ПРОПАВШИЕ

Когда на рассвете шестого января мы отправились в путешествие через Магелланов пролив, то двигались только под парами, с опущенными брам-стеньгами и реями, чтобы уменьшить парусность.

На борту также присутствовал сверхштатный офицер — лейтенант чилийского военно-морского флота Родригес-Крайтон, исполняя роль лоцмана. Извилистый Магелланов пролив был в своём роде столь же коварен, как и проход вокруг мыса Горн — что ясно следовало из количества обломков, усеявших его берега.

Чилийское правительство, сытое по горло необходимостью спасать экипажи кораблей, недавно издало предписание, что все корабли, идущие через пролив, должны иметь лоцмана. В придачу ко всему остальному, плата за проводку судов стала неплохим источником дохода для испытывающего денежные затруднения правительства.

Когда мы углубились в широкий и на первый взгляд безобидный проход, то начали понимать, почему необходим лоцман: повсюду под поверхностью извилистого пролива скрывались скалы.

Постоянно перемещающиеся песчаные отмели выползали из-под мысов, а внезапные, сильные встречные течения требовали постоянного наличия четырех человек у штурвала.

Течения при отливах были такими сильными — порой девять или десять узлов — что мы могли лишь бросить якорь и ждать прилива. Идти под парами ночью в таких водах было слишком опасно, даже пробовать не стоит, так что мы продвигались вперед урывками.

Мы проплыли мимо Пуэрто-Амбре — Порта Голода — названного так, потому что первая волна испанских поселенцев умерла здесь от недоедания и холода первой же зимой.

Но когда мы обогнули мыс Фроуард с белым каменным крестом, то наткнулись на новую опасность: завитки бурых водорослей, дрейфующих от скал по течению.

Несколько раз в день водоросли наматывались на гребной винт, и нам приходилось бросать якорь, поднимать раму винта и посылать матросов вниз в шлюпке, чтобы срубать водоросли топорами.

К этой опасности следовало относиться серьезно: на мелководье вдоль пролива валялись останки пароходов, выброшенных на берег ветром и течением после того, как их винт запутался в бурых водорослях.

Именно с мыса Фроуард мы мельком увидели вдалеке на юге гору Дарвина, бледное солнце отражалось от её вершин, покрытых снегом и ледниками, которые сползают по склонам и обрушиваются во фьорды.

Затем погода снова ухудшилась, зарядили постоянные западные шторма и мелкий ледяной дождь. За мысом мы уже не увидели следов человеческой деятельности, за исключением британского парохода, который проплыл навстречу. Но лейтенант Родригес-Крайтон заметил, что, если мы никого не видим, это не означает, что вокруг никого нет.

Даже в 1902-м индейцы Огненной земли оставались далеко не мирными, поэтому корабли, бросающие якорь в Магеллановом проливе, предупреждали о необходимости держать на палубе многочисленную ночную вахту на случай нападения.

Всего пару лет назад, рассказал нам лейтенант, чилийская канонерка затонула около острова Дарвина, после того как местные индейцы ночью подкрались на каноэ и швырнули динамитную шашку в открытый иллюминатор.

Лучший способ предотвратить проблемы, посоветовал он — поставить двух метких стрелков на бак с приказом стрелять в любого, кого увидят.

Мы думали, чилиец шутит — а затем поняли, что он серьезен. Корветтенкапитан Фештетич был гуманным человеком и слышать не хотел о таком, даже несмотря на то, что профессор Сковронек и линиеншиффслейтенант Микулич выступили в поддержку.

Более того, однажды утром, когда мы стояли на якоре у острова Санта-Инес, из моросящего снега появилось каноэ из древесной коры, капитан даже позволил трем его пассажирам подняться на борт, чтобы обменять шкуры выдр на сигареты.

Эти создания определенно выглядели дикими: низкие, с прямыми засаленными черными волосами и плоскими чертами лица. Несмотря на ветер и ледяной дождь, они были обнажены, не считая лоскута выдровой кожи и короткой накидки из того же материала, которую они носили по очереди.

В любом случае, возможно, за исключением венгерских батраков в 1930-х, я не видел таких унылых и жалко выглядящих созданий.

Пока в кругу пораженных наблюдателей они смолили по три сигареты за раз, я заметил, что профессор Сковронек наблюдает за ними из-за грот-мачты, пытаясь определить, совпадают ли пропорции их черепов с теми, что подарил ему губернатор Пунта-Аренаса. В конце концов, нельзя полностью доверять этим латиноамериканцам…

Десятого января мы обогнули мыс Пилар и начали осторожно нащупывать путь на юг вдоль тихоокеанского побережья, с его ужасающим хаосом островов и проливов.

Ну, хотя бы с погодой нам везло: накануне шторм ослаб, и только умеренные волны крутились и бились в лабиринте скал. Но зачем мы здесь?

День за днём мы продвигались на юг по направлению к мысу Горн, исследуя по пути каждую судоходную бухту и пролив, всегда стараясь, чтобы между нами и Тихим океаном оставалась земля, поскольку оказаться выброшенными на подветренный берег в шторм было самой ужасной судьбой, какую только можно себе представить.

Но мы, похоже, не занимались должным картографированием: ни измерений глубин, ни тригонометрических съемок, просто обследовали все обломки, на которые натыкались на берегу. Обычно бегло изучали их в подзорную трубу с фор-марса.

— Что там, вперёдсмотрящий?

— Разрешите доложить, похоже на обломки деревянного четырехмачтового корабля, герр лейтенант. По виду они тут лет пять: в любом случае, очень мало что виднеется на поверхности воды.

— Деревянного, говоришь? Тогда не интересно. Малый вперёд, убираемся отсюда: мне не нравится вид тех облаков к весту.

Таким образом, следующие две недели мы крались вдоль побережья, скребя о скалы и с риском для жизни заходя в бесчисленные заливы, каждый из которых выглядел точно, как предыдущий. Туда, где не мог пройти корабль, посылали шлюпки, ненадёжно качающиеся на зыби.

Когда разыгрывались шторма, мы искали убежище с подветренной стороны островов и посылали пешие группы через буковые леса и невысокие гранитные холмы на берег Тихого океана. Иногда они натыкались на металлические остовы кораблей, которые по какой-то причине особо интересовали капитана.

Они пытались установить происхождение остовов кораблей, но обычно там мало что оставалось кроме кучи побитых морем обломков, вынесенных выше линии прибоя. Неоднократно наши исследовательские группы натыкались на сваленные в кучу кости потерпевших кораблекрушение с подветренной стороны скал, где они безуспешно искали убежище от ветра и брызг.

Наши люди в таких ситуация обычно проявляли порядочность, и если было время, хоронили их по христианскому обычаю. Почти никогда мы не могли идентифицировать этих несчастных — судя по всему, трупы нашли и разграбили индейцы-кочевники.

Эти скитания, пока мы инвентаризировали громадное морское кладбище, разбросанное в этом загадочном лабиринте фьордов и каналов, навевали невероятную депрессию. Поговаривали, что до того, как в начале девятнадцатого века это место должным образом картографировал капитан Фитцрой и другие, команды затонувших в этих водах кораблей сходили с ума от страха, неделю за неделей рыская по проливам, которые в итоге вели в никуда.

