выпустит новый сборник из серии

«Bestseller»

В него, помимо прочих произведений,

войдет роман французского писателя

Мориса Раппа

«Смерть в шубке из тюленьего меха»

Молодая женщина, влюбленная в талантливого художника, решает убить его жену. Она нанимает для этой цели профессионального убийцу, человека, однако, не способного причинить зло старику, ребенку или животному. Вдвоем они придумывают план: убить нескольких женщин, одевающихся в шубки из тюленьего меха, как жена, приговоренная ими к смерти…

Познакомьтесь, пожалуйста, с несколькими отрывками из этой увлекательной книги.

— Вы садитесь? — спросила она.

Он занял место пассажира, Камилла села за руль и захлопнула дверцу. Стало тепло и уютно.

Ландон продолжал внимательно и как–то растерянно ее разглядывать. Сейчас его светлые глаза утратили свое ледяное выражение и смягчились.

— Так о чем же мы будем говорить? — поинтересовалась Камилла.

— У вас есть сигареты? Я свои прикончил.

— Не думаю, чтобы они вам понравились, но других у меня нет, — сказала она, протягивая ему пачку.

Ландон закурил от собственной зажигалки и дал прикурить своей собеседнице. Сделав несколько глубоких затяжек, он стал с любопытством рассматривать салон машины. Глаза его остановились на журнале, брошенном на заднем сиденье. На обложке помещалась цветная фотография малыша тюленя, белька с огромными черными глазами. Надпись кроваво–красными буквами гласила: «Перестаньте их уничтожать!»

Ландон схватил журнал, торопливо его перелистал, задерживаясь на некоторых иллюстрациях, затем отбросил со словами: «Какое варварство!»

— Что именно? — удивилась Камилла.

— Истребление бельков. Вы видели снимки? Есть типы, которые убивают зверушек на глазах у их матерей. Там есть одна самка… Она просто плачет!

Камилла поразилась.

— Что с вами? Только сейчас вы говорили, что вам ничего не стоит убить человека!

— Прошу прощения, но тут есть разница. Во–первых, люди, которых я убиваю, могут и хотят убить меня. Ну а во–вторых, они совершенно не страдают. Я настолько меток, что убиваю мгновенно. Смерть не страшна сама по себе, боишься беспомощного состояния, боли, отсюда и все страхи. Боишься мучений.

Каких мучений? Физических или нравственных?

— Не знаю, что хуже. А несчастные бельки умирают в муках. Их приканчивают дубинками. А для того, чтобы мех был более блестящим, с них иногда с живых сдирают шкурки… Мне кажется, я слышу этот крик! Невообразимый… На мой взгляд, это. чудовищно. Милосерднее было бы убивать матерей, но это невыгодно.

— Вы никогда нс убивали детей?

— Нет! Ни женщин, ни детей, ни стариков. И надеюсь, что никогда не убью.

Камилла недоуменно покачала головой.

— Что с вами? — спросил он.

— В вашей психике присутствует какая–то неустойчивость.

— Вы психиатр?

— Нет, конечно. Но я люблю разбираться в мотивах, которые заставляют людей совершать те или иные поступки. Я ничего не имею против, если вы убийца, но не понимаю, как с этим уживается подобная чувствительность? Или она — простое проявление слабости?

Лицо Ландона стало жестоким, он затянулся сигаретой.

— Людей без слабостей вообще нет.

Камилла задумчиво продолжала:

— По–моему, логичнее было бы ненавидеть не тех, кто убивает несчастных тюленей ради куска хлеба, а многочисленных модниц, для которых и добывают бельков… Их стали истреблять после того, как в моду вошли тюленьи шкурки, верно?

— Вы правы. Неужели нельзя убедить женщин- отказаться от натуральных мехов? Есть такие прекрасные заменители! Скажите, у вас тоже манто из белька?

Камилла пожала плечами.

— Нет, разумеется, хотя бы потому, что белек мне не нравится. А потом, у меня хватает денег на кое–что получше.

— Норка?

— Соболь.

— Да, у него мех самых красивый. Но и самый дорогой.

— Вы разбираетесь в мехах?

— Еще бы. Мой отец был скорняком, и детство я провел среди звериных шкурок. Чуть сам не стал скорняжничать.

— И вы не ошибетесь, определяя мех?

— Нет, естественно.

Ландон вынул изо рта сигарету и наклонился к Камилле.

— Хотите, чтобы я оценил ваши?

— Нет, не совсем.

Загадочное выражение лица Камиллы заинтриговало Ландона.

— Вы что–то задумали, — покачал он головой.

Откуда ему было знать, что его рассуждения об истреблении бельков придавали все большую отчетливость мыслям Камиллы.

— Ответьте, вы не отказались бы заработать много, очень много денег?

