Для Мутгарая все чужое на буровой — не к чему руки приложить, некуда время деть. Восемь часов можно провести во сне, восемь берет работа, но ведь остается столько же! Мутгарай изнывает. Медленно готовит сам себе еду, стирает носки и рубашки, и даже после всего этого уйма летнего времени, подохнешь от безделья. Уходит в лес и подолгу бродит там, жует ягоды, собирает для Тин-Тиныча грибы — сам-то он их не ест, брезгает. Возвращается, усядется у ближайшего муравейника и, дымя папироской, наблюдает за хлопотливой жизнью этих вечных трудяг. «Не буровая, — медленно думает он, — а сплошное безделье. Ведь в такое время колхозники, настоящие работники-то, почти не появляются в деревнях, все в поле да в поле. При деле, хорошо!»

Под ногами снуют мелкие оранжевые муравьи. Нет, эти не болтаются зря, каждый нашел дело. Вот нашли мусор и по гладкой дороге таскают. Одни переносят личинки, другие волочат хвоинки, кусочки дерева, третьи заготавливают корм, козявок всяких. Некоторые поднимают груз в десять раз больше себя. Один пытается втиснуть в узкий лаз большого синего жука. А эти дружно, десятком, теребят длинный стебелек и сообща тянут. Старательный народ. Не увидишь ни одного бездельника, ни одного праздношатающегося…

Как только начинает подходить страда, Мутгарай заболевает — не ест, не пьет, не разговаривает ни с кем. Просто не о чем с ними разговаривать. А если на далеком поле заслышит комбайн, способен всю ночь не спать. Скрипит койка, ворочается Мутгарай, словно клопы кусают.

«Хоть бы разок сесть за штурвал и по полю, по полю поплыть, хлебного духу глотнуть», — мечтательно думает он.

И правда, куда деться? Если б зима, другое дело. Чистил бы двор от снега, колол дрова, воду носил. И хозяевам квартиры приятно, и сам убивал бы время. Хорошо тоже пойло хозяйской корове вынести, сена задать и смотреть, как она ест. А здесь только и знай дрыхнуть в палатке или пустую трепотню слушать. Разве это жизнь?!

Прошлым летом Мутгарай собрался было бросить буровую да вернуться в село, но остался назло председателю колхоза Салимгараю. Скажет еще, что не сумел тут работать, прогнали. Конечно, тут еще была и нехватка людей. Короче, побоялся сбежать. И не столько Зубаирова побоялся, сколько руководителя своей вахты Саакяна. Горячий армянин, огонь! Чего доброго, приедет следом, обзовет при людях дезертиром да утащит за шиворот. Неохота позориться перед односельчанами…

Этой весной совсем подперло. Мутгарай сознательно стал работать через пень-колоду. Думал: «Буду работать шаляй-валяй, сами прогонят из бригады, а моя совесть будет чиста». Но как назло, никто не говорил Мутгараю обидных слов, терпели почему-то. И все еще терпят. Сколько можно?.. А на полях уже запели комбайны. Интересно, как в этом году хлеба? Сколько выходит с гектара?

Однажды Мутгарай встал пораньше, тщательно побрился, будто собирался в гости, и отправился за реку Сагындык, откуда всю ночь слышался гул комбайна.

Вот он, красавец! Хорошо знакомый Мутгараю «С-4» проплыл мимо, пошел на большой круг и вот уже он берет другой конец поля. Над ржаным морем был виден только его белый зонтик.

Мутгарай придирчиво осмотрел стерню, кучи соломы, ровность, среза и понял, что здесь работает пачкун какой-то, а не комбайнер. А про Мутгарая в свое время говорили, что он хлеба не косит, а бреет, как парикмахер. На участках, где он убирал, срез был ровный, низкий, солома ложилась в строго параллельные золотые рядки. И свои и приезжие ахали — мутгараевский комбайн будто магнитом втягивал колоски. Годами портрет Мутгарая не снимался с колхозной доски Почета…

А здесь? Здесь никто и не упоминает его имени. Даже не хотят зачислить в самые плохие бурильщики. Жизнь бродячей собаки — вот это что.

Он сел в солому, с наслаждением вдыхая ее сухой дух, стал дожидаться комбайна. Комбайнер оказался совсем сопливым, безусым юнцом. Наверно, только этим летом и обучился. Как можно таких сажать за штурвал машины?

Поравнявшись с Мутгараем, парнишка остановил комбайн и спрыгнул на землю.

— Нет ли папироски, дядя? — развязно спросил он, стараясь показаться бывалым мужиком.

— Неужели ты уже курить умеешь?

— Ха! А ты комбайн водить умеешь? — снисходительно спросил парнишка, желая, видимо, сразить Мутгарая.

— Умею, — тихо сказал Мутгарай.

Парень смутился, а Мутгарай, положив папиросы и спички на солому, решительно поднялся.

— Тогда вот что. Машина не должна простаивать. Ты покуда покури, а я сделаю круг.

— Да, пожалуйста! Хоть сто.

Когда Мутгарай сел на пружинное сиденье комбайна и почувствовал руками штурвал, его охватило ощущение свободы и счастья. Переключил скорость, нажал на педаль. Через ступни по всему телу пробежала трепетная дрожь. Ах, хорошо! Слабо покачиваясь, комбайн медленно тронулся. Крылья хедера нагнули к резцам первые колосья ржи. Хорошо! Вот уже три года, как Мутгарай не испытывал такого. А жизнь течет и течет, не поймаешь…

Все эти три года Мутгарай пытался забыть день, когда он покинул родное село. Не получалось. День тот прежде всего вспоминался серым жеребцом. Сильным, с жаркими розовыми ноздрями рысаком, запряженным в легкую коляску с красным полотнищем и колокольчиком на дуге.

У Мутгарая в соседней деревне была любимая девушка Халида. Он познакомился с ней в гостях у зятя. Девушка была живая, как ручей, острая на язык и работящая. И, наверно, она знала тайну, как влюбить в себя с первого взгляда, причем так, что ни забыть, ни успокоиться. А Мутгарай до этого ни с одной не дружил, ни разу в жизни еще не подержал девичью руку в своей руке. Увидел он Халиду и пропал. Халида иногда приходила в их село под разными предлогами, а Мутгарай совсем туда зачастил — будто бы повидать сестру и зятя, будто бы по родным соскучился. Так прошел год. В деревне Халиды все удивлялись: «Такая золотая девушка! У нас есть отличные парни, чего же она нашла такого в этом чурбане?»

Потом решили, что дело ясное ведь у него зять председателем.

В самом деле, на селе многие ухаживали за Халидой. Стоило ей только выйти на улицу или появиться в клубе, она тут же попадала в такое окружение парней, что палкой не разгонишь, но вот чудо — девушка на них и не глядела, только посмеивалась про себя. Мутгарай наконец сказал Халиде слово, и она сразу согласилась. Жених пообещал после захода солнца приехать за Халидой на сером жеребце.

А этого серого жеребца знала вся округа. Он был в колхозе единственным племенным производителем, содержался отдельно, во дворе правления, и его берегли как зеницу ока. Только изредка председатель Салимгарай запрягал серого для поездок в район да провожал на нем самых дорогих гостей. Кроме председателя, никто не имел права даже ласкать жеребца.

Мутгарай и сейчас не понимал, и до сих пор жалеет, почему ему взбрело в голову попросить именно этого жеребца, за гриву которого председатель держался руками и ногами. Мог бы взять любую другую лошадь. Не дал ему Салимгарай свою «зеницу ока».

— Я очень тебя уважаю, Мутгарай, братец, ты наш самый передовой комбайнер, но жеребца дать не могу, — решительно сказал Салимгарай. — Жеребец только что с дальней дороги, из района, не могу…

— Салимгарай-абый, да ведь я еду за невестой, это бывает один раз в жизни! Пожалуйста, выручи.

— Не могу, братец! Жеребец не мой, а колхозный. Собрание же не станем по этому поводу собирать…

— Да ничего не случится! Подумаешь, пятнадцать — двадцать километров. А, Салимгарай-абый?

— Проси жену — отдам, а жеребца не дам. Нельзя, — закончил разговор Салимгарай, не оставив парню никакой надежды.

Надо было плюнуть, запрячь другую лошадь и поскакать к Халиде. Но ведь зло всегда впереди ходит — Мутгарай вдруг вспомнил, сколько он пыли проглотил за штурвалом комбайна, сколько гектаров убрал, сколько ночей не спал в поле… От позора он в ту же ночь покинул деревню. Уехал куда глаза глядят.

А Халида, сидя на сундуке с приданым, до утра плакала и ждала Мутгарая. Потом через мать передала слово одному парню, который давно сватался к ней. Тот сразу прибежал, и свадьба сладилась.

Сколько пережил Мутгарай из-за того серого жеребца! Ушел из родного села, потерял Халиду, расстался с любимой работой, ничего не нашел…

Мутгарай заканчивал первый круг, а парнишка-комбайнер все еще спокойно спал на соломе. «Ладно, пусть поспит, устал, наверно. Сделаю еще круг», — решил Мутгарай, проезжая мимо парня медленно, на малых оборотах, боясь его разбудить. Но и после второго круга молодой комбайнер не проснулся. «Беззаботный. Хорошего комбайнера из него не получится», — решил Мутгарай и нажал на газ. Комбайн громко зарокотал, однако парень не шевельнулся. «А, черт с ним, пусть дрыхнет… Работничек!..»

И уже с другого конца загона он вдруг заметил среди ржи машущую ему платком женщину. Что такое? В одной руке женщина держала ведро, в другой — большой красный узел. Все ясно — повариха, как и в родном колхозе, несет комбайнеру обед. Мутгарай остановил машину, и тишина окутала его, только рожь шуршала.

— Камиль, негодник, почему не идешь обедать? Я кричу, кричу. Батрачка я тебе, что ли? — повариха ругалась, не замечая Мутгарая. Имя комбайнера она произносила по-своему — «Кямиль», делая при этом губы бантиком.

Через высокую рожь добралась до комбайна и удивленно застыла.

— Вот так блин, а я думала Кямиль! — она испуганно прикрыла рот передником. — Черти, что ли, его подменили?

— Неужели я похож на черта? — засмеялся Мутгарай, вытирая тюбетейкой потный и пыльный лоб.

Женщине все еще не надоело удивляться. Она обошла вокруг комбайна, недоверчиво и растерянно огляделась по сторонам.

— О, господи! Куда же это я, дура, забрела? Неужто здесь поле чужого колхоза?

Кажется, собралась уходить. Давно Мутгарай не смеялся с таким удовольствием и, может впервые за три года, будучи трезвым, забыл все плохое.

— Не спеши, не спеши! Садись ко мне, поехали к твоему Камилю.

— Где же он? — округлила женщина глаза. — Ты правду говоришь?

— Через минуту встретитесь.

Повариха, с сомнением покачивая головой, подошла к комбайну, подала узелок, потом ведро. И растерялась, не зная, как влезть. Она было взялась подбирать подол, но сильные руки Мутгарая подхватили ее и подняли в кабину. Мелькнули круглые колени, теплое и мягкое тело коснулось Мутгарая.

По пути он поглядывал на эту простую и милую женщину, на ее полные руки, схватившиеся за раму.

— Камиль — это муж твой, что ли?

— И-и, Камиль еще ребенок! — засмеялась женщина. Потом вздохнула: — Мой муж давно уже за Магдиевым полем.

— Что это за поле?

— Место, откуда не возвращаются. Врагу не пожелаю тех дней, о господи!..

Когда Мутгарай узнал, что за каким-то Магдиевым полем располагается сельское кладбище, он еще раз взглянул на женщину. Такая красивая и молодая осталась без мужа…

— Отчего же он умер?

— Поехали лес готовить. Деревом…

Женщина грустно смотрела на стоявший вдоль поля лес.

— Давно? — спросил Мутгарай.

Желая лучше расслышать, он даже замедлил ход комбайна, но женщина молчала, отвернувшись.

— И дети остались? — осторожно, участливо спросил Мутгарай.

— Не успел увидеть. Теперь уже дочурке скоро три годика…

Разговор прекратился, они подъехали к парню. Тот даже не шелохнулся.

— Чего лежишь, негодник! — стала тормошить парня повариха. — Пока тебя искала, суп совсем остыл!

Мутгарай посмотрел на часы и заспешил.

— В общем так, — сказал он протирающему глаза парню. — Мотор у комбайна хороший. Надо бы посмотреть мотовило, смазать цепи. Да, и не забудь чуть опустить и отрегулировать хедер — он у тебя бьет колосья. Пока!

Мутгарай пошел к лесу, но парень вскочил, догнал, схватил его за рукав. Подбежала и женщина, которая до этого расстилала на земле скатерть.

— Это что такое — уходить, бросив еду!

— Надо заступать на вахту.

— Не говорите пустое! — схватилась и повариха за другой рукав Мутгарая. — У нас стол не покидают. Такого обычая нет! Это что за такое?!

— Спасибо, спасибо. Спешу.

— Постой! Кто же ты и куда спешишь?

— Завтра ещё приду. До свидания.

Оставив удивленного комбайнера и совсем уже недоумевающую повариху, Мутгарай по лесной дороге направился к буровой.