Мутгарай вернулся с поля, хмуро оглядел лагерь. Несколько буровиков у костра готовили себе еду. Четверо сидели на травке и дулись в картишки. В тени палатки что-то травил Фархутдин, и оттуда слышался смех. Мутгарай окончательно возненавидел такую жизнь. Вот ведь что делает с людьми разведка! Вместо того чтобы в поте лица «трудиться в поле или на ферме, эти здоровенные мужики не знают, как убить время. Нет для них ни сенокоса, ни сева, ни жатвы, ни скота… О чем думают, о чем говорят? Нет, чтобы поговорить о полезном — об урожае, о жизни, а то все слушают истории бесконечных любовных похождений Фархутдина и ржут, как кони. А вчера весь вечер Тин-Тиныч рассказывал о своей поездке в Тышляр, откуда геологи опять куда-то уехали. Сапарбай все жалуется тихим своим голосом, Саакян и Кубрак бренчат гитарой и орут песни. А в поле тихо, только птицы…

Начнут говорить о работе, только и слышно — кто сколько пробурил, как бурил, чем бурил. Ну бурил и бурил — какой в этом интерес? А Назип все плачется, что в разведке невозможно учиться, получить образование. «А кто работать будет, а?» Миша Кубрак: сменная работа, хлопцы, ломает, идти ночью на вахту — хуже смерти. «Тебя бы в ночную уборку, за штурвал!» Еланский ругается, что мастер не отпустил с вахты на спортивные соревнования в Бугульму. «Этого запрягать можно, а он в гири силу вгоняет. И это все разведка проклятая, разведка! Совсем таборниками стали…»

Сапарбай, будто возражая Мутгараю, вдруг заговорил о разведке хорошее. Ему кочевая жизнь, дескать, не в новинку, он сроду вот так и кочевал по степи. «Только жаль, нет коня, чтобы поскакать верхом, — вздыхает он. — А то воздух вокруг тебя стоит, будто мертвый».

— За что я люблю разведку? — подхватывает Тин-Тиныч. — Она мне напоминает плавание по Тихому океану. Судьбы моряков и разведчиков похожи. Так мы уходили в океан на недели, а то и месяцы… Эх, только б Валю найти!

Сдвинув кепку на затылок, разговор повел Фархутдин:

— А я тоже люблю эту жизнь, между прочим. Двигаешься — значит, живешь! В какие только места не приезжаешь, какие только леса и речки не увидишь, в каких только домах не ночуешь, каких только девушек не обнимаешь.

— Вот, вот! — поощрили его. — Продолжай, пожалуйста!

— Однажды я остановился на одной квартире, конечно, но указанию Зубаирова. Хозяева так приветливы, даже на табуретку не сажают — просим, вот стульчик! Хочешь прилечь — пружинная койка, на столе блины, сметана, курники! Прямо рай, да и только! Но все же не смог я там жить.

— Что, клопы кусали?

— Клопы! — хмыкнул Фархутдин. — Эх, ребята, увидели бы вы дочку хозяев! До удивления ладная, стройная дочка! И румяная — так и хочется проглотить! Вечером вежливо пожелает мне спокойной ночи и уходит в свою комнату. А я всю ночь не могу спать, все представляю эту скромную девушку. А между нами только дощатая перегородка, даже дыхание девушки слышно, понимаете? Конечно, она думает обо мне и тоже не спит. Вот так промучился без сна больше недели, потом взял чемодан и говорю: «До свидания, ухожу». Девушка удивилась: чем, дескать, тебе не угодили, чем обидели? Ты, говорю, мне не нравишься, бредишь по ночам. «Чем я брежу?» — спрашивает. «Моим именем бредишь», — говорю. Так и ушел.

— Ой, врешь! Вряд ли ты упустил бы такой случай! — смеются буровики.

Фархутдин пытается выдать себя за патриота буровой.

