Два вышеназванных подхода к переводу в конечном итоге распадаются на четыре главных типа: (1) буквальный перевод, (2) умеренно буквальный перевод, (3) идиоматический перевод, (4) вольный перевод. Эти четыре типа представляют собой определенный континуум, переходящий от одной крайности к другой.

Таблица 1

Буквальный перевод

Буквальный перевод последовательно воспроизводит все характерные признаки языка оригинала. В результате мы получаем такой перевод, который неадекватно передает сообщение читателю, незнакомому с языком оригинала и не имеющему доступа к комментариям или каким — либо другим работам справочного характера, которые объяснили бы ему содержание исходного сообщения.

Одним из видов буквального перевода является подстрочник. По — видимому, подстрочник ближе всего стоит к языковой форме оригинала, и при этом он все же имеет право называться переводом. Обязательные грамматические правила ЦЯ не учитываются, и оригинал переводится пословно с соблюдением порядка слов. Этот тип перевода лучше всего служит для того, чтобы продемонстрировать структуру языка и текста оригинала, однако он обладает минимальной коммуникативной ценностью для читателей, не знающих языка оригинала. Он неприемлем в качестве общеупотребительного перевода.

Другие буквальные переводы приспосабливаются к обязательным грамматическим характеристикам ЦЯ (порядок слов, формальные показатели времени, числа и т. п.). Например, в литературном переводе с иврита на русский язык необходимо всякий раз изменять принятый в иврите синтаксический порядок "глагол — субъект — объект" на более естественный для русского языка порядок "субъект — глагол — объект" Однако в буквальном переводе (особенно в том случае, когда в ЦЯ допускается определенная вариативность языковых средств) выбирается та форма ЦЯ, которая максимально соответствует языковой форме оригинала, даже если она звучит неуклюже или употребляется крайне редко. Так, в языке тохолабал в Мексике имеется как активный, так и пассивный залог глагола. Однако в большинстве случаев в этом языке употребляются только страдательные конструкции, в то время как действительные встречаются весьма редко. Переводчик, который заметит, что в тохолабале возможен как активный, так и пассивный залог, но не обратит внимания на то, что активный залог употребляется очень редко, вероятно, станет переводить все активные формы оригинала при помощи активных форм ЦЯ. Это приведет к буквальному и неестественному переводу.

Кроме того, в буквальных переводах не только калькируются грамматические формы, но также делается попытка ставить в соответствие одному слову оригинала лишь одно определенное слово ЦЯ и использовать это слово во всех контекстах, в которых употреблено исходное слово. В результате такой процедуры слова, которые в ЦЯ никогда не употребляются в сочетании друг с другом, ставятся рядом, что приводит либо к искажению смысла оригинала, либо к полной бессмыслице. Например, один переводчик перевел стих Мк 3:26 следующим образом: "Если сатана восстал (утром после сна) и разделился (как апельсин, разрезанный пополам), то он не может устоять, но пришел конец его" То, что приведено в скобках, показывает, в каком смысле предшествующее слово обычно используется в данном языке.

Результатом буквального перевода часто также оказывается неоднозначность или двусмысленность. Например, стих Суд 3:6 в Синодальном переводе звучит следующим образом: "И брали дочерей их себе в жены, и своих дочерей отдавали за сыновей их, и служили богам их". Читая этот стих, человек, не знакомый с особой библейской стилистикой повторов, должен хорошо подумать, прежде чем соотнести все эти неоднозначные местоимения "их" с соответствующими антецедентами. Тем не менее, возможность неправильного отождествления не исключена.

Особенно трудна для переводчиков сфера фразеологизмов, идиом и фигур речи. Так, в целом ряде языков северной Ганы широко используется выражение, которое в буквальном переводе означает "он съел женщину" По — русски это воспринимается совершенно определенным образом: речь идет о людоеде. Однако на самом деле данное выражение означает "он женился'! Буквальный перевод этого фразеологического оборота создает совершенно ложное впечатление о характере и обычаях жителей северной Ганы. В качестве аналогичного примера можно указать на фигуру речи из Мк 10:38, где Иисус спрашивает Иакова и Иоанна: "Можете ли пить чашу, которую Я пью?" которая была буквально переведена на один из языков западной Африки. Когда носителя данного языка спросили, используют ли у них это выражение, он ответил: "Да. Именно так пьяница подзадоривает своих товарищей, могут ли они выпить так же много или столь же крепкий напиток, как он сам" Таким образом, читателям этого перевода представлялось, будто Иисус вызывал Иакова и Иоанна на состязание, кто больше выпьет. Мы видим, что буквальный перевод определенных фразеологизмов и фигур речи довольно часто может вводить читателя в заблуждение, что и произошло с переводами вышеприведенных примеров.

Вольный перевод

Другим неприемлемым видом перевода является вольный перевод. Как известно, переводы могут варьироваться по стилю и тем не менее точно передавать содержание оригинала. Поэтому когда мы относим какой — либо перевод к разряду вольных, мы имеем в виду не стилистические характеристики переводного текста, а точность передачи информации.

Данный тип перевода не предполагает точного копирования языковой формы того языка, с которого делается перевод. Цель здесь — сделать перевод как можно более понятным и живым. Поэтому в таком переводе не возникает никаких стилистических искажений, связанных с буквализмами, однако содержание оригинала при этом, как правило, искажается, поскольку в переводе сообщается нечто, чего не содержалось и не подразумевалось в оригинале. Таким образом, хотя буквальный и вольный переводы представляют собой противоположные крайности, у них есть общая негативная черта: они передают не то, что сообщается в оригинале.

В вольном переводе одни исторические факты могут подменяться другими. Вольное обращение с историческим контекстом в таком переводе, как правило, приводит к игнорированию конкретных имен людей, географических названий, а также предметов и обычаев, упоминающихся в оригинале. Кроме того, такого рода перевод может говорить больше, нежели сообщалось читателям оригинального текста, в результате чего в исходное сообщение может быть добавлена посторонняя информация. Как известно, любой перевод начинается с интерпретации исходного текста, что составляет весьма существенную и важную часть всего процесса перевода. В этой связи нелишне было бы подчеркнуть, что интерпретация текста всегда должна основываться на надежных экзегетических выводах, имеющих адекватную контекстуальную поддержку. В противном случае переводчик включит в перевод сомнительные сведения. Поэтому при наличии в переводе подобных ошибок исходное сообщение будет искажено, и текст будет содержать посторонние, лишние сведения, которые никак не входили в замысел автора.

Умеренно буквальный перевод

Часто случается, что переводчик, использовав буквальный тип перевода, слышит проповеди или объяснения своего перевода, неправильно представляющие смысл исходного текста. По мере того, как переводчик осознает необходимость исправить свой перевод в тех местах, где содержится ошибка, он готов допустить не только те изменения языковой формы, которые продиктованы обязательными специфическими характеристиками ЦЯ, но и другие, более тонкие отступления от буквы оригинала. Всякий раз, когда он чувствует, что смысл текста отклоняется от оригинала, он корректирует лексику или грамматику своего перевода для того, чтобы исправить ошибку. Такого рода отступления от формы оригинала дают в результате умеренно буквальный перевод.

Этот тип перевода представляет собой значительное усовершенствование по сравнению с буквальным переводом. Однако даже в этом варианте перевод все еще содержит калькированные грамматические формы; различные употребления определенного слова все также переводятся одинаковым образом без должного внимания к контексту; многие сочетания слов, имеющие место в оригинале, удерживаются в ЦЯ. Все это приводит к тому, что исходное сообщение передается лишь частично, особенно если потеряна актуальная имплицитная информация оригинала. Такой перевод содержит ненужные двусмысленности и темные места, звучит совершенно неестественно и крайне труден для понимания. Тем не менее, несмотря на все эти недостатки, в ряде случаев умеренно буквальный перевод может использоваться в определенных целях. Так, умеренно буквальный перевод можно применять там, где данная группа верующих имеет доступ к вспомогательной справочной литературе и действительно хочет читать и учиться. Однако для тех людей, которые лишь недавно обучились грамоте, вышеперечисленные недостатки умеренно буквального перевода создадут множество проблем, поэтому этим группам людей следует рекомендовать идиоматический перевод.

Идиоматический перевод

При идиоматическом переводе переводчик стремится донести до людей, читающих на ЦЯ, смысл оригинала, используя естественные грамматические и лексические формы ЦЯ. Он сосредотачивается на смысле и осознает тот факт, что используемые в оригинале грамматические конструкции, лексический выбор и сочетаемость слов пригодны для передачи сообщения на ЦЯ не в большей степени, чем скажем орфографические символы оригинала. Сообщение на ЦЯ должно передаваться путем использования естественных языковых форм ЦЯ.

Иероним, знаменитый создатель латинского перевода Библии, известного под названием Вульгаты, писал: "Я могу перевести только то, что я прежде понял" [цитируется по книге: Schwarz 1955, с. 32]. Он осознавал, что для осмысленного перевода необходимо точное понимание смысла. Знал об этом и Мартин Лютер. Шварц резюмирует взгляды Лютера следующим образом: "Лютер сознавал, что дословный перевод не может буквально воспроизвести форму и атмосферу оригинала. У еврейского, греческого, латинского и немецкого есть свои особенности, которые обязывают переводчика перемоделировать многие из идиом и даже риторических приемов" [Schwarz 1955, с. 205, 206]. Мартин Лютер писал: "Если бы ангел разговаривал с Марией по — немецки, он бы использовал соответствующую форму обращения; это, и никакое другое слово и является самым лучшим переводом, какое бы выражение ни употреблялось в оригинале" [Schwarz 1955, с. 207].

Холландер в работе On Translation говорит: "…Все виды высказываний выражают определенный смысл. Перевести предложение с одного языка на другой — значит каким — то образом выявить его смысл и затем построить предложение на новом, целевом языке, которое выражало бы тот же самый смысл" [Hollander 1959, с. 207]. Аналогичную формулировку встречаем и у Эттингера: "Соответствующие друг другу модели должны быть определены как передающие эквивалентные смыслы, поскольку, каков бы ни был исходный смысл, все согласны в том, что в переводе его необходимо сохранять" [Oettinger 1959, с. 248].

Языковую форму, являющуюся средством передачи смысла, можно сравнить с "транспортным" или перевозочным средством. Предположим, что один язык представлен в виде дороги, а другой — в виде канала. Для того чтобы перевезти пассажиров по дороге нужен автомобиль; для того чтобы перевезти тех же самых пассажиров по воде, требуется иное транспортное средство, а именно какое — либо судно. То же самое верно относительно передачи смысла. Один язык для передачи данного смысла использует определенную форму; другой язык будет использовать другую форму, даже если передается тот же самый смысл. Далее, никто не пытается, поднимаясь на борт корабля, оснастить его частями автомобиля. Точно так же не следует при переводе переносить грамматические и лексические формы оригинала в текст перевода. Языковые формы представляют собой всего лишь "транспортные" средства, при помощи которых сообщение доносится до определенного адресата. Если переводчику не удается сообщить читательской аудитории правильный смысл оригинала, то вполне вероятно, что он просто недостаточно знаком с языковой формой ЦЯ или же он имеет неверное представление о принципах перевода. Это действительно напоминает попытку поехать на судне, как если бы это был автомобиль.

Все вышеприведенные цитаты и примеры указывают на первостепенную значимость сохранения смысла в процессе перевода. Форма важна лишь постольку, поскольку служит для передачи правильного смысла. Таким образом, следует предпочесть тот подход к переводу, который наиболее точным и естественным образом переносит смысл из оригинала в ЦЯ. Лучше всего это делает идиоматический перевод. Идиоматический подход к переводу предполагает, что любое слово оригинала можно передать в переводе на ЦЯ различными способами, чтобы как можно точнее выразить исходный смысл оригинала и употребить наиболее естественное сочетание слов в данном контексте. Для адекватной и ясной передачи смысла оригинала используется естественный порядок слов, словосочетаний и предложений. Именно идиоматический подход к переводу сводит количество неясностей и темных мест к минимуму, использует текстообразующие и стилистические свойства ЦЯ наиболее естественным образом. В результате получается ясный и понятный перевод, так что даже те, кто прежде мало соприкасался или совсем не соприкасался с христианством, имеют возможность понять суть евангельской вести. Авторы этой книги являются сторонниками идиоматического подхода к переводам, предназначенным для широкого употребления.

В предыдущем разделе подчеркивалось, что характерная черта буквальных переводов — перенос в ЦЯ языковой формы оригинала, независимо от того является ли она естественной и наиболее понятной формой или нет.

Даже те переводчики, которые хотят придерживаться идиоматического подхода к переводу, могут не заметить естественную и осмысленную языковую форму ЦЯ и ненамеренно сохранить форму оригинала. Поэтому переводчику следует хорошо изучить некоторые из языковых признаков, часто передаваемых буквально. Следующие примеры подобраны для того, чтобы показать, сколь большой диапазон грамматических и лексических признаков может буквально переноситься в ЦЯ и как это сказывается на тексте перевода.

Грамматические особенности

Во всех языках есть части речи. При переводе может возникнуть тенденция к установлению межъязыкового соответствия частей речи. Так, существительные будут переводиться существительными, глаголы — глаголами, местоимения — местоимениями, предлоги — предлогами и т. д. Однако несмотря на то, что во всех языках есть части речи, их употребление и функции могут быть совершенно различными в разных языках. Например, в греческом койне (как и в других индоевропейских языках) от глаголов посредством номинализации могут легко образовываться существительные (такие как спасение, прощение, вера, оправдание и т. п.). Затем эти существительные могут соединяться с глаголами в такие сочетания, которые нельзя естественным образом воспроизвести во многих других языках. Ниже приводится частичный список глаголов, с которыми слово "спасение" сочетается в греческом тексте Нового Завета.

"Ныне пришло спасение" (Лк 19:9)

"совершайте свое спасение" (Фил 2:12)

"дабы и они получили спасение" (2 Тим 2:10; ср. 1 Фес 5:9)

"вознерадевши о толиком спасении" (Евр 2:3)

"держитесь спасения" (Евр 6:9)

В некоторых языках нет аналогичного абстрактного существительного, которое можно было бы использовать для перевода существительного "спасение", а есть только глагол, равнозначный глаголу "спасти". Даже если в ЦЯ есть абстрактное существительное со значением 'спасение' не следует полагать, что оно непременно может употребляться во всех вышеприведенных контекстах. Переводчику следует следовать норме его употребления в ЦЯ, используя естественные словосочетания с этим существительным. В противном случае буквальный перевод этих выражений просто поставит в тупик читателя, у которого вполне может создаться впечатление, что перед ним иностранная книга, не имеющая к нему никакого отношения.

1–е Послание Иоанна 4:8 заканчивается словами: "Бог есть любовь'! Слово "любовь" как и слово "спасение" — это абстрактное существительное. Во многих языках действие, представленное абстрактным существительным, может быть выражено только при помощи глаголов, и для того, чтобы выразить истину, содержащуюся в вышеприведенном стихе, следует сказать: "Бог любит"

Переводчик должен знать, что существует не только опасность установления межъязыковых "соответствий" отвлеченных существительных, но также опасность "изобретения" новых абстрактных существительных в ЦЯ. Они могут оказаться неприемлемыми или же могут иметь какое — то другое значение. Например, в языке мазахуа (Мексика) отвлеченные существительные образуются путем прибавления приставки Так, в этом языке есть глагол 'ene "играть" и существительное tene "игра, игрушка"; охи "спать, проводить ночь" и t'oxü "гнездо". В нем также есть глагол ejme "верить", и у переводчика может возникнуть соблазн номинализировать его, чтобы получить существительное со значением 'вера' но в действительности слово téjme уже существует в языке мазахуа и обозначает хорошо известный напиток из зерна.

К аналогичным нежелательным результатам приводит попытка устанавливать жесткие частеречные соответствия, вне зависимости от того, с какими языками мы имеем дело. Танкок в статье "Некоторые стилистические проблемы при переводе с французского" указывает: "Часто французское предложение фактически непереводимо, если строго придерживаться того, чтобы французский глагол всегда передавался английским глаголом, прилагательное прилагательным и так далее. Только изменение всей модели предложения, в которой функцию глагола выполняло бы, скажем, прилагательное, приведет к естественному звучанию перевода, и точный смысл оригинала будет передаваться точно и легко" [Tancock 1958, с. 32].

Таким образом, необходимо остерегаться тенденции устанавливать частеречные части речи, межъязыковое соответствие соответствия. Один переводчик даже прославился тем, что использовал в своем переводе заимствованное из общенационального языка слово для передачи союза "и" всякий раз, как он встретится в оригинале. Он сделал это потому, что в ЦЯ не было слова со значением союза "и". Переводчик не понял, что для естественного выражения в ЦЯ того, что в оригинале выражалось при помощи соединительного союза "и" необходимо использовать простое соположение придаточных предложений без всякого соединительного слова.

Помимо частей речи, в переводе могут калькироваться и определенные грамматические черты оригинала. Так, пассивный залог может переводиться при помощи пассива, активный залог — при помощи актива, прямая речь передается прямой речью, множественное число — множественным числом и т. д., даже если это звучит неестественно на ЦЯ или дает в результате не тот смысл. Когда встает проблема выбора той или иной грамматической категории ЦЯ (скажем, актива или пассива), то буквальный подход к переводу выражается в том, что переводчик выбирает определенную форму, соответствующую форме оригинала, не учитывая различий их функционирования в данных языках.

Так, в некоторых языках единственной формой цитирования является прямое цитирование; в других, как например, в навахо (США) и сьерра — чонталь (Мексика), используется как прямое, так и косвенное цитирование, но первое встречается чаще, чем второе. Тем самым предложения, выраженные в форме косвенной речи, обычно передаются как прямые цитаты. Кроме того, в таких языках слова, выражающие внутренние мысли или установки, так же как и слова, предполагающие речь (такие как признаться, упрекнуть, увещевать), должны переводиться в форме прямой речи. Например глагол "признаться" можно передать лишь описательно: Сказал: "Я поступил плохо".

Во всех языках слова располагаются в определенном порядке — в некоторых в более жестком, в других намного более свободном. Довольно часто переводчики не понимают, что сам порядок слов может быть смыслоразличительным. Например, в английском языке именно порядок слов позволяет различать подлежащее от прямого дополнения в следующих предложениях: John hit Bill ('Джон ударил Билла") и Bill hit John ("Билл ударил Джона"). Поэтому перевод, буквально сохраняющий порядок языковых элементов оригинала (будь то слова, придаточные или самостоятельные предложения), очень часто может привести к серьезным искажениям смысла. Например, поскольку во многих языках последовательность описываемых событий соответствует их хронологическому порядку, буквальное перенесение порядка слов оригинала может привести к ложному впечатлению относительно реальной последовательности событий. Так, в Евангелии от Луки (Лк 10:34) сообщается, что добрый самарянин "перевязал ему раны, возливая масло и вино" Сохранение такого порядка слов в переводе означало бы в некоторых языках, что самарянин вначале тщательно забинтовал раны, а затем лил масло и вино на бинты. Аналогичный пример мы находим в Мк 1:40, где сказано: "Приходит к Нему прокаженный и, умоляя Его и падая перед Ним на колени…" В буквальном переводе это означало бы, что прокаженный сперва умолил Иисуса и лишь затем упал перед Ним на колени; поэтому в ЦЯ следует изменить этот порядок, чтобы избежать подобного недоразумения.

Проблему иного типа может проиллюстрировать пример из языка сьерра — запотек (Мексика). В этом языке обращение всегда ставится в начале предложения. Однако в Мф 6:30 Иисус заканчивает свой упрек обращением "Маловеры!" Следующее предложение начинается: "Итак, не заботьтесь…" Как следствие, носитель языка, помогавший переводчику, соединил обращение с этим предложением и истолковал полученную последовательность как означающую: "У вас мало веры, но не беспокойтесь об этом!" Правильное решение состояло в том, чтобы поместить обращение в начало 30 стиха.

В буквальном переводе часто сохраняются предложения той же длины, что и в оригинале. Конечно, длина предложений в оригинале сильно варьируется: это могут быть и очень краткие предложения, как в Ин 11:35 "Иисус прослезился" (всего три слова в греческом: έδάκρυσεν ό Ίησοΰς, edakrysen ho Iesous), и такие предложения, которые охватывают сразу целый ряд стихов, как, например, в посланиях апостола Павла. Фрагмент 2 Фес 1:3–10 представляет собой яркий пример такого пространного предложения. В буквальном переводе этого фрагмента (ср., например, один из английских переводов: ASV) здесь может сохраняться одно предложение. Однако поскольку столь длинные предложения не являются естественными для некоторых языков, другие английские переводы разбивают одно предложение оригинала на несколько самостоятельных предложений: RSV — на четыре, NASV — на пять (хотя даже в этом случае предложения остаются длинными и сложными). В TEV здесь имеется девять предложений. А в языке чух (Гватемала) необходимо использовать целых 22 (!) предложения, чтобы естественным образом перевести данное предложение оригинала.

В греческом тексте Нового Завета имеется много других примеров длинных предложений, распространяющихся на несколько стихов. Например, Ин 4:1–3 представляет собой одно предложение в греческом, что в Синодальном переводе также переведено при помощи одного предложения: "Когда же узнал Иисус о дошедшем до фарисеев слухе, что Он более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн, — хотя сам Иисус не крестил, а ученики Его, — То оставил Иудею и пошел опять в Галилею" Мы видим, что внутри этого предложения имеется еще одно (… хотя сам Иисус не кресгил…). В переводах на языки агта (Филиппины) и пополока (Мексика) необходимо было разбить все вышеприведенное предложение на более мелкие части и изменить последовательность описываемых событий. Таким образом, начало предложения: "Когда же узнал Иисус…" было заменено на "Когда же узнал Иисус, какой слух дошел до фарисеев" и поставлено в начало ст. 3, так что ст. 1 стал начинаться следующим образом: "Фарисеи услышали… " а вводное предложение из ст. 2 стало рассматриваться как отдельное предложение. После всех этих изменений порядка стихов, они стали нумероваться как 1–3 вместо 1, 2, 3.

