Потихоньку начали выравниваться дела в колхозе «Курят». Настроение бригадира Якуба Мурзабаева, еще недавно человека желчного, замученного вечными спорами и уговорами, улучшалось с каждым днем. На работу колхозники стали выходить дружно и охотно. Первые успехи ободрили людей, вместе с ними росла и уверенность в своем завтра.

Кажется, только Гарей совсем потерял покой. Он походил на извивавшуюся змею, которую больно ударили кнутом. Гордость его начала сдавать, хотя он старался виду не подавать. Закрывшись в своем доме, он запил. Но лучше не стало, скорее, наоборот: голова раскалывалась, руки дрожали… Что делать? Сакай Султанов меж двух огней, дрожит за свою шкуру: сместить могут, а то и давние темные делишки всплывут… Нет, нет, во что бы то ни стало надо ударить по Тимеру, иначе крышка самому!..

Как-то приехав в Кулсуру, Султанов остановился у своего старого друга по медресе, ныне председателя райисполкома Сафы Аминева. Женившись после медресе, Сакай увяз в хозяйственных делах и заботах и не стал дальше учиться. Сафа же поступил в знаменитое медресе «Хусаиния», в Оренбурге. Мальчиком он был несмелым, но старательным: божественными науками не увлекался, спину в молитве гнул не очень сильно, увлекался литературой, только что созданным татарским театром… Словом, вел себя довольно свободно. После Октябрьской революции Аминев вернулся в родные места, окончил двухгодичные курсы учителей, вступил в партию… Всегда вежливый, рассудительный, умеренный в своих потребностях, он довольно быстро приобрел в народе хорошую репутацию.

Руководителям кантонного исполкома вскоре стало казаться несправедливым держать такого способного человека простым сельским учителем. Его рекомендовали председателем волисполкома. На этой должности он был очень активен и потому стал председателем райисполкома. Того и гляди пригласят в обком!.. Аминев избегал нарочито красивого ораторства, говорил негромко, но по-деловому…

Поздоровавшись с председателем райисполкома, Султанов перешел к делу: полушутя-полусерьезно заговорил:

— Ну, мой друг, и послал ты нам человека!

— Кого же это?

— Тимера Янсарова.

— Хороший парень.

— Дюже хороший, все подмечает.

— И прекрасно! Результаты налицо: улучшилась работа Кайынлинского сельсовета, резкий перелом в коллективизации…

— Так-то оно так!..

— А что тебя смущает?

Сакай Султанов странно усмехнулся и, раздумывая, покрутил свои усы.

— По-моему, он слишком влево гнет. Комсомол, молодой еще…

— Мы ничего о нем плохого не слышали.

— Плохое сверху не увидишь.

— Не знаю, не знаю! Вы уж на месте сами смотрите, вам виднее, — сказал Аминев. — Ну а если начнет зазнаваться — приструним!

— Я, собственно, и не жалуюсь! Только так… Сомнения разные.

— Без причин сомнений не бывает. В общем, думайте сами, а я пошел, — председатель райисполкома быстро оделся, взял под мышку портфель и открыл дверь.

С этого времени председатель колхоза стал выискивать повод, чтобы скомпрометировать Тимера. Открыто действовать он боялся, выбрал окольный путь: похвала, частая, по любому поводу, — вот что вскружит голову молодому человеку. Тут и сам черт не устоит!..

И началось…

— Молодец, Тимер! Так держать!

— Ну и Янсаров! Да он один стоит всего колхоза!

— Что ни говори, а наш заместитель председателя сельсовета дело свое знает прекрасно…

Султанову стали вторить и некоторые колхозники, приписывать Тимеру все успехи колхоза. И большинство из них, конечно, не знало истинных целей Сакая.

Время шло… И надо сказать, оно изменило Тимера, не устоявшего перед славословием: он стал самоуверенным и даже высокомерным.

Случай, показавший это, не заставил себя ждать.

Булат Уметбаев все затягивал со сдачей хлеба государству. Узнав об этом, Тимер рассвирепел и, сильно ударив кулаком по столу, приказал:

— Вызовите сейчас же его ко мне!..

Султанов, бывший в правлении, нарочито вздрогнул от стука и крика и, заикаясь, пробормотал:

— Ты, браток, того… На прежних старшин вроде походить начал.

— Со злыми людьми и самому злым надо быть!

Султанов промолчал. Тимер все равно ему противоречит, не соглашается с ним. Это необходимо как-то использовать. Пусть поершится молодой петушок, сколько бы он ни хохлился, а орлом все едино не станет.

