– Что же мне делать? – спросил он, всё ещё надеясь, что Ворон ему ответит. – Что же мне делать? Что же мне делать? – он стоял в траве, сунув руки в карманы и тесно сдвинув ноги, как если бы день был ветреным, и все повторял «Что же мне делать?», не в состоянии вспомнить, что это говорила Лора. Ноги его болели, спина онемела, и это чувствовалось при движении.

Он знал, что должен идти к воротам, если он вообще готов снова поверить в свою выдумку, что он полезен хотя бы мертвым. Лора будет там, и ей кто-то понадобится. Ясное дело, ему положено отправиться к ней и утешать её ласково, нежно и мудро. Он видел в жизни больше, чем она, и больше знал о смерти, и стало быть, естественно, слова, которые прибавят ей мудрости, также должны исходить от него. Он для этого подходил, а больше все равно никого не было.

Но он не хотел идти один, он попросил Ворона отправиться с ним вместе – хотя бы немного проводить. Но птица сказала: «Нет» и улетела. Мистер Ребек следил за Вороном, пока только мог, потому что считал, что тот красиво летает. Когда Ворон исчез, мистер Ребек почувствовал себя одиноким и ко всему безразличным. Ещё совсем недавно они сидели здесь втроём, теперь же он один стоял на склоне, и эта перемена была для него слишком внезапной. Он подумал, а могут ли нечто подобное чувствовать очень старые люди? Дети, наверное, могут – дети, засыпающие в комнате, где светло и приятно пахнет, где звенят серебро и хрусталь, – а потом, много позже, ребенок пробудится один в незнакомой постели посреди ночи в комнате, которая когда-то могла быть привычной и знакомой, но теперь уже какая-то не такая.

Даже один, без Ворона, он пойдёт и отыщет Лору – сейчас кто-то должен быть с ней. Он сделал несколько медленных шагов с холма, а затем остановился, упершись в склон ногами. Внизу, как тёмная проплешина, маячила могила. Он подумал: «Интересно, как много времени пройдёт, пока это место снова не покроется травой?».

– Она стоит у ворот, – сказал мистер Ребек. – И там в земле – глубокие колеи, где прошёл грузовик. Было достаточно просто вообразить её и её отчаянный шёпот перед насмешливо распахнутыми воротами, её крик, требование, чтобы чёрное железо её пропустило. Думать об этом было неприятно. Возникало чувство, будто он – безногий.

– Я не могу ей помочь, – он сказал это очень громко и огляделся вокруг. Насколько простирался его взгляд, нигде никого не было. Он подождал с мгновение, как если бы надеялся, что кто-то собирается на него напасть. Затем повернулся и опять зашагал к вершине пригорка по высохшей грязи бегущей туда дороги. Один раз он оглянулся и увидел глубокие шрамы, которые прорыл в земле тяжёлый грузовик. Когда снова пойдёт дождь, они наполнятся водой, а там потянется неделя за неделей, и всё забудется.

Но он не мог изгнать из своих мыслей Лору. В тот миг, когда он расслабился, когда выбросил из головы всё, чтобы подумать о том, какой сегодня хороший день, она вернулась, и словно факел зажёгся посреди его сознания. Он отвлекся было, восхитившись красотой каких-то цветов, но она снова вернулась – и теперь она была ещё прекрасней со своими тёмными волосами, в сером платьице и с глазами цвета умирающей зимы. И повторила: «Не получается. Извини, Джонатан».

– Я тут ничего не смог бы сделать, – сказал он ей. – Я – не тот человек, которого надо просить о помощи. Или ты предпочитаешь, чтобы я обещал тебе помочь, а затем разочаровал тебя? По крайней мере, я – достаточно мужчина, чтобы отдавать себе отчёт в собственной слабости. Далеко не каждый для этого достаточно честен.

Лора ничего не сказала. Вместо этого она тихо отступила на задворки его разума, где и осталась, мерцая в тени. Он снова сказал ей, что она только тратит время и причиняет ему боль своими уговорами, но она не ответила.

