В главном салоне все дышало нетерпением – Юджиния чувствовала его, как будто это было живое существо, находящееся рядом с ней. Ему хотелось оставаться вне ее. Оно хотело разделаться с проповедями, поучениями, перестать притворяться, будто все они в церкви Милости Господней на Риттенхаус-сквер. Оно хотело убежать на палубу, чтобы ловить глазами признаки далекого берега, высматривать синие спины дельфинов или придумывать, откуда приплыли покрытые пеной бревна и ветви, мелькавшие на пути «Альседо». Оно хотело пройтись вдоль борта, ведя рукой по поручням, и петь, петь, петь, а не мучиться над значением девятого воскресенья после Троицы.

Юджиния пела, уперевшись плечами в высокую спинку стула, принесенного стюардами и поставленного в ряд с такими же для воскресной службы, а сама думала, где же сейчас может находиться корабль. К какому очередному ушедшему в небытие царству несут его машины? Ей казалось, что воды Средиземного моря населены живыми душами, и все, что происходило здесь в давние времена, все еще дышит в волнах: библейские очищения, или простые мечтания никем не замеченной женщины, или избиения младенцев, или ежемесячное празднование рождения, или сбор урожая, или царская свадьба. Нужно только всмотреться в покрытые коричневыми пятнами волны, чтобы увидеть на мгновение манящие к себе лица. Финикийцы. Ассирийцы. Минойцы. Их жизни взывают к вам из прошлого. Они говорят: «Вернись к нам – ты и я, мы одно, неразделимое».

Ей казалось, что стул, словно дуэнья в корсете, так и пышет неодобрением, не дает никакой свободы. Юджиния прижалась к нему поясницей и икрами ног, но эта проклятая штука не поддавалась. Это напомнило ей о всех воскресеньях в ее жизни. Ей захотелось вскочить и прокричать: «Религия никогда не должна была быть такой. Религия должна высвобождать твой ум, открывать перед ним широкую дорогу, а не пришпиливать, как бабочку в коробке, и здесь ей невольно вспомнилось стихотворение Шелли: «Так бабочку тянет в костер и полночь к рассвету…»

Юджиния заставила себя сосредоточиться на пении. Хватит с меня поэтов-романтиков, решила она. Шелли и Китс, Байрон, Браунинг – все они выражают мысли, которые старается не замечать эта протестантская служба, такая нетерпимая и прямолинейная.

– Аминь, – повторила Юджиния за всей остальной паствой. «Наконец-то, – подумала она, – закончилась еще одна часть службы». Она захлопнула свой сборник гимнов, сидевшие рядышком дети закрыли свои. Затем закрыли свои книжки стоявшие у стены стюарды, Уитни, Браун, Огден Бекман и супруги Дюплесси. Хлопанье молитвенников прозвучало как сигнал освобождения, но нет, это было далеко не так. Любишь ты петь или нет, получается у тебя или тебе медведь на ухо наступил, распевание гимнов не идет ни в какое сравнение с занудным чтением Джорджем «Евангелия» или с его тяжеловесными проповедями. По крайней мере, так чувствовала Юджиния. «Фивы, – подумала она. – Ариадна и Пасифея, Минотавр. Daedalus, interea, Creten longumque perosus… Интересно, зачем папа заставил меня выучить этот отрывок, ведь он никогда не мог предполагать, что я попаду сюда».

– О возлюбленный наш… – начал Джордж, и Юджиния вдруг вспомнила: «Нет, сначала идет Суэцкий канал, а потом Красное море». Это название звучало вдвойне привлекательным из-за того, что не встречалось ни на уроках латыни, ни в обязательных отрывках из греческой мифологии.

– …мы снова собрались здесь, в спокойном и надежном прибежище… – монотонно бубнил Джордж, и дети заерзали на своих стульях, но Юджиния не стала делать им замечание. «Красное море, – решила она, неизбежно приведет нас к неизвестному и неизведанному. Мы будем плыть и плыть по нему, и сами не заметим, как найдем другой мир».

– …и теперь из Первого послания к коринфянам… «Этим миром будет Индийский океан, где все еще дико, и ничего не приручено». Юджиния прислушалась к погромыхиванию машин и почувствовала, как оно начало отдаваться в ее позвоночнике. «Вставай и танцуй, – толкало оно. – Раскинь свои руки. Раскрой свое сердце».

– …и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие… но не ко многим благоволил Бог; ибо они поражены были в пустыне…

* * *

Сидя рядом с матерью, Поль чувствовал себя несчастным и постоянно ерзал на стуле, стараясь понять, о чем таком говорит папа. «Как можно пить из камня, – думал он, – и как камень может быть Иисусом? Камень есть камень, это не вода и уж, конечно, не человек». Поль думал, что Библия и проповеди отца на редкость запутанные. Мама всегда говорила, что если он будет слушать внимательнее, то все поймет, но получалось как раз наоборот: чем старательнее он слушал, тем хуже понимал. Поль бросил взгляд на лейтенанта Брауна, потом на кузена Уитни, но Уитни сидел со своим «учительским» видом и выглядел так, будто придумывает задание для урока. Поль посмотрел на лейтенанта Брауна, и тут тоже не нашел сочувствия. Хотя Браун сидел с открытыми глазами, Поль подумал, что он все равно спит.

– …не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали и погибли от змей…

У Поля опустились плечи. Он знал, что такое искушение. Это конфета после того, как почистишь зубы перед сном, это показывание языка сестрам, это булочки перед обедом. Поль начал болтать ногами под стулом, он изо всех сил старался слушать проповедь и совсем не думать о том, как жарко в комнате и насколько лучше сейчас на палубе. «Если бы мы сейчас были в гостях у дедушки Экстельма, то можно было бы пойти искупаться в большом каменном бассейне. – Потом он вспомнил, что сегодня воскресенье. – Мы все равно были бы в церкви, даже если бы были дома».

А теперь речь зашла о хорошем сыне, который остался дома с отцом, и плохом сыне, который ушел из дома, но отцу плохой сын нравился больше. Он так обрадовался, когда тот вернулся домой, что устроил большой пир и зарезал жирного барана. Поль еще сильнее заболтал ногами, его штанишки заскребли о стул: вверх-вниз, вперед-назад, высоко-низко. Пуговички, пришитые на сиденье стула, натирали кожу, но Поль не обращал внимания. Ему жалко было хорошего сына, который работал в поле. «Интересно, а папа простил бы плохого сына? А если бы простил, то зачем всегда быть хорошим, как говорят мама с папой? Разве нельзя шалить и чтобы тебя все равно любили?» Поль стал так высоко забрасывать ноги, что Юджиния протянула руку и тихонько остановила его. Ей не понадобилось поворачивать голову, достаточно было прикосновения. Поль вздохнул и попробовал угомониться.

