не было отбоя, поэтому денег, чтобы безбедно пережить зиму, теперь хватало с лихвой.

Жили они, в общем-то, обособленно. Соседей не сторонились, но и в друзья не набивались. А слухи о том, что они оба, каждый в своё время, побывали за решёткой, возвели незримую преграду между ними и остальными жителями садового товарищества. И, хотя жили они в товариществе уже пятый год, и за это время не случилось даже какого-то мелкого недоразумения между ними и соседями, эта стена опасливой осторожности и предубеждённости так и сохранялась между ними. Соседей тоже понять можно. Что там в голове у бывших уголовников, поди, разберись. Вроде бы и алкоголем не злоупотребляли, и с вопросами «Ты меня уважаешь?» ни к кому не лезли, но… Бережёного Бог бережёт!

У дома Петровича, метрах в пяти–шести, росла большая кряжистая сосна, рядом с которой стоял деревянный самодельный столик, да две лавочки вдоль него (Виктора работа). Метрах в трёх от земли над столом висела электрическая лампочка. Повесили повыше, чтобы насекомые не докучали. А под лампочкой висела небольшая железная сетка, куда падали насекомые, привлечённые светом, и нашедшие смерть по причине своего любопытства. Сетку повесили вынуждено, так как поначалу испытывали большое неудобство, вынужденные вылавливать всякого рода летающую живность из своих тарелок. Не панацея, конечно, но количество нежелательных добавок к их вечернему столу, заметно уменьшилось. Рядом со столом уже дымился дровяной старинный самовар литра на три. От прежних хозяев остался. Виктор, когда нашли его на чердаке, не хотел даже и думать о том, чтобы пользоваться им, однако Петрович настоял. Очистил от накипи и грязи и изнутри, и снаружи, отполировал, и самовар признательно засверкал и вдохновенно запыхтел, всем своим видом приглашая на чаепитие. Стол был уже частично накрыт: тарелки, вилки, большие чайные чашки и нарезанный хлеб были аккуратно расставлены на столе.

Петрович, как, впрочем, и Виктор, любил порядок во всём, давно поняв, что поря–

док упрощает жизнь и заметно экономит время и нервы.

– Тебе помощь нужна? – Спросил Виктор, подходя к столу.

– Не, не надо. Заканчиваю уже. – Донёсся из дома голос Петровича.

Не успел Виктор присесть, как появился Петрович, неся перед собой большую сковороду, накрытую крышкой, из–под которой вырывался пар.

– Ну, вот. – С облегчением выдохнул Петрович, поставил сковороду на подставку, приоткрыл крышку, откуда повалил духманистый пар и, втянув в себя воздух, прикрыл глаза и прошептал: «Лепота!»

Помолившись перед принятием пищи (надо сказать, что делали они это по настоянию Петровича, так как старик был убеждён, что обо всём надо просить Бога и за всё Его благодарить), мужчины уселись за стол.

– Удивительно! – Воскликнул Петрович, удовлетворив первый голод. – Вот, казалось бы, никаких тебе изысков: рыба, лук, перец, лаврушка, соль и вода, а вкуснотища – пальчики оближешь.

Виктор, ничего не ответив, с интересом посмотрел на Петровича, предугадывая долгий разговор. Вечерние посиделки, которые, порой, случались у них после совместного ужина, часто проходили в таких беседах. В основном, конечно, говорил Петрович, но говорил, порой, об очень интересных и совершенно неожиданных вещах. Жизненный опыт и начитанность Петровича, иногда в самых разнообразных областях, делали эти беседы разнообразными и интересными. И, если поначалу Виктор немного тяготился ими, то в последствии и сам стал принимать в них участие, особенно, если речь шла о каких-нибудь общеизвестных вещах и событиях.

Покончив с рыбой, Петрович собрал все кости в отдельный пакет, чтобы закопать их потом где-нибудь в огороде. Всё природного происхождения считалось у него удобрением. Может поэтому, а может и по каким-то другим причинам, урожаи на их участке всегда были хорошие.