— Что, по–вашему, значит «очень много»?

— Гораздо больше, чем вы получаете в Конго или Индонезии.

— Так, ясно. Выходит, надо кого–то убить.

— Правильно. Но поменьше, чем в Конго или Индонезии.

Ландон нетерпеливо раздавил окурок в пепельнице перед собой и положил руку на сиденве за спиной Камиллы.

— Выкладывайте поскорее, что вы такое придумали!

Черные глаза Камиллы блестели, и Ландон на ее сильно побледневшем лице ничего, кроме них, не видел. Эти глаза его привлекали и отталкивали.

— Могу предложить дело, которое будет вам по плечу. Скажите, вы всегда так ловко орудуете ножом?

— Всегда. Как только освоил это искусство, не делал промахов. Этот способ самый быстрый, чистый и точг ный. Вам действительно надо кого–то убить?

Камилла промолчала. На лбу у нее образовались глубокие поперечные складки. В эту секунду Камилла видела кукольное личико «белобрысой», ее потертую шубку из белька.

— Решайтесь же!

— Не спешите, — сказала она, — эту операцию надо тщательно обдумать, чтобы ни один из нас не оказался под подозрением.

— И сколько же вы заплатите за «эту операцию»?

— Сто тысяч.

— Я ценю свою голову дороже. Ведь за убийство в таких условиях я рискую головой.

— Триста.

— Пятьсот.

— Ого! Вы, оказывается, довольно алчный человек.

— Не знаю, не замечал за собой такого. Но и дураком себя не считаю. Если фортуна дает шанс, только идиот им не воспользуется. Скажите, для вас это важно?

— Чрезвычайно.

— Вот и платите «чрезвычайно».

Камилла разглядывала лицо сидящего так близко человека. «Странно, — думала она, — вот ведь совсем не красавец, но он мужчина и может волновать…»

Внезапно она вздрогнула от смелой ласки его руки, пробравшейся к ее затылку.

— Вы странная девушка, — проговорил он неестественно медленно. — С первого взгляда вы кажетесь некрасивой, простите меня, таких вещей обычно не говорят. Но чем больше на вас смотришь, тем сильнее вы к себе притягиваете…

Ночь была очень холодной, улицы казались вымершими.

Но Реми и Люк к этому привыкли. Они ни на секунду не умолкали, обсуждая то, что услышали от своих товарищей, с которыми недавно расстались.

— И вовсе не в том дело, — кипятился Реми, — что в колледже заставляют зубрить, а в том, что этот тип имеет такой вид, будто снисходительно похлопывает тебя по плечу и приговаривает: «Я понимаю, сам был молодым…» Врет он! Потому что нельзя поверить, что он был таким, как мы! Правда?

— Безусловно. Наша эпоха такова, что и не снилась нашим дедам и отцам. Хотя они и восставали против того, что навязывалось им сверху. Но современность не имеет ничего общего с тем, что было даже тридцать–сорок лет назад. Людей того времени здорово обогнали, как в свое время обгонят и нас, ведь прогресс остановить невозможно.

— Да, да! К прошлому нет и не должно быть возрата. Но есть люди, которые не понимают этого и живут по старым канонам, да еще требуют от нас, чтобы мы переняли их вкусы и привычки…

Разглагольствуя, приятели свернули с ярко освещенного проспекта на темную улочку, а затем в еще более темный переулок.

Вряд ли они замечали, где шли, пока в непроницаемой тьме не наткнулись на какое–то препятствие.

— Осторожно!

— Что это?

Оба возгласа раздались одновременно. Склонившись до самой земли, они с трудом разглядели женщину, лежащую поперек тротуара. На ней была меховая шубка, а светлые волосы создавали подобие ореола вокруг ее безжизненного лица.

У Реми и Люка перехватило дыхание. Они смотрели на женщину, не имея сил даже позвать кого–нибудь на помощь.

— Ты думаешь, она мертва? — прошептал наконец Люк.

— Надо бы проверить… Потому что, если она просто потеряла сознание, то на таком холоде замерзнет.

Реми набрался храбрости и приоткрыл ее манто, а затем приложил руку к груди женщины. Ее абсолютная неподвижность внушала ужас.

— Сердце не бьется.

— Взгляни на ее глаза. Они открыты и ничего не выражают.

— Но что же случилось?

Люк чиркнул зажигалкой и поднес трепетный огонек к телу. На груди оказался небольшой разрез, немного крови просочилось на светлую ткань.

— Пуля?

— Нет, скорее нож…

Реми выпрямился, пошатываясь.

— Наверное, ее хотели обокрасть?

— Сумочка на месте… видишь?

— Ничего не трогай! Не знаешь, что ли, как полагается вести себя в подобных случаях?