Даже поезда умолкли. Неподалёку была наземная железная дорога, она обегала кладбище с одной стороны, а с другой проходил туннель метро. И поэтому мистер Ребек воспринимал поезда как барьер, отделявший его от города. Ему нравился их шум. Ночью, в зыбкие минуты перед тем, как он засыпал, гулкий стук колёс и кошачьи вопли свистков давали ему возможность почувствовать себя менее одиноким. Он знал наизусть расписания и понимал, что прошло слишком много времени с тех пор, как он слышал, что мимо проходит поезд.

«Лора остановила поезда, – подумал он. – Или, по крайней мере, заставила их двигаться бесшумно, чтобы я мог свободно сосредоточиться на чувстве вины». Он знал, конечно же, что это – неправда. Несомненно, поезда ходили себе, как обычно, он их просто не слышал. Дорога расширилась и стала мощёной, и он пошёл дальше, говоря себе: «Я очень легко могу уяснить себе её точку зрения. Она не может вообразить, чтобы живой человек оказался не в состоянии выходить через кладбищенские ворота, когда ему вздумается. Она видела, как люди проделывают это каждый день. Они там, несомненно, и теперь ходят, пока она стоит на коленях у ворот. Они шастают туда-сюда так уверенно, что даже шага не замедляют, минуя ворота. Даже Кампос – а Кампос здорово похож на меня. Ей не понятно, почему это для меня такая неразрешимая проблема. Ну, я тоже по-настоящему только и понимаю, что место это – не просто место, где я живу, или место, где я ночую, оно – моя кожа, а человек выбирается из собственной шкуры с преизрядными трудностями, да ещё и сильную боль испытывает. Я боюсь боли, боль – это холод, старость и чувство собственной бесполезности. Надо бы помочь Лоре это понять».

Он подходил к участку кладбища побогаче. А дальше мало-помалу опять тянулись более скромные сооружения. Последний мавзолей был его старый любимец – большое цилиндрическое здание со ступеньками, образованными тремя концентрическими мраморными кругами, ведущими к маленькой стеклянной дверце, и наверху – крест. В целом это сооружение напоминало мистеру Ребеку голову и плечи Рыцаря: купол – как шлем, думал он, дверь – как рот, а три ступеньки – что-то там, защищающее горло. Вокруг здания бежал барельеф, он закрывал рыцарю лоб. Там вырезаны были изображения мечей, увитых виноградными листьями. Должно быть, это – талисман, если рыцари носили талисманы. Или – дар богатой леди. Возможно, рыцарь всего на миг застыл на месте или уснул, и мир вокруг него вдруг поднялся, словно куча опавших листьев. Это вполне могло случиться. Это было одним из свойств мира, который пугал мистера Ребека. Закроешь ненадолго глаза, а когда откроешь снова – ты уже по плечи в земле и опавших листьях. Приходится всё время бодрствовать и двигаться.

«Вольные звери быстро становятся зверями в клетке», – мысленно сказала ему Лора.

– Нет, не так, – раздраженно ответил он. – Страх остановился у здешних ворот. Если я отсюда уйду, страх снова на меня обрушится, но здесь он меня преследовать не может, здесь я в безопасности, и ничто не способно причинить мне вред.

– Если тебе здесь нечего бояться, – сказала Лора из ужасного далёка, – значит, ты не мужчина.

– А разве я на это когда-либо претендовал? – спросил он, чувствуя, что выбросил главный козырь – мужество – это не что-то такое, что надеваешь, снимаешь и надеваешь снова. Это – не награда за смелость. Нет мужества, которым меня одарят, если я только достаточно храбр, чтобы покинуть кладбище. Я не человек и не призрак. Ради тебя я хотел бы быть первым, а ради себя самого – стать вторым. А пока всё таково, каково есть, я ни тебе, ни себе не могу помочь. Постарайся не корить меня. Это вовсе не моя вина.

Сзади прогудел патрульный автомобиль, и он поспешно отступил на обочину, пропуская машину. Они всё ещё действовали ему на нервы, и он всё ещё пытался отворачивать лицо от водителя, но не думал уже больше о том, чтобы бежать и прятаться, увидев одну из чёрных машин с эмблемой дубового листа на борту. Он брёл по дороге, протягивая время от времени руку, чтобы погладить колючую зелёную хвою маленьких сосенок, которые росли на этом участке, лишь немногие из них тут уже были, когда он только-только пришёл и поселился на кладбище.

