Не пора ль? Все готово. Оборудование вчера отправлено. Манатки ребята с зари покидали в грузовик и разбрелись по селу прощаться. Пора бы ехать.

Стоя на буровом мостике, Зубаиров еще раз огляделся. Нет, дело тут сделано, и нечего зря душу травить. Хотя всегда трудно уезжать, все жалко чего-то. Правда, что — цыганская жизнь! Вечные кочёвья, да не налегке, а со всем своим железом — дизельными двигателями по пять тонн каждый, паровыми котлами, электростанцией, инструментом, приборами. Набирается. Размещаешься по-хозяйски, с бедами налаживаешь дело, начинаешь бурить, и вот в один вроде бы прекрасный день родную твою скважину приходится сдавать промысловикам. Ане хочется, жалко. За полгода ты привыкаешь к ней, мучительнице, к этой тысячу раз проклятой скважине, к черной площадке, пахнущей железом, нефтью, земным чревом. Жалко…

А поле взять, где ты впервые остановился, влекущая тенью урема или речной бережок с песочком? А село, что дало тебе кров в холода? А люди, которых ты успел узнать и полюбить? Так жалко, что даже сердце мрет. Видно, ребята тоже переживают, хоть и пытаются водочкой облегчить минуты прощания. Все собрались? Да, надо ехать. Из-за сладкого меда пальца не проглотишь. Пора!

Зубаиров спрыгнул с мостика.

Увидев, что мастер «настроился», буровики засуетились и стали преувеличенно весело прощаться с провожающими — с остающимися здесь друзьями, с девушками-кочегарами, что всю зиму работали на буровой. Зубаиров разыскал в толпе сутулого, белобородого старика.

— Ну что ж, Салахетдин-бабай, еще раз большое спасибо! — Он с размаху хлопнул деда по сухой ладони. — Не поминайте лихом! А по правде если, нам с вами так и не хватило времени толком поговорить…

— А куда теперь, сынок?

— Далеко, дед, далеко! Километров за сто, к речке Сагындык.

— Доброго пути! Приезжай в гости. И лучше всего со сношенькой Райсой, ладно?

— Спасибо, старый, спасибо. Тысячу раз спасибо!

Зубаиров, пожимая руки знакомым и незнакомым, подошел к девушкам-кочегарам. Разия и Карима держат буровиков за рукава, искательно заглядывают парням под козырьки и щебечут, щебечут о пустом, как птички крапивницы. Зубаиров их понимал, но ехать-то надо все равно.

— Ну, девушки, отпустим ребят?

— Они сами нас не отпускают!

— Один человек кричит в лесу товарищу: «Медведя поймал!» — «Так и тащи его сюда!» — «Не идет!» — «Тогда иди сюда сам!» — «А он меня не отпускает!»

— Да, да, абый, знаем: в букваре была такая сказка, — сказала грустно Разия.

Зубаиров смутился, что не к месту пошутил. Скорей трогаться надо.

— Ну, прощайте, девушки. — Он огляделся по сторонам: — А где Гульниса?

— Загляни под автобус, — засмеялись вокруг.

— С Фархутдином?

Мастер нагнулся и увидел переминающиеся хромовые сапоги, а рядом с ними, совсем близко, черные женские лакировки.

— Эй, хватит миловаться! Гульниса! Оставь другим хоть немножко! Фархутдин, я бы на твоем месте…

— Позавидовал бобыль безземельному! — перебил в ответ парень, и Зубаиров опять смутился: что-то ему сегодня и слова нужные не идут на язык.

— Надо бы посидеть перед дорогой, мастер! — загалдели буровики, все еще оттягивая отъезд. — Положено.

— Надоест еще сидеть — сто километров ехать! В автобус!

Посидели. Нет, не так-то легко трогаться! Перед дверцей автобуса снова взялись прощаться. Обнимались, жали друг другу руки, хлопали по плечам, платочками махали.

— До свидания, будьте здоровы! Приезжайте в гости!

— Аман! Аман! — растроганно твердил Сапарбай, что по-казахски означало «до свиданья». — Аман!..

Не отпуская руки своей раскрасавицы, на подножку автобуса наконец встал и Фархутдин.

