Социал-фашизму есть о чем вспомнить в день пятидесятилетия смерти Маркса, есть за что предъявить счет буржуазии. Социал-фашизму уместно в этот день припомнить историю своей «деятельности» в области теории. Биржевому социалисту г. Гильфердингу, в его докладе о Марксе на предстоящем социал-фашистском партейтаге, следовало бы, оглянувшись на пройденный путь, воскресить эволюцию форм и методов подрывной социал-фашистской работы, антимарксистские осады, подкопы и сапы и вспомнить «героев» этого тящелого и неблагодарного «труда».

В дополнение к иску Брауна к фон-Папену в верховном государственном суде, в дополнение к своим клятвенным заверениям, что социал-фашистские государственные деятели не щадили ни патронов, ни дубинок в борьбе с революционным пролетариатом, социал-фашизм с полным правом может предъявить буржуазии также и послужной список своих «теоретиков», — они не щадили ни чернил, ни слюны, ни желчи в атаках на идеологию революционного рабочего класса.

К своим обидам на несправедливость и черную неблагодарность к ним фашистских хозяев при распределении государственного пирога социал-фашисты могут присоединить жалобы на то, что их несправедливо обделяют и при распределении академического пирога. Ибо, будучи главной социальной опорой буржуазии, социал-демократия является вместе с тем и главной силой воинствующего антимарксизма.

Оглядываясь на пройденный социал-демократией путь, нельзя не признать справедливость и законность социал-демократического иска к буржуазии, и хотя десятилетия стараний и борьбы не только не уничтожили марксизм, но, напротив, он продолжал неудержимо расти и крепнуть, завоевывая все новые и новые массы трудящихся, и достиг в настоящее время огромного расцвета, стал несокрушимым духовным оружием миллионов коммунистических пролетариев, — в этом, разумеется, никоим образом нельзя «винить» социал-демократию: она отнюдь не потворствовала, не попустительствовала развитию марксизма, она, не зная устали, не покладая рук, на тысячу ладов боролась против него, противодействовала ему, искажала его, опошляла, выхолащивала; она проявила при этом достаточно прилежания, энергии, изобретательности и изворотливости. Она сделала все, что было в ее силах. Fecit quod potuit…

В своей борьбе на идеологическом фронте социал-демократия действует комбинированным методом. У ее «теоретиков» перемежаются и переходят друг в друга всевозможные формы борьбы против марксизма-ленинизма: замалчивание, фальсификация, ревизия и наконец открытая, прямая борьба. На разных этапах и различных участках то одна, то другая из них становится главной формой борьбы. В борьбе с революционным марксизмом для социал-фашистов все средства хороши.

Формальная дань уважения к Марксу и борьба с ним под видом «защиты» и «разработки» его учения в форме фальсификации марксизма вовсе не являются монопольной формой социал-демократической борьбы против марксизма, а прямое, открытое отвержение марксизма отнюдь не является несвойственным социал-демократии.

Современная социал-демократия давно сбросила последний фиговый листок и плечо к плечу с остальными учеными лакеями империализма наряду с предательским заигрыванием с марксизмом все шире практикует открытую, явную борьбу против него. С другой стороны, и основные теоретические кадры буржуазии на определенных этапах также применяют тактику фальсификации марксизма и этим с исключительной ясностью разоблачают сущность социал-демократических маневров.

Поучительным примером этого может служить распространенное несколько лет назад среди буржуазных немецких социологов течение сторонников «рецепции марксизма». Это течение, весьма характерное для предшествовавшего всеобщему мировому кризису капитализма периода, с большой симпатией охарактеризовал социал-фашист Э. Левальтер:

«Долгое время литература, критикующая марксизм, занималась преимущественно лишь опровержением, оспариванием отдельных положений. Так поступали Барт, Штаммлер, Гамахер. Но усиление марксистской практики вызвало пренебрежение к такой критике. Исследователи, направлявшие внимание на действительность, увидели, что подобное доктринерское опровержение по отношению к не столько литературному, сколько общеисторическому явлению, каким является марксистски настроенное «рабочее движение», недооценивает значение своего объекта. Человека, который хотел направить «теорию» в сторону «изменения мира» и действительно изменил его столь своеобразно, начали понимать как (говоря словами Гегеля) «управляющего делами мировой истории». Так пришли между прочим Пленге, Петри, Трельч, К. Шмидт, Маннгейм к своему понимающему отношению к марксизму. Они стараются преодолеть Маркса тем, что устраняют его в его истине в своем развивающемся в полемике с ним учении. Так возникает явление «рецепции марксизма наукой о культуре» (Султан, Мейзель)».

Это течение, выражающее необходимость перейти к более тонким и лицемерным методам борьбы против растущего марксизма, является свидетельством провала всех бесчисленных прежних попыток опровергнуть марксизм. «Буржуазная наука и философия, по-казенному преподаваемая профессорами для оглупения подрастающей молодежи из имущих классов и для «натаскивания» ее на врагов внешних и внутренних», — эта наука, которая прежде «и слышать не хотела о марксизме, объявляя его опровергнутым и уничтоженным», вынуждена под влиянием первого тура пролетарских революций перевооружиться для предотвращения второго тура, вынуждена применять новые методы для дальнейшей борьбы против марксистского учения, которое «после каждого «уничтожения» его официальной наукой становится все крепче, закаленнее и жизненнее.

Эта «рецепция марксизма» была идеологическим выражением периода частичной и относительной стабилизации капитализма, когда социалдемократические методы обуздания пролетариата были основной формой, поддерживающей господство буржуазии, когда на первый план было выдвинуто левое, социал-демократическое крыло буржуазии. Представители этого течения с большой откровенностью ставили своей задачей задушить марксизм в своих объятиях и стремились пробраться к идеологическому руководству пролетариатом при помощи «приручения» марксизма. Согласно их взглядам, хотя «научный гений К. Маркса и опередил на много десятилетий современную социологию, но это опережение было снова нагнано вследствие того, что дальнейшее развитие марксистских основоположений предоставили посторонним для науки людям (outsiders), а затем вполне справедливо клеймили дилетантский характер этой науки чуждых людей. Это обстоятельство скорее повредило «чистой науке», чем пошло ей на пользу». Смысл этих соображений достаточно прозрачен: прибрать «марксизм» к рукам «своих людей», превратить учения революционных мыслителей и вождей угнетенных классов «в безвредные иконы, так сказать, канонизировать их, предоставить известную славу их имени для «утешения» угнетенных классов и для одурачения их, выхолащивая содержание революционного учения, притупляя его революционное острие, опошляя его». Эта тактика борьбы не нова, ее десятки лет практикует социал-демократия. Рассматриваемое течение интересно тем, что, обращаясь к академическим кругам и не связывая себя даже социалистической фразеологией, оно со всей откровенностью раскрывает карты этой тактики.

«Экономическое мышление Маркса, — писал К. Брейзиг, — в сущности имеет мало общего с охватываемым им социалистическим содержанием. С такой же экономической рассудочностью и разумностью, с тем же рационализмом могло бы быть выдвинуто и обосновано также любое другое — даже противоположное — щейственное социально-экономическое направление. Современный экономист мог бы быть в широком смысле в методе и направлении своих исследований учеником и приверженцем Маркса, отнюдь не будучи социалистом».

Смысл этого построения, воспроизводящего основную догму II Интернационала — разрыв марксистской теории и социалистической практики, не оставляет желать большей ясности: если Маркса нельзя опровергнуть, надо его обезвредить, надо освободить Маркса-«исследователя» от Маркса-«агитатора».