По мере продвижения дальше на юг, в пролив Бигль между островами Гордон и Наварино, можно было очень легко понять причину: ужасающие черные Кордильеры нависали над нами в моросящем дожде и под низкими облаками, а нос корабля трясся, пробиваясь через дрейфующий паковый лед с ледников.

Весь ужасный ландшафт казался совершенно враждебным человеческому роду, а трехмачтовик — не больше чем уховерткой, которую вот-вот раздавит ступня гиганта. Какое безумие привело нас в эти места? Я задумался. Зачем рисковать жизнью, борясь с волнами на этом одиноком полуострове и в зажатых между скалами проливах? Разве могил на берегу недостаточно?

Только на десятый день после выхода из Пунта-Аренаса у меня возникло лёгкое подозрение, чем мы на самом деле занимаемся в этих водах. Я подавал ужин в капитанском салоне, накрытый там впервые со времени отплытия из Порта-Стэнли, поскольку Фештетич всю неделю болел бронхитом и оставался в своей каюте.

Это был очередной утомительный, раздражающий день ветра с мокрым снегом, мы качались на якоре в бухточке на восточной части полуострова Брекнок. Несмотря на печь в салоне было холодно и влажно, и все приуныли.

Единственными членами команды, на которых, похоже, не подействовала смена тропической жары на субантарктический холод, были тараканы, которые присоединились к нам в Фредериксбурге. Всё выглядело так, будто они выселят нас через несколько недель и захватят корабль, несмотря на все формы дезинфекции, которые могли придумать офицеры и учёные.

На нижней палубе широко бытовало мнение, что они разносили эпидемию сыпи, начавшую распространяться по экипажу; но более вероятно, что это результат шести месяцев на морском рационе: уже на несколько месяцев больше, чем следует, насколько можно было судить по странному вкусу части засоленного мяса и неизбежных долгоносиках в муке и сухарях.

Еженедельная порция квашеной капусты держала цингу в узде, но, судя по некоторому металлическому привкусу, которым начал отдавать этот овощ — ненадолго. Только красное вино «Далматинская Патина» оставалось в том же состоянии, в котором покинуло Полу – теперь уже почти позабытый мир солнца, тепла и спокойных голубых волн.

Как обычно, профессор Сковронек находился в отвратительно хорошем настроении, совершенно не подвергшемся воздействию недель унылой погоды и плохой еды.

— Итак, герр командир, и сегодня, кажется, безрезультатно?

— Как видите, герр профессор, безуспешно.

— А не лучше ли нам иметь какое-то представление, что же мы ищем? Как учёный я могу сказать, что последние две недели были совершенно пустой тратой времени с научной точки зрения. Герр лейтенант собрал несколько интересных ботанических образцов, как я понимаю, но что касается всех остальных, мы нам оставалось лишь сидеть в каютах и вести записи. Мы не получали из Вены каких-либо указаний в части морской археологии, и ни у кого из нас нет квалификации в этой области, с чего вдруг такой внезапный интерес к недавним кораблекрушениям? Может, мы проводим проверки в интересах Ллойда?

— Согласен, герр профессор, что господ ученых, должно быть, раздражает приостановка научной части нашего вояжа в пользу дипломатической миссии. Но прошу, потерпите еще немного: правительство весьма заинтересовано еще какое-то время продолжать эти поиски, и ближе нас к Огненной Земле нет ни одного австрийского военного корабля. Приказы поступили из очень высоких кругов.

Профессор Сковронек фыркнул.

— Понятно — высшие круги. Полагаю, это означает, что снова начаты поиски пропавшего эрцгерцога? Когда, наконец, Хофбург устанет от этих бесполезных поисков и оставит его венской бульварной прессе?

Фештетич стиснул губы и заколебался, ковыряясь в своей тарелке, но Сковронек настаивал:

— Ох, да ладно, герр командир, мы не дураки, даже матросы на нижней палубе давно поняли, в чём, на самом деле, цель этого «поиска». Это опять эрцгерцог Иоганн Сальватор, он же Иоганн Орт, не так ли? Какой смысл это отрицать?

Фештетич слабо улыбнулся.

— Так и есть, так и есть, герр профессор; вы должны меня простить. На самом деле, в наших задачах в этих водах нет ничего особо секретного. Но вы, без сомнения, понимаете, что после того как я провёл так много лет при дворе, привычка соблюдать осмотрительность, когда дело касается членов императорской семьи, исчезает с трудом.

— C вашего позволения, герр командир, — вмешался фрегаттенлейтенант Берталотти, — возможно, вы сумеете просветить молодежь о деталях истории Иоганна Орта? Я помню её в общих чертах, но поскольку был ребенком, когда это случилось…

— Несомненно, герр лейтенант: вы должны простить нас, седобородых, за то, что мы говорим так запросто о делах далёкого прошлого и предполагаем, что все остальные знают историю. Эрцгерцог Иоганн Сальватор — или Джованни Сальваторе, если называть его именем, данным при крещении — был одним из эрцгерцогов Тосканской ветви дома Габсбургов; рожденный в Италии, но с раннего детства выросший в Австрии. Я знал его довольно-таки хорошо, когда был молодым адъютантом по морским делам при дворе: талантливый, даже блестящий во многих отношениях человек, но… в общем… с артистическим темпераментом, музыкальный и, откровенно говоря, иногда немножко эксцентричный. У него были твердые убеждения — в частности, в отношении организации австро-венгерской армии — и раз он был кадровым офицером, это довольно скоро привело его к столкновению с нашим возлюбленным императором и эрцгерцогом Альбрехтом.

В этот момент Фештетич почти встал на колени и перекрестился: среди офицеров предыдущего поколения покойный эрцгерцог Альбрехт занимал положение, сходное с ролью святого Петра в католической церкви.

— В любом случае, в 1885-м или около того, поднялась суматоха, поскольку он согласился принять болгарский трон без согласия императора. Я сам моряк, а не политик, так что не полностью разбираюсь в деталях, но в Вене также ходили слухи, что несколько лет спустя он был вовлечен в… эээ… в злополучные события в Майерлинге . Как бы то ни было, развязкой всего этого стал его отказ в начале 1890-го от титула и превращение в простого герра Иоганна Орта. Затем он покинул страну и изучал морскую навигацию с целью стать капитаном торгового флота. Получив капитанский диплом, он поехал в Англию, где зафрахтовал трехмачтовый железный барк «Святая Маргарита» и отправился в Вальпараисо с грузом цемента. Я так понимаю, он взял с собой штурмана, капитана Содича и команду далматинских матросов, а также свою спутницу, некую фройляйн Милену Штюбель из Венской оперы. Путешествие оказалось непростым. Часто возникали разногласия между герром Ортом и его штурманом, пока в Монтевидео капитан Содич и половина команды не покинули судно. Бывший эрцгерцог вроде бы нанял новых помощников и отплыл из Ла-Платы двенадцатого июля 1890 года. Тридцать первого июля их заметили мористее мыса Горн в штормовую погоду, но с тех пор ни о «Святой Маргарите», ни о ком-либо из ее команды никогда не слышали. Всё. Конец. Тридцатого ноября 1890 года Ллойд объявил их пропавшими.