А Тимер продолжал говорить резким тоном:

— Почему ты до сих пор не назначаешь заведующего животноводческой фермой?

— Подходящего человека нет, — опустив голову, скромно ответил Сакай.

— А Фахри?

— Фахри… Он отъявленный лентяй.

— Ему просто не нашли еще в колхозе подходящей работы, вот он и ходит спустя рукава. А он может горы свернуть.

— Тут ты переборщил. О своем кипчаке заботишься.

— Что? — Тимер вскочил с места. — За кого ты меня принимаешь? Я комсомолец, и старых родовых обычаев не придерживаюсь! Эти пережитки давно уже прахом стали! Не веришь ты людям, Султанов, а это страшная болезнь!..

«Хорошо, — решил про себя Сакай. — Верный своему слову, Тимер будет настаивать на назначении Фахри заведующим фермой. Пусть будет так! Этот Фахри, как медведь на пасеке, разорит ферму. И вина за это ляжет не на Султанова, а на Тимера. Одурачить Фахри несложно. Пусть будет так!..»

И он тут же, сделав виноватое лицо, пошел на попятный.

— Я ведь, Тимер, пожилой человек! Может, в чем-то и ошибаюсь, прошлое дает о себе знать. Ты человек другого времени, новый, молодой. Не грех и мне у тебя поучиться. Спасибо только скажу. Завтра же будет так, как ты хочешь!..

Тимер удовлетворенно кашлянул и высоко поднял голову.

В правление вошел Булат Уметбаев, одетый в старый кафтан, усыпанный соломенной трухой. Он несмело остановился в дверях.

Янсаров бросил на него сердитый взгляд и, придавая своему голосу металлические нотки, сказал:

— Подойди сюда!

— Да мы и здесь постоим, — ответил Булат и, не ожидая расспросов, тут же заговорил сам: — Наверное, насчет хлебосдачи вызвал… Эх, холодно на дворе, видно, рано зима наступит. Утром так же подморозило, как прошлой осенью… Я еще раз покрыл соломой навес, скотинку жалко. И обувки у сына нет, а ему нынче идти учиться! Эх, рано начинаются холода, рано!.. Придется отдать сыну свои старые валенки. Хоть и старые, но крепки, зимы на две хватит. Только великоваты, пожалуй, будут. Ладно, с ног не свалятся.

А навес плотный, весной можно скотинку кормить, солома не почернеет. Что, браток, насчет хлебосдачи вызвал меня?..

— Принес заявление о вступлении в колхоз? — вместо ответа спросил Тимер.

— В колхоз? Заявление?.. Конечно, разве останешься в стороне, если все вступают. Вы, наверное, слышали — возле Ишимбая нефть ищут? Есть там нефть, есть! А как же ей не быть? Еще в детстве говорили мне люди, что добывают в тех местах земную мазь и мажут ею колеса. И такое богатство валяется под ногами!.. Говорят, там нужны рабочие.

— Я не об этом тебя спрашиваю, в колхоз вступаешь?..

— В колхоз? Вступим, вступим… Коллективом веселей работать. И жена об этом прожужжала все уши, да и я не против. Только вот не все лошади, впряженные в плуг, тянут ровно! Есть и лодыри, и хитрецы. Гамир, к примеру, хиленький, а работает. А Фатима, даром что баба, гору своротит. Иной человек рожден для работы. Фахри же и Хаммат, хоть и здоровые мужики, а тяжелый груз не поднимают. Хаммат Султанову свояк, вот бы ему хвостик покрутить немножко. А если в Ишимбае нефть ударит, много рабочих потребуется. Нефть в золото превратится…

— Хватит, не мели языком! — потеряв терпение, Тимер вскочил с места и заходил по комнате: — Смотрите-ка, он вступил бы в колхоз, да ждет, пока все станут сознательными! Ты что, считаешь, что колхоз — это рай, в котором собрались лишь безгрешные люди? Умная твоя голова!.. И без тебя знаем о лодырях и хитрецах, даже о тех, кто воду льет на кулацкие мельницы. А вот ты не виляй хвостом, если не желаешь в колхоз, говори прямо. На тебе свет клином не сошелся!..

— Постой, браток, не горячись.! Я же так не говорил. Сказал, подумаем.

— Иди, иди и завтра же сдай государству положенный хлеб! Обманщик, дал слово, а я, молодой дурак, поверил ему, вычеркнул из черной доски!

— Не обманщик я, просто не успеваю. Что я, кулак какой-нибудь, чтобы обманывать, или мошенник? Просто не успеваю…

— Не успеваешь, я успею: составлю акт и передам дело в суд!