Не менее яркий образчик открыто буржуазной идеологии, применяющей с большой прямолинейностью социал-демократический метод борьбы против мировоззрения революционного пролетариата, — упомянутый уже Альфред Мейзель. Это — враг рабочего класса, откровенно враждебный не только практике социалистического строительства в Советском союзе (свои выпады против пролетарского государства этот буржуазный социолог черпает у Каутского, но и социалистическому идеалу вообще. Он считает социалистический идеал неосуществимым (оптимизм Маркса основан-де на рационализме, а действительность иррациональна), и всячески старается опорочить его. «Оригинальность» его заключается в том, что все это делается им на основе… «марксизма». Очень характерно, что борьба Мейзеля против пролетарской революции изображается им как борьба против искажений «подлинного» Маркса, как «очищение» марксизма от… учения о государстве.

«Немыслимо, — читаем мы у него, — большее искажение марксистской точки зрения, чем защищаемое ныне коммунистами и — как это ни удивительно — также и научными критиками Маркса, — утверждение, что Маркс вовлек социалистическое рабочее движение в пучину (!) обоготворения (!!) революции. Напротив, выяснив исторически непрерывное развитие общества, Маркс отвлек пролетарскую энергию от бесплодных попыток устроить мир в соответствии со взглядами отважных меньшинств. (Замечателен этот цинизм идеолога кучки буржуа, изображающего пролетариат меньшинством. — Б. Б.) И там, где рационально-демократические и утопические стремления пользуются имеющим огромный авторитет среди рабочих именем Маркса (вот где зарыта собака всей «рецепции». — Б. Б.), они ссылаются на него неправомерно. Замечательно то, что эти теории опираются не на марксистскую экономическую и социальную теорию (которая составляет ядро его творчества), а на гораздо менее развитое и лишь мимоходом трактуемое понимание государства» (Мейзелю конечно нетерпима мысль о том, что вся марксистская «экономическая и социальная теория» увенчивается «учением о государстве» и обосновывает его. — Б. Б.).

Тактика врага лишний раз подтверждает глубокую правоту подчеркивания т. Сталиным значения учения о пролетарской диктатуре как главного в ленинизме. Мейзель, «рецепируя» марксизм, выхолащивает учение о государстве для того, чтобы притти к прямым антисоциалистическим выводам. Он говорит то, что делают социал-демократы.

Рассмотренный нами маневр буржуазных социологов является весьма характерным для того периода в развитии послевоенного империализма, когда главным рычагом буржуазной государственности была социал-демократия, когда на нее была возложена главная тяжесть борьбы за спасение капиталистического строя. Такое положение вещей потребовало усиления буржуазией своего левого фланга. Выражением этого в области идеологии служит между прочим и указанная переброска сил на левый фланг, укрепление буржуазией своего левого крыла основными кадрамрь Вместе с тем этот процесс выражал стремление к более тесному срастанию открыто буржуазных идеологов с социал-демократическими «теоретиками», желание теснее сработаться, стремление ликвидировать также и в теоретической области «сектантскую обособленность марксистов», подобно тому, как эта обособленность и прежняя отчужденность была благодаря «деятельности» Эбертов, Шейдеманов, Мюллеров и Гильфердингов окончательно преодолена в политической и экономической областях. И социал-демократы вполне оправдали ожидания буржуазии. Теоретики не отставали от практиков. Стремление к сближению, к более тесной сработанности отнюдь не было односторонним процессом, а взаимным тяготением. Социал-демократические теоретики из кожи лезли, стараясь убедить буржуазных ученых не чуждаться «марксизма». М. Адлер (мы умышленно берем «левого» социал-фашиста) чрезвычайно озабочен вопросом (который уже сам по себе свидетельствует, чго перед нами господин, ничего общего с марксизмом не имеющий): «Почему значение марксизма не является общепризнанным?». Он пишет целую главу (III), в которой старается найти всяческие оправдательные мотивы тому, что до сих пор так часто «неверно» понимали марксизм, и возлагает всю вину за это на Маркса и Энгельса. Адлер хочет убедить буржуазных теоретиков в невинности и безвредности для них марксизма, в том, что «марксизм» не следует рассматривать как «партийное учение, защищающее интересы пролетариата». «Мы уже видели, — сокрушается он, — что официальная наука из-за этой политической стороны марксизма долгое время вообще не принимала во внимание теоретических работ Маркса и Энгельса. Маркс был для них не ученым и исследователем, а нечестивым создателем организованной угрозы всей (буржуазной. — Б. Б.) культуре и развитию, таинственным вождем Интернационала, великим сеятелем смуты и разжигателем, добропорядочных самих по себе, рабочих… Для многих ученых… тесная связь у Маркса теории с социалистической политикой и с идеей социальной революции оставалась тем пунктом, который препятствовал им понять подлинную теоретическую сущность марксизма (хороша подлинная сущность марксизма без социализма и учения о пролетарской революции! — Б. Б.). Для очень многих, в других отношениях вовсе не односторонних, буржуазных ученых («в других отношениях», — т. е. в том, что не касается основных вопросов классовой борьбы? — Б. Б.) марксистская литература просто потому до сих пор оставалась неизвестной величиной, что для них достаточно, чтобы книга появилась в социалистическом издательстве, чтобы ее, как «социалистическую», вообще уже не читать». Смысл сих достаточно циничных речей ясен: «Буржуазные ученые, не чуждайтесь нашего «марксизма»; не все, что издается социалистами, социалистично, не все, что называется марксизмом, защищает интересы пролетариата и борется за пролетарскую революцию». Подобные обращения выражаются нетеоретическими лакеями гораздо короче: «Чего изволите?»

Охарактеризованная на вышеприведенных примерах расстановка антимарксистских сил представляет собой вчерашний день борьбы буржуазных идеологов против марксизма. Мировой экономический кризис, приведший к окончанию частичной капиталистической стабилизации, и новый подъем революционного движения пролетариата потребовали перегруппировки контрреволюционных сил, усиления правого фланга, перенесения центра тяжести на правый рычаг. Культивируемые социал-демократией демократически-парламентски-пацифистски-стабилизационные иллюзии должны были уступить место фашизму, а социал-демократия — превратиться в необходимый придаток к нему — в социал-фашизм. Социал-демократический метод борьбы против пролетариата и его идеологии из главной формы удержания господства буржуазии превратился в подсобный метод, не переставая вследствие этого быть вреднейшим методом, главным препятствием в борьбе пролетариата за социальное освобождение. Этот процесс перестройки сил буржуазии, начавшийся в Германии с отставки Мюллера, достиг полного развития в пинке, которым буржуазия выкинула из прусского правительства Брауна и Ко. В новых условиях социал-демократия полезнее на задворках, чем у парадного подъезда.

«Влияние социал-демократии держалось на социальных реформах. Общий кризис капитализма, обостренный мировым экономическим кризисом, повлекший за собой бешеную атаку капитала на жизненный уровень масс, положил конец полосе социальных реформ. Социал-демократия была партией капиталистической стабилизации; конец капиталистической стабилизации взорвал и эту основу под ее ногами. Социал-демократия защищала «демократию», противопоставляя ее методам пролетарской диктатуры, но «демократия» переросла в ряде капиталистических стран в фашизм. 20 июля показало, что социал-демократия, открывшая дорогу фашизму, уступила ему место без всякой тени сопротивления».