Теперь они стояли на коленях:

– Господь всемогущий, всемилостивый отец наш, мы, твои недостойные слуги, покорно и от всего сердца приносим тебе благодарность…

А теперь все стояли. Потом сидели. Доктор Дюплесси начал что-то читать, миссис Дюплесси громко высморкалась, и тут Поль вспомнил про своих солдатиков. Его теперь занимала проблема, как бы вытащить из кармана двух самых любимых, но так, чтобы никто не заметил.

Перед церковной службой у них был страшный бой, и они, как было хорошо известно Полю, рвались продолжить его. Они так и прыгали в кармане. Очень медленно и осторожно он сунул руку в карман и вынул майора Брауна, которого назвал этим именем в честь своего героя, лейтенанта Брауна, а потом полез за его врагом Неверным Али. Али – жестокий человек, у него куча рабов и в зубах кинжал. Он турецкий сарацин.

– …тысячи падут перед Тобой, десятки тысяч от Твоей десницы…

…и встанешь Ты против льва и змеи ядовитой, и наступишь ногой на льва молодого и шею дракона…

Доктор Дюплесси произносил слова так, что вместо «ноги» у него получалось «нууги», а вместо «дракона» – «дуракона». Поль решил, что Неверный Али скачет на «дураконе» и что тот дышит огнем и дымом и питается пятилетними мальчиками.

Небрежение к службе, которое проявил Поль, заметила Джинкс. Она смотрела, как брат вынул игрушки из кармана, и у нее от зависти прищурились глаза. «Это же несправедливо, – решила она. – Мама все спускает Полю, и вот вам, нате, он играет в церкви!»

– Поль! – зашипела Джинкс.

Поль не шевельнулся, но весь сжался и насторожился, потом на лице у него появилось упрямое, решительное выражение.

– Поль! – еще громче зашептала Джинкс, раскусившая его притворство, когда он прикинулся глухим и с невинной младенческой улыбкой обернулся к ней:

– Что?

– Поль! – Джинкс преисполнилась решимостью заставить брата ответить и ткнула его локтем под ребро. И крепко.

Поль сидел, нахохлившись, он не мог позволить себе пошевелиться: не мог убрать солдатиков и не мог спрятать так, чтобы их не было видно. Всеми фибрами своей души он сейчас ненавидел сестру – эту «надоедливую бабу». Однажды вечером папа так назвал миссис Дюплесси, и Поль запомнил эти слова. Ему очень понравилось, как они звучали.

– Надоедливая баба, – огрызнулся Поль.

– Ну, это тебе так не пройдет! – вполголоса злорадно проговорила Джинкс, но получилось довольно громко, и Поль краешком глаза посмотрел, не слышала ли мама.

«Все в порядке, не слышала». И все же малыш принялся прятать майора Брауна и Неверного Али, зажав обе фигурки в потных, разгоряченных ладошках, но последнее слово осталось за Джинкс: она исподтишка победно показала ему язык.

Этого Поль перенести не мог. Солдатики полетели на пол, Поль вскочил со своего места, стараясь лягнуть сестру, да так, чтобы остался грязный след на ее только что начищенных белых туфлях.

Мысли Юджинии были далеко-далеко, когда начали ссориться ее дети, – как бы наблюдение за ними не стимулировало ее фантазии, не облегчало ей грез наяву, она не всегда видела, чем они заняты. Порой ей просто было все равно, иногда она слишком погружалась в собственные мысли. Сейчас она слушала шум машин, и их успокаивающий гул навел ее на мысль, какой же покойной должна быть такая во всем определенная жизнь: ты выполняешь свою работу, крутишь, и крутишь, и крутишь, а за это тебя моют в масле, чистят и полируют, разговаривают с тобой (по крайней мере, так ведет себя главный механик) и носятся с тобой, как с новорожденным. Стук упавших солдатиков Поля вернул ее в реальность.

Даже увлеченный растолковыванием своей пастве самой поучительной из библейских историй, Джордж обратил внимание, что между двумя его младшими отпрысками назревает скандал. За время, пока доктор Дюплесси читал псалом, Джордж понял, что катастрофы не избежать. Он обозлился на Юджинию: «Ну куда она смотрит, почему не может быть потверже». Он был уверен, что она видела, как Поль и Джинкс затевают перепалку, просто ей все равно. Он подумал, что она нарочно пытается сорвать службу, так же как добивается того же, когда слишком громко поет или начинает плакать во время службы.

«Богема, – выходил из себя Джордж. – Мои дети сделаются никчемными художниками и будут жить в мансардах без водопровода. Или из них вырастут марксисты, и они будут разводить демагогию о союзах и «открытых цехах», будут у всех на глазах вещать с ящиков из-под мыла на Деланси-стрит, и обо мне станут говорить, как о папаше идиотов». Сидя в одиночестве рядом с самодельным алтарем и во главе своей хмурой паствы, Джордж все больше и больше распалялся.

И потом все в миг расползлось по швам, как он и ожидал: Поль и Джинкс подрались. И это в самой середине молитвы!

– Поль! – вскочил на ноги Джордж, только на миг отстав от сына.

– Джинкс! – произнесла Юджиния на секунду позже, зная наверняка, кто главный виновник происшедшего.

– Ты не должен… – громко проговорил Джордж, а Юджиния сказала:

– Оставь брата в покое.

Что же касается Джинкс и Поля, то они, оказавшись в центре всеобщего внимания, сидели, не шелохнувшись, как два кролика, забравшиеся на поле к фермеру, который направил на них фонарь.

Миссис Дюплесси была возмущена и не преминула сказать об этом. Ее муж не имел ни малейшего представления о том, что произошло; он уставился в свой молитвенник, как будто из него вдруг выросли рога. Уит ухмыльнулся и подмигнул Полю, чтобы поддразнить его, а Прю вскочила с места, чтобы вывести обоих детей из комнаты. Лиззи сделала вид, будто знать не знает ни того, ни другого преступника, а родители подогревали друг у друга раздражение тем, что бессмысленно и упрямо поддерживали враждующие стороны.

– Если ты только… – проговорил Джордж.

– Как ты можешь требовать от них, чтобы они сидели тихо, когда… – парировала Юджиния.