— Гуд бай, милая! — дурашливо говорил он, будто не замечая слез на глазах девушки. — Гуд бай! Если не веришь, замеряй глубину этой реки. Река Ик — она тебе всю правду скажет. Если вода прибывает — значит, это мои слезы…

Из автобуса Зубаиров видел, что прижимают платочки к глазам и другие девушки. Как это он не нашел слов для них? Почему так прохладно попрощался? Эти простые деревенские девчата столько за зиму сделали для буровой!

Мастер выпрыгнул из автобуса, сгреб девчат в охапку.

— Простите, что я ругал вас иногда. Вы — замечательные девчонки! Не забывайте нас, приезжайте в гости! А еще лучше — давайте к осени на работу. Всех приму с радостью!

— Забудете.

— Таких работниц нельзя забыть. Правда. Ну, договорились? Ждем!

Когда Зубаиров приказал шоферу трогаться, вылепилось, что нет Мутгарая. Поднялся шум. Мутгарай утром был тут — собирал палатки, помогал грузить в машину вещи, со всеми вместе поел. Потом исчез. Правда, он всегда умел незаметно куда-то пропадать, но уж в день отъезда, извините, это даром ему не пройдет! Буровики, галдя, сошли с автобуса.

— Куда же делся этот Мутгарай? Вот мешок с овсом!

Посыпались предположения и догадки. Саакян сказал, что Мутгарай наверняка побежал на прощанье искупаться, но так как плавать не умеет, то давно лежит на дне Ика и всплывет только через три дня. Тин-Тиныч придерживался того мнения, что Мутгарай ушел в Башкирию опохмеляться. Это, пожалуй, было поближе к истине. В честь завершения скважины бригада вчера провела торжественное собрание, а потом в лесочке буровики организовали традиционный обед, затянувшийся до ужина. Сегодня с утра Мутгарай был не в настроении, места себе не находил. А Башкирия начиналась на том берегу Ика, через мост. Там был другой часовой пояс и на два часа раньше открывались магазины.

Фархутдин имел собственное суждение, тоже не лишенное оснований. Он заметил, что в последнее время Мутгарай стал исчезать чаще.

— Повадился к какой-нибудь сельской крале, а теперь прощаться пошел. Женщину ищите во всем, ребята, женщину! Это умные люди давно советуют.

— Да нет! — сказали провожающие. — Совсем недавно он шел по селу с бригадиром Вафой, и оба были под мухой.

У Зубаирова заострился подбородок. «Стоп! Надо быть посдержанней, что-то я сегодня не в себе», — подумал он.

— Заруливай в село!

В этот момент, однако, кто-то заметил спускающуюся о горы подводу.

— Мутгарай! Это он! Он!

Действительно, рядом с возницей качалась большая голова Мутгарая в тюбетейке. И тут же все услышали пронзительный голос:

— Шалава! — сплюнул Зубаиров.

Подвода подъехала к автобусу. Мутгарай не обращал никакого внимания на собравшихся, качался из стороны в сторону и пел, будто для одного себя, повторяя одно и то же:

— А что? Дело поет! — задумчиво проговорил Кадермат. — Сердце у парня есть.

Бригадир тракторной бригады Вафа сполз с телеги и, слегка покачиваясь, приблизился к Зубаирову.

— Ты, мастер, уж не сердись на него, — сказал он, — Мутгарай — золотой человек. Можно сказать, бриллиант! Мы того… этого… Извини, устроили мы ему проводы по-крестьянски. Он у вас тут один такой…

Мутгарай перестал петь и, будто проснувшись, уставился на Зубаирова мутными глазами:

— Значит, ты закончил институт, да? А я, значит, бур-рабочее быдло? Ты инженер, значит, с высшим образованием, а я…

Буровики окружили телегу.

— Ай-вай, как налакался, — ласково упрекал Сапарбай. — Ну, айда, чего сидишь, айда в автобус…

Мутгарай бессмысленно смотрел на Сапарбая.

— А ты-то чего делаешь в моей республике! Чего ты у нас потерял?

Прихрамывая, подошел Кадермат, растолкал людей.

А ну слезай, не заставляй людей ждать!

— Не трогай меня своими грязными руками! — заорал Мутгарай. — Они же у тебя…

Кадермат весь напрягся, сжал кулаки, и усы его растопорщились.

— Ах, так?!

Буровики повисли на плечах Кадермата.