Политической передвижке в буржуазном лагере, естественно, соответствовала и иная расстановка сил в сфере идеологии, смена форм теоретической борьбы. Для нынешнего периода характерно не заигрывание с марксизмом а 1а Мейзель — Брейзиг, а открытая травля «культурного большевизма», провозглашенная в манифестах фон-Папена и «Стального шлема».

Не следует однако ни упрощенно представлять борьбу фашизма против марксизма, ни преувеличивать различие между фашистскими и социал-демократическими методами идеологической борьбы, представлять это различие в виде коренной противоположности. С одной стороны, фашисты в своей пропаганде в рабочей среде отнюдь не чуждаются демагогических маневров. С другой, — социал-демократические методы превратились в социал-фашистские, подверглись преобразованию в соответствии с общей фашизацией буржуазии. Нельзя говорить о методе фальсификации марксизма как исключительном методе социал-фашистской борьбы против марксизма, а лишь как о ее преимущественном методе, и точно так же открытая борьба против теоретических основ пролетарского революционного движения является преимущественным, но вовсе не монопольным методом фашистов. Точно так же как фашизм и буржуазная демократия не противоположны друг другу, а являются двумя формами диктатуры буржуазии, и методы фашистской и социал-фашистской борьбы против марксистской теории, при всем их внешнем различии, отнюдь не являются противоположными по существу.

Явления, аналогичные политическим фактам заигрывания фашистов с реформистскими союзами и рейхсбаннером и поблажкам социал-фашистам, вроде решения верховного германского государственного суда о прусском кабинете, мы наблюдаем и в области идеологии. Наряду с основной формой фашистской борьбы против марксизма (и вовсе не в ущерб ей) имеют место и маневры фашистов по отношению к марксистски мыслящим пролетариям, попытки заигрывать в известной мере с марксистской фразеологией с целью проложить путь для перехода от марксизма к фашизму, вовлечь воспитанных в марксистской традиции рабочих в сферу фашистского влияния и облегчить социал-фашистам осуществление их стремления — окончательно разделаться с «марксистской» фразеологией.

Яркий образец теоретической попытки состряпать формулу перехода от «марксизма» к фашизму, проложить мост, который связал бы quasi-марксистское вчера социал-демократических «теоретиков» с их откровенно фашистским завтра, представляют собой «работы» фашистского социолога Ганса Фрейера.

Воззрения Ганса Фрейера, примыкающего к кружку фашистской интеллигенции «Tatkreis», наглядно демонстрируют, куда растет социал-фашистская идеология. Эти воззрения показывают неизбежный завтрашний день социал-фашистских теоретиков. Они показывают, к чему ведет пиэтет к марксизму па словах, сочетающийся с отказом от него на деле, отношение к марксизму как к почтенной реликвии.

Социологические декламации Фрейера являются теоретическим обоснованием фашистской политики Шлейхеров и Грегоров Штрассеров, обоснованием «третьего фронта» концентрации всех фашистских сил и прямого включения реформистских профсоюзов (Лейпарт, Тарнов) и реихсбаннера (Гельтерман) в действующую армию фашизма. Ганс Фрейер делает открыто фашистские выводы: он призывает к революции справа, воспевает дифирамбы нарождающемуся фашистскому государству, противопоставляет борьбе классов «народ» и т. п. Словом, перед нами ординарный фашистский демагог.

«Своеобразие» Фрейера в том, что свои фашистские выводы, призывы к фашистской практике он «обосновывает» не обычной площадной бранью по адресу «марксистов и жидов», а сочетает их с лицемерными поклонами «марксизму», с одной стороны, и всяческим восхвалением социал-демократического предательства, с другой. Он наглядно демонстрирует, что вовсе не обязательно прямо заявлять о своей вражде к марксизму, что можно на словах соблюсти «марксистскую» невинность, а на деле приобрести фашистский капитал. Вместе с тем он конструирует мост для перехода от социал-фашизма к фашизму без измены «традициям» и «преемственности». Демагогия Фрейера является лишним свидетельством того, как сильно и глубоко доверие к марксизму в рабочих массах.

Послушайте, как лицемерно расшаркивается этот фашистский краснобай перед марксизмом: «Этот век (XIX) в действительности является сплошной диалектикой; диалектический материализм — учение, глубочайшим образом понявшее закон его движения».

«Эта материалистическая философия, закаленная диалектикой, как все действительно доброкачественные продукты XIX века, впервые на сто процентов поняла революцию, какой она была до сих пор, — революцию слева».

«Величественная диалектика XIX века заключается в том, что… история… сделалась историей классовой борьбы… Революция является классовой борьбой. Поэтому XIX век можно понять только материалистически».

Фрейер не скупится на похвалы. Он даже превосходит в этом отношении социал-фашистов. Но… все это применительно к прошлому столетию. Фрейер не жалеет отдать марксизму XIX век. Он щедр на прошлое. Настоящее он оставляет для фашизма, для революции справа, для реакционного идеализма. В этом суть маневра Фрейера: он уступает марксизму тени прошлого, а взамен требует плоть настоящего. Он предлагает сделать марксизм приятным воспоминанием, а фашизм — практикой сегодняшнего дня.

Ибо… марксизм устарел, изжил себя. Пришел новый.

XX век, требующий новей идеологии. Устарелость марксизма — таков рычаг фрейеровской конструкции. Марксизм — философия другого века, других времен, других общественных условий. При этом крайне любопытно, что все доказательства в пользу устарелости Фрейер заимствует у социал-демократии. Социальная политика, демократия, профсоюзы, реформы уничтожили-де классовую борьбу и самые классы, привели к врастанию пролетариата в капитализм, сменили борьбу классов переговорами партнеров. В своих славословиях реформизму Фрейер достигает вершин иллюзионизма, он положительно галлюцинирует: разве не бред его разговоры об осуществлении капитализмом эмансипации детей, женщин и стариков, обеспечения больных и инвалидов, помощи безработным, о мирном арбитраже и третейском суде, об отказе пролетариата от борьбы против основ существующего строя, так как и этот строй якобы гарантирует им человеческое существование; разве не дикий бред все это перед лицом многомиллионной безработицы, перед лицом отнятых на основе § 48 последних крох завоеванного в классовой борьбе социального законодательства, перед лицом неуклонно обостряющейся классовой борьбы и неуемно растущей воли пролетариата к уничтожению основ существующего строя! Фрейер смешон в своих дон-кихотских «доказательствах» устарелости марксизма для XX века, когда сама действительность принялась железной рукой за всеобщее обучение марксизму. Фрейерунет конечно дела до истины. Его задача — фашистский «третий фронт». Но его воззрения лишены и тени правдоподобия. В них невозможно уверить пролетариат, ибо классическим веком революции слева является не XIX век, а XX.

При нынешней ситуации, когда социал-фашисты могут сохранить себя как реальную политическую силу, имеющую влияние на часть рабочего класса, лишь разыгрывая роль оппозиции, формальная солидаризация с Фрайером и его друзьями, формальное отмежевание от марксистской фразеологии было бы для социал-фашистов тактически крайне нецелесообразным. Поэтому естественно, что появившиеся в социал-фашистской прессе выражения благосклонности к Фрейеру были немедленно заглушены «левыми» журнальчиками, стоящими на страже фигового листка, прикрывавшего истинную природу социал-фашистов. Однако, оценивая теоретические маневры, подобные фрейеровским, следует помнить, что по сути дела отношение Фрейера к марксизму лишь с большей прямотой формулирует взгляды, неоднократно высказанные социал-фашистами. Фашист Фрейер хочет перебросить мост (Eselbrucke!) от «марксизма» к фашизму. Но сваи для этого моста вбивали теоретики II Интернационала.

