Путь был достаточно широк, чтобы все четверо шли рядом, но они двигались гуськом. Леди Амальтея решила идти впереди. Ее волосы освещали дорогу тем, кто следовал за нею, – Принцу Лиру, Шмендрику, Молли Отраве; и хотя перед ней самой света не было, поступь ее была уверенной, словно она не в первый раз проходила этим путем.

Где пролегал их путь на самом деле, они так и не узнали. Холодный ветер и его холодный запах казались настоящими, и темнота пропускала их куда недоброжелательнее, чем часы. Подземная дорога была достаточно реальна: она ранила ноги и местами ее преграждали завалы камней, сорвавшихся со стен. Но пролегала она как во сне: перекошенная, извилистая, завивающаяся сама на себя, она то становилась почти ровной, то поднималась немного, то устремлялась вперед и вниз, то возвращала их назад под зал, где Король Хаггард, наверно, до сих пор ярился над обломками часов и черепа. «Конечно, это дело рук ведьмы, – подумал Шмендрик, – ведь все, что творят ведьмы, в итоге оказывается нереальным. В итоге… но сейчас и есть итог… для нас. В противном случае все было бы вполне реально».

Пока они ковыляли вперед, он поспешно рассказал Принцу Лиру историю их приключений, начиная со своей странной истории и еще более странной судьбы: гибель «Полночного карнавала» и свое бегство с единорогом; встречу с Молли Отравой, путешествие в Хагсгейт и историю Дринна о двойном проклятии, легшем на город и на замок. Тут он остановился, ведь в глубине ночи их ждал Красный Бык, в ночи, что кончалась, хорошо это или плохо, магией и нагой девушкой, тонущей в своем теле, как корова в сыпучем песке. Он надеялся, что Принц более заинтересуется тайной собственного рождения, чем происхождением Леди Амальтеи.

Не совсем доверяя его словам, Принц Лир, тем не менее, изображал на лице доброжелательное удивление, что довольно сложно само по себе:

– Я уже давно знаю, что Король – не мой отец, – сказал он, – но поэтому-то я так старался быть ему сыном. Я враг любого, кто замышляет против него, и одного только бормотания старухи недостаточно, чтобы я содействовал его падению. Что касается прочего, я не думаю, что единороги еще есть, и знаю, что Король Хаггард никогда не видел ни единого. Как может человек быть столь печален, как Хаггард, если он когда-нибудь видел хоть одного единорога, не говоря уже о тысячах в каждом приливе? Ну, если бы я увидел ее только один раз и никогда больше… – Тут в некотором смущении он замолк, также почувствовав, что разговор принимает печальный оборот и повеселеть уже не сможет. И плечи и шея Молли внимательно слушали, но если Леди Амальтея и внимала разговору, то не подавала вида.

– И все-таки Король в чем-то тайно счастлив, – заметил Шмендрик. – Вы никогда не видели следов счастья, да-да, в самом деле, следов счастья в глазах Хаггарда? Я видел. Подумайте немного, Принц Лир.

Принц молчал, и они продолжали ввинчиваться в зловещую тьму. Они не всегда понимали, спускаются ли они или поднимаются, повороты они угадывали, когда среди двух оскалившихся камнями стен по бокам перед ними вырастала третья. Ни шорох, ни зловещее сияние – ничто не указывало на близость Красного Быка, но Шмендрик прикоснулся к своему влажному лицу, и его пальцы запахли Быком. Принц Лир сказал:

– Иногда на башне в его лице появляется что-то. Не свет, нет, скорее ясность. Помнится, когда я бы я мал, он никогда не глядел на меня так. И этот сон. – Он шел теперь очень осторожно, волоча ноги. – Я все время видел сон, один и тот же: я стою в полночь у окна, а там, снаружи, Красный Бык… – голос Принца прервался.

– …загоняет единорога в море, – докончил за него Шмендрик. – Это был не сон. Все они теперь, кроме одного, приходят и уходят с приливом, радуя взор Хаггарда. – Волшебник глубоко вздохнул: – Этот последний – Леди Амальтея. – Да, – отозвался Принц Лир. – Да, я знаю. Шмендрик уставился на него: – Что вы хотите сказать? – сердито спросил он. – Ну как могли вы догадаться, что Леди Амальтея – единорог? Она не могла сказать вам, ведь она не помнит этого сама. С тех пор как вы добились ее расположения, она мечтает только о том, как стать смертной женщиной. – Он понимал, что правда оказалась бы тут ложью, но тогда это было ему безразлично. – Как вы узнали это? – переспросил он.