Лексические особенности

Все рассмотренные выше примеры связаны с буквальным переносом в текст перевода грамматических черт оригинала. Еще более характерно как для буквальных, так и для умеренно буквальных переводов калькирование лексических черт.

Возможно, наиболее очевидным случаем лексического калькирования является однозначное соответствие. При этом определенной лексической единице оригинала, какой бы сложной она ни была по своей семантической структуре, подбирается в качестве эквивалента некоторая лексическая единица ЦЯ. Однако существует много языков, в которых нет отдельных слов со значением 'оправдывать' 'освящать' 'наказывать' и т. д., но в которых указанные понятия выражаются посредством равнозначного предложения. Вследствие указанной тенденции, переводчик может не заметить равнозначного выражения, состоящего из нескольких слов, и сделать вывод, что в ЦЯ нет подходящего слова, после чего он может использовать заимствование такого слова из своего собственного языка. С другой стороны, были случаи, когда переводчики использовали одно и то же слово ЦЯ для обозначения целого ряда связанных между собой, но тем не менее различных понятий, поскольку в ЦЯ для них не было соответствующих эквивалентов. Один переводчик одинаково переводил такие понятия оригинала как "погибнуть", "быть приговоренным" и "быть осужденным" при помощи глагола "пропасть", поскольку такие юридические выражения, как "приговорить" и "осудить" требовали нескольких слов. Другой переводчик использовал для слова "апостол" постоянный эквивалент "слуга", для слова "мир" — "счастье", а для слова "верный" — "хороший", не учитывая, однако, того, что в каждом из этих случаев в ЦЯ существовал — таки более точный эквивалент, который и следовало использовать. В некоторых случаях этот более точный эквивалент представлял собой фразеологизм, в других — словосочетание, состоящее из нескольких слов.

С тенденций устанавливать соответствие между словами оригинала и словами ЦЯ близко связана тенденция использовать одно и то же слово ЦЯ во всех случаях употребления определенного слова в оригинале, т. е. сохранять однозначное соответствие между оригиналом и ЦЯ. Но это не всегда возможно даже между родственными языками (например, такими как испанский и португальский), не говоря уже о весьма различных между собой языковых системах.

В качестве иллюстрации этого утверждения можно привести следующее сопоставление выражений языка валга (Гана) и русского языка. Во всех нижеприведенных выражениях используется глагол diy с первичным значением 'есть, кушать', а в русском языке каждый раз необходимо использовать особое слово или выражение.

Таким образом, переводчик должен тщательно анализировать значения конкретного слова в различных контекстах. В противном случае, буквальный перевод часто приводит к бессмыслице. Так, в 1 Ин 3:14 сказано: "Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь" В одном языке слово, использованное переводчиком в значении 'перейти' в действительности означало 'перейти по тропе', что создавало впечатление, будто жизнь и смерть представляют собой физические, пространственные места. В Рим 1:15 апостол Павел пишет: "Я готов благовествовать и вам"; однако слово, которое один переводчик употребил в значении 'быть готовым', обозначало лишь физическую готовность. Читатели сделали вывод, что Павел просто упаковал вещи и собрался ехать в Рим. Фразеологизмы и фигуры речи представляют особые трудности для переводчика, так как они почти всегда специфичны для каждого конкретного языка, и только в редких случаях они могут прямо переноситься в другой язык. В каземе, языке Ганы, один фразеологический оборот буквально означал "У него крепкий желудок", что по — русски звучит как своего рода медицинская оценка состояния здоровья. Однако на самом деле это выражение означало "Он храбрый" Аналогичным образом, когда мы говорим "Он человек", то для кого — то это прозвучит тривиально: как может человек не быть человеком? Но в действительности это значит "Он приличный человек" "Он на правильном пути" звучит как очевидное утверждение о том, как следует ходить в сельской местности, хотя на самом деле это означает "Он поступает правильно" Фразеологизмы и фигуры речи почти никогда не сохраняют своего смысла, если их буквально переводить на какой — либо другой язык.

Фразеологизмы и фигуры речи имеются во всех языках, но очень редко обнаруживается соответствие между идиомами и фигурами речи оригинала и фразеологическими единицами и фигурами речи ЦЯ. Следовательно, если их перевести с языка оригинала на ЦЯ буквально, они почти наверняка будут поняты неправильно. Эти происходит вследствие того, что образные словоупотребления оригинала не воспринимаются фигурально читателями ЦЯ, а также вследствие того, что образы, использованные в фигуральном выражении оригинала (например, овцы, виноградная лоза, доспехи), незнакомы читателю. Кроме того, данная фигура речи или фразеологизм могут уже иметь в ЦЯ определенное значение, отличное от ее значения в оригинале. Может быть и так, что образность ЦЯ ограничивается определенными типами дискурса (изречения, загадки, пословицы), но не используется в том типе дискурса, который имеет место в оригинале.

Такие фразеологизмы как "вкусит смерти" (Ин 8:52), или "что — то странное… влагаешь в уши наши" (Деян 17:20), или "уста их полны злословия и горечи" (Рим 3:14) почти наверняка необходимо перефразировать в переводе для того, чтобы сохранить смысл. Таким образом, буквальный перенос лексических единиц никак не лучше буквального переноса грамматических черт оригинала. И то и другое может привести к искажению смысла, и даже если этого не произошло, то весьма велика вероятность, что либо смысл сообщения будет неясен, либо сам текст перевода будет звучать смешно, подчеркивая иностранный характер своего происхождения.

Прочие особенности текста

Во всех языках используются конструкции, содержащие определенную имплицитную информацию, т. е. информацию, которая не выражена явно, но подразумевается в контексте. Например, в Деян 7:9 Стефан говорит, что патриархи "продали Иосифа в Египет" Во многих языках это суждение должно быть дополнено до полного высказывания "продали Иосифа людям, которые увезли его в Египет" Или, например, в Деян 24:24 Лука записывает, что Феликс "призвал Павла и слушал его" Однако он не упоминает о том, что Павел действительно пришел, когда Феликс призвал его. Еще один пример находим в Лк 1:9–11. Здесь рассказывается, что Захарии "по жребию… досталось войти в храм Господень для каждения" (ст. 9) и что "явился ему Ангел Господень, стоя по правую сторону жертвенника кадильного" (ст. 11), однако нигде в явном виде не говорится, что Захария действительно вошел в храм. На некоторых языках это требуется сформулировать, в противном случае читатели будут поставлены в тупик, поскольку в последовательности событий будет недоставать определенного звена.

В 1 Тим 5:3 говорится: "Вдовиц почитай, истинных вдовиц". Значение выражения "истинных вдовиц" проясняется только в ст. 5, в котором Павел говорит: "Истинная вдовица и одинокая…" Таким образом, становится ясно, что в этом контексте подлинная вдовица — это женщина, которая не просто вдова, но также совсем одинока, и о которой некому позаботиться (ср. ст. 4). В чинантек (Мексика) эти сведения необходимо перенести из ст. 5 в ст. 3; в противном случае выражение будет воспринято как обозначающее любую женщину, у которой умер муж. Полное значение выражения "истинные вдовицы" имплицитно выражено в ст. 3, а в ст. 5 оно выражено в явном виде, и потому во многих языках, таких как чинантек, необходимо сделать неявную информацию явной где — нибудь в начале дискурса, чтобы избежать коммуникативной ошибки.

Вопрос о том, когда такого рода имплицитную информацию необходимо представлять в явном виде, рассматривается в гл. 3. Сейчас необходимо подчеркнуть лишь следующее. Если подобная имплицитная информация оставляется неявной в ЦЯ, это часто может приводить к искажению смысла или же к тому, что перевод будет оставаться темным или вовсе бессмысленным.

Информация может также даваться в общем виде. Но "общие понятия или утверждения" неодинаковым образом используются в различных языках: передаваемая ими информация может значительно различаться. В Деян 16:3 говорится, что Павел обрезал Тимофея "ради Иудеев" На языке сьера — отоми это означало бы, что иудеи потребовали, чтобы Павел сделал это, и он согласился, поскольку они угрожали его жизни и он испугался их угроз. Выражение оказалось слишком общим и было более эксплицитно переведено как "чтобы не смутить сердца иудеев" В конце стиха Деян 3:10 говорится, что люди были изумлены "от случившегося с ним" Это выражение используется в мазахуа (Мексика), но только по отношению к той ситуации, когда случилось что — то плохое.

Общее выражение иногда состоит всего из одного слова. Например, в Мк 12:11 Иисус цитирует Ветхий Завет: "Это — от Господа" Но для носителя языка гуаве (Мексика), помогавшего переводчику, было совсем непонятно, к чему здесь относится "это", так что в переводе пришлось выразить первую часть вышеуказанной цитаты более эксплицитно. В Деян 14:23 сказано: "Когда же они рукоположили им пресвитеров к каждой церкви, они помолились с постом и предали их Господу, в Которого уверовали" В данном случае местоимения "они" слишком далеко удалены от своих антецедентов, Павла и Варнавы, чтобы носитель языка сьерра — отоми (Мексика) мог знать к кому они относятся. Поэтому первое "они" было заменено на "Павел и Варнава"

С общими словами и утверждениями связаны и неоднозначности, двусмысленности текста. Все комментаторы согласны в том, что в оригинале много неоднозначных мест. Однако не все из различных возможных истолкований, обнаруживаемых в комментариях, должны быть отнесены к разряду подлинных неоднозначностей. Так, если обратиться к 22 комментариям и справочным пособиям к тексту Послания к Колоссянам, то применительно к первой главе этого послания, состоящей из 28 стихов, мы обнаружим, по крайней мере, 71 случай расхождения во мнении комментаторов. В буквальном переводе делается попытка переводить неоднозначные места таким образом, чтобы для читателя было открыто то же самое количество возможных истолкований. Следуя этому подходу, переводчик не только вводит в свой текст неоднозначные формулировки, которые на самом деле таковыми не являются, но и подвергается риску ввести новые неоднозначности, которых нет в тексте оригинала. Например, определенный текст может одновременно означать как А, так и Б, а попытка сохранить данную двусмысленность текста может привести к тому, что он будет значить либо Б, либо некое новое прочтение В.

Кроме того, новые неоднозначности с неизбежностью будут вводиться грамматическим строем или словарем ЦЯ. Таким образом, при буквальном переводе проявляется тенденция к увеличению числа неоднозначностей в тексте на ЦЯ по сравнению с оригиналом.

Что же в таком случае должен делать с этими неоднозначностями переводчик, стремящийся к идиоматическому переводу? Неоднозначности, возникающие под воздействием грамматического строя или словаря ЦЯ, обнаруживаются путем опроса носителей языка и затем устраняются (там, где это можно сделать естественным образом). В то же время неоднозначности оригинального текста изучаются в свете непосредственного и более отдаленного контекста. Часто какой — то грамматический или лексический признак или тематическое предназначение данного абзаца или раздела покажут, что там нет никакой неоднозначности. Однако, когда такого рода данные не обнаруживаются или не помогают найти нужное решение, которое имело бы высокую степень вероятности, неоднозначность сохраняется в переводе.

Однако иногда структура ЦЯ не позволяет сохранить неоднозначность. В таких случаях необходимо решить, насколько важна эта неоднозначность. Когда есть определенные за и против различных интерпретаций, а неоднозначность не так важна, то можно остановиться на любой из нескольких интерпретаций (например, в случае подготовки двуязычного издания можно выбрать точку зрения, представленную в параллельном общенациональном переводе). Если же, что случается чаще, перевод, предназначенный для использования в двуязычном издании, также неоднозначен, и неоднозначность не очень важна, можно выбрать то значение, которое скорее всего имел в виду автор в данном контексте. Когда неоднозначность важна (например, если она связана с определенными богословскими интерпретациями), одно из истолкований может появиться в тексте, а другое — в примечании.

Вышеприведенный перечень языковых признаков оригинала, которые часто переносятся в перевод в буквальном виде, легко расширить. На самом деле, безопаснее сказать, что не существует ни одной стороны лексической или грамматической структуры оригинала, которая не могла бы при буквальной передаче на ЦЯ либо исказить смысл оригинала, либо вовсе лишить переводной текст смысла.

Для переводчика первый шаг к сохранению в переводе смысла оригинала состоит в знании экзегезы текста. Лишь в том случае, когда переводчик правильно понимает исходное сообщение, он может адекватно передать его на другой язык; только тогда он сможет перевести исторические и дидактические места из Св. Писания ясно и точно, только в этом случае он будет в состоянии избежать тех ловушек, которые связаны с наличием неполной, посторонней или отличающейся информации в переводе. Таким образом, сохранение смысла оригинала можно анализировать с двух позиций: к чему следует стремиться при переводе и чего следует избегать.

Экзегеза текста

Правильный перевод предполагает знание смысла Св. Писания. Это фундаментальный принцип всякого идиоматического перевода, и именно отсюда начинается экзегеза. Туссэн определяет экзегезу следующим образом: "Экзегеза есть критическое изучение Библии в соответствии с принципами герменевтики с непосредственной целью истолковать текст…" [Toussaint 1966, с. 2]. Иными словами, ее сиюминутная задача состоит в том, чтобы как можно точнее установить, используя все доступные способы, что автор оригинала, "водимый Святым Духом", имел в виду, когда он диктовал или собственноручно записывал слова, словосочетания и предложения. Таким образом, экзегеза является основой переводческой работы, ибо если переводчик не понимает смысла оригинала, то он не может его верно перевести.

Адекватность исторических ссылок

Если допустить, что переводчик понимает смысл оригинала, то далее он должен передать ту же информацию, которая заложена в исходном сообщении. Эту информацию можно подразделить на два общих разряда: историческая и дидактическая информация. Историчность сообщения не должна быть утеряна или искажена. Подобным же образом и учительный смысл Писания должен остаться без изменений.

Христианская вера глубоко укоренилась в истории. Смерть и воскресение Спасителя произошли в определенное время, в определенной стране, поэтому в задачу переводчика никак не входит изменение исторического фона прошлого.

В качестве примера перевода, который явно отклоняется от исторической основы Св. Писания, является выполненный К. Л. Джорданом (С. L. Jordan) перевод, озаглавленный Koinonia "Cotton Patch" Version. Перевод подготовлен для жителей южных американских штатов и выполнен так, как будто бы текст Писания только что был написан. Так, 1–е послание Коринфянам получило название "Послание Павла христианам в Атланте'! Глава 8, ст. 1 того же послания, который начинается: "Теперь касательно идоложертвенного" — переведен следующим образом: "Теперь о работе по воскресеньям…" Иудеи представлены как "белые", а язычники — как "негры" так что 1–е Коринфянам: "Не подавайте соблазна ни Иудеям, ни Еллинам, ни церкви Божией", — переведено как: "Подавайте хороший пример и белым, и неграм — всей Божией церкви…" Каковы бы ни были достоинства этого перевода, ясно, что в нем принцип исторической адекватности принесен в жертву живости и сиюминутной значимости текста для определенной группы читателей. Но наименования объектов, мест, лиц, животных, обычаев, верований или видов деятельности, которые составляют часть исторического изложения, должны быть переведены таким образом, чтобы в переводе сообщалась та же информация, что и в тексте оригинала. Этот принцип применим как к предметам и видам деятельности, знакомым культуре ЦЯ, так и к тем, с которыми она встречается впервые.

При описании морского путешествия Павла в Рим в трех случаях упоминаются якоря (Деян 27:29, 30, 40). Культуры многих племен незнакомы с якорями; даже если ее представители пользуются лодками, их просто затаскивают на берег или привязывают к деревьям. Даже если носители ЦЯ никогда не видели якоря, переводчик не должен заменять его на какой — либо местный эквивалент. Необходимо найти способ сохранить историческую ссылку на якорь.

Пример с якорями, конечно, лишь один из многих. Иоанн Креститель ел акриды (Мф 3:4, Мк 1:6), т. е. саранчу, которая известна далеко не во всех странах. Гадаринский одержимый был скован цепями (Мк 5:3, Лк 8:29), и то же случилось с Петром (Деян 12:6, 7) и Павлом (Деян 21:33). Часто упоминаются хлеб и вино, но и они известны не во всех культурах.

Адекватность дидактических ссылок

Переводить адекватно — значит передавать средствами ЦЯ ту же самую дидактическую информацию, которая содержится в оригинале. Священное Писание — это не просто историческая запись прошедших событий; одна из главных его целей — разъяснять конкретные исторические события, соотнося их с человеческими нуждами, применяя их к тем типам жизненного поведения, которые соответствуют этим событиям. Поэтому в Писании так много заповедей, притч, иносказаний и сравнений, и все они несут соответствующие дидактические функции, которые необходимо сохранять в адекватном переводе.

Например, дидактической по своей функции является 13 глава Послания к Римлянам, в которой рассматриваются различные аспекты поведения и образа жизни верующего. Так, высказывания из приведенного ниже списка, были произвольно выбраны из данной главы, и должны быть переведены точно, чтобы поучение, содержащееся в них, было тождественно поучению, адресованному читателям оригинала.

13:1 Всякая душа да будет покорна высшим властям.

Ибо нет власти не от Бога,

3 Ибо начальствующие страшны не для добрых дел,

но для злых.

4 Ибо начальник есть Божий слуга,

7 Итак отдавайте всякому должное:

9 "не прелюбодействуй", "не убивай",

Независимо от того, согласна ли этническая группа, для которой делается перевод, с этими дидактическими формулировками, переводчик должен быть последователен в своем стремлении передать ту же информацию, которую автор предназначил для современного ему читателя.

Противоречия между исторической и дидактической адекватностью

Достичь дидактической адекватности — не так просто, как может показаться из предыдущих абзацев, поскольку предметы культуры, используемые в притчах, сравнениях и т. п., несут двоякую функцию: во — первых, они отражают историческую обстановку, отраженную в оригинале, и во — вторых, они служат для ознакомления с конкретным учением. Часто переводчик понимает, что попытка придерживаться как исторической, так и дидактической функции определенного феномена библейской культуры неизбежно приведет к потере жизненной динамики притчи, содержащейся в оригинале. Перед ним возникает дилемма. Если он сохранит названия незнакомых предметов, упомянутых автором в притче, то поучение может остаться непонятым. С другой стороны, замена их на названия знакомых предметов, принадлежащих культуре ЦЯ, может привести к неправильному представлению о культурной обстановке, отраженной в оригинале. Многие переводчики испытывают неуверенность, когда сталкиваются с подобными проблемами. Существуют ли особые принципы, которыми можно руководствоваться, если возникают такого рода ситуации?

Как мы уже говорили, историческая адекватность подразумевает, что при переводе исторические события остаются без изменений. Иначе это приведет к искажению исторических фактов. Но если мы имеем дело с притчами или поучениями, которые носят явно дидактический характер? Нельзя ли допустить некоторые изменения для особых ссылок на библейскую культуру?

Основной принцип идиоматического подхода к переводу состоит в том, что смысл оригинала должен быть передан верно. Действительно, в некоторых случаях, когда в дидактическом материале оригинального текста делаются культурные замены, то или иное поучение передается верно. Однако, когда совершаются такие замены, культурный фон, который отразил автор, будет представлен неправильно и принцип исторической адеватности будет нарушен.

Следовательно, ссылки на предметы, принадлежащие культуре оригинала (такие как винные мехи или закваска), о которых говорится в евангельских притчах и которые отражают историческую обстановку, в переводе следует сохранить, если это не приведет к серьезному нарушению передачи сообщения. Это общий руководящий принцип, который допускает исключения в тех случаях, когда передается неправильное значение, или сообщение вообще не имеет смысла. Иными словами, когда динамика сообщаемого невысока вследствие его неоднозначности или двусмысленности, то допускается снижение динамики. В этом случае правильный перевод смысла имеет приоритет перед динамической точностью. Однако, если сохранение незнакомого объекта культуры приведет к искажению или полной утрате смысла, определенная модификация необходима. В подобных обстоятельствах дидактическая точность важнее исторической адекватности системы образов.

Методика, посредством которой можно избежать нарушений в передаче смысла, не заменяя культурные образы оригинала, рассматривается в некоторых частях глав 9, 12 и 13. Один из методов состоит в том, чтобы использовать более общее модифицированное понятие. Однако имеются случаи, когда даже общая отсылка к образу не может быть успешно использована; тогда встает вопрос о возможности замены. Переводчик должен прибегать к этому решению лишь в крайнем случае, когда он не может допустить искажение смысла или его утрату в своем переводе, если данный фрагмент был понятен читателям оригинала. Однако в большинстве случаев возможно использовать ссылки на предметы, связанные с культурой оригинала, не принося в жертву содержащееся в притче поучение.

Как избежать неполной, посторонней или отличающейся информации

Теория передачи информации, а также теория сообщения развивались в основном в контексте передачи сообщений посредством таких технических систем как телефон, но со временем ее понятия все в большей степени применяются к речевой коммуникации в устной форме. Так, инженеры связи весьма озабочены проблемой искажения передаваемых сообщений — их характеристиками, источниками, типами возникающих ошибок и тем, как можно такие искажения предотвратить. Другими словами, они имеют дело с проблемой точности в передаче сообщений и обеспечивают правильность полученной информации.

Керк и Талбот рассматривают различные виды искажений, два из которых они называют "искажением тумана" и "искажением миража" [Kirk, Talbot 1966, с. 309–316]. В первом случае информация как — бы "затуманивается" вследствие искажений; во втором "добавляется фальшивая информация", которой вообще не было в исходном сообщении.