– Никто ничего не требует, по-моему! В мое время делали…

– Что тебе говорят? Я это знаю!

– Ну, знаете ли, я вижу в этом смысл… – запыхтела миссис Дюплесси, собравшись с силами для спора.

– Но что случилось, дорогая? Это я так читал?.. – огорченно посмотрел на рассерженные лица доктор Дюплесси.

– О, Густав! Порой ты такой бестолковый!

Вся комната, которая должна была бы являть собой образец мира и покоя, бурлила. Никто ни с кем не соглашался, и все были виноваты. Можно было подумать, что среди них оказался злодей, который нарочно выпустил в комнате змею. Затем произошло нечто ужасное. Прошло минуты две, пока все услышали этот звук. На корабле все замерло.

Дети взглянули друг на друга и со всех ног кинулись на палубу. За ними намеренно неторопливым шагом направилась Юджиния. Миссис Дюплесси заволновалась:

– Что такое? Что такое? Что это? Еще одна катастрофа?

И Джордж пришел в неистовство:

– Я уверен, если только мы все займем свои места… есть же прекрасный… капитан… ну почему мы не… Юджиния!

Но он потерял ее вместе с остальной аудиторией. Все сгрудились на палубе у поручней и пристально всматривались в вялую, булькающую у неподвижного корпуса, как вчерашний суп, рябь. Корабль замер на воде.

Внезапно, раздался взрыв, и корабль снова шевельнулся. Из-под него забила ключом коричневая грязь, сразу же облепившая борта. За взрывом послышался вой, за ним вздох, как будто корабль наконец застонал. Затем на «Альседо» снова стало тихо.

– Уверен, должно быть резонное… – начал Джордж. – Пойду и все выясню…

– Ну конечно, мистер Экстельм! Как вы считаете правильнее. Уверена, вы… – успокаивала его миссис Дюплесси, неодобрительно глядя вслед Юджинии. Если бы не это безобразие во время службы, ничего бы подобного не произошло, была больше чем уверена миссис Дюплесси.

– Все, потеряли ход, застряли, – прошептал Уит. – Хуже, чем гвоздь в двери.

– Боже мой… Боже мой… Боже мой… – бормотал доктор Дюплесси, повернувшись сначала к Огдену Бекману, а потом к лейтенанту Брауну, но ни тот, ни другой не могли его успокоить.

«Так бабочку тянет в костер»… продекламировала про себя Юджиния. Ей вдруг неудержимо захотелось расхохотаться.

Дети смотрели на пряди водорослей, намокшие ветки, пузырящуюся мутную пену, которые проплывали мимо их океанского дома. Казалось, что эти темные, поднявшиеся из морских глубин вещи старались найти доступ внутрь «Альседо», выискивали какую-нибудь трещину, какую-нибудь щелочку, и детям вспоминались самые страшные истории: волк и три поросенка, тролль под мостом, брат и сестра, у которых жадные птицы выхватывали изо рта каждую крошку хлеба. Эти страшные истории захватили их воображение, и они боялись даже открыть рот. Они слышали, как, визжа от страха, задавала вопросы миссис Дюплесси, они слышали сетования своего кузена Уитни, растерянные слова отца, высказывания мистера Бекмана и не слышали, чтобы мама сказала хоть слово. Казалось, она сама по себе, словно ее вовсе и нет на корабле.

«Где мы? – пытались догадаться дети. – Мы умрем? Корабль потонет и утащит нас с собой на дно океана? И мы позеленеем? И морские звезды выедят нам глаза? А осьминог сделает себе дом в наших спальнях? И сделается таким большим, что разорвет стены и дотянется щупальцами до книжных полок и кроватей? А мы покроемся ракушками?» Дети смотрели на горизонт, смотрели долго, очень долго, но там не было ничего видно. Ни паруса в отдалении, ни дымка. «Альседо» в одиночестве качался на волнах и вместе с ним были одиноки и они.

Потом они услышали энергичный голос капитана Косби. Он сказал:

– Прошу извинения за все это, сэр. Думал, мы сможем дотянуть до Порт-Саида, прежде чем эта штука выйдет из строя. Но я, видите ли, не учел мощности ваших машин.

Капитан говорил с хрипотцой, но голос в него звучал весело. Дети решили послушать.

– Да, сэр, я был в курсе, что корабль не совсем в порядке, но, как я уже сказал, я думал, что мы сумеем зайти в порт, немного отдохнуть, заменить винт, если сможем, или просто привести его в чувство. А вы тем временем могли бы заняться осмотром достопримечательностей. Я уже говорил, что не хотел беспокоить вас всеми этими деталями, и остановка в Порт-Саиде при всех условиях была необходима. Я полагал, старушка сможет перейти Средизем…

Капитан Косби попытался засмеяться, и дети слышали, как отец сердито оборвал его:

– Это вовсе не старое судно, капитан!

Им уже много раз приходилось слышать, как пререкаются старшие, и они решили не слушать. Поэтому они не слышали вопросы, которые задавал рассвирепевший отец, или как ему негодующе поддакивала миссис Дюплесси. Им достаточно было слышать, каким голосом все это говорилось.

– Боюсь, сэр, в этом случае мы оставили бы винт на дне. На дне глубокого синего моря, – рассмеялся капитан Косби, – но, к счастью, этого не случилось…

Лиззи, Поль и Джинкс переглянулись и как один уставились за борт, как будто могли увидеть лежащий там на дне винт. А может, он там совсем неглубоко, рукой подать, лежит, блестя золотыми боками, погрузившись в ил и песок, как какое-нибудь затонувшее сокровище.

– И я не собираюсь допустить, чтобы это произошло. Так что я предлагаю, сэр, поставить паруса. Это задержит нас на день-другой, ну, самое большее, на три дня. К счастью, нам уже буквально рукой подать до берега. И переход под парусами будет новым впечатлением. Особенно для ребятишек, – непринужденно добавил капитан Косби и взъерошил волосы Поля. Этот уверенный жест подействовал на Поля невероятно успокаивающе.

– Либо мы поступим таким образом, либо нужно ждать пароход, следующий курсом на восток. Впрочем, я не советовал бы рисковать. У нас слишком большое судно, чтобы просить взять нас на буксир.

– Благодарю вас за предложения, капитан, – услышали дети ответ отца. По ядовитому тону, которым он это сказал, они поняли, что «предложения» несколько запоздали.