Принц Лир остановился и повернулся к волшебнику. Во тьме Шмендрик видел лишь молочное сияние там, где были глаза Принца.

– Я и не знал до сих пор, кто она, – ответил он. – Но, увидев ее впервые, понял, что в ней скрыто больше, чем я могу увидеть. Единорог, русалка, ламия, волшебница, горгона – как бы ты ее ни назвал, любое имя не удивит меня и не испугает. Я люблю ее, кем бы она ни была.

– Это весьма прекрасное чувство, – согласился Шмендрик. – Но когда я верну ей истинный вид, чтобы она могла сразиться с Красным Быком и освободить свой народ…

– Я люблю ее, кем бы она ни была, – твердо повторил Принц Лир. – И ты не властен над тем, что существует.

Прежде чем волшебник смог ответить. Леди Амальтея стала между ним и Принцем, хотя оба они не видели и не слышали, как она вернулась к ним. В темноте она светилась и дрожала, как бегущая вода. Она сказала:

– Дальше я не пойду. – Она обращалась к Принцу, по ответил Шмендрик:

– Выхода нет. Мы должны идти вперед. – Молли Отрава подошла поближе: беспокойный глаз, дрогнувшая скула. Волшебник повторил: – Мы можем идти только вперед. Леди Амальтея смотрела мимо него. – Он не должен превращать меня, – сказала она Принцу Лиру, – не разрешай ему испытывать на мне свою силу. Люди безразличны Быку – мы пройдем мимо и уйдем. Быку нужен единорог. Скажи ему, чтобы он не превращал меня в единорога. Принц Лир хрустел пальцами. Шмендрик сказал: – Это верно. Так мы вполне могли бы спастись от Красного Быка даже сейчас. Но тогда другой возможности не будет. Все единороги мира навсегда останутся его пленниками, все, кроме одного, который скоро умрет. Она состарится и умрет.

– Все умирает, – сказала она Принцу Лиру. – Это хорошо, что все смертно. Я хочу умереть, когда умрешь ты. Следи, чтобы он не заколдовал меня, я не хочу стать бессмертной. Я не единорог, во мне нет ничего волшебного. Я – человек, и я люблю тебя. Он негромко ответил:

– Мне немногое известно о чарах – только как их разрушать. Но я знаю, что величайшие волшебники бессильны, если двое нужны друг другу, – а перед нами в конце концов всего лишь Шмендрик. Не бойтесь, не бойтесь ничего. Кем бы вы ни были, теперь вы моя. Мне по силам удержать вас.

Наконец она взглянула на волшебника, и даже во тьме он почувствовал ужас, гнездящийся в ее глазах. – Нет, – сказала она. – Нет, мы недостаточно сильны. Он превратит меня в единорога, и что бы ни случилось потом, мы с тобой навсегда потеряем друг друга. И я перестану любить тебя, а ты будешь любить меня только потому, что не сможешь справиться с любовью. Я буду прекраснее всего на свете и буду жить вечно.

Шмендрик заговорил, от звука его голоса она дрогнула, как пламя свечи: – Скорей всего все будет не так. Она смотрела то на Принца, то на волшебника, как края раны стягивая свой голос.

– Если потом во мне останется хоть капля любви, – сказала она, – ты узнаешь об этом. Я дам Красному Быку загнать меня в море ко всем остальным. По крайней мере тогда я буду возле тебя.

– В этом нет нужды, – с поддельной легкостью, заставляя себя смеяться, сказал Шмендрик. – Едва ли я смогу вновь превратить вас в единорога, даже если вы захотите этого. Сам Никос так и не смог превратить человека обратно в единорога, а вы сейчас самый настоящий человек. Вы можете любить, бояться, видеть вещи не такими, каковы они на самом деле, и терять чувство меры. И пусть все окончится здесь, пусть наши поиски завершатся. Станет ли мир без единорогов хуже и будет ли он лучше, если они вновь окажутся на свободе? Одной хорошей женщиной на свете больше – ну, не стоит ли это любого единорога. Пусть все кончится. Выходите замуж за Принца и живите счастливо.