Эти понятия "искажения" или, используя более общий термин, "недостаточной точности" могут легко быть применены к переводческой деятельности. Часть содержащегося в оригинале сообщения может быть "утеряна" при переходе из оригинала в ЦЯ; назовем это неполной информацией. С другой стороны, к содержанию оригинального сообщения некоторая информация может быть добавлена; назовем это посторонней информацией. В переводе также может встретиться третий тип недостаточной адекватности, который можно назвать отличающейся информацией. В этом случае некоторая часть информации изымается из оригинального сообщения, а некоторая ее часть прибавляется к нему, в результате чего исходное сообщение заменяется другим. В целом, можно сказать, что для получения точного перевода необходимо избегать неполной, посторонней или отличающейся информации.

Неполная информация — это та информация, которая входила в исходное сообщение, но в текста переводе она ни представлена явно, ни подразумевается. Часто она возникает просто вследствие упущения: переводчик, которому приходится сосредотачиваться на столь многих вещах, нечаянно пропускает какой — то стих или часть стиха. Но такие пропуски обычно замечают при вторичных просмотрах и проверках, и они не должны далее занимать нас. Другая причина менее очевидна. Она связана с тем, что смысл некоторого фрагмента перевода на ЦЯ лишь приблизительно соответствует исходному смыслу оригинала; или же он вообще не имеет смысла. В первом случае лишь часть содержания оказывается недоступной для читателя, а во втором теряется все содержание целиком.

Неполная информация также возникает в тех случаях, когда в переводе на ЦЯ не передана некая имплицитная информация, существенная для содержания сообщения и понятная читателю оригинала. Например, если упоминание о винных мехах в Мк 2:22 не будет включать имплицитную информацию о том, что отверстия в них прочно завязывались, представитель народности абуа в Нигерии просто не поймет смысл притчи. Этот пример показывает, каким образом имплицитно выраженное значение может быть утрачено в процессе перевода.

Посторонняя информация — это информация, которая сообщается читателям перевода на ЦЯ, хотя она никак не выражена в оригинале; другими словами, она не сообщалась адресатам оригинала.

Посторонняя информация появляется также в результате того, что обязательные грамматические категории оригинала автоматически сохраняются в переводе в явном виде, даже если они не существенны для данного стиха. Например, если всегда переводить на ЦЯ греческие формы настоящего времени формами настоящего длительного, это приведет к появлению посторонней информации, поскольку компонент длительности не является одинаково релевантным для всякого контекста оригинала. То же самое может произойти при использовании описательного эквивалента слова: можно эксплицитно выразить больше компонентов слова, чем мы имеем в контексте.

Отличающаяся информация может появиться вследствие ошибочной экзегезы. Однако, по мере того как все больший упор делается на экзегезу, а также благодаря выходу в свет издания "Экзегетическая помощь" число таких случаев уменьшается. Чаще всего такая информация появляется вследствие того, что переводчик недостаточно знаком с ЦЯ. Например, один переводчик использовал для перевода глагола "раскаяться" в Евангелии от Марка и в Деяниях выражение, которое, как ему казалось, означало 'передумать'. В ходе дальнейшей проверки обнаружилось, что это выражение действительно значило 'передумать', но только в определенных обстоятельствах. Его употребляют, если речь идет о свидетеле, призванном давать показания перед судьей. Сначала он говорил правду, но затем из жалости к обвиняемому "передумал" и стал лгать. Таким образом, читатели ЦЯ получили информацию, отличную от той, которой располагали читатели оригинала, хотя она и заключала в себе некий смысл. Поскольку ложь во имя спасения попавшего в беду друга считалась делом благородным, то носители этого языка сделали вывод, что Бог вознаграждает "доброту" такого человека, прощая ему грехи!

Поэтому переводчик должен быть бдительным, чтобы избегать неверной интерпретации смысла оригинала. Его целью является точное следование смыслу оригинала, хотя точное его понимание требует тщательного изучения и внимательного отношения к тексту.

Во введении к этой главе "адекватная передача динамики" описывалась как характеристика, имеющая отношение к естественности языковых структур, использованных в переводе на ЦЯ, и к легкости, с которой читатели понимают переведенное сообщение. Естественность является предпосылкой легкости понимания. Одно вытекает из другого.

Степень легкости, с которой сообщение будет понято, зависит от того, насколько естественна его структура, а естественность структуры обеспечивает адекватную передачу информации, если автор сообщения считает ее достаточно важной. Когда человек глубоко заинтересован в том, чтобы передать информацию, от которой зависит решение жизненно важного вопроса, в которую он верит всем сердцем и, более того, данную ему от Бога, то он, несомненно, найдет способ передать ее читателю, не исказив смысла. Он не станет писать так, чтобы его сообщение было трудно или почти невозможно понять. Напротив, он приложит все усилия к тому, чтобы сообщение было ясным и четким, чтобы оно дошло до сердца и до ума. Именно так поступает настоящий проповедник и талантливый автор. Они считаются таковыми потому, что их слово понятно всем.

Апостолы и другие авторы Нового Завета обладали этим качеством. Они проповедовали и писали, чтобы быть понятыми. По меньшей мере двое из новозаветных авторов прямо говорят об этом. Во 2–м Коринфянам 1:13 апостол Павел говорит: "И мы пишем вам не иное, как то, что вы читаете или разумеете". Он отвергает обвинение в двуличности. Лука в предисловии к своему Евангелию также говорит: "…Рассудилось и мне … по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен" (Лк 1:3). Допустить, что адресат оригинального текста с трудом понимал написанное, значит допустить, что апостолы были косноязычны и неспособны исполнить данную им Богом задачу, которая заключается в том, чтобы свидетельствовать об истине в своих проповедях и писаниях. Апостолы Павел, Петр, Иоанн, Иаков и другие новозаветные авторы писали легко и доступно для понимания. Оригинальные тексты были естественными по структуре и осмысленными по содержанию.

Теперь мы рассмотрим более детально эти две составные части динамической точности. Одна из них предусматривает, чтобы форма сообщения была естественной, другая — чтобы сообщение было осмысленным. Эти две части взаимосвязаны: в одной из них динамическая адекватность рассматривается с точки зрения формы, а в другой — с точки зрения осмысленности. Когда перевод естественен по форме, он также будет и осмысленен.

Языковая форма должна быть естественной

Когда мы говорим, что тексты Св. Писания естественны по форме, мы имеем в виду, что они не нарушают норм древнееврейского, арамейского языков или греческого койне, поскольку библейские тексты были написаны носителями этих языков. Никто не станет отрицать существования определенных расхождений между языком отдельных библейских книг. Так, безукоризненный стиль Луки отличается от более простого стиля Иоанна. Однако и тот, и другой текст для читателя выглядел естественно, даже если он замечал диалектные или стилистические различия. Длина предложений, способы связи между ними, использование слов и словосочетаний, синтаксис, морфология — все было естественным.

Это свойство оригинала должно распространяться и на перевод. В гл. 1 подчеркивалось, что каждый язык располагает своим собственным инвентарем языковых форм, служащих для передачи любого сообщения на данном языке. Эти формы являются своеобразными "транспортными средствами". В этой главе уместно заметить, что в переводе следует использовать естественное употребление тех форм, которые являются общими для носителей языка.

Сообщение должно быть осмысленным

Выражение "осмысленное сообщение" означает, что читатели оригинала легко могут понять его. Осмысленное сообщение не обязательно подробнейшим образом излагает все аспекты какой — либо темы и предвидит все вопросы, которые могут возникнуть в этой связи. Сообщение можно легко понять исходя из его содержания, даже если есть трудности, возникающие вследствие того, что отдельные аспекты предмета изучения в нем не рассматриваются. Поэтому компонент осмысленности следует отличать от таких понятий как полный объем информации и известная информация, поскольку их легко спутать.

В этом разделе мы рассмотрим известное высказывание из 2 Петр 3:16, что в посланиях апостола Павла "… есть нечто неудобовразумительное" Исходя из того, о чем говорилось выше, представляется, что Петр говорит не о том, что послания Павла лишены смысла, а скорее о том, что в них нет полноты информации. Павел касался таких тем как избранность, или намерения Божий в отношении иудеев, или второе пришествие, или воскресение из мертвых. Некоторые из этих вопросов до сих пор, по выражению Петра, "неудобовразумительны" Кто будет утверждать, что полностью понимает Божий намерения в отношении евреев или природу воскресения плоти? Никто не сможет взять на себя такую ответственность, поскольку сама тема неисчерпаема, а не потому, что апостол Павел (или какой — либо другой автор) использовал греческие слова необычным образом или в необычных сочетаниях.

Таким образом, динамически верный перевод будет и осмысленным, даже если в нем не выражено эксплицитно все, что мы хотели бы знать. Более того, динамизм перевода не зависит от степени нашего знакомства с информацией. И новая информация может быть представлена динамично. Часто говорят, что ничто не должно подсказывать, что текст является переводом. Это утверждение относится к способу подачи информации, но не к сути самого текста. Так, для того чтобы текст имел смысл, не нужно заменять образы, которые используются в живых фигурах речи (иносказания, аллегории, притчи, сравнения), даже если это способствует тому, что в сообщении появляются знакомые выражения и что оно сразу становится актуальным для какой — то определенной части общества. Например, капитан морского торгового флота Дж. Роджерс специально для моряков перевел 23 псалом следующим образом:

Заметим, что с точки зрения дидактической направленности, передается в сущности одно и то же сообщение. Однако переход от пастырской тематики к морской неприемлем с точки зрения достоверности культурного фона оригинала. Динамическая адекватность предусматривает, что знакомые или незнакомые сведения сообщаются в переводе осмысленно; однако совсем необязательно, чтобы незнакомая информация была сформулирована заново с использованием знакомых понятий, и чтобы был дан ответ на все вопросы, которые могут возникнуть при обсуждении заданной темы.

Некоторые факторы, приводящие к утрате динамической адекватности

Из сказанного выше следует, что непоследовательность в передаче динамической адекватности имеет место в том случае, если перевод звучит неестественно или представлется бессмысленным. Перевод будет лишен смысла всякий раз, когда в нем без необходимости допускается неоднозначность, или когда его содержание трудно или невозможно понять. Подобные проблемы часто встают перед читателем, если переводчик делает буквальный перевод, перенося в ЦЯ языковые формы оригинала. Например, в греческом языке часто используются генитивные конструкции, состоящие из двух существительных, одно из которых стоит в родительном падеже. Если мы каждый раз будем их переводить буквально, то это может привести к неоднозначности толкования смысла.

Нередко причиной неясности являются длинные предложения. Текст Кол 1:9–20 в греческом оригинале представляет собой одно длинное предложение; когда же его пытаются перевести на другой язык буквально, дробя на более мелкие части при помощи двоеточий, точек с запятой и запятых), то это создает дополнительные сложности для читателя. Причину этому нужно искать в том, что во многих языках отсутствуют многие структуры греческого синтаксиса, которые были понятны читателям оригинала. Поэтому, принимая во внимание данное обстоятельство, современные переводы разбивают это предложение на более короткие. В английской переводе RSV, например, здесь 7 предложений (и два абзаца), тогда как в TEV вдвое больше предложений и также два абзаца. Таким образом, причина затрудненного восприятия текста частично устраняется, поскольку используются предложения, длина которых естественна для современного английского языка.

Вопрос о "естественности формы" и ее отсутствии в переводах довольно широко обсуждался. Например, в выпусках журнала The Bible Translator за 1963–1964 гг. опубликовано три статьи, написанные членами Виклиффского общества переводчиков Библии, которые посвящены "индексу частотности" как мере естественности. Определенный интерес представляет также статья Лорио, озаглавленная "Некоторые проблемы идиоматического перевода абзацев" Сделав обширное исследование структуры абзаца в перуанском языке шипобо, он писал: "Тогда я снова посмотрел, как мы перевели Евангелие от Марка, и ужаснулся тому, что я там прочел. Все выглядело таким высокопарным и неестественным. Во многих случаях использовались не те соединительные элементы и ход мысли частично или полностью разрушался. Отдельные предложения были понятны, некоторые из них изобиловали ненужной информацией… Я пришел к заключению, что этот перевод было бы трудно читать и понимать. Доказательства не заставили себя долго ждать…" [Lauriault 1957, с. 168].

По существу, недостаток естественности текста означает, что перевод не читается легко и свободно. Он может быть высокопарным или бессвязным; он может быть обременен избыточной информацией, которая излишне перегружает данное количество предложений. В таком переводе может слишком много внимания уделяться мелочам, а главные темы могут не получать должного развития.

Сколь серьезные последствия может иметь недостаток естественности, покажет пример из бабира, языка Дагомеи в Западной Африке. В бабира действуют очень строгие правила относительно употребления прямого и непрямого цитирования. Переводчики тогда еще не успели выяснить все эти правила и потому, цитируя Ин 8:12, они говорили: "Иисус сказал: Я свет миру" Но в бабира, в силу указанных правил, регулирующих использование прямого и непрямого цитирования, это означало: "Иисус сказал, что я [т. е. тот, кто сейчас говорит с тобой] — свет миру" Поэтому носитель языка, который слушал их, уже понимая, что Иисус — это кто — то значительный, ответил: "Поскольку Иисус сказал, что вы свет миру, мы с радостью последуем за вами. Что вы хотите, чтобы мы сделали?" Миссионеры в конце концов обнаружили свой промах и дали более адекватный перевод этого стиха на бабира: "Иисус сказал, что Он свет миру"

В языке мундуруку в Бразилии также имеется ряд строгих и сложных правил соединения предложений в единое целое, так чтобы образовалось естественное повествование. Шеффлер говорит, что "всякий эпизод характеризуется тематическим единством, которое концентрируется вокруг одного главного участника, отмеченного как главное действующее лицо этого эпизода, который, в свою очередь, имеет одну общую цель на протяжении всего эпизода — свою задачу" [Sheffler 1969, с. 2]. Особое слово в мундуруку — gebuje — указывает на изменение задачи, но первоначально переводчик полагал, что оно означает 'тогда'. Поэтому при переводе фрагмента Мк 7:31–37, который естественным образом составляет один эпизод с Иисусом в качестве действующего лица и глухонемым в качестве "задачи" он множество раз использовал слово gebuje, и в результате, в то время как Иисус оставался действующим лицом, у него был целый ряд различных "задач" — плевание, собственная рука, небо и даже "еффафа" В результате повествование в значительной мере потеряло свое единство и окончательно запутало носителей языка мундуруку.

В задачу настоящего раздела не входит иллюстрирование всех возможных типов отсутствия естественности формы. Однако мы упомянем здесь еще один тип. Этот фактор первоначально изучался специалистами по теории информации, которые обозначили его как "избыточность" Вот как Шрамм определяет его: "Избыточность есть мера достоверности и предсказуемости" [Schramm 1966, с. 523], — иными словами, чем более избыточна форма сообщения, тем легче для адресата угадать, что последует дальше. Он также пишет: "Во многих случаях увеличение избыточности способствует более эффективному общению" Найда и Тейбер утверждают, что "по — видимому, есть относительно стойкая тенденция наличия 50 % избыточности в любом языке" [Nida, Taber 1969, с. 163]. Если это так, то греческий язык Нового Завета примерно на 50 % избыточен (именно в данном специальном смысле — в противном случае мы имели бы плохой греческий язык), и перевод на ЦЯ также должен быть примерно на 50 % избыточным. Однако нет никаких оснований полагать, что избыточность в греческом языке и в ЦЯ возникает одинаковым образом. Буквальный перевод с одного языка на другой приведет в результате к тому, что в тексте перевода будут использоваться не естественные модели избыточности ЦЯ, а неестественные греческие. Как следствие этого, указывает Лорио, "многие из предложений содержат слишком много информации"

Все вышесказанное более серьезно, нежели может показаться на первый взгляд. В лучшем случае отсутствие надлежащей избыточности сделает перевод неясным и трудным для понимания. А в худшем случае сильно возрастает возможность ошибки. Шрамм говорит: "Иными словами, … вероятность ошибки восприятия сообщения может быть уменьшена настолько, насколько это возможно, если норма передачи будет ниже общей проходимости канала; но если мы перегрузим канал, число ошибок очень быстро возрастает" [Schramm 1966, с. 530] (курсив авторов данной книги).

Другими словами, недостаточная естественность формы не сводится к тому, что перевод звучит немного высокопарно, косноязычно или неясно. Она может легко привести к искажению самого сообщения, так что отсутствие динамической адекватности может превратиться в смысловую неадекватность.

Большая часть имплицитной информации содержится в реальной языковой форме оригинала, т. е. в его словарном составе и разнообразных грамматических конструкциях. Но имплицитная информация передается не всегда таким образом. Любой автор пишет, расчитывая на восприятие определенной аудитории, и в соответствии с этим он организует свой текст. Для взрослых он будет писать иначе, чем для детей, а текст для специалистов, конечно же, будет отличаться по форме и содержанию от текста для неспециалистов. Чем больше его аудитория осведомлена

О предмете разговора, тем меньше автору придется пользоваться эксплицитно выраженной информацией.

Указанное различие между слушателями может объяснить, почему евангелист Матфей просто говорит: "В первый же день опресночный" (Мф 26:17), тогда как Марк (14:12) и Лука (22:7) поясняют, что в этот день был заклан пасхальный агнец. Считается, что Матфей писал для иудейской аудитории, а Марк и Лука имели в виду в первую очередь христиан из язычников и поэтому добавили объяснение. Аналогично, Павлу было достаточно сказать Коринфянам: "А о чем вы писали ко мне" — 1 Кор 7:1, RSV), поскольку и паства уже знала, о чем они писали ему.

Следовательно, мы можем разграничить эти два вида имплицитной информации. Есть имплицитная информация, которая содержится в самом написанном тексте и выражается при помощи словарного состава и грамматических конструкций данного языка; существует также имплицитная информация, которая лежит за пределами текста и ее надо искать в общей ситуации, связанной с автором и читателями, при которой текст был написан.

Хотя данное разграничение и существует, это не означает, что оно не допускает исключений. Обычно в самом тексте есть данные, указывающие на ситуацию, в которой он возник, а использование таких слов, как "возлюбленные" и "братья" красноречиво свидетельствует о взаимоотношениях автора и читателей.

Большая часть имплицитной информации, которая существенна для понимания текста, содержится в нем самом, и лишь иногда переводчику приходится использовать дополнительные источники информации. На самом деле, большая часть релевантной имплицитной информации в пределах текста может быть выявлена из непосредственного контекста, то есть из непосредственно исследуемого или соседнего абзаца.

Исходя из всего вышесказанного, можно выделить следующие виды имплицитной информации:

1. Имплицитная информация, которая скрыта в тексте

а. в том же или в соседнем абзаце (в непосредственном контексте)

б. в других частях того же текста (в широком контексте)

2. Имплицитная информация, которая скрыта вне текста (в культурном контексте)

Стоит добавить, что в случае с переводом Библии понятие "широкий контекст" распространяется не только на исследуемую в данный момент книгу, но и на другие библейские книги. Одна из проблем, с которой сталкивается переводчик, родной язык которого относится к индо — европейским, состоит в выявлении в оригинале имплицитной информации. Цель настоящего раздела — обратить внимание переводчика на различные виды имплицитной передачи информации в оригинале. Примеры, приведенные ниже, более или менее подробно иллюстрируют это, а также указывают на то, насколько разнообразны способы выражения имплицитной информации в греческом языке. Этот раздел делится на три части, каждая из которых соответствует определенному виду имплицитной информации: полученной из непосредственного контекста, широкого контекста и культурного контекста. Однако необходимо сделать существенную оговорку, что изложение материала не предполагает, что переводчик, работающий с конкретным языком, обязан всю информацию выражать эксплицитно. Решение по этому вопросу должно приниматься, исходя из требований самого ЦЯ, которые будут различными в разных языках.

Имплицитная информация, извлекаемая из непосредственного контекста

В данном разделе будет представлено большое количество материала, поскольку непосредственный контекст является основным источником выявления имплицитной информации. Поэтому для удобства мы его представляем в семи отдельных параграфах: эллипсис, часть сложного предложения, признаки дискурса, некоторые грамматические конструкции, художественные приемы, фокусирование внимания на определенных событиях, семантические компоненты лексического значения и неоднозначные выражения.

Имплицитная информация, извлекаемая из культурного контекста

Время от времени переводчику приходится привлекать сведения из широкого контекста, а иногда он вынужден привлекать информацию, которая не содержится в библейских текстах. В отношении библейского лексикона это уже стало устоявшейся практикой, поскольку такие лексикографические работы как словарь Бауэра [Bauer/Aland 1988] привлекают наряду с Новым Заветом и другую раннехристианскую литературу, а также различные переводы Ветхого Завета на греческий.

Есть четыре основные области, из которых переводчику приходится иногда заимствовать культурную информацию: область материальных объектов, география, религия и культура той или иной эпохи.

Ряд материальных объектов упоминается в Новом Завете лишь мимоходом. Такие вещи как кровля, верблюды, масличные деревья, тмин и т. д. в Новом Завете упоминаются, но связанные с ними подробности приходится искать в библейских словарях, лексиконах, толкованиях и т. д.

Аналогичным образом, в исторических книгах и иногда в апостольских Посланиях используется значительное число географических подробностей. При описании походов Иисуса в Галилею и из Галилеи, а также путешествий апостолов приводятся ссылки на различные города, некоторые моря, ряд островов и гор, провинций и т. д. Наши познания в географии данной области позволяют нам эксплицировать определенную имплицитную информацию, которая содержится в именах, если для ЦЯ это необходимо.