– Я сообщу вам мое решение, капитан. Да, вот еще что, капитан, – еще более рассерженным тоном добавил Джордж, от которого у детей душа уходила в пятки, и они благодарили судьбу за то, что они не капитан Косби. – По-моему, я способен решать, что более подходит для моей семьи, а что нет. В будущем будьте добры докладывать о всех неисправностях.

Получив выговор, капитан направился к трапу, но не успел дойти до него, как его окликнул Джордж:

– Вы говорите, Порт-Саид?

– Да, сэр. Или Бур-Сайед, как зовут его туземцы. У входа в Суэцкий канал. Там будет нетрудно отремонтировать «Альседо». У компании Суэцкого канала очень неплохие доки, там и внутренняя гавань защищена волноломом. Там стоит английский военный гарнизон, так что можно не беспокоиться о бандитах. Это редкость для арабских стран.

– И говорите, день или два под парусами?

– Все в Божьей милости, сэр. И с ветром в спину. Капитан Косби попытался учтиво рассмеяться, но Джордж оборвал его:

– Насколько я понимаю, ветер находится вне вашей компетенции, капитан.

Он посмотрел на компанию, окружавшую его, и на стоявшего у трапа Огдена Бекмана, всем своим видом выражавшего осуждение. «Что он может сообщить отцу на этот раз? – с вызовом подумал Джордж. – Я не сам привел в негодность винт, у меня и в мыслях не было подстраивать эту задержку». И тут вдруг Джорджа осенило, что Бекман больше не может влиять на движение судна, как не может этого сделать отец. Этот всемогущий Турок, сидящий в Линден-Лодже, так же бессилен, как и любой из них.

Это открытие было настоящим прозрением, внезапная вспышка в мозгу, вроде вспышки у фотографа. «За все здесь отвечаю я, – подумал Джордж, – все они ждут решений от меня». Джорджу захотелось запрыгать, стащить с себя одежду и прыгнуть от радости в воду. Это был самый счастливый момент во всей его жизни. Это было божественное блаженство наяву.

– Ну что же, капитан. – Джордж попытался выглядеть величественно. – Пусть будет Порт-Саид. Идем под парусами. Нет смысла сидеть и ждать, пока нас подберет какой-нибудь крупный корабль. Мы и сами справимся. Да… э… капитан. – Джордж почувствовал, как его начинает распирать от радости. – Прежде чем мы пустимся в это… как его… ваше плаванье, мы могли бы воспользоваться случаем и пострелять на корме? То есть, если у вас нет возражений.

Джордж не стал дожидаться ответа капитана. Он ободряюще обнял сына за плечики и сказал ему:

– Что ты скажешь, сынок, тебе хотелось бы, чтобы папа научил тебя стрелять?

Малыш опешил. Сначала он ждал, что его выбранят за плохое поведение во время проповеди, потом решил, что все они утонут, потом папа накричал на капитана Косби, и теперь вот, нате вам, предлагает игру, о которой он даже не смеет мечтать. Стрельба по мишеням! По глиняным птичкам, из громких ружей, и запах горячего металла и дыма, какой бывает только у взрослых.

– Я буду стрелять, папа? Вот здорово!

– В таком случае, так и поступим, Поль. Ты наш босс!

Джордж был на седьмом небе. «Ты теперь увидишь, Огден, – сказал он себе. – Теперь моя игра, и я заказываю карту. Не ты и не отец. И не в каком-то там таинственном месте. Мы придем на Борнео, когда я решу. Так что тебе придется проглотить это».

– Установить мишени на корме! – скомандовал гордящийся собой человек, и его приказание разнеслось по всему кораблю.

Все это время Юджиния смотрела на море и старалась не рассмеяться. «Потеряли ход», – повторяла она про себя снова и снова. Что-то вокруг нее звучало, как разные голоса. Они читали нараспев по-латыни, жалобно напевали по-итальянски, выкрикивали громкие гимны англиканской церкви или убаюкивали младенцев и тихонько напевали детские песенки. Вокруг нее звучали хоры, побуждая ее присоединиться к ним, но единственное, что приходило на память, была песенка, которую она выучила в детстве:

Жаль, что она не может запеть вслух.

– Давай! – Джордж смотрел в прицел своего ружья, ведя ствол за глиняным голубем, только что выброшенным в воздух. Выстрел был точным, глиняная тарелочка разлетелась на сотню осколков, рассыпавшихся подобно горячим уголькам по поверхности моря.

– Давай! – закричал он снова, и стюард торопливо перезарядил аппарат, выбрасывающий тарелочки. Корма «Альседо» стала похожа на средневековый корабль, отражающий нападение пиратов с помощью гигантского самострела. Глиняных голубей выбрасывала машина серебристого цвета на толстых ножках с длинной шеей и пружиной внутри, способная посылать снаряды на несколько сотен футов вверх. Вокруг нее сновали стюарды, подававшие оружие и свинцовые заряды и вытаскивавшие на палубу ящики с глиняными «птичками». Серьезность, с какой они бегали туда и сюда, поблескивание самой машины придавали корме вид крепости в осаде. Не хватало только шлемов, кольчуг и котлов с кипящей смолой.

– Давай! – еще громче потребовал Джордж, и машина выбросила в воздух очередную мишень.

Второй прекрасный выстрел. Если бы птица была настоящей, от нее вряд ли бы что-нибудь осталось, кроме горстки перьев, кружащихся в пене на волнах. Джорджу понравилась эта мысль, и он повернулся к Уитни.

– Попробуй перестрелять меня, если только рискнешь!

Уит, нервничая, занял позицию, а Джордж поднес свое ружье близко к глазам, притворяясь, будто разглядывает невидимые щербинки. Забыв обо всем на свете, он любовно осмотрел ствол, ложе, дотронулся до спускового крючка и бойка. Его ружье. Его «парди». Изготовлено в Лондоне по его мерке. Как шьют костюмы или делают ботинки. Неудивительно, подумал Джордж, что оно подходит ему. Он одалживал другим ружья или винтовки, что только ни делал с ними, но только не с «парди», с этим «парди». Джордж погладил ствол. «Какой день! – сказал он себе. – Какой день! Как здорово, что подвернулась эта история с винтом!»

– Можно мне попробовать, папа? – потянулся к ружью Поль.

– О… А, это ты, Поль? – удивленно произнес Джордж. Он не забыл про обещание, которое дал сыну, просто он откладывает его выполнение. Это мужское дело, стрельба, и даже несмотря на то, что намерение научить Поля шло от самого чистого сердца, выполнить его было не так-то просто. Куда проще пошуметь среди равных тебе, просто поддаться общему настроению, когда не нужно присматривать за кем-то еще. Отцовство вовсе не всегда то, что о нем думают.