— По-вашему, из-за какой-то красотки Фархутдин должен уснуть на работе и совершить аварию? Не знаете вы Фархутдина! Кроме того, останься я там — сердечную болезнь заработал бы, а потом — лечись, валяйся по больницам…

После этих слов Фархутдин повернулся к Мутгараю:

— Честное слово, ребята, я завидую Мутгараю. Беззаботный человек: ему все нипочем, и бригада, и буровая, и аварии! Для него даже женщины не существуют. Эх, прошла моя жизнь, а я так и не научился быть беззаботным.

Эти слова Фархутдина заставили рассмеяться даже Мутгарая.

— Ну все же скажи, Мутгарай, какой ты нашел интерес, отбившись от нас?

— А пошел ты!..

— Нет, ты скажи! Мы поймем. Где был сегодня, что делал?

— Ну хорошо, — согласился Мутгарай и простовато взялся перечислять. — Свободно бродил по полям, слушал пение птиц и квакание лягушек, набрел на пастбище, посмотрел скотину…

— На пастбище был? А доярок видел? Девушек, девушек-то видел?

— Видел, — тупо промолвил Мутгарай.

— Что же ты молчишь?! — Фархутдин бросил игральные карты на траву, вскочил, молитвенно сложил руки на груди и стал перед Мутгараем на колени. — Милый Мутгарай, где тот лагерь? Далеко ли? Ради бога, веди туда… Пожалуйста, не откажи, давно не держал девичью руку, ей-богу. Пожалей, ведь так недолго превратиться и в лешего!..

Все засмеялись над кривляньем Фархутдина, а Мутгарай насупился и отвернулся. Вообще ему не по душе было, что буровики щерились без особой причины. Этим они только поощряли Фархутдина. А тот все хуже становился. Видимо, этой дурью своей он и девушкам угрожает. Вон в Карабаше сколько девушек поменял, на Ике немало юных сердец сохло по этому трепачу, а сейчас он нацелился на красавиц Язтургая. Нет, нельзя ему показывать лагерь…

Стали уговаривать всей группой:

— Веди уж! Ноги не отнимутся. Хоть попьем парного молочка!

— Не поведу! — уперся Мутгарай.

И если бы с буровой не вернулся мастер, он ни за что бы не согласился.

— О чем спор, ребята? — крикнул издали Зубаиров, приближаясь. Когда возникал какой-нибудь разлад в бригаде, мастер брал на себя роль арбитра.

— Вот ведь, мастер, история, — заторопился Фархутдин. — На буровой у нас объявился особый эгоист. Мутгарай. Он побывал у девушек на становище, надулся молока, даже икает, а нас не только не ведет, но и адреса не дает.

— Нехорошо, Мутгарай, — упрекнул Зубаиров и добавил слова, которыми он выговаривал Мутгараю за его частые отлучки. — Это, знаешь, не свойственно нашему коллективу! Идите, посмотрите, познакомьтесь…

«Придется идти», — подумал Мутгарай. И Райса-доктор говорила, кому, как не парням, ходить к девушкам. Дескать, это вызывает у них трезвое отношение к жизни, вдохновляет на труд. Человек начинает следить за собой, становится аккуратным в быту… О семье задумывается.

Что ж, испытаем рецепт Райсы. Только как бы потом не пришлось собирать буровиков по одному.

Вслед за Мутгараем ребята углубились в лес. По словам Мутгарая, становище было недалеко, сразу же за лесной куртиной. Через чащу нет тропинки, поэтому они решили выйти на опушку, по проселочной дороге спуститься к реке Сагындык, а там лугами и снова в лес, за которым и располагалось стойбище. Ты скажи, как это он разыскал такой клад! Буровики были изумлены, потому что Мутгараю, как они считали, не до девушек — ему бы лес да поле. Не было дня, чтобы он после работы не сходил искупаться, не побродил по лесу и лугам. Хотя и ругали Мутгарая за частые опоздания на работу, его любовь к природе уважали. Он по запаху мог назвать разные травы, знал голоса всех птиц. Особенно этому удивлялись городские ребята — Тин-Тиныч, Миргазиян, Еланский.