По обоюдному соглашению кухонными вопросами занимался Петрович. Убрав со стола грязные тарелки, он поставил на стол ухающий самовар и наполнил две большие чашки ароматным чаем. Чай любили пить вприкуску, без пирогов, бутербродов и печенья. Плошка кускового нерафинированного сахара возвышалась посредине стола. Кусок сахара макали в горячий чай, высасывали образовавшийся сладкий сироп, и запивали его ароматным чуть обжигающим чаем. За трапезой не разговаривали – не принято. Закончив ужинать, когда посуда была вымыта и убрана, оба потянулись за сигаретами, и, закурив, молча сидели за столом, наслаждаясь приятной сытостью.

– Ты мне скажи, Витя, много ли надо человеку для счастья? – Начал Петрович. – Да и что такое счастье, вообще?

– Не думал я как-то об этом, Петрович. – Ответил Виктор.

– Вот и я не думал. – После некоторого молчания произнёс старик. – Всё некогда было. Куда-то стремился, что-то делал, что-то кому-то доказывал, на кого-то обижался, кого-то, как мне казалось, любил, а потом его же и ненавидел непонятно за что. Ты понимаешь? И удивляет меня одно: почему я раньше никогда не думал об этом? Но в результате оказывается, Витя, что вспомнить, в общем-то, и нечего.

Вся жизнь моя – какой-то один сплошной дурдом. И главный вопрос «для чего жил» так и остался без ответа. Не знаю, Витя, для чего жил. Смысла в моей жизни не было. Цели. Понимаешь? И это меня пугает.

– Зря ты так, Петрович. Все так живут. Ну, не все, конечно, но большинство.

Чайковскими, Пушкиными или Королёвыми могут быть единицы.

– Я не об этом. Я о том, что жил во лжи, опирался на ложные понятия и считал,

что так и должно быть.

– Поясни.

– Все философские теории, на базе которых человечество строит свою жизнь, причём, подчёркиваю, абсолютно все, не что иное, как попытка доказать, что мы, люди, будто бы умнее Бога. Человечество очень похоже на непослушных детей, которым родители, без всякого сомнения, желающие им добра, говорят, что и как надо делать, чего опасаться и чего категорически избегать. А как на это реагируют непослушные дети? Ты вот, например, сам, очень слушался родителей?

– Я-то? – Усмехнулся Виктор. – Не очень.

– Возьму на себя смелость утверждать, что слушался ты их только в совсем уж в

безвыходных ситуациях, когда не мог поступить иначе. А во всех остальных случаях ты поступал так, как хотел, или как тебе советовали какие-нибудь «премудрые товарищи». И не важно, было это во втором классе, в студенческие годы или гораздо позднее. Послушание родителям считается у людей чем-то постыдным, ибо кто хочет прослыть «маменькиным сыном»? Кто не хочет прослыть самостоятельным человеком? Ты, кстати говоря, знаешь, что на санскрите означает слово «само»? Нет? Слово «само» означает «земля». Следовательно, слово «самостоятельный» надо понимать как «стоящий на земле».

– Что же в этом плохого?

– В этом плохо то, что самостоятельность при отсутствии знаний и жизненного

опыта перерастает в самоуверенность и самонадеянность. А самоуверенность

перерастает в пренебрежение не только к людям вообще, но и к законам бытия.

То есть, «самостоятельность», по своей сути означает оторванность от Бога.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду те законы, на основании которых должен жить человек, которые должны быть сутью его жизни не только для того, чтобы жить правильно, а значит более или мене счастливо, но и для того, чтобы жизнь продолжалась вообще. Беда в том, что именно так и живёт значительное большинство людей. Беда в том, что эта самоуверенность в своей «правоте» убивает любовь. Беда в том, что человек возомнил себя «царём» и «повелителем» природы, вершиной её творения.

