Если бы кто-то сказал Дэвиду Стилу еще пару дней назад, что он будет прочесывать Англию вдоль и поперек, нарушая все мыслимые и немыслимые правила дорожного движения, что будет гнать машину сквозь тьму и по бездорожью от порта к порту, от автобусной станции к автобусной станции, что будет метаться, хватая полисменов и прохожих за руки, торопливо совать в билетные кассы фотографию Клариссы, словом, вести себя, как истеричная девица, — он бы не поверил.

Тем не менее, все так и было. Ночь, летящее под колеса шоссе, тоскливые вздохи Стенли Рочестера на соседнем сиденье — и тоска, смешанная с черным, липким ужасом.

Первое и главное сейчас — Кларисса. Только бы с ней ничего не случилось, только бы этот негодяй не успел бы ее обидеть, напугать, сделать с ней что-то ужасное!

Потом — когда он найдет Клариссу — будет время подумать и о другом кошмаре. И когда он сможет подумать о нем — он умрет.

Потому что каждый человек может вынести ровно столько предательств, сколько может. Потом сердце просто не выдерживает.

Черноволосая колдунья, синеглазая ведьма… Что же ты наделала…

Да нет, не Книгу жалко — Книга что! Книга видела пожары и чуму, ее касались руки оборванцев и королей, воров и святых, так что этой Книге все нипочем. Никуда она не денется, разве что поменяет место жительства.

Страшнее и больнее другое. Если все — так, если факты — действительно упрямая вещь, если синеглазая ведьма с волосами темнее ночи действительно… воспользовалась…

Не думать. Не помнить. Забыть.

Забыть — что? Атласную гладкость кожи? Загорающиеся под его поцелуями губы? Шепоты, стоны, крики и клятвы, гибкость горячего тела, влажный жар плоти, блаженное опустошение, полет над бездной, бархат ночи, окутывавший их двоих и суливший в награду — вечность?

Забыть, как опять стал дураком? Как позволил себе поверить, будто хоть одну женщину в мире может интересовать живой, голый человечек, Дэйви Стил?

Единственное, чего мужчина не в силах забыть никогда — это унижение. И Дэвид Стил страшно и беззвучно скрипел зубами, заглушая самому себе шум мотора, и гнал, гнал тяжелый «БМВ» сквозь ночь, приказывая себе забыть и зная, что не забудет никогда…

В Фолкстоне он созвонился с Лондоном и выяснил, что все порты полиция перекрыла, а теперь проверяет пассажиров, улетавших в Европу вчерашними рейсами. В принципе, теперь они со Стенли могли бы ехать домой и ждать, но это было бы слишком невыносимо, и потому, после небольшой передышки, они отправились дальше, в Дувр.

И именно здесь, в Дувре, уже к вечеру, Стенли Рочестер нашел Клариссу.

Она стояла на самом краю пирса и кормила чаек. Крошила длинный французский багет, клала кусочки себе в рот, кидала кусочки в воздух… Чайки орали, дрались, подлетали совсем близко, а Кларисса все отламывала кусочки хлеба, монотонно, словно заведенная кукла.

Стенли прибежал к машине и сиплым от волнения голосом позвал Дэвида.

— Пойдемте скорее! Она стоит на самом краю пирса. Я боюсь за нее.

Дэвид мчался большими прыжками, а сердце толкалось в самом горле, и были еще облегчение и злость, вот он ей задаст, когда все кончится, по пятое число задаст, честное слово, лишь бы все было хорошо…

Кларисса Стил медленно повернулась к ним лицом — и сердце у Дэвида упало. Его веселая, как птичка, тетушка, великовозрастное дитя, вечно смеющаяся Кларисса постарела разом на десять лет. Полная, неряшливо одетая в какие-то тряпки старуха. Бессмысленный и тоскливый взгляд. Темные круги под глазами. И непривычно серьезное, строгое выражение лица.

Она вытянула вперед руку с растопыренными пальцами, словно преграждая Дэвиду дорогу.

— Стой, не надо, Дэйви. Не подходи.

— Клари… Боже, как хорошо, ты нашлась! Клари, ведь я чуть с ума не сошел! Иди же сюда, девочка моя бестолковая, иди, пожалуйста, Кларисса!