– Не заметил тебя, Поль, сынок, – заикаясь, пробормотал Джордж, – …и… ну ладно… Ты еще не можешь попробовать… Пока… Впрочем, через минутку. Через минутку. Почему бы тебе, э… почему бы тебе не пойти… Нет, ничего… встань здесь.

И Джордж поставил мальчика так, чтобы он не мешался под ногами.

Поль встал как вкопанный, словно эта позиция была частью ритуала. Ели бы папа велел ему расставить руки в стороны или стоять и не падать на одной ноге, он бы так и сделал. Он готов на что угодно ради случая быть среди мужчин.

– Никуда не годится, старина. Никуда, – заревел Джордж, когда мишень, по которой стрелял Уитни, упала в воду целой и невредимой. Про Поля он забыл сразу же, бросившись мимо него к Уиту, чтобы утешительно похлопать его по спине. – Где-то выигрываешь, где-то проигрываешь. – Джордж смеялся смачно, самодовольно, с напускным дружелюбием. – Попытка – не пытка, старина.

Вызывая следующего стрелка на линию огня, Джордж гоготал над своей новой шуткой:

– Лейтенант? Хотите попробовать? Посмотрим, спасете ли вы репутацию молодых жеребчиков на нашем корабле. Полагаю, вы у нас наш собственный снайпер… Если только можно верить Огдену…

Голос Джорджа рокотал над притихшим морем, гремел по всей палубе и заглушал даже чаек. На мили вокруг не было слышно никакого другого звука. «Это мой папа, – с гордостью думал Поль. – Мы слышим моего папу. Могу поспорить, если поблизости есть корабль, то и на нем слышат его голос».

– А теперь можно мне попробовать? – Поль тихонько потянул отца за рукав.

– Что? Поль? Ты все еще здесь? Молодец!.. Нет, нет, еще нет, мальчик. Подожди минутку… После джентльменов.

Джордж передал ружье лейтенанту Брауну, подмигнул так, чтобы это заметили все, и подал знак стюарду перезаряжать и подготовиться к залпу.

– Поль! Поди-ка сюда, – позвал Уитни, заметив, как огорчился ребенок. – Я покажу тебе, как держать ружье, если хочешь.

– Я жду папу. Он обещал научить меня, – твердо ответил Поль, продолжая как вкопанный стоять на месте, которое указал ему папа. Папа покажет ему, как стрелять. Зачем ему кто-то другой? Папа самый лучший из всех стрелков. Это известно всем.

* * *

Юджиния не смогла подойти поближе к месту, где проходили эти сложные маневры. Поскольку матросы, стюарды и участники соревнований пребывали в непрерывном движении, а на корме находилось, как сказал Джордж, «опасное снаряжение», матери с дочерьми вежливо отказали во входе в закрытый стрелковый клуб. Но Юджинии было мало смотреть издалека, с места, Которое отвели девочкам. Ей не хотелось ютиться где-то и молочке и с обожанием наслаждаться зрелищем, как каждый участник соревнований разбивает в пыль глиняные мишени. Единственное, что ей хотелось, – это увидеть радость на лице сына, когда ему удастся совершить нечто такое, чем может гордиться папа, но подойти для этого достаточно близко ей не удавалось. Поэтому она встала у бокового поручня и, прислушиваясь к голосам на корме, смотрела на море и думала, почему ветер не заставляет корабль перемещаться и почему вода вокруг него словно застыла.

Вода плескалась о борт, сонная, мутно-коричневая, похожая на воду у свай и под настилом причала. Мимо неторопливо проплывали изжеванные волнами предметы: набухшая влагой пальмовая ветвь, кусок коры неизвестного дерева, полузатонувшие хворостинки – вещи, когда-то имевшие свое место под солнцем и дождями, свой дом. Юджиния решила, что их унесло бурей, подхватило ветром и обрекло мотаться по воле волн, сегодняшней фантазией, вчерашней мечтой. «Совсем как мы, как наш корабль». От этой мысли ей стало поразительно легко на душе.

Вдоль борта лениво пронесло пальмовую ветвь с длинными листьями. В маленький водоворотик нырнули и потом неторопливо выплыли на поверхность прутики и хворостинки, словно их жизненным предназначением было ненавязчивое напоминание о том, во что превратится мир, если у него не будет истинного руководства. Куда-то в сторону отплыла кора, вода вновь сделалась мутной, маслянисто-глянцевой; комок водорослей потыкался в нос корабля и пропал из виду.

– Давай! – снова услышала Юджиния. Затем раздался пронзительный смех ее мужа.

– Черт побери, Уит! Это уже неплохо! Ты просто разнес ее вдребезги!

Это Джордж наслаждался своим могуществом. «Господи, какой же он хвастун!», – подумала Юджиния. Она посмотрела на воду. Развлечение мужа настраивало на похожие на транс воспоминания.

– Кто следующий? Огден? Браун? Кто поддержит честь клуба? Мы только еще начали, нельзя бросать на середине!

Сейчас, вероятно, вышел Браун. Никто не прокомментировал, когда он занял позицию, и никто не произнес ни слова, когда он отстрелялся. Даже для Юджинии его выстрел прозвучал как-то по-другому, это была уже не игра. Она пожала плечами и не стала размышлять по этому поводу.

Затем стрелял Огден, потом доктор Дюплесси, а потом тоненький голосок Поля повторил просьбу:

– Ну, пожалуйста, можно мне?.. Теперь, папа?.. «Должны ли мужчины вести себя подобным образом, когда собираются вместе? – задумалась Юджиния. – Или это просто потому, что мы плывем по течению и нет определенного места, которое бы ставило нас в какие-то рамки? Изменились ли правила игры или изменились мы сами?» Юджиния решила оставить Джорджа со всей его шутовской страстью к стрельбе. Пусть палубу завалят осколками глины, пусть она походит на горшечный склад, где похозяйничали еноты, или на цветочник, где повырывали все цветы. Юджиния пойдет к себе и будет писать свой дневник. Опишет, каким было море, когда корабль перестал двигаться вперед, рассекая грудью морские волны. Попытается понять, что значит стоять прямо и не падать на такой непрочной основе, как вода.

* * *

Так и получилось, что Юджиния не была свидетелем торжества своего сына, когда ему позволили выстрелить.