– Ну, а здесь-то что не так?

– Здесь-то? Да всё здесь не так. Ты представь себе абсолютно любого человека в пустыне, в море, в горах, в степи, да где угодно в роли «повелителя», со всеми его кредитными карточками, золотыми унитазами, обвешанного бриллиантами, сапфирами и прочей ерундой. Ну и в чём будет выражается эта роль? В том, что он умрёт в пустыне от жажды? Или в том, что утонет в море? Или в том, что упадёт и разобьётся в горах? Или замёрзнет во время вьюги в степи? Кем и чем он там повелевать будет? Человек ошибается по отношению к природе не только в том, что он считает себя её повелителем, но и в том, что считает её безответной и, опираясь на это, творит всё, что ему заблагорассудится. Понимаешь, что я хочу сказать?

– В общем-то, да.

– А я не уверен в этом.

– Поясни.

– Я хочу сказать, что вся природа, включая и саму Землю – душа живая. Я говорю это не фигурально. Я утверждаю, что Земля такое же живое существо, как и человек, со своим телом и душой.

– Ну, это ты, по-моему, перемудрил.

– Перемудрил? Ты знаешь, что Вавилов считал так же? Нет? Но даже и не в нём дело. Ты вот скажи мне, ты Библию читал?

– Нет.

– Ну-ка, подожди. Чтобы не быть голословным, я сейчас процитирую тебе один отрывок. – Сказал Петрович и ушёл в дом. Вернувшись с Библией в руках, он уселся на скамейку и несколько минут искал нужное место, перелистывая книгу.

– Вот, нашёл. – Сообщил он Виктору. – Слушай. «…И с женою ближнего твоего

не ложись, чтобы излить семя и оскверниться с нею. Из детей твоих не отдавай на служение Молоху и не бесчести имени Бога твоего. Я Господь. Не ложись с мужчиною как с женщиною: это мерзость. И ни с каким скотом не ложись, чтобы излить семя и оскверниться от него; и женщина не должна становиться перед скотом для совокупления с ним: это гнусно. Не оскверняйте себя ничем этим, ибо всем этим оскверняли себя народы, которые Я прогоняю от вас: и осквернилась земля, и Я воззрел на беззакония её, и свергнула с себя земля живущих на ней. А вы соблюдайте постановления Мои и законы Мои и не делайте всех этих мерзостей, ни туземец, ни пришлец, живущий между вами, ибо все эти мерзости делали люди сей земли, что перед вами, и осквернилась земля; чтобы и вас не свергнула с себя земля, когда вы станете осквернять её, как она свергнула народы бывшие прежде вас; ибо если кто будет делать все эти мерзости, то души делающих это будут истреблены из народа своего. Итак соблюдайте повеления мои, чтобы не поступать по гнусным обычаям, по которым поступали прежде вас, и чтобы не оскверниться ими. Я Господь, Бог ваш.»( Левит 18, 20–30) Ты понимаешь?

– Честно говоря, не очень.

– Что ж тут непонятного?

– Я думаю, что всё о земле сказано в иносказательном смысле.

– Ошибаешься. Это же не притча, в которой Господь говорит о чём-то иносказательно. Если бы Господь хотел сказать о наказаниях за те мерзости, которые творят люди, то какой смысл говорить о земле? Для этого достаточно много других способов: мог бы сказать, что Сам или ангелы накажут, или о геене и аде, о болезнях и скорбях. Но здесь, Господь прямо говорит о земле, которая свергнет беззаконников. И подтверждение этому наше время. Мерзости, о которых говорил Господь, расползлись по всему миру: все эти извращенцы, однополые браки и т.д., и т.п. И мало того, что они расползлись по миру как раковая опухоль, их ведь на Западе признают и в законодательном порядке. То есть, по сути дела, оправдывают. И в связи с этим обрати внимание на ежегодное увеличение природных катаклизмов. Как ты думаешь, до каких пределов они будут увеличиваться?

