Ему только двадцать два года, но у него уже много имен. В определенной среде или в движении его знают под псевдонимом «Макс», имя данное родителями — Вадим, первое имя которым его назвали сверстники из среды было: «Драккар» — корабль викингов. Раньше он был скином. Для обывателя, этот Драккар был истинным пугалом, по внешности, по убеждениям и манере поведения. Давно это было. Как в другой жизни. Целых шесть лет тому назад. А в юности такой срок это почти вечность. Тогда как и многие в начале третьего тысячелетия, отрывочные исторические знания Вадим получал из довольно мутных источников во всемирной паутине. От несистематизированного отрывочного изучения истории у рослого агрессивного подростка образовалась взрывоопасная смесь в голове. И конечно ему было приятно осознавать себя арийцем, белой бестией, сверхчеловеком. Тешить себя избранностью и выплескивая возрастную агрессивность, утверждать ее в жестоких драках. А чтобы побеждать надо быть сильным, и он тренировал тело в спортивных залах, дух закалял в жестоких уличных стычках. Он стремился к своему идеалу, быть белой бестией и стал ею. Теория нацизма его интересовала постольку поскольку, что такое индоевропейская группа народов, он вообще не знал, о существовавшем племени ариев и ареале их обитания имел довольно смутное представление, про Ницше что-то такое слышал, «библию» германского национал социализма читать не стал (слишком много букв…) Он был бойцом. Тогда его привлекала мрачная полная мистических символов готическая атрибутика третьего рейха. Брошены уроки, в школе он изредка появлялся, все время уходило на жесткие силовые тренировки, общение с друзьями единомышленниками и боевые акции. Вечером волчьей стаей они выходили на улицы и явный страх обычных людей поспешно уступавшим им дорогу действовал на них как возбуждающий наркотик. Вызывающе одетые, бритые наголо, они били подростков, юношей и уже зрелых мужчин за модную одежду, стильные прически, цвет кожи, национальную принадлежность и манеру поведения, за сексуальную ориентацию и музыкальные пристрастия. Нападали стаей по волчьи с заранее распределенными силовыми действиями. Безжалостно терзали случайную жертву и быстро уходили, растворяясь в рукотворных каменных джунглях столицы. До убийств дело не доходило. Пока не доходило, еще срабатывали «внутренние тормоза». Это ощущение вседозволенности, этот выплескиваемый в нападениях адреналин, этот драйв стали их жизнью, их подлинной и единственной реальностью. Они росли в относительно сытую эпоху «нулевых», в эпоху откровенной коррупции, тотальной наглой лжи и убогих стереотипов навязанных рекламой и бесконечными сериальными шоу, в эпоху бездуховности и всеобщего цинизма. Они ответили этой эпохе создав свой мир. Мир неумолимых грозных хищников, романтично-кровавый мир белых волков. Это про это время и про них напишет Сергей Яшин:

Они признавали только поэтов пишущих о таких как они. И читали друг другу стихи, стихи посвященные им, белым бестиям нового тысячелетия.

— В кого ты такой уродился? — слабо возмущалась мама.

— Тебя же посадят, дурак! — бешено кричал папа.

Вадим чуточку презрительно усмехался в ответ. Овощи, планктон, это его родители. Мама с утра до ночи пашет в кредитном отделе банка. Папа специалист по недвижимости. Уходят засветло, а домой возвращаются почти ночью совершенно обессиленные работой и бесконечными пробками на дорогах. Жалкие клерки, белые воротнички, покорное начальству убогое быдло. Он презирал их жизнь, их выбор, их работу. Презирал, но не забывал как следует пожрать из набитого продуктами холодильника. Одежда, компьютер, квартира в столице, все было приобретено на их деньги. Впрочем он как-то не очень думал об этом, еда, одежда, жилье и его оплата это было нечто само собой разумеющееся, как и карманные деньги которые ему регулярно выдавали. Они планктон, а он ариец. И это его выбор и его жизнь. И никто, слышите никто, не смеет ему указывать как жить.

— Неужели у тебя нет ничего святого? — держа в руках взятый из его комнаты самодельный нацистский шеврон, с недоуменным испугом возмущался отец и устало почти безнадежно попросил, — Одумайся сынок, одумайся…

Святое у Вадима было, только пока он еще не знал об этом, а думаться им пришлось вместе: ему и его отцу.

В тот день когда Вадим пришел с тренировки, его отец уже вернулся с работы. Они больше почти не разговаривали. Не о чем, а спорить и ругаться было бессмысленно, это понимали оба. Так обменивались бытовыми репликами, самые родные люди и уже почти чужие друг другу.

Одетый валяясь на диване в своей комнате Вадим услышал как резко прозвенел дверной звонок. Мать пришла. И тут же услышал рычащий отцовский крик:

— Кто тебя?

Вадим выбежал из комнаты, от острой боли сжалось сердце. Его избитая, вся в крови мама бесформенным кулем осевшая на пол плакала.

— Четверо в переходе почти у дома, ограбили, сумку вырывали, не отдавала, избили и вот… — мама показала разорванные мочки ушей, — серьги… твой подарок… вырвали…

И слезы, боль матери, жгут сердце сына и он по детски плача ее обнял:

— Мама… мамочка…

— Ты! — крикнул побледневший отец Вадиму, — Скорую вызывай, а я…

Он подбежал к оружейному шкафу, рывком открыл стальные двери, достал охотничье ружье и патроны:

— А я… — с искривленным от ненависти лицом заклокотал он, — а я…

— А я с тобой, — вскочив и размазывая по лицу сопли крикнул Вадим и дальше жестко отрывисто ломающимся голосом:

— Ружье оставь, — (отец посмотрел на него с недоумением) Вадим пояснил, — со стволом дойдешь только до первого мента, (отец не отпускал оружие) и Вадим властно, уверенно, — оставь тебе говорю, топор в сумку, нож в рукав куртки, я молоток возьму, этого хватит… уррр… урроем сук…

— Не надо, — плакала мама, — пусть их… в милицию надо…

— Приметы… как одеты… возраст… — ожесточенно спрашивал отец. Пока жена как завороженная его тоном отвечала, Вадим звонил маминой сестре тете Ане, просил ее срочно прийти, помочь матери.

А потом они задыхаясь выбежали из дома, ловя воздух перекошенными ртами летели к подземному переходу и никого не нашли. Еще пару минут бесцельно походили, а затем:

— Звоню своим, — весь бледный от нерастраченной злобы сказал Вадим, — по маминой сотке этих тварей найдем, а ты своих друзей собирай, чем больше тем лучше, район охвата нужен большой.