Разве у небезызвестного Гендрика де-Мана мы не встречаем такое же третирование марксизма, как мертвой собаки? Разве не объявляет он себя стоящим «Ли dela du marxisme» (над марксизмом; читай: против марксизма)? Разве не бахвалится тем, что он еретик (Ketzer)? Разве не совершенно таков же смысл например следующего выступления Зольмана: «Пора уже наконец перестать цитировать Маркса, Лассаля и т. п.

Маркс писал свои произведения более чем пятьдесят лет тому назад. Тогда они, возможно (!), и могли иметь некоторое (!!) значение. Но теперь, в совершенно иначе устроенном государстве (в Гинденбурговской республике. — Б. Б.) вести экономическую политику на основе этих теорий, — этого не стал бы делать и сам Маркс. Он сам увидел бы, что его теории устарели (uberholt sind)». Разве не с таким же правом можно допустить, что нижеследующее заявление А. Браунталя заимствовано у Фрейера, как и наоборот: «Тот, кто еще придерживается того мнения, что картина, которую Маркс составил себе два поколения тому назад об общественных и особенно экономических отношениях своего времени, может быть перенесена в наши экономические и общественные отношения, — тот не понял марксизм». И разве не того же качества декларация Каутского о том, что он излагает не марксово, а свое понимание истории, или М. Адлера о том, что для него марксизм является лишь отправным пунктом совершенно свободного научного исследования». Но, по свидетельству 3. Марка, партийного товарища г. Адлера, Фрейер также в отправных пунктах своей идеологии целиком ориентируется на марксистское мировоззрение.

В своей замечательной статье, написанной в 1908 г. к двадцатипятилетию смерти Маркса, Ленин писал: «То, что теперь мы переживаем зачастую только идейно: споры с теоретическими поправками к Марксу, — то, что теперь прорывается на практике лишь по отдельным частным вопросам рабочего движения, как тактические разногласия с ревизионистами и расколы на этой почве, — это придется еще непременно пережить рабочему классу в несравненно более крупных размерах, когда пролетарская революция обострит все спорные вопросы, сконцентрирует все разногласия на пунктах, имеющих самое непосредственное значение для определения поведения масс, заставит в пылу борьбы отделять врагов от друзей, выбрасывать плохих союзников для нанесения решительных ударов врагу».

Предвидение Ленина, основанное на познании закономерности развития пролетарской революции и вскрытии классовой сущности ревизионизма, получило в последующее двадцатипятилетие полное подтверждение в действительности. Пролетарская революция с предельной ясностью размежевала своих врагов от друзей, со всей отчетливостью противопоставила друг другу два враждебных лагеря: лагерь борцов за диктатуру пролетариата и лагерь борцов против нее. Вместе с тем борьба за и против марксизма приняла невиданный прежде размах, достигла наивысшего обострения. Нет такого мошенничества, нет такого трюка, какого не использовала бы социал-демократия в своей борьбе против марксистской теории. Нет такой лазейки, при помощи которой ренегаты не пытались бы пробраться к основоположениям коммунизма с целью их фальсификации, их извращения, их уродования. Нет такого вымысла, к которому они не прибегли бы для того, чтобы превратить марксизм в его собственную противоположность. Они отрицают «лишь» диалектику и материализм, в «остальном» они — «диалектические материалисты». Буржуазный социолог Анри Сэ, которому, как активному борцу против марксизма, в этом вопросе и карты в руки, метко указывает, говоря об «энциклопедии» социал-фашистской теории — «Die materialistische Geschichtsauffassung» Каутского, что недостаток Каутского в том, «что он слишком придерживается марксистской терминологии, которая уже не соответствует его действительным идеям. Но ему 75 лет и с этой терминологией он свыкся в течение полустолетия». Классовая правда врага в том, что не только Каутский, но и вся социал-демократия, поскольку она придерживается марксистской терминологии, прикрывает ею враждебные марксизму идеи. Но Сэ не может или не хочет понять того, что это объясняется вовсе не старческой привычкой, а коренится в самом существе, в самой социальной функции социал-демократической теории. Не старческой слабостью, а предательской ролью объясняется это противоречие между существом идей и их словесной оболочкой; в этом как раз и состоит «социальный заказ» буржуазного общества, выполняемый теоретиками II Интернационала, в этом как раз и состоит «разделение труда» между врагами марксизма.

Приемы, при помощи которых совершается фальсификация марксизма, при всем их кажущемся разнообразии сводятся к нескольким, повторяющимся с различными вариациями типам: объявление устарелым той или иной «части» (на деле — самого существа) марксизма и «обновление» ее; провозглашение необходимости дополнения марксизма якобы отсутствующими в нем элементами (теорией познания, этикой и т. п.) или «новейшими научными достижениями» (фрейдизмом, например); «дополняется» марксизм в этом случае так, как организм «дополняется» цианистым калием; перетолкованием марксистских теорий, «очищением» их от «ложного понимания» (ярким образцом этого могут служить софистические ухищрения М. Адлера убедить в том, что материалистическое понимание истории не является ни материалистическим, ни пониманием, ни относящимся к истории; широко практикуется также «обоснование» независимости социалистической практики от марксистской теории, — этот разрыв связи выхалащивает марксистскую теорию, превращая ее в пустую «аполитичную» фразеологию, а политическую практику освобождает от разоблачающего ее контроля марксистской теории.

Особое место в этом ренегатском ассортименте занимает метод обнаружения несуществующих противоречий, метод противопоставления. Каких только «внутренних противоречий» ни «обнаружено» в марксизме с целью избавиться от тех или иных неугодных «частей» марксизма при помощи ссылок на другие «части» марксизма! Излюбленность этого «метода» объясняется тем, что здесь заставляют Маркса или Энгельса «опровергать» самих себя в угоду социал-фашистам. Чего только ни «противопоставляли» социал-фашисты! При этом по мере надобности «обосновывают» то первый элемент мнимой антитезы наперекор второму, то второй — наперекор первому. Когда как. Как когда. Но всегда во вред пролетарской революции.

Они противопоставляют Маркса Энгельсу (например Э. Левальтер в «Wissenssoziologie und Marxismus»: «Высказывания Энгельса об интерпретации философских предпосылок Маркса не всегда имеют аутентичную ценность» для того, чтобы устранить неудобного свидетеля по тем вопросам, которые более развернуто изложены в произведениях только одного из них. Они противопоставляют Маркса марксистам для того, чтобы не быть связанными установившимся, само собой разумеющимся пониманием положений Маркса и Энгельса и подменить их чудовищными «интерпретациями». Они противопоставляют Маркса Ленину, безуспешно силясь «отгородить» Маркса от выводов, неизбежно следующих из его учения применительно к эпохе империализма и пролетарской революции. Они с таким ж «успехом» натужатся противопоставить Сталина Ленину, чтобы на нынешней ступени общественного развития разорвать историческую преемственность вождей международного пролетариата, отклонить руль революционного рабочего движения от того направления, по которому его непреклонно ведут Маркс—Ленин—Сталин. Они противопоставляют друг другу не только соратников и преемников, но и каждого из них самому себе. Они противопоставляют молодого Маркса (к «юношеским» работам которого относят заодно и «Коммунистический манифест») «зрелому» Марксу, революционные «грехи молодости» зрелому разуму опытного мужа. Они конструируют противоречия между отдельными произведениями основоположников марксизма: между I и III томом «Капитала», между «Критикой Готской программы» и предисловием к «Гражданской войне во Франции» (предварительно прибегнув к подлогу), между «Анти-Дюрингом» и «Диалектикой природы» и т. д., и т. д. Они противопоставляют друг другу различные элементы и составные части марксизма. Они противопоставляют особенно старательно Маркса-ученого Марксу-революционеру, Маркса-теоретика — Марксу-политику…

Так борются они… «за чистоту учения Маркса».