– Всё равно, – сказал он, хотя Лора в его мыслях ничего не говорила. – Это – не просто идея покинуть кладбище. А если я не смогу вернуться назад? А если мне больше не удастся здесь жить? – Желая быть честным, он добавил: – Конечно, я не вижу, почему бы и нет. Если бы я оказался достаточно сильным, чтобы однажды миновать ворота, я должен быть способен проделать это и во второй раз. Но предположим, чтобы продолжить дискуссию, что я не могу вернуться. Что я тогда буду делать? Как мне тогда жить?

Он обнаружил, что обращается с мольбой к молчаливой женщине, которую не видит.

– Я бы не стал жить в другом месте, Лора. Просто слишком много времени, слишком много времени я спал на мраморе да играл в шахматы с призраками. Как я смогу разговаривать с людьми – я, который рассказывал анекдоты покойникам и пел с ними песни. Привыкну ли я снова обедать в ресторанах после того, как меня кормил Ворон? Что мне делать с собой? Как зарабатывать деньги? Где жить? Мне некуда пойти отсюда, если вдруг окажется, что я не могу вернуться. Кто снова научит меня спать в постели и переходить улицу? Ради Бога, Лора, как я смогу жить в мире, где не умирают?

Лора не отвечала. Мистер Ребек миновал круглую колоннаду без крыши, которую увидел Майкл, бродя в свой первый день по кладбищу, ища, с кем бы поговорить. Вращающийся фонтанчик в центре обрызгал и сделал тёмными основания белых колонн, поливая траву внутри сооружения. Мистер Ребек остановился на несколько минут между колоннами, предоставив сверкающим струям разбиваться о его ладони и запястья.

– Я слишком стар, – попробовал он объяснить Лоре. – Старше, чем я думал. Не телесно. Телу моему всё равно, что я делаю, но разум мой состарился и нелегко принимает перемены. И любой вызов извне заставляет его метаться в поисках укрытия. Вы с Майклом мне очень дороги, и ты это знаешь, – это он даже произнес вслух. – Но ты должна мне поверить, когда я говорю, что ничем не могу вам помочь, не нанеся ущерба себе. А повредить себе я боюсь. По крайней мере, я перед тобой честен.

Поскольку Лора всё ещё не отвечала, и только неясно маячила в сводчатых коридорах его сознания, словно кинжал на дне колодца, мистер Ребек рассердился, чувствуя, что его честные объяснения отвергнуты. Затем он подумал о самоубийстве Майкла и о неуверенности Лоры насчет её собственной смерти и, подумав, решил, что обманут, понял, что страдает, и тогда сказал жестокую вещь:

– Дела не таковы, как если бы я был единственным, кто не подходит к этому миру. Подумайте о себе сами, прежде чем посылать меня с поручениями и молить о милостях. Кто из нас троих скрылся под землёй, словно испуганная лисица, а кто жил? Вы, возможно, кажетесь более приспособленными к этому миру, чем я, и вам лучше удалось поддержать видимость того, что вы живёте рядом со своими соседями, но кто из вас жил? Кто жил?

Даже произнося эти слова, он уже ненавидел их и считал несправедливыми, но он высказался до конца. Он говорил, пока не решил с уверенностью, что уже всё, а затем задрожал и почувствовал себя вконец никудышним. А потом в глубине его горла возникла легкая и жидкая горечь.

– Хорошо. Извини меня, – сказал он Лоре. Она так тихо стояла у него в сознании. – Ты знаешь, я прошу меня простить. Либо прости меня и стань хоть немного терпимее, либо возненавидь и оставь в покое. Прямо сейчас. Мне безразличен твой выбор.

На некоторое время ему почудилось, что Лора его оставила, потому что он и следа её на смог обнаружить у себя в мозгу. Он вздохнул, сказав себе, что неизбежное – великое благословение для человека, уставшего от необходимости выбирать. Со временем он, несомненно, простит себя, абсорбировав свою потерю, как поврежденная рыбья губа постепенно абсорбирует сломанный крючок рыболова. Если дать ему немного времени, он не только забудет Лору, но и придет к мысли, что её в действительности никогда не существовало, что он выдумал её из головы, начитавшись о единорогах и печальных девах. Возможно, так оно и было.