Деревья в лесу уже начали перекрашивать свои летние одежды в желтый цвет, и будто прибавилось воздуху, в котором невидимые пауки тянули и тянули серебристые нити…

Да, лето, оказывается, уже на исходе. Как же так получилось, что, живя, можно сказать, в объятиях природы, они не заметили, что лето уже проходит? А что удивительного — за горячей работой человек забывает обо всем…

Буровики, подняв головы, смотрят на верхушки деревьев, на голубое небо и белые облака.

— Ах, Мутгарай, чего же ты раньше не водил нас сюда?

— Вы что, дети, чтобы вас водить?

В лесу каждый держит себя по-своему. Назип, словно ошалелый, бегает среди папоротников. Сергей в прыжке хватается за сучки и, задрав ноги, качается. Не знающий леса Сапарбай, боясь заблудиться, ни на шаг не отстает от Мутгарая. Тин-Тиныч подходит к комлю старого дерева и начинает импровизировать:

Фархутдин хлопнул по плечу Валентина:

— Хорошо поешь, Тин-Тиныч, но поешь невпопад!

— А что?

— Это же не дуб, а липа!

— Липа? — Валентин, задрав голову, смотрит на крону дерева. — Липа? Ну и что, что липа?

— Вообще я что-то засомневался в тебе, Тин-Тиныч, — сказал Фархутдин. — В Тышляре, ты, наверно, просто перепутал свою Валю с другой девушкой…

— Сгинь, нечистый! — засмеялся Валентин. — И как это у тебя все поворачивается на одно?..

Впереди показался лагерь животноводов, летнее стойбище. Вот, оказывается, в каком прелестном месте их владение! Загон окружала светлая петля Сагындыка. По низким берегам реки густо росли ольха, ива, шиповник. Из-под старого дерева под горой журчал ключ, его струя, как ртуть блестела на солнце.

В загоне полно скота. От жары коровы прячутся в тень деревьев, лезут в кусты, в воду. Беспрерывно качают головами, хлещут себя хвостами, отгоняя мух и комаров.

С блестящими ведрами и полотенцами в руках ходят в белых халатах молодые доярки. Навстречу буровикам плывет теплый запах парного молока и голоса доносятся:

— Привяжу я тебе хвост, Челита!

— Белка, проклятая, стой спокойно, молоко разольешь!

Когда перед девчатами появилась, будто с неба свалившись, группа парней, они растерялись — так и застыли с белыми бидонами и подойниками в руках.

— Боже, откуда вас столько?..

— А-а, вот они где, лучшие из лучших! — крикнул Фархутдин.

Стоявший с ним рядом Саакян дурашливо поиграл своими глазами-маслинами и сладко, гортанно проговорил:

— Ай, хороший девушки, ай, красивый девушки!

Когда доярок со всех сторон окружили парии, они вконец стушевались. Пытаясь помочь им выйти из неудобного положения, заговорил Валентин:

— Не бойтесь, девчата, мы пришли только водички попить!

Одна, с длинными косами, самая, видать, смелая, вышла вперед и показала рукой на родник:

— Пожалуйста, родник полный! — Было заметно, что ей очень хочется поговорить с ребятами.

Тут опомнились и остальные:

— Да, да, пейте, пожалуйста! Но кто же вы такие? Откуда?

— Нет, если не назоветесь, воды не дадим!

Засучивая рукава, словно батыр на сабантуе, в центр вышел Фархутдин:

— Откуда? Если хотите, со всех уголков Советского Союза! А один, — он указал пальцем на Валентина, — бывал даже в разных уголках заграницы.

— Понятно! — по-детски захлопала в ладошки та, первая, смелая девушка. — Это же нефтяники!.. Знаем! Слышали!

Нагнувшись друг к другу, девушки стали перешептываться о чем-то. Одна из них, с блестящими сережками в мочках ушей, взяла в руки большой ковш:

— Может, попьете айран?