Что противопоставляют социал-фашисты диалектическому материализму? Чем заменяют его? В каком направлении фальсифицируют? Другими словами: какова философия II Интернационала?

Весьма поучительной в этом отношении является социал-фашистская философская дискуссия, происходившая в 1931 г. Место действия — Вена, страницы «левого» журнальчика «Бег Kampf». Действующие лица: присяжный философ журнала — Эдгар Цильзель, «сам» Макс Адлер и некий Вильгельм Франк. Поводом к дискуссии послужило известное руководство Адлера по борьбе с историческим материализмом. Основная тема дискуссии: чем и как заменить марксистскую философию? Каждое из участвующих в дискуссии лиц представляет «особое направление».

Философские воззрения фармацевта венского питья для непереваривающих марксизма — г. Адлера — нашему читателю давно известны. Это — ординарный неокантианец, источником мудрости которого является так называемая «марбургская школа» (Коген, Наторп, Кассирер), ревизующая Канта справа — в направлении последовательного субъективного идеализма и рационалистического логицизма.

Против взглядов Адлера выступает Э. Цильзель. О себе он говорит: «мы ученики Маркса» и противопоставляет неокантианству Адлера «материализм». Но каков этот «материализм», Цильзель не скрывает: «Наша заметка выясняла вопрос о том, действительно ли марксистское понимание истории является материалистическим (каков вопросец-то! — Б. Б.). В сущности ответ завысит только от того, что хотят назвать материализмом. Но названия лишь этикетки, которые можно наклеивать по произволу». В своей антикритике Адлер также не скрывает характера цильзелевского материализма: «Таким образом очевидно, что понятие материализма, которое кладет здесь в основу Цильзель, является приспособлением к пониманию масс. Он таким образом отнюдь не защищает подлинный материализм, а такой материализм, который сам он должен взять в кавычки».

На какие же философские воззрения наклеивает Цильзель этикетку «материализм»? «Разумный эмпирический смысл материализма, — пишет он, — таким образом вовсе даже не задевается неокантианской теорией познания». Странное дело! Цильзель борется против неокантианства во имя «материализма», но этот материализм «даже не задевается» неокантианством! Разгадка проста: под «материализмом» Цильзель понимает… позитивизм. Адлер-де противопоставляет свою философию материализму как «метафизике» (т. е. учению об объективной реальности), но «разумный смысл» материализма, согласно Цильзелю, заключается в том, что он является не «метафизикой», а позитивизмом. Следовательно, — les beaux esprits се rencontrent — неокантианство не задевает «материализма», как и цильзелевский «материализм» не задевает неокантианства. Мнимая борьба материализма против неокантианского идеализма оказывается мышиной возней теченьиц в пределах идеализма.

Познакомимся ближе с тем, какое идеалистическое течение представляет «материализм» Цильзеля в отличие от неокантианства Адлера. Материалистическое решение основного вопроса философии — вопроса об отношении мышления к бытию — Цильзель отвергает, но он признает замкнутую физическую причинность и такую связь психического ряда с физическим, которая известна под именем психофизического параллелизма. При этом физический и психический ряд понимаются им как отношения… нейтральных элементов. Отказавшись от материалистического решения основного вопроса философии, Цильзель придерживается понимания мира опыта как совокупности нейтральных элементов и их отношений. Словом, перед нами старый знакомый, старый враг; — откровенный махизм. Цильзель вовсе и не скрывает, что этикетка «материализм» наклеивается им «в интересах понимания масс» на махистско-рёсселевское учение, т. е. на чистокровный субъективный идеализм берклеанско-юмистского происхождения. «Das also war des Pudels Kern» («Так вот в чем пуделя нутро!»).

Полемика между Цильзелем и Адлером оказывается таким образом полемикой, во-первых, по вопросу о том, следует ли заменить марксизм неокантианством или махизмом, и, во-вторых, целесообразно ли при этом сохранить этикетку «материализм».

Но здесь в дискуссию вмешивается третий партнер — Вильгельм Франк. Для этого «социалистического» «теоретика» идеализм Цильзеля оказывается недостаточно реакционным, недостаточно мистическим. Франк отвергает утверждение Цильзеля, что вне связи с головным мозгом не существует никаких душевных явлений, он отвергает признание зависимости психических процессов от физических и признает лишь их одновременность. Но суть выступления Франка — не в этих психофизических «поправках» и даже не в трафаретной полемике против материалистического понимания истории, — его побудили выступить почуявшиеся ему в статье Цильзеля недостаточно почтительные отзывы о… христианской религии. Не дать в обиду деву Марию и ее потомство, поставить на должное место в социал-фашистской идеологии «Закон» и «Пророки», — вот что послужило «товарищу» Франку побудительным мотивом сказать свое слово на страницах издаваемого председателем II Интернационала журнала. Но послушаем самого святого Вильгельма: «Несовместимое с религиозным мировоззрением толкование марксистского понимания истории (как будто возможно совместимое с религиозным мировоззрением его толкование! — Б. Б.) в настоящее время менее чем когда-либо можно встретить также и в континентальном социалистическом движении. Это не практические и политические соображения… (Франк верует не за страх, а за совесть. — Б. Б.) Напротив, социализм… в настоящее время постепенно присоединяется и связывается с тем миром, с которым его нравственная воля, его эрос, а также его учение об общине столь родственны по своей сущности, — с носящим западноевропейский характер и вследствие ее универсальности с наиболее универсальной формой религиозного: с миром христианства». Сие сказано на стр. 166 издаваемого Фридрихом Адлером и редактируемого А. Браунталем журнала, в № 4, в лето от рождества христова 1931-е. «И, — изрекает далее святой Вильгельм, — работа по сколачиванию этого моста (между социализмом и христианством. — Б. Б.) безусловно не худшая и не бесплоднейшая для социализма». Аминь.

Итак, наряду с неокантианством и махизмом, т. е. завуалированной, утонченной поповщиной, перед нами откровенная густопсовая поповщина, перед нами даже не сторонник религии «вообще», а приверженец определенной «положительной» религии — христианства. И что бы вы думали, делает «товарищ» Цильзель, отвечая «товарищу» Франку? Обрушивается гневно на реакционнейшую поповщину и идеал христианской общины? Усовещевает Франка хотя бы с позиции либерально-буржуазного просветительства? Ничуть не бывало. Цильзель… оправдывается. Цильзель сам претендует на то, чтобы быть причисленным к лику святых. «Наши религиозные товарищи, — угодливо помахивает он хвостиком, — вовсе не являются задетыми… Можно быть преданнейшим партийным товарищем, можно быть мужественнейшим социалистом и классовым борцом без того, чтобы понять марксистски всю мировую историю… Марксистская теория безусловно совместима с основным чувством религиозного человека: даже самый строгий марксист может ощущать ядро мира, общества, «Я» как нечто божественное». Если популярно выразить этот ответ, то смысл его таков: «Отец Вильгельм, чего ты ломишься в открытую дверь, ведь мы с тобой одного поля ягода!» Таково действительное содержание социал-фашистского товара под «марксистской» этикеткой.