«Будешь так действовать, — подумал наблюдавший за происшедшей сценой Султанов, — весь народ повернется к тебе спиной. Давай, давай, петушись, хорохорься!..»

Вслух же, когда Булат вышел из правления, сказал:

— Резковато разговариваешь, товарищ Янсаров. Ведь он бедняк, нелегко ему…

— Хлеб-то есть у него.

— Хлеб-то есть, да и ему много нужно! Семья, вот и мается.

— Если мается, пусть вступает в колхоз. Мы же не можем потворствовать невыполнению долга перед государством. Сперва себе, потом государству — это кулацкий лозунг.

— Это правильно!

В комнате правления воцарилась тишина. Слышно было, как отчаянно жужжала муха, попавшая в сеть паука. Кукушка настенных часов прохрипела три раза.

— О, уже за полдень, то-то пусто под поясом стало! — сказал Сакай. — Нужно поесть.

Хотел и тебя, Тимер, пригласить, согласишься ли? Возвратившегося издалека всегда приглашают в гости, да все было некогда…

— Почему же, я согласен, — ответил Тимер, опять как бы противореча ему.

Они вышли на улицу.

Сакай с утра велел жене приготовить хороший обед. Жена его Аскап прибрала дом, сварила бишбармак из вяленого прошлогоднего мяса. Аскап умеет хорошо готовить, на всю деревню славится своим искусством. Еще в двадцать первом году она была поварихой в столовой АРА и ни от кого плохого слова не слышала. Щедрую и справедливую женщину дети любили, как свою мать.

Аскап ласково встретила Тимера, крепко пожала ему руку.

— Вот председатель просил зайти, посмотреть на его бедный домишко. А вы живете, как богачи!

— Какие уж там богачи! — Сакай бросил недовольный взгляд на жену, мол, зачем переусердствовала с уборкой, и тут же перевел разговор в другое русло. — Есть, конечно, кое-что, дом прибран… Иначе нельзя, уже тринадцать лет живем при советской власти, должны стать образованней и культурней.

Сели обедать. Сначала по обычаю поставили казы, мясо…

Аскап вышла в боковушку и скоро принесла оттуда бутылку водки.

— Ай, женушка, зря ты это затеваешь! — притворно заворчал Сакай. — Неужели ты думаешь, что комсомолец станет пить?

— Как хотите, а на столе пусть стоит. Сейчас ведь самое дорогое угощение, кажется, — ответила Аскап.

Что делать Тимеру? Водки он никогда в рот не брал. Не выпьет, получится по Султанову. Раньше он пил только пиво. Ладно, решил он, выпью, ничего худого с одного стакана не произойдет. Неудобно давать маху перед стариком…

Они выпили. Водка сразу ударила Тимеру в голову, разгорячила кровь. Чтобы прийти в себя, он начал торопливо есть. Стало немного легче.

— Не будем оставлять зла в бутылке, — сказал хозяин и снова разлил в стаканы.

Тимер, наконец, разговорился. Но Сакай не из тех людей, кто сразу начинает говорить о работе, он все подшучивал над парнем.

— Не скучновато ли одному, Тимер? Надо бы и невесту подыскать…

— Не до нее пока.

— Конечно, — усмехнулся Сакай, — когда холост, когда много рядом молодых снох — до невесты ли? И мы были молодыми, по девкам бегали, теперь уже не то. А бабы, брат, как репей, сами липнут, только не оплошай. Хотя ты, кажется, не из тех. Говорят, Фатиму не обижаешь?..

— Пустая болтовня!

— А что? Фатима — красивая, не гулящая, хорошая женщина, молодая…

— И Фагиля была молодой.

— Эх, Фагиля!.. — Сакай словно бы невзначай прикусил губу и, помолчав, добавил: — Она, она… Хоть и об умерших нельзя говорить плохих слов, но она гулящая была, гулящая…

— Но никто не замечал ничего.

Вскоре, несмотря на уговоры хозяев, Тимер заторопился домой.

