Ржавые спирали окружали его. Попробуй выбраться из этого плена! Где же граната?

Мальчишка напрягает память, стараясь восстановить картину боя. Но мозг отказывается служить - связная история горячей схватки не получается. Что-то ускользает. В голове полная сумятица.

Никогда ещё он не был таким беспомощным. Даже зло берёт. Надо успокоиться.

По бездонной синеве медленно плывут облака. Одно из них напоминает ветвистый дуб. Очень странно видеть белый дуб. Совсем седой! А следующее облако похоже на мост, на железнодорожный… Проходит мгновение, и облака сходятся, долго клубятся, и по небу уже несётся бесформенная серая масса.

Он поймал себя на страшной мысли: почему в это утро такая глубокая тишина вокруг? Мальчишка встрепенулся. Даже в самые тихие дни в лесу что-то пищит, стрекочет, поёт.

Неужели его бросили?

Он попытался приподняться, но не сумел. Словно из него ушла вся сила. «Лежу, как тесто в квашне»,- вздохнул он. Но руки действовали. Он пальцами нащупал носилки, на которых лежал.

Значит, сюда его принесли. Но где же люди? Большого труда стоило повернуть голову.

На поляне, словно сражённые внезапным сном, лежали партизаны. Но почему такая страшная тишина? Может, все они мёртвые? Ему стало страшно, как тогда, когда Одноглазый поймал его с чемоданом, полным шрифта. Даже дыхание перехватило.

Он сделал ещё одну отчаянную попытку сесть. Но не тут-то было. Он даже не шелохнулся.

Может, всё это происходит не наяву, а во сне?

Нет, Азат не спит, он рассуждает, бодрствует.

Неужели он оглох?

Азат убедился в страшной догадке, когда увидел над собой склонённую фигуру человека с автоматом. Мальчик не слышал, как он подошёл. Это же один из братьев Загидуллиных - Нур!

Часовой что-то сказал, улыбнулся, показав белые крупные зубы, но Азат ничего не услышал.

Нур отошёл.

Но почему он ничего не слышит? Неужели оглох навсегда? Мальчишке стало очень плохо. Может, он здорово устал, поэтому ему и кажется, что он ничего не слышит. Вот отдохнёт, проснётся - и всё будет в полном порядке.

…На его лицо упала тень, будто кто тронул его слегка. Стоило осторожно приоткрыть веки, как счастьем наполнилось его сердце. Вокруг него радостно плясали Миша-поварёнок и Микола Фёдорович. Живые! Весёлые! Они что-то кричали, даже как будто пели. Только Азат ничего не слышал. Вскоре вокруг него собралась целая толпа: Оксана Белокурая, дядя Ваня, Сидоренко, Титов. Все они что-то говорили, размахивали руками, но Азат ничего не понял.

Постояли над ним люди и разошлись. Даже друзья отошли. Может, дядя Ваня, главный медик, сказал: «Дайте человеку покой! Чего обступили?»

Правда, время от времени кто-нибудь подходил к нему: то совал в рот какую-то пилюлю, то поил чаем.

Первый звук, который глухо донёсся до Азата, был звук разрывающейся бомбы. Наверно, где-то недалеко бомбили. Содрогание земли он ощутил спиной. Затем мальчику показалось, будто слух чуточку прояснился. Он услышал чей-то голос, очень слабый, будто доносившийся из-под земли:

- Потащил я его волоком…

Это же Титов рассказывает!

- Я слышу! Я слышу! - прошептал Азат и заплакал.

Слёзы текли и текли по щекам, позоря юного партизана. «Даже вытереть нос не могу»,- горько усмехнулся мальчик.

- Я слышу, ребята!

Азат старался внятно и громко выговорить эти слова. Но его никто не услышал.

- Я слышу!

Первыми кинулись к нему мальчишки.

- Гоп-ля! Гоп-ля!-отплясывал Мишка-поварёнок.- Он ожил! Смотрите, уже разговаривает!

Снова над ним столпились люди.

- Можно его усадить? - обратился Микола Фёдорович к дяде Ване.

- Оставьте его в покое! - сказал он строго.- Ему положен госпитальный режим… Микола Хвёдорович, побудь возле него и никого не подпускай, обеспечь полную изоляцию, какая положена в партизанском лазарете.

Хорош лазарет - под открытым небом!

Дядя Ваня вдруг замолчал. Все головы, словно по команде, повернулись налево. Что ещё случилось? Азат беспокойно заёрзал.

Он сделал отчаянное усилие и приподнялся.