— Не считая того, — добавил профессор Сковронек, — что каждые пару лет объявляется человек, утверждающий, будто повстречал эрцгерцога или кого-то из его команды.

— Вот именно, герр профессор; и шлёт очень длинное, бессвязное письмо (по непонятной причине написанное обычно на розовой бумаге) по этому поводу в ведомство императорского канцлера, которое переправляет его в морской отдел Военного министерства с указанием порыться в архивах и еще раз расследовать дело. Боюсь, венские официальные круги до конца не осознают подлинную сущность дальнего морского плавания. Когда я телеграфировал из Порта-Стэнли австро-венгерскому Министерству финансов о смете расходов на ремонт и наших трудностях при огибании мыса Горн, то получил ответ: предлагаем подождать и попробовать обогнуть мыс Горн летом. Я хочу сказать…

— И много было таких расследований, герр командир?

— Боюсь, что несколько, и все совершенно безуспешные. Корвет «Фазан» прибыл сюда для поисков в конце 1890-го, хотя искал он бог знает что — я убеждён, что идиоты в императорской канцелярии думают, будто пролив Дрейка примерно такой же ширины, как Дунай в Флорисдорфе. В 1891-м «Сайда» провёл поиск в проливе Бигль, а «Донау» — пять лет назад. Оба раза с одинаковым результатом. И теперь нас направили сюда в еще одной попытке найти то, что уже определенно вне досягаемости человека.

— Но всё это случилось двенадцать лет назад. Откуда такое возрождение интереса?

— Главная причина в том, герр профессор, что матрос-далматинец по фамилии Фабрицци стал утверждать, будто спасся с судна «Святая Маргарита». Я сам допрашивал этого человека, когда мы находились в Пунта-Аренасе — хотя тот и отказался подняться на борт из страха, что его арестуют за лжесвидетельство и вернут в Австрию. Лично я считаю этого человека мошенником. Но его имя совпадает с одним из имён в списке экипажа, и он уверенно излагает немало довольно убедительных подробностей о судне и его владельце, а также весьма позорные истории, которые, могу добавить, угрожает продать европейской прессе, если ему не заплатят значительную сумму за молчание. Короче говоря, он утверждает, что на самом деле «Святая Маргарита» обогнула мыс Горн в начале 1890 года, но так серьёзно пострадала из-за непогоды, что в тумане села на мель в какой-то бухте у побережья — он умышленно не говорит, где именно. Фабрицци утверждает, что герр Орт и экипаж выжили, а он сам и еще несколько человек отправились по проливу в лодке к Пунта-Аренасу, только лодка перевернулась от шквального ветра где-то у острова Досон, и все кроме Фабрицци утонули. Эта история, должно быть, дошла до Вены через нашего консула в Монтевидео, поэтому мы теперь пытаемся ее проверить — прочёсываем это отвратительное пустынное побережье в поисках корабля и человека, который уже двенадцать лет лежит на дне моря.

— Со всем уважением, герр командир, почему бы не доложить об этом в Вену? Должны же там прислушаться к мнению старшего военно-морского офицера.

— К несчастью, герр профессор, морские офицеры намного старше меня по чину твердили это при дворе многие годы. Мы повторяли, что плохо оснащенные корабли с неопытными капитанами, пытающиеся переправить неустойчивый груз на ту сторону мыса Горн, имеют гораздо больше шансов утонуть по пути, чем пройти. Но, боюсь, этого просто не хотят слушать — с точки зрения Хофбурга, члены семьи Габсбургов просто не могут утонуть, как какие-то там простолюдины.

— Но, разумеется, после стольких лет даже императорская канцелярия должна уже понять, что герр Орт погиб много лет назад, если уж ни один из членов его команды не объявился живым.

— Должна. Но каждый раз, когда дело кажется закрытым, появляются какой-то новый ясновидец из Мадрида или какая-нибудь глупая американка с заявлением, будто видели герра Орта во сне или встретили его в тёмных очках и с фальшивой бородой на прогулке в Каннах. И боюсь, что в этот раз сказки синьора Фабрицци (и расплывчатые истории чилийских охотников за выдрами), если я не ошибаюсь, достигли ушей крупной венской страховой компании, которая восемь лет назад выплатила весьма значительную сумму по страховке герра Орта. Я так понимаю, они подозревают мошенничество и послали дознавателя пароходом в Буэнос-Айрес. На самом деле он вполне мог уже прибыть и быть на пути к Пунта-Аренасу. Императорская канцелярия и военное министерство очень беспокоятся, что он что-нибудь обнаружит, и считают, что императорский и королевский флот должен найти это раньше частного детектива.

— Короче говоря, герр капитан, завтра продолжим поиски?

— Боюсь, именно так. Совершенно точно, завтра с первыми лучами солнца продолжим поиски.

Как и было обещано, на следующий день мы продолжили утомительную «охоту», протискиваясь через плавучие льдины пролива Бигль к английской миссионерской станции в Ушуае, самому южному человеческому поселению на Земле, не считая научных аванпостов в Антарктике.

Мы обогнули острова Наварино и Осте, затем вернулись к полуострову Брекнок, от которого стартовали три дня назад. Повидали немало обломков и некоторые детально обследовали, но большинство были слишком разрушены морем, чтобы как-то их идентифицировать.

Лучше всего сохранился лишившийся мачты британский клипер «Империя этрусков», его выбросило на берег острова Осте два года назад. Мы знали об этом, потому что пассажиры и команда (что весьма необычно в таких случаях) пересели в шлюпки и несколько дней спустя сумели добраться до Ушуаи, потеряв всего пару человек погибшими.

Мы послали поисковые партии к месту кораблекрушения, но не для обследования. Мы занялись морским каннибализмом: взорвали деревянный корпус и затем топорами и пилами разрубили обломки на части, чтобы наполнить собственные котлы — после двух недель передвижения на паровой тяге в проливах, у нас оставалось лишь несколько тонн бункерного угля. Дрова же доставят нас обратно в Пунта-Аренас.

«Виндишгрец» снова бросил якорь около Санди-Пойнта днём семнадцатого января. Еще до того, как корабль остановился, спустили гичку, и капитан сошел на берег, чтобы отправить телеграмму в Вену:

«поиск безрезультатен тчк уголь почти кончился тчк сомневаюсь в информации тчк жду инструкций тчк фештетич».

Ответ пришел через час:

«информация очень повторяю очень надёжна тчк упоминается бухта с пирамидой из белых камней тчк загрузитесь углём и продолжите поиск тчк». Он вызывал у Фештетича редкую вспышку гнева.

— Ну как же, бухта с пирамидой из белых камней. Эти кретины, видимо, думают, что побережье Огненной Земли размером с парк Пратер. Да здесь десятки бухт с пирамидами из белых камней!

Погрузка угля заняла следующие два дня — непередаваемо грязная и утомительная работа. Четыреста тонн угля мешками подвозили с причала угольной компании Пунта-Аренаса на шлюпках, а потом вручную поднимали на борт.

Это был не хороший кардиффский уголь, а всего лишь мелкий австралийский, низшего сорта — всё, на что раскошелилось наше казначейство. Предполагалось, что четырёхсот тонн, загруженных на борт в Поле, нам хватит до Кейптауна и обратно, так что Министерство финансов очень неохотно отправило средства для покупки новой партии.