Один особенно интересный пример отсылки к географическим данным находим в Лк 12:54–55, когда Иисус говорит: "Когда вы видите облако, поднимающееся с запада, тотчас говорите: "дождь будет"; и бывает так; И когда дует южный ветер, говорите: "зной будет"; и бывает" Но эти погодные описания характерны для Палестины и выглядели бы странно для носителей языка, где дождь или зной приходят из других направлений. Один ученый предложил предварить описание погоды Иисусом посредством какого — нибудь словосочетания типа "Здесь у нас" или "В этой стране".

В Новом Завете содержится определенное количество сведений, касающихся религиозной обстановки того времени. Мы находим объяснение, кто такие фарисеи, саддукеи и синедрион. Однако есть реалии, которые не объясняются, например: "филактерии" "храм" и "расстояние субботнего пути" (Деян 1:12). Подробное их объяснение мы можем получить из информации, которая содержится во внебиблейских источниках.

Наконец, часто упоминаются понятия, составлявшие часть римской культуры, которая господствовала в этой области: кесарь, правители, проконсул, трибуны, сотники, претория и т. д. В библейском контексте объясняются лишь немногие из этих наименований, и, хотя можно составить определенное представление об этих понятиях, исторические описания данной эпохи гораздо более помогут нам в этом.

В таких случаях переводчику приходится помимо опоры на непосредственный контекст учитывать также и сведения более широкого библейского контекста, и показания культурного контекста. В следующем разделе рассматривается вопрос о том, в каком случае будет уместно сделать информацию эксплицитной.

Идиоматический и адекватный перевод представляет собой трудную задачу, поскольку он постоянно требует от переводчика принятия конкретных решений, выбора между альтернативами и применения различных принципов. Это становится особенно очевидным, если мы попытаемся представить себе, какую информацию будет уместно сделать эксплицитной в переводе. Мы не сможем упрощенно ответить на этот вопрос, но попробуем определить принципы, руководствуясь которыми переводчик избежит двух крайностей — оставить слишком большую часть информации имплицитной, и, таким образом, обречь читателей на непонимание "загадочного" текста, или сделать эксплицитным слишком многое, так что каждый стих будет скорее толкованием, а не переводом.

Прежде чем более подробно рассмотреть эти руководящие принципы, следует вновь подчеркнуть то, что было сформулировано в гл. 2, — всякая информация, представленная в явном виде, должна быть адекватной как экзегетически, так и динамически. Она должна быть верно истолкована и выражена таким образом, чтобы удовлетворять динамическим требованиям ЦЯ. Так, в Лк 12:13 человек из толпы говорит Иисусу: "Учитель! скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство". Подразумеваемая информация данной фразы состоит в том, что отец этих двух сыновей умер. В противном случае он, по — видимому, позаботился бы о том, чтобы его наследство было поделено правильно, как в притче о блудном сыне. В каземе, одном из языков северной Ганы, нет отдельного слова со значением "наследство" — соответствующим выражением здесь было бы "то, что ославил нам отец после смерти", так что имплицитную информацию пришлось бы сделать эксплицитной. Но тогда встает вопрос о динамической адекватности. Высказывание "Учитель! скажи, чтобы мой брат взял и поделился со мною тем, что оставил нам отец после смерти" было бы возможно, но не очень естественно, так как оно выглядело бы слишком сжато и нарушало бы порядок мысли. Значительно лучше было бы сказать: "Учитель, после смерти нашего отца остались вещи. Скажи моему брату взять эти (ранее упомянутые) вещи и поделиться со мной". Таким образом имплицитная информация передается верно как по отношению к смыслу, так и по отношению к динамике оригинала. Все приводимые ниже руководящие принципы можно было бы соединить в один общий принцип, а именно, что имплицитная информация может выражаться эксплицитно тогда и только тогда, когда это продиктовано спецификой ЦЯ. Ее не следует выражать открыто просто потому, что переводчик считает это нужным вследствие своих собственных догматических убеждений, или потому, что так сделал какой — то другой переводчик, или потому, что он полагает, что эта информация представляет живейший интерес для читателя ЦЯ. Она выражается в явном виде потому, что грамматика, семантика или динамика ЦЯ требуют того, чтобы перевод сообщал ту же самую информацию, что и оригинал.

В оставшейся части данного раздела этот общий принцип будет рассмотрен несколько более подробно в соответствии с тремя основными подразделениями: эксплицитная информация, предусматриваемая грамматикой, эксплицитная информация, необходимая для соблюдения адекватной передачи смысла и динамики оригинала.

Требования грамматики ЦЯ

Первым принципом, которым следует руководствоваться, чтобы сделать имплицитную информацию эксплицитной, воспользоваться проще всего; имплицитную информацию необходимо сделать эксплицитной, когда это продиктовано грамматическими свойствами ЦЯ. В каждом языке есть определенные обязательные конструкции и категории. У переводчика нет иного выбора, как только воспользоваться ими. Например, во многих языках есть два местоимения первого лица множественного числа "мы"; одно указывает на то, что говорящие или пишущие включают сюда тех, к кому обращаются, другое — указывает на то, что они исключают их. Таким образом, для каждого "мы" переводчик должен решить, какое из этих местоимений использовать. Эта информация является имплицитной, поскольку в греческом языке нет такого разграничения. Так, в Мк 4:38 ученики говорят Иисусу: "Учитель! неужели Тебе нужды нет, что мы погибаем?" Когда они говорят "мы", имеют ли они в виду только себя или включают сюда также и Иисуса? Другой пример находим в 1 Ин 1:3: "О том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами; а наше общение — с Отцом и Сыном Его Иисусом Христом"; к кому относятся различные "мы"? И снова переводчику приходится решать, руководствуясь тем, что говорится в различных толкованиях.

Можно было бы привести огромное число примеров других облигаторных конструкций и категорий. В некоторых языках требуется употребить особый суффикс, указывающий на то, что автор видел описываемое действие, слышал от других, или узнал о нем на основании каких — то данных. В некоторых языках используются особые выражения для почтительного обращения, поэтому, определив отношения между говорящим и его адресатом, необходимо использовать соответствующее выражение. В некоторых языках наличие подлежащего обязательно, и не бывает пассивных конструкций, поэтому при каждом глаголе требуется подлежащее. В других языках есть специальные показатели абзацев, так что переводчик должен понимать, где начинаются и кончаются абзацы. В некоторых языках глаголы должны иметь дополнения, даже когда в тексте греческого оригинала их нет.

Во всех этих случаях имплицитная информация должна быть выявлена, чтобы переводчик был уверен, что решения относительно ее передачи экзегетически правильны и что ее эксплицитный статус обусловлен обязательными языковыми формами. Еще раз стоит подчеркнуть, что эту информацию можно выделить с помощью курсива. Таким образом информация, которая обусловлена грамматикой ЦЯ, должна быть представлена явно вне зависимости от того, выражена ли она в оригинале эксплицитно или нет.

Требования адекватной передачи смысла

Второй руководящий принцип восходит к принципу адекватной передачи смысла оригинала. Если имплицитную информацию, оригинала не сделать эксплицитной в ЦЯ, вследствие чего появится ложный смысл, то эта информация должна быть выражена эксплицитно.

Использование имплицитной информации с целью не допустить ложного смысла, который искажает конкретное сообщение Писания, всегда оправдано. Примеры того, как может возникнуть такой смысл, были приведены выше в этой главе (под названием "Наличие имплицитной информации в оригинале"). Причина возникновения ложного смысла состоит в том, что читатели ЦЯ вводят свою собственную имплицитную информацию, привлекая тем самым собственные фоновые значения и таким образом делают ложные выводы.

Необходимость исправлять ложный смысл, делая имплицитную информацию эксплицитной, не всегда оправдано. Иногда ложный смысл не искажает сообщения, содержащегося в Писании. Так, в Деян 16:27 не говорится, почему темничный страж в Филиппах хотел умертвить себя. Носители языка ифугао на Филиппинах заключили, что причиной был стыд, и поэтому он хотел лишить себя жизни. Однако побудительным мотивом был не стыд, а страх наказания, которое налагалось на тюремных стражей, у которых сбежали узники. Этот неверно понятый смысл не искажает центральной мысли данного отрывка, поскольку она заключается не в определении наказания, налагаемого на тюремщиков, у которых сбегают узники, а в другом.

Второй руководящий принцип высвечивает весьма важный вопрос, который необходимо задать: как переводчик узнает, что читатели перевода восполнят имплицитную информацию, отличную от подлинного смысла? Ответ состоит в том, чтобы задавать читателям или слушателям перевода на ЦЯ соответствующие вопросы, чтобы выяснить, как они его понимают, или слушать, чему они учат других, исходя из предварительных набросков перевода. Мы не будем рассматривать то, как задавать вопросы, но об этом надо постоянно помнить, следуя руководящим принципам. Переводчик поймет, что его перевод содержит ложный смысл путем наводящих вопросов. Если он не спросит, то, вероятно, никогда не узнает об адекватности своего перевода. Проверка при помощи соответствующих вопросов — существенная часть работы по переводу. Это аналог экзегезы. Последняя представляет собою обращение к оригиналу, с целью выяснить, что он значит (с помощью таких справочных пособий, как словари, грамматики и толкования). Проверка подразумевает наличие вопросов, обращенных к читателям и слушателям перевода на ЦЯ, о том, что он значит. Когда смысл, сообщаемый на ЦЯ, соответствует авторскому смыслу, что можно определить путем тщательного изучения текста оригинала, то переводчик может быть уверен, что перевел верно.

Требования адекватной передачи динамики

Третий руководящий принцип является производным от принципа, который диктует динамическая адекватность. Если стилистические и текстовые структуры ЦЯ требуют, чтобы имплицитная информация была превращена в эксплицитную, то это является достаточным основанием так поступить. Это может облегчить разрешение многих неясностей; идентификацию местоимений при помощи существительных; нахождение связующего звена в цепи событий, опущенного в оригинале (ср. приведенный ранее пример с четырьмя мужчинами и расслабленным); определение цели или результата, оставленных имплицитными в оригинале. Иными словами, даже если есть возможность передать правильный смысл, не делая имплицитную информацию эксплицитной, то адекватная передача динамики оригинала может требовать, чтобы она была эксплицитной. Если, например, наличие имплицитной информации приведет к тому, что в ЦЯ процент новой информации будет слишком высок, а избыточность выражений достаточно мала, в результате чего будет трудно понять сообщение, то мы вправе говорить об отсутствии динамической адекватности. Чтобы избежать потери ясности сообщения и легкости, с какой оно понимается, имплицитную информацию нужно превратить в эксплицитную. Только тогда динамика оригинала будет верно отражена в переводе на ЦЯ.

Поскольку неоднозначные выражения неблагоприятно воздействуют на динамику перевода и поскольку в сознании переводчика всегда возникают вопросы относительно того, как поступать с ними, рассмотрим способы разрешения этой проблемы. Информация, оставленная имплицитной, может привести к тому, что в переводе на ЦЯ мы обнаружим немало неоднозначных выражений. Иными словами, когда читатель знакомится с переводом, он обнаруживает, что текст может быть понят по — разному. Если эти значения — как указывается в комментариях — не нанесут ущерба данному контексту, то изменений вносить не нужно. Если один из смыслов является ложным, но есть надежда, что значение будет понято правильно, то, опять — таки, не нужно никаких изменений. Однако, если велика вероятность того, что читатели текста неверно его поймут, то необходимо имплицитную информацию сделать эксплицитной.

Если имплицитная информация оригинала не выражена явно в тексте перевода, т. е. не эксплицирована, то это может привести к неясности смысла, иными словами, читатели не смогут понять смысл текста даже после того, как несколько раз прочтут его. Если подобная неясность настолько скрывает центральную мысль отрывка, что в нем не видно вообще никакого смысла, то переводчик вправе использовать информацию, извлеченную из непосредственного контекста.

Следует подчеркнуть, что использование имплицитной информации для устранения неясности требуется только в том случае, когда неясность смысла затемняет центральную мысль, т. е. центральное сообщение данного текста. Вспомогательные понятия, связанные с центральной мыслью сообщения, но не существенные для нее, могут быть неясными, но подобная неясность не оправдывает использование имплицитной информации. Пример данного разграничения можно видеть в Евр 9:4: "Имевшая золотую кадильницу и обложенный со всех сторон золотом ковчег завета, где были золотой сосуд с манной, жезл Ааронов расцветший и скрижали завета'! Основная тема этого фрагмента — "святилище земное" (ст. 1), а также тот факт, что в нем было второе помещение, в которое иудейский первосвященник входил только один раз в год (ст. 1). Золотая кадильница и ковчег — две основные детали этого помещения, и поэтому содержимое ковчега имеет лишь второстепенное значение. В данном случае использование каких — либо дополнительных деталей о манне, жезле Аароновом и скрижалях завета, которые можно было бы извлечь из ветхозаветного контекста, было бы неоправдано.

Проиллюстрируем, как может быть искажена центральная мысль, если переводчик не выразит явно имплицитную информацию. В муонге, одном из языков Вьетнама, слово, обозначающее потерянную женщиной монету (Лк 15:8–10), было переведено при помощи обычного слова "монета" Но, читая перевод, носители языка муонг выражали удивление от того, что кто — то стал тщательно подметать дом, чтобы найти столь мелкую монету, которая все равно рано или поздно была бы найдена. Ясно, что в оригинальном тексте подразумевалось, что эта монета действительно стоила того, чтобы ее искать, и поэтому эта имплицитная информация была впоследствии сделана в переводе эксплицитной.

Все вышесказанное можно обобщить в виде схемы. Заштрихованная область указывает на те условия, при которых переводчику следует проявлять особую осторожность, когда он делает имплицитную информацию эксплицитной.

Схема 1 Источники имплицитной информации, и в каких случаях она может стать эксплицитной

Цель настоящего раздела состоит в том, чтобы обратить внимание переводчика на частные разновидности эксплицитной информации оригинала, которые, как показывает опыт, могут подаваться в ЦЯ как имплицитная информация. Материал будет представлен в виде трех групп следующим образом: (1) эксплицитная информация, передаваемая посредством грамматических признаков, отличных от текстовых; (2) признаки дискурса; (3) компоненты значения слова.

1. Грамматические признаки

Каждый греческий глагол обладает категориями времени, наклонения, лица и числа; аналогичным образом, каждое греческое существительное обладает категориями числа, рода и падежа. Однако во многих языках такие категории не являются обязательными. Например, в языках ге (Бразилия) у существительных нет категории числа; во многих африканских языках глагол не имеет категорий лица или числа; во многих языках дальневосточного материка глаголы и существительные сами не изменяются и не имеют вообще никаких категорий. Можно было бы добавить еще один грамматический признак, который не выражается в местоимениях многих языков, но выражается в греческом, — это различие между мужским и женским родом. Поэтому часто бывает так, что в греческом обязательность использования той или иной грамматической категории обусловлена не тем, что семантика данной формы находится в фокусе внимания, а тем, что это требуется грамматической структурой языка. Поэтому в тех языках, в которых подобные категории не являются обязательными, они не передаются в явном виде.

2. Признаки дискурса

В настоящем разделе мы рассмотрим различные аспекты дискурса. Прежде всего необходимо упомянуть о т. наз. избыточности текста. В целом, можно сказать, что многие из повторов, имеющих место в оригинальном библейском тексте, отражают естественные формы избыточности в греческом, что совершенно не обязательно для каждого конкретного ЦЯ. Отметим следующие примеры (повторы выделены курсивом):

Мк 2:11–12 "Тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой. Он тотчас встал и, взяв постель, вышел перед всеми…"

Лк 1:18 "…по чему я узнаю это? ибо я стар, и жена моя в годах преклонных"

Лк 2:41–43 "Каждый год родители Его ходили в Иерусалим… И когда Он был двенадцати лет, пришли они также… в Иерусалим… Когда же возвращались… остался отрок Иисус в Иерусалиме…"

Лк 8:35–38 "нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисуса… Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся … Человек же, из которого вышли бесы, просил Его, чтобы быть с Ним…"

Ин 5:8–12 "Иисус говорит ему: встань, возьми постель твою и ходи. И он тотчас выздоровел, и взяв постель свою и пошел… Посему Иудеи говорили исцеленному: сегодня суббота; не должно тебе брать постели. Он отвечал им: кто меня исцелил, Тот мне сказал: возьми постель твою и ходи.

Его спросили: кто Тот Человек, Который сказал тебе: возьми постель твою и ходи?"

Деян 26:1–32 В этом отрывке царь Агриппа называется по имени в ст. 1, 2, 7, 19, 27, 28, 32 и "царь" в ст. 13, 26, 30.

Переводчик должен быть внимателен к тому, естественны ли такие повторы в ЦЯ или нет. Нельзя полагать, что лишь в силу их присутствия в греческом тексте, они будут также приемлемы и в ЦЯ. Ларсон [Larson 1969, с. 18] указывает, что переводчик должен использовать формы эллипсиса, разрешенные в ЦЯ. Она цитирует пример из Лк 5:5, который звучит следующим образов: "…Наставник! мы трудились всю ночь и ничего не поймали; но по слову Твоему закину сеть…" В предыдущем стихе Иисус сказал: "…Закиньте сети свои для лова". Этот повтор был излишен в агварунском языке (Перу), так как слова "закину сеть" были представлены формой — заместителем, как в выражении "я так и сделаю", а точное содержание подразумевается из того, что Иисус уже сказал ранее. На агварунский язык стих Лк 1:18 (см. выше) можно перевести как "Мы оба старые", поскольку эксклюзивная форма местоимения мы включает Елисавету, но не ангела, а прилагательное "старый" равнозначно выражению "в летах преклонных" Чтобы сохранить в подобных контекстах и экзегетическую, и динамическую адекватность, можно использовать эллипсис, дейктические формы и т. д.

Вторым важным признаком дискурса является способ введения участников событий и их последующего обозначения. Языки часто располагают специальными средствами для представления новых участников и разграничения их от ранее представленных.

Третьим текстовым признаком является способ расстановки событий. Предпочтение может отдаваться порядку, в котором описываются события, а если указываются не все события, то тому, какие события включать, а какие не включать в описание.

Выраженная в оригинале самоочевидная информация может стать имплицитной в переводе, если ее передают понятным и непосредственным образом. Есть особая необходимость сделать такую информацию имплицитной, если она отвлекает от центральной мысли отрывка или если читатели сочтут ее настолько очевидной, что о ней можно упоминать разве что для детей. Следующие примеры не требуют особых пояснений. Второй и последний примеры более ясно иллюстрируют самоочевидную информацию, если знать, что дикий мед был единственным сортом меда в той культуре или если возникнет вопрос, куда еще можно выбрасывать пшеницу.

Мк 1:6 "и пояс кованный на чреслах своих…"

Мк 1:6 "… акриды и дикий мед…"

Лк 2:36–37 "… достигшая глубокой старости… вдова лет восьмидесяти четырех…"

Лк 5:13 "… Он простер руку, прикоснулся к нему…"

Деян 27:38 "… выкидывая пшеницу в море"

3. Семантические компоненты лексического значения

Анализ значения на основе семантических компонентов подробно рассматривается в следующей главе. В данной же главе достаточно привлечь внимание к тому факту, что компоненты слов, явно выраженные в греческом, в контексте ЦЯ могут содержаться имплицитно.

Хороший пример этого приводится в статье Ларсон [Larson 1969, с. 16 и 19]. Греческий язык располагает большим разнообразием слов, обозначающих различные аспекты говорения — приказать, упрекнуть, убеждать, спросить, ответить, предупредить и т. д. Во многих языках нет такого обилия понятий, и вместо них используется обычный глагол, означающий "сказать, говорить, рассказывать", при этом такие дифференциальные компоненты как "приказ и упрек" передаются контекстом, обычно тем, что в действительности было сказано. Так, в агварунском языке стих Лк 3:14 "Спрашивали его также и воины: а нам что делать?" принимает вид "Воины также сказали: Что нам делать?" Аналогичным образом, в сирино (боливийском языке) в Деян 27:22: "Теперь же убеждаю вас ободриться" достаточно употребить повелительное наклонение ("Ободритесь!") поскольку повелительное наклонение имплицитно несет в себе компоненты "увещевания"

Такие имплицитные компоненты не ограничиваются глаголами. Как в греческом языке есть ряд различных слов для обозначения процесса говорения, точно также в Новом Завете упоминается и много видов правителей: цари, правители, император, проконсулы и т. д. Многие языки лишены такого многообразия и могут иметь лишь один местный термин типа "вождь" На таких языках различие между царем и правителем может быть эксплицитно упомянуто, когда о них говорится впервые, и в дальнейшем имплицитно передаваться термином "вождь". Так, в Мк 6:14–29, где часто упоминается царь Ирод, может быть, лучше всего использовать эквивалент слова "царь" в ст. 14, в котором Ирод вводится в повествование, а затем называть его "вождь" или "Ирод" или "он", соответственно требованиям языка. Лексический компонент "царь" будет в таком случае имплицитно содержаться в контексте.

Прежде чем приступить к описанию процедуры анализа семантических компонентов лексического значения, необходимо описать некоторые универсальные характеристики слова. Знание этих свойств важно для переводчика, поскольку он стремится точно выразить понятия оригинала, которые он переводит на ЦЯ.

Семантические компоненты лексического значения

Обозначаемые словом явления, независимо от того, какое количество информации о них сообщается, рассматриваются как единицы смысла. Внутри этих единиц можно выделить определенные части, именуемые семантическими компонентами. Семантические компоненты представляют собой как — бы строительные блоки, которые, соединяясь друг с другом, образуют значение слова; и они, так же как и сами слова, могут быть подразделены на четыре различных класса. Они условно обозначаются как ОБЪЕКТ (не путать с объектом в грамматическом смысле!), ДЕЙСТВИЕ, АБСТРАКЦИЯ и ОТНОШЕНИЕ.

