Полиграф-блюз

Ты признайся мне — не по пьяни ли

Тебя боги отмодильянили?

Под какой тебя под землёй нашёл

Самый странный из всех влюблёнышей?

Объясни искривлённым ротиком

(От тебя же streepteeth — эротика)

Как вдруг стал извращенец маленький

Самым вечным культурным смайликом?

Как из Моны кроили стерео

И из веры варили вериво?

Пробегись мозговою просекой

Самым простеньким из вопросиков

(Кто есмь аз и кто ты?), будь ласкою,

Кто вангогушку бил веласкою?

И не жабь свои щёчки грозные

(здесь альковная — не допросная!).

Как так стало, что выпав решкою,

Я стал стёртой ненужной флэшкою?

Напрягись, посчитай (и налей ещё!)

Сколько весит сезанн в малевичах?

И кто бил меня на шагалище?

И… пойдём в кровать.

Я не спал ещё.

 

Mors in coitu

Да не беги с размаху —

Лучше пошли всех на.

После любого страха

В душу ползёт война.

И не греши молитвой

В бабушкин Юрьев день!

Спой, отвори калитку

И кружева надень.

Да не лежи, как Маха,

Между бухих Данай.

Помни: и у монаха

Есть иногда жена.

Я к тебе выйду завтра

В тоге из ничего.

Ты захвати свой запах —

Я не забыл его.

Губы клади на плаху

И попроси вина.

После любого краха

Боль уже не нужна.

Выешь весь клевер в поле —

Мне ж приготовь ухи.

Будешь моей слепою —

Стану твоим глухим.

Всыплет на раны сахар

Вежливая весна…

После любого траха —

Всякая тварь грустна!

 

Манифест

Я — бражник, как стражник,

Я — парус, и странник.

Натянут мешком на рембрандтов подрамник.

Но в вашей колоде сыграю паяцем.

Я буду конем, словно вирус троянцам.

Я, как офицер, между унтер и обер.

Я карлик, я мизер, я — крошка Циннобер.

Фонарьте меня, и комарьте, кошмарьте.

Я — гессевский волк, да я — Иден, я — Мартин.

До мартовских ид и маратовских «доров».

И пусть нездоров, но мне не до задоров.

Сосите мой мозг до извилин промозглых —

Мой молитвослов без восторженных «восклов».

Сминайте, пинайте, да хоть поминайте,

Но знайте — я с вами при каждом «гуднайте».

И каждый ваш байт мной забанен до старта.

Страна-королева не любит бастардов.

Я виршен. И пусть в чёрной башне мой бишоп —

Поэтов не пишут на битых и бывших.

На горьких и гордых, на горших, горбатых —

Я мат начерчу только черным аббатом.

Не сверзить меня козырьми и ферзями.

Не смерзить. Но верьте: дерзить так нельзя мне.

И, как Иафет, бивший Хама при Симе

(Хоть это насилье и невыносимо).

Сдавайте на кон и коня с потрохами.

Рыгайте, рыдайте моими стихами.

Но если не будет вина в калебасе,

То я неопасен, когда не колбасит.

Тогда и пристрочат к погосту просрочку.

Но даже тогда я не сдам вам ни строчки.

 

Пёсья песенка

Оскудели пальцы зим — я был нем.

Нашаманил Лао-Цзы дьявола.

Бред заплёванных рябин — яблони.

Твои губки от любви — дряблые.

Отчего твои глаза склёваны,

И с пелёнок твои сны клёнами?

Ходят пасынки весны квёлыми,

Над погостом вертят зад клоуны.

Мы ведь знали правила про «ча/ща»

И дефис оставила трын-трава

Ты хоть через раз давай, причащай

Только не опаздывай на трамвай.

Много смерти утекло с осени.

Конский череп под седло — к песьему.

У сортира снег — янтарь с проседью.

Вновь похмелье на алтарь носим мы.

Мытарей свела судьба — в приставы,

Половые стали баристами.

Ты ладошкой не маши — с пристани,

Посмотри на дуру-жизнь пристальней.

Кто-то сверху вопрошал: «Я — ловец?»,

И с сетями антраша под Бизе

Богу не запомнить свод тех словец

Что-то типа: «экс, вай… йот вместо зет».

Посмотри на дуру-жизнь через боль,

Правду матку не души — ересь пой

Встретишь веру — не зови. Вбей весь болт.

Просто дырка от любви — не с резьбой.

Пусть меня умчит в зарю грубый конь

Я на время притворюсь трупиком

Спрячу ключ от головы — и в игру бегом

И пускай берут живые Рубикон.

Ты давай, трамвай, лети прямиком

От меня не свалите — в вене ком.