Но всё же теперь у нас был уголь. Мы вывалили последний мешок в бункер, потом, довольные, окатили водой из шланга корабль и самих себя, чтобы смыть въевшуюся пыль, которую ветер забил в каждый уголок. На следующее утро предстояло отплыть и возобновить бессмысленные поиски Иоганна Орта.

Однако до выхода из Пунта-Аренаса нам выпал свободный вечер для общения. Европейские корабли заходили сюда нечасто, и потому этим вечером на борт явились сливки местного общества — развлечься выпивкой и светской болтовней в кают-компании.

Среди наших визитёров оказался и английский миссионер, мистер Лукас-Бриджес из миссии в Ушуае, приехавший в Пунта-Аренас по делам на несколько дней. Он не испытывал восторга от употребления алкоголя, как и от пребывания на борту военного корабля католического государства.

Очевидно, он прочёл в приглашении «австралийский» вместо «австрийский», вследствие чего, поднявшись на борт, пришёл в легкое замешательство. Однако, оправившись от первоначального удивления, миссионер повёл себя вполне дружелюбно и оказался просто кладезем информации об этом богом забытом уголке мира. Лукас-Бриджес беседовал с капитаном и линиеншиффслейтенантом Залески, а я разносил напитки.

— Дела миссии идут довольно неплохо... Нет, спасибо, мне не надо, молодой человек. Единственная проблема в том, что здесь уже давно не осталось туземцев для обращения.

— Значит, мне следует поздравить вас с успехом, мистер Бриджес. Может быть, в дальнейшем вы посетите Далмацию, чтобы хоть чуть-чуть обратить в христианство моих моряков?

— О нет, капитан, мы вовсе не достигли особых успехов в обращении индейцев к Богу — на самом деле, совсем наоборот. Их не осталось, потому что они теперь так быстро вымирают от кори и пневмонии, что вскоре и проповедовать станет некому. Полагаю, ваши соотечественники — салезианцы, кажется? — закрывают свою миссию на острове Досон из-за недостатка паствы. Первоначально, как мне известно, они добивались успехов в обучении индейцев носить одежду и работать за деньги, но потом индейцы стали помирать просто сотнями. Если не от болезни, так от джина или многозарядных винтовок. Я слышал, поселенцы в округе Огненная Земля дают награду за связку ушей индейцев, чтобы очистить земли для овец. Однако, полагаю, в этом есть и светлая сторона — они всё равно вымирают после контакта с белыми, и, хотя бы некоторые из них нашими усилиями спасены от вечных мук ада. В конце концов, кто мы такие, чтобы пытаться понять непостижимые пути Божьего провидения?

Последовала небольшая неловкая пауза. Наконец, заговорил Залески.

— Понимаю, мистер Бриджес. И что, индейские племена не оказывают вам никакого сопротивления, как и те несчастные, о которых вы рассказали?

— О нет, ничего подобного. Вот, например, алкалуфы с полуострова Бракнок — совершенно дикие и абсолютно не желают открывать сердца спасительной благодати Христовой. С ними мы ничего не добились, несмотря на многие годы стараний наладить контакт. Они умудрились добыть у белых оружие, а возможно, белые ими даже руководят. Поговаривали, что среди них жил европеец по имени Джон Норт...

В кают-компании внезапно воцарилось гробовое молчание.

— Простите, мистер Бриджес. Какое имя вы только что упомянули?

— Джон Норт. Разумеется, это только слухи, но говорили, что он вроде бы итальянец, хотя по мне — довольно странное имя для итальянца. Хотя, должен сказать, я не слишком верю этим россказням. Несколько лет назад на овцеводческие фермы Огненной Земли совершал налёты местный полукровка по имени Сквайр Маггинс — так оказалось, что это то ли шесть, то ли семь разных людей.

— Но позвольте спросить, мистер Бриджес, что ещё известно про этого человека, Джона Норта?

— Не слишком много, капитан. Говорили, он был моряком — возможно, потерпел кораблекрушение, возможно — беглый. Точно сказать не могу. Впервые мы услышали о нём примерно в 96-м. Но, насколько я знаю, никто его не встречал, кроме нескольких ваших далматинцев здесь, в Пунте, а они с чужаками не особо разговаривают. Простите, что не могу вам помочь, но больше ничего мне о Джоне Норте неизвестно — если, конечно, он вообще существует.

Едва закончился приём, и последний гость сошёл на берег, капитан и Залески бросились в шлюпку и направились к берегу, чтобы ещё раз попытаться установить контакт с тем моряком, Фабрицци. После изнурительных поисков они обнаружили его в баре отеля «Антарктика». Однако, когда прозвучало имя Джона Норта, Фабрицци неожиданно стал очень уклончивым.

— Может, я его знаю, а может, и нет — вот и всё, что я скажу. Я слышал рассказы далматинцев, но не могу сообщить вам ничего определённого. Нет, я понятия не имею, где села на мель «Святая Маргарита» — все эти мерзкие бухты похожи одна на другую. Я не могу отвести вас туда — разве что вид золота подстегнёт мою память. Вы, вероятно, помните — три дня назад индейцы выудили меня из воды, когда лодка опрокинулась, я едва насмерть не замёрз. Такие вещи плохо влияют на память.

Когда они вернулись на корабль, всю нижнюю палубу подняли из гамаков и поочерёдно допросили — не видел ли кто за время нашего двухнедельных поисков пирамиду из белых камней у входа в бухту. Наконец, рулевой матрос Крист припомнил, что на пятый день, во время полуденной вахты, на южной стороне полуострова Брекнок он видел в подзорную трубу бухту с пирамидой белых камней и останки разбитого корабля на берегу.

Он доложил об этом вахтенному офицеру, линиеншиффслейтенанту Свободе, но из-за тумана и дождя обследование обломков решили не проводить. Место обнаружения зафиксировали в судовом журнале и в конце концов по карте определили, что речь о входе в небольшой залив под названием бухта Голода, открывающегося из залива Безнадёжности за мысом Отчаяния. Названия выглядели пророчествами для нашего предстоящего визита.

Двухдневный переход обратно к южному побережью полуострова Брекнок едва не добавил ещё одно имя к длинному списку кораблей, сгинувших в водах оконечности Южной Америки. На второе утро, к югу от острова Досона, в проливе Коккбурн, ветер ненадолго сменил направление на северное, поэтому мы смогли поставить марсели, чтобы помочь двигателю справиться со встречным шестиузловым течением.

Несмотря на ветер, воды канала оставались необычайно спокойными, поэтому на корабле открыли для проветривания орудийные порты на батарейной палубе. Мы приближались к тёмной громаде Кордильер Дарвина с двумя вершинами Монте-Сармьенто, где пролив Коккбурн поворачивает к западу, соединяясь с проливом Магдалены.

Даже здесь, на расстоянии многих километров, чувствовалось холодное дыхание ледников. Корабль шёл под парами, внизу непрерывно стучали и шипели двигатели. Потом вдруг раздался громкой хлопок — в борт ударила огромная струя ледяного воздуха с ледников Сармьенто.