– Кто же это знает?

– Витя, Витя! Для меня совершенно очевидно, что ответ на этот вопрос даёт Господь в том отрывке, что я тебе прочитал. По времени, конечно, неизвестно когда, но то, что это неизбежно произойдёт, совершенно очевидно. И произойдёт это тогда, когда мера зла превысит меру добра. Причины этих катаклизмов, конечно же, ищут, но объясняют их с точки зрения парниковых газов, загрязнения окружающей среды, потепления климата и так далее. То есть, самая большая ошибка в том, что люди не только не видят прямой связи духовного и материального миров и их влияния друг на друга, но всячески отрицают это. Более того, само существованию духовного мира как феномена отрицается.

– Подожди Петрович! У нас-то этих извращенцев никто не оправдывает.

– А большая ли разница? И долго ли так будет продолжаться? У нас же свобода и демократия, которые, по своей сути, являются разносчиками этих мерзостей.

– Не согласен. У нас на официальном уровне, сам не раз слышал, заявляли о приверженности к традиционным ценностям.

– В том-то и дело, что заявляли. А что стоит за этими заявлениями? Как ты, допустим, отнесёшься к заявлениям врача, который утверждает, что назначенный курс лечения поможет избавиться от болезни, а в то же время толпа «целителей» утверждает обратное, предлагая тебе свои рецепты. Причём, почти не скрывая того, что они желают твоей гибели, и того, что яд, который они тебе предлагают как лекарство, является наилучшим решением проблемы. А врач, в прямую обязанность которого входит защита твоего здоровья от подобного рода «целителей», вместо того, чтобы оградить тебя от них, только разводит руками : «Ну, что я могу поделать? У нас – свобода. У нас – демократия.» Что ты скажешь о садовнике, который, утверждая, что он хочет собрать прекрасный урожай, борется с одними вредителями и совершенно не борется с другими, а только разводит руками: «Ну, что я могу поделать? У нас – свобода! У нас – демократия!»? Вылечит ли доктор больного пациента? Очень сомневаюсь, потому что не каждый пациент будет слушаться врача и следовать его назначениям. Так же и с садовником. Какое-то время деревья ещё будут плодоносить, но «древоточцы», в конечном счёте, просто разъедят корни любого самого огромного дерева, и оно рухнет.

– Ты хочешь сказать, что выхода нет, и всех нас ждёт печальная участь?

– Выход, конечно, есть, но я очень сомневаюсь, что власть решится на какие-то кардинальные изменения.

– Почему?

– Значительное большинство из людей находящихся во власти устраивает их положение, следовательно, что-то менять они вряд ли захотят, поскольку результат этих изменений заранее предугадать невозможно. Сопротивление будет ожесточённым. Поэтому сама перспектива каких-то преобразований мне кажется очень туманной.

– Наверное, ты прав. Ну, а чисто теоретически, что надо было бы сделать?

– Прежде всего, надо отказаться от ложных понятий, которые и сделали нашу жизнь такой, какая она сейчас есть и вернуться к тому, что мы называем «традиционными ценностями». Все эти разговоры о «демократии», «свободе», «толерантности» и «плюрализме» настолько глубоко укоренились в умах людей, что они просто не задумываются об истинном значении этих слов и их влиянии на нашу

жизнь. Значительному большинству людей откровенно наплевать на «демократию», «свободу» и всё остальное вместе взятое. Спроси их о том, что означают эти понятия, они тебе вряд ли ответят что-то вразумительное. Самое удивительное в том, что и у власти нет чёткого понимания того, что же это такое. Даже полемики по этому поводу нет. Все они приняты как данность, как что-то незыблемое и само собой разумеющееся. Возьмём, к примеру, демократию. Понятие притягательное и даже, я бы сказал, красивое. Власть народа. Звучит просто замечательно. И поскольку и ты являешься частью этого народа, то, значит, и ты каким-то образом обладаешь этой властью. Вопрос вот только в одном – какой именно. Я пытался как-то выяснить у власть имущих, каким образом я, отдельно взятый человек, обладаю этой властью, и получил удивительно незамысловатый ответ: через выборы. Сам по себе факт того, что выборы и являются той толикой власти, которой я якобы обладаю, привели меня в уныние.