Густаф Стерн (Gustaf Stern) в своей книге Meaning and Change of Meaning ("Значение и изменение значения") говорит: "Слова — это знаки, которые называют то, знаками чего они являются: стоя — это имя объекта, красный — качества, бежать — действия, поверх — отношения" [Stern 1931, с. 19].

Уилбер Урбан [Urban 1939], Сюзанна К. Лангер [Langer 1942] и Эдвард Сэпир [Sapir 1944] также предлагали различные наборы обозначений для представления указанных основных классов семантических элементов.

Позднее Юджин Найда в книге Toward a Science of Translating ("Об искусстве перевода") [Nida 1964, с. 62] говорил о четырех основных функциональных классах лексических символов, которые он обозначает как слова — объекты, слова — действия, абстрактные и релятивные слова.

Классификация, представленная в этой книге, основана на терминологии, разработанной упомянутыми выше авторами. Термин "действие" заимствован у Найды. Для обозначения третьего класса используется термин "абстракция", а не "абстрактное слово" чтобы избежать смешения с "абстрактными существительными", рассматриваемыми в гл. 14. В соответствии с принятым здесь употреблением, термин "отношение" обозначает семантическое соотношение между двумя единицами, а термин "релятивный" — относится к слову, падежному окончанию или иному средству, обозначающему отношение.

ОБЪЕКТЫ представляют собой неодушевленные предметы и одушевленные существа (включая сверхъестественные существа), например: камень, дерево, собака, человек, призрак, дьявол. ДЕЙСТВИЯ представляют собой действия и процессы, например: бежать, думать, умереть, почернеть. АБСТРАКЦИИ включают качества и количества, например: мягкий, красный, круглый, много, быстро, неожиданно. ОТНОШЕНИЯ представляют определенные соотношения между любыми двумя ОБЪЕКТАМИ, ДЕЙСТВИЯМИ или АБСТРАКЦИЯМИ: координация, одновременность, атрибутивность, часть — целое, причина — результат.

Для иллюстрации того, как в пределах слова выделяются определенные семантические компоненты, рассмотрим слово остров, которое можно истолковать как "земля, окруженная водой". В этом толковании есть три смысловых компонента. Эти компоненты можно классифицировать следующим образом: "земля" ОБЪЕКТ; "вода" другой ОБЪЕКТ; и "окруженная", ОТНОШЕНИЕ. Отметим, однако, что два из этих трех компонентов не являются односложными. "Земля" и "вода" также состоят из компонентов. Определение слов "земля" и "вода" требует их перечисления. Например, землю от воды отличает форма: земля представляет собою плотное образование, в то время как вода — это жидкость. Можно было бы перечислить и другие семантические компоненты, но мы не станем подробно разбирать их, поскольку наша цель — показать, что даже такое простое слово как остров является семантически сложным, т. е. состоит из различных компонентов.

Несмотря на то, что лексические значения слов состоят из семантических компонентов, как слова, так и их компоненты могут быть отнесены к членам одного из четырех семантических классов. Если вновь обратиться к примеру со словом "остров", мы увидим, что оно относится к классу ОБЪЕКТОВ. Такая классификация основана на двух соображениях. Во — первых, даже если слова являются семантически сложными, один из их компонентов является центральным. Центральный компонент может быть выражен родовым понятием, в который включается значение слова. В таком случае компонент 'земля' является центральным. "Земля" не значит в точности 'остров', но представляет собой родовой понятие, в который включается значение 'остров'. Земля — это земля независимо от того, принимает ли она форму острова, равнины или пустыни. Однако у этого родового понятия отсутствуют некоторые характеристики, которые различают остров, равнину и пустыню. Но именно этим родовым понятием определяется центральный семантический компонент в слове "остров" и именно центральный компонент является самым важным. В слове "остров" компонент 'земля' является центральным и представляет собой ОБЪЕКТ.

Во — вторых, в определенном контексте слово "остров" используется для обозначения определенного ОБЪЕКТА, в данном случае, — неодушевленной реалии, материального объекта природы. Таким образом, путем определения центрального семантического компонента и его референциальной функции в контексте, мы можем включать слова в какой — либо из четырех вышеуказанных семантических классов.

Резюмируя все вышесказанное, повторим, что слова, как правило, представляют собой определенные семантические комплексы, обладая сложной семантической структурой. Каждое лексическое значение слова состоит, в свою очередь, из различных семантических компонентов. Эти компоненты относятся к различным семантическим классам. Объединения данных компонентов в комплексы приводят к образованию конкретного значения слова. Центральный семантический компонент, то есть родовой компонент, определяет семантический класс, к которому принадлежит данное слово.

Родо — видовые отношения между словами

Когда конкретное слово сравнивается с другими словами того же языка, оно может быть описано как родовое или видовое. Например, слово "стул" может быть отнесено к классу видовых понятий, наряду с такими словами, как "стол", "гардероб", "шкаф" и "буфет" Все эти слова представляют собою видовые наименования, принадлежащие к родовому классу "мебель" Но когда слово "стул" сравнивается с такими наименованиями, как "кресло", "кресло — качалка" "шезлонг" и "детский стульчик" оно может быть отнесено к классу родовых, поскольку все указанные наименования являются видовыми и принадлежат к родовому классу стульев. Таким образом, "стул" является родовым по отношению к различным видам стульев и видовым по отношению к различным предметам мебели. Эти два соотношения можно изобразить при помощи схемы, на которой родо — видовые отношения рассматриваются как "вертикальные" при чем видовые наименования расположены на схеме ниже, а родовые — выше.

Схема 1

Другой пример показывает положение глагола "просить" в родо — видовом ряду. Когда "просить" объединяется с такими ДЕЙСТВИЯМИ как "приказывать" "отвечать" "упрекать" и "объявлять" оно относится к классу видовых. Каждое из этих действий включается в родовое понятие "говорить" Но когда глагол "просить" сравнивается с такими действиями как "упрашивать" "молить" "умолять" и "молиться" оно занимает по отношению к ним позицию родового обозначения, так как каждое из этих действий представляет собой особый вид просьбы. На схеме вновь показаны "вертикальные", иерархические отношения данных понятий:

Схема 2

Следующий пример, демонстрирующий более протяженную родовидовую иерархию, начинается с самого общего слова для одного из семантических классов и затем через ряд более конкретных видовых понятий заканчивается словом "пудель" Отметим, что по мере продвижения снизу вверх каждое следующее понятие является все более и более родовым, включая значение понятия.

Схема 3

Отметим также, что в этих примерах все слова и словосочетания из родо — видового списка относятся к одному и тому же семантическому классу. Иными словами, если центральный компонент относится к классу ДЕЙСТВИЙ, само слово также будет относиться к классу ДЕЙСТВИЙ. Если он относится к классу АБСТРАКЦИЙ, слово будет всегда относиться к классу АБСТРАКЦИЙ; если он относится к классу ОБЪЕКТОВ, слово будет относиться к классу ОБЪЕКТОВ. Хотя значение слова может состоять из различных комбинаций семантических компонентов, относящихся к разным классам, охватывающее это слово родовое понятие не будет иметь центрального компонента, принадлежащего к другому классу.

Родовые понятия и выражения

Итак, мы проиллюстрировали хорошо известное отношение между словами, существующее в лексических системах всех языков мира. Слова могут быть видовыми или родовыми по отношению к другим словам. Когда определенное слово по отношению к другому слову является родовым, то оно не является синонимом, имеющим то же значение; однако поскольку оно выступает в качестве родового, оно представляет часть значения более специального слова. Так как значения данных слов пересекаются, родовое включает в себя значение видового.

Чтобы найти родовое понятие, включающее значение отдельного слова, необходимо отыскать в том же семантическом классе слово или словосочетание с более общим значением. Так, родовое понятие для слова "стул" — "предмет мебели"; для слова "качалка" — "стул" Аналогичным образом, для класса ДЕЙСТВИЙ родовое понятие, включающее слово "просить", — это "говорить" Родовое понятие для слова "молить" — это "просить" В родовом понятии отсутствует, по крайней мере, один видовой компонент более специального понятия. В указанных примерах число компонентов значения, отличающих по значению видовое понятие от родового, невелико. Здесь имеет место хотя и не точная, но все же достаточно близкая смысловая эквивалентность.

Однако в некоторых случаях различие не сводится к одному или двум компонентам значения. Это происходит потому, что не всегда в языках имеются однословные родовые понятия, которые всякий раз обобщали бы небольшие группы семантически родственных слов. Это справедливо не только в отношении младописьменных языков, но и в отношении языков с давней письменной традицией. Например, "бежать" "прыгать", "ходить", "плавать" являются семантически связанными. Однако ближайшее родовое понятие, покрывающее глагол "бежать", — это "двигаться" Но глагол "двигаться" является столь общим, что различие между "бежать" и "двигаться" едва ли позволяет считать один из этих глаголов близким родовым понятием, охватывающим другой. Можно несколько видоизменить родовое понятие, чтобы приблизить его значение к значению рассматриваемого видового понятия. Так, глагол "двигаться" можно видоизменить в отношении источника энергии, а именно, самостоятельного движения; затем еще в отношении природы движения, то есть не вращения на оси и не движения взад и вперед, а передвижения из одного места в другое. Тогда родовое понятие для глагола "бежать" предстанет в виде выражения 'передвигаться из одного места в другое!

Далее заметим, что глагол "бросать" на первый взгляд, как будто не имеет более общего родового понятия. Однако можно учесть родовое понятие "толкать" и, видоизменив его до 'сильно толкать предмет с отрывом', получить близкое родовое выражение.

Наименования класса и семантические ряды

До сих пор мы не использовали выражение "семантические ряды" Тем не менее, мы уже имеем определенное представление об этом понятии. Стол, стул, гардероб, шкаф и буфет представляют собой пример семантического множества. Родовое понятие "мебель" можно превратить в наименование класса, добавив словосочетание "различные виды" получая в результате "различные виды мебели" Если начать с видового слова, такого как "стул", а затем перейти к наименованию класса, можно получить семантический ряд, содержащий слово "стул"

Функцию наименований класса можно также проиллюстрировать примером, в котором рассматриваются слова — ДЕЙСТВИЯ: "говорить" представляет собой родовое понятие, более общее, чем действие "просить". Наименованием класса, образованным от "говорить" будет "различные виды говорения (с акцентом на цели)" Однако когда глагол "просить" рассматривается как родовое понятие, то можно образовать соответствующее наименование класса "различные виды просьбы" Каждое наименование класса может быть использовано для получения семантического ряда (как на приведенных выше схемах). Таким образом, выражение "семантический ряд" используется для описания группы слов, которые являются видовыми относительно друга друга и к которым можно присоединить "наименование класса" чтобы идентифицировать их в качестве группы. Родовое понятие используется для образования наименования класса, которое выглядит следующим образом: "различные типы (родовое понятие)" Такое наименование облегчает исчисление членов семантического ряда. Так, если анализируется слово "упрашивать", можно использовать родовое наименование класса "различные виды просьбы", чтобы получить семантический ряд, состоящий, по крайней мере, из глаголов "молить", "умолять" и "молиться".

Поскольку словарный состав всех языков структурируется на родовые и видовые понятия, можно ожидать, что для всех видовых понятий какого — либо конкретного языка будут обнаружены родовые понятия или выражения. Несмотря на тот очевидный факт, что все языки различаются по числу используемых однословных родовых понятий, а также по числу видовых понятий, включаемых в данное родовое понятие, можно предположить, что, определенным образом видоизменяя имеющиеся в данном языке родовые понятия (как мы это сделали с глаголом "бросать"), мы сможем сформулировать родовые дефиниции, которые будут включать более специальные понятия.

Эта особенность словарного состава всех языков (структурирование лексикона по родо — видовому принципу) делает возможным установление таких наименований класса, которые можно использовать для выявления семантически связанных слов. Это, в свою очередь, делает возможным определение семантических компонентов значения конкретного слова. Например, один переводчик, работавший с языком манобо на Филиппинах, искал понятие для перевода библейского "богохульствовать". Он начал с родового понятия "осуждать" видоизменил его посредством компонента образа действия и пришел к родовому выражению "осуждать словами". Имея это родовое выражение, он спрашивал своих помощников, носителей языка о различных видах речевой деятельности, посредством которых можно выражать осуждение в их языке. Это дало ему семантический ряд из восьми слов, некоторые из которых он никогда ранее не встречал. Сравнение и сопоставление значений всех этих восьми слов помогло выявить семантические компоненты, необходимые для того, чтобы подобрать точный эквивалент библейскому понятию "богохульствовать" Родо — видовой характер словарного состава всякого языка может быть с выгодой использован переводчиком, чтобы достичь в своем переводе более эксплицитного и, тем самым, более точного отражения важных понятий и терминов.

Нам могут возразить, что построение родовых выражений представляет собой совершенно произвольное упражнение, осуществляемое лингвистом. Например, можно было бы указать, что в некотором языке может иметь место родовое понятие, охватывающее рыб, черепах и крокодилов, в то время как другое родовое понятие может охватывать птиц, насекомых, ящериц и скот. Исходя из этого, можно было бы доказывать, что если установить родовое понятие, соответствующее характерному для культуры переводчика понятию 'различные виды насекомых', оно будет произвольным и противоречащим тому, как носители данного конкретного языка уже классифицируют окружающую среду.

В ответ на это возражение необходимо указать, что, анализируя язык, переводчик работает с носителями этого языка. Он останавливается на родовых дефинициях только при корректирующей помощи зрелого носителя языка. Однако предположим, что в рассмотренном выше языке родовое понятие для птиц, насекомых, ящериц или скота было видоизменено и в результате получилось выражение, задающее такой семантический ряд, который состоит только из различных насекомых. Такой шаг был бы предпринят с целью больше узнать о насекомых или о конкретном насекомом (например, о саранче). Сопоставление названий из данного ряда продемонстрирует сходства и различия, в результате чего будет выполнена цель, для которой и предназначалось наименование класса и получаемый с его помощью семантический ряд. Нужные сведения о конкретном насекомом и о других похожих насекомых будут получены.

Нет ничего удивительного в том, что указанные результаты действительно можно получить. Наименование класса "насекомые", хотя и не представляло бы собой отдельного родового понятия, не являлось бы абсолютно произвольным. Даже если все живущие на суше живые существа (за исключением человека) можно объединить в одну группу под одним родовым наименованием, это не отменяет различия между разными видами живых существ. Носители такого языка, конечно же, делают различие между птицами, насекомыми, ящерицами и скотами. У них может не быть отдельных понятий для различения этих групп, но их язык таков, что они могут найти более конкретное, классифицирующее выражение для любого различия реального мира, которое они замечают и хотят выразить в языке. Поэтому для носителя языка не является столь невозможным принятие иной классификации для некоторого сегмента его жизненного опыта или окружающего мира. Подобная новая классификация лишь дополнила бы существующие классификации, не создавая при этом противоречия. Когда классификации, имплицитно содержащиеся в структуре языка, выводятся на поверхность, т. е. эксплицируются, носители языка принимают их с интересом и даже восторгом.

Таким образом, можно видеть, что слово, являющееся видовым в своих "верхних" связях, может одновременно быть родовым в своих "нижних" связях. Исходя из указанных структурных свойств словаря, можно анализировать слово, постулируя наименование класса для семантического ряда, к которому принадлежит слово, обнаруживая другие члены того же класса, а затем сопоставляя и сравнивая данные члены, чтобы получить компоненты значения исследуемого слова.

Значение, смысл и сочетаемость

Во введении к этой главе мы упомянули, что сферу опыта или сегменты окружающего мира, символизируемые словом, можно разделить на определенные семантические компоненты. Это утверждение нуждается в некоторой модификации ввиду того, что отдельное слово может одновременно обозначать несколько сфер опыта или различные сегменты окружающего мира вне зависимости от того, являются ли они большими или малыми. Каждая такая отдельная область референции, символизируемая словом, называется значением данного слова. Например, глагол "нести" в предложении Мальчик несет сумку означает 'взяв в руки, перемещать вместе с собой' а в предложении Преступник несет справедливое наказание он означает 'претерпевать'. Эти две различные сферы опыта обозначаются одним и тем же словом, и поэтому, судя по двум вышеназванным контекстам, можно сказать, что слово "нести" имеет по крайней мере два значения.

Этот пример иллюстрирует тот факт, что нельзя говорить об анализе семантических компонентов слова "нести" как такового, поскольку в нем отражены различные области жизненнного опыта человека. Необходимо выбрать какую — то одну из этих областей, обозначаемых словом "нести", прежде чем можно будет анализировать семантические компоненты, сочетание которых образует данное значение. Следовательно, прежде чем изучать компоненты значения некоторого слова, необходимо определить, имеет ли это слово только одно значение или несколько.

Любое слово может употребляться в ряде языковых контекстов. В этих контекстах оно может иметь одно и то же значение или ряд различных значений. Так, "изба" представляет собой пример слова, имеющего только одно значение. Даже если оно используется в разнообразных контекстах (например: Он как раз построил новую избу. Да, я прохожу мимо его избы каждый день. Бабушка обшарила всю избу в поисках пропажи.), никаких новых значений не выявляется — во всех контекстах у этого слова одно и то же значение.

К уже показанным значениям слова "нести" добавим еще несколько, рассмотрев некоторые дополнительные контексты, в которых может употребляться данный глагол:

Обратим внимание на то, что во всех вышеприведенных контекстах глагол "нести" выступает в различных лексических сочетаниях и значениях. Для проявления различных значений этого глагола оказывается значимым лексический компонент прямого дополнения. Если в качестве прямого дополнения выступает слово "ответственность", то общее значение словосочетания будет следующим: 'отвечать за что — л.'; если прямым дополнением является слово "яйца", то общее значение — 'откладывать яйца' и т. д. Полнозначные существительные, выступающие в качестве прямого дополнения при этом глаголе, называются компонентами словосочетания, так что мы можем сказать, что каждое значение данного слова связывается с конкретным компонентом словосочетания.

Вся лексическая структура глагола "нести" состоит из множества его различных значений. Каждое конкретное значение представляет собой ту сферу опыта, к которой производится отсылка, когда слово сочетается с определенной группой семантически родственных слов (группа может состоять и из одного члена).

Становится очевидным, что именно контекст — точнее, сочетаемость анализируемого слова — является определяющим при анализе семантической структуры слова, которая может состоять из нескольких значений или только из одного. После выявления всех значений данного слова, можно определить родовое понятие или дефиницию, обобщающую каждое конкретное значение.

Необходимо отметить, что в вышеприведенном примере, демонстрирующем превостепенную важность показаний контекста при выделении отдельных значений, все компоненты словосочетания — прямые дополнения — принадлежат к различным семантическим разрядам. А когда компоненты словосочетания принадлежат к одному и тому же семантическому ряду, они указывают лишь на одно лексическое значение. Так, далее мы покажем, что глагол "скакать" сочетается с такими словами как "напряжение" "давление", "температура" и т. п. Поскольку все они в сочетании с глаголом "скакать" объединяются по признаку определенных параметров, для этих различных компонентов сочетания постулируется лишь одно значение.

Значение слова состоит из ряда семантических компонентов, и удобным способом выявления этих компонентов является анализ членов семантического ряда. Семантические компоненты распадаются на три основных типа. Это родовой компонент, дифференциальные компоненты и сопутствующие компоненты.

Родовой компонент

Родовой компонент — это компонент значения, общий для всех членов семантического ряда. Так, каждый член семантического ряда, состоящего из стула, стола, буфета и т. д., имеет в качестве одного из семантических компонентов "предмет мебели" Естественно, поскольку этот компонент является общим для всех членов ряда, он отличает не один член от другого, а лишь их всех от членов других рядов, например, таких как "типы построек, где живут люди" со следующими членами: дом, изба, коттедж, хижина, особняк и т. д. Аналогичным образом, все члены семантического ряда, именуемого "различные виды просьбы", имеют общий родовой компонент "просить" Например, "молиться" — это "просить Бога".

Рассматривая родо — видовые отношения, существующие во всех языках, мы обсудили родовые понятия или выражения. Поскольку родовое понятие или выражение совпадает с родовым компонентом, можно привести аналогичные примеры.

Предположим, исследователь встретил слово — ДЕЙСТВИЕ "лгать" и хочет проанализировать его семантические компоненты. Он представляет себе более общий способ формулировки этого значения, которая включала бы в себя лексическую единицу "лгать", но могла бы также охватывать и другие подобные слова. В таком случае родовым понятием могло бы выступить слово "обманывать" Это родовое понятие становится родовым компонентом для действия "лгать" так же, как и для других способов обмана. Аналогичным образом, для анализа глагола "украсть" родовым выражением могло бы быть "завладеть чем — либо" Отметим, что, даже если известно, что красть социально неприемлемо и дурно с моральной точки зрения, этот признак не будет включаться в родовое понятие. Дело в том, что при формулировке родового выражения делается попытка найти такое словосочетание, которое было бы справедливо также и в отношении ряда других слов. Если оно окажется слишком узким, оно не создаст необходимого перечня лексических единиц; если же, напротив, оно будет слишком общим, оно породит слишком большую группу слов, которую будет очень трудно анализировать. Формулируя родовое понятие или дефиницию, мы пытаемся найти ближайшее из родовых выражений более высоких разрядов. Если единственное из имеющихся в нашем распоряжении родовых понятий отдалено от видового (как, например, "предмет" от "скалка"), то понятие можно видоизменить в сторону большей специализации. Цель таких видоизменений состоит в том, чтобы сузить сферу, охватываемую родовым понятием, чтобы она была сосредоточена только на других подобных скалке предметах. "Предмет" можно видоизменить следующим образом: "кухонное приспособление" или "средней длины закругленная палка" Такие видоизменения приведут к семантическому ряду, члены которого могут пригодиться для более точного описания того, что из себя представляет скалка.