Мы заскользили по палубе, не успев понять, что случилось. Под напором ревущей струи воздуха, сильной, как поток бегущей реки, мачты угрожающе наклонились к воде. С нижней палубы раздались встревоженные крики — через открытые орудийные порты хлынула вода.

Слишком испуганные для размышлений, мы с Гауссом кинулись по наветренным вантам бизань-мачты, чтобы убрать парус, по сути пришлось лезть почти горизонтально. Нам удалось как-то добраться до крюйс-салинга, затем и до рея, и стянуть парус.

Но все без толку, мы висели среди свиста ветра, а нок-реи уже касалась воды. Корабль почти тонул. Мы зажмурились, ожидая, когда нас поглотит ледяная вода. Затем под аккомпанемент хлопающих парусов, рвущих сами себя на кусочки, медленно корабль начал выправляться.

На палубе у кого-то хватило присутствия духа, чтобы бросить шкоты и выпустить ветер, хотя это и привело к тому, что теперь паруса будут трепаться до полного уничтожения. Мы сделали все что могли, чтобы примотать обрывки парусины — на бизань-марселе и контр-бизани вырвало ликтрос — и спустились на палубу, ощущая дрожь в конечностях.

Первым из офицеров мы встретили линиеншиффслейтенанта Микулича, который и отдал приказ бросить шкоты. Его колени заметно тряслись, а лицо приобрело болезненно-белый цвет сырого теста.

— Молодцы, — сказал он, когда мы проходили мимо, спускаясь вниз, прибрать беспорядок. Впоследствии Гаусс заметил, что мы, наверное, были на волосок от смерти, если Микулич нашел в себе силы кого-то похвалить.

Почти весь следующий день стучала помпа, избавляя корвет от тонн воды, которая залилась внутрь, когда корабль накренился. Мы вышли из залива Магдалены в Тихий океан, где нас встретил яростный шторм, обогнули западную оконечность полуострова Брекнок и вошли в спокойные воды под прикрытием острова Стюарт. Все находились в подобии транса, пройдя путь от страха к облегчению.

Мы хорошо понимали, что обречены на смерть, плавая в этих ужасных водах, пока не налетим на скалы и не разобьёмся, или не встретим шквал, ещё более яростный, чем тот, что чуть не опрокинул нас в проливе Коккбурн.

Мы впали в странное бездумное состояние, работали как заведённые, зная, что этот берег станет нашей могилой, а если мы и отыщем капитана Орта и «Святую Маргариту» — так только потому, что сгинем сами и присоединимся к ним на дне моря.

Утром двадцать второго января мы наконец-то нашли бухту Голода, отмеченную на входе кучей грубых белых камней, и спустили шлюпки, чтобы высадить поисковые партии на берег. В их число вошли Гаусс и я. Оказалось, смотреть там особенно не на что. Обломки явно принадлежали трёхмачтовику размером примерно со «Святую Маргариту».

А когда схлынул прилив, мы увидели, что трюм разбитого судна наполняет затвердевший цемент — прогнившие мешки давно смыло море, оставив лишь их окаменевшее содержимое, сложенное штабелями друг на друга. На берегу валялось множество обломков, однако трудно утверждать, что все они принадлежали именно этому кораблю.

На краю бухты среди вечнозелёных буковых деревьев торчали остатки хижины, построенной из рангоута и брезента. Позади неё на галечной отмели виднелись пять обложенных камнями могил, отмеченных крестами из гниющего плавника.

Верх по холму из бухты уходила дорога. Первым её увидел Макс Гаусс. Едва заметная, всё же её проложили европейцы — несколько деревьев, похоже, спилены пилой — и дорогу явно еще недавно использовали. В грязи оставались даже слабые следы колёс там, где за прошедшие несколько месяцев по ней толкали ручную тележку. Ввиду срочности нашей миссии, было решено, что поисковая группа отправится вглубь берега этим же вечером, несмотря на приближающуюся непогоду.

Меня тоже назначили в десантный отряд, состоявший из десяти человек во главе с линиеншиффслейтенантом Залески и его заместителем, фрегаттенлейтенантом Кноллером. Нам пришлось захватить трёхдневный запас еды, а также, учитывая репутацию местных свирепых индейцев — винтовки, сабли и по три сотни патронов на каждого.

Однако к тому времени, как мы собрали снаряжение на борту корабля и вернулись в бухту, дождь перешёл в мокрый снег и начался сильный шторм. Мы с трудом взбирались вверх по тропе среди потрёпанных ветром промокших буков и гранитных валунов, снег собирался на плечах кителей и осыпался с ранцев.

И зачем мы всё это делали? Чего искали? Любому дураку понятно, что эту тропу много лет назад проложили старатели или охотники, а вовсе не пропавшие эрцгерцоги, чьи кости давно обглодали рыбы за сотни миль отсюда, у мыса Горн. Мы вряд ли отыщем Иоганна Орта, а вот индейцы-алкалуфы скорее всего найдут нас самих, возможно, уже нашли. Мучительно продвигаясь вперёд через лес, мы испытывали странное чувство, что за нами наблюдают, а несколько раз нам казалось, что впереди за деревьями мелькают какие-то фигуры. Может, они ждали только сумерек, чтобы напасть из засады...

Уже смеркалось, когда мы вышли из букового леса. Местность напоминала субантарктическую тундру, поросшую карликовыми деревьями. Сколько же нам ещё придётся вот так брести — замёрзшим, вымокшим и совершенно несчастным? Когда же, наконец, Залески отдаст приказ разбить лагерь, и мы сможем отдохнуть и согреться у костра? Внезапно мы замерли, прислушиваясь. Я шёл во главе отряда рядом с Залески, а Кноллер замыкал шествие.

Залески поднял руку, подавая знак остановиться, но мы уже застыли по собственной воле. Где-то в полусотне метров впереди, в полумраке за краем утёса, слышались звуки, приглушённые воем ветра в ветвях, но всё же вполне различимые — аккордеон и поющий женский голос.

Нашу команду охватил смутный страх, дрожь нападала на одного за другим, как скачущие по такелажу огни святого Эльма. Голос пел вальс «Frölich Pfalz, Gott Erhalt’s» из чрезвычайно популярной оперетты Карла Целлера «Продавец птиц».

Мы запаниковали. Думаю, на нас повлиял и угрюмый мрак этой безлюдной местности, и нервное напряжение, накопившееся за долгие месяцы плавания в ужасном море, кладбище кораблей, которое мы три недели исследовали, возвышающиеся над нами тёмные вершины гор и свирепые враги, ведь возможно, они совсем рядом. Так или иначе, у нашего отряда неожиданно сдали нервы. Должно быть, те духи, что привели нас к смерти, на этот берег, в покинутую Богом дикую местность, наконец явили себя и дразнят музыкой далёкой родины. Ветер немного притих. Теперь мы слышали пение совершенно отчётливо и совсем рядом... Мы уже были готовы в ужасе броситься прочь, на корабль. Но Залески нас остановил.

— Стоять, я сказал! Тихо!

— Но герр шиффслейтенант, там призраки! Наверное, это пропавший эрцгерцог, он явился за нами...

— Призраки, как бы не так! Может, прислушаетесь как следует? Вы когда-нибудь слышали, чтобы призрак так отвратительно пел?