— Нет. Дэйви злой. Дэйви не хотел, чтобы я была с Марко. Обидел Марко. Марко тоже стал злой. Очень злой.

— Он что… ударил тебя?!

— Нет. Марко не бил. Очень разозлился. Сказал — кому ты нужна, старая дура. Сказал — мне противно смотреть на твою глупую физиономию. Сказал — катись к своему племянничку. Это все из-за Дэйви, сказал. Хитрого, жадного Дэйви, который забрал у меня все денежки… Ох, как холодно.

Она детским каким-то движением потерла плечи, выронив остатки багета на бетон, и какая-то чайка выхватила хлеб у нее из-под ног. Дэвид окаменел. Кларисса сошла с ума — это была единственная мысль, которая билась в мозгу, а еще поднималось из глубины холодное, злое бешенство.

Он убьет Марко Санти. Найдет и убьет. Как крысу.

В этот момент вперед вдруг вышел Стенли Рочестер и осторожно окликнул Клариссу. Та медленно подняла голову, пристально посмотрела на долговязого, нескладного Стенли — и вдруг ее измученное личико осветилось доверчивой детской улыбкой.

— Ой… Мой Стенли! Ты нашел меня, да?

— Кларисса, бедная моя, идите сюда! Совсем замерзла, да? Разве можно стоять на морском ветру? Вы заболеете, и мы пропустим все катания с гор, все коньки, вообще все на свете! Ну скорее. Я здесь, ваш верный зануда Стенли, и я не позволю Дэйви ругать и обижать вас…

Стенли успел бросить извиняющийся взгляд в сторону Дэвида и зашагал к Клариссе, а она вдруг бросилась к нему, прижалась к его груди, забормотала что-то, засмеялась, потом заплакала — и долговязый, нескладный, костлявый и унылый Стенли Рочестер вдруг обнял ее за плечи таким искренним, нежным, защищающим движением, что у Дэвида сжалось сердце. Как-то вдруг он понял: Стенли будет с ней всегда. Не предаст, не продаст, не посмеется над ней и не обидит. Терпеливая нянька, вечный молчаливый спутник, знающий в совершенстве Вергилия и Данте.

По дороге домой Кларисса забылась тяжелым нервным сном, и Стенли заботливо укрывал ее своим пальто, а уже дома стало окончательно ясно, что несчастная тетушка Дэвида Стила, во-первых, перенесла сильное психическое потрясение, а во-вторых, простудилась. Остаток ночи она бредила и металась в своей постели, а языкастая Мэри-Энн трогательно и нежно за ней ухаживала. Утром Клариссу отвезли в клинику «Гортензия».

Театр Клары уехал на полгода во Францию, и итальянка со слезами на глазах простилась с Грейс. Та кивала, целовала подругу в ответ, обещала писать — но в душе не чувствовала ничего.

Ее словно выжгли изнутри. Грейс даже не плакала — просто сидела, уставившись в одну точку, и молчала. Не о чем было больше говорить.

После отъезда Клары и вовсе стало невыносимо. Комната опустела, манекен в углу напоминал часть расчлененного с особой жестокостью трупа. В раковине на кухне засыхала грязная посуда. Грейс было все равно.

Потом — кажется, на следующий день, заявилась хозяйка. Она была, наверное, даже тактична, не ругалась, не намекала ни на что, прятала глаза. Однако из ее сбивчивых объяснений стало совершенно ясно, что мисс Колмен следует призадуматься о новом жилье. Не то, чтобы лично хозяйка принимала на веру все, что говорится вокруг и тем более пишется в газетах, но… Полиция в пять утра к приличным людям не приходит. Да и газеты, если разобраться, ничего особенно не наврали. История о секретарше, которую подозревают в краже антикварной вещи из дома босса… Одним словом, мисс Колмен следует поторопиться. Нет, не срочно. Скажем… дня через два?

Грейс было все равно.

Она собрала вещи — все ту же спортивную сумку и старомодный чемодан, — оставила ключи у консьержки и вышла в промозглый лондонский февраль. Ей было все равно.

В «Стиллберд Компани» она не возвращалась, просто послала по почте заявление об уходе. Переночевала пару ночей в дешевых меблированных комнатах в Сохо, купила газету — и вскоре уже снимала крошечную квартирку, вернее, комнатку на берегу Темзы.