А Адлер? Каково его отношение к этой «божественной комедии»? О, он — один из апостолов! По авторитетному свидетельству Браунталя: «М. Адлер… пришел к некоторого рода трансцендентально-социальному представлению о боге, согласно которому понятие бога является мыслительной необходимостью для осуществления социального идеала…»

Таким образом Адлер занимает почетное место в святой троице социал-фашистских философов из «Der Kampf».

На этом дискуссия о путях философии II Интернационала закончилась. От шницлеровского «Хоровода» она отличалась тем, что изнасилованной во всех случаях оказывалась все та же материалистическая диалектика. По окончании дискуссии участники разошлись по домам, и каждый продолжал на свой лад (махистский, неокантианский, христианский) общее дело: идеологическое отравление пролетариата, борьбу с марксизмом-ленинизмом.

Действующие лица рассмотренной нами дискуссии отнюдь не являются белыми воронами среди своих собратьев, напротив, они представляют основные течения в философии II Интернационала, они являются типичными представителями социал-фашистской философии, среди направлений которой представлены все течения современной философии, кроме диалектического материализма, другими словами, все важнейшие течения буржуазной идеалистической философии. В социал-фашистских дискуссиях можно услышать голоса в пользу неокантианства, махизма, христианства и т. д., но нет сторонников марксистской философии. В социал-фашистских философских разногласиях речь идет лишь о выборе форм и методов борьбы против марксизма.

Упомянутые идеалистические и богословские учения не являются чем-то новым в рядах социал-демократии. Они издавна культивируются «теоретиками» II Интернационала, являются для них традиционными. Однако у нас нет оснований упрекать социал-фашистских философов в косности и старомодности. Последние годы внесли кое-что новое в их философию. С этими новыми веяниями, с последним словом социал-фашистской философии нам следует теперь ознакомиться.

Это «новое» — модные выкрутасы старых идеалистических школ, новые выверты и словечки для обомшелых и заплесневевших идей. Нынешние махисты, активные враги марксизма-ленинизма (назовем хотя бы Филиппа Франка или М. Шлика), спекулирующие на кризисе буржуазного естествознания, «обновили» учение Маха—Авенариуса (которое в свою очередь «обновило» учения Беркли и Юма) при помощи рёсселевской логистики. Центром этого течения является так называемый «венский кружок» (Шлик, Карнап и Ко), органом которого служит журнал «Erkenntnis». Логистика Бертрана Рёсселя (тоже социалист!) представляет собой яркий продукт декаданса буржуазной логики, доведенный до крайних пределов пустой формализм, «тавтологическую логику», по собственному выражению ее сторонников. Ассимиляция этой, с позволения сказать, логики, ничего не изменяет в существе махизма. Господа из «венского кружка» — такие же субъективные идеалисты, как и их предшественники. Логистика лишь делает этот субъективный идеализм более формалистичным и рационалистическим, чем приближает его к другой форме субъективного идеализма — к неокантианству марбургской школы. За этим-то «венским кружком» и поплелись социал-фашистские философы. Социал-фашистские махисты последовательно и добросовестно проделывают вслед за всем махизмом и вместе с ним его путь. К какому отношению к марксизму это ведет, продемонстрируем на примере женевского социал-фашистского «теоретика» Эмили Вальтера.

В прошлом году на страницах издаваемого «министериабельным негодяем» Гриммом журнальчика «Rote Revue» в № 11–12 была помещена совершенно исключительная по своему цинизму статья «Марксизм и естествознание». Мы приведем некоторые выдержки из этой статьи, показывающей, что социал-фашистским идеологам поистине «дальше ехать некуда».

Диалектический материализм Э. Вальтер считает уже пройденной ступенью («идея» Фрейера, примененная к области естественных наук): «Диалектически-материалистическое мировоззрение было лишь переходной ступенью духовно-исторического развития, оружием в борьбе за познание, в борьбе против косных предрассудков и метафизической традиции, но после всесторонней победы принципа развития в биологии, астрономии, химии и физике ходячие формулы диалектики превратились в мертвую бесцветную схему». Но Вальтер не остается на этой типично механистической позиции, подменяющей диалектику природы итогами буржуазного естествознания. Устранить материалистическую диалектику ему нужно для того, чтобы расчистить путь иной философии: «Благодаря логистике отношение философии к наукам возводится на совершенно новый базис…», и работы Шлика, Карнапа, Рейхенбаха, Ф. Франка и Нейрата «заключают в себе существенные основные черты того, что можно с точки зрения естественных наук обозначить как научное мировоззрение». Итак, диалектический материализм был лишь переходной ступенью к махизму! После этого можно не удивляться следующей, столь же невежественной, сколь и наглой, тираде: «Ф. Энгельс едва ли поднялся над уровнем более или менее дилетантского усвоения естественно-научного знания его времени. Его понимание движения и значения физики и химии не становится более правильным благодаря тому, что на него напялена диалектика…» И вслед за этими перепевами наиболее реакционных и твердолобых буржуазных естественников Вальтер, не моргнув глазом, провозглашает с самым серьезным видом: «Один лишь Фридрих Адлер сочетает основательное знание мира физических идей его времени с основательным знанием социологии и натурфилософии Маха…» Весьма посредственный популяризатор махизма — Фридрих Адлер — в роли светоча новейшей философии и естествознания! Впрочем, по Сеньке и шапка. Мы не стали бы преподносить читателю эти «шедевры», если бы Вальтер не был показательным для процесса полного сращения социал-фашистских идеологов с буржуазными идеологами и отбрасывания даже последних остатков внешнего пиэтета к основоположникам марксизма, который, как мы видели, иногда считают нужным сохранить даже открытые фашисты из группы «Tatkreis».

Для этого сращения весьма характерной фигурой является О. Нейрат, упомянутый Вальтером в числе пророков новой мудрости. Этот господин — не просто сочувствующий и содействующий махизму, а один из руководителей «венского кружка». Он — свой человек как в «Der Kampf», так и в «Erkenntnis». В «Der Kampf» он рекламирует своих друзей по «Erkenntnis» — Шлика и Карнапа. Рёссель для него — «один из основателей научного мировоззрения, которое на научный марксизм (в отличие от «ненаучного», т. е. революционного, подлинного. — Б. Б.) может оказать значительное влияние прежде всего в отношении логически строгой формулировки… Он (не марксизм, а Рёссель. — Б. Б.) указывает путь к новому научному мировоззрению, к единой науке». На махистских конференциях и в многочисленных докладах в венском махистском обществе он целиком преодолевает «сектантскую обособленность марксистов». Он — признанный махистский социолог. Деятельность его сводится к распространению махистской методологии, специализировавшейся до сих пор на извращении выводов естествознания, также и на область наук об обществе. Для него «марксизм есть… эмпирическая социология», т. е. махизированная, субъективно-идеалистическая и формалистическая социология. Если старшее поколение социал-демократов довольствовалось тем, что «соединяло» материалистическое понимание истории с махизмом, то Нейрат идет «дальше»:, он прямо заменяет исторический материализм социологическим «физикализмом», стряпает «новую» махистско-рёсселевскую социологию. В лице Нейрата социал-фашистская идеология осуществляет органическое и нераздельное слияние с одним из господствующих течений реакционной буржуаной философии эпохи империализма.