Подышав на улице свежим воздухом, он почувствовал, что опьянение проходит. Телу стало легко, душа повеселела… И лишь тяжелый осадок слегка мутил ее: то ли остался он от разговоров Сакая, то ли от жирной казы… Скорее, виной всему Султанов…

Вернулся он домой в сумерках, очень усталый. Как тут не устанешь, когда, засучив рукава, приходится браться за любую работу, показывая пример другим. Он похудел, глаза впали и от недосыпания заблестели нездоровым блеском. Но Тимер не расстраивался. Были бы кости, а мясо нарастет. Главное, успехи колхоза налицо, он расширился за счет новых людей. Что же, доверие, оказанное ему, он, видимо, оправдывает! Вчера он написал Нине Кругловой письмо…

«…Живу я совсем в иных условиях… Новая жизнь, новые люди. Но очень много нужно работать с людьми. Здесь ведь не встретишь крепко спаянных сознательных рабочих. Кругом лишь собственники-крестьяне, веками дрожавшие над своей землей, коровой, лошадью… Свою веревочку задарма не отдадут, а общественный скот беречь не желают. Тяжело работать с ними, тяжело, но я…»

Тимер несколько раз перечитывал письмо, не решаясь отсылать его. Не подумает ли, что жалуюсь? И не получилось ли оно слишком сухим? А о чем еще писать?.. В разговоре все выходит гладко, но лишь положишь слова на бумагу, как… Получается, как у старого чиновника, много лет проработавшего на железнодорожной станции: сухо и официально. Нина же для Тимера не просто секретарь комсомола, а прежде всего первая любовь. Как долго и хорошо говорили они после первого знакомства, холодной ночью возвращаясь из кино!.. И находились ведь слова. Наверное, потому, что рождались они в сердце.

Подумав немного, Тимер снова взялся за карандаш, но ничего путного не смог добавить, кроме нескольких строк: «Не хочется отрываться от вашей жизни. Присылайте мне, пожалуйста, по одному номеру газеты «Наш паровоз».

От Нины давно не было письма. Не забыла ли? Пусть любовь остыла, но ведь она еще и секретарь! Сама же, провожая, просила писать. И почему образ любимой приходит к тебе в минуты одиночества и грусти?..

Наскоро поев, Тимер сел за книгу. Взял в руки роман Тургенева «Накануне». Но странно, образ Елены сливался в его сознании с Ниной. Интересно, они ведь совсем не похожи друг на друга.

Нина невысокого роста, смуглолицая, чуть рябоватая, черноглазая, шагает тяжеловато. А Елена — словно подсолнух, растущий среди ржи, — тоненькая, длинноногая. Представив ее такой, Тимер засмеялся и провел пальцами по усталым глазам. Не похожи, конечно, но что-то общее есть.

Он облокотился локтями о стол, снова уставился глазами в книгу. Но читать не смог, все думал о том, что объединяет двух девушек. Елена… Ради любви к Инсарову она готова пожертвовать всем. Не хочет ли и он, чтобы Нина была такой же? Она твердо отстаивает свою точку зрения, не сворачивая, идет к поставленной цели… То же свойство характера. Но он не ждет от Нины никакой жертвы. Они всегда будут близкими и равными во всем, как рельсы, протянутые в бесконечность.

Сколько Тимер просидел в полудреме над книгой, он не помнил, только очнулся, почувствовав рядом чье-то горячее дыхание.

Возле него стояла Фатима и дрожащей рукой гладила его волосы. Она часто дышала, держа у груди спадавшую с головы шаль.

— Ты почему здесь? Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего.

— Очень поздно же.

— Ну и что?

— Люди могут разное подумать.

— Давно уже думают. Чем беспричинно ходить грешной, лучше уж… — она обняла Тимера и стала горячо целовать его.

— Ты с ума сошла! — вскакивая со стула, воскликнул ошарашенный парень.

Фатима, отскочив, ударилась спиной о печь, но не рассердилась.

— Нельзя же быть таким жестоким, — прошептала она и заплакала. — Ты брезгуешь мной? Или я настолько страшна, что смотреть на меня тошно?..

Тимеру внезапно стало жаль ее. Он обнял плачущую женщину, посадил ее на нары и начал успокаивать.

— Никто тобой не брезгует. Ты очень хорошая женщина, красивая, молодая, но не надо так, я прошу, — в горле его пересохло, и он с трудом выдавил: — Есть у меня в городе девушка…

Фатима молчала. Она закрыла глаза, но губы ее чуть приоткрылись, и женщина стала похожа на изнемогшую, жаждавшую тепла и воды птицу…

Задумавшись, Тимер посмотрел в окно, на небо, полное крупных и ярких звезд. По небу лениво плыла луна, полная и блеклая. Тучи расступились, и луна внезапно напомнила ему бледное лицо умершей Фагили, и почувствовал он холод ее белого тела, и мелким колючим ознобом охватило его вздрогнувшее сердце…

А каким жарким пламенем веет от Фатимы!..