Он подумал, что не исключено, что Майкл, Лора и многие другие призраки, с которыми он разговаривал и проводил время, вообще не существовали, а просто он был одинок и желал общества. Возможно, мёртвые мертвы, и нет никаких призраков, кроме собственных его воспоминаний об утраченных шансах, друзьях, с которыми он беседовал, письмах, которые не написал и на которые не ответил, женщинах, с которыми не заговорил на улице и которым не улыбнулся в метро. Или, пожалуй, если уж прямо – он, чего доброго, куда в большей степени сумасшедший, чем думает. Он всегда считал себя немного тронутым.

Но он подумал, что всё-таки был им кое в чем нужен, а это, по-видимому, означало, что они – настоящие. Грёзы не требуют, чтобы ты вспомнил об их существовании, когда не хочешь – всегда находится какой-то обходной путь. Возможно, в конце концов, они и были настоящими – Майкл и Лора, и все остальные, что они приходили к нему, окликая его по имени, прося о небольших услугах, которые он никогда прежде не был способен оказать. И он шёл им всем навстречу, порывисто, почти безумно, и теперь уже ничего не осталось. Теперь он был в состоянии ощутить эту разницу, как если бы, подобно пещёре, начал оседать. В самом деле, не так уж много имелось у него того, что он мог отдать, а теперь не осталось ничего-ничего, кроме той малости, которую он всегда рассчитывал приберечь для себя, чтобы можно было согреться, когда он окончательно состарится.

– Я этого не сделаю, – сказал он, зная, что Лора слушает, хотя и не мог её видеть. – Даже для тебя. Я не стану тебе помогать, потому что требуется слишком много усилий для слишком малой цели. Я не люблю вас, – это заодно и Майклу, и любому другому, кто бы ни слушал. – И мне очень жаль, если я дал вам повод думать, будто вас люблю. Это – моя вина. Я люблю только себя. А это чувство умирает под влиянием времени и знания, как и всякая любовь. Скоро все пройдёт, и я достигну какого-то подобия мира, и никто ни о чём не будет меня просить.

Он подумал о миссис Клэппер: интересно, а не придёт ли она сегодня? Если придёт, он скажет ей то же самое и покончит с этим. Ему никогда и ничего не следовало от неё принимать – ни беспокойства, ни общества, ни рассказа о Линде. Если она придёт, он вернёт ей плащ и попросит больше его не тревожить. Он надеялся, что она послушает.

Разобравшись в этом вопросе, он обнаружил, что приближается к мавзолею Уайлдера, но с иной стороны. Дорога пошла на подъём перед тем, как соскользнуть в неглубокую долинку, в которой располагался мавзолей. На вершине холма, весь в финтифлюшках, белый, как мыло, стоял замок, основанием которого были грудь и живот Морриса Клэппера. Каждый раз, когда мистер Ребек видел это сооружение, оно словно бы вырастало всё больше. И оно было единственной вещью, с которой нечто подобное происходило.

«Я посижу немного на ступеньках, – решил он. – Потому что я устал. Расстегну рубашку, закатаю рукава и позагораю немного. Когда солнце пойдет на закат, спущусь с холма к своему жилищу и подожду, пока Ворон не явится меня искать».

Дойдя до ступеней Клэпперова мавзолея, он остановился, взглянув на белую крышу. Он читал или где-то слышал, что самые первые надгробия были всего-навсего кучками камней, густо набросанных на поспешно вырытую могилу, чтобы помешать волкам выкопать тело. «Если проблема – в этом, – подумал он, – то Моррис Клэппер – в полной безопасности. Звери в клетке, что бы под этим ни подразумевала Лора, не могут до него добраться. Сам Господь сломал бы ногти, прорываясь к Моррису Клэпперу».

Он присел на ступеньки, далеко не такие удобные, как те, к которым привык, и подставил лицо солнцу. Закрыв глаза, он чувствовал, как теплота проникает сквозь кожу. Ему нравилось сидеть на солнце. При этом он чувствовал себя вроде отца, лежащего на скамье в парке с газетой на животе и почти уснувшего, наблюдающего за сыном, играющим в пыли. Но сегодня эта грёза казалась немного оборванной по краям. Он не чувствовал себя удобно на деревянной скамейке, как ни ворочался, а мальчик исчезал, куда бы он ни устремлял ищущий взгляд.