Суть понятия власти в том, что кто-то, обладающий властью, имеет право принимать решения обязательные для исполнения. И, поскольку всякий феномен стремится к своему идеалу, то своего идеала демократия достигнет тогда, когда каждый отдельно взятый человек, являющийся частью какого-то народа, будет иметь право принимать решения, обязательные для исполнения. Я правильно думаю?

– Вроде бы да, но, в таком случае, просто бред какой-то получается. Такого же просто быть не может.

– Вот и я о том же, Витя. Понятие демократии лживо, ибо если его претворить в жизнь в истинном его понимании, то водворится хаос. А хаос с властью ничего общего не имеет, так как любая власть – это, прежде всего, порядок. То же самое касается и свободы. Определений этого феномена множество, но я предлагаю взять за основу определение свободы как независимости. То есть, полной свободой человек может обладать только в одном случае – когда он полностью независим. Возможно ли такое в сообществе людей? Возможно ли это хоть в физическом, хоть в духовном смысле? Нет, конечно. Даже для людей обладающих верховной властью. То есть, я хочу сказать, что такого феномена как «свобода» в природе не существует. Всё находится во взаимосвязи, и всё влияет друг на друга.

– И что же ты предлагаешь?

– Ничего сверхъестественного. Я думаю, что надо, прежде всего, изменить приоритеты в государственной политике. Надо изменить сам общественно–политический уклад. Во всех государствах мира определяющим фактором деятельности государства являются материальные блага. Иначе говоря, деньги. Ни для кого не секрет, что миром правят деньги, но почему-то для всего мира секрет, что число зверя, я говорю о числе шестьсот шестьдесят шесть, так же означает деньги. Царь Соломон собирал дань с соседних стран в количестве шестисот шестидесяти шести талантов золота в год. И, если бы это не было так важно, то абсолютно убеждён, что в Библии бы не было сказано ничего ни о дани, ни о её количестве. Но этого признавать никто не хочет. Отсюда и все беды. Поэтому надо изменить этот образ мышления. Я хочу сказать, что приоритетом в государственной политике должны быть не материальные ценности, то есть, деньги, а духовные, то есть, нравственность. И, поскольку традиционные ценности основаны на Заповедях Божьих, а Господь есть Любовь, то логично было бы назвать такое общественно–политическое устройство государства ЛЮБОВЛАСТИЕМ, или ЛЮБОКРАТИЕЙ (для иностранцев).

– То есть, страной должна руководить Церковь?

– Ни в коем случае. Сам Христос говорил, что Его Царство «не от мира сего».

Я считаю, что главной задачей государства должно стать воспитание всего сообщества людей в духе наших традиционных ценностей. Убеждён, что никто даже и не задумывался над тем, как, допустим, вырастет производительность труда, если вдруг каждый человек начнёт качественно выполнять возложенные на него обязанности, начиная от дворника, и заканчивая главой государства.

– Ну, это что-то из области фантастики. Такое и представить себе невозможно.

– Звучит, конечно, фантастично. Но когда-то и мысль о полёте в космос звучала

не менее фантастично. Весь вопрос в том, что власть должна осознать, что другого выбора нет. В противном случае, хотят они того или не хотят, но всё будет по словам Божьим.