– Папа, – проговорил, наконец собравшись с храбростью, Поль, – ты же обещал.

Тогда Джордж ответил:

– Ах да, хорошо, Поль. Хорошо.

Он сказал это недовольным тоном и с большой неохотой потребовал показать ему арсенал.

Неблагодарная работа по демонстрации оружия Джорджу выпала на долю Генри, которого вызвали на палубу в самый разгар стрельбы и поручили держать наготове патроны и ружья, чтобы ни в чем не испытывалось нужды, пока другие стюарды и помощники стюардов разносили напитки и бутерброды с мясом, яйцами и луком.

– Ты так вертишься, что я ничего не могу разглядеть, черт тебя подери! – наорал Джордж на помощника стюарда. – Как я могу найти?.. Тут ведь нет ничего подходящего, что можно было бы…

– А это нельзя? – спросил Поль, потом посмотрел па Генри и подумал, как может помощник стюарда переносить, чтобы на него кричали. Для Поля Генри был мальчиком, не таким маленьким, как юнга Нед, но все равно маленьким. Потом Поль попробовал понять, по меньшей мере в сотый раз, почему Генри и Неду не разрешают участвовать в играх. Папу лучше было не спрашивать, он уже объяснял ему причину. Но Поль либо уже забыл объяснение, либо оно не удовлетворило его. Оно походило на ложь, которую никто не удосуживался скрывать.

– А это можно, папа? – снова спросил Поль и показал на ружье, которое казалось меньше других и которое прямо-таки просилось ему в руки.

– Хочешь попробовать это, сынок? – вдруг ухмыльнулся Джордж, и в голосе у него прозвучала злая нотка: – Но это не охотничье ружье, сынок, это «Холланд-энд-Холланд», это винтовка! Я бы сказал, у него слишком большая отдача для такой крошки, как ты, но ведь ты у нас босс! Тебе виднее. Сними его со стойки. Сними.

И Джордж рассмеялся для публики.

Поль не понял, что имел в виду папа, он не имел представления, что такое «Холланд-энд-Холланд». Он подумал, что так называют место, где много воды и люди на серебряных коньках, но тем не менее взялся за ружье. Оно оказалось тяжелее, чем он ожидал, и Поль с большим трудом снял его со стойки.

Он покажет папе, что он не «крошка». Он вовсе не «ребенок» и не «маменькин сынок», он Поль Экстельм и собирается научиться стрелять, как взрослые. Он поднял ружье и принял стойку стрелка.

Джордж наблюдал за тем, как его сын пытается совладать с тяжеленным ружьем. Он видел сомнения на лице мальчугана, потом страх, а за ним решимость, и тут вдруг вспомнил о себе: он был хозяином здесь, и за все, что произойдет тут, в ответе будет он.

Джордж вдруг осознал, что у сына слишком маленькие ручки и слишком слабенькое тело и что в упоении от гордости и успеха он совершенно забыл о том, чего хотел больше всего. Он забыл быть отцом. Джордж придвинулся к Полю и сказал:

– Это оружие не для тебя, сынок. Мы найдем тебе другое… Генри, подойди-ка сюда и…

Но Поля не проведешь, он знает все эти уловочки взрослых.

– Я хочу выстрелить, папа. Я смотрел, как ты стреляешь. Я знаю, как стрелять.

И Поль поднял тяжелое неуклюжее ружье к плечу и приладился смотреть вдоль ствола. Он чувствовал себя превосходно. Он чувствовал себя таким сильным, стоя здесь и видя, что все смотрят на него! Даже его сестры не открывали рта, молчали даже мистер Бекман и капитан Косби, ну и вообще все свободные от вахты моряки.

– Нет, сынок, этот «Холланд-энд-Холланд» очень велик для ребенка твоего роста, – ласково уговаривал Джордж, протягивая руку к винтовке. – Дай-ка мне…

Но Поль вцепился в оружие намного крепче, чем ожидал Джордж. Он потянул за дуло, но Поль рывком направил его в небо и крикнул:

– Давай!

Его звонкий, дрожащий от гордости голосок неожиданно подействовал на стюарда, выбрасывавшего мишени, он нажал на кнопку, и глиняная птичка вылетела из аппарата как раз в тот момент, когда маленькие пальчики Поля нажали на курок.

Звук выстрела был страшный, он потряс весь корабль, взметнулся к небу и распугал чаек, а потом эхом прокатился по волнам. Он отозвался в фалах, верхушках мачт и снастях, в каждом гвозде и пропал, и наступившая тишина была такой же пугающей, как и звук выстрела.

– Браво! – воскликнул кто-то наконец.

– Вот это парень! – раздался еще один веселый голос, и все уставились в небо, не веря своим глазам, – первый выстрел и такая удача.

Никто не обращал внимания на распростершегося на палубе Поля с валявшимся рядом с ним ружьем. Даже Джордж, только что сделавшийся чадолюбивым, заботливым отцом, как и все остальные, глазел на небеса. Он не видел, как упал сын, и не видел, какой ужас отразился на его маленьком личике.

Джордж обернулся, только когда услышал, как рассмеялся капитан:

– А ружье-то бьет круто!

В первый момент он подумал, что сын мертв, – так неподвижно он лежал. Потом Джордж увидел осмысленный взгляд мальчика. Он выражал смертельное, безмерное унижение. Поль не умер, он только хотел умереть. Шишки и синяки, которые он получил от сильной отдачи, не шли ни в какое сравнение с переживаемым им горем.

– Все хорошо, сынок, – приговаривал Джордж. – Это бывает и с самыми лучшими из нас. Никто из нас здесь…

Теперь уже вокруг него собрались все, весело смеясь и доброжелательно подбадривая его. Ну что же, через это проходят все настоящие стрелки, уверяли мальчика все наперебой. Всегда кто-то только начинает, и его принимают в свои ряды повидавшие виды ветераны, вроде них. Над Полем наклонились капитан, Уит, лейтенант Браун, даже Огден Бекман. Все вспоминали про то, что случилось с ними. Малыша подняли и поставили на ноги. В радостной суматохе принимали участие даже матросы и стюарды. На секунду на палубе не стало различий в классах, возрасте или намерениях.

– Чуть было не выбросило за борт, такая сила…

– Прямо с ног сбило…

– Буквально снесло… Вот, помню, когда я в первый раз…

– А что со мной было… Мне пришлось…

И толпа сочувствующих занялась более важными вещами: воспоминаниями о собственных приключениях. Про Поля забыли. Он почистил одежду, привел в порядок ботинки, штаны и матросскую курточку и все время хмуро смотрел на свои неумелые ручонки.