Ванны не было, кухни, как таковой, тоже, ее заменяла ниша в стене, где стояла на столе электрическая плитка, да торчала из стены проржавевшая раковина. Кровать напоминала скелет, из окон дуло — Грейс было все равно.

Все в том же сомнамбулическом состоянии она отправилась на поиски работы — и немедленно ее нашла, в каком-то магазинчике, торговавшем секонд-хэндом. Того, что ей положили, хватало ровно на плату за комнату и на еду — сандвич, чай, хот-дог — но это было совершенно неважно.

Грейс было все равно.

Только спустя какое-то время, почти месяц, когда снег окончательно сдался и превратился в потоки черной грязи на тротуарах, а в чадном воздухе ощутимо запахло весной, Грейс начала понемногу приходить в себя. И лучше бы она этого не делала, потому что теперь стало не все равно. Стало больно.

Только теперь она поняла в полной мере, почему, собственно, приходила к ним с Кларой в то утро полиция и в чем ее подозревали. А самое главное — КТО подозревал.

Дэвид Стил. Ее первый и единственный — теперь она это знала точно — мужчина. Высокий и надменный аристократ с бровями вразлет, с серыми внимательными глазами, с сильными и нежными руками. Человек, которому она, не задумываясь, вручила и тело, и душу. Человек, подаривший ей столько счастья и нежности.

Он поверил в то, что она воровка. Еще раз убедил сам себя, что женщины ищут в нем только спонсора. В один миг поставил Грейс Колмен на одну ступень с теми, кто всеми способами домогался его руки или хотя бы благосклонности.

Обида и боль заставили ее делать то, что обычно делают люди, у которых что-то болит. Ковыряться в собственных ранах. Грейс ринулась на поиски информации.

В течение одной недели она узнала о Дэвиде Стиле все, что он не успел — или не захотел — рассказать ей сам. Газеты любили писать о Дэвиде Стиле, и потому Грейс без труда нашла все материалы, касавшиеся истории семьи Стилов, помолвки Дэвида с красавицей Вероникой Хоу, странного и скоропалительного разрыва, последовавшего прямо за смертью отца Дэвида. Грейс листала подшивки «Таймс» и «Сан», собирала информацию по крохам и все больше убеждалась, что Дэвид Стил имел все основания не доверять прекрасной половине человечества.

Вслед за этим она начала анализировать произошедшее — и ужаснулась собственным выводам. Конечно, ничего иного он и подумать не мог! Ведь самое главное — код замка — знали только Дэвид и Грейс, больше никто. И зачем она согласилась с предложением Клариссы…

Вспомнив о Клариссе, Грейс немедленно устыдилась и начала искать более свежую информацию. Прочитанное повергло ее в шок. Кларисса Стил уже месяц с небольшими находилась на излечении в частной клинике «Гортензия». Единственным диагнозом, известным газетам, было психическое переутомление, а единственной известной причиной его — туманные намеки на некоего загадочного джентльмена, который повел себя не по-джентльменски.

Все просто — мистер Маркус Олсейнтс оказался тем, кем и считал его Дэвид Стил: альфонсом, жиголо, негодяем и преступником. Утешало отчасти лишь то, что Клариссу удалось вырвать из его рук.

Когда все разрозненные кусочки сложились в единую картину, Грейс снова впала в свое привычное оцепенение. Облегчения не наступило, боль продолжала терзать ее сердце. Разумеется, более сильная — и умная — женщина должна была бы хоть написать бывшему возлюбленному, объясниться с ним или просто облегчить душу, но Грейс не могла даже представить себе этого. Что писать? Не виноватая я, Дэвид? Смешно. Да и что это даст? Все подозрения с нее могут быть сняты лишь в одном случае: когда Библия вернется к своему хозяину, а истинный преступник будет наказан. Насчет личности преступника тоже особой уверенности не было: вряд ли Маркус Олсейнтс мог исхитриться провернуть такое дело всего за полдня, к тому же откуда ему знать код?

Итак, все осталось по-прежнему. Грейс с разбитым сердцем работала в магазине, Дэвид Стил с разбитым сердцем продолжал множить свои миллионы, Кларисса Стил с разбитым сердцем проходила лечение в клинике доктора Лежена.