— Айран! — погладил живот Фархутдин. — А есть? Столько мечтал! Конечно, попьем, красавицы!

— Молочка не хотите? Сметана тоже найдется, — наперебой заговорили хозяйки, желая, видимо, по-своему оказать честь столь редким гостям. В домике животноводов был накрыт стол — на чистой скатерти стояла огромная миска кислого молока, ведро айрана, полные чашки густых желтоватых сливок.

— Добро пожаловать!

Признаться, при виде девушек у парней даже пропал аппетит, но они уселись за стол — так было удобнее знакомиться.

— А почему сами не садитесь? Так не пойдет! — вскочил с места Фархутдин. — Если девушки смотрят, как я ем, у меня рот сводит! Неужели вам не жалко такого красивого рта?

Наконец уселись за стол и хозяйки. Буровики больше увлекались шутками, чем едой, и всяк по-своему разглядывал девчат. Сапарбай робко и стеснительно, Сергей Саакян открыто, ярым глазом, Мутгарай, можно сказать, равнодушно. Исподтишка наблюдал за ними Тин-Тиныч — видимо, искал похожую на Валю. А Фархутдин, не умолкая, балагурил:

— Будем знакомы, девушки. Теперь мы вас приглашаем в гости к нам. Если вы думаете, что мы только сверлильщики земли, ошибаетесь. И у нас есть свое богатство…

— А что именно? — лукаво поинтересовались девушки. — Какое богатство?

— Нефть! — он посмотрел на сидящего рядом Тин-Тиныча, на Сергея. — Да, да, нефть. Она, милые мои душечки, — все! У нас и дома из нефти, и оборудование, и посуда, и даже еда!..

Девушки недоверчиво засмеялись.

— Не верите! Из чего сделаны палатки? Из брезента. А брезент — это нефть. А пластмассовая посуда? А из чего клеенка на столе?

— Но еда-то, еда? — с сомнением спросила одна из доярок.

— Еда? — Фархутдин глотнул молока и задумался. — Да, и пища есть из нефти! Из чего, думаете, изготавливают маргарин? Из нее, нефти-матушки!

— Ну, тут ты переборщил, — заметил Тин-Тиныч.

— Почему же тогда плохое масло называется «маргарин?» Не знаешь? Парафин, стеарин, маргарин — все это, если хотите знать, родственники!

— Может, и тебя из нефти изготовили? — спросил Саакян.

— Нет, это уж тебя! — нашелся Фархутдин. — Сам говорил, твой отец был нефтяником!.. Не смейтесь, девчата. Ваша губная помада и кремы тоже из нефти…

— Ну, будет, — остановил его Валентин. — Мы ведь даже не знаем имена наших соседок. Давайте знакомиться?

— Начинайте, — сказали девушки.

— Пожалуйста! — Фархутдин и тут взял вожжи в свои руки, указал на Валентина. — Наш уважаемый Тин-Тиныч. Стало быть, Валентин Валентинович. Известный всей Татарии буровик, руководитель знаменитой вахты. В свое время бравый моряк, бороздил океаны. Несмотря на возраст, все еще не женат. Есть и желания, и силы, но…

Валентин сердито толкнул Фархутдина:

— Не болтай!

— Хорошо, переходим к следующему… Это — славный сын армянского народа Сергей Саакян. Как я уже докладывал, потомственный нефтяник. Тоже одинок как перст. Жил в солнечной Армении, потом в солнечном Азербайджане и солнечной Туркмении, однако и по-нашему балакать кой-как может.

Озорные глаза Фархутдина остановились на Сапарбае.

— А этот маленький и тощий — потомок великого казахского хана Сапарбай. В своих краях не сумел собрать калыма и подался на поиски дармовой невесты в Татарию. Зарубите это на ваших милых носиках, девушки!

— Уй, проклятый! — вскочил Сапарбай.

— Тебе слово пока не дадено! — Фархутдин надавил на плечи Сапарбая и усадил его.