– Поль! – позвал его Джордж, окруженный веселой толпой. Но если ребенок и слышал отца, то не ответил. Он весь ушел в себя, не смотрел на сестер, не искал глазами мать. Он знал, что у него не получилось, и не хотел, чтобы кто-нибудь напомнил о неудаче.

– Мы попробуем еще раз, сынок! – крикнул ему Джордж, посмотрев на него через головы окружавших его восторженных почитателей.

Когда Лиззи и Джинкс прибежали к матери в каюту рассказать о фиаско, которое потерпел Поль во время стрельбы, она передала дочерей в руки Прю и отправила успокоиться в их уютную каюту, а потом попыталась утешить Поля. Но сын не хотел с ней говорить и не открывал ей дверь, и Юджиния поднялась на палубу одна. Опустились сумерки, и это удивило ее. Ей казалось, что она спала и забыла поужинать или лечь в постель. Корабль казался совершенно непривычным, и дело было не в том, что он стоял неподвижно и не было слышно машин. Внутри корабля не было ни души, никого в главном салоне, в коридоре не разносилось запахов ужина. На миг Юджиния подумала, уж не осталась ли она с детьми и Прю единственными живыми душами на земле.

Когда Юджиния подошла к двери на корму, там было темно – над кораблем нависали мокрые ночные облака, и поручни и тиковый пол окутал туман. Горели только два фонаря, стоявшие на двух столиках и бросавшие тусклый желтоватый свет на остатки праздничного пиршества. Среди перевернутых бутылок валялись зачерствевшие бутерброды с засиженными мухами закусками. Джордж, да и вся честная компания, оказались в стельку пьяными. Под мухой были даже матросы и стюарды. Атмосфера стрелкового клуба, установившаяся накануне днем, не развеялась, судя по всему, до самого позднего вечера. Юджиния просто не могла поверить своим глазам.

– В чем дело, Джини? – заплетающимся языком произнес Джордж, направляясь к ней. От него несло перегаром из смеси виски с пивом. – Малыш не понял шутки? Бросился к маминой юбке? – Джордж не удержался на ногах и упал на Огдена Бекмана. – Ты видишь, Бек? Наша маленькая леди разозлилась, как осенняя муха. Думает, я хотел…

Потом в голове у него всплыли какие-то воспоминания о прошедшем дне, и он оставил свой шутовской тон.

– Полю не надо было… он сам виноват, – забрюзжал он. – Я ведь говорил ему, чтобы он не делал этого, правда, Бек? Я же сказал ему…

– Да, Джордж, говорил, – Бек на миг поддержал Джорджа, потом разжал руку, и тот рухнул головой вперед на палубу. Бекман не подхватил его. На этот раз Джордж был полностью господином своего положения.

Юджиния оглянулась, единственным трезвым во всей компании выглядел Бекман, лейтенанта Брауна не было видно вообще. В темноте двигались какие-то фигуры, неуверенно появляясь в пятне неровного света и тут же куда-то исчезая. Один из фонарей висел, раскачиваясь, и из черноты ночи то и дело высвечивались неузнаваемые потные лица. Кто-то кричал:

– Да здравствует мистер Экстельм!.. Самый лучший… самый справедливый босс… – остальные слова потонули в нестройных ликующих воплях. – Где-то неподалеку одного из гуляк громко стошнило, и он заплакал.

Доктор Дюплесси и Уитни напились так же, как и другие, и едва держались на ногах. Слыша в темноте их голоса, Юджиния не могла разобрать слова. По всей палубе катались пустые бутылки. Что-то выбросили за борт, кто-то нырнул следом, раздался крик: «Берегись акул!», за ним новый взрыв смеха, и всплески упавших или нырнувших в непроницаемый мрак тел. Дышать было нечем. Юджиния смотрела, как по палубе, шаркая ногами, слонялись неясные фигуры, опрокидывая столики, и еда, сдабриваемая проливающимся пивом, расползалась в стороны и собиралась под перилами грязными скользкими лужами.

– А капитан Косби?.. – начала Юджиния.

– Какая ночь, Джини! Какая ночь! – Джордж попытался обнять жену. – Все полетело к чертовой матери. Потеряли ход! И счет бутылкам тоже, если хочешь правды, а, Огден?

Юджиния выскользнула из рук мужа.

– Разве капитан не говорил?..

– Под парусами идти не получается, Джини. Ни капельки ветра, черт побери! – загоготал Джордж. – Ты это слышишь, Бек? Малышка леди ни ухом, ни рылом не разбирается… нет ветра, Джини! Нет ветра! Мы здесь застряли, моя дорогая. Застряли навсегда. Вот так-то, а как насчет поцелуя?

Джордж навалился на жену, отдавив ей ноги и оцарапав руки, но она не поддалась.

– Ведь капитан Косби…

Пошло оно все к чертовой матери, Юджиния! Я же сказал тебе, мы застряли. Да если бы даже и не застряли… если бы не застряли… Знаешь, что я узнал сегодня? Знаешь, Джини? Знаешь? Знаешь? – Подхватив жену за талию и притянув к себе, Джордж принялся выписывать ногами па джиги. – Я сделал величайшее открытие. Оно тебе понравится. Все об отце и старом Беке здесь… Все о гигантской тайне…

Юджиния могла бы обратиться за помощью к Бекману, но знала, что это бесполезно. Совершенно невозможно было стереть из памяти, как в ту ночь он вдруг заявился к ней в каюту и что тогда сказал, а Джордж прямо-таки подыгрывает ему. Впервые в жизни Юджиния почувствовала беспредельное одиночество. Никакой защиты от несправедливости или жестокости, никакого крова, куда можно было бы спрятаться, никакого человека, имени или положения, за которым можно было бы укрыться. Она не могла сказать: «Я миссис Джордж Экстельм. Ведите себя прилично!», не могла возмутиться: «Мой муж будет очень и очень недоволен, услышав об этом!»– или «мой отец», «моя бабушка», или «тесть». Эти правила игры больше не годились. Юджиния глянула на Джорджа, кинула взгляд на Бекмана, потом подумала: «Я полностью могу полагаться только на себя».

Она снова высвободилась из объятий мужа. Никакого прока разговаривать с Джорджем, когда он пьян, напомнила она себе. Он говорит вещи, которые потом не помнит, и вещи, которые не хочет говорить. Или дает обещания, выполнять которые не собирается. И никакой угрозы для корабля существовать не может, потому что капитан Косби никогда этого не допустит. Юджиния решила уйти к себе в каюту.