Мы затихли и прислушались. Залески не ошибался — аккордеону определённо требовалась настройка, а женский голос из тех, которые в любительском хоре классифицируют как «пограничное контральто», и не за способность брать нижние ноты, а потому что никогда не сумеет достичь высоких. Ведь античные сирены, прежде чем завлекать моряков на смерть к скалам, должны были хотя бы взять уроки пения?

— Кноллер, оставайся здесь, с людьми. Прохазка, разве вы верите в призраков? Ведь вы, чехи, наверняка все рационалисты.

— Р-разрешите доложить, н-н-нет, герр шиффслейтенант.

— Вот молодец. Тогда следуйте за мной, пойдём разберёмся, в чём там дело.

Мы двинулись через заросли, обогнули утёс и оказались на маленьком плато. Остановившись, Залески крепко сжал мою руку. Вверху, над нашими головами, горел невидимый снизу свет. Там стояла хижина, внутри неё захлёбывалась лаем собака. Музыка замерла. Дверь перед нами распахнулась, и в свете горевшей внутри лампы, мы увидели, как на порог вышел человек с винтовкой.

— Qui va? — он потянулся за керосиновой лампой.

Мы подошли ближе, чтобы засвидетельствовать ему своё почтение.

— Тише, тише ты... — взяв пса за ошейник, хозяин подтащил его назад, к двери. — У нас гости, Милли.

Он опять обернулся к нам. Это был невысокий, крепко сложенный мужчина за пятьдесят, с окладистой бородой, в моряцкой куртке и брюках из флотского сукна.

— Мы имеем честь беседовать с сеньором Джоном Нортом?

Он метнул на нас подозрительный взгляд — явно непривычен к визитёрам.

— Возможно. А кто вы такие?

Залески ответил по-немецки:

— Линиеншиффслейтенант Залески и кадет Прохазка с императорского и королевского парового корвета «Виндишгрец». К вашим услугам.

Незнакомец заговорил по-немецки, но с заметным итальянским акцентом.

— Понятно, значит вы наконец явились за мной. Что ж, могу лишь сказать, что вы не спешили. Но уж лучше поздно, чем никогда. Прошу, входите. Жилище у нас, разумеется, скромное, но для нас оно милее всех дворцов и замков Европы.

Пригнувшись, мы вошли в низкий дверной проём. Лачуга, построенная из брёвен, старых корабельных шпангоутов и брезента, и в самом деле выглядела удручающе. Внутри были свалены разные мелочи — горы ржавых якорных цепей, кучи старых канатов, корабельные скобяные изделия, пара становых якорей, перевёрнутая шлюпка. Должно быть, кто-то помог ему притащить всё это из бухты.

— Милли? Позволь представить тебе линиеншиффслейтенанта Залески и кадета Прохазку. Герр лейтенант, герр кадет... Могу я представить вам сеньориту Милли Штюбель?

Милли, полноватая изнурённая женщина средних лет с растрёпанными сухими светлыми волосами и не особенно одухотворёнными тяжёлыми чертами лица, мрачно смотрела на нас. Национальное тирольское платье было мало ей на несколько размеров. Тяжело поднявшись на поражённых варикозом ногах, Милли недоверчиво нас изучала. Очевидно, она тоже не привыкла к посетителям.

— Шани, кто эти люди? Голос выдавал венку низшего сословия, акцент квартала Фаворитен или Оттакринга. Печально известная танцовщица и субретка Милли Штюбель, из-за которой эрцгерцог Иоганн Сальватор отказался от титула — как считалось, она утонула вместе с ним у мыса Горн. Судя по всему, он поступил глупо, отказавшись от титула, а она сглупила, что не утонула.

— Это австрийцы, любовь моя. Спустя все эти годы они отправили за нами корабль, как я всегда тебе и говорил.

Она посмотрела на нас с подозрением.

— Они из полиции? — Она повернулась к нам. — Я не сделала ничего плохого, это все его идея.

— Нет-нет, дорогая. Это морские офицеры, военный корабль ждет нас в бухте.

— Ох, Шани, я боюсь. А вдруг они...

— Тише, любимая, не бойся. Свари кофе для наших гостей.

Все еще что-то бормоча, она повернулась, чтобы поставить почерневший эмалированный кофейник на чугунную печь-тележку из тех, которые используют на полубаках торговых судов и которые обладают особенностью часто гаснуть.

Дымоходом служила железная труба, выходящая наружу сквозь крытую брезентом крышу. Хижина выглядела довольно мрачной норой: продуваемая, темная, из всей мебели только стол из капитанской каюты, парочка стульев, двухъярусная кровать с рваными одеялами и старый потрепанный аккордеон.

Повсюду валялись нотные записи, несколько гравюр в рамках украшали закопченные стены — горные пейзажи и литография «Олень на лесной поляне». Всё указывало на то, что это место — венское домохозяйство столь же явно, как прибитая над дверью мезуза выделяет еврейские дома в польских деревнях. В комнате стояла сальная и затхлая атмосфера горелого жира и мокрой одежды.

— Сеньор Норт, или, скорее, герр Орт? — спросил Залески.

Бывший эрцгерцог улыбнулся.

— Пожалуйста, называйте меня герр Орт, если хотите. Новости, как я понимаю, уже просочились, и в любом случае, это теперь вряд ли имеет значение.

— Герр Орт, мы слышали, как вы играете, пока поднимались по тропинке, а фройляйн Штюбель пела. Это из «Продавца птиц» Целлера?

— О да. Вы знаете эту пьесу?

— Я был на одном из первых представлений, еще кадетом — в Вене в 1891 году, если я правильно помню. Как случилось, что...

— Я понимаю, учитывая, что мы пропали за год до этого. Ладно, герр лейтенант, мы прибыли сюда в 1890-м, как вы уже догадались. Предполагаю, что наш друг Фабрицци рассказывал об этом. Какое-то время во время своих визитов он пытался шантажировать меня, угрожая донести на нас властям. Полагаю, что и сеньор Лопес, охотник за выдрами, побывал в австрийском консульстве в Вальпараисо, как и собирался. Да, мы прибыли сюда... дайте подумать... в августе 1890 года. Наш корабль обогнул мыс Горн после трудного перехода, но сильно пострадал, и пришлось искать убежище в бухте. Там тонущий корабль сел на мель. Все сошли на берег. Фабрицци и старший помощник взяли шлюпку в попытке достичь Пунта-Аренаса. Но пока их не было, команда добралась до бутылок со спиртным и затеяла драку. Это были английские портовые крысы, которых мы набрали в Монтевидео, когда нас покинули Содич и его команда. В итоге пять человек погибли, а остальные на шлюпке последовали за Фабрицци и старшим помощником. Больше мы их не видели. Фабрицци добрался до нас спустя несколько месяцев, чуть не утонул по пути и предложил вернуться в цивилизацию. Но к тому времени мы с Милли передумали и решили остаться здесь.

— Передумали, герр Орт? Могу я спросить, каковы были ваши первоначальные намерения? Я всегда думал, что «Святая Маргарита» направлялась в Вальпараисо.