— Но к сумочке прикреплена записка.

— Тем более не трогай. Постереги тут, а я побегу в комиссариат.

— Что за дикая история… Ненавижу такие штуки… Совсем молоденькая девушка!

И Люк вытер проступивший на лбу пот. Но Реми уже не слышал его рассуждений. Со всех ног он бежал за полицией…

Марта Шену возвращалась из кино. Она ходила туда часто, иной раз через день. Это было ее единственное развлечение, если не сказать — единственная духовная пища. Из некоторых фильмов она получала все, в чем ей отказывала жизнь: приключения, страсти…

Марта была идеальной зрительницей. Такие самозабвенно участвуют в самых неправдоподобных историях, смеясь или плача, они безоговорочно принимают все за чистую монету.

Шагая одна по опустевшим улицам, Марта чувствовала себя полупьяной. Она не думала о своем непривлекательном жилище: происходило самое настоящее раздвоение личности. Она никак не могла вернуться к действительности, вся была еще там, на экране.

Походы Марты всегда заканчивались бессонницей, но ей нравилось и это. Она всячески стремилась подольше побыть в той, другой, жизни, прежде чем утром приступить к своей нудной работе машинистки среди сослуживиц, таких же сереньких, как она сама.

Она уже давно не обольщалась. Молодость прошла в уходе за больной матерью, а потом, когда старушка умерла, Марта даже не делала попыток свернуть с той дороги, по которой плелась уже в силу привычки.

Ей было за сорок, и она полагала, что для нее все кончено.

Но этим вечером, быстро и упруго шагая по темным улицам, она была светской львицей, только что пережившей волнующие любовные неурядицы. Она еще разговаривала со своим поклонником, смеялась над ним и плакала из–за одного негодяя.

— Как он мог! — патетически восклицала она. — Не понимаю, как он мог?

Машинально она свернула в темный переулок, ведущий к ее дому. Путь ее был так изучен, что она могла идти с завязанными глазами. Ни темноты, ни безлюдия, ни позднего часа она не боялась. Она не имела ничего, на что могли бы позариться люди.

Поглощенная своей призрачной жизнью, она не заметила, что кто–то шел ей навстречу. И когда ее на мгновение ослепил фонарик, она не испугалась, а удивилась:

— В чем дело?

Вместо ответа был слабый, но острый удар в грудь, после которого у нее закружилась голова.

Но она и не подумала о том, что умирает, что окончательно уходит из того мира, в котором, собственно, и не жила…

Ландон оказался прав. Все меньше и меньше женщин в тюленьих шубках попадалось на улицах Парижа. Он обходил квартал за кварталом, и все впустую.

«Нет объектов! — с усмешкой констатировал он. — Сам же и виноват!»

Однажды, пообедав в ресторанчике, он брел по улице Рокет, решив проверить самые темные закоулки. Он уже не надеялся что–нибудь найти, а просто шагал из потребности двигаться и глушить в себе нежелательные, возникающие в мозгу мысли.

Дело в том, что Ландон был куда более сложной натурой, чем сам себя считал. Его мозг работал неустанно. Вся бравада, все изображения себя бездумным автоматом–убийцей происходили лишь от неосознанного желания уйти от того, что называется совестью. Иногда он сам с каким–то недоверием прислушивался к тому, что творилось у него в голове. Он гнал странные мысли прочь, но они немедленно возникали снова, едва он оставался в тишине и покое. Тогда ему не удавалось заснуть. Он задавал себе вопросы, на которые не существовало ответов. И… уходил бродить…

Он должен был утомиться так, чтобы повалиться и заснуть наконец, без мыслей и сновидений.

Ночь была прохладной, и он зашел в небольшое кафе «Табак», уселся за столик и попросил двойной коньяк. Холод согнал сюда много народу. Тут можно было согреться, покурить, поболтать со случайным собеседником, находясь в той дружеской атмосфере, которую так любил Ландон.

Он просидел за столиком довольно долго, уже допив свой коньяк и расплатившись, наслаждаясь приятным окружением, убаюканный гулом голосов, когда внезапно заметил «ее».

Точнее, бельковую шубку.

Мгновенно, как в хорошем счетно–решающем устройстве, в голове Ландона выстроилась схема — программа к исполнению.

«Уж не выработался ли у тебя пожизненный рефлекс на эти шубки, братец?» — подумал он. Но ведь, в конце концов, он должен выполнить свою задачу, чтобы получить вторую половину «гонорара» и обеспечить себя на всю жизнь.

Он медленно поднялся и двинулся к выходу, чтобы подкараулить шубку снаружи. Его не интересовало, на ком она надета… Уже в дверях он услышал тоненький голосок, спрашивающий коробок спичек.