Как только он почувствовал, что жена убегает от него, Джордж заскулил:

– Ах, Джини… ну, поцелуй меня… Поцелуешь, расскажу тебе свой секрет… до чего я сегодня додумался…

– Не сейчас, Джордж, – оттолкнула его Юджиния, хотевшая только мягко указать, что он ведет себя не совсем прилично, но в руках у нее оказалось силы много больше, чем она предполагала, и она отстранилась от Джорджа без какого бы то ни было усилия.

– Мне нужно попрощаться с детьми. Уверена, они очень встревожены.

Джордж не мог допустить, чтобы жена разговаривала с ним покровительственным тоном.

– Вечно дети! – взорвался он. – Всегда эти проклятые дети. Ты только о них и думаешь. Никогда не думаешь обо мне и о том, что я чувствую. Всякий раз… всякий раз, когда у меня просыпается чуть-чуть романтического чувства, ты говоришь, что тебе нужно посмотреть на детей. Черт побери…

…«Не плохой ли сон приснился Лиззи?», «Уж не раскашлялся ли Поль?» – фальцетом передразнил он Юджинию. – Не сейчас, не сейчас, вот и все, что ты говоришь! После рождения Поля. Нет, раньше. Задолго до этого. Поль – это просто отговорка. Он вырастет таким же слабым, как мать. Посмотри, как он вел себя сегодня, если не веришь мне. Свалился, как пучок соломы… черт бы его побрал…

– Как ты можешь так говорить о собственном сыне? – позволила себе задать вопрос Юджиния, но игра не стоила свеч. Она посмотрела на мужа и почувствовала, что смотрит на него глазами вновь обретенной личности. «Я совершенно самостоятельный человек, – подумала она. – Какой это удивительный дар».

– …тебе абсолютно наплевать на меня, и так было всегда, – не переставал канючить Джордж по-детски горестным тоном. – Но не думай, что я с самого начала не разобрался в тебе, мисс Юджиния Пейн. Ты думала только об экипажах и соболиных палантинах. О том, кто мой отец, а не я. Тебе нет никакого дела до меня. Да где бы ты сейчас была, если бы не я и не мои деньги? Думаешь, ты кому-нибудь нужна? Думаешь, на тебя кто-нибудь обратил бы внимание?

Все. Сказано. Но брошенное Юджинии обвинение не принесло Джорджу облегчения, наоборот, он еще больше распалился и еще больше почувствовал себя брошенным. Слова только разбудили воспоминания, которые ему были крайне неприятны. Ему стало необыкновенно жалко себя.

– Твой отец. Твои деньги, – повторила Юджиния. Слова эти были совсем чужими, бесстрастными, они прозвучали словно со стороны, как будто она услышала их и теперь думает об их значении. Пять месяцев назад, неделю назад, даже вчера она бы не могла позволить себе подобного поведения. Она бы чувствовала себя загнанной в угол, испытывала бы угрызения совести, но ВТО тогда, а сейчас совсем другое дело. Невозможно было найти определения тому, что в ней произошло, но это произошло, и никуда не денешься.

– Ты будешь тыкать меня в это носом до самой моей смерти, да, Джордж? – добавила она. Ее слова прозвучали основательно, как в учебнике географии. – Но вот как насчет того, почему ты женился на мне? Как насчет твоей стороны сделки? Удивительный пакт, заключенный между нами, твои деньги за мое имя? Если ты хочешь говорить о браке по расчету, то почему забываешь об этом?

«Оказывается, все это так просто, – сказала себе Юджиния, – нет нужды раздражаться или плакать, или изводить себя упреками в свой адрес. Джордж и я, Бекман, Турок – вся эта соединяющая нас паутина потеряла натяжение, обмякла.

Мне было восемнадцать лет, я любила этого человека и верила, что мы будем счастливы. Мне хотелось быть хорошей женой и матерью, и единственное, в чем я нуждалась, – это во взаимной любви. Но теперь мы зашли настолько далеко, что дальше некуда». Эта фраза принесла ей огромное утешение.

– Что бы я ни пробовал делать, ты все портишь… – Джордж прибегнул к своему последнему оружию и пустил слезу. Пьяными слезами Джордж прикрывал оправдание своих слабостей. Расплакавшись, он приободрялся – и только. Никаких выводов для себя он не делал.

Юджиния не смотрела на мужа. Ее взгляд блуждал по небу, и она обнаружила, что за дымом от фонарей просматривается чистое небо, яркое, звездное. Если бы небо было озерцем или колодцем, она смогла бы увидеть его дно.

– Я пошла к себе, – негромко сказала она и пошла по палубе.

– …Не нужно было нам отправляться в плавание, не нужны нам такие путешествия. Нужно было сидеть дома и не дергаться. Тихо и спокойно. Тихо и уютно. Но нет, куда там. Отец говорит, потом ты, потом кто-то еще со своими дешевыми советами… и вот вам, нате, маленький Джорджи-Порджи помчался-поскакал, послушный мальчик…

Что там еще привычно бубнил муж, Юджиния не слышала. Войдя в коридор, она закрыла за собой дверь на палубу.

«Пошла к себе» означало, что она пошла к себе в каюту и что она собирается поговорить с детьми. Это означало истории и молитвы, три простынки, подоткнутые под три сонные головки, потом спокойную книжку, шаль на плечи и две подушки под спину.

Это означало расчесать волосы, умыться и отложить все неприятности на полку повыше. Но этот вечер и этот день были для этого слишком необычными. «Мы зашли настолько далеко, что дальше некуда», – сказала себе Юджиния.

Сидя в трюме, лейтенант Браун смотрел, как Юджиния появилась в отбрасываемом лампой круге.

– Я не знала, где вы, – проговорила она и посмотрела в иллюминатор на звездную ночь. – Я была на палубе, но вы уже ушли.

Она не могла придумать, что еще сказать. Этого объяснения казалось достаточно. Она стояла там, где встала, и ждала.

– Юджиния, – произнес лейтенант Браун. И тут же был рядом с ней и держал ее в своих объятиях. Его руки были теплыми и невероятно сильными, лицо пахло морской водой, и мылом, и еще чем-то таким же приятным, Как табак или тосты. Она приблизила к нему лицо и положила руки ему на плечо и спину.

– Я здесь, – сказала она. – Я здесь.

Она открыла глаза и еще раз изумилась тому, какое над ней чистое небо.