Вроде все уже сделано. Оборудование отправлено, вещички погружены. Собрались и люди, которые с утра разбежались кто куда. Пора трогаться.

Зубаиров еще несколько минут постоял на буровом мостике, оглядываясь по сторонам. Накрывая поля и леса душистым одеялом, валит снег. Первый снег. Мягкие снежинки оседают на одежде собравшихся возле автобуса разведчиков и провожающих жителей Язтургая. На воротниках, шапках, на пуховых платках — снег.

Чуть ли не все село собралось. Хозяева квартир буровиков, механизаторы, учащиеся местной школы, какие-то незнакомые Зубаирову мужчины и женщины, деды и бабки. Вот в окружений учителей стоит Директор школы Даминов. Выделяясь в толпе своим крупным телом, расхаживает, подходит то к одному, то к другому председатель сельсовета Хафизов. А председателя колхоза Галляма нет почему-то. Неужели за что-нибудь обиделся, горячая душа?

Народ шумит, смеется, пальцами указывают в сторону буровой, где стоит Зубаиров. Может быть, говорят: «Вон тот и есть главный на буровой, мастер Зубаиров. Это он нашел нефть в Калиновой роще». Народ почему-то привык работу большого числа людей рассматривать как заслугу одного человека. «Мастер»! — услышал он. Видимо, его сравнивают с сапожником или часовых дел мастером.

Особенно оживленно в кругу молодежи. Не снимая халатов, прибежали с фермы доярки, и большинство парней вертится возле них. Среди девушек своей одеждой и манерами держаться выделяются трое. Это Гульниса, Карима и Разия, только вчера приехавшие с берегов Ика, чтобы снова поработать кочегарами.

«Хорошо, — думает Зубаиров, — на зиму есть готовые кадры истопников. Это результат работы парней, плоды их знакомств и переписки. Пусть едут! Хорошие, работящие девчата». Скоро машины отвезут их вместе с буровиками к селу Баллы, что в пятнадцати километрах от Язтургая. Разведчики нынче на зиму осядут там.

Зубаиров посмотрел на часы. Пора ехать, но Райсы с дочкой все еще нет. Когда утром она готовила мужа к отъезду, ее позвали на половину Сабирзяна. Старик почувствовал себя плохо. Надо было помочь, ведь Сабирзян не только хозяин квартиры, но и отец буровика Камиля, который едет с ними в Баллы.

Зубаиров подошел к толпе провожающих. Люди закидали его вопросами:

— Товарищ мастер, слушайте, а как после вашего отъезда будет с электричеством? Будет гореть или нет?

— Будет освещать все село! На наше место приедут нефтедобытчики. Они-то уж не любят переезжать…

— Тетя Райса останется у нас или увезете ее с собой?

— Вам пришлют другого врача.

— Надолго хватит этой нефти?

— На ваш век хватит.

— Говорят, у нас в Язтургае нефти больше, чем в Ромашкине, правда это?

Зубаирову приходится выполнять роль лектора. Он рассказывает, что этой скважиной в Язтургае открыто новое месторождение, оно залегает отдельно от Ромашкинского, но пока запасы нефти точно не установлены и разведчики будут зиму заниматься выяснением этого вопроса.

Зубаиров подошел к Хафизову.

— Что-то задерживается твой фельдшер, — сказал он, глядя на часы. — Неужели Сабирзян-бабай, всерьез заболел?

— Его болезнь нам давно известна. На месте Райсы я бы просто плюнул на его стоны!

— Зачем так, товарищ Хафизов? Ведь болезнь к человеку приходит не по желанию…

— А у него именно по желанию! Ты все о нем можешь узнать у моего друга председателя Галляма… Кстати, что-то и его нет…

Шумно, весело в толпе. Сельские девушки дразнят Фархутдина:

— Жаль, уезжает знаменитый артист.

— Да, очень жаль! Кто же, кроме него, на сцену босиком выйдет?

— Да чего со мной не бывало! — смеется и Фархутдин. — Вы, например, не пробовали зимой гулять по снегу босиком?

— А разве тебе приходилось?

— Я же ясно говорю вам — чего только со мной не бывало!

Собирается круг, тянут шеи, заранее смеются, а Фархутдин, убедившись, что слушателей достаточно, начинает:

— Однажды, нет, нет, не во время службы, не перебивайте, я уже тогда работал на буровой, однажды после вахты отправился я к девушке. Не девушка была, а райская птичка. Но такая капризная! Любила держать меня часами у ворот и караулить ее выход. Мою выдержку, стало быть, испытывала. А в зимние морозы, сами знаете, ох, трудны эти ожидания! Каждая минута год! Наученный горьким опытом, я в тот раз обмотал ноги толстой портянкой и надел подшитые валенки. Нет, думаю, пташечка моя, Фархутдин не из липы сделан! В таких валенках меня не только мороз, но и бронебойный снаряд не возьмет! Решил твердо: хоть пять часов, а буду ждать, хоть целую вахту отстою, но от ворот не отойду!

Не помню, уж сколько я простоял часовым у ворот. Наконец выпорхнула моя райская птичка. Хочу подбежать, чтобы обнять ее — не могу тронуться с места! Представьте, подошвы примерзли! Девушка подошла, взяла меня под руку и приглашает в кино. Я стою, будто глубоко вкопанный и забетонированный столб. «Пойдем скорей, Фархутдин, — ласково говорит. — Опоздаем! Что же ты стоишь?» Ну, я постарался и незаметно для девушки все же оторвал эти проклятые валенки. Правда, подошвы остались на снегу. Ну, идем в клуб. Я босиком шпарю по снегу. «Что ты зубами стучишь? — спрашивает девушка. — Мерзнешь, что ли?» — «Нет, говорю, наоборот, — я потею!» А вы знаете, я зубов своих стесняюсь и от этого еще громче ими стучу. А мороз-то! Мертвит пятки и поднимается до самого сердца! Какое шло кино — не помню. Запомнилось только одно: люди вокруг спят, а я топаю ногами, хлопаю в ладоши, и смеюсь, чтобы не так слышно было стука зубов. «Неужели тебе так интересно? — удивляется спросонья моя девушка. — Не нахожу ничего смешного!» — «Ну и отсталая же ты, говорю. Это ж политическая картина! Чтобы ее понять, знания нужны! Эрудиция!»

— Да уж не совсем ты, наверно, босой-то был! — недоверчиво смеются девушки.

— Выдумщик же ты, Фархутдин.

— Да вечно он сказки рассказывает!

— Сказки? — возмущается Фархутдин. — Я?! Если не верите, спросите у нее.

— У кого?

— У той девушки.

— Где же мы найдем ту неизвестную девушку?

— Да вот она! — Фархутдин повернулся к Гульнисе. — Скажи, Гульниса, правда ведь, что ты спала тот раз в кино?

— Если бы я, Фархутдин, знала, что ты сидишь босой, то взяла б твои ножки прямо в свои теплые ладошки!..

Фархутдин окинул всех победоносным взором, язтургайские девушки разом умолкли… Даже буровики крякнули. До этого Фархутдин никогда не указывал в своих историях точных имен и адресов. Это было что-то новое! Может, Фархутдин начисто рвет отношения с другими девушками и открыто заявляет, что у него наконец-то есть своя единственная «райская птичка»? Наверно, буровики стали свидетелями окончательного сближения старых друзей — Гульнисы и Фархутдина. И вот почему, оказывается, парень отправлял длинные послания к берегам Ика, а письма оттуда, против обыкновения, не рвал. Вот почему по первому зову приехала Гульниса и других подбила! Верно, беззаботная молодость Фархутдина была на исходе…

Тут кто-то крикнул:

— Райса идет!

— Дохтур идет! Супруга мастера идет! — пробежало по толпе провожающих.

Зубаиров скомандовал по машинам. Толпа загудела. Начались прощания, рукопожатия, объятия.

И вот все уже на месте. Около девушек остались только Сергей, Габбас и Назип, никак не могут оторваться. И кто знает, может, те искры, что заронили они в души язтургайских красавиц, потом вспыхнут ярким пламенем?..

А проводить Тин-Тиныча приехала с Тышлярской площади Валя. С самого утра они, тесно прижавшись, гуляют в сторонке. Валя рассказывает Тин-Тинычу, как она сюда вырвалась. Говорит Валя — голос тихий, нежный, засмеется — будто серебряный колокольчик звенит.

— Хоть ревнуй, хоть нет, друг мой Тин-Тиныч, а пришлось ради тебя поцеловать начальника, — рассказывает она. — Ну, о котором ты уже знаешь. Тьфу, все еще стоит во рту вкус селедки! Тьфу!

— Ты смотри у меня! — грозит пальцем Тин-Тиныч.

— Принесла я ему заявление с просьбой отпустить на один день. И слушать не хочет! Три раза приходила. Хмурится, а сам, чувствую, рад, что я вдруг к нему с важной просьбой! «Скажи, к кому ты едешь в Язтургай, кто там у тебя есть?» — пристает. А я отвечаю так, чтоб он не понял, в шутку я или всерьез: «У меня там жених, любимый». Он даже побледнел. «Ничего не знаю, никакого жениха не признаю, давай сюда свидетельство о браке!» Если нужно, смеюсь я, могу привезти их пять штук. И тут — подумай, на какое унижение из-за тебя я пошла! — отпусти, говорю, пожалуйста, милый! И поцеловала! Тьфу, все еще во рту неприятный вкус!..

— Ох и женщины! Змеи!

— Подумаешь, один холодный поцелуй… Это пустяк. Только будет мстительнее теперь этот тип, это уж точно. Посыпятся мне градом выговоры…

— Переезжай к нам, Валя! Ты ведь знаешь, теперь Язтургайская площадь на всех языках! Сенсация! Ведь мы сами, не думая, не гадая, открыли новое нефтяное месторождение! Приезжай к нам, работы хватит. Может, это месторождение побогаче Ромашкинского!

— Посмотрю на твое поведение! — смеется Валя.

С дочкой Лялей на руках Зубаиров гонит буровиков в машину.

— В автобус, в автобус, друзья, пора! Сергей, слышишь, трогаемся! Ты куда пошел, Назип? Габбас, хватит тебе! Девушки, отпустите его, не держите!

Зубаиров на минуту останавливается возле Райсы. Ему хочется сказать что-то хорошее, но говорит она:

— Опять разъезжаемся…

— Не надолго же.

— Мне и эти дни — долго.

— Ты вот что — с расчетом не задерживайся. Тебя ждут на новом месте…

— Сабирзян в очень плохом состоянии… Не сегодня-завтра…

— Значит, Камиль не поедет на новую буровую?

— Да, ему нужно побыть около отца… А у тебя на уме только буровая…

Зубаиров поцеловал румяную от мороза щечку дочери.

— Не болей, дочка, не плачь…

Зубаиров хотел обнять жену, но тут увидел, что ребята толпой валят из автобуса. С криком кинулся туда.

— Что случилось? Почему опять разбрелись?

— Мутгарая нет, мастер!

— Опять пропал? Ну, этого Мутгарая!..

— Наверно, он не придет, мастер, — сказал Кадермат со вздохом. — Он ведь давно не с нами…

— Конечно, не придет! — загалдели вокруг буровики. — Разве он оставит молодую жену? Разве он теперь бросит любимый комбайн, который вчера веялся ремонтировать?

— Да, друзья! Наверно, для нас Мутгарай — отрезанный ломоть, — сказал Зубаиров и задумался. — Но неужели он даже попрощаться не придет?

— У меня, мастер, такое предложение, — в круг вошел Фархутдин в неизменной своей кепочке набекрень. — Принимая человека в разведку, нужно проверять. Первое: внимательно смотреть паспорт. Главное условие, чтобы человек был холостяком. И, если холост, пусть публично поклянется никогда не смотреть на девушек. Разведчик не должен жениться, создавать семью, плодить детей, иметь свой дом, ходить в театр и так далее. Настоящий разведчик обязан отказаться от всего земного, все человеческое должно быть ему чуждо!

Однако Зубаиров не был настроен шутить.

— Нужно сходить за ним на квартиру!

— На какую квартиру? Скажи — домой!

— Ну, домой. Все же мы столько вместе…

Когда уже машина разворачивалась в сторону Язтургая, кто-то крикнул:

— Мутгарай! Ну, чудеса!

Верно, чудеса. В снежной пыли мчался серый жеребец, запряженный в расписную кошевку. Рядом с сияющей Фаридой восседал Мутгарай, а кучерил сам председатель колхоза Галлям.

— Ох, и умеет этот Мутгарай устраиваться! — восхитились разведчики. Напополам разрезав толпу, сани остановились у автобуса. Даже конец оглобли стукнулся о борт машины, а конь, закинув назад голову и трепеща розовыми ноздрями, победоносно заржал.

Все трое одновременно спрыгнули с саней.

Чуть подвыпивший Галлям подошел к Зубаирову.

— Ты прости его, мастер. Задержались. Я виноват. Как-никак — он зять нашего села. И хоть ругай, хоть бей принародно — уговорил я Мутгарая остаться… Не знаю, как там на нефти, но комбайнер он высшей марки. Нам очень нужен такой человек… И у него тут семья… Отдай его нам! Что скажешь, мастер?

Все смотрели на Мутгарая, который, пощупывая зачем-то свои карманы, робко приближался к Зубаирову. Вот виновато улыбнулся, достал растрепанную бумажку.

— Прости меня, мастер… Вот заявление… Давно написал. В нем все сказано.

— Ну что ж, если так, — Зубаиров сунул бумажку в карман. — Честно сказать, я этого ожидал.

Мастер посмотрел на Фариду, стоящую за Мутгараем, и буровики тоже вытянули шеи, наблюдая, с какой мольбой и надеждой смотрит она на Зубаирова.

— Ну, ваша взяла! — засмеялся Зубаиров и протянул руку Фариде, потом Мутгараю, Галляму, наконец. — Желаю всем вам счастья! Прощайте.

Буровики оживились, обступили Мутгарая и Фариду.

— Ты уж не подводи бригаду, Мутгарай! За всех нас тут поработай!

Тин-Тиныч, прижимая ладони к груди, горячо доказывает что-то Вале, потом целует ее и бежит к автобусу, но вот возвращается и начинает махать руками — кажется, читает стихи на прощанье.

Зубаиров с Райсой передают маленькую Лялю из рук в руки.

— Скажи, дочка: «До свидания, папа!» Скажи: «Не болей, папа, холосо лаботай»…

— Матери скажи, дочка, чтобы не задерживалась в Язтургае. Там, скажи, папа по нас скучает…

Но вот и Зубаиров забрался в автобус, приказал шоферу трогаться.

…Прощай, Язтургай, со своими приземистыми низкими домами, сбегающими к реке по склону горы, со своими узкими улицами и тесными переулками, березами в Калиновой роще, берегами Сагындыка, полями и лугами, балками и оврагами!

Прощай, простое татарское село с твоим добродушным Хафизовым, который так радуется всему новому, зачем-то перекладывая эту радость в сухие газетные слова, с твоим сумасбродным Галлямом, который ни о чем знать и слушать, кроме своего колхоза, не желает, прощай вместе со всеми твоими стеснительными, но острыми на язычок девчатами…

Никогда не уйдут из нашей памяти дни, когда вы, язтургайцы, делились с нами своим жильем и своим хлебом в тревожные и беспокойные дни ожидания главного, никогда не забудется день, когда ударил из недр черный фонтан — цель, смысл, вершина труда нашего…

Тин-Тиныч (качает головой, удивляется самому себе). Опять ты едешь, Валентин Валентинович? Где твоя клятва — дальше Язтургая никуда не ехать? Ты вообще-то зачем в этих краях? Искать Валю! Ну, нашел. А куда же ты еще дальше собрался? Почему не поехал следом за Валей? Да, Тин-Тиныч, жизнь, оказывается, не так проста, как ты полагал! И Валя оказалась не такой, как ты думал, чтобы сразу за тобой побежать. Все еще смотрит на мое поведение, все еще испытывает. Давай, милая, испытывай, я выдержу! Только будь моей!.. А нефтяником я, пожалуй, так и останусь. В техникум заочный надо или на курсы повышения. Валя говорит, что с десятилеткой сразу примут…

Сапарбай (мысленно обращаясь к сидящей рядом с ним Кариме). Ты все меня дразнишь тем калымом, Карима. Разве я виноват? Если у нас был такой обряд, собирал и я… И Райхана была хорошей, красивой девушкой… И смелой, не то что я. Нет, вы, нугаи, ничего об этом не знаете!.. А я, я уже сам понял все… Хочешь, Карима, я все свои деньги тебе отдам? Нет, не как калым, а просто так! Куда я теперь буду их девать? Они честные, и ты держи их у себя. Не смейся, Карима, не смейся!..

Фархутдин (сидит на самом заднем сиденье, обняв Гульнису). Что ты сделала со мной, Гульниса, какими чарами приворожила? Может, когда я уезжал с Ика, ты незаметно посыпала меня толченой любовь-травой? От вас, женщин, всего можно ожидать!

Кадермат (отворачивается к окну и тайком от людей читает письмо). «Товарищ Имамутдинов! Отдел кадров объединения повторно обращается к Вам. Вы горный техник, знатный мастер бурения со специальным образованием. Отдел кадров предлагает Вам вернуться на свою работу и в качестве мастера принять руководство бригадой. Начальник отдела кадров Куприянов.

Р. S. Друг, Кадермат, не будь ребенком, забудь прошлое! Знаешь, часто виноваты и лошадь, и оглобли. Жду твоего приезда в объединение…»

Забыть прошлое? Нет, не могу… А у них, видимо, людей не хватает, большая нефть подходит, по всему видно. Нет, уж, товарищ Куприянов, мне и здесь неплохо! Спасибо, что попал сюда укреплять расшатанные нервы… И Зубаирову спасибо, поверил тогда, взял… Слава богу, кажется, выздоравливаю…

Саакян (грустно смотрит в окно). Так и не вернусь я в пустыню… (Удивляется самому себе.) Ты смотри, родная Армения, смотрите, дорогие Азербайджан и Туркменистан, опять куда-то едет ваш сын, который прибыл сюда, чтобы пробурить только одну-две скважины! Хороша все же эта Татария! Люди как люди, а мастер Зубаиров оказался не хуже вас, дорогой Ибрагим-заде. Только другой он, совсем другой… Бригаду сохранил, а! Один Мутгарай отстал от нас. Что ж — человек поступил по-человечески…

Миргазиян (сидящему рядом Саакяну). Что, брат Сергей, задумался? Араратскую долину вспомнил?

Саакян (поддевая Миргазияна). Нет, все о тебе думаю. Ничего твой рабочий класс не мог поделать с крестьянским сыном Мутгараем.

Миргазиян (загорается). А я что говорил? Только ты рабочий класс не тронь! Рабочий класс — он, знаешь, какой? Он — удивительно великий!..

Зубаиров (расстегивает пуговицы шубы). Уф, наконец-то целыми уехали и отсюда! (Грустно.) Приедешь на место, продырявишь семь слоев земли и уезжаешь, чтобы начать все снова… Да, но наша нефть превращается потом в свет и тепло, энергию и движение, в деньги и вещи! Да, трудно в разведке, однако от наших трудов и прибавка к могуществу государства, к правоте и достоинству народа-разведчика! (Оглядывается назад, рассматривает буровиков.) А ведь скважина вообще-то не только в землю идет, мы сами слой за слоем раскрываемся. Вместе со шламом — не без этого, понятно! — и настоящее, однако, объявляется в нас. Да!..

Лениногорск

1968–1972