— Всё так. Мы везли груз только для того, чтобы оплатить дальнейшее плавание в Южные моря, где я надеялся найти подходящий необитаемый остров и обосноваться там. Там я намеревался ждать, пока политическая ситуация в Вене не урегулируется в нашу пользу и герр Иоганн Орт не сможет снова появиться на мировой сцене. Я придумал этот план сразу после того, как в Майерлинге застрелился кронпринц. Но если мы искали временную изоляцию от человечества, то разве могли бы найти место лучше, чем полуостров Брекнок? Вскоре я сделал местных индейцев своими подданными. Используя свои связи, я обеспечил их винтовками, а используя опыт кадрового военного научил индейцев ими пользоваться. Именно я попытался развивать это место, пригласив отъявленного прохиндея герра Поппера добывать золото. Все эти двенадцать лет маразматические идиоты в Хофбурге были уверены, что я мертв. Но теперь час пробил, и я докажу, что они неправы. Период ожидания окончен. В течение года Вена будет у наших ног.

— Герр Орт, я боюсь, что, возможно, вы неправильно поняли цель нашего визита...

— Глупости! Я прекрасно знаю, зачем вы здесь. Индейцы следили за вашим кораблем у побережья три недели, а мои агенты сообщили мне о вашем прибытии в Пунта-Аренас даже раньше, чем вы бросили якорь. О нет, в этих краях немногое происходит без ведома Иоганна Орта, вот что я вам скажу. Вы и ваши люди находились под наблюдением моих сторонников с тех пор, как вы высадились в бухте Голода. Вы бы ни за что не добрались сюда живыми, если бы я не знал, зачем вы прибыли, и не проинструктировал моих верных алкалуфов организовать вам безопасный проход. — Эрцгерцог повернулся к Милли Штюбель: — Ладно, Милли, дорогая, давай покажем им кусочек?

Толстуха самодовольно заулыбалась, а герр Орт тем временем достал из жестяной коробки толстую пачку нот с загнутыми уголками. Он установил эту кипу на пюпитр, продел руки в плечевые ремни аккордеона, захрипевшего, как вол с эмфиземой, улыбнулся, а Милли сделала нам реверанс. Она как раз установила деревянную раму с висящими на ней колокольчиками. Представление вот-вот начнется. Орт повернулся к нам.

— Герр лейтенант, и вы, юноша, сможете рассказывать своим внукам о том, как присутствовали на первом публичном исполнении оперетты, покончившей со всеми опереттами, пьесе музыкального театра, нокаутировавшей Штрауса, Миллёкера, Зуппе и остальных типов в треуголках. Я представляю вам «Тирольскую деву Анд». Начинаю, Милли...

Орт растянул меха и выдал ноту «ля», похожую на печальный гудок автомобиля. Милли Штюбель ответила «ля», скорее граничащей с «соль», и началось...

Полагаю, это длилось почти час. Но казалось, что намного дольше. Там, в угрюмой хибаре на самом краю света, пока в окно стучал мокрый снег, вокруг стонал шторм мыса Горн, а внизу шелестели мокрые буки.

Полагаю, фрегаттенлейтенант Кноллер и его люди не слишком радостно проводили время, ожидая нас внизу, съежившись под хлопающими парусиновыми плащами и пытаясь поддерживать жизнь в костерке из мокрых буковых веток. Но все равно их судьба казалась нам гораздо предпочтительнее, пока под стоны аккордеона завывала Милли Штюбель, исполняя самое скучное музыкальное произведение из когда-либо написанных.

Я никогда не обладал абсолютным музыкальным слухом, а неумелые музыканты-любители в те годы вечно были тяжелейшим испытанием на борту военных кораблей. Но я никогда не сталкивался с чем-то столь же ужасным, как эта смехотворная смесь скверной мелодии и жалкого либретто. Оперетта повествовала (как мы догадались) о тирольской графине, которую жестокие, но не до конца понятные обстоятельства заставили эмигрировать в Южную Америку и начать в Андах новую жизнь доярки, надеть широкую юбку в сборку и петь йодли, как она делала когда-то дома, но всё это на фоне бурной латиноамериканской музыки, лам, местных принцесс и тому подобного.

И это только первый акт. Во втором венгерский дворянин, также по воле жестоких обстоятельств вынужденный прибыть в Южную Америку и стать гаучо, спасает ее от стаи хищных кондоров, пытавшихся стащить девушку с горного уступа, и немедленно в нее влюбляется. Но после этого, боюсь, мы немного потеряли нить сюжета, пока одна ужасная музыкальная тема наступала на пятки другой такой же, то в стиле в стиле Альп или Анд, то венгерской пусты (в зависимости от обстоятельств). История — чушь собачья, настолько ужасная, что даже мастера жанра, такие как Легар или Кальман, с трудом сумели бы что-либо с ней поделать. В руках же герра Орта и его подруги она превратилась в настоящее чистилище, развлечение, сравнимое с послеобеденным отдыхом в кресле косорукого дантиста.

И только прослушав целый час поистине ужасной музыки, можно понять, чем отличается плохая музыка от хорошей. Нудные приземленные мелодии, которым никогда не удастся оторваться от земли, музыкальные темы, что никуда не приводят, а только бесконечно блуждают по кругу, пока не упадут замертво, мерзкие мелкие украшательства, прилепленные к тоскливой мелодии в попытке ее оживить, подобно пластиковым завиткам и розочкам, которые начинающий декоратор приклеивает к затрапезной старой мебели, но они лишь подчеркивают её нищенскую неуклюжесть.

В тот вечер в хижине мы, как я понял, услышали только кусочек. Полное трехактное выступление будет длиться около четырех часов, включать в себя тридцать основных исполнителей и сотни второстепенных, а также полноценный оркестр.

То, что получилось бы в итоге, если это вообще поставили на сцене, вряд ли вызвало бы мысль о «Вагнере, прибывающем в Бад-Ишль», хотя и находилось недалеко от цели. А цель произведения, как мы поняли, кроме того, чтобы сделать герра Орта миллионером и величайшим композитором оперетт, заключалась в том, чтобы фройляйн Штюбель снова вернулась на венскую сцену после двенадцати лет отсутствия.

— Кстати, — поведал он нам, сидящим в полном шоке, — вы знаете, из-за чего начались проблемы в Майерлинге? В 89-м году мы с Рудольфом работали вместе над чем-то типа этой пьесы, и он влюбился в ту девушку, Марию Вечера. Я писал музыку, а он занимался либретто. Опереттой серьезно заинтересовались несколько ведущих венских импресарио. Но, конечно, как только эта кокетка привязалась к нему и прослышала о проекте, то захотела только одного — главную женскую роль, хотя не могла спеть ни одной ноты. В тот вечер в охотничьем домике они поссорились. Она схватила рукопись с его стола и бросила в огонь. Вечера была хорошенькой штучкой, скажу я вам, но избалованной и раздражительной. Рудольф угрожал ей револьвером, она попыталась выхватить у него оружие, прогремел случайный выстрел, который и убил её. Так или иначе, когда дым рассеялся, Рудольф увидел, что она мертва, и предпочел застрелиться, лишь бы не отвечать потом перед отцом.

— Понимаю, герр Орт, всё это очень интересно. Благодарю вас за запоминающееся представление, но кадет Прохазка и я должны вернуться на корабль.