Я и сам бы вас хотел пряником,

А придётся в темноте — веником.

Оскудели пальцы зим…

 

***

Два очка вперёд или — без ладьи,

Или два снежка в окна с праздником…

Нужен будет бог — ты вперёд иди:

Нас давно с тобой угораздило.

Нам давно с тобой — мимо лузы шар,

Нас давно без карт — канделябрами.

С послезавтра я разрешён дышать

Да и ты начни свои жабры мыть.

Да и ты начни свои губы дуть.

Может, спеть на кон.

Может, выморщим.

Две души б/у. Добрый трубадур

Закарманит смех в злые швы морщин.

Нам с тобой домой не прописано.

Заалела грудь — три салфетками.

Не дано наверх — не облизан нос,

А внизу швейцар много лет хамит.

Но тебе мой бред не по жизни прост —

Отдуплюсь в слова и утихну враз.

У моих страниц начался некроз,

У твоих кистей начался маразм.

Поле-полюшко, печки-лавочки,

Короли валетом на поводе.

Кожуру свою лучше на ночь скинь,

Чтобы я тебя в ничего одел.

Чтоб укутал стыд дымным саваном,

Чтоб царапал глаз уголок пера.

Предпоследний я, ты — не самая.

Только вместе мы — чистым покером.

Только вместе мы — в лёд с Титаника,

Две руки замком — черт не дал аванс.

Только снова нам доброта — никак.

И опять для нас жизнь — кидалово.

Ты меня, мой грех, не сейчас томи.

Рассекло нас врозь — пей цикуту, пей!

Мне бы лучше вон ту, сисястую,

Она выглядит потупей.

 

Предпоследнее танго

Мне, конечно, не смочь рассказать

голубую сирень в цвете фар.

И с утра недобритый асфальт,

передавленный спелой малиной.

Не кричите, что осень хрипит — это просто у неба инфаркт.

И пускай это солнце кровит,

скоро дождь эту муть распавлинит.

Мне, конечно, уже не пропеть

бледный вой паутиновых струн.

И шуршание высохших звёзд,

продырявленных веткой рябины.

Просто вылижут псы городов эту степь, как родную сестру.

И поддатые голуби рек повернут на родную чужбину.

Мне, конечно, никак станцевать

снов заката сосновый загар,

Косолапый в потёках туман, пересыпанный запахом ночи.

Но простуженный клён не простит этим улицам их берега.

Да и мрачных черёмух тоска тоже вряд ли когда-то захочет.

Просто мне не посметь рисовать

измождённый фиалкой закат.

И завёрнутый в слезы полей

хвойный след на витрине просёлка.

Только если о смерти молчать,

то есть шанс все забыть на века.

Ну а если кричать о любви,

то уж точно — не помнить надолго.

 

Стременная

…И приговор: на корм чертям…

Я слишком врос в очки.

И в рожу — гнилостный смертяк,

И в спину — розочки.

Надели робу и колпак —

Корону сплавили.

На то и создана толпа,

Чтоб жить по правилам.

На то и создана вода,

Чтоб не просили пить.

Ещё есть время не продать

И душу вылепить.

Пусть крикнет рать святая: «Кинь

С размаху в лиру им!».

Я брошу — в горле косяки

Свои и мировы.

И все — есть мелочь на стакан

И Сад на полочке.

Ведь мне ещё всю ночь скакать…

Прощаю… Сволочи…

 

Романс Назанского

Накосячил Касьян или кто-то косит под Касьяна,

Окосев от тоски? Но виски снова втиснут в тиски.

Изъясненный изъян или не было просто изъяна?

Или ян был не пьян? Не сошёлся пасьянс — карты скинь.

Без ножа ли, без ног — все равно обезножен безбожно.

То ли клин, то ли клинч. Или Линч снова бросил свой клич.

Просто невмоготу. Просто нем. Просто не. Невозможно

Параллелить всегда. Если каждый апрель — паралич.

Обеднела беда. Отобедала бледной победой.

Обезлобела злоба. И отформатирован страх.

Просто неподфартило. И мне, и Аттиле, и Бледе.

Недотрога-весна подарила мне свой недотрах.

Уже можется все, а любовь до сих пор не жива ещё.

Запорола заточкой, ремнём. В общем, все запорола в упор.

Что она для меня? Возрастание по убивающей.

Розги и на горох — я не горд. Вот и весь разговор.

Вот и весь порожняк. Порождение на поражение.

Вот и весь наворот. От ворот поворот. Ну их в рот!

Вроде рожей не рыж. Да и рылом — ума выражение.