Черед дошел и до Мутгарая, который проворно орудовал ложкой.

— Горячо рекомендую — Мутгарай, — начал Фархутдин. — Не глядите, что у него рот в кислом молоке. «Мут» — вы это знаете, значит, плут. И это правда: плутовать и куда-то пропадать очень любит. Из бедных крестьян-единоличников. Жениться не сумел, хотя и шибко старался.

Мутгарай засмеялся вместе со всеми, однако покраснел. «Ну помело!»

— А этот человечек в тюбетейке из бархата, — сказал Саакян, — гоняется за вдовушками и матерями-одиночками. Язык у него — что твоя мельница. Так что будьте осторожны, девушки, — этим инструментом может кого хочешь перемолоть в муку!

Церемонно поклонившись, Фархутдин обратился к девушкам.

— Ну, красавицы, а теперь вы назовите себя!

Доярки смущенно зашептались, потупили глаза.

— Чтобы знакомить, у нас нет такого языкастого! — сказала одна из них.

— Это поправимо… Вот, например, как тебя-то звать?

Девушка, закрыв румяное лицо, скрылась за спину подруги.

— Насима она, Насима, — сказала одна из хозяек, наверно, самая смелая.

— А тебя?

Девушки по очереди представились. И они вовсе не были дикими, как показалось вначале. Заинтересовались работой разведчиков, их жизнью, развлечениями. Каждому хотелось вставить свое словечко, но Фархутдина разве остановишь? Не было и не будет таких сил-возможностей.

— Бурение, дорогие девушки, это пустяк из пустяков, — взялся рассказывать Фархутдин. — Берешь в руки бур, инструмент вроде коловорота, и давай бурить недра. В дырку опускаешь трубу. Снова буришь и снова трубу. Прибегает мастер — он у нас мужик ничего, спрашивает: как там, на большой глубине? И вот этот Тин-Тиныч, а он мой непосредственный начальник, привязывает к моему поясу веревку и спускает в трубу с буром в руках. Конечно, немного тесновато. Труба-то узкая. Да. И вот я внизу. Бурю! На глубине тысячу метров! Воздуха немного не хватает. А что поделаешь? Потеешь, конечно, рубаху хоть выжимай, но ничего! И так буришь в течение восьми часов. Тин-Тинычу что? Ему хорошо — специалист, благородная кость. А нам, рядовым рабочим? Кричит только сверху: «Сколько там пробурил, не пахнет ли нефтью?» И хоть ты умри там в забое, он до конца смены ни за что не вытащит тебя…

Девушки переглядываются, не зная, верить или нет, а ребята с трудом сдерживают смех.

Давая понять, что пора уходить, Валентин сует под нос Фархутдину часы.

— Ты, кажется, лишнее пробурил! Ребята, нам нельзя забывать — вахта.

— Вот ведь, девушки, сами видите, какой у нас зверь-хозяин! Ничего не поделаешь, подчиняемся. Скажет ложись — ложимся, встать — встаем. Велит есть — едим, не велит — ждем! Наша судьба в его руках.

Фархутдин принял такой жалкий вид, что девушки сочувственно посмотрели на него. Валентин вежливо поклонился хозяйкам:

— Простите, нас ждет работа.

Слова Тин-Тиныча огорчили девушек, они сразу поскучнели.

— Недаром говорят, татарин поест и убежит, — сказала смелая Сайма. — Может, вам наше угощение не понравилось?

— Спасибо вам большое! Придем еще.

— Гармошку захватите.

— А вы петь умеете?

— И петь и плясать умеем! — сказали доярки. — Была бы музыка!

— Музыка найдется! Придем еще, ребята?

— Конечно придем!

…Ах, жалко, времени-то нет! Ах, славные, стеснительные язтургайки! Парни неохотно, с сожалением покидали становище. «Ну, спасибо Мутгараю, хоть раз в жизни удружил», — декламировал по пути на буровую Тин-Тиныч.