«Новые веяния» наблюдаются не только в махистском течении социал-фашистской философии, но и в ее неокантианском течении. И в этом случае, как мы сейчас увидим, они являются лишь отображением тех сдвигов, которые произошли в последние годы в рядах неокантианства вообще в сторону углубления реакционности и подведения философского фундамента под фашистское мировоззрение. Мы имеем в виду поворот к неогегельянству. Вполне понятно, что превращение социал-демократии в социал-фашизм, являющееся необходимой составной частью общей фашизации буржуазии, нашло свое отражение и в социал-фашистской философии в виде поворота к неогегельянству. Очень выразительно представляется этот процесс в «полемике» Г. Маркузе против 3. Марка по вопросу об отношении к гегелевской диалектике.

Зигфрид Марк не менее, чем Нейрат, является олицетворенным сращением буржуазной и социал-фашистской идеологии. Буржуазный профессор, завсегдатай кантовского общества, завзятый идеалист, напичканный реакционной философской дребеденью, и вместе с тем один из «теоретиков» «левой» социал-демократии. В своей книге «Die Dialektik in der Philosophie der Gegenwart» Марк, следуя «духу времени», совершает поворот от «чистого» неокантианства к гегельянизированному неокантианству. Менее всего соответствует намерениям Марка переход на позиции материалистической диалектики. Формально Марк уделяет материалистической диалектике в своей книге лишь три странички из четырехсот, посвящая их борьбе против ленинской теории отражения, но по сути дела вся его книга, как и вся его деятельность вообще, есть непримиримая борьба против материалистической диалектики. Но даже идеалистическая диалектика Гегеля ему не по зубам. Он, всецело следуя Ионасу Кону и Р. Хенигсвальду, объявляет себя сторонником «позитивной критической диалектики», которая при ближайшем рассмотрении оказывав! ся не чем иным, как субъективно-идеалистической, агностической софистикой. Критика гегелевской диалектики ведется Марком не слева, не с материалистической позиции, а справа, с позиции реакционного издания кантианства. Объективный идеализм критикуется с течки зрения субъективного, теоретико-познавательный оптимизм — с точки зрения агностицизма, идеалистическая диалектика подменяется идеалистической софистикой «корреляции». Марк допускает «диалектику» только в пределах внутреннего опыта, конечного «Я», «диалектику» самосознания. Отправляясь с кантианских позиций, Марк идет по пути, предуказанному «актуализмом» фашиста Дженаиле.

Каково отношение этой «критической корреляции» к фашистской философии, вполне недвусмысленно высказал сам Марк в своей последней статейке. Применяя к области философии социал-фашистский принцип «меньшего зла», он изображает фашиствующего неогегельянца Р. Кронера либералом и ставит его в пример менее сговорчивым фашистам. В качестве же аванса последним за «общую почву для дискуссии» (читай: сговора) Марк, кивая на учение Маркса и Энгельса, клянется, что его «марксизм» «ни сознательно, ни бессознательно не придерживается отжившей идеологии XIX века…» Как раз то, чего требует Г. Фрейер и иже с ним! Социал-фашистские философы не заставляют себя просить.

Но по вопросу об отношении к гегелевской диалектике у социал-фашистских философов нет единодушия. Штатный философ гильфердинговского «Gesellschaft» Г. Маркузе противопоставил концепции Марка другую концепцию. Точно так же, как это было в рассмотренной нами дискуссии на страницах «Der Kampf», и философская полемика в «Die Gesellschaft» представляет собой не борьбу между материализмом и идеализмом, а полемику внутри идеализма, разногласие приверженцев различных теченьиц современной буржуазной философии. Если Марк представляет неокантианскую разновидность неогегельянства, то Маркузе примыкает к другой разновидности того же неогегельянства: исходя из релятивизма и витализма Дильтея, он докатился до следования мистическому выродку феноменологии — М. Хейдеггеру. Спор среди социал-фашистских «теоретиков» и в этом случае происходит по вопросу о выборе формы идеализма, о преимуществах того или иного метода борьбы против материалистической диалектики.

Маркузе выступает против Марка в защиту неурезанного гегельянства. Он против ограничения «диалектики» конечным Я, индивидуальным самосознанием. Он сторонник объективно-идеалистической «диалектики». И он не является ортодоксальным гегельянцем. Но в отличие от кантианизирования гегельянства он придерживается иного, виталистически-интуитивистического «исправления» гегельянства. Логически-рационалистический идеализм Гегеля подменяется иррационалистической «диалектикой». «Понятие», «абсолютная идея» заменяются «жизнью». Таким образом спор между социал-фашистскими философами состоит в том, какую форму идеалистической переработки гегельянства противопоставить материалистической переработке диалектики. Марк тянет от Гегеля к Канту, Маркузе — от зрелого Гегеля к раннему Гегелю. В центр внимания он ставит ранние (богословские) работы Гегеля и «Феноменологию духа» и основным пороком гегелевской диалектики объявляет отход Гегеля от его первоначальной концепции. Материалистической переработке диалектики противопоставляется наименее совершенная, незрелая, иррационалистическая форма идеалистической диалектики.

Своеобразие Маркузе по сравнению с его буржуазно-идеалистичёскими учителями заключается в том, что он пытается извратить марксизм в соответствии со своей идеалистической философией. То, что его идеалистические учителя с полным правом считают своим учением, то их неблагодарный ученик Маркузе выдает за… учение Маркса. Сущность отношения Маркса к Гегелю, по словам Маркузе, состоит в реставрации раннего Гегеля. «Достаточно углубленная (читай: мошенническая. — Б. Б.) интерпретация учения Маркса, — пишет Маркузе, — обнаружила бы, что Маркс основывал свою критику Гегеля на этом отходе Гегеля от первоначального и цельного понятия истории. Маркс снова освободил первоначальное понятие истории и структуры сущности исторической жизни…»

Как известно, материалистическая переработка гегелевской диалектики предполагает высвобождение диалектического метода из пут гегелевской системы. Идеалистические вариации на диалектическую тему, напротив, нисколько не стесняет идеалистическая система. Предпринимаемая Маркузе «реформа» Гегеля не задевает его системы. Поэтому он старается уверить, что «радикальное изменение гегелевской диалектики Марксом означает не извлечение философского метода из определенной философской системы, а открытие вновь открытого Гегелем и снова прикрытого им диалектического движения исторической жизни». Марксова диалектика таким образом, согласно Маркузе, не только не является принципиально новой, коренным образом отличной от гегелевской и противоположной ей, но она является лишь возвращением к пройденной и превзойденной Гегелем ступени развития. Марксизм по Маркузе, это — раннее гегельянство. Вполне естественно, что при таком чудовищном извращении марксизма «невероятным кажется… отход последующей интерпретации Маркса (также — sit venia verbo — и энгельсовской), которая думала свести отношение Маркса к Гегелю к известному изменению гегелевской «диалектики», в свою очередь совершенно опусташенной». Эти слова говорят сами за себя. Отказ от идеалистической системы Гегеля является для Маркузе опустошением диалектики. Материалистическому «изменению» диалектического метода противопоставляется мистически-виталистическая реставрация идеализма раннего Гегеля. Маркузе следовало только к числу «невероятных интерпретаторов» Маркса присоединить и… самого Маркса.