— Друзьям? — растерянно спросил папа.

А у него не было друзей, были коллеги и деловые партнеры, нужные знакомые, друзей не было. Его друзья остались в далекой юности и в другом городе. В этой столице людям друзья не нужны, слишком уж хлопотно. Друзья это всегда проблемы, а девиз нашего времени: «Это твои проблемы, сам их решай».

А вот друзья его сына пришли. Трое из пяти в их группе. По нашим подлым временам это весьма неплохой результат. В переходе быстро посовещались. И поехали на следующую станцию метро. «Там — заявил рослый, бритый наголо, устрашающего вида скин Шульц, — постоянно крутится пацан сбывающий краденые мобилы» На остановке вместе вышли из вагона метро, сплоченной группой пошли на выход. В переходе нашли и задержали щуплого с белым скуластым лицом паренька торговца. Окружили. Допросили. Испуганный паренек дрожащими руками сразу выложил из своей сумки все мобилы. Вадим тут же узнал дорогую модель которая была у матери, и по пин — коду ее проверил, это был телефон его мамы. Оскалившись Вадим достал из яркого упаковочного пакета тяжелый молоток, его приятели умело заслонили жертву от прохожих.

— Это не я… — затравленно оглядывая всех, заплакал паренек.

Вадим молча и сильно толкнул его, сдавленно прорычал:

— Руки! Ладонь на ограждение.

Паренек положил открытую ладонь на перила ограждения, тонкие пальцы мелко неудержимо дрожали. Вадим ударил без замаха, хрустнули кости поломанных фаланг. Паренек взвыл.

— Молчи! Убью! — страшно прошипел Вадим.

— Не надо, — плача тихонько попросил паренек и с надеждой посмотрел на шедшего в их сторону милиционера.

Тот прошел мимо с отстраненным как каменным лицом. Он как и все в этом городе не хотел проблем, не его участок, его смена закончена, он устал и идет домой, а вы все пошли на хер.

Вадим громко зло засмеялся, мимо разнонаправленными потоками шли пассажиры и никто не обратил внимания на его вызывающе громкий смех, у этой толпы было одно лицо: пустое; усталое; отстраненное. У каждого на коже был вытравлен один невидимый, но всем ясный девиз: «Мне не нужны чужие проблемы».

Скуля избитым щенком сбытчик краденого быстро все рассказал, кто дает ему награбленное добро на реализацию, как связываются, где встречаются.

— Вызывай их, — непреклонным жестким тоном приказал Вадим, — скажи, что уже продал и хочешь отдать деньги. Проси еще товар.

Грабители пришли в оговоренное место. Четверо. Развязанные, веселые с характерным видом и акцентом россиянского и самого толерантного народа. Переговоров не было. Напали на них молча, сразу и внезапно. Умело с одного удара сбивали с ног, безжалостно добивали лежащих. Ломали руки, ломали ноги, били по голове. Уже потерявших сознание быстро обыскали. У одного нашли женские серьги с еще не смытой засохшей кровью. Отец Вадима достал топор. Покрутил оружием, не решился. Вадим мягким решительным движением отобрал топор у отца, наклонился к поверженному, хлесткими пощечинами привел его в чувство, и затем страшно оскалившись занес над ним оружие… Хотел сказать: «Кровь за кровь» Не сказал. Слова пусты. Дело сделано. Кому надо те поймут. Кровь за кровь.

— Значит ты искалечил человека? — неуверенно стал уточнять я выслушав Вадима, напротив которого за одним столиком сидел в кафе.

Помещение где мы расположились, было через дорогу от здания суда. Там с утра я знакомился с материалами гражданского дела которое взялся вести в столице. После полудня мы встретились в этой кофейне за столиком у окна. А еще раньше, до моего приезда в столицу, обменялись электронными сообщениями. Дело в том, что в отзыве на одну из моих работ, виртуальный корреспондент под ником Vest высказывался о ее содержании более чем критично и радикально, но все же достаточно мотивировано. Узнав, что я намериваюсь по делам приехать в первопрестольную, он предложил встретиться. Согласовали место и время встречи.

После немного скомканных и сжатых взаимных представлений решили общаться на «ты». Рослый, широкоплечий, светловолосый, как с вырубленным топором волевым лицом, это Вадим. Второй Юра — Vest по внешнему виду как теперь говорят в молодежной среде типичный «ботаник». Росточком немного пониже меня, плотный, чуть сутуловатый, в очках, недлинные темно русые волосы аккуратно причесаны, скромно и неброско одет. Сделали заказ. Пили принесенный расторопным официантом натуральный свежесваренный кофе, я проголодавшись с утра с аппетитом ел свежеиспеченную сдобу и пирожные. Вадим скупо рубящими фразами рассказывал, я почти сразу перестав жевать слушал, Юра молчал.

— Так значит ты искалечил человека? — уже настойчивее и жестче повторил я свой вопрос.

Вадим с неприязнью посмотрел на сидевшего напротив немолодого мужчину. Он вообще недолюбливал законников с их дурацкими заморочками. А этот холеный, хорошо одетый, собеседник вызывал не просто неприязнь, а раздражение. Ну что может понимать в жизни этот писака? Ну подумаешь, сочинил пару книжонок, а небось в жизни, в реале кроме своего кабинета и законов ничего и не видел. Вадим мысленно обругал Маузера и Юру которые настояли на встрече с этим… мысленно еще раз ругнувшись Вадим краешком тонких губ усмехнулся.

— Вроде того… — неопределенно отвечая на вопрос буркнул он.

В сильном замешательстве я стал стряхивать крошки пирожного упавшие на брюки. Потом отводя взгляд от насмешливо смотревшего на меня Вадима глянул на себя в зеркало висевшее на противоположенной стене, машинально пригладил волосы. Да-с сегодня вид у меня вполне приличный, хотя в осенне-зимний период я предпочитаю носить потертую куртку, свитер темной шерсти и старые джинсы, а обуваюсь в высокие разношенные кожаные ботинки — берцы. В таком виде я больше похож у люмпена с окраины. Да сами гляньте. Рост у меня выше среднего, телосложение сухощавое, седые волосы на голове очень коротко стрижены, лицо морщинистое, крупный нос переломан еще в юности, бреюсь редко. Люмпен. В таком виде чувствую я себя вполне комфортно. Но как говорится «наряди пень, будет как майский день». Сегодня я отлично выбрит, одет в приличный темный неброский костюм, модный галстук под воротником белой рубашки завязан консервативным узлом, модельные кожаные туфли хорошо вычищены. Я на суды всегда так одеваюсь, это своего рода униформа которую я вожу в большой командировочной сумке.