– Очень хорошо, – сказал он вслух. – Меня немного мучает совесть. Это совершенно естественно, и здесь нечего стыдиться. Это тоже пройдёт и превратится в ничто.

Голос где-то позади заметил:

– Хотел бы я, чтобы это были мои слова.

Мистер Ребек быстро обернулся и ничего не увидел. Вообще ничего не было между ним и дверью мавзолея.

– Привет, – беспокойно сказал он. – Здесь кто-то есть?

– Что? – спросил голос.

– Тут кто-то есть? – снова спросил мистер Ребек, на этот раз чувствуя себя несколько глупо.

– О, – ответил голос. – Здесь – я. И довольно давно.

Голос звучал слабо, но отчетливо и очень сухо. Он вызвал у мистера Ребека мысли о тонких ботинках, ступающих по песку.

– Вы Моррис Клэппер? – спросил мистер Ребек.

– Не знаю, – ответил голос, – я не подумал… – затем – с уверенностью: – Да-да. Должно быть, это я и есть. Моррис Клэппер.

– Меня зовут Джонатан Ребек, – он хотел бы увидеть Морриса Клэппера, чтобы проверить, действительно ли они похожи.

– Что вы тут делаете? Я вас не знаю, верно?

– Не знаете, – подтвердил мистер Ребек. – Я здесь живу.

– Здесь? На кладбище?

Мистер Ребек кивнул. Голос ничего не ответил, но у мистера Ребека возникла уверенность, что тот его не одобряет.

– У вас прекрасный дом, – сказал он, неосознанно использовав словечко миссис Клэппер. – Я просто в восхищении.

– Как? От этого? – мистеру Ребеку показалось, что он слышит глубокий вздох. – Вы же не знаете. Всё, чего я хотел – это маленький камешек, а на нем – моё имя, и, возможно, ещё несколько благожелательных слов. И смотрите, что мне досталось. Синагога. Или здание суда.

– Ну, это ваша жена захотела, чтобы у вас была роскошная гробница, – заметил мистер Ребек.

– О да, – отозвался Моррис. – Здесь везде, куда ни взгляни, накорябано: «Гертруда Клэппер». Это – памятник ей, а не мне.

– Она вовсе не имела таких намерений, – сердито возразил мистер Ребек. – Вы дурак, если так думаете. Она вас любит.

– Любовь не извиняет дурного вкуса.

Мистер Ребек почувствовал, что на него весьма пристально уставились, и это вызвало у него напряжение. Обычно он никогда не испытывал неловкости, общаясь с мёртвыми, пока не обнаружил, что разговаривает с Моррисом Клэппером и не может его увидеть.

– А почему это вас так занимает? – спросил голос. – Вы ведь не знаете моей жены.

– Я познакомился с ней, когда она пришла навестить вас. Она сюда часто приходит.

– А, – сказал Моррис Клэппер. – Да, конечно. Вы же сказали, что здесь живёте. Я забыл.

– Я долго здесь прожил. Почти двадцать лет.

– Как интересно, – заметил Моррис Клэппер без всякого интереса. – Разрешите спросить, почему?

– Потому что я не гожусь для этого мира, и потому что все остальные годятся, – ему уже надоело об этом говорить, от разговоров любая тема со временем ржавеет.

– Понятно, – сказал Моррис Клэппер. – Значит то, что вы не принадлежите к одному миру, не оставило вам выбора, кроме как адаптироваться к другому. В силу невыполнения обязательств, как можно было бы сказать.

Этот безлично-учёный голос начал раздражать мистера Ребека.

– Нет, – резко сказал он. – Вначале, наверное, так и было, но затем я обнаружил, что моё место – здесь и что здесь мне будет не тесно среди моего народа. Мне нравится этот мир. Я себя здесь чувствую, как надо. Даже если бы я мог вернуться в страну, из которой прибыл, зная, что там для меня найдётся местечко, я бы туда не отправился.

– Браво, – сказал Моррис Клэппер. – Речь, способная тронуть замкнутые накоротко сердца покойников. Всё это неверно, но тем прекраснее, что неверно. Я рад, что слишком долго мёртв, чтобы оценить скромную красоту этого заблуждения. Это – не особый мир. Мир – только один, а здесь – его свалка. Свалку эту создали не мёртвые, им не особенно интересно превращать её в новый мир. Здесь нет ничего, с помощью чего можно было бы этот новый мир создать.