– Мрачноватая перспектива…

– Действительность ещё мрачней, так как те люди, которые обладают значительной частью мировых богатств, делают всё, чтобы это случилось. Им, помрачённым жаждой наживы, кажется, что именно они являются хозяевами жизни. И у каждого из них в голове одно стремление – стать обладателем всех земных богатств. А пока, понимая, что при наличии государств, сделать это невозможно, они занимаются тем, что разрушают эти государства. Кстати говоря, именно с помощью тех же лозунгов о свободе и демократии. И как только им удастся это сделать, они начнут борьбу друг с другом. Пауки в банке – это именно о них. Разница только в том, что в этой борьбе погибнут не только сами эти «пауки», но и миллиарды людей, до которых этим чудовищам нет никакого дела. У тебя есть ответ на вопрос «почему так в США ополчились против президента Трампа»?

– Откровенно говоря, нет. Меня это просто очень удивляет.

– В этом нет ничего удивительного, Витя. Трамп заговорил об укреплении США как государства. И как это вроде бы парадоксально не звучит, имея в виду то, что большинство самых богатых людей находится именно в США, укрепление самих США как государства противоречит их задачам.

– Ты хочешь сказать, что они хотят разрушения США?

– Именно это я и хочу сказать. Не в первую, конечно, очередь. Суть в том, что им совершенно не нужно государство, которое будет заботиться только об интересах своих граждан, не вмешиваясь в дела других стран. Им нужно государство, которое будет служить орудием разрушения других государств. Они борются с государственниками по всему миру.

– Звучит просто страшно.

– Страшно будет в том случае, если мир не осознает этого. – Едва слышно прошептал Петрович и умолк. Помолчав несколько минут, он продолжил:

– Я обо всём этом начал задумываться тогда, когда разошёлся с женой. Тоже, кстати говоря, поучительная история. Я во время перестройки, так же как и большинство из тех, кто занялся бизнесом, ударился во все тяжкие. Вся жизнь превратилась в одно единственное стремление добывания денег. Вспоминая это время, я удивляюсь той власти, которую надо мной имели деньги. У меня абсолютно исчезли другие интересы, кроме денег, алкоголя и женщин. Абсолютно. Я прекрасно помню, что очень дорожил семьёй и детьми, но, бросившись как в омут в этот мир наживы, я совершенно забыл о семье. Я просто–напросто перестал о ней думать. То есть, те чувства, которые были для меня крайне важны, как-то сами собой исчезли из моей жизни. Более того, я перестал думать о чём-то другом кроме

денег вообще. Я помню, как я как-то сидел в гостинице, в номере люкс, попивая шампанское и, вспомнив о семье, позвонил домой. Когда узнал от жены, что живут они впроголодь, то очень удивился, считая, что я достаточно много посылал им денег, совершенно забыв, что деньги я посылал три месяца назад. Ты представляешь? Я на три месяца совершенно забыл, что где-то живут родные мне люди, которые любят меня и нуждаются в моей помощи.

– Я, Петрович, с трудом могу себе такое представить.

– Я и сам, скажи мне раньше кто-нибудь, что такое возможно, вряд ли бы этому поверил, но факт остаётся фактом. Более того, я скажу тебе, что эта забывчивость стала нормой жизни. Я мало-помалу совершенно охладел к жене и детям. Даже приезжая на короткое время домой, я стал искать предлоги для того, чтобы уехать куда-нибудь вновь. Жена долго терпела, но развязка, конечно же, наступила. Удивительная и позорная. – Признался Петрович и замолк. Помолчав какое-то время, он, как бы очнувшись, продолжил:

– Мы тогда жили уже в другой квартире. Родительскую двухкомнатную с доплатой обменяли на трёхкомнатную в центре. Я тогда ещё не совсем с катушек слетел и мог ещё думать и заботиться о семье. Вот и дачу эту построил, и «Нива» из тех же времён. Но обстановка дома была такая напряжённая, что я не мог подолгу находиться вместе с женой. Она вроде бы ничего такого не говорила, но её немой укор просто пронизывал всю нашу квартиру. Я стал частенько прикладываться к стакану, чтобы как-то заглушить это чувство вины перед ними. Чуть ли не каждый день. Однажды позвонил дядя Дима, с которым мы связь после переезда не потеряли, и предложил сходить на охоту. Я к тому времени уже приобрёл десятизарядную «Сайгу». Не потому что она мне была нужна, а просто из-за престижности. Оружие мощное, но мы-то не на кабанов охотились. А на этот раз, дядя Дима предложил именно на кабанов и пойти. Согласился сразу, потому что уже никаких сил оставаться дома не было. Хоть на Луну, только бы подальше от этого её молчаливого взгляда. Уехали на следующий день. Кстати говоря, на этой «Ниве» и уехали. Километров двести отмотали. Приезжаем к знакомому егерю. Прямо в лесу жил. Дом большой. Хозяйство добротное. Устроились. Вечером в баньке попарились. На грудь по обычаю приняли, да спать улеглись. С утра собрались и двинули в лес. Егерь повёл. Кому ещё ? Шли примерно около часа. Дошли до кабаньих троп. Тут егерь велел нам разделиться. Меня послал вправо, а дядю Диму влево. Мы и разошлись. Иду я по лесу. На тропу кабанью не выхожу. Учует зверь чужой запах, никогда не придёт. Карабин в руках. Метрах в сорока малинник. Выхожу на полянку перед малинником и вдруг слышу треск. Ломится кто-то через заросли. Остановился и застыл от неожиданности. И вдруг, вместо кабана, из малинника вываливается медведь. Вывалился и, увидев меня, тоже застыл. Сколько мы так стояли друг напротив друга, я и вспомнить не могу. Казалось, замерли не только мы с медведем, но и само время. Но медведь вдруг, по ему одному известным причинам, начинает рычать и становится на задние лапы. Становится он на задние лапы и начинает, переваливаясь из стороны в сторону, идти ко мне. Дальше, как в тумане. Ощущение того ужаса, который я испытывал в тот момент, не передать никакими словами. Как будто не со мной всё происходило. Вскинул я карабин и ну, палить по медведю. Стреляю, а он идёт. Стреляю, а он идёт. Ты представляешь? Я в него палю, а ему хоть бы что. Покачнётся иной раз, да и только. Восемь раз выстрелил, пока не положил его, представляешь? И ведь не дробью какой-то. Карабин. Патроны. А он идёт и идёт. Представляешь? Тут мои товарищи прибегают.

– Что случилось? Почему стрелял? – Спрашивают, а я как онемел. Руки дрожат, пот градом, глаза безумные, ничего объяснить не могу. Только тычу карабином в сторону медведя. Увидели они, наконец, медведя, и тоже замерли. А егерь, тот и совсем приуныл. Лицензии для охоты на медведя не было, а штраф за убитого зверя такой, что было от чего приуныть. Да и тот факт, что именно он и должен следить за браконьерами и пресекать их незаконную охоту, радости ему не добавлял. Он прекрасно знал, что мало кто поверит в то, что это произошло не по моей вине и не в его присутствии, и обязательно найдутся доброхоты, которые пусть даже и не прямо в глаза, но будут обвинять самого егеря в браконьерстве. Поди докажи обратное. А начнёшь что-то доказывать, так и вовсе завязнешь и вываляешься в грязи недомолвок и намёков. Чем всё это кончится?

– Ну и дела. – Воскликнул дядя Дима, снимая накомарник и почёсывая затылок.

– Делать–то что будем? – обратился он с вопросом к егерю.

– Закопаем. – Коротко ответил егерь.

– Ну, зачем же так сразу закопаем? – Огорчился дядя Дима. – Может освежуем, да хоть шкуру заберём?

– Дядь Дима! – Очнулся я. – Я за козла уже один раз ответил. Хочешь, чтобы я ещё и за медведя отвечал?

– Да нет же никого кругом. На сотни километров. Ни души.

– А шкуру ты куда денешь? – Спросил у него егерь.

– Как куда? Домой, конечно.