— Рад слышать, что вам понравилось. Неплохо, да? — На мгновение он замолчал. — Ладно, так где мой контракт?

— Хм. Контракт?

— Контракт от герра Карцага из театра «Ан дер Вин». Я слежу за австрийскими газетами, ясно? И в Вене, скажу я вам, не происходит ничего, о чем я не узнал бы здесь, на Огненной Земле. Мои представители показывали герру Карцагу наброски партитуры и либретто. Итак, где же контракт?

Залески бросил обеспокоенный взгляд на стоящую в углу винтовку — наше оружие осталось снаружи.

— Ах да, контракт. Где контракт, Прохазка? Я же приказал взять его с собой.

— Разрешите доложить, на корабле, герр шиффслейтенант.

— Придурок! Теперь нам придётся вернуться на корабль и принести контракт. Герр Орт, фройляйн Штюбель, мы вынуждены вас покинуть. Боюсь, произошло небольшое недоразумение, и этот юный идиот принес не те документы. Мы вернемся на борт и принесем вам завтра нужные бумаги на подпись. Быть может, мы сумеем убедить вас вернуться в Австрию вместе с нами?

— О нет, спасибо. Для того чтобы собрать труппу и провести репетиции оперетты, понадобится не менее полугода, и это не считая декораций. Мы с Милли вернемся на пароходе как раз к началу репетиций. Мы должны быть готовы начать представление к Рождественскому сезону. Но, быть может, вы возьмете вот это, чтобы показать, что я всё-таки жив. — Он засунул руку под свитер и достал золотой медальон на цепочке, снял его и протянул Залески. — Вот, герр лейтенант, примите это от герра Иоганна Орта, на случай, если кто-то усомнится в том, что вы действительно видели меня, или в том, что я на самом деле тот, за кого себя выдаю.

Я взглянул на медальон. Довольно симпатичный жетон в память о первом причастии с витиеватым дизайном. На реверсе выгравировано каллиграфическим шрифтом: «Arciduca Giovanni Salvatore, 12a iuglio 1859». Мы попрощались и ушли, чтобы присоединиться к Кноллеру и его людям, расположившимся среди мокрых буков ниже по склону. Нам будто всё это приснилось.

— Безумная, совершенно съехавшая с катушек парочка, — бормотал себе под нос Залески, пока мы брели вниз по тропинке сквозь бушующий ветер и снег.

Мы увидели моряков, столпившихся вокруг тусклого, мерцающего огонька керосиновой лампы.

— А вы особо не торопились! — заявил Кноллер. — Что там у вас стряслось? По звуку было похоже на кабаре. А мы тут мерзнем. Могли бы и пригласить внутрь. Если и есть где-то в мире место с более ужасной погодой, то я его не встречал. Кто они? Беглые заключенные? Безумцы? Отшельники? Я думал, что здесь живут только индейцы.

— Всего лишь охотники на выдр, старый чилиец и его жена. Он заявляет, что он наполовину швейцарец, потому и играет на аккордеоне. Мы просто не могли вырваться. Надо думать, к ним тут нечасто забредают посетители.

— Совершенно не удивлен. В любом случае, давайте вернемся на корабль, пока мы все схватили пневмонию. Я продрог.

Заблудившись по дороге в лесу, на рассвете следующего дня мы вернулись обратно в бухточку, промокшие и уставшие. Пока мы гребли на корвет, линиеншиффслейтенант Залески сидел необычно тихо, а как только мы добрались, прежде остальных прыгнул на сходни и забрался на палубу, скрывшись внизу в поисках капитана. Их беседа не продлилась недолго, потому что без пятнадцати шесть, как раз, когда я грел окоченевшие руки об оловянную кружку c кофе на батарейной палубе, наверху раздался вопль:

— Кадет Прохазка. Старший офицер корабля вызывает вас на палубу.

С такими вызовами не спорят, даже когда ты вымок, устал и продрог до костей. Я поторопился на палубу, где ждал линиеншиффслейтенант Микулич. Он пребывал в плохом настроении.

— Вызывали, герр лейтенант? — отсалютовал я.

— Прохазка, эти черномазые внизу понимают вас, а вы их?

— Разрешите доложить, довольно-таки хорошо, герр лейтенант.

— Отлично. А насколько хорошо они умеют болтать на немецком?

— Разрешите доложить, пока что очень плохо, герр лейтенант.

— Превосходно. Хорошо, немедленно тащите мерзавцев наверх, пусть спускают своё каноэ. Потом ступайте к оружейнику и принесите прочный деревянный ящик. От винтовок вполне подойдет. Еще прихватите парочку кирок и лопат у боцмана. Мы сходим на берег и займемся садоводством.

Иссиня-черные от холода и лишений девять кру вышли на палубу, как было приказано, и отправились занимать места в каноэ. Запрошенные предметы загрузили в лодку, и мы сквозь серые утренние волны отправились к обломкам «Святой Маргариты», оставив собственный корабль на якоре, качаться на волнах. По приказу Микулича мы высадились на галечный пляж около развалившейся хижины и рядка могил около нее.

— Отлично, начнем вот с этой. Прохазка, велите им копать.

Копать пришлось недолго, тела после той пьяной ножевой драки двенадцать лет назад похоронили неглубоко.

Когда мы выкопали первый комплект костей, Микулич произвел измерения.

— Метр восемьдесят два, слишком высокий. Попробуйте еще одну.

В итоге мы выкопали три скелета, прежде чем удовлетворили запрос Микулич касательно роста.

— Метр семьдесят два, этот должен подойти. Ну, чего ждете, собирайте его в ящик.

Собрать удалось не слишком много: жалкий набор костей, пара кожаных моряцких ботинок и ржавый складной нож. Мы также нашли несколько монет, немного аргентинских по десять песо и чуть-чуть английских медных пенни, новейший из которых был датирован 1889 годом. К моему удивлению, Микулич выбросил их в лес. Прежде чем мы сложили в ящик череп, Микулич взял его, смахнул грязь, приложил на место челюсть и критически осмотрел.

— Да, полагаю, при некотором воображении... Давайте, возвращаемся на борт.

Когда мы отплывали от берега, с края леса послышался крик. Женский голос.

— Герр лейтенант, подождите!

Милли Штюбель хромала по берегу на больных ногах. Мокрые и спутанные волосы облепили голову, всем своим видом она олицетворяла страдание.

— Герр лейтенант, возьмите меня с собой, прошу вас... — она схватила Микулича за руку. — Возьмите меня с собой. Не оставляйте меня умирать здесь, в этом ужасном месте. Я не сделала ничего плохого, клянусь. Это все его идея насчет страховки и корабля и этого всего. Я не увидела и гульдена из тех денег. Пусть меня посадят в тюрьму, если нужно, но только после того, как я еще раз увижу Вену, мамочку и сестренок. Заберите меня с собой, пожаааалуйста.

Ответ Микулича был типично точным и уместным — жесткий удар в лицо, опрокинувший ее ничком в воду. Пока мы отплывали от берега, она истерически рыдала. Последнее, что я видел — как она, заламывая руки в плаче, обращаясь к нам с мольбами, стоя на коленях на мелководье. Я отвернулся и стал смотреть на корабль. Через час мы подняли якорь и покинули берега полуострова Брекнок.