У слова есть только один родовой компонент, но кроме него, как правило, имеется также несколько дифференциальных и сопутствующих компонентов. Родовой компонент составляет основу для формулировки любого родового наименования класса.

Дифференциальные компоненты

С каждым членом семантического ряда связаны дифференциальные (или "контрастивные" "различительные") компоненты. Однако, прежде чем четко определить эти дифференциальные компоненты, необходимо использовать родовое наименование класса, чтобы получить группу семантически родственных слов — родовой класс или семантический ряд. Например, родовое наименование класса "различные способы завладеть чем — либо" приведет к образованию класса с такими членами как "заработать" "унаследовать", "найти", "получить в подарок", "украсть" и т. д.

Дифференциальные компоненты — это компоненты, дающие каждому члену семантического ряда его особое место сравнительно с прочими членами данного ряда. Например, в родовом классе, именуемом "различные виды мебели", "стул" отличается от "стола" или "буфета" своей функцией — стул существует для того, чтобы на нем сидеть, а столы и буфеты — нет. В лексико — семантическом классе "различные виды водоемов" существительное "озеро" отличается от "моря" тем, что в озере вода пресная, а в море — соленая. А от "гавани" оно отличается функцией: гавань — это место, где могут загружаться и разгружаться корабли, а озеро — нет. Дифференциальные компоненты слов как оригинала, так и ЦЯ очень важны для переводчика, поскольку предполагается, что именно эти компоненты он будет учитывать в тексте своего перевода.

Сопутствующие компоненты

Сопутствующие (или дополнительные) компоненты — это компоненты, присутствующие в некоторых контекстах употребления данного слова, но не во всех. Эти компоненты не являются сколь — либо важными для определения члена семантического ряда, поскольку они не входят ни в родовой, ни в дифференциальные компоненты. Так, если снова использовать пример со словом "стул" (член класса "мебели"), то материал, из которого он сделан так же, как и его цвет, являются сопутствующим. Ни один из этих признаков не является необходимым для отграничения "стула" от других членов класса "мебели" (таких как "стол" и т. д.).

Относительность классификационных компонентов

Какие семы попадут в родовой, дифференциальный или сопутствующий компонент, будет зависеть от уровня родо — видовой иерархии, на котором в данный момент фиксируется семантический анализ. По мере продвижения вниз по иерархии сопутствующие компоненты становятся дифференциальными. Например, такие компоненты как наличие или отсутствие подлокотников, являются сопутствующими компонентами, когда "стул" рассматривается как видовое наименование при родовом понятии "мебель"; но эти же самые компоненты становятся дифференциальными, когда "стул" берется в качестве родового понятия и классификации подвергаются различные виды стульев. И наоборот, при продвижении вверх по родо — видовой иерархии дифференциальные компоненты становятся сопутствующими. Так, когда мы классифицируем "стул" при родовом понятии "мебель" компонент "сидения" является дифференциальным; но если взять "мебель" в качестве видового термина и классифицировать ее при родовом термине "изделия человека" то компонент "сидения" становится сопутствующим.

Как мы уже сказали, различные лексические значения, присущие отдельному слову, соотносятся между собой семантически. Связь между значениями слова определяется сравнительным анализом различных употреблений каждого значения этого слова. Руководствуясь при анализе данными принципами, мы обнаруживаем следующие семантические основы многозначности: (1) наличие общей семантической линии, разделяемой всеми значениями данного слова, и (2) ассоциативная связь между значениями. Первое приводит к образованию вторичных значений, второе — к возникновению переносных или образных значений слова.

В вышеуказанной формулировке первой основы многозначности наиболее важным является выражение "разделяемой всеми значениями" Оно говорит нам о том, что когда определенное слово имеет четыре или пять различных значений, та же самая смысловая линия будет присутствовать в каждом значении этого слова. Эту смысловую линию можно также назвать общим семантическим компонентом различных значений. Она не позволяет нам точно определить каждое значение слова; однако с ее помощью можно продемонстрировать один из способов образования полисемии, т. е. многозначности, а также способы классификации различных значений. В сообщении о второй семантической предпосылке многозначности важны слова "ассоциативная связь" Здесь нет общей разделяемой смысловой линии как основы многозначности. Подобная полисемия скорее основывается на родстве значений, которое соединяет одно значение с другим ассоциативно. В первом типе многозначности упомянутая смысловая линия соотносится со значениями; во втором — смысловые значения соотносятся на основе родства. Многозначность первого типа не ведет к возникновению переносных значений в отличие от второго типа.

Смысловая линия, разделяемая значениями — основа производных значений

В четвертой главе мы выделили три типа семантических компонентов, а именно: видо — родовой, дифференциальный и сопутствующий. Это семантические компоненты, которые могут присутствовать в любом значении слова. Мы также проанализировали несколько значений слова "скакать", указывая родовые компоненты и дифференциальные компоненты каждого из пяти значений. Каждое из значений анализировалось нами особо, так как единственная связь между этими значениями состоит в том, что все они реализуются в пределах одного слова. Родственность значений в данном случае не помогает нам понять происхождение каждого отдельно взятого значения.

Чтобы облегчить различение между родовым компонентом, дифференциальными компонентами и смысловой линией, разделяемой между значениями приведем следующую схему.

Схема 1

Смысловая линия, разделяемая всеми значениями слова "скакать" может быть определена как 'движение особого характера'. Несмотря на то, что данный семантический компонент присутствует в каждом из значений слова "скакать", он не является ни дифференцирующим, ни родовым компонентом в любом отдельно взятом значении данного слова. Следовательно, его единственная ценность состоит в том, чтобы продемонстрировать, как многозначность определенного слова основывается на некой общей смысловой линии.

Приведем еще один пример. Английский глагол to dress имеет несколько значений, которые могут реализовываться в следующих словосочетаниях:

Все эти значения объединены общей идеей 'представлять что — либо в более приемлемом виде'. Она является общей смысловой линией, показывающей, что мы действительно имеем дело с одним словом, а не с двумя или более омонимами.

Ассоциативные отношения между значениями — основа для переносных значений

Основное правило, согласно которому осуществляется перевод производных значений, вполне очевидно. Несмотря на это, существуют некоторые трудности, требующие особого рассмотрения. Одной из них является перевод производных значений лица и числа. Эта проблема в основном связана с употреблением местоимений и в настоящее время широко обсуждается.

Что означают выделенные курсивом местоимения в следующих разговорных цитатах?

(а) "В этом разделе мы попытались показать…"

(б) 'Давайте мы не будем шуметь!"

(в) "Мы не могли найти маму и поэтому плакали! Но сейчас у нас все в порядке!"

(г) "В этом возрасте ты уже совсем по — иному смотришь на жизнь"

(д) "Если я не плачу налоги, то я не являюсь добропорядочным гражданином"

Если данные высказывания вставить в контекст, прояснит ли это употребление местоимений?

(а) "Профессор завершил свою лекцию словами…"

(б) "Поскольку шум становился все громче, она сказала детям…"

(в) "Соседка привела трехлетнюю Женю домой. Когда ее мать открыла дверь, соседка сказала…"

(г) "Внук спросил своего дедушку, что такое старость. Тот ответил…"

(д) "Прошлым вечером на собрании депутат 3. очень убедительно говорил об обязанности каждого гражданина платить налоги. В конце своей речи он стукнул кулаком по столу и сказал…"

Приведенные примеры указывают на наличие общей семантической линии, которая является основой для специальных употреблений. Каждое местоимение в русском языке, как правило, несет в себе две категории значения — категорию лица и категорию числа. Большинство местоимений является носителями двух или нескольких значений, в основе которых лежит способность объединять в одной форме либо число, либо лицо. Так, в примере (а) "мы" в действительности означает "я", поскольку лишь один человек читал лекцию. Таким образом, вместо единственного числа используется множественное, хотя сохраняется форма первого лица. Однако в примере (б) "мы" означает "вы", т. е. шумных детей, и в примере (в) "мы" подразумевает ребенка, которого возвратили его матери. В примере (г) "ты" придает высказыванию обобщающий смысл и может быть заменен безличной конструкцией. И, наконец, в примере (д), когда политик говорит "я", то под этим он понимает всю аудиторию, т. е. "нас" или "всех нас"

Особое использование числа и лица характерно не только для местоимений, хотя у последних оно более отчетливо выражено. Эту тенденцию можно наблюдать и у существительных (третьего лица, единственного или множественного числа). Рассмотрим следующие примеры:

"Мама не хочет, чтобы ты это делал" (говорит мама);

"Я бы хотела, чтобы все родители…" (обращение к родителям);

"Миссионеры имеют много общего" (один миссионер по отношению к другому).

В этих примерах форма третьего лица используется вместо форм первого лица единственного числа, второго лица множественного числа и первого лица множественного числа.

Эти примеры обращают наше внимание на тот факт, что формы, выражающие категории числа и / или лица, передают либо буквальное значение этих категорий, либо их вторичное значение, которое раскрывается в контексте.

Мы обнаружим то же явление, если обратимся к греческому новозаветному тексту. В формах, которые выражают категории, относящиеся к лицу — существительные, местоимения, причастия, глаголы — ссылка на лицо может быть первичной или вторичной. Об особом употреблении категорий числа и лица будет рассказано в этом порядке.

Прежде чем приступить к более подробному описанию, необходимо отметить, что переводчик должен решить, как наилучшим образом перевести каждую форму, употребленную в производном значении. Можно предположить, что в целевом языке буквальный перевод будет правильно понят. Однако зачастую происходит наоборот: читатель, например, может сделать вывод, что Павел не был евреем, или Иисус не обладал человеческой природой. Русскому языку, также как и греческому, присуще гибкое использование местоимений. Тем не менее было бы ошибкой полагать, что подобное использование является нормой в других языках.

Случаи особого употребления категории числа

Случаи особого использования категории лица

Сопоставления широко используются в качестве эффективного способа сделать информацию более живой и осмысленной, и такие сопоставления лежат в основе не только метафоры и сравнения, но также притч, аллегорий и некоторых пословиц и символов. Иисус широко использовал различные формы этого в Своей проповеди; апостол Павел и другие новозаветные авторы также часто использовали их в своих посланиях.

Полные сопоставления

Сопоставления могут быть полными или несколько сокращенными. Полное сопоставление устанавливает оба элемента сопоставления вместе с указанием на сходство между этими элементами. Полное сопоставление может быть противопоставлением или уподоблением. Бывают два типа противопоставления: по контрасту и по степени.

Бывают также два типа уподоблений: относительное и абсолютное.

Уподобления, сопоставляющие два элемента при помощи такого слова, как "подобно" или "как" известны как сравнения. Когда сравнения представляют собой полные сопоставления, в них эксплицитно сопоставляются два элемента, а также приводится точка подобия. Например:

"небеса исчезнут, как дым, и земля обветшает, как одежда" (Ис 51:6)

"Все мы блуждали как овцы" (Ис 53:6)

В первом примере небеса сопоставляются с дымом, а земля с одеждой. Небеса подобны дыму тем, что дым довольно быстро исчезает, земля подобна одежде тем, что одежда становится старой. Таким образом, точками подобия здесь выступают, соответственно, относительно быстрое исчезновение и старение. Во втором примере "мы", то есть израильтяне эпохи Исайи и сам Исайя, подобны овцам в том, что те склонны блуждать, отбиваясь от стада, и таким образом теряться. Тогда точкой подобия является эта способность потеряться.

В метафоре, представленной в виде полного сопоставления, сопоставляются два элемента и приводится точка подобия. Однако такая метафора отличается от сравнения тем, что в ней не используются слова типа "подобно" или "как" Напротив, сравнение в таком случае остается имплицитным. Два сопоставляемых элемента уравниваются. Например:

"Стражи их… все немые псы, не могущие лаять" (Ис 56:10)

"Народ мой был заблудшие овцы" (Иер 50:6)

"Идите наипаче к заблудшим овцам дома Израилева" (Мф 10:6)

Такие полные сопоставления обычно не являются источником серьезных трудностей для читателей, поскольку в них эксплицитно указываются все существенные части сопоставления. Однако в некоторых случаях, как в трех приведенных выше примерах, точки подобия ("немые… не могущие лаять", "потерянные" "потерянным") сами по себе представлены образно, и это может послужить причиной неправильного понимания смысла, которое нельзя допустить.

Сокращенные сопоставления

Многие из библейских сопоставлений не формулируются в полном виде; как правило, они несколько сокращаются. В самых сокращенных сопоставлениях точка подобия оставляется имплицитной, в результате чего читателю приходится самому дополнять их. Ниже следует ряд примеров сравнений и метафор без указания точки подобия:

В этих двух фигурах речи слово, используемое для иллюстрации рассматриваемой темы, мы назовем образом. Так, в вышеприведенных примерах метафоры используются три образа: "соль земли", "избранный сосуд" и "огонь" Они использованы разными авторами для иллюстрации темы "вы", то есть христиане; "он" — Павел; и "язык" Однако в некоторых случаях в библейском тексте опускается не только точка подобия, но и иллюстрируемая тема, и эксплицитно формулируется только сам образ. Покажем это на некоторых примерах из Библии (образы выделены курсивом).

"Огонь пришел Я низвести на землю" (Лк 12:49)

"Паси овец Моих" (Ин 21:17)

"он получит венец жизни" (Иак 1:12)

В отдельных случаях точка подобия формулируется эксплицитно, а иллюстрируемая тема остается имплицитной. В качестве примера можно указать на выражение "рассеются овцы" в Мк 14:27. В этом примере "овцы" — образ, а "рассеются" — точка подобия; однако невысказанным еще остается то, кто именно рассеется, как овцы.

Прежде чем закончить этот общий обзор сравнений, необходимо отметить, что метафора почти всегда предстает в форме неправильного, с точки зрения языковой нормативности, словосочетания. При сравнении имеет место иная ситуация, поскольку любое сравнение открыто, в явном виде сопоставляет два предмета и таким образом обращает внимание читателя на то, что перед ним фигура речи. В метафоре же сравнение делается имплицитно, а на поверхности два предмета уравниваются. Так, в вышеприведенных примерах метафоры говорится, что язык — это огонь; а о Павле говорится, что это домашняя утварь.

Можно провести определенное различие между "открытым" и "скрытым" нарушением лексической сочетаемости. Все только что приведенные примеры являются "открытыми": люди — это не утварь, а человеческий орган — это не огонь. Вот еще несколько примеров: "будучи помрачены в разуме" (Еф 4:18), где для описания состояния ума используется термин, применимый к чувству зрения; "пригвоздил его [закон] к кресту" (Кол 2:14), где действие, совершаемое по отношению к людям, прилагается к абстракциям; "сеет слово" (Мк 4:14), где действие, совершаемое рукой, объединяется с деятельностью органов речи.

Наличие "скрытого" сочетаемостного конфликта осознается только тогда, когда предложение, содержащее метафору, сопоставляется с более широким контекстом. Прежде всего, фигуру речи можно понять буквально. Так, когда Иисус предупреждал Своих учеников, говоря: "Берегитесь закваски фарисейской!" (Мф 16:6, 11; Мк 8:15; Лк 12:1), ученики понимали это буквально, пока Иисус не объяснил им образное значение сказанного. Иллюстрация, приведенная в притче о новых и старых мехах и новой и старой одежде (Мк 2:21–22), также представляет собой скрытый конфликт сочетаемости. В пределах самих иллюстраций нарушения лексической сочетаемости нет (вино наливают в мехи, заплаты приставляют к одежде и т. д.), и такой конфликт становится очевидным, только когда мы видим, что более широкий контекст говорит не о хранении вина или латании одежды, а о противопоставлении между новым и старым учением (ср. Мк 2:18). Аналогично, в Мф 9:37–38 Иисус говорит о жатве и делателях, но контекст повествует не о сельском хозяйстве, а о жалости Иисуса к людям, лишенным подлинных духовных вождей.

Несомненно, только в одном Новом Завете есть несколько сот примеров сравнения и метафоры; и каждый такой случай, будучи уникальным по значению и форме, может утратить свое значение, если на ЦЯ будет сделан буквальный перевод соответствующих оборотов. Поэтому важно, чтобы переводчик ясно сознавал все возможные последствия, связанные с буквальной передачей этих фигур речи, и знал, как обращаться с ними, чтобы исходное значение оригинала, понятное в свое время, адекватно передавалось и носителям ЦЯ. В оставшейся части главы будет рассмотрена структура метафоры и сравнения, а также будут проанализированы различия между живой и застывшей метафорой, а в следующей главе мы рассмотрим вопрос о том, почему носители ЦЯ неправильно понимают метафору и сравнение, а также о том, как их можно адекватно переводить.

Определение метафоры и сравнения

Мы помним, что бывают полные и сокращенные формы метафор и сравнений. Определим сравнение следующим образом:

Сравнение представляет собой эксплицитное сопоставление, в котором один элемент сопоставления ("образ") содержит целый ряд семантических компонентов, из которых обычно только один является контекстно релевантным для второго элемента ("темы") и общим для двух элементов.

Аналогично, метафору можно определить следующим образом:

Метафора представляет собою имплицитное сопоставление, в котором один элемент сопоставления ("образ") содержит целый ряд семантических компонентов, из которых обычно только один является контекстно релевантным для второго элемента ("темы") и общим для двух элементов.

Три части метафоры и сравнения

Как утверждалось выше, метафора и сравнение сходны за исключением того, что в случае сравнения сопоставление делается эксплицитно посредством употребления таких слов как "подобно" или "как". Эти фигуры речи имеют следующие три части:

(1) тема, т. е. элемент, иллюстрируемый при помощи образа;

(2) образ, т. е. "метафорическая" часть фигуры речи;

(3) точка подобия, объясняющая, в каком частном аспекте образ и тема сходны.

В следующих примерах каждая имеющаяся часть определяется при помощи соответствующей цифры, стоящей впереди.

Ис 51:6 "(1) небеса (3) исчезнут, как (2) дым"

Мф 10:6 "Идите наипаче к (3) заблудшим (2) овцам (1) дома Израилева"

Откр 16:13 "видел я трех духов (1) нечистых, подобных (2) жабам"

Мф 5:13 "(1) вы — (2) соль земли"

Иак 1:12 "он получит (2) венец (1) жизни"

Темой может быть конкретный объект, событие, аудитория и т. п. В приведенных выше примерах такой темой являются небеса, иудеи, бесы, ученики и воздаяние. Метафора или сравнение используется для того, чтобы передать сообщение на конкретную тему живым и запоминаю щимся способом.

Термин "образ" можно кратко определить как "элемент сопоставления, предназначенный для того, чтобы иллюстрировать рассматриваемый предмет" Из этого следует, что невозможны метафора или сравнение, в которых образ был бы невыражен. Точки подобия часто опускаются; тема, иллюстрируемая посредством данного образа, может быть оставлена имплицитной в метафоре; но образ, выраженный в явном виде, безусловно необходим как для сравнения, так и для метафоры.

Точка подобия формулирует то, в чем состоит сопоставление или уподобление темы и образа. Как и тема, точка подобия может формулироваться или не формулироваться эксплицитно. Если она не формулируется эксплицитно, ее приходится выводить из контекста. Это требует тщательного изучения контекста, поскольку один и тот же образ можно использовать в разных контекстах в связи с различными точками подобия. Всякий образ содержит целый ряд семантических компонентов, и в разных контекстах релевантными могут быть разные компоненты образа. Например, в Библии часто используется образ овец, но связывается он с целым рядом различных точек подобия. Отметим следующие примеры, выделив в них курсивом точки подобия:

"Все мы блуждали как овцы" (Ис 53:6)

"Как овца пред стригущим его безгласна, так Он …" (Ис 53:7; ср. Деян 8:32)

"отдели их, как овец на заклание" (Иер 12:3)

"и рассеются овцы" (Зах 13:7)

"как овец среди волков" (точка подобия: беззащитность)" (Мф 10:16)

В Лк 13:32 Иисус говорит: "Пойдите, скажите этой лисице…" Структура этой метафоры, в качестве конкретного примера использующей образ "лисица" иллюстрируется на таблице 1. (Здесь предполагается, что точка подобия — 'хитрость'. В данной метафоре это подразумевается, но не говорится явно.)

Схема 1

Четыре типа сокращенной метафоры и сравнения Всего можно выделить четыре сокращенных типа указанных фигур речи:

Тип (1) Не формулируется точка подобия. Это может быть как в метафоре, так и в сравнении.

Тип (2) Не формулируется тема. Это может иметь место только в метафоре, поскольку при сравнении всегда наличествуют как образ, так и тема.

Тип (3) Не формулируются ни точка подобия, ни тема. Из сказанного выше естественно вытекает, что этот тип реализуется только в метафоре.

Тип (4) Точка подобия и отчасти образ являются имплицитными.

Это, по — видимому, представляет собой некое соединение метафоры и метонимии, поскольку образ и точка подобия находятся в определенном ассоциативном отношении (например, в родо — видовом или в отношении СРЕДСТВО — РЕЗУЛЬТАТ).

Теперь разберем еще несколько примеров, иллюстрирующих указанные четыре типа.

Тип (1) "Он есть глава тела Церкви" (Кол 1:18). Здесь вместе соединены две метафоры, которые могут быть разделены так: "Он голова (тела)" и "Церковь есть тело" Темы здесь "Христос" и "Церковь" а образы — "голова" и "тело" Точки подобия опущены, но ясно, что смысл в том, что точно так же, как голова направляет или управляет, так Христос управляет; и точно так же, как тело направляется или управляется, так и Церковь управляется. В обычной, не — метафорической формулировке говорится, что Христос управляет Церковью.