Переждать передоз? Не с руки — заржавело перо.

А в окошке — она. Как бы случаем и понарошку.

Как бы кошку впустить, как бы штору спустить, но — она.

И шуршанье ночнушки, и шарм обжигающей ножки.

Пусть уж лучше ножом полоснуть полусвет полусна.

Выпьем, брат, за добро —

сполоснуть скрежеток челюстиный.

Пусть и муж — полужмур. Нам её недожать, недождать.

Расколи свой монокль. Подожди, провожу до гостиной.

Что-то, друг, ты размок. Все равно все надежды — наждак.

Я проспал и пропал. Липкой лапой мне ляпнут подстилку.

У родных Палестин пластилиновый слепят костёр.

Мы вернём ей игру, царапнув письмецо на пластинке.

Ты иди. Спи, родной. Я твои пальцы тщательно стер.

 

Готический запой

Мертвописцы рисуют кресты для отца своего,

Что-то свистнув из Вагнера, что-то из Гойи.

Только я в этом сне безнадёжно отсасываю

И играя вслепую, играю изгоя.

Раскатай мне губу. Ну, пожалуйста, просто я

Не успел накарябать свою пентаграмму.

Сумасброжу я, верно, я с детства юродствую

Рыцарь-шут, гранд-паяц под подошвой у Дамы.

Заверни мне стыда и проверь-ка, в уме ли я,

Снизошёл ли с него или просто скатился

Этой ночи не стать снова Варфоломеевой —

Не напьюсь, как король, так нажрусь, как скотина.

Ну подёргай за нитки смешных гугенотиков,

Я отравлен собой — не ищи антидота.

Ты пойми недоверчивость недоэротика —

Недоверченность — я же недослан, недодан.

Не прошу кофеи мне в пуховы постели несть —

Просто требую водки, иначе — по роже.

Мне ведь надо запить эту недорасстрелянность,

Хотя здесь с палачом мы немного похожи.

Ну хотя бы под эндшпиль, хотя бы под занавес

Слышать жидкий хлопок — две ладошки в проходе.

Только строчки мои снова запартизанились —

И опять мне судьбина — рейсшиной по хорде.

Ты сгниёшь, унавозив мою недосказанность,

Узанозив меня — нелечибельный сепсис.

Мы ведь на спор давно обменялись проказами —

Да, зимой, класс седьмой — времена недосекса.

Ну а завтра — рассвет и рассол — ломка с выходом.

Ты мне трезвость на сердце медалькой прицепишь.

Я за рюмку кагора тебе всех живых отдам,

Ты же просто шепнёшь: «Я люблю тебя, Цепеш».

 

Григорианское

Не огнём опалены локоны.

Выбелены бельма — не синь.

Что же ты соплишь, куздра глокая?

Тело мне на койку неси.

Лапой за грудки — вот манер венец.

Дланию за перси — не вой.

Что дрожишь, скукоженный нервенец?

Принимай меня за Него.

Можно от зерцал не таиться нам.

Но нельзя — на сено и всласть.

Раз дано — в покоях царицыных,

Так откройся и — понеслась.

Что же ты знобишь щуплым зябликом?

Как на Пасху — жмись потолпей.

Пусть порежет боль вострой сабелькой

То, что пело не по тебе.

С зорькой причастят скоро всех к дарам,

Отпущу — так выбери путь.

Хочешь — в покрывале к прозектору,

Сдюжишь — постригись и забудь.

Выйдешь — позови мне задверную,

(Крестик свой обратно навесь).

Пусть зайдёт сюда вместе с: «Верую!»

Заценю: «Достойна ли есть».

 

Постпасхальное

И кол серебряный в осиновую печень…

И в темя метит темень-маета.

Из глаза льются бревна.. и беспечен

Бог без креста — не выдержал гайтан.

И праздник с праздницей потешатся друг дружкой —

Укромно, скромно выбрав уголок.

И по-верблюжьи вшепчет ночь мне в ушко

БОЛЬШУЮ ТАЙНУ (да, вот так — через caps lock).

О том, что мир — лишь псевдоневаляшка,

Любовь — лишь дурнокрашеный волчок.

А смерть — лишь повод поиграть в пятнашки,

И лишь она — извечно не при чем.

А я не верю ни в неё, ни в завтра —

Хотя они и оба — овертайм.

Ещё не забран, но надёжно завран

Мой экзистенс. И слюнками у рта

Пристроились, как ржа на кровоспуске

Слова безумцев, сказанных не в тон.

Но на душе царапает вуглускр

«F есть ma». И порван мой Ньютон.

Но есть немного Антананаривы,

Кетцалькаотля, децл Катманды.