Стряхнув крошки, я посмотрел на этого молодого так уверенного в себе жестокого парня, искал и не находил слов осуждения затем как-то неуверенно пробормотал:

— Ну задержали бы их, немного побили бы в конце концов, вызвали бы милицию, но калечить и рубить? Извини меня это…

— И что бы им было? — вмешался в разговор Юра, — ты вроде как юрист? Ну скажи, что они получили бы по закону?

— Если раньше судимостей не было, то при нормальном адвокате, да при поддержке родственников и диаспоры, то максимум, это от одного до трех лет условно. Да и то это при доказанности каждого эпизода уголовного деяния. До суда подписка о невыезде… — хмуро ответил я.

— А потом или тут же сразу, грабить? — жестко неприязненно просто ледяным режущим тоном спросил Вадим, — они снова пойдут бить наших матерей, серьги с кровью из ушей рвать? (Вадим сильно побледнел) А мы их сыновья должны прятаться? Ну и кто мы тогда после этого? Скажи кто?

Я не могу тебе ответить, мне нечего сказать. Да и не мне отвечать на такие вопросы. У нас либерализация уголовного права. У нас гуманизм к преступникам, уже давно обернулся законодательным откровенным презрением к их жертвам. Не мне отвечать, ребята, я же законы не принимаю. Тогда кто ответит? Может такие как Вадим? Они отвечают грабителям и насильникам как умеют и сами становятся преступниками. Давайте их вместе дружно осудим. Лично я их осуждаю, не хорошо они поступили, не по закону, надобно их привлечь к ответственности. И пусть дальше другие безнаказанно грабят, бьют и насилуют наших матерей, сестер, жен, дочерей. Да в общем то… все именно так и происходит. И кто мы после этого?

— Ну и что дальше было? — помолчав спросил я этого помрачневшего бледного парня.

А дальше в тот вечер они сначала порознь ездили в метро, хаотично и бессистемно меняя станции, направления и линии, потом вернулись домой. Отец Вадима дождавшись всю группу на условленной контрольной точке пригласил ребят в свою квартиру. Там рядом с уже перевязанной матерью Вадима сидела на диване и причитала ее сестра Аня.

— На стол собери, — непривычно жестким тоном входя в комнату сказал отец Вадима своей свояченице, а избитой жене, на немой вопрос ответил:

— Больше они никого бить и грабить не будут, вот так значит дело повернулось…

И бросил на стол серьги, свой подарок жене на юбилей свадьбы, на электрическом свету искрами сверкнули еще не отмытые от крови крохотные бриллианты.

Обе женщины собирая еду и расставляя посуду испуганно суетились, вопросы задавать не стали только мама Вадима судорожно всхлипнула:

— Господи, Господи, в каком мире мы живем… — и замолчала.

Сидели за столом, говорили, снимая напряжение чуток на равных выпивали дорогой купленный к празднику коньяк, закусывали и еще по одной, не пьянства ради, а снятия стресса для…

— Не понимаю, — мрачно, тяжело говорил отец Вадима, — просто не понимаю, вот смотрю на вас, так хоть и одеты как придурки, а все же нормальные ребята, почему вы эти как его… скины, почти нацисты? Наши же их били и разбили. Деды, прадеды их победили. А вы? Срете на их память. Говно вы! В мыслях одно говно у вас. Да говно… а вот дрались вместе и помогли вы… не зассали, сыну сразу на помощь пришли, спасибо значит. Да и без всяких «значит», спасибо. Не понимаю я ребята, ничего не понимаю.

— А вы послушайте что про нас Леонид Корнилов написал, — угрюмо сказал Шульц и прочитал:

— А у вас уже и свои поэты есть? — невесело усмехнулся отец Вадима, — только поэты имеют свойство все видеть в романтичном свете, а на деле люди замечают только бритых отморозков с пивным и нацистским душком.

Ответов друзей сына не слушал. Пил одну рюмку за другой. Быстро захмелел. Качнувшись встал, пошатываясь пошел в спальню. В дверях зала обернулся. Глухо, пьяно, тяжело сказал:

— Долг платежом красен, если значит чего… зовите, — и безнадежно махнув рукой ушел.

— А отец, то у тебя ничего мужик, — почесал бритую голову и засмеялся Шульц.

— Пойдет патроны подносить и то ладно, — снисходительно улыбнулся другой.

— А вот мой, овощ, — легонько вздохнул третий, — только орёт на меня: дебил; сволочь; фашист.

— А может его просто еще за живое по настоящему не задело? — прищурившись спросил Вадим, — чего он любит то? Ценит чего? Что у него главное в жизни, лежа на диване пиво жрать и чтобы бабки были? Я про своего тоже думал: убожество и планктон. А вот видали как он дрался? Первым на этих зверей кинулся. Они нас не понимают, это верно. А мы то их понимаем?

Я тоже не понимаю, просто совершенно не понимаю, как так можно. Не понимаю почему в нашей стране, стране победителей германского нацизма, вдруг проявилась такая заметная, явная тяга у части молодежи к национал — социализму. Хотя о чем это я? Разве мы страна победителей? Нет, дамы и господа, мы страна побежденных, мы ныне живущие, народ, предавший и пустивший с молотка победу добытую воинами отечественной войны. И вот в руины великой державы, брошено семя поражения и проросло, уже так заметно проросло новое поколение, поколение отмщения. Поколение жаждущее реванша. И мы порой с ужасом и непониманием смотрим в их лица, такие родные и такие чужие. Вот как сейчас когда я смотрю на этого Вадима и пытаюсь понять, все еще пытаюсь и потому задаю ему «идиотские» на его взгляд вопросы.

— Ну ладно, допустим, с грабителями более менее понятно, жестоко конечно, а другие? Их вы за что бьете? Ты вот сам рассказывал. Били? А за что? Ты вон как за маму вступился, а у тех, у них же тоже мамы есть.

— Да по приколу, — ошеломляющий прозвучал ответ, — пусть каждый овощ знает, защитить его некому, а пришельцы пусть помнят: это наша земля.