Потом она ездила к матери в Уилсден. Это был, скорее, визит вежливости, чем попытка наладить отношения. На счастье Грейс, Кэтрин Колмен сроду не читала ничего, кроме «Университетского Вестника», раздел филологии, и потому ничего о драме своей дочери не знала. Известие о том, что Грейс больше не работает в «Стиллберд Компани», маму обрадовало, а о том, что теперь Грейс работает в магазине — шокировало. Кэтрин Колмен в течение получаса произносила речь о том, что Грейс не для того получала классическое образование, чтобы так бездарно растратить его за прилавком пошлой лавочки, торгующей подержанными вещами. Грейс безучастно ее выслушала, потом попрощалась с матерью и вернулась домой.

Свой новый адрес она не оставила никому, письма от Клары приходили на адрес театра до востребования, и Грейс с каждым часом все больше ощущала себя в полной изоляции. Огромный город шумел и жил вокруг нее, но сама девушка словно замкнулась в какой-то прозрачной скорлупе — все видно, но ни до чего не дотронешься.

Слабым утешением послужило то, что полиция больше не тревожила ее своими расспросами. Судя по всему, у полиции подозрений насчет Грейс больше не осталось. Но это было уже совершенно неважно: ведь она-то и раньше знала, что невиновна, а вот то, что Дэвид в это поверил…

И только когда первый зеленый пух забрезжил на ветвях деревьев Кенсингтонского парка, когда затрубили гордые лебеди на Темзе, когда небо стало голубым и высоким, — только тогда Грейс вдруг почувствовала острое желание вернуться к нормальной жизни.

Она принялась спешно наверстывать то, что пропустила. Музеи и выставки, театры и концерты теперь все деньги уходили на это. Грейс жадно впитывала в себя все то, чем так славен Лондон.

Она полюбила небольшие джаз-клубы, прячущиеся в подвальчиках Сохо, часто бывала в филармонии и опере. Музыка отогревала ее замерзшую душу, и хотя нередко она уходила с концертов в слезах, на сердце становилось легче.

Однажды в одном из джаз-клубов Грейс кто-то тронул за плечо. Она резко повернулась — в последнее время совершенно не переносила, когда к ней кто-то близко подходил. И тут же охнула, невольно поднеся руки ко рту. Мистер Сэмюэль, ее лысый кавалер на рождественской вечеринке, смущенно улыбался, переминаясь с ноги на ногу.

— Мистер Сэмюэль! Вот уж неожиданность, так неожиданность!

— А я битый час не мог решиться подойти. Все смотрел на вас — вы были такая… возвышенная. Печальная, одним словом. Решил — это все соул, а я полезу со своими дурацкими приветствиями, а вы, может, и видеть меня не захотите…

Громадный негр Бадди, служивший в этом клубе чем-то вроде охранника, вышибалы и бармена в одном лице и прекрасно знавший Грейс, подозрительно осведомился, вырастая рядом с ним:

— С тобой все в порядке, девочка Грейси? Эй, миста…

— Нет, нет, Бадди, все в порядке. Это мой знакомый. Бывший начальник с бывшей работы.

Мистер Сэмюэль с явной завистью проводил взглядом атлетически сложенного гиганта-негра и вновь повернулся к Грейс.

— Ну вы и скажете — начальник! Начальник у нас только один…

Острая боль на секунду пронзила сердце Грейс, но она мысленно приказала ей убираться прочь. Новая жизнь — это новая жизнь.

— Знаете, мистер Сэмюэль, а я ужасно рада вас видеть, на самом деле! Давайте выпьем чаю, здесь за углом отличная чайная.

И они отправились в чайную, вызвав своим видом явное неодобрение негра Бадди, ибо сей достойный человек в глубине души очень переживал за Грейс и мечтал, чтобы она устроила свое счастье, но какое же может быть счастье с этим плюгавым мистером Бином? А раз так — зачем время терять?

В чайной было совсем мало народа — молодежь из окрестных клубов и дансингов предпочитала пабы и пиво. Грейс и мистер Сэмюэль уселись за столик возле окна, и теперь по их лицам то и дело пробегали цветные полосы неонового света. Воздав должное местной заварке и булочкам с корицей, мистер Сэмюэль вернулся к беседе.

— Знаете, новости распространяются быстро. После того несчастья на вечеринке за вас все очень переживали. Мы отправили вам в больницу цветы.