На поляну вышел Верзила, бывший полицай из Холминок. Его фигура выросла неожиданно, как призрак среди ночи. Верзила шёл, сильно припадая на одну ногу. Лицо его было всё в ссадинах, на лбу запеклась чёрная кровь. Он подошёл к командиру и начал докладывать, стараясь держаться прямо:

- Я бежал вслед за начальником штаба и Отто.- Он говорил с большим трудом, время от времени выплёвывая кровь.- А тут взрыв. После взрыва я искал их, но нигде не нашёл. Наверно, взрывной волной унесло. Ночью ещё раз я вернулся к мосту, думал хоть что-нибудь…

Он покачнулся и неожиданно рухнул наземь. К нему бросились дядя Ваня и Микола Фёдорович,

Через час Микола Фёдорович вернулся к Азату очень расстроенный.

- Его не стало,- проговорил Микола Фёдорович прерывающимся голосом.

А потом, путая русскую речь с украинской, повёл страстный разговор. Очевидно, он волновался, как никогда. Считал себя кругом виноватым.

- Ты прости меня,- говорил он Азату.- Я був за старшого. Хиба ж ты побежал, не послушался команды? Хотел им помочь, да? Усих простят, а меня не… Чи вернёшься в строй, чи нет.

«Я сам виноват,- подумал Азат,- не надо было выбегать из укрытия».

Микола Фёдорович, точно догадываясь о том, что хотел сказать его друг, замотал головой:

- Все мы повскакивали со своих мест. Это и понятно. Но один ты был контужен. Со мной вот ничего не случилось…

Прошёл ещё один день. Затихли шаги. Умолкли голоса. Азату не спалось. Он чувствовал себя лучше и уже мог двигать руками и ногами. Ему даже удалось сделать самостоятельно несколько шагов.

Он долго прислушивался к ночным звукам.

Стонали раненые. Кто-то хрипло всхлипывал, кто-то сонно звал к себе.

Из рассказов партизан Азат уже знал, что эсэсовский полк вместе с остатками гарнизона двое суток преследовал отряд. Лишь вчера от них оторвались, и первую ночь партизаны спали спокойно.

Возле догорающего костра сидели командир отряда Оксана Белокурая и дядя Ваня.

- Перед наступлением на Красный мост я получила письмо от бабушки,- говорила Оксана.- Умоляет меня беречься дурного глаза и лихого человека. Бедная, она и не представляет себе, сколько на войне лихих людей… Даже прислала заговор, чтобы кровь останавливать при ранении… «Шла бабка по речке, вела быка по нитке, нитка-то оборвалась, кровь-то унялась…» Вот такая она у меня, старая и наивная. Если бы она знала, что такое бой!

«Почему она вдруг вспомнила бабкино письмо и смешные заговоры? - спросил себя Азат.- Может, хочет отвлечься? Три дня назад она потеряла таких людей… Она же тоскует».

Азат заткнул уши, чтобы не слышать, о чём ещё они будут говорить…

Отряд готовился к продолжению марша. Улучив свободную минуту, прибежал Миша-поварёнок.

- Ну, как дела? - спросил он заботливо.- Меня Микола Хвёдорович послал за тобой.

- Сам видишь. Уже хожу.

- Немного хромаешь, это ничего. Легко отделался, значит, повезло.- И, внезапно понизив голос, оглядываясь во все стороны, словно заговорщик, прошептал: - Пошли, что ли? Микола Хвёдорович без тебя не велел вертаться. Он тебе место в телеге приготовил.

- Иди. Я вас догоню…

Уже отбежав порядочное расстояние, Миша вернулся ещё раз.

- Совсем забыл,- сказал он радостным голосом,- поздравляю тебя с повышением в чине! Дядя Ваня так и сказал: «Наша мальчишечья гвардия заслужила очередное воинское звание!» Война продолжается, товарищ ефрейтор!

Азат и сам не знал, почему он не двинулся вместе со всем отрядом. Вот последний человек скрылся в чаще. Оксана Белокурая неподвижно стояла, пока вокруг неё сновали люди, а потом, когда поляна опустела, сиротливо присела на пень и, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд.

Азат растерялся. Он не поверил своим глазам и ушам. Командир плачет?! И сразу же подумал: ведь она потеряла в бою самых близких людей. Он осудил её и… простил. Простил по-мальчишески, до конца.

Ещё не отдавая себе отчёта в том, что совершит в следующий миг, Азат совсем близко подошёл к своему командиру и, запинаясь и смущаясь, проговорил:

- Я теперь никогда не уйду из вашего штаба. Что бы ни случилось. Только вы не плачьте, ладно?

Оксана никак не ожидала увидеть возле себя Азата. Она испуганно взглянула на него.

Мальчишеское сердце - мужское сердце. Почти мужское.

- Теперь есть кому вас защищать! - заявил он твёрдо и честно.

На какое-то мгновение ему почудилось, что Оксана Белокурая улыбнулась сквозь слёзы. Но он постарался не обидеться на неё, потому что в этот миг он стоял выше всяких обид.

1966 год