Вадим опять неприятно усмехнулся, шевельнул широкими плечами и глядя на этого растерянного мужика по виду типичного овоща из теплицы и продолжил напористого говорить:

— Я ведь святого из себя не корчу. Было, били. Детей, девок и баб никогда не трогали. А взрослые… пусть учатся защищаться и сами собираются в группы для отпора или пусть сидят безвылазно в своих норках и дрожат, дрожат от страха. По пришельцам. Как они, так и мы. Понял? Они полно наших ребят порезали и покалечили. Пусть знают, ответ будет. Теперь понял?

— Мы давно отошли от бессмысленных действий, — примирительно и чуть снисходительно заметил Юра, — это время уже прошло. Только точечные удары и только по виновным, зря мы никого не трогаем.

— Ты мне вот что скажи, — обращаясь к Вадиму стал настаивать я, — ты нацист? И если так, то…

Вадим только моргнул, как его только что спокойно сидевший собеседник откинув стул резко вскочил и чеканя слова договорил:

— Мой дед под Сталинградом погиб, я его память не предам. Фашистскую мразь к стенке. Понял? Теперь ты меня понял? Сопляк! Тебя еще в проекте не было, а я уже воевал. Стрелять умею. Помни фашистов к стенке.

Вадим в комичном ужасе поднял руки, нарочито испуганно прохрипел: «Сдаюсь. Гитлер капут». Беззаботно захохотал Юра. Стоявший за стойкой и варивший кофе бармен с недоумением на них посмотрел…

В Мюнхене бармен за стойкой перетиравший пивные бокалы тоже с недоуменной растерянностью смотрел на этого здоровенного русского парня что-то бешено кричавшего на своем варварском языке, но одно слово из этого дикого наречия бармен знал: «Сталинград».

В Германию Вадим приехал поступать в университет. Ну поступать это конечно слишком напыщенно заявлено, точнее он прибыл на курс изучения немецкого языка необходимого для поступления в университет. А если уж совсем откровенно, то ему отец посоветовал пожить с годик в Германии пока тут не утрясется и не забудется дело о причинении потерпевшим, тяжких телесных повреждений. Не установленных лиц причинивших эти повреждения хотели установить. Проводились стандартные оперативно-розыскные действия по бытовой статье. Формально по бытовой, но уже тогда участились нападения и стычки причины которых были весьма далеки от бытовых недоразумений или обычных уголовных дел. Активные группы выявляли, их членов ставили на оперативный учет и довольно часто сажали. Шульц лидер группы в которую входил Вадим, посоветовал всем не трепать языками даже среди своих. Решение Вадима поучить в Германии язык лидер одобрил и попросил установить связь с немецкими камрадами и вообще прикоснуться к истокам национал — социализма и черпать знания об этом явлении из первоисточника.

Германия сильно разочаровала Вадима. Камрадов видно не было, но зато от природы смуглых лиц с характерными восточными или африканскими чертами, было полным полно. Немцы тоже не радовали. Какие то они были не такие… Уж больно в массе своей они упитанные и довольные всем сущим. Но больше всего поразил Вадима случай который он сам видел на улице: здоровенного немца по внешности истинного Зигфрида намеренно толкнул уж очень смуглый прохожий и остановился дожидаясь его реакции. Зигфрид реагировал незамедлительно, он стал вежливо извинятся. «Охренеть! — подумал смотревший на них расстроенный и ждавший нордической битвы Вадим, — даже у нас дома такого нет. Ну тут у них и толерантность. Просто толераст на толерасте. Все этой стране капец!»

На их подготовительном курсе немецкий язык для иностранцев из России преподавала пожилая властная немка еще в конце восьмидесятых годов прошлого века эмигрировавшая из СССР. Оба языка русский и немецкий она знала отлично, образ мыслей, так сказать менталитет, своих студентов хорошо понимала и кроме всего прочего давала им бытовые советы по поведению в чужой культурной среде. Ей Вадим откровенно и высказал свое недоумение. Frau (студенты прозвали ее Фау) сдержанно попросила всё его недоумение изложить в устной и письменной форме на немецком языке, затем аккуратно указала на допущенные ошибки, а уж потом по русски с протяжным бабьим вздохом сказала:

— Максимум через пятьдесят лет, немцы или растворятся в новой для них этнической среде или их остатки побегут из своей страны куда глаза глядят, — и с грустным чисто русским оптимизмом, добавила, — Слава богу я к этому времени уже умру.

— И что у вас это не понимают? — все еще недоумевал Вадим.

— Молодой человек! — намеренно твердой интонацией подчеркивая каждую букву ответила немецкая Фау на безукоризненно русском литературном языке, — поверьте мне, я жила в двух измерениях. В советской системе ценностей и в общеевропейской системе моральных координат. И вот что я вам скажу: первая половина двадцать первого века будет эпохой возврата к национальным ценностям титульных наций. Или сработает предохранитель инстинкта самосохранения или наша нация как и вся белая раса будет обречена на мучительную агонию и неминуемое вымирание.

Тут Фау воодушевившись и выйдя из — за стола звучно и сурово продекламировала:

«Цивилизация закончилась, это — война. Стань берсерком и будь им до последнего мига, когда ты отправишься в Вальхаллу с добрым фунтом вражеского свинца в твоей все еще непокоренной груди!!! Только из анархии и революции может восстать новая Белая Раса. И даже если мы проиграем, пусть враги с ужасом рассказывают своим потомкам о ярости последних викингов».

Помолчав Фау пояснила:

— Это Дэвид Лэйн обращается к нам, это его: «Открытое письмо к мертвой расе».