Промажу раны, промочу нарывы

И пропущу три строчки ерунды.

Ведь было страшно, глупо, робко, тошно

Когда погнал по встречке и без прав.

И ради нужно, через слишком можно,

Вступил в нельзя, и … «смертью смерть поправ.

 

Новогодность

Папы Карло каморка — дырявый камин

В голове — жмурки-порки, ключ — пароль да логин

И давно устарел интерфейс очага

Грели, млели, сопрели бельма в темных очках

Рыбий хвостик без банта — бульон из крапив

В погребке дяди Канта — лишь императив

Лишь не прячься в куст терновый

Там поют шансон да мат

Там год новый, он — гондовый

Там сума на все дома

Там под ёлкой снежны тапки

Выйдет месяц, бросит кость

Печки-лавки, кверху лапки

Выходи себя насквозь.

Мне чего-то добавкой — на два колеса

И гадали две бабки, заплевав все глаза

То мне роль, то разруха, то ранний аборт,

То пиковая шлюха в мажорный аккорд.

В животе — кошки-мышки, и в челюсть — гудрон

Дядя Гоголь в манишке зеркалит патрон.

Сказки лишь на полбанки — и баиньки, Кай

Дай детишкам ледянку — и с ними тикай

Только сквозь ветрянку-свинку

Трипперок причереди

Выйдут месяц, вынет финку

Выходи себе вредить

Шишел-мышел, мистер Крюгер

Вяз на улице продрог.

Выйдет месяц, снимет брюки

И тебе внимать урок.

Погуляйте, детишки, не вам бой часов

Гамлет снимет манишкой с заслонки засов

Жизнь от корки до горки подарки несла.

Я включу все конфорки — поставьте дизлайк.

 

С выходом

Снова торкнет по-тарковски, градус выбьет радиан

Без закуски в блузке броской, пластик блюза на стакан.

Утром выбритый Голядкин на папир нальёт чернил,

Его младшенький на блядках наворочает херни.

Ты кропай, пиши, Михалыч, идиотов-бесенят,

Ну тебе судьба махала лифом в розовых сенях

Это мне маячит нимфа — брось кропать, постель тепла.

В твоих брюках больше рифмы, чем в бумажнике бабла.

Строчки-дрочки, виснут почки, разбухают по весне,

Есть укромный уголочек — на минутку покраснеть.

Соблазнённые поэмы — утешенье для лохов.

Есть один запойный демон в куче трахнутых стихов.

И не няня с кружкой эля, не Маргоша на метле —

Не тебе узор петельный на заблёванной крыле.

Печень точат Прометею, зеку вран сосёт бельмо.

Сделай, сука, Галатею — и башкою о трюмо.

Снова бритва крошит рожу, жгёт кишки одеколон.

Мне бы пару строчек, боже!

Пару нежных строчек, боже!

Пару умных строчек, боже!

Чтоб не стыдно на поклон….

Только водка, тётка в ложе и охрипший саксофон….

 

Колыбельная для панка — 3

Как на Белоснежку вывели семь гномов,

На мальца-волчонка семерых борзых козлов.

И не стало в сказке теремков знакомых,

На страничках добрых раздобрело, вспрело зло.

Дочка разозлится — сдохнет тамагочи,

Шрек сожрёт рапунцель, репке сломят пышный хвост.

Серый вместе с Белым бабку загогочат,

Слушай, детка, сказки, завтра выспишься, авось.

Любо, сына, любо,

Любо сны смотреть

Только из-под юбок

Видно только лишь на треть.

Как двенадцать панков сели на полянку,

Как пришлось апрелю разбудить пинком весну.

Как горбатый пони полюбил Иванку,

И три медвежонка погадали на жену.

Бьют часы на Спасской, бей и ты с опаской,

Скоро крокодилы про вагоны запоют,

Слушай папу, глупый, и учи все сказки.

Скоро без подсказки сам ты выберешь свою.

Любо, мальчик, любо,

Простынь теребить.

Только ёрзать клювом

Не считается любить.

Ведь как на буйный Терек выведут под ручки,

Не поможет вечный и волшебный крабле-бумс.

И лишь одна тропинка — от случки до получки.

И следы от траков, как пощёчины от бутс.

Так что спи, мой, кроха, не сопли, не охай.

Слушай в полудрёме папин полупьяный шаг.

И одно запомни, если будет плохо —

Каждому Гольдони будет свой родной Маршак!

Любо, милый, любо,

Любо, милый, спать.

Как наточишь зубы,

Не грызи свою кровать.

 

Овертайм — 1

Снова ночь для меня сколотили

Из обрезков сгоревших веранд.