— Я получила. Очень мило, спасибо.

— Ну а о том, что вы будете работать на мисс Клариссу Стил, знал, пожалуй, только я. Я ведь начальник производственного отдела, мне положено. В кадрах, разумеется, тоже знали, но там женщины все больше пожилые, степенные, к сплетням не расположены… Ничего, что я нахальничаю?

— Конечно, нет. Да и никакой тайны во всей этой истории нет.

— Да? Ну и хорошо. Короче говоря, все в основном думали, что вы все еще в больнице. А потом та публикация в газетах…

— Мистер Сэмюэль, я ведь и не знала про нее ничего. А уволилась я совсем по другому поводу… если вы меня понимаете.

— Знаете, мисс Грейс, я вас прекрасно понимаю. Иногда такое случается. Мы не всегда имеем возможность оправдаться перед сильными мира сего, они нас просто не слышат. Тогда и остается просто уйти. Воистину — по-английски.

Грейс грустно усмехнулась.

— Представляю, ЧТО началось на работе!

— Не угадали. Мистер Стил решительно пресек все разговоры в корне.

Удачно пробегавшая в этот момент по лицу Грейс радуга из алых, фиолетовых и изумрудных полос скрыла мучительный румянец, заливший ее скулы.

— Пре… сек?

— О да! Будем смотреть правде в глаза, некоторые девушки позволили себе распустить язычки. Не будьте слишком строги к ним — ведь до того никто ничего не знал, а тут такая сенсация!

— Да уж…

— Я вовсе не про статью в газете. Можете мне не верить — но как раз в вашу причастность к ограблению абсолютно никто и не поверил. Это даже не рассматривалось. Говоря о сенсации, я имею в виду ваше пребывание в доме Дэвида Стила.

— Мистер Сэмюэль, мне бы не хотелось…

— Ни боже мой! Я вовсе не сплетничаю. Просто об этом все знали, всегда. Он — наш босс — был крайне недоверчив к людям в личной жизни. Особенно — к дамам. Видите ли, и это тоже не тайна, у него случилось сразу несколько серьезных разочарований. О женщинах — умолчу, как честный человек, а вот что касается друзей… У Дэвида был компаньон. Его старинный друг, можно сказать, наперсник детских игр — или лет? Не помню. Неважно. Так вот, в один прекрасный день выяснилось, что этот самый друг, которому Дэвид беспредельно доверял, спекулирует на бирже.

— Уж в этом-то я ничего не понимаю.

— Важно то, что друг его предал. А хорошие знакомые его отца — это Дэвид тоже выяснил совершенно случайно — обожали приезжать к нему и Клариссе в гости, а потом сплетничали по всему Лондону о том, что тетка Стила с каждым днем становится все ненормальнее. А ведь вы знаете, как он относится к Клариссе.

— Да. Мог и убить за такое.

— Точно. Я это к чему — наш стальной босс на самом деле крайне болезненно переносит всякого рода… предательства. Вы стали первым человеком, который вошел в дом Стилов как друг… после долгого перерыва.

Грейс душераздирающе вздохнула.

— И он считает, что я тоже его предала…

Мистер Сэмюэль поцокал языком и задумчиво посмотрел на нее.

— Вот этого я бы утверждать не стал. Он крайне резко пресек все сплетни и даже пригрозил нашим болтушкам увольнением. Одним словом, дал понять окружающим, что лично у него никаких претензий к вам, мисс Грейс Колмен, нет.

Грейс опустила голову, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Потом глухо спросила:

— Как… у него дела?

— Лучше. На этой неделе мисс Клариссу привезли домой.

— Боже! Она что, до сих пор…

— Она лежала в клинике, той самой. Сильное нервное истощение. Сейчас, слава богу, все уже позади. Да, и знаете, что самое удивительное?

— Что же?

— Мисс Кларисса выходит замуж!

— Как?! За кого?

— Представьте, за Стенли Рочестера. Завтра в «Таймс» будет объявлено о помолвке. Видите, мисс Грейс, в жизни всегда так — то черная полоса, то белая… И после дождя всегда выглядывает солнышко.

Грейс подняла голову и смотрела на мистера Сэмюэля с улыбкой.

— Пожалуй, вы правы, мистер Сэмюэль. Вы правы.