Тип (2) "Рассеются овцы" (Мк 14:27; ср. Мф 26:31). В данной метафоре "овцы" — это образ, "рассеются" — точка подобия, а "ученики" — подразумеваемая тема. Если нет пастуха, то овцы разбредаются и теряются, так и ученики расходятся и теряются, лишившись учителя.

Тип (3) "Берегитесь закваски фарисейской" (Мф 16:6, 11; Мк 8:15; Лк 21:1). В этом высказывании, обращенном Иисусом к ученикам, только образ "закваски" является эксплицитным. Закваска сопоставляется с темой — учением (Мф 16:12), поскольку действие как у одного, так и у другого является у каждого в своем роде всепроникающим. Как тема, т. е. учение, так и точка подобия, т. е. эффект проникновения, являются имплицитными.

Тип (4) Из — за того, что анализ метафор данного типа не столь прост, как анализ предыдущих типов, приведем чуть больше примеров. Отметим, что, тогда как в метафорах и сравнениях типов 1, 2 и 3 в центре внимания находится ОБЪЕКТ, в этом типе в центре внимания находится ДЕЙСТВИЕ; и потому необходимо дополнить образ, лежащий в основе сравнения, посредством соответствующего ОБЪЕКТА.

"Трудно тебе идти против рожна" (Деян 9:5 и 26:14). Эксплицитная часть образа включает ДЕЙСТВИЕ "идти против рожна" Производитель действия, т. е. бык, подразумевается самим ДЕЙСТВИЕМ. В таком случае действия Павла сопоставляются с действиями быка. Мы можем переформулировать сопоставление в следующей форме.

Трудно для быка идти против рожна.

Трудно тебе__________________

Это сопоставление между Павлом и быком не составляет особого затруднения для определения сходства между ними, поскольку в данном суждении имеется указание на особое действие быка "идти против рожна" Это действие помогает нам заполнить пропуск действием "не повиноваться" если мы обратим внимание на то, что указанное специфическое действие быка представляет собой один из способов, посредством которых живые существа могут проявить неповиновение. Соотношение между образом и точкой подобия таково, что первое представлено видовым понятием, а второе — родовым, более общим. Возможно, в данном контексте имелись в виду конкретные акты неповиновения, в которых был виновен Павел, но поскольку их нельзя перечислить в переводе, для заполнения пробела используется общий пункт сходства между действиями Павла и быка. Таким образом, перевод в форме полного сопоставления будет следующим: "Тебе неприятно, когда ты не повинуешься, точно так же, как быку неприятно идти против рожна".

"Блаженны алчущие и жаждущие правды" (Мф 5:6). В этом блаженстве образную часть составляют связанные сочинительной связью глагольные формы "алчущие и жаждущие", подразумевающие определенные объекты — "пищу" и "питье" Полная формулировка образа в таком случае будет следующей: "алчущие и жаждущие еды и питья" Это сопоставляется с: ________ правды. Выбор слова — ДЕЙСТВИЯ для заполнения пробела ограничивается, с одной стороны, его сопоставлением со словом "правды", а с другой стороны — его сопоставлением с выражением "алчущие и жаждущие" Эти соображения приводят нас к выбору между такими выражениями, как "пылко желающие", "стремящиеся к" и т. п.

'Духа не угашайте" (1 Фес 5:19). Это еще один пример метафоры, в которой образ сосредотачивается на слове — ДЕЙСТВИИ, в данном случае — "угашать" Полная форма образа будет следующей: "люди угашают огни", а тема может быть записана в сопоставимой форме — "люди (не должны) ______ Духа". Точка подобия между огнем и Духом состоит в том, что человек может положить конец или не дать проявиться действию как того, так и другого.

"Дабы они во всем были украшением учению Бога" (Тит 2:10). Полный образ был бы "люди украшают себя" (или дома, или комнаты и т. д.).

Тема здесь "люди (должны) _______ учение Бога". Точка подобия между учением и прочими вещами, как подсказывает слово "украшение", состоит в том, что все они могут быть сделаны привлекательными. Возможно, апостол Павел, используя слово "украшение", имел в виду какой — то особый способ сделать учение привлекательным. Может быть, он думал о послушании. Однако, едва ли можно сомневаться, что, используя слово "украшение", он имел в виду способность сосредоточиться на цели, с которой занимаются украшением чего бы то ни было, а именно — сделать это привлекательным для других. Точку подобия мы обнаруживаем именно в этой цели украшения. Здесь это означает, что рабы должны вести себя таким образом, чтобы сделать христианскую веру привлекательной для своих господ.

Хотя структура метафоры или сравнения не так сложна, тот факт, что одну или более составных частей этой фигуры можно опустить и что один образ может быть связан с несколькими точками подобия, в некоторых случаях делает истолкование и перевод указанных фигур речи довольно нетривиальной задачей. Однако, прежде чем рассматривать вопрос о переводе указанных фигур речи, необходимо провести различие между "живыми" и "застывшими" метафорами и сравнениями.

Различие между живой и застывшей метафорой

Разграничение между "живыми" и "застывшими" метафорами — это, по существу, вопрос о роли образа: насколько образ метафоры находится в фокусе внимания? Носитель языка понимает живую метафору только после того, как обратит внимание основному значению метафорически употребленных слов. Напротив, застывшую метафору он понимает, не обращая никакого внимания на основное значение этих слов.

Это различие можно отразить на диаграмме, приспособив для этой цели известный треугольник из книги Огдена и Ричардса [Ogden, Richards 1952]. Сначала идет "символ", т. е. произнесенное или написанное слово. Затем понятие, вызываемое в сознании слушающего, когда он слышит или читает это слово. Авторы указанной книги называют его "мыслью" или "референцией" Наконец, следует сам объект, к которому производится референция, — "референт" Одного треугольника достаточно для представления процесса понимания застывшей метафоры, идиомы или любого слова, используемого не в качестве живой фигуры речи.

Схема 2

Процесс понимания живой метафоры более сложен и может быть представлен при помощи двух прилегающих друг к другу треугольников.

Схема 3

Таким образом, живая метафора не приводит нас непосредственно к тому значению, которое имеется в виду, а заставляет хотя бы на мгновение отвлечься на первичное значение. Напротив, застывшая метафора непосредственно ведет к тому смыслу, который имеется в виду, и первичное значение даже не приходит на ум.

В одной из предыдущих глав мы упоминали три вида значений, которые могут быть у слова: основное значение, производные значения и образные значения. В повседневном общении все эти три типа значений могут непосредственно передаваться при помощи слов, употребляемых в соответствующих контекстах. Однако бывают такие образные значения, которые не могут быть непосредственно переданы читателю или слушателю без того, чтобы ему сначала пришло в голову первичное, основное значение. Указанные переносные значения, зависящие от первичного значения слова, составляют основу для отнесения всех подобных фигур к разряду застывших. Так, когда Иисус говорит: "Я есмь истинная виноградная Лоза" (Ин 15:1), он намеренно пробуждает в сознании Своих учеников воспоминание о деятельности, которая в их культуре связывалась с виноградными лозами: уход за ними, подрезание их, сбор с них плодов и т. д. Они должны были сперва подумать о виноградной лозе в прямом смысле, прежде чем прийти к переносному значению. Носитель языка понимает живую метафору только после того, как уделит какое — то внимание первичному значению метафорически употребленных слов.

Напротив, застывшая метафора (подобно идиоме или любой мертвой фигуре речи) понимается непосредственно, без анализа первичного значения слова. Например, глагол "ломать" используется в переносном значении в застывшей идиоме "ломать голову" Употребляя данное выражение, носители русского языка не соотносят его общее значение 'напряженно думать' с первичным значением глагола "ломать" 'разбивать, разрушать'. Аналогично, когда мы используем застывшую метафору "ножка" стула, мы не думаем о ее первичном значении, то есть о ноге человека. Необходимое значение понимается непосредственно. То же верно и в отношении таких застывших метафор как горлышко бутылки, золотые волосы и т. п. Первичные значения указанных лексем не возникают в сознании носителя языка при употреблении таких выражений.

Критерии выделения живых метафор

Пословицы, тематические образы и символы

Пословицы часто используются метафорически. Если пословица имеет форму метафоры или сравнения, то она анализируется так, как это в общих чертах описано выше. Однако и пословицы, не имеющие формы метафоры, иногда используются метафорически в соответствующем контексте. Все подобные примеры метафорического употребления пословиц считаются застывшими выражениями. Автор текста предполагал, что читатель поймет не столько буквальный смысл пословицы, сколько ее приложение к конкретному контексту, в котором она употреблена.

Когда Иисус побуждал следующих за ним женщин плакать о себе и о своих детях, а не о Нем, Он употребил пословицу: "Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?" (Лк 23:31). Хотя Он использовал образы зеленеющего и сухого деревьев, ничто в контексте не указывает на то, чтобы Иисус говорил о деревьях — скорее, Он говорит: "Если это делают с Тем, Кто невинен, что же сделают с виновными?" Этот смысл передается метафорической пословицей.

Еще одна пословица используется в Лк 4:23: "Врач! исцели самого себя" Читатели перевода на ЦЯ часто понимают это буквально, в том смысле, что Иисус был болен и нуждался в исцелении, но на самом деле она употреблена метафорически. На первый взгляд, ее значение могло бы быть "Сделай то, что Ты сделал для других", но оставшаяся часть стиха, читающаяся: "Сделай и здесь в Твоем отечестве, то, что, мы слышали, было в Капернауме", — указывает на то, что пословица означает: "Сделай и здесь то, что Ты сделал в другом месте" Таким образом, она является мертвой, так что при переводе: (1) в качестве значения пословицы можно было бы представить следующие за ней слова; или же (2) ее можно заменить эквивалентной местной пословицей; (3) можно было бы просто сформулировать ее значение нефигурально.

Однако бывают метафоры, когда для переводчика важнее иные соображения, нежели решение, является ли та или иная фигура речи живой или застывшей. Это метафоры, которые могут считаться представляющими особый тематический образ, то есть образ, широко используемый в Библии целым рядом авторов и ставший частью общехристианского словаря. Примерами в данном случае могут послужить образы "света" и "тела Христова" При переводе таких тематических образов следует сохранять основное понятие.

С тематическими образами тесно связаны символы. Символ в Новом Завете — это слово, которое, взятое изолировано вызывало в сознании читателей оригинала фигуральный смысл так же сильно или еще сильнее, чем буквальный смысл, причем к данному контексту приложимы как буквальный, так и фигуральный смысл. Два таких символа — это "крест" и "кровь", и, подобно тематическим образам, они должны быть по возможности сохранены.

Предшествующее обсуждение показало, что число и порядок следования образов, содержащихся в фигуре речи помогает определить, является ли фигура речи живой или застывшей. Как мы отметили, нет необходимости сохранять в переводе застывшую фигуру речи. Напротив, живую фигуру речи следует сохранить, если это возможно. Это означает, что переводчик должен постараться сохранить образную отсылку, содержащуюся в живых фигурах речи, а не просто заменить их на нефигуральные выражения. Аналогично, если рассматривается возможность замены образа, она будет использована лишь при учете принципа адекватности (см. гл. 2), и принципа культурных замен (см. гл. 13).

Неверное понимание данных фигур речи может быть отнесено к их составляющим — образу, теме и точке подобия. Другие причины, по которым может возникнуть проблема непонимания, заложены в самом целевом языке. Многое зависит от того, насколько распространенным является образование новых метафор и сравнений на современном этапе развития языка, а также можно ли обнаружить сходство у сравниваемых предметов или явлений.

Неизвестный образ

Как правило, писатель берет образы для своего произведения из своей собственной культуры. Поэтому, вполне вероятно, что для читателя, на язык которого это произведение будет переведено, некоторые из образов того или иного литературного произведение будут неизвестны. Такие образы как "меха" "окрашенная гробница" "якорь" "кораблекрушение", "меч" и "корона" знакомы для сравнительно малого числа культур, на языки которых делается перевод библейских текстов. Следовательно, значение фигуры речи разрушается в самой ее сердцевине — в образе, поскольку он не вызывает никаких ассоциаций у читателя.

Имплицитная тема

В предыдущей главе мы коснулись вопроса структуры метафоры и сравнения и подчеркнули тот факт, что тема может оказаться имплицитной, неявной. В этой главе мы приведем ряд дополнительных примеров, иллюстрирующих данное явление. В Ин 12:24 сказано: "Если пшеничное зерно, упав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода". В приведенной цитате нет прямого указания на то, что именно подразумевается под образом пшеничного зерна. Лишь последующие стихи дают об этом некоторое представление. В Мф 7:6 находим такие слова: "Не давайте святыню псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас" Этот пример подтверждает вышесказанное; смысл таких слов как "святыня", "жемчуг", "свиньи", "псы" остается нераскрытым. В третьем примере: "Переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа" (2 Тим 2:3) содержится прямое сравнение Тимофея с добрым воином. Основой для такого сравнения послужили те тяготы, которые приходится претерпевать воинам как неотъемлемую часть службы. За сравнением следует предложение, наполненное метафорическим смыслом: "Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтоб угодить военачальнику" Хотя здесь описываются условия, в которых живут воины, на самом деле данная фраза применима скорее к христианам, а не к солдатам. К такому выводу можно прийти лишь сопоставив данное высказывание с предыдущим. Два предыдущих предложения также не содержат четко выраженной темы: "Если же кто и подвизается, не увенчивается, если не законно будет подвизаться. Трудящемуся земледельцу первому должно вкусить от плодов" (2 Тим 2:56). Читатели перевода очень часто не видят в подобных высказываниях скрытой метафоры и понимают их буквально, то есть думают, что изложенные апостолом Павлом принципы относятся к воинам, земледельцам и тем, кто подвизается. Отсутствие четко выраженной темы в метафоре приводит к тому, что образы метафоры не воспринимаются читателем как таковые.

Имплицитная точка подобия

Одной из причин непонимания метафоры языка оригинала является употребление того же образа в метафоре целевого языка. В этом случае смысл библейской метафоры почти наверняка будет истолкован по — своему носителями целевого языка. Например, Иисус называет Ирода "лисицей" (Лк 13:32). В языке вилла альта запотек лисицей называют того, кто много плачет; в отоми (штат Мексико) слово "лисица" служит обозначением вора; для квикатекцев Теутилы лисицей будет искусный охотник, а для племени Пейм слово "лисица" указывает на жестокое истребление домашних животных.

Слово "овца" в ряде мексиканских языков употребляется в переносном значении. Для народа Пейм "овца" обозначает недотепу, для квикатекцев Туитилы "овца" относится к человеку с длинными волосами; для квикатекцев Тепеуксилы "овца" служит названием пьяницы, который молчит, когда его бьют; а в вилла альта запотек "овца" — это парень, который все время ждет свою девушку или преследует ее.

В Мк 4:17 высказывание "но не имеют в себе корня" было переведено с сохранением образа "корень" Носитель языка, помогавший переводчику, увидев такой перевод, рассмеялся и объяснил, что лексема "корень" используется по отношению к человеку, когда он "пускает корни (остается жить) в каком — либо месте" или "пускает корни в работу" В первом случае человек злоупотребляет гостеприимством — хозяин хочет, чтобы он уехал, но он продолжает гостить. Во втором случае данное выражение относиться ко всякому, кого послали по поручению, например, собрать хворост, и кто очень долго не возвращается. Новозаветное слово "корень", таким образом, в переводе на этот язык будет вызывать другие ассоциации у читателя, который будет введен в заблуждение. Подобная вещь происходит и в отношении стиха из Лк 23:31, где говорится о зеленеющем и сухом деревьях. Для носителя языка отоми значение подобного стиха будет заключаться в том, что некто говорит наполовину по — испански, наполовину по отоми.

Если образ не используется метафорически в целевом языке, то определенное его непонимание все же может возникнуть из — за того, что любой из компонентов значения данного образа может служить точкой подобия. Например, если в качестве образа использовать слово "камень" то им можно обозначить следующее: некое постоянное качество, немого человека, чего — то или кого — то, кто разрушает, вес, силу, твердость, то, обо что можно споткнуться, то, что легко тонет. Если человек не знает точку подобия, то смысл метафоры или сравнения остается неполным, и читатель стремится дополнить его некой более или менее подходящей точкой подобия. Разумеется, читатель в первую очередь выберет нечто понятное для него самого, что соответствует его собственным религиозным представлениям. Даже если он верующий, и в контексте имеется некоторое пояснение к смыслу фигуры речи, все же остается большая вероятность того, что он найдет точку подобия, возможно, именно в его культуре.

Рассмотрим пример со словом "камень" где камень является образом, а человек — темой. Для носителей языка вилла альта запотек оно обозначает того, "кто отказывается уйти с работы или места жительства"; для народа Чичилика Пейм оно значит "жить до старости"; для народа микстек Сан Эстебано оно указывает на "себялюбивого человека, который болтается без дела"; для квикатекцев из Тепеуксилы слово "камень" употребляется по отношению к тому, кто "не может говорить или ходить". Мы перечислили точки подобия, приведенные при тестировании носителями языков штата Мексико. Следовательно, если бы им пришлось объяснять такие выражения, как "камень живой" (1 Петр 2:4), то у них возникли бы определенные трудности, поскольку точка подобия не имеет у Петра ясного выражения.

Носитель ЦЯ может неверно понять метафору, если используемый образ имеет в Писании несколько значений. Например, понятие "крещение" используется в прямом смысле для обозначения водного крещения и в переносном, если имеется в виду крещение Духом и страдания. Иоанн Креститель говорит об Иисусе: "Он будет крестить вас … огнем" (Лк 3:1 б). Другим примером являются слова "соль", "свет" и "лев".

Если не декларируется основа для сравнения, то читатель ЦЯ находится в затруднительном положении, так как не может решить, которую из возможных точек подобия выбрать.

Сравниваемые предметы не имеют подобия в целевом языке

Если образ не используется метафорически в ЦЯ, то это может усложнить задачу переводчика. Например, в Мф 3:3 сказано: "Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему" Такие понятия как "дорога" "стезя" знакомы всем культурам, но в этой метафоре образом является работа на дороге для того, чтобы приготовиться к прибытию высокой персоны. Последнее может быть незнакомо читателю ЦЯ. Суть данного образа заключена в том, что каждый должен приготовить свое сердце для Иисуса Христа. Чтобы употребление данной метафоры стало возможным в ЦЯ, необходимо найти слово или выражение, которое бы сочеталось и с образом, и с темой. В данном конкретном случае таким словом может стать глагол "приготовить" или выражение, аналогичное словосочетанию "сделайте прямыми" Это опорное слово или выражение соединяет образ и тему, так что возникает основа для сравнения.

Одна из библейских метафор оказалась для многих переводчиков крепким орешком. Речь идет о месте Мк 1:17, где Иисус обещает ученикам сделать их "ловцами людей" Одним из способов передачи данной метафоры может стать выбор опорного слова для лексем "люди" и "рыба" Глагол "ловить" может иногда использоваться для обеих, но чаще слово, которое сочетается с лексемой "рыба", либо вообще не сочетается с лексемой "люди", либо имеет иной оттенок в таком сочетании. Другой путь решения проблемы — употребить глагол "работать", который может связать две части, например, "вы долго трудились над тем, чтобы поймать рыбу, теперь я даю вам новую работу — создать для меня учеников". Тем не менее, в некоторых языках слово "работать" используется только по отношению к ручному труду, но не для проповеди и обучения.

Даже если найдено нужное опорное слово, необходимо тщательно проверить то, как фигура речи передана в тексте ЦЯ. В амузго фигура "венец жизни" (Иак 1:12) была переведена как сравнение: "получить венец жизни" Носители языка амузго не приняли такого перевода, поскольку такое выражение, с их точки зрения, невозможно для их языка. Как выяснилось, глагол "получить" который являлся опорным словом в сравнении, был автоматически перенесен носителем на вторую его часть. Получилось довольно абсурдное сравнение: "получить жизнь как венец получает жизнь" Это сравнение было исправлено и приобрело следующий вид: "получить жизнь как люди получают венец" Таким образом, данное выражение наполнялось смыслом в восприятии читателя ЦЯ и означало "получить награду" или "удостоиться чести".

Во многих майфнских языках Мексики и Гватемалы существует определенный выбор связующих слов для двух сравниваемых предметов. Одно слово указывает на то, что сходство можно увидеть, второе — что его можно услышать, потрогать, а также понюхать, третье поможет понять, что определенное сходство может быть обнаружено в каком — либо глагольном действии.

Если связующее слово выбрано неверно, это может привести к тому, что читатель ЦЯ будет искать основу для сравнения в той области, которую автор оригинального текста вовсе не имел в виду, а это, в свою очередь, заставляет читателя полагать, что само сравнение абсурдно.

Метафорическое значение отсутствует в целевом языке

Даже если в языке широко употребляются метафоры и нет препятствия для возникновения новых фигур речи, некоторые типы метафор все же не удается передать на другой язык. Например, в языках истмус запотек, бачахон целтал и некоторых других названия животных могут быть применимы только к духам — двойникам, имеющимся, по представлению этих культур, у каждого человека. В майо название животного прибавляется к фамилии человека. Его зовут "лиса", поскольку он принадлежит к семье "Лиса".

Новые метафоры не образуются в целевом языке

Одним из аспектов культуры ЦЯ, к которому переводчик должен относиться с особым вниманием, является способность языка и его носителей к образованию новых метафор и их правильному пониманию. Большинство переводчиков принадлежит к культуре городского типа, где постоянно создаются и растолковываются новые метафоры. Для таких культур характерна высокая степень терпимости к необычным или незнакомым сочетаниям. Авторы книг очень часто используют в своих произведениях метафоры, а высокий уровень образованности населения обеспечивает быстрое распространение новых сочетаний и метафорических выражений. Выросшие в подобном окружении переводчики считают такое положение вещей справедливым и для тех культур и языков, на которые они переводят Библию.

