В ту ночь мы не спали.
Шептались с братом почти до утра. Вернее, говорила я одна обо всем, что только взбредет в голову.
Скажу правду, предстоящее путешествие нас здорово беспокоило.
— Слушай, Муса, — спрашивала я, — правильно ли мы поступаем, что уходим в джунгли? Слушай, Муса, если опрокинется наш плот, что с нами будет? Ты только и думаешь о том, как бы дрыхнуть, — упрекала я его, — совсем не думаешь о путешествии в джунгли. Мы не умрем с голоду?
На все мои вопросы он отвечал односложно, как взрослый.
— Дорога требует жертв.
Так мы лежали долго-долго…
«Значит, бежим!» — сказал он вдруг.
«Чего же не бежать, тебе легко, — ответила я. — Мама и папа не твои, конечно, о них и думать не думается».
Он обомлел. Побледнел как бумага и перестал дышать. Глаза его сделались большими-большими. Вдруг он заметался по комнате. Надел белую рубаху, что ему подарили гости в прошлом году в день рождения, и, схватив в руки свой галстук, бросился вон.
Только тут я сообразила, что я натворила! Тысячи мыслей, перегоняя одна другую, заметались в голове: наверное, он никогда мне не простит. Наверное, он сейчас же скроется на плоту. Наверное, теперь его не догнать. Наверное…
Я выбежала вслед за ним. Но куда там! Среди деревьев только замелькали его белая рубашка и красный галстук. Муса мчался в сторону буровой.
Мне во что бы то ни стало надо его догнать!
Я бегу и кричу:
«Муса, постой!»
Он, не оглядываясь, несется вперед.
«Родненький, прости!»
Он все бежит.
«Братик мой, больше никогда не буду!»
Я уже задыхаюсь. Разве с мальчишками можно соревноваться в беге!
Вот он добежал до буровой. Вижу по белой рубашке и красному галстуку, как он заметался среди людей. Вот он подался в сторону деревни, где живет Лал.
Меня сразу осенила мысль: они убегут с Лалом вдвоем. Немедленно! Сейчас же!
Рассказать о нашем плоте никому не могу. Разве я решусь выдать товарищей? Ни за что! Лучше я отрежу язык, чем выдам их. А они теперь ни за что не возьмут меня с собой.
Недолго думая, я бросилась на берег. Я бегу словно ветер. Несусь будто на крыльях.
Наш плот еще на месте. Он качается на волнах.
Я быстренько вытащила с плота два весла. Там больше ничего и не было. И, торопясь, не оглядываясь, стала развязывать лиану, на которой держался плот. При этом я громко-громко разговаривала сама с собой. «Плыви один! Без меня, без моего брата и Лала!»
Плот никак не хотел уплыть. Сопротивлялся. Тогда я сильно подтолкнула его. Течение подхватило плот, и он понесся, как под парусами…
Тут я заплакала: что я натворила! Мне нет никакого оправдания.
Глаза мои распухли от слез.
Я очнулась, когда передо мною появились Муса и Лал. Они без слов поняли, что произошло. Я тоже не стала ожидать расспросов, сама сказала:
«Да, это сделала я. Но не для того, чтобы сорвать экспедицию, а для того, чтобы Муса один не сбежал. Я ведь ни за что ни про что обидела его…»
Мальчишки всегда благородны, а Муса в особенности. Он долго молчал, потом сказал:
«Да, я хотел убежать с Лалом, Шаура, без тебя. Я хотел найти нефть, чтобы папа и мама гордились мною и чтобы уж никогда не считали меня чужим. Но я постараюсь тебя простить».
А Лал добавил:
«Новый плот смастерим еще быстрее. Теперь мы имеем кое-какой опыт. И мы обязательно поплывем, если, конечно, Шаура снова не столкнет его в Брамапутру!»
Сильно толкнув в бок, Муса шептал надо мною:
— Тише, нас могут услышать! Что с тобою? Удивительные эти девчонки: даже во сне плачут!
Я промолчала, обрадованная, что мы с ним так страшно поссорились только во сне; я ведь не могла ему рассказать, какой сон видела! То, что было во сне, могло случиться и наяву.