Ну хоть один нормальный человек в этом vaterland(е) нашелся, решил Вадим. Правда его немного удивляло и смущало то обстоятельство, что базовые навыки личности нормального человека эта дама получила в СССР. Но с другой стороны это же является и предметом для гордости. Да она немка, но и нам не чужая, раньше то в России под Саратовом жила, там и воспитана, а не какая то там урожденная европейская толерастка. Хотя… причина ее расового гнева и боли за нацию возможно имели совсем другие истоки. Через день Вадим встретил дочку этой фрау, не совсем трезвая белокурая frДulein шла в обнимку с солдатом армии USA. Бравый защитник мировой демократии был заметно пьян. Но у него было несомненное достоинство, отважный воин был афроамериканцем. «Где дело касается е…ли, — матерно думал Вадим, — там расовые предохранители не работают» Сначала огорченный и возмущенный Вадим хотел вступить в расовую битву, за право обладания белокурой frДulein, но рядом маячил полицейский. «Да и… с вами!» — с желчной злобой подумал Вадим провожая взглядом парочку. Но это дело он все же так не оставил. В тот же день или точнее вечер, он в ночном баре снял на ночь очень милую девушку весело и беззаботно щебетавшую на английском языке. Цвет конька в бокале и цвет нежной кожи у веселой явно ищущей сексуальных приключений незнакомки были одинаковы. «А почему бы и нет?» — мрачно подумал пивший коньяк Вадим. Английский язык Вадим знал на средне школьном уровне, т. е. меньше чем не знал, но девушка в общении перешла на ломаный немецкий. Кое-как объяснялись отдельными словами, но все же больше жестами и откровенными улыбками. Вадим немного колебался, красотка была заметно постарше его (на вид явно под тридцать) и потом принципы воина нордической расы… то же знаете… все-таки… не последнее дело. Но алкоголь и почти доступная близость женщины сделали свое дело, а уж когда прекрасная мисс заметила, что ей завтра с утра надо возвратится на военную базу, где она служит сержантом армии USA, Вадим отбросил последние сомнения. Он расплатился за себя и по русской привычке за свою гёрлу. Затем уже без колебаний он мощной горячей дланью погладил нежный бюст сисястого сержанта армии USA и твердо, решительно взял ее за руку. Подвыпившая девушка поощряюще хихикнула. Бармен вызвал Вадиму такси и пока оно шло, пользуясь случаем втридорога продал Вадиму бутылку шампанского. Они уехали вместе, Вадим и эта девушка…

Ну что отчизна? Смотри и гордись своим сыном! В центре Западной Европы, в гостинице «святого» для германских национал — социалистов города Мюнхен, еще несовершеннолетний простой русский парень многократно вагинально, настойчиво — упорно анально и озорно орально сношал военнослужащего блока НАТО. А в перерыве отдыхая и набираясь новых сил пил уже теплое французское шампанское.

Русские солдаты и офицеры! Верьте, мечты сбываются.

А ты, гордая своей демократией и своим образом жизни Америка! Смотри и гордись своей прекрасной дочерью! Без пушек, ракет, высокоточных бомб и прочих смертоубийственных изобретений, твой воин за много миль от родного штата, бесстрашно плевав на закон «об уголовной ответственности за растление несовершеннолетних», в добровольно-принудительном порядке убедил молодого «дикого» русского мужика: заплатить за выпивку в баре; оплатить номер в гостинице; всю ночь поить его (ее) шампанским и полностью удовлетворить все иные потребности. Делом, отличной выучкой, высоким профессионализмом твой солдат (получив при этом глубокое физическое и моральное удовлетворение) доказал и весьма наглядно показал все преимущества феминизма, демократизма, толерантности, легко сокрушив при этом все расовые преграды. И не раз (будем уж откровенны) твоя отважная, бесстрашная дочь в позе «всадника» пребывала сверху, а этот русский со стонами просил пощады снизу.

Граждане USA! Американцы! Так присудите же своей дочери высший знак отличия своей страны с гордой сдержанностью сказав: «Это была хорошая работа».

Не правда ли, все зависит от того с какой стороны смотреть на это не эпохальное и совершенно заурядное событие. Эка дело… ну развлеклись парень с девушкой, оттянулись по полной, так радоваться за них надо.

И вообще прав был Вадим когда понял, что: «Где дело касается е…ли, там расовые предохранители не работают».

Суровые сторонники чистоты крови, могут упрекнуть Вадима, в том что не на то поле он бросал своё нордическое семя, но я пользуясь авторским правом и скверной юридической привычкой во всем находить доказательства невиновности своих знакомых сообщаю: с его слов он пользовался средствами контрацепции и его семя пребывало не в темном вспаханном поле, а в латексе. Если вы и дальше осуждаете парня, то это просто зависть.

Утром проводив подругу так и не сомкнувший глаз Вадим почувствовал, что он очень сильно, просто до тошноты и головной боли русский человек. А виной тому была выпитая накануне смесь конька и шампанского да бессонная ночь. Другими словами у обессиленного парня было обычное похмелье и он, за неимением в Deutschland(е) огуречного рассола, хотел выпить холодного светлого баварского пива чтобы поправиться «по русски».

Если человеку везет или не везет, то уж во всём. На улице недалеко от пивной в которую он направлялся, Вадим впервые встретил двух местных арийцев. Рослые, коротко стриженые, одеты в короткие кожаные куртки с нашитой на них стилизованной символикой, представители нордической расы уверенно попирая тротуар высокими шнурованными ботинками шли ему навстречу. Древним салютом похмельный Вадим поприветствовал genossen. Арийцы становились. Вадим коротко представился: «Русский. Прусс. Студент» Арийцы с кислым видом переглянулись между собой. Вадим предложил вместе выпить пива и зная, что германские представители нордической расы, экономны и скуповаты с широким славянским жестом сказал: «Угощаю». Хмурые лики арийцев стали чуть по приветливее. Втроем зашли в пустую чистенькую пивную где кроме них других посетителей в такую рань еще не было. Сели за столик. Подошедшему смугловатому кельнеру Вадим заказал бокал светлого пива. Арийцы потребовали темного пива и шнапса. «С утра пиво и водка? — поразился Вадим, а потом счел это несомненным родством арийских душ и решил, — Ну всё прямо как у нас». Кельнер быстро принес заказ. Арийцы молча залпом выпили по рюмке шнапса, солидно хлебнули пивка. Сидевший напротив Вадима рыжеватый ариец скупым уверенно точным жестом показал кельнеру: «Повторить», второй светловолосый kamerad одобрительно кивнул подтверждая заказ. Вадим заплатил второй раз. Тут выпивший глоток холодного пива Вадим поперхнулся и закашлялся. Рыжеватый немец с презреньем глядя на него громко сказал Вадиму хорошо знакомые каждому в России слова:

— Russisch Schwein!

А второй наставив на него указательный палец правой руки издевательски произнес:

— Пух! Пух! — и пьяно засмеялся.

— Пух! Пух! — раздельно и тихо повторил медленно вставший Вадим, чувствуя как мигом прошла похмельная одурь и расслабленная усталость после бессонной ночи, а все мышцы тела налились злой упругой силой.

— Значит русишь швайн? — тихо переспросил он рыжеватого немца глядя на его уже покрасневшее от выпитого шнапса лицо и дико заорал:

— Ну так я вам блядям устрою тут Сталинград! — и выплеснул пиво из своей кружки в лицо рыжеватому.