— Слушай, брось! Он же ничего не соображает! Брось!

Тин-Тиныч взял Мутгарая в охапку и шагнул к автобусу.

— Куда?! Никуда я не поеду!

— Да молчи уж!

И вот все буровики в автобусе, и машина тронулась, а Мутгарай все шумел:

— Пустите меня! Не поеду я с вами, все равно убегу!

Однако вскоре он, положив голову на плечо Тин-Тиныча, уснул.

— Мешок с мякиной, — сказал Фархутдин. — А еще вернее — овсяной кисель!

Посмеялись и затихли.

Видавший виды скрипучий полуавтобус густо пылил по сухой сельской дороге, приседая и подпрыгивая на колдобинах, тряс ободранные чемоданы, грязные рюкзаки и мешки, авоськи с разным барахлом, и головы буровиков то подскакивали враз к потолку, то вжимались в плечи. Ничего, терпеть можно. Не работа. Только вот нагазованного до точки Мутгарая мутило, да Зубаиров, начальничек, уж больно застрожился под конец, перед самым отъездом. Все молчали, каждому думалось о своем…

Зубаиров (сердито поглядывая на Мутгарая). Пора бы проучить этого разгильдяя и забулдыгу. Прижать по методу Ибрагима-заде. Совсем перестал считаться с моим авторитетом и с людьми. Нет, не понимаю, что у него в голове и почему его мотает по жизни вроде этой колымаги. На новом месте соберемся и поговорим насчет всего. А может, я тут виноват? Ведь что говорил Ибрагим-заде: «Если ты мастер, то знай — ты выше горы, тверже скалы и просторней моря». А я какой?

Кадермат (мечется, не зная куда себя деть). Это у меня-то такие руки?! Разве для того я воевал, чтобы выслушивать оскорбления этого не нюхавшего пороха подонка?.. И вообще жизнь — лучше б меня тогда той миной совсем разорвало!

Тин-Тиныч (поглаживая лежавшую на его коленях бритую голову Мутгарая). Верно — овсяной кисель! В душе ты вроде парень ничего, но совсем без царя в башке. Если не любишь наше дело, чего же ты пошел в разведку, морочишь себя, нас и Зубаирова? Вернулся бы к себе в деревню — глядишь, на пользу себе и людям. (Чувствуя, что немеют ноги, хочет разбудить Мутгарая, трет ему уши докрасна. Мутгарай стонет.) Раскиселился, герой дня! На палубу тебя б сейчас, под ветерочек со снежком — вмиг отрезвел бы! Ладно уж, кемарь на здоровье. Балда! Если б не разведка, ты за всю жизнь, кроме телеги, ничего б не увидел! (Грустно смотрит за дребезжащее стекло.) И здесь Валю не встретил… стоп, а чем я лучше Мутгарая? Если б знал, что не найду Валю, ни за что не пошел бы на буровую. Поверил, глупый, Зубаирову. «Найдем!» Где найдешь? Надо было остаться у моря, ребята там были на ять… Когда услыхал, что тут нефть, на всех парусах сюда. Дудки, нету ее здесь. Ни в Минибаево, ни в Карабаше, А теперь везут на какой-то Сагындык. Зубаиров толкует: дескать, Язтургайская площадь — новая, все геологи на ней топчутся, и где же еще можно разыскать Валю, как не там! Может, он меня охмуряет и возит за собой потому, что ему во как нужны рабочие? Клянусь законом моря — поеду только до Язтургая и, если там не найду Валю, брошу к чертовой бабушке эту команду и уйду. Пусть Зубаиров хоть лопнет! Поеду искать Валю, без нее мне жизни нет. Пешком с котомкой за плечами пойду, по всей стране пойду! Найду, неправда!..