Проход, казалось, становился светлее, и Шмендрику представился крадущийся к ним Красный Бык, гротескно осторожный, как цапля ставящий ноги. Тонкое сияние щеки Молли Отравы погасло, когда она отвернулась.

– Да, – сказала Леди Амальтея. – Я так хочу. Но в тот же момент Принц Лир сказал: – Нет. – В этом внезапно вырвавшемся словно чих или кашель слове слышался удивленный визг глупого юнца, ошеломленного драгоценным и ужасным даром, – Нет, – повторил он, на этот раз другим голосом, голосом короля, – не Хаггарда, нет, короля, который горевал не о том, чего не может иметь, а о том, чего не в силах дать.

– Миледи, – сказал он. – Я герой. Это всего лишь профессия, как у портного или у пивовара; и в ней тоже есть свои маленькие тайны, фокусы и секреты. Нужно уметь распознать ведьму, понять, ядовита ли вода в ручье; у всех драконов есть некоторые слабые места… незнакомцы в плащах с капюшонами предлагают вполне определенные загадки. Свинопаса нельзя обвенчать с принцессой, едва он отправится на поиски приключений; мальчик не может постучаться к ведьме в дверь, если она уехала отдыхать. Злого дядюшку нельзя вывести на чистую воду, пока он не назлодействует вволю. Словом, все должно происходить вовремя. Поиски нельзя просто прекратить; пророчества не могут гнить на корню; единороги могут оставаться в плену долго, но не вечно. История не может прийти к счастливой развязке в самой середине.

Леди Амальтея не ответила ему. Шмендрик спросил:

– Ну почему же? Разве кто-нибудь против? – Герои, – печально ответил Принц Лир, – герои знают порядок, знают, когда должен наступить счастливый конец, знают, что лучше, а что хуже. А плотники умеют различать древесину и знают, как обтесать доску. – Протянув руки, он сделал шаг к Леди Амальтее. Она не повернулась к нему и не отодвинулась, только еще выше подняла голову, и Принц отвел глаза.

– Вы научили меня этому, – сказал он. – Я никогда не мог взглянуть на вас, не почувствовав или всей сладости и согласия мира, или всей глубины его греховности. Я стал героем, чтобы служить вам и всему, что похоже на вас. И еще – чтобы заговорить с вами.

Но Леди Амальтея не произнесла ни слова. По пещере разливалось бледное песочное сияние. Теперь они отчетливо видели друг друга – бледные и странные от страха фигуры. Даже красота Леди Амальтеи поблекла в этом нудном холодном свете. Она казалась самой смертной изо всех четверых.

– Бык близок, – сказал Принц Лир. Он повернулся и широкими смелыми шагами, шагами героя направился вниз по коридору. Леди Амальтея шла за ним легкой и гордой походкой, которой принцессы лишь пытаются подражать. Молли Отрава жалась к волшебнику, прикасаясь к его руке, как раньше, когда ей было одиноко, к единорогу. С высоты своего роста он удовлетворенно улыбнулся ей. Молли сказала: – Пусть она останется такой, как есть. Ну, пусть. – Скажи это Лиру, – приветливо ответил он. – Разве это я сказал, что порядок превыше всего? Разве я сказал, что она должна выйти на бой с Красным. Быком, потому что так и правильнее и достойнее. Спасение героев и счастливый конец – это не мое дело. Это дело Лира.

– Но это же ты заставил его поступить именно так, – ответила она. – Ведь ты знаешь, что он хочет только одного: чтобы она бросила все и осталась с ним. И он не смог бы преодолеть себя, но ты напомнил ему, что он герой, и ему пришлось поступить, как следует герою. Он любит ее, и ты его одурачил.

– Нет, что ты, – возразил Шмендрик. – Тихо, не то он услышит.

У Молли от близости Быка кружилась голова и таял разум; запах Быка и бледный свет слились в вязкое море, и она колыхалась в нем, вечная и лишенная надежды, как единороги. Дорога спускалась вниз, к источнику сияния, далеко впереди как две свечи догорали жизни Принца Лира и Леди Амальтеи. Молли Отрава фыркнула:

– Я понимаю, почему ты сделал это. Ты не станешь смертным, если не вернешь ей прежний облик. Не так ли? И тебе все равно, что случится с нею, со всеми – ведь ты-то, наконец, станешь истинным магом. Не так ли? Ну, ты никогда не станешь настоящим волшебником, даже если превратишь Быка в жаркое – ведь тебе и это трудно. Ты не думаешь ни о чем, кроме магии, ну каким же ты можешь быть волшебником? Шмендрик, мне что-то нехорошо. Я хочу сесть.

Должно быть, Шмендрик какое-то время нес ее, она не чувствовала ни земли, ни ног, и взгляд его зеленых глаз звоном отдавался у нее в голове.

– Это правда. Кроме магии мне ничего не нужно. Если бы это помогло мне, я бы сам загонял единорогов для Хаггарда. Это верно. У меня нет ни симпатий, ни привязанностей, – голос его звучал твердо и устало.

– В самом деле? – сонно покачиваясь в поглотившем ее ужасе, сквозь наплывающее сияние спросила она. – Это ужасно. – Она была потрясена. – Неужели ты действительно такой? – Нет, – ответил он тогда или чуть позже. – Ну разве могу я быть таким, пережив все это? – Потом добавил: – Молли, теперь тебе придется идти. Он рядом. Он здесь.

Сперва Молли увидела рога. Их свет заставил ее прикрыть лицо руками, но бледные острия рогов пронзили и ладони, и ресницы, и мозг. Перед рогами стояли Принц Лир и Леди Амальтея, и пламя плясало по стенам пещеры, взвиваясь кверху, в бесконечную тьму. Принц Лир обнажил меч, тут же вспыхнувший в его руке. Меч переломился, словно сосулька. Красный Бык топнул ногой, и все упали. Шмендрик думал, что Бык будет ждать в логове или на просторе, где можно биться. Но он вышел им навстречу и стоял теперь впереди, не только закрывая проход между пылающих стен, но и, казалось, продолжаясь в самих скалах и за ними. И все же это был не призрак, а сам Красный Бык, сопящий, дымящийся, потрясающий слепой головой. Тяжкое дыхание терялось в ужасающем скрежете зубов.

Вот оно. Вот оно. Пришло время, или я сотворю великое добро, или все погибнет. Настал конец. Волшебник, не глядя на Быка, поднялся на ноги, прислушиваясь лишь к глубине собственного я, словно к морской раковине. Но сила молчала в нем; он слышал лишь тонкое завывание пустоты, какое, наверно, каждодневно, засыпая и просыпаясь, слышал старый Король Хаггард. Она не придет ко мне. Никос ошибался. Я таков, каким кажусь.

Леди Амальтея отступила от Быка на шаг, не больше, и спокойно смотрела, как тот бил передними ногами и испускал из огромных ноздрей громовые вздохи. Он казался озадаченным и несколько глуповатым. Он не ревел. В этом леденящем сиянии Леди Амальтея откинула назад голову, чтобы видеть всего Быка, Не оборачиваясь, она потянулась к руке Принца Лира.

Хорошо, хорошо. Я не могу сделать ничего, и я рад этому. Бык пропустит ее, и она уйдет с Лиром. И этот исход столь же справедлив, как и любой другой. Жаль только единорогов. Принц еще не заметил протянутой руки, но он вот-вот обернется, увидит и в первый раз прикоснется к ней. Он никогда не узнает, что она отдала ему, впрочем, сама она тоже. Красный Бык нагнул голову и без предупреждения, молча рванулся вперед.

Если бы он захотел, этот молчаливый натиск оказался бы последним для всех четверых. Но он позволил им рассыпаться поодиночке и вжаться в стены; он промчался, не задев их, хотя мог бы легко сорвать их, как стебли вьюнка со стены. Легкий, словно огонь, он повернулся там, где для этого не было места, вновь грозя им рогами, опустив морду к самой земле. Шея его вздымалась чудовищной волной. И тогда он взревел.

Они побежали, Бык следовал за ними, не торопясь настичь, но так, чтобы каждый оставался один в дикой тьме. Земля лопалась у ног беглецов, они кричали, но не слышали собственного крика. От рева Красного Быка со стен и потолка срывались потоки камней и земли; словно полураздавленные насекомые, они карабкались вперед, и он гнал их все дальше. За диким мычанием терялся другой звук: слабое повизгивание сотрясавшегося до самых основ замка, бьющегося в буре бычьего гнева, словно флаг на ветру. В проходе еле слышно запахло морем.

Он знает, он знает! Я обманул его однажды, второй раз это не удастся. Женщина она или единорог, он, как приказано, загонит ее теперь в море, и никакая магия не поможет. Хаггард победил.

Так думал волшебник на бегу, впервые за всю его долгую странную жизнь магия оставила его. Путь внезапно расширился, и они попали в какой-то зал, должно быть, служивший логовом Быку. Застарелая вонь была здесь настолько густой, что становилась даже отвратительно-приятной; пещера в этом месте раздавалась кровавой глоткой, как будто бы исходящий от быка жуткий свет застрял в трещинах и расселинах ее стен. За выходом из логова, почти рядом, тускло блестела вода.

Леди Амальтея упала столь же беспомощно, как переламывается стебель цветка. Шмендрик отпрыгнул в сторону, пытаясь прихватить с собой Молли Отраву. Сжавшись за расколотым камнем, они пытались скрыться от надвигающегося Быка. Но он остановился, не завершив шага. Внезапная тишина, прерываемая лишь дыханием Быка и отдаленным гулом моря, была бы непонятна, если бы не ее причина.

Она лежала на боку, подогнув ногу, слегка шевелясь, но не издавая ни звука. Безоружный Принц Лир простер руки, словно в них были меч и щит, преграждая путь Быку. И в этой бесконечной ночи Принц еще раз сказал: – Нет.

Это было очень глупо, еще мгновенье – и Бык растоптал бы его, даже не заметив в своей слепоте, что тот преграждает ему путь. Любовь, изумление и великая печаль пронзили тогда Шмендрика Мага и слились в нем, переполняя его чем-то, что не было ни тем, ни другим, ни третьим. Он не поверил, но она все-таки пришла к нему, пришла так, как приходила дважды, оставляя его всякий раз еще более опустошенным. На этот раз ее было больше, чем он мог удержать: она просачивалась сквозь кожу и истекала через пальцы на руках и ногах, сверкала в очах и вздымала волосы. Ее было слишком много, больше, чем можно удержать, больше, чем можно использовать, но все-таки он понял, что плачет от жадности, от невыносимого желания иметь больше. Он думал, говорил или пел: «Я переполнен, я и не знал, что был так пуст».

Леди Амальтея была там, где упала, хотя теперь она пыталась подняться, и Принц Лир все еще охранял ее, простирая безоружные руки к нависающему над ним колоссу. Принц прикусил кончик языка, что делало его похожим на разбирающего игрушку мальчишку. Много лет спустя, когда имя Шмендрика затмило Никоса и существа пострашнее ифритов сдавались, едва услышав его, он никогда не мог ничего сделать, не представив себе лица Принца Лира с высунутым кончиком языка и зажмуренными от яркого света глазами.

Красный Бык топнул, Принц Лир упал лицом вперед и, весь в крови, поднялся. Бык загрохотал вновь, его слепая непомерно раздутая голова стала медленно опускаться вниз, как чаша погибели на весах судьбы. Еще немного, и храброе сердце Принца Лира повиснет кровавой каплей между бледными рогами, а сам он будет сломан и растоптан, но пока он стоял как вкопанный, лишь немного кривя рот. Рев Быка становился все громче, рога его опускались все ниже. Тогда Шмендрик выступил вперед и произнес несколько слов. Это были короткие слова, и не мелодичные и не резкие. Сам Шмендрик не слышал их за ужасающим ревом. Но он знал их смысл, знал, как произнести их, знал, что если захочет, сможет вновь сделать это так или чуть иначе. Он произносил их тогда, переполненный добротой и счастьем, чувствуя, так, словно броня или оболочка, спадает с него бессмертие.