Реакция у выпивших пива и шнапса немцев была заторможенная, драться в ограниченном пространстве они явно не умели. Пока рыжеватый ругаясь протирал залитые пивом глаза, Вадим пустой пивной кружкой (тяжелая фарфоровая с логотипом пивной) одним ударом разбил голову даже не успевшему встать светловолосому. Тот всхлипнув забитым бычарой бессловесно свалился на пол. В два прыжка обогнув стол Вадим подскочил к уже вставшему рыжеватому, сразу не давая ему опомниться прямым справа раздробил ему нос, ногой ударил в пах. Немец воя упал.

Кельнер крича выбежал на улицу, а бармен за стойкой машинально перетирая бокалы с ужасом смотрел на этого рослого парня что — то кричавшего на своем диком наречии, бармен не понимал его слов, кроме одного хорошо известного каждому немцу названия: «Stalingrad».

— Вот такой я нацист, — улыбаясь продолжал рассказывать Вадим, — Потом бежал из Германии, знакомые перегонщики помогли. На б/ушных иномарках ехал с ними через Польшу в Калининград, потом через Литву в Питер. Наслушался, — Вадим перестал улыбаться, помрачнел, — наслушался как нас в каждой стране русскими свиньями называют. А за что? — холодно спросил он, — За что? Что мы уж такого плохого тем же полякам и прибалтам сделали? Немцы во время второй мировой чего хотели с ними то и творили. Так им теперь жопы лижут. А мы? Сколько наших ребят погибло ту же Польшу от немцев освобождая. Эх… под такую мать… наша кровь на их весах дешевле немецкого пива стала.

— Считаются только с сильными и богатыми, — пожал плечами я, — а мы нищие, больные и слабые, вот нас и пинают под жопу все кому не лень. Одно слово «русиш швайн». Заслужили мы это. Так чего удивляться?

— А если, ты против того чтобы быть русской свиньей, если хочешь быть человеком, — заметил Юра, — то сразу на тебя ярлык вешают: русский нацист. Так кем лучше быть? Свиньей или человеком?

— Ну не все так однозначно, — сильно поморщился я, — знаешь Юра, ты меня не агитируй. У меня своя голова на плечах да и опыта жизненного побольше и вот я думаю…

— И вот, что со своей головой и опытом вы нам оставили, — вызывающе прервал меня Вадим, — сам всё видишь или тебе примеры привести?

Тяжелая, неприятная наступила тишина. Вижу ребята и побольше вашего знаю. Сам соучастником был, каменных дворцов не нажил, банковских счетов за границей не имею, но все эти годы жил сытно. Я себя не оправдываю и ваши оправдания или прощение мне не нужно. Ты говорил, что тоже хочешь понять нас своих родителей. Вот и попробуй. Ты пойми мы жили и живем в подлое время и прогнулись под него. В юности мы пели песни «Машины времени»:

Не вышло. У нас не вышло, чтобы мир прогнулся под нас. Наша машина времени застряла в песке мелких проблем и очень большого эгоизма или вернее откровенного похеризма. Что будет у вас? Не знаю. Я не верю, что у вас получится и мир прогнется под вас. Боюсь, что пока ты не сможешь нас понять. И не потому, что тебе не хватит интеллекта или знаний, просто есть вещи которые осознаешь только когда сам станешь отцом, когда тебе надо кормить и защищать своих детей. Когда точно знаешь, что кроме тебя они не кому не нужны. Вот и всё. Видишь как всё просто. И как бы не было, это благодаря нам вы живы, здоровы и имеете возможность с гневом и презрением бросить обвинение: «Вот что вы нам оставили». Поверь нам было не легко, но мы сохранили и вырастили семя рода, грядущее будущее страны. А уж каким оно будет? Это зависит и от нас и уже от вас. И я тебе честно скажу, я не хочу видеть Россию нацистским государством. Не хочу видеть как она погибнет в огне пожаров. Романтики бунта, войны и революций говорят: пламя очищает. А я лично видел, как горели в пламени афганской войны мои сверстники из Смоленска, Ташкента, Уфы. Мне приходилось вытаскивать из боевых машин их обугленные тела и я точно знаю, что пламя войны превращает живых людей в куски горелого мяса.

— Еще кофе? — прерывая затянувшееся недоброе молчание вежливо предложил подошедший официант.

— И пожалуйста еще пирожных… — попросил я.

— Любите сладкое? — неожиданно перешел на «вы» Вадим.

— Глюкоза мозгу нужна, — заулыбался я, — а у меня работа умственная.

— Сахару побольше бы ели или натурального шоколада, — тоже улыбнулся Вадим, — мне наш ротный всегда говорил…

— А ты разве служил в армии? — с искренним и обидным для Вадима недоумением спросил я.

Вернувшись домой Вадим при первой же встрече рассказал ребятам из своей группы про Германию и то что для многих, для очень многих в объединенной Европе мы всего лишь Russisch Schwein. Русские камрады подавленно молчали.

— Теперь только мы ответственны за судьбу белой расы, — тихо сказал их лидер Шульц.

Прозвучало как-то не очень убедительно. Оглядывая своих расстроенных ребят Шульц попытался их морально подбодрить:

— Наши арийцы, самые крутые, мы на передовом рубеже расовой битвы, — и процитировал культового в их среде поэта Сергея Яшина:

— Все ребята, — выслушав отрывок из хорошо знакомого ему стихотворения «БЕРСЕРКИ» сказал Вадим, — я отхожу.

По закону этой среды, любой имел право уйти, не уклониться от участия в уже намеченной акции, не сдавать на допросах соратников, а просто всем открыто объявить: «Я ухожу».

— Почему? — засопев спросил Шульц.

По их правилам объяснять причины было не обязательно. Одни уходят другие приходят, в этой среде это нормально. Вадим смотрел на своих товарищей и чувствовал, что-то не так. Он еще не понимал, что просто вырос, как-то неожиданно и резко повзрослел. Самодельная сшитая по чужим лекалам форма нациста стала ему мала, неудобна и не совсем приятна. И он объяснил как мог:

— Если мы для всех русишь швайн, то надо быть готовым защитить свою землю. И надо уметь это делать. Пойду в военное училище. В танковое. Мне папа рассказывал, что его дед на Курской дуге на Т-34 воевал. За войну три раза в танке горел. Войну в Берлине закончил. Вот так значит…

Военные училища готовившие командные кадры танкистов, были уже закрыты или прекратив набор курсантов доживали последние дни и проводили последние выпуски офицеров. Офицеров уже обреченных на сокращения, специалистов для которых в войсках не хватало боевой техники. Вадим сумел поступить в общевойсковое командное училище. Хотя училищем его называли «по старинке» теперь это был военный институт. Год проучился и прослужил. Потом и там начались сокращения. С министерства вниз в военные институты спустили директиву сокращать курсантов под любым предлогом. Его вышвырнули со второго курса. Молодые курсанты хотевшие стать офицерами, чтобы защищать свою землю, были не нужны.

Этот обозленный, обученный военному делу парень с подросткового возраста имевший страшный жестокий опыт уличных схваток, вернулся домой. Ему было девятнадцать. Он вернулся в свой дом уже понимая, что и он и вся эта страна и весь этот народ которых он хотел защищать никому не нужны. Нужны богатства этой территории и нужен не народ, а миллионы покорных русишь швайн которые будут добывать и за помои в корыте отдавать земные богатства своей земли в чужие руки. Таким он вернулся.

С академической справкой полученной в военном институте, он за «большую благодарность» данную ответственному лицу поступил в технический Вуз на второй курс. Учился, тренировался, присматривался. Старая компания Шульца уже распалась. Самого Шульца и еще двух ребят посадили, остальные (как ему честно сказал один из оставшихся на свободе) находились на оперативном учете. Вадим избегал появляться в местах тусовок определенной среды. Опыт, чутье и полученные в военном училище пусть и неполные, но все же знания, давали понимание: эта среда находится под оперативным контролем спецслужб. Быть там это все равно, что в парадном обмундировании в полный рост идти в атаку на пулеметы. Он ушел в тень и стал осторожно присматривался. Сначала один единомышленник появился, за ним второй, третий и еще подходили, те кому не наплевать на то что делается в этой стране, те кто больше уже не хочет быть русишь швайн. Среди них был и Юра, потом ставший Vestом.

Юра смотрел как пятеро толерастов днем на улице избивают его сокурсника и не вмешивался. Боялся, он знал, что он трус и стыд прожигал ему душу выходя красными пятнами на щеках. На багровых от стыда щеках, и пятна на них были как от полученных пощечин. Но стыд не дым, глаза не выест. И он ушел. Через неделю он встретил своего уже оправившегося от побоев однокурсника в аудитории, тот его не упрекал, просто прошел мимо него как мимо пустого места. А он и был пустым местом и знал об этом. Но стыд не дым, глаза не выест, он просто выест твою душу, если она есть. Юра пошел заниматься каратэ. Он больше не хотел оставаться в стороне, он хотел быть готовым защитить себя, а может и других. Занимался год, упорно учил формальные упражнения ката, сходился в поединках в кумитэ. А потом в обычной драке, дворовой хулиган даже младше его по возрасту, легко его избил. Сосед по дому отставной офицер, вмешался в драку и торжествующий пацан презрительно плюнув в сторону Юры ушел. Юра был просто морально раздавлен. Древнее прославленное Голливудом японское боевое искусство оказалось бессильным, перед приемами уличного боя.

— Не умеешь драться, — наставительно заметил подвыпивший сосед, — тогда беги. Иначе тебя просто искалечат.

— Я занимаюсь каратэ, — оправдываясь буркнул Юра.

Сосед презрительно присвистнул. Попробовал объяснить:

— Твои занятия это полная херня, — заметил он, — в этом деле можно всю жизнь прозаниматься и получить трендюлей от первого встречного. В драке важен первый удар и правильная оценка противника или группы противника. Поставь себе пару ударных серий, постоянно их тренируй и бей первым, знаешь, что не справишься беги, в этом ничего позорного нет. Только потом того от кого бежал подлови, и врежь. Это тактика, — засмеялся сосед, — нас в своё время этому здорово учили.

— Вот вы меня и поучите, — с затаенной надеждой попросил Юра.

— Я, нет. Других дел полно, — отказался, шедший за пивом в ближайший магазин, сосед, пожевал губами, смачно рыгнул пивной отрыжкой, сказал, — Есть у меня знакомый, мы в одном училище учились, он две войны прошел, вот он ребят тренирует, если хочешь, дам адресок.

Юра пришел заниматься в группу специального рукопашного боя. Их тренер уволенный по сокращению из армии обоженный войной боец хорошо знал свое дело. «Бой выигрывается в сознании, — учил он, — если ты готов до последнего биться, то я обучу как это сделать, если нет то иди на хер, толку от занятий не будет» Юра остался заниматься. В их группе учили простым ударам, но доводили их до совершенства, потом перешли на стремительно ударные серии, затем на использование подручных материалов. Их учили по принципу: «Если бой неизбежен, то бей первым и на поражение. Не жди когда тебя убьют, бей первым и ты выживешь» Они не мышцы на тренажерах качали, а развивали скорость, реакцию, взрывную ударную силу. Тренировки проводили не только в зале, но и во дворах, как шутил их тренер в обстановке максимально приближенной к боевой. Воспитывалась уверенность в себе, в своей победе в бою. Через шесть месяцев Юра и его спарринг партнер по занятиям Вадим возвращались вечером домой. На остановке к которой они не торопясь шли, пятеро веселых явно обкуренных толерастов приставали к молодой паре. Модно одетую девушку намеренно оскорбляли. Ее подавленный страхом спутник испуганно молчал. Юра побледнев от злости ускорил шаг, Вадим его придержал за рукав.

— Ты чего? — зашипел на него Юра, — Зассал? Так стой тут, один пойду.

— Успеем, — сдержанно и напряженно сказал Вадим, — Дадим парню шанс доказать, что он мужик и свою бабу будет защищать. Если нет, то пусть его мудохают. А девчонку прикроем.

Девушку на остановке один толераст взял за руку и потянул за собой. Ее парень ударил его по руке. Негодующе заорали толерасты. Разом бросились вперед Юра и Вадим. Бей первым и на поражение. И они били. Это были простые удары, но не ожидавшие сопротивления и боя толерасты уже через пару минут лежали на земле. Бей первым и ты выживешь. Юра и Вадим не получили в стремительно жестокой схватке повреждений. Прошедший войну солдат хорошо обучил их науке побеждать, а они старались у него учиться.

— Уходим, — тяжело и возбужденно дыша после схватки потребовал Вадим.

— Милицию и Скорую надо вызвать, — нерешительно предложил Юра.

— Я вызову, — пришел в себя парень и достал телефон.

Приглядевшись к нему Юра заметил, что это не их сверстник, а молодой мужчина явно за тридцать. Девушка закрыв лицо руками все еще нервно всхлипывала.

— Нет, — схватил мужика за руку Вадим, — не звони.

— Почему? — удивился тот, и кивнул на лежащих, — им же нужна медицинская помощь и потом милиции надо объяснить, что мы не виноваты, мы только защищались.

Вадим злобно и матерно выругался, потом сдерживаясь попытался спокойно объяснить:

— С тебя обязательно возьмут объяснения, там будет указан твой домашний адрес, место работы, номера телефонов. А потом тебя навестят, или эти, — он кивнул в сторону лежащих без сознания, — или их приятели. И «Скорая помощь» потребуется уже тебе. И свою девушку подставишь, ее из принципа могут избить или изнасиловать. Понял?

— Я не его девушка, — сказала прекратившая всхлипывать девчонка, — он просто рядом стоял.

— Вступился за чужую бабу? — с уважением глядя на молодого мужчину произнес Вадим, — Молодец! А теперь уходим.

— Нет, — решительно отказался мужчина, — я вам не верю, такого не может быть.

— Как знаешь, — поморщился Вадим, — а мы уходим, — обратился к девушке, — ты остаешься или идешь?

— Я с вами, — девушка вытерла лицо и цепко взяла Вадима за руку и укоризненно заметила, — только я девушка и не смей меня бабой называть.

— Уходим, быстрее, — нервно оглядываясь по сторонам торопил их Юра.

Они ушли стараясь держаться в тени домов. Мужчина проводил их взглядом и торопливо стал набирать номера. Первый номер «Скорой помощи», второй дежурной части ГУВД.

Через месяц Юра увидит его лицо в криминальных новостях, его найдут изувеченным на пороге собственного дома. Кто это сделал, так и останется неизвестным. А Юра станет Vestом.

— Сам понимаешь, — продолжая рассказывать усмехнулся Вадим, — где и как мы находим других добровольцев, я тебе не скажу.

— Да мне и не надо, — подчеркнуто холодно ответил я, — вступать к вам я не собираюсь. И вообще я категорический противник любых не законных действий и считаю, что всё, абсолютно всё в нашей стране, должно происходить в рамках действующей конституции. Более того я считаю, что все что вы мне рассказали откровенная ложь, а будь это иначе я немедленно обратился бы в правоохранительные органы с соответствующим заявлением. И если я этого не делаю сейчас, то только потому, что не хочу отвлекать занятых глубоко уважаемых людей, на проверку ваших недобрых сказок.

— Браво! — сильно хлопнул в ладоши и заулыбался Юра.

— Годится, — понимающе усмехнулся и кивнул головой Вадим, — если бы ты иначе сказал, и что-то стал выяснять, я бы тебя тут же на… послал. Все верно, это сказки. И можно продолжить разговор, если тебе интересно конечно.

— Мне интересно как у тебя с родителями теперь отношения сложились.

— Нормальные, — негромко и добродушно засмеялся Вадим, — сейчас абсолютно нормальные, они меня вроде как понимают, я их. Мама теперь только с травматикой всюду ходит и без украшений, папа еще пару ружей купил. На охоту пару раз вместе ездили. Если мама задерживается на работе, я ее хожу встречать, если не могу то папа ходит. Еще папа пиво бросил пить, в бассейне регулярно плавает, мы иногда для тонуса спаррингуемся. Он еще в силах, я разок зевка на спарринге словил, так он меня в аут отправил. Деньги вообще не вопрос… если надо, то дают, хотя я и сам подрабатываю немного. А у тебя что проблемы с юным поколением? — и не дожидаясь ответа утешил, — Все нормально будет.

— Ну ладно, — чуть смутился я и нерешительно спросил, — А зачем вы мне все это рассказываете?

Длинная пауза. Он внимательно меня рассматривает. А мне не нравится когда на меня смотрят в упор.

— Я слушаю тебя Вадим, — уже не скрывая раздражения сказал я, — так зачем?

— Вообще то меня ребята Максом зовут, — негромко заметил он, — а так… Юра со мной и другими ребятами поговорил, еще когда ты сообщил, что возможно приедешь, в общем мы решили… рассказать тебе кое-что… и попросить…

— Что попросить?

— Рассказать о нас, пока мы еще живы.

Уже вечеряло и в кафе где мы разговаривали народу прибывало. Посетители расслаблено пили кофе, с аппетитом ели свежеиспеченную сдобу, болтали ни о чем или о дневных делах. Эта обычная вечерне праздная жизнь уставших после работы людей была далека от нашего разговора. Посмотришь вокруг и думаешь, ну о чем мы говорим? Какие тут нацисты? Где основания для всех этих мрачных как высосанных из пальца обобщений, для этих кликушеских воплей: «эта страна и весь этот народ никому не нужны… миллионы русишь швайн…» Где? Да нет ничего такого. Все хорошо. Нормальные люди, нормальная страна. Есть проблемы? А у кого их нет?

Вадим недовольно оглядевшись по сторонам жестом показал официанту: Счёт! Тот подошел и не давая в руки бордово кожаную книжку сухо произнес:

— За счёт заведения.

— Почему? — держа в руках бумажник, растерялся я.

— Я слышал, о чём вы говорили, — очень тихо сказал молодой парнишка официант и смущенно улыбнулся, — пока посетителей было мало я специально вас подслушивал, а вы увлеклись и даже не заметили.

Твердо повторил:

— Все за счёт заведения.

— Хочешь встать с нами? — сдержанно спросил его Вадим.

— Нет, — так же сдержанно ответил тот, — я хочу закончить институт, женится на своей девушке, пусть и в кредит купить квартиру, а там и дети, хорошо бы двоих: мальчика и девочку. Бунта и войны не хочу.

— А…? — начал было я, но щуплый русоволосый мальчик официант меня прервал:

— Я тут подрабатываю, а вообще то на геофизика учусь. Это, — неприметно показывая на внешне беззаботных посетителей кафе, негромко сказал он, — как воскресный пикник летом в горах, они отдыхают, веселятся, думают и говорят о пустяках и не слышат как под веселой зеленой травкой в глубине горы уже бушует магма и огненная лава вот-вот вырвется из жерла. Вот оно… слушайте!

— Он что уже совсем ох…ел?! — орал в дорогой мобильный телефон, сидевший за соседним столиком средних лет хорошо одетый мужчина с покрасневшим от возмущения лицом, — Обычная ставка федерального отката двадцать пять процентов, а ему уже тридцать пять подавай? Сука! Сука!! Сука!!! Все никак не нажрется?! Может еще и пятьдесят потребует? Что?! Я в столице! Да… да и завтра же в министерство. Что?! Тогда сегодня! Прямо к нему домой! Так дела не делают! Тридцать, ты слышал, тридцать это максимум… Официант! Быстро! Счёт!