Нет, не бился в решётки бастилий

Мой корявый сонорный вибрант.

Не дырявил Бориса и Глеба

Рыхлый тенор залитых простуд.

И платком носовым в четверть неба,

Не стирал со стекла мутный блуд.

Не выискивал в дроби мышиной

Серебро для ребят-упырей.

Меня время упорно душило,

Как неспелую репу пырей.

В горло дня золотым суррогатом

Меня солнце вливало винтом.

И бросало меня из палаты

Наркоклиники в наркопритон.

Пой, танцуй. На проклятом рояле

Пляшут «яблочко» вбрызг сапогом.

Мне амброзию в грешном Граале

Перебредили на самогон.

И лицо моё в гнутой оправе

Пузырями пошло от дождей.

Боже левый! Господь крайний правый!

Возроди меня в этой вражде!

Я найду свой погнутый нательный

Между пробок, гандонов, бычков.

Ты мне снова жестоко постелешь

Пустоту подложив под бочком.

Но я встану в небритую осень

И нечищеный рот сентября

Поцелуями заплодоносит,

Лепестками мой лоб серебря.

Впрочем, этих смешных покаяний

Мне не хватит на «присно прощён»

Пой, танцуй. На проклятом баяне

Нестучащие кнопки не в счёт.

Слишком много написано желчью —

Кто поймёт — не поправит медком.

Я любил только водку и женщин.

И себя, сердцем вдрызг, босиком.

 

Овертайм — 2

Кабарю под Кустурицу —

В масть два черных кота.

Может, выпустить куриц

Петуха потоптать?

Любомудры умишками

Красоту не сожрут.

Бить Рогожина Мышкиным —

Слишком долгий маршрут.

Гюльчатай вынет личико

Из вонючей чадры.

И надушенный Чичиков

Вырвет фарт из игры.

Я завшивлен мультяшками

И чешусь от персон.

Тётка Чарлей подтяжками

Душит дядюшкин сон.

И не сгнила сирень еще

Не слетела пыльца.

Престарелый верленище

Мнёт сонетом юнца.

Пять квадратов каморковых

Помнят воск юных тел

Уговаривал Лоркою,

И Икаром потел

Всласть диванил по-байроньи

Джойсом драил бедро.

И кухаркам, и барыням

Выпадало «зеро».

Был героем и клоуном

Среди мыльных мальвин,

Были ночи разломаны,

Дни из трёх половин.

Да и ныне подстрочником

Прошмыгнёт злой задор.

Даниилу — заточинку,

Родиону — топор.

Меж форзацев и титулов

Переплющил судьбу.

Мне кредитов не выдали

Под залог блудных букв

Петь хоралы вдоль улицы

И псалмы над толпой.

Кабарю под Кустурицу —

Освяти мой запой!

 

Овертайм — 3

Распеленали под дождём,

Пропели: «Выживешь»

И прошипела: «Подождёшь»

Чертовка рыжая.

И распинали не пинком —

Плевками хлипкими.

И кровь — не кофе с молоком,

А чай со сливками.

Презерватив — не макинтош,

Аборт — не выкидыш.

Ещё не пели: «Подытожь»,

Бубнили: «Выберешь».

Меня ты выбрось из башки,

Не убаюкивай.

Я не пришью себе кишки

Мисимы Юкио.

Ни храм, ни маска не по мне —

Златая исповедь.

Давай играть не в «кто главней»,

А в «кто здесь выстоит».

Пусть «выше-ноги-от-земли»

Не жди с травы углей.

Чем тоньше горло для петли,

Тем вены выпуклей.

А красить паруса — мура,

Найди сама меня

Я тоже с виду — самурай,

В халате мамином.

Пусть ночь японская тиха

И ветер маленький.

Я все равно начну пихать

Калоши в валенки.

И пусть во мне гниёт нора —

Душа не выльется

Ведь мне твоё «саёнара»,

Как спирт из мыльницы.

Меня не выкуришь чумой

Не выпнешь вирусом.

Ты ж не закажешь: «Отче мой»

Кастратам с клироса.

Я покемарю в скорлупе

До свиста рачьего.

Люби людей, они глупей

И подурачливей.

А я в дырявом кимоно

В петлице — сакура.

Пойду глядеть своё кино

На Фудзи, на гору.

Про то, как десять негритят

Дурили ронинов.

Как бьётся солнышко в костях

Незахороненных.

А ты ступай в свою избу,

Свернись калачиком.

Я приплыву к тебе в гробу

Японским мальчиком.

Ты будешь долго почивать

Да сны насиловать.

Но на моё «коничива»

Ответишь: «Милую!»