– Здесь есть любовь, – возразил мистер Ребек. – Я сам её видел. Здесь – чувство юмора, борьба и дружба – и всё это я видел.

– Они здесь только потому, что их сюда приносят с собой. Вы думаете, вы оставили мир? Вы думаете, от него так легко убежать? Куда бы вы ни пошли, вы несете свой мир на себе, словно черепаха панцирь. Сами вы – нагое, мягкое, бесформенное существо, но вы несёте на себе твердую броню этого мира, чтобы защитить спину и брюхо. Все люди носят мир на себе, куда бы они ни направлялись.

– Я не хочу, чтобы мир стоял у меня на спине, – сказал мистер Ребек. – Я об этом не просил. А не могу ли я выбраться из-под него и убежать? Нет ли выхода?

– Смерть. Не видимость смерти, но, когда спишь с ней в одной постели. Ничто, кроме подлинной смерти.

Мистер Ребек сел на ступеньки и уставился на железную дверную решетку. Над дверью красовалась надпись, но с такого расстояния её нельзя было прочесть. «У меня теперь не такое хорошее зрение, – подумал он. А затем: – О, Боже мой, что за большущий зуб с дуплом – это здание».

Тщательно подбирая слова, он сказал:

– Случалось, я подумывал, что я, наверное, и сам – призрак. Такое может быть? Мог я жить здесь, умереть и не узнать об этом? Я об этом много думаю.

Он снова почувствовал на себе взгляд усопшего Морриса Клэппера, но тот ничего не сказал. Мистер Ребек куснул обломанный ноготь. Ноготь хрустнул на зубах, у него оказался горький вкус. Где-то далеко взвизгнул автомобильный гудок. Мистер Ребек понадеялся, что машина едет не сюда.

– Все мы – призраки, – сказал наконец Моррис Клэппер. – Мы зачаты в момент смерти, рождаемся из призрачных утроб, играем на улицах с другими маленькими призраками, распеваем призрачные куплеты и сходим с ума, чтобы стать настоящими. Нам говорят, что жизнь полна целей, и что, хотя, увы, всегда необходимо бороться, можно, по крайней мере, выбрать, за что и с кем. Но мы узнаем, что для призраков возможна только одна битва: за то, чтобы стать настоящими. Некоторые из нас этого добиваются, это поощряет другие призраки поверить, что подобное осуществимо.

– И на что это похоже? – спросил мистер Ребек. – Я имею в виду – быть настоящим.

Смех Морриса Клэппера прозвучал, словно слабый шум переворачивающихся песочных часов.

– Господи Боже, да я не знаю. Я этого так и не достиг.

– О, – сказал мистер Ребек. Затем добавил. – Ваша жена вас любила. А это – не способ стать настоящим?

– Да выкинете вы из головы любовь или нет? – спросил Моррис Клэппер. – Любовь ничего не гарантирует. И всё равно Гертруда меня никогда не любила. Она любила того, кем хотела сделать меня. Это было всё равно, как если бы с нами в доме жил посторонний. Мы были счастливы вместе, все трое, но это не тот род любви, который делает призрачное настоящим. Я думаю, что единственный путь стать настоящим – это быть настоящим для самого себя и для кого-то ещё. Любовь здесь совершенно ни при чём.

Безо всяких особых причин мистер Ребек подумал о шляпе миссис Клэппер в виде полумесяца, так смешно и нелепо сидящей у неё на голове.

– У меня было двое друзей, – сказал он. – Они пожелали, чтобы я покинул кладбище. Не ради моего блага, а потому что хотели, чтобы я оказал им услугу. О таком несправедливо просить.

– Ничто не даётся просто так, – ответил Моррис Клэппер. – Если у вас есть друзья, вам рано или поздно придётся платить за дружбу, как и за всё остальное. И даже кладбище не избавит вас от необходимости платить долги. Один друг – и железная ограда вокруг этой свалки становится масляной; один непогашенный долг между друзьями – и вещи, которые вы любите и которых боитесь, входят в ворота, да ещё и посвистывают. Если вам нравится жить на кладбище, иметь друзей – ошибка. Вам ни в коем случае не следовало их заводить, мистер… Простите, как вы себя назвали? Эх, старость.

– Ребек, – подсказал мистер Ребек. – Значит, вы думаете, я должен вернуться? Думаете, я должен покинуть кладбище?

– Мне это безразлично. Для меня это ни черта не значит. Я мёртв, и что вы там делаете, а чего – нет, меня не интересует. Пока мы тут болтаем, вы можете добыть огонь и поджечь землю, словно стог сена, а мне до этого дела нет. Разве что я давно не видал огня и не помню, на что он похож.

Он замолчал. Мистер Ребек взглянул на железную дверь, подумав, что призрак где-то совсем рядом. Однако когда Моррис Клэппер снова заговорил, голос его зазвучал слабее, и мистеру Ребеку пришлось напрячься, чтобы расслышать.

– Но я вам скажу, что вы – живой и что вы обманули себя. Для человека нет выбора между разными мирами и никогда не было.

Тогда мистер Ребек поднялся со ступенек и закричал:

– Я боюсь! Вовсе не голод меня страшит! Не разговоры с людьми и не одиночество! Но я не могу вынести, что я так бесполезен и никчемен. Должно быть какое-то предназначение для меня, если не для моей жизни. Должна, конечно же, быть какая-то цель, на которой начертано моё имя. Если это не так, если я и в этом себя обманываю, тогда зачем мне желать стать настоящим? Какой мне тогда вообще смысл жить?

– О, теперь вы желаете смысла, – сказал Моррис Клэппер, и снова мистер Ребек услыхал в воздухе отдалённый смех. – У меня нет для вас никаких доводов. Умрите, если вам охота. Умрите, и мы с вами посидим вместе и поговорим о дружбе.

Мистер Ребек стоял на ступеньках и с отчаянием думал о шляпе миссис Клэппер. Мозг его был полон чёрных и голубых перьев, удерживаемых вместе надеждой и булавкой со сверкающей головкой. Где-то там была и Лора, она ждала. Он почувствовал внезапную боль в бёдрах и, взглянув вниз, увидел, что руки его вцепились в бёдра, словно перепуганные детишки. Его тонкие пальцы выгнулись и сомкнулись, а мускулы между большим и указательным пальцами напряглись, образовав чередование выступов и впадин. Он не мог позволить себе расслабиться. Он знал, что тогда станет ещё больнее.

– На что это похоже, быть мёртвым? – спросил он. Раньше он никогда не задавал этого вопроса.

Ответ Мориса Клэппера последовал мгновенно, словно кровь за ударом ножа.

– Это вообще ни на что не похоже. Вообще ни на что.

В последнее мгновение, пока он ещё стоял на ступеньках, малость дрожа и теребя руками бедра, он подумал, будто видит Морриса Клэппера. Но то, что он увидел, было только частью образа, серой и неясной, как воспоминание о чужой печали, и нечто подобное ему вполне могло пригрезиться, но всё-таки ему показалось, будто он увидел Морриса Клэппера и Моррис Клэппер чем-то похож на него, как один мужчина походит на другого.

А затем откуда-то сзади он услыхал резкий, отдающий городом зов миссис Клэппер:

– Эй, Ребек!

Он стоял, не оборачиваясь, и она снова его окликнула:

– Ребек, эгей, Ребек!

В её голосе звучало беспокойство, и он понял, что она испугалась, а не совершила ли ошибки и не прокричала ли своё приветствие человеку, внешне похожему на него, но в действительности кому-то совсем другому. Руки его сами собой упали, и он почувствовал молниеносную боль, когда кровь опять устремилась в его бедра.

Она снова позвала его, и на этот раз мистер Ребек повернулся и пошёл по дороге ей навстречу. Пошёл отчасти потому, что голос её, высокий и чистый, сразу же вызвал в памяти крик уличного разносчика, вопль возмущённого полицейского, автомобильный гудок и торжествующую песнь горна скачущей на подмогу кавалерии. Но главным образом он шёл ей навстречу потому, что она так рада была увидеть, что это действительно он, человек, которого она окликнула, и даже голос её сорвался и вылетел из горла, превратившись в восторженный писк.

Много позднее, и значительно позднее, когда он снова вспоминал тот вечер, в который решил покинуть кладбище, он пришёл к выводу, что именно писклявое: «Эй, Ребек!» подтолкнуло его к этому.