Тем не менее, опыт показывает, что такой подход совершенно неприемлем. Культуры значительно отличаются друг от друга в вопросе образования новых метафор. Многие из культур Средней Америки не допускают новых или незнакомых сочетаний; другие, наоборот, приветствуют их образование. Конечно, данный факт не свидетельствует о большей интеллектуальной развитости последних. Все дело в том, какая тенденция господствует на данный момент в языке и культуре того или иного народа.

Иногда переводчик может ошибочно оценить ситуацию с допустимостью новых метафор в определенном языке. Дело в том, что практически во всех языках имеется некоторое число застывших метафор. Переводчик, встречая их, приходит к выводу, что народ, для которого он переводит, с легкостью усваивает новые метафоры и без труда понимает их смысл. Но это не так. Это свидетельствует лишь о том, что метафоры раньше широко использовались в ЦЯ; однако нельзя утверждать, что такая тенденция сохранилась и по сей день. Другой причиной, вследствие которой у переводчика может возникнуть впечатление, что образование метафор до сих пор актуально для ЦЯ, является т. наз. ind "магия сравнения". Когда в языке чоль был проведен анализ метафорических выражений, было замечено, что магия сравнения встречается довольно часто. Например, если ребенок рождается с двумя или тремя узелками на пуповине, считается, что он будет очень богат. В основе этого поверья лежит старое сравнение. В прежние времена мужчины носили красные матерчатые ремни, в которые завязывали деньги. Тот, у кого было много денег, имел несколько узлов на ремне, тогда как у бедняка был только один узел, который удерживал брюки. В дождливый период, когда уровень реки высок, люди, страдающие туберкулезом, идут к берегу реки и собирают белую пену, поскольку она считается средством против "белого кашля". Как лечащее средство от поноса с кровью расценивается и дерево с красной корой, которую уваривают. Когда исследователи стали изучать эти сопоставления, то обнаружили, что новые сравнения в этом языке не образуются, а те, которые они изучали, являются застывшими.

Однажды для объективной оценки факторов, влияющих на произвольное понимание метафоры, десяти переводчикам и их помощникам был предложен тест. Выбрали некоторое число метафор, в которых образы основывались на предметах, известных данной культуре и необходимых ей для нужд ее носителей. В другую группу вошли метафоры, чьи образы имели в своей основе предметы известные, но периферийные по своему значению. В первой группе одна из пяти метафор была более или менее понята (разумеется, мы не надеялись, что все метафоры будут понятны). Во второй группе был понят примерно каждый двадцатый пример, из чего был сделан вывод, что предметы имеющие первостепенное культурное значение легче образуют метафоры, чем периферийные.

Второй тест был еще более примечателен. Метафоры сравнения и другие фигуры речи были вплетены в канву рассказа. Все образы данных фигур были хорошо знакомы носителям ЦЯ. Цель этого теста заключалась в том, чтобы в каждом образе носитель языка выделил наиболее важное, по его мнению, качество. После тестирования выяснилось, что количество правильно понятых примеров удвоилось и составило отношение два к пяти.

Затем анализу подверглись те фигуры речи, которые не были адекватно восприняты носителями ЦЯ. Было замечено, что эти фигуры находились в контексте, содержащем меньше ключей к их пониманию.

Там, где для фигуры речи наличествовал полный контекст, была меньшая вероятность понимания. И наоборот, если контекстуальные подсказки (ключи) были малочисленны и тема оставалась неясно выраженной, то для носителя ЦЯ было чрезвычайно сложно понять, что имеет в виду автор.

После нескольких лет работы с языком переводчик должен знать, образуются ли в нем новые метафоры. В этом вопросе ему приходится быть особенно бдительным. Например, когда была построена главная магистраль в районе, населенном индейцами тзотзил в Мексике, один из индейцев назвал первую проходящую мимо машину "металлической свиньей" Такое название возникло из — за того, что машина сигналила на каждом повороте, издавая звук, похожий на хрюканье. Данный пример говорит о том, что этот язык являлся открытой системой, в которой могут образовываться новые метафоры.

Около 1950 года группа переводчиков, приехавшая к индейцам хуичол (Мексика), привезла им новое растение — зеленый салат. Через несколько лет их коллеги, работавшие в том же регионе, услышали любовную песню, одна строчка которой звучала так: "Ты — мой салат" В этом случае мы, конечно, имеем дело с новой метафорой. В другом случае переводчик, которому не удавалось перевести один из библейских стихов, услышал такой комментарий от своего помощника: "Ты в глубокой канаве и не можешь из нее выбраться" Один проповедник из племени ацтеков, говоря о разбитой машине, изобразил Христа умелым механиком, который восстановил машину к жизни. Другой представитель того же племени сказал: "Христос — это наш бензин. Он — источник нашей силы" Когда был закончен перевод Евангелие от Марка на язык кайяна, помощник переводчика помолился так: "Пусть Слово Твое течет как бензин". Люди из племени Кайяля в Эквадоре славятся как прекрасные рыбаки. Ночью при рыбной ловле они пользуются лампой Колмана и, фильтруя бензин через старую тряпку, знают, как быстро он течет через волокна ткани.

Мы привели примеры того, как создаются новые метафоры и сравнения в языке. Если новые метафоры появляются регулярно, то переводчик вправе ожидать, что при передаче библейских метафор он не встретит каких — либо возражений со стороны носителя ЦЯ. С другой стороны, если в языке не образуется новых метафор, то метафоры Св. Писания, в том виде, в каком они употребляются в оригинале, могут оказаться недоступны пониманию читателей. Даже если носители ЦЯ воспринимают метафоры Библии, мы не можем с уверенностью сказать, что они понимают их так, как задумал автор, то есть могут правильно определить основу, на которой выявлено сходство предметов, или тему. В каждом случае необходимо проверять правильное восприятие метафоры. Если же язык упорно сопротивляется введению фигур речи, то переводчику следует подумать о том, каким способом, не прибегая к помощи образного языка и переносных значений, правильно передать нужную информацию. Несоблюдение этого правила ведет к нарушению экзегетической точности, поскольку значение фигур речи будет передано неверно.

Некоторые предварительные замечания

В первой части этой главы мы показали, что непонимание таких фигур речи как сравнение и метафора — явление весьма распространенное во многих языках и возникает оно по разным причинам. Вполне уместно задать вопрос: в каком случае форму фигуры речи нельзя сохранить в тексте перевода? Ответ прост — всякий раз, когда буквальный перевод влечет за собой появление неверного значения, неоднозначности, либо вовсе приводит к отсутствию всякого смысла. Если в разговоре с носителем языка выясняется, что та или иная метафора или сравнение в ЦЯ неверно передают смысл оригинала, то переводчик обязан выяснить, что явилось причиной — образ, тема или точка подобия — и исправить перевод. С особой осторожностью следует переводить те метафоры, которые даже слушателям оригинала были непонятны.

Когда Иисус предупредил своих учеников: "Берегитесь закваски фарисейской" (Мк 8:15), то они поняли Его слова в буквальном смысле; если же переводчик передаст этот стих на ЦЯ как сравнение, то читателей очень удивит тот факт, что ученики оказались столь недогадливы. Следовательно, в данном случае не представляется возможным ни опустить ссылку на закваску, ни сформулировать более четко тему, поскольку тогда нельзя будет объяснить смятение и недогадливость учеников. В то же время, если оставить тему нераскрытой, то значение данного выражения будет либо малопонятным, либо совсем непонятным для носителя ЦЯ. В начале 17 стиха, тем не менее, сказано: "Иисус, уразумев, говорит им…" В греческом тексте написано только "когда Иисус узнал" без уточнения того, что именно он узнал. Следующие за этим стихи дают понять читателю, что Иисус знал, что ученики не поняли его метафорического высказывания. Чтобы сделать тему более понятной, ее можно выразить так: "Когда Иисус узнал, что они думали о хлебе, а не об учении фарисейском, Он сказал им…" Евангелие от Иоанна содержит несколько подобных выражений, которые были непонятны современникам Иисуса, то есть слушателям и читателям оригинала. Ярким примером этому является образ "Храма", под которым Иисус подразумевает свое тело (Ин 2:19–21).

Перевод таких выражений, зависит, во — первых, от того, является ли фигура речи живой или застывшей, и, во — вторых, считается ли она тематическим образом или символом. Если фигура застывшая, то мы сосредотачиваем наше внимание не на образе, которым можно пренебречь, а на теме и точке подобия, явно выраженных в ЦЯ. В том случае, если фигура живая или она является тематическим образом или символом, образ такой фигуры должен быть по возможности сохранен.

Если перевод таких метафор или сравнений не нуждается в корректировке, чтобы удостовериться, понятен ли он читателю, то какого рода изменение формы фигуры речи допустимы? Что является критерием правильного разрешения этой задачи?

Существует два основных изменения формы, которые допустимы в переводе. Одним из них является установление современной авторской (литературной) формы метафоры или сравнения (метафора может быть переведена как сравнение, а сравнение — как сравнительный оборот, не имеющий переносного значения). Другой способ заключается в том, чтобы четко выразить ту часть заложенной в конкретной фигуре информации, которая оставалась невыраженной. Таблица 1 указывает на целый ряд возможностей, которыми переводчик может пользоваться при переводе метафоры или сравнения. Левая часть таблицы показывает, что существуют четыре степени эксплицитности, которые может принимать перевод в ЦЯ — тема и точка подобия имплицитны, точка подобия имплицитна, все остальные составляющие эксплицитны, образ фигуры речи опущен. В правой части таблицы указывается то, какую литературную форму может принимать фигура речи в ЦЯ. Цифры таблицы определяют семь вариантов выбора формы фигуры речи. На эти же цифры мы будем ссылаться в последующих примерах.

Таблица 1 Формы, которые могут принимать метафоры и сравнения оригинала в целевом языке

Приведенные ниже примеры распределены по 4 группам; они отражают возможные сдвиги в форме метафоры в оригинале; (а) метафорическая форма может быть сохранена в ЦЯ; (б) метафора может быть заменена сравнением; (в) метафору может заменять необразное выражение; (г) могут быть использованы комбинации из трех вышеперечисленных возможностей. Необходимо заметить, что первые три возможности расположены в том порядке, в каком переводчик их может использовать применительно к живым фигурам речи. Он переходит от одного способа к другому, пока форма ЦЯ не будет адекватно передавать смысл оригинала. Иными словами, при первом подходе переводчик обязан сохранить форму метафоры (по возможности расширяя ее составляющие — см. ниже). Если данный подход неприемлем, тогда переводчик пытается заменить метафору на сравнение. Если же и в этом случае цель не достигнута, то остается еще одно средство — заменить метафору не фигурой речи, а прямым, необразным выражением. Последнее предполагает, что выбранная литературная форма будет выражать необходимое значение и естественно вплетаться в канву текста.

Сохранение метафорической формы текста (типы 7, 2 и 3)

В некоторых случаях метафора, в которой четко выражен только образ, может передаваться на ЦЯ без дополнительного разъяснения темы или точки подобия. Например, метафора "врата" в притче о тесных и широких вратах может быть перенесена без изменений в язык Колорадо (Эквадор), так как слово "врата" используется в этом языке в том же метафорическом значении. Этот пример соответствует типу 1 в таблице 1.

В другом случае переводчик может сохранить форму метафоры в ЦЯ, одновременно заполнив некоторые ее составляющие дополнительной информацией, чтобы смысл метафоры был более прозрачным. В Мк 4:17 сказано: "Но не имеет в себе корня". В притче, в которой употребляются данные слова, "посеянное" — образ, а "Слово" — соответствующая тема метафоры (см. 4:14). В переводе на язык мекетек Сан Эстебан (Мексика), желая сделать смысл метафоры более доступным, переводчик дополнил тему словом "Слово" и получил следующую фразу: "Слово не имеет корня в них" Этот перевод объяснил метафору оригинала и не вызвал никаких возражений со стороны носителя языка, оценившего его приемлемость в мекетеке. Такой способ передачи метафоры, когда переводчик вводит дополнительную информацию в сформулированную тему, обозначен в таблице номером 2.

Часто переводчику приходится четко обозначать тему метафоры, которая в тексте оригинала оставалась нераскрытой. В Лк 5:34 Христос задает вопрос, содержащий метафору: "Можете ли вы заставить сынов чертога брачного поститься, когда с ними жених?" Здесь образ для метафоры взят из иудейского обряда бракосочетания; "сыны чертога брачного" — первый образ, темой которого являются ученики; "жених" — другой образ, тема — сам Иисус. Однако в тексте оригинала ни одна из тем метафоры не раскрыта, поэтому в некоторых языках переводчики сочли необходимым обозначить хотя бы часть их. Они прибавили выражение "о себе": "Он сказал им о себе…"

Данный способ передачи метафоры был применен и в отношении Мк 3:10, где говорится: "Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь" Здесь основным образом являются деревья; что же касается метафоры, то она никак не обозначена, хотя из контекста можно понять, что ею являются слушатели Иоанна. Текст метафоры в переводе, таким образом, пополнился уточняющим "вы": "Вы — деревья, не приносящие плода" Похожий пример находим в Мк 2:21–22, где Христос говорит о латании ветхой одежды и вливании нового вина в ветхие мехи. Здесь также тема остается имплицитной, поэтому ее можно снабдить следующим комментарием: "Он рассказал им другую притчу о своем ученике" или "Иисус раскрыл им смысл своего учения". Каждый из трех последних примеров относится к типу 2 из нашей таблицы, в котором метафору оригинала передаются метафорами ЦЯ с четко выраженным образом и темой.

Часто наряду с темой необходимо четко обозначить точку подобия, поскольку именно она служит главным ключом к пониманию метафоры. Например, Христос обращается к книжникам и фарисеям со словами: "Вожди слепые!" (Мф 23:24), так что формально выраженным является только образ, хотя сама форма обращения подразумевает тему "вы" Но что в данном примере является точкой подобия? Она никак не сформулирована в тексте, но о ней можно догадаться и определить так: "Потому что вы сами заблуждаетесь и вводите в заблуждение других" Такая фраза может четко выражать идею сказанного в ЦЯ. Необходимо заметить, тем не менее, что только метафоры, используемые при сравнении и обращении, сохраняют свою метафорическую форму и имеют явно выраженную точку подобия. В таблице данный тип обозначен цифрой 3. В этом типе все три составляющие метафоры эксплицитно выражены в ЦЯ.

Метафорическая форма, которая является выразителем застывшей метафоры, также может быть сохранена, если ее заменяет метафора ЦЯ, имеющая то же значение, что и метафора оригинала. Например, Павел в 1 Кор 14:9 говорит: "Вы будете говорить на ветер" На языке аверра хуарес запотек это было передано метафорически: "Вы будете говорить в ваш собственный рот" Слова Луки "младенец взыграл во чреве ее" (Лк 1:41) были переданы на язык кариб (Гватемала) как "младенец стал играть" Выражение "у вас окаменело сердце" (или эквивалентные ему, например: Мф 19:8, Мк 3:5, 6:52, 8:17, 10:5, 16:4, Евр 3:8, 15, 4:7) довольно часто используется в Библии и часто заменяется в ЦЯ подобным метафорическим выражением, таким как "ваши уши окаменели" или "ваш желудок тверд как камень" (африканские языки). Во всех этих случаях застывшая метафора ЦЯ заменяет застывшую метафору оригинала.

Использование формы сравнения (типы 4, 5)

Одним из самых простых способов нахождения эквивалента метафоры может считаться перевод ее как сравнения. Данный способ подчеркивает, что в основе любой метафоры лежит косвенное сравнение предметов. Например, Петр в своем Послании говорит о лжеучителях: "Это — безводные источники" Эту же мысль можно выразить в форме сравнения: "Вы как безводные источники" Однако данная фигура речи не содержит никакого указания на точку подобия, поэтому даже в этом случае читатель может задать вопрос, почему лжепророки сравниваются с безводными источниками. Как уже было сказано, место в Иак 1:12 "он получил венец жизни" было переведено как сравнение без указания точки подобия; "он получил жизнь, как люди получают венец". В другом языке метафора "луна (превратится) в кровь" (Деян 2:20) получила не только форму сравнения, но и четко обозначенную точку подобия: "Луна станет красной как кровь".

В Мф 23:24 находим комбинацию из нескольких метафор и гиперболы: "Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие" Одна из метафор "оцеживающие комара, а верблюда поглощающие" — объясняется предыдущим стихом, где Христос подчеркивает, что книжники и фарисеи заботятся о десятине с мяты, ониса и тмина, но пренебрегают важнейшим в законе: судом, милостью и верой. Очевидно, что точка подобия здесь состоит в том, что бессмысленно обращать внимание на незначительные вещи, пренебрегая основными моральными принципами. В этом случае метафору можно передать полным сравнением: "Вы поступаете так же глупо, как человек, оцеживающий комара и поглощающий верблюда".

Использование формы необразного выражения (типы 6 и 7)

Третья возможность, которую может использовать переводчик заключается в том, чтобы передать значение фигуры речи оригинала при помощи необразного выражения в ЦЯ. При этом переводчик может либо сохранить образ, используемый в оригинале, либо выбрать другой. Сохранение образа соответствует типу 6 в нашей таблице, выбор другого образа — типу 7.

В Мк 1:17 — "Я сделаю вас ловцами людей" — образом является ловля рыбы. Он может быть сохранен при переводе, так как он относится к живой метафоре (см. предыдущую главу). Однако сама метафора может быть заменена необразным выражением: "Вы занимались ловлей рыбы, а теперь я даю вам новую работу — собирать для Меня учеников". (Обратите особое внимание на трудности, которые могут возникнуть при использовании слова "работа"; см. начало настоящей главы.)

Когда Иоанн Креститель проповедовал иудейскому народу, он говорил: "Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему" (Мк 1:3). В этой метафоре образ "приготовьте путь" и "сделайте прямыми стези" под "путем" и "стезями" подразумевается человеческое сердце или жизнь. Точка подобия основывается на том, что по традиции к приезду важного человека готовились, улучшая состояние дороги, по которой он поедет.

Так, слушатели Иоанна должны были приготовить свои сердца, дабы Христос вошел в них. На некоторые языки эта метафора была переведена при посредстве двух необразных выражений с сохранением образа: "Когда приезжает уважаемый человек, мы готовим дороги выравнивая их. Господь приходит, поэтому сделайте сердца свои достойными"

В вышеприведенных примерах образ оригинала оставался без изменений, лишь сама метафора была заменена на необразное выражение. В последующих примерах (тип 7 в таблице) образ, который считается застывшим, не сохраняется. Сама фигура речи также теряет свое переносное значение.

В Деян 15:10 говорится: "Что же вы ныне искушаете Бога, желая возложить на шеи учеников иго…?" Здесь образом является запряжение быка в ярмо. С этим действием сравнивается просьба к ученикам подчиниться различным правилам. Точкой подобия может считаться тяжелая обуза, которую приходится нести быку и, образно говоря, ученикам Христа. Перевод данной метафоры без сохранения образа выглядит так: "Зачем вы искушаете Бога, желая, чтобы ученики делали что — то чрезвычайно сложное?"

В Тит 2:10 Павел использует метафору "быть украшением учению Бога" В данном примере образом являются "люди, украшающие себя или строения" Тема данной метафоры — "учение Бога", а точкой подобия является цель всякого украшения — сделать нечто более привлекательным для других. (Мы анализировали эту метафору в предыдущей главе.) Перевод ее без сохранения образа звучит следующим образом: "Жить так, чтобы люди могли одобрить учение Бога".

Аналогично вышеуказанным случаям прямой передачи метафор, выражение "скажите этой лисице" (Лк 13:32) может быть передано как "скажите этому хитрому человеку" В этом случае образ не сохраняется, но остается тема (Ирод) и точка подобия (хитрый).

Сочетание различных форм

Последним из вышеназванных способов перевода является комбинация из трех нормативных типов — метафоры, сравнения и выражения, не обладающего переносным значением. Так, метафора может объединяться с метафорой, сравнением или необразным выражением; сравнение, в свою очередь, может образовать сочетание с необразным выражением; сокращенное сравнение может сочетаться с полным сравнением.

В Мф 3:10 Иоанн Креститель, предупреждая народ о грядущем суде, употребляет метафору "секира при корне дерев лежит", готовая срубить деревья, не приносящие плода. Данное высказывание выражает метафорический образ; тема же может выступать либо в форме метафоры: "Вы деревья, не приносящие доброго плода"; либо в форме сравнения: "Вы — как деревья, не приносящие доброго плода" Далее следует метафора в том виде, как она есть в оригинальном тексте. Этот пример показывает сочетание метафоры с метафорой, а также метафоры со сравнением.

Тот же самый подход был использован для перевода Мф 9:37 на язык трик (Мексика): метафорическая часть стиха сохранялась "жатвы много, а делателей мало" а для выделения темы было употреблено сравнение: "Как спелая пшеница ждет жнецов, так и люди ждут моего слова. Уже много пшеницы созрело, но мало жнецов появилось" Здесь снова за сравнением следует метафора.

В Ин 12:46 используются слова "свет" и "тьма" в переносном значении: "Я — свет, пришедший в мир, чтобы всякий верующий в Меня не оставался во тьме" Выражение во тьме уже употреблялось в языке миксе (Мексика) для обозначения греховного состояния, но слово "свет" не использовалось в нем как метафора. Попытка употребить слово "свет" в сочетании с глаголом "приходить" привела к тому, что носители языка поняли эту метафору так: "Иисус пришел на землю, как свет приходит из космоса" Проблема была разрешена таким образом, что сперва переводчик передал метафорическую идиому, а затем употребил сравнение, содержащее незнакомую фигуру речи "свет": "Я пришел в мир, чