Она стояла перед ним в одном халате и старательно красила губы. «Ваше усердие, мадам, ваша тщательность — выше похвал, но зачем же такая рассеянность в постели?» — Макс валялся поперек дивана. — «Ни один адвокат не оправдает вашу интимную безалаберность, тем более что есть свидетели», — он бросил в меня подушкой (учитесь, циники; браво, Макс!), — «что кривите ротик? Вы и так непотребны». Руки ее дрожали. Она только сейчас осознала, что та Белла, умевшая красиво быть недосягаемой, умерла в холодных объятиях серого паяца с картонным сердцем, заплесневевшим от собственной сырости. Ты бы плюнул мне в лицо («С удовольствием, дорогая»). «Занавесь зеркало — в доме покойник», — Макс чиркнул спичкой, — «и расскажи мне правду». Я, уже вползавший в легенду, мог только уповать на ее срывающийся шепот.

…Заратустра. Простите, я не танцую. Меня били, простите, но…

Какого черта эти глаза, соленые и подлые, ведь я мог бы их полюбить, если в них не умер Гоген, я бы спрятал в них зверя, если они есть.

БОГИ ВЕШАЮТСЯ С ДОСАДЫ!