При первых звуках заклинания Леди Амальтея тонко и горько вскрикнула. Она вновь рванулась к Принцу Лиру, но он стоял к ней спиной, защищая от Красного Быка, и он не слышал. Несчастная Молли схватила Шмендрика за руку, но тот продолжал говорить. И даже когда на том месте, где только что была она, уже расцветало снежно-белое белопенное чудо, столь же безмерно прекрасное, сколь безгранично могуч был Бык, даже тогда Леди Амальтея еще пыталась удержать себя. Ее уже не было, но лицо ее дуновением всколыхнуло холодный дымящийся свет.

Было бы лучше, если бы Принц Лир не оборачивался, пока не закончилось превращение, но он обернулся. Он увидел единорога, и ее свет отразился в нем, словно в зеркале, но звал он не ее – исчезающую Леди Амальтею. Выкрикнув имя, он словно петух рассеял то, что еще удерживало ее, и она исчезла.

Все произошло сразу и быстро и медленно, как во сне, где и то и другое нераздельно. Она стояла очень смирно, глядя на них потерянными нездешними глазами. Она была еще более прекрасна, чем в памяти Шмендрика, – ведь никто не может надолго запомнить единорога, и все же ни он, ни она не были прежними. С ласковыми и глупыми словами устремилась к ней Молли Отрава, но Она не захотела узнать ее. Чудесный рог оставался тусклым как дождь.

С ревом, от которого со звоном полопались стены логова, Красный Бык рванулся вперед. Одним прыжком Она исчезла во тьме. Принц Лир слегка повернулся, чтобы отступить, но прежде чем он успел это сделать, преследующий единорога Бык отбросил в сторону его оцепеневшее тело.

Молли кинулась было к нему, но Шмендрик схватил ее и потащил за Быком и единорогом. Их не было видно, но проход еще гремел от их отчаянного бега. Потрясенная и возбужденная, ковыляла Молли рядом с новым неистовым Шмендриком, который не, давал ей упасть и не замедлял шага. Над ее головой стонал и потрескивал замок, качавшийся в скале, как выпадающий зуб. Вновь и вновь в ее голове звучало заклятие ведьмы:

Будет замок сокрушен Тем, кто в Хагсгейте рожден.

Внезапно ее ноги охватил песок, легкие наполнил запах моря – холодный, как запах логова, но такой добрый и чистый, что оба они остановились и громко рассмеялись. На вершине утеса над ними на серо-зеленом утреннем небе кренился замок Короля Хаггарда. Молли была уверена, что сам Король следит за всем с одной из дрожащих башен, но не видела его В тяжелом синем небе над водой еще трепетали звезды. Был отлив, и на обнаженном берегу серо и влажно поблескивали лужицы медуз, но вдали у края отмели море натягивалось, словно тетива, и Молли поняла, что отлив окончился.

Единорог и Красный Бык стояли лицом к лицу на луке, дугой уходившей в водную гладь, Она стояла спиной к морю. Бык наступал медленно, не угрожая, не притрагиваясь, почти ласково загоняя ее в воду Она не сопротивлялась. Ее рог был темен, голова опущена вниз, и Бык повелевал ею, как на равнине у Хагсгсйта в ту ночь, когда Она стала Леди Амальтеей. Если бы не море, это мог быть все тот же безнадежный рассвет.

И все же Она еще не совсем сдалась. Она пятилась, пока ее задняя нога не ступила в воду. Тогда Она проскочила мимо мрачно горящего Красного Быка и побежала вдоль кромки воды так быстро и легко, что ветер, вздымаемый ею, заметал ее следы на песке. Бык преследовал ее.

– Сделай что-нибудь, – повторил в ушах Шмендрика хриплый голос то, что когда-то сказала Молли. Сзади него с окровавленным лицом и безумными глазами стоял Принц Лир. Он был похож на Короля Хаггарда.

– Сделай что-нибудь, – сказал он. – У тебя есть сила. Ты превратил ее в единорога – спаси ее теперь. Я убью тебя, если ты откажешься. – И он угрожающе протянул руки к волшебнику.

– Я не могу, – спокойно отвечал Шмендрик. – вся магия в мире теперь не в силах ей помочь. Если она не станет с ним биться, она должна быть в море вместе с остальными. И магия и смерть здесь бессильны.

Молли слышала, как на песок набегают небольшие волны, – вода начала прибывать. Она пригляделась к воде: единорогов нигде не было видно. Не слишком ли поздно? Что если последний отлив унес их далеко в открытое море, куда, опасаясь кракенов и морских змей, не заплывают корабли, где царят плавучие джунгли водорослей, опасные даже для этих чудовищ? Она никогда не найдет их. Захочет ли она остаться со мной?

– Для чего же тогда магия?! – свирепо выкрикнул Принц Лир. – Для чего же тогда магия, если она не в силах спасти единорога? – Чтобы не упасть, он крепко ухватился за плечо волшебника.

Шмендрик не повернул головы. С печальной усмешкой в голосе он сказал: – Для этого на свете существуют герои. Громада Быка скрывала единорога, но внезапно Она повернула обратно и пустилась по берегу к ним. Слепой и терпеливый, как само море, преследовал ее Красный Бык. Копыта его оставляли в мокром песке громадные ямы. Они неслись вместе, не удаляясь и не сближаясь, словно огонь и дым, волна и пена. Принц Лир тихо и понимающе хмыкнул.

– Да, конечно, – согласился он. – Именно для этого и созданы герои. Когда даже волшебники ничего не могут сделать, тогда должны гибнуть герои. – Улыбаясь, он отпустил плечо Шмендрика.

– Ваше рассуждение несправедливо в своей основе… – негодующе начал Шмендрик, но Принц так и не услышал, в чем он был неправ. Она промелькнула мимо них, словно молния, из ноздрей били сине-белые струи, голова ее была слишком высоко поднята, – и Принц Лир преградил дорогу Красному Быку. На мгновение он пропал, словно перышко в огне. Бык пронесся мимо, сбив Принца на землю.

Он упал, не издав ни звука, Шмендрик и Молли застыли столь же безмолвно, но Она обернулась. Красный Бык остановился вслед за ней и вновь попытался оттеснить ее в море. На этот раз на приплясывающий тягучий натиск Она обращала не больше внимания, чем на токование тетерева. Не двигаясь, взирала Она на изувеченное тело Принца Лира.

Прибой набирал силу, и полоска пляжа уже чуть сузилась. Набегавшие волны вскидывали в предрассветном свете белые гребни. Молли не видела в них ни одного единорога. Небо над замком было алым, отчетливо и ясно, словно безлистный стол, чернел на самой высокой башне силуэт Короля Хаггарда. Молли видела прямой шрам рта и потемневшие от напряжения ногти на охвативших парапет пальцах. Но замок теперь не может пасть. Лишь Лир мог повергнуть его:

И тут Она крикнула. Это был не тот вызывающий трубный звук, с которым Она встретила в первый раз Красного Быка; это был уродливый, квакающий стон, полный печали, потери и ненависти, стон, который не может вырваться из бессмертных уст. Замок пошатнулся, закрыв лицо рукой. Король Хаггард отпрянул от парапета. Красный Бык колебался, переминаясь с ноги на ногу и клоня голову.

Она крикнула снова и саблей откинулась назад. Это было так прекрасно, что Молли закрыла глаза. Открыв их снова, она увидела, как Бык увернулся от ее удара. Рог единорога вновь светился, и свет его трепетал, словно крылья бабочки.

Она ударила снова, и Бык опять отступил. Он был тяжел, но движения его были легки, как у рыбы в воде. Его рога напоминали молнии, и малейший поворот его головы заставлял ее уклоняться, но он отступал, отступал вниз к воде, как только что отступала она. Она бросилась на него, пытаясь убить, но не могла. С тем же успехом она могла бы пытаться убить тень или память.

Так без битвы отступал Красный Бык, пока Она не загнала его в воду. Там он встал, прибой бился о его копыта, вымывая из-под них песок. Он не наступал и не спасался бегством, и теперь Она знала, что не может убить его. И все же, пока в горле Быка что-то удивленно клокотало, Она готовилась к новому броску.