В добавление к сказанному о том, как «интерпретирует» Маркузе отношение Маркса к Гегелю, мы отметим еще одну его «достаточно углубленную интерпретацию». «Гегель имел в виду процесс овеществления и его преодоление как основное содержание человеческой жизни, которое Маркс изобразил затем как основной закон исторического развития». «Маркс описывает процесс овеществления и его преодоление… как овеществление жизни в капиталистическом товарном производстве». Марксово отношение к Гегелю, которое, как мы слышали, не ограничивается извлечением и изменением метода, оказывается, состоит в сохранении важнейшего устоя гегелевской системы абсолютного идеализма: понимания материального как инобытия идеи, а самосознания как преодаления этого отчуждения. И это отождествляется с насквозь материалистической гениальной теорией товарного фетишизма, с разоблаченным Марксом овеществлением в идеологии капиталистического общества материальных общественных отношений!

Такова социал-фашистская «диалектика». Таков «марксизм» II Интернационала. Таково «новое», внесенное в философию левого крыла буржуазии неогегельянским поворотом идеологов фашизированной буржуазии. Философы II Интернационала добросовестно копируют очередные реакционные измышления идеализма эпохи загнивающего капитализма.

Программа Коммунистического интернационала гласит: «Коммунистический интернационал в своей теоретической и практической работе целиком и безоговорочно стоит на точке зрения революционного марксизма, получившего свое дальнейшее развитие в ленинизме, который есть не что иное, как марксизм эпохи империализма и пролетарских революций. Защищая и пропагандируя диалектический материализм Маркса—Энгельса, применяя его как революционный метод познавания действительности в целях революционного преобразования этой действительности, Коммунистический интернационал ведет активную борьбу со всеми видами буржуазного мировоззрения и со всеми видами теоретического и практического оппортунизма».

II Интернационал устами одного из своих философов провозглашает:

«Уже несколько лет, как наши противники называют нас… не социал-демократами, а марксистами. Они отлично знают, зачем они это делают. Имя марксистов отвлекает непросвещенных от наших достижений и настоящих целей и выдвигает на первый план как раз такие теории, которые еще кажутся в настоящее время подозрительными общественному мнению. Должны ли мы сами подражать подобной путанице? У нас есть все основания тщательно различать партию и марксистскую теорию».

Умри, Денис, лучше не скажешь! Более откровенного заявления о том, что социал-демократия не имеет ничего общего с марксизмом, что революционная теория отклоняет социал-фашизм от его «подлинных достижений», что нужно быть «непросвещенным» простаком, чтобы верить в связь марксизма с целями социал-демократии, — более откровенного признания в этом и быть не может. Но интересно здесь не только диаметрально противоположное по сравнению с коммунизмом отношение к учению Маркса—Энгельса, интересно и то, зачем и почему сделано это заявление. Кто это «наши противники», которые уже несколько лет называют социал-демократов марксистами? О каком общественном мнении заботится Цильзель? Речь идет конечно о фашистах. Это они называют марксистами социал-фашистов, эток их мнению прилаживается социал-демократия. Действительные марксисты — коммунисты — идут с развернутым марксистским знаменем в бой с фашистским врагом. Социал-демократы, фашизируясь, открещиваются от марксизма и его «подозрительных» (буржуазии, разумеется) теорий. В то время как наиболее умные фашисты, учитывая огромное влияние и авторитет марксизма, у трудящихся масс ищут формулу перехода к фашизму, совместимую с «уважением» к марксизму, услужливый дурак Цильзель в своем чрезмерном усердии сбрасывает последние «подозрительные» ярлычки. Впрочем Цильзель лжет, говоря, что марксистами социал-фашистов называют противники. Фашисты, называя социал-демократов марксистами, помогают им сохранить влияние в рабочей среде, поддерживают иллюзию противоположности фашизма социал-демократии, этих двух крыльев буржуазии. Действительные противники, подлинные классовые враги фашизма и социал-фашизма называют белое белым, врагов марксизма — врагами марксизма.

Философия социал-фашизма представляет собой помойку современной буржуазной философии. У II Интернационала нет никакой философии, отличной от философии буржуазии. Напротив, социал-фашистская философия насквозь вросла в общую философию буржуазии. II Интернационал противопоставляет диалектическому материализму не свою особую, отличную от буржуазной, философию; деятельность его философов сводится к пропаганде среди пролетариата обычной буржуазной философии. Философы II Интернационала образуют лишь левое крыло современной буржуазной философии. Социал-фашизм не имеет единой философии, он не является пропагандистом одного какого-либо направления буржуазной философии. Социал-фашизм отравляет сознание пролетариата всеми разновидностями загнивающего идеализма. Нет такой реакционной школки, нет такого мракобесного направления, которое не имело бы своих социал-демократических коммивояжеров.

Вы хотите знать, каковы основные течения в философии II Интернационала? Взгляните, какие течения господствуют в буржуазной философиц. Вы хотите знать, каковы «новые веяния» в социал-фашистской философии? Посмотрите, каковы модные коленца, выкидываемые современным идеализмом. Как и подобает лакеям, социал-демократы питаются объедками с барского стола. Когда на первый план в буржуазной философии выдвигается неокантианство, Бернштейны, Форлендеры, М. Адлеры, Бауэры, Кранольды становятся разносчиками неокантианства. Когда неокантианство делает крен в сторону неогегельянства, Марки и Маркузе поспешают за ним. Когда на почве кризиса буржуазного естествознания вырастает чертополох махизма, возрождающий берклеанство и юмизм, Ф. Адлеры стараются вырастить его и на социал-демократической грядке. Когда махизм формализируется, впитывает в себя логистику, Нейраты, Цильзели, Вальтеры, захлебываясь от удовольствия, давятся объедками со стола Шлика — Карнапа — Рёсселя. Когда на авансцену империалистической философии выдвигается интуитивизм, де-Ман, Роланд Гольст — тут как тут. А Франки соревнуются с лейбористскими ханжами в христианском правоверии. Вы хотите знать, какова современная буржуазная философия? Читайте ее апологетов-популяризаторов — социал-фашистских «философов».

Непревзойденная характеристика социал-демократической философии, данная Лениным в «Марксизме и ревизионизме», остается в полной силе и теперь, спустя двадцать пять лет: «В области философии ревизионизм шел в хвосте буржуазной профессорской «науки». Профессора шли «назад к Канту», — и ревизионизм тащился за неокантианцами, профессора повторяли тысячу раз сказанные поповские пошлости против философского материализма, — и ревизионисты, снисходительно улыбаясь, бормотали (слово в слово по последнему хандбуху), что материализм давно «опровергнут» профессора третировали Гегеля, как «мертвую собаку», и, проповедуя сами идеализм, только в тысячу раз более мелкий и пошлый, чем гегелевский, презрительно пожимали плечами по поводу диалектики, — и ревизионисты лезли за ними в болото философского опошления науки, заменяя «хитрую» (и революционную) диалектику «простой» (и спокойной) «эволюцией»; профессора отрабатывали свое казенное жалованье, подгоняя и идеалистические и «критические» свои системы к господствовавшей средневековой «философии» (т. е. к теологии), — и ревизионисты пододвигались к ним, стараясь сделать религию «частным делом» не по отношению к современному государству, а по отношению к партии передового класса».

С тех пор одни «измы» сменились другими, еще более реакционными; против материалистической диалектики борются, уже не столько третируя Гегеля, сколько реакционно используя его; но социал-демократы остались верны себе: они продолжают неотступно плестись за реакционными идеалистическими буржуазными профессорами, только еще более нагло, более цинично, более гнусно, чем прежде.