– Вот именно. – Отрезал егерь. – Закопаем и никаких разговоров. – Подытожил он.

– Здесь ждите. На кордон за лопатой схожу. – Закончил егерь и, не дожидаясь ответа, растворился в лесу. Закопали мы медведя, да отправились домой. Какая уж тут охота. Так и вернулись домой ни с чем. Настроение, сам понимаешь, какое. Поставил я машину, купил водки, да к дяде Диме. Напились мы в тот день до беспамятства. Не помню, как и домой попал. Приполз, в общем, как-то. Уложила меня жена спать. Заснул и снится мне тот же медведь. Идёт ко мне, покачиваясь из стороны в сторону, и рычит человеческим голосом:

– Ну, что, герой? А на руках слабо? Посмотрим сейчас мужик ты или не мужик! – Рычит и идёт ко мне. Пасть огромная. Слюна стекает из пасти. Лапы ко мне протягивает, а когти сантиметров по десять. Всё ближе и ближе. А я карабин поднял,

нажимаю на курок, а выстрела нет. Нажимаю, а он не стреляет. А потом, когда он уже почти вплотную ко мне подошёл, я вдруг обнаружил, что у меня и ружья–то нет. Заорал я от страха, да и провалился в небытиё. Представляешь, во сне сознание потерял. Проснулся, а дома никого. Вонище, как в общественном туалете. Откуда, думаю, вонь такая? Одеяло с себя скинул и обомлел. Оказывается, я во сне обделался. Хорошо, думаю, что дома никого нет. Встал, постель собрал, сходил в душ и только потом обнаружил на кухонном столе записку от жены. Просто умоляла, так и написала «умоляю тебя», убираться на все четыре стороны. Жить с мужем, который не может прокормить семью, пьянствует, да ещё гадит по ночам, ни одна женщина не будет. С фактами не поспоришь. Собрал манатки, сел в машину, да уехал на дачу. С тех пор и живу здесь. – Закончил Петрович.

– А помириться не пытался?

– Да что ты, Витя? До сих пор не могу ей в глаза смотреть. Стыдно. Да и что я им могу дать?

– Как что, Петрович? Ты уж сколько лет не пьёшь?

– Да причём здесь это? Отец должен быть для детей примером во всём. А как я могу быть кому-то примером, если я с тех самых пор задаю себе вопрос: «Мужик я или нет?», и до сих пор не знаю ответа. Да и что это такое вообще – быть настоящим мужиком? – вздохнув, тихо вопросил Петрович и, помолчав некоторое время, добавил:

– Я тебе вот ещё что прочитаю. – Сказал Петрович и открыл лежащую рядом с Библией тетрадь:

– «Или ты уже настолько мудр, что не замечаешь того, что Отечество дороже и матери, и отца, и всех остальных предков, что оно более почтенно, более свято и имеет большее значение и у богов, и у людей – у тех, у кого есть ум, – и перед ним надо благоговеть, ему покоряться и, если оно разгневано, угождать ему больше, чем родному отцу!» (Платон. «Апология Сократа. Кретон») Я прочитал тебе это потому, что мне кажется, что я очень похож на нашу страну – все внешние признаки вроде бы на месте, а на самом деле… . А на самом деле страну пытаются разодрать на части и уничтожить. Господь сказал: «Если дом разделится сам в себе, то не устоит». Устоим ли мы, когда у нас демократия и свобода? Устоим ли мы, когда у нас колдуны и экстрасенсы в почёте, а свобода совести понимается не как право верить или не верить в Бога, а как духовная вседозволенность? Устоим ли мы, когда на словах человек важнее денег, а на деле наоборот? – Горько вздохнув, спросил Петрович.

– Не знаю. – Тихо ответил Виктор.

– Вот и я не знаю. – Сознался Петрович. – Но одно я знаю точно. Если не устоим мы, то не устоит и весь мир. – Задумчиво сказал Петрович, и окончательно замолчал.