В глазах Молли Отравы в этот момент мир застыл неподвижной картиной. Словно бы с башни, более высокой, чем башни замка, она глядела на бледное взморье, где две куклы, мужчина и женщина, как прикованные не отрывали глаз от глиняного бычка и крошечного единорога из слоновой кости. Брошенные игрушки… А рядом еще одна, полузатоптанная в песок, вблизи высится песочный замок со щепкой-королем, воткнутой в одну из кривых башен. Сейчас все поглотит прилив, и не останется ничего, кроме вяло кружащих над пляжем птиц.

Тогда Шмендрик рывком прижал ее к себе: – Смотри, Молли!

Издалека, от горизонта набегали тяжелые волны, вздымая белопенные гребни над зеленым стеклом, вдребезги разбивавшимся о песчаные отмели и покрытые слизью скалы, волны, терзавшие берег со свирепостью огня. Стаями с берега взлетали птицы, и полные внезапной ярости крики их тонули в реве волн.

А в снежной пене из белизны разодранной в клочья воды, из струящегося зеленого с белым прожилками мрамора – их гривы, хвосты, изящные бородки самцов в лучах солнца… темные и глубокие, как само море, драгоценные камни глаз… и сияние… перламутровое сияние рогов. Рога приближались, словно радужные мачты серебряных кораблей.

Но выбраться на землю, пока там был Бык, они не осмеливались. Они бились на мелководье, будто перепуганные рыбы, когда сеть поднимает их из воды, – еще не оставившие море, но уже теряющие с ним связь. Каждая волна приносила все новые сотни единорогов и бросала их к тем, кто уже боролся с потоками воды, выносящими их на берег. Они толкались, вставали на дыбы, спотыкались, откидывали назад длинные молочно-белые шеи.

В последний раз Она опустила голову и бросилась на Красного Быка. И существо из плоти и крови, и беплотный дух от этого удара лопнуло бы, как перезрелый арбуз. Даже не заметив удара, он повернулся и медленно вошел в море. Давая ему дорогу, единороги заметались в воде, разбивая прибой в мелкие брызги, встававшие у берега стеной тумана, который их рога превращали в радугу; но и песок, и скалы, и все королевство Хаггарда, и вся земля вздохнули, когда Бык ступил в море. Чтобы пуститься вплавь, ему пришлось зайти далеко. Самые большие волны доставали лишь до его колен, прилив застенчиво разбегался в стороны. Наконец Бык погрузился в море, подняв чудовищную черно-зеленую волну, твердую и гладкую как ветер. Она беззвучно вздымалась, заслоняя горизонт, пока на мгновение не скрыла из вида сгорбленные плечи и покатый круп Красного Быка. Шмендрик поднял мертвого Принца и побежал вместе с Молли, пока их не остановила крутая стена утеса. Волна разлетелась ливнем разбивающихся цепей. Тогда единороги вышли из моря. Молли не различала их – они были несущимися к ней криком и светом, слепившими глаза. Она была достаточно умна, чтобы понимать: ни один смертный не должен видеть всех единорогов на свете, и она попыталась найти только своего единорога и глядеть только на нее. Но их было слишком много, и они были слишком прекрасны. Протянув руки, слепо, как Бык, она двинулась к ним.

Единороги, конечно, растоптали бы ее, как Красный Бык Принца Лира. Они обезумели от свободы. Но Шмендрик заговорил, и они разделились, обтекая Молли, Лира и его самого справа и слева: некоторые даже перепрыгивали через них – там море обтекает скалу и вновь смыкает за ней свои воды. Вокруг Молли, сверкая, тек поток света, столь же невероятного, как горящий снег, тысячи раздвоенных копыт пели словно цимбалы. Она стояла очень тихо, не плача и не смеясь, такое счастье было непомерным для нее.

– Посмотри наверх, – сказал Шмендрик. – Замок рушится.

Она обернулась и увидела, что в потоке вспрыгивающих на утес и обтекающих замок единорогов тают стены и башни, словно песочная крепость в волнах. Замок рушился громадными холодными глыбами, таявшими и исчезавшими в воздухе. Он исчез без звука, не оставив следа ни на земле, ни в памяти двоих людей, следивших за его падением. Через минуту они не могли вспомнить, ни где он стоял, ни как выглядел.

Вполне реальный Король Хаггард падал, ножом прорезая обломки замка. Молли услышала его отрывистый смех, словно он ожидал и это. Мало что удивляло когда-нибудь Короля Хаггарда.