Саакян. Ну, подобралась же бригадка! Один алкаш и к тому же дуб дубом. Другой не то чтобы бабник — кто этого дела не любит, объявитесь! — а настоящий ловелас. Третий жмот — глаза б не смотрели, на Кавказе таким счастья нет. И мастер выпендривается, как скажет Тин-Тиныч, хочет разговаривать басом, а выходит пискляво. Ибрагимом-заде надумал стать! Подражать — это еще не значит быть Ибрагимом-заде. Чтобы им стать, надо с нами, как русские скажут, пять пудов соли слопать. (Ударяет кулаком по спинке сиденья.) Все, уеду! Пусть Зубаиров что хочет, то и делает. В Туркмению, в свою бригаду! Ибрагим-заде отпустил меня пробурить только три скважины. Пробурил четыре, ладно. Нет, в Язтургае работать не стану, баста! (Постепенно успокаивается. Смотрит в окно.) А природа здесь — вещь! Куда Туркмении до, нее! А девушки! Ах, что за глаза у этой Каримы! И душа мягкая. Когда уезжали, только на меня и смотрела. Обещала писать, но напишет ли? Вот бы жениться на ней! Привезти такую да показать Ибрагиму-заде — смотрите, дескать, мастер, что я вывез из Татарии! Нефти много не нашел, золото нашел…

Фархутдин (достает блокнот и в длинный список дописывает еще одно имя: «Гульниса». С удовольствием переписывает список). Фатима, Айна, Маша… Гульниса — двадцатая, юбилейная. И двадцатая осталась позади. Кажется, и эта немного всплакнула. Но что поделаешь — жизнь! Раз такая судьба у тебя, куда денешься? Знала же, с кем гуляла. У разведчиков как? Обнял, поцеловал и забыл, ветром унесло. И все же Гульниса красивее всех ромашкинских девчат. А фигура! Камышинка речная!.. Как-никак выросла на Ике. Помучила она меня… И ведь даже такая поверила, глупышка… Надо же думать головой, разве с нашей профессией можно создавать семью? (Насупившись, смотрит на Зубаирова.) Вот он женатый, и по красоте Райса, пожалуй, не уступает Гульнисе. Ну и что? Он в разведке мотается, а она с ребенком в Бугульме. Чем так жить — лучше по-моему.

Кубрак (задумчиво смотрит на серую, пыльную, бегущую назад обочину дороги). Три года не был на Украине… Дороги там разве такие? Шлях мимо села весь мощеный, а вдоль него тополя, тополя стоят как свечки. Сады уже отцвели. Груши, сливы… А тут даже груша не растет. У нас и запахи другие. Борщ в хате варят — от криницы слышно. Нальет мать, а он, как пламя… Вот в Татарии нашли нефть, а почему на Украине нет ее? Все есть, а нефти нет. Плохо искали? Найдут — я сразу же туда…

Ускенбаев (считает на пальцах). В прошлый месяц послал домой две с половиной тысячи. Теперь послал две тысячи семьсот. Две с половиной и две семьсот… Это будет пять двести. Если за досрочное завершение этой скважины дадут тысячу премии — это будет шесть двести. Если их прибавить к посланным раньше, это составит тридцать шесть тысяч. Да, да, тридцать шесть. Калым почти полный. Райхана будет моей! Еще четыре тысячи это пустяки — набурим за два месяца! Райхана с нетерпением ждет, когда я верхом на аргамаке появлюсь в Кара-Тубе…

Назип. Нет, не хочу я простым рабочим! На работу никогда не жаловался, но доконают вот эти переезды. Как при таких кочевках получить образование? Жить бы, как все люди, оседло и учиться! А то за три года сменили шесть мест. Если в Язтургае не выйдет со школой, придется бросить эту бригаду. Из-за работы в разведке, которая мне вообще-то нравится, неучем оставаться? Нет, не пойдет…

Зубаиров. Ладно, плохие ли, хорошие ли у меня люди, но всех собрал, и едем без потерь. Это уже кое-что. Реальность. А ведь если разобраться, в бригаде нет ни одного путного человека. Ни одного настоящего, надежного рабочего. Тин-Тиныч думает только о Вале, Саакян мечтает вернуться к Ибрагиму-заде, Назип бредит образованием, Кубрак своей Украиной. Разве это бригада! Беспутный Мутгарай постоянно пропадает. Кадермат смотрит зверем, ходит мрачный, будто грызет его что-то изнутри. Да и все остальные думают только о бабах или деньгах. А если начнут еще жениться? Один останусь… Эх, поработать бы в свое удовольствие! А с этими не выдержу. Если нормально пробурю Язтургайскую скважину, все к черту брошу и к Ибрагиму-заде! Простым бурильщиком. По крайней мере, без забот…

Сильно подкинуло на колдобине, Мутгарай проснулся и запел противным тонким голосом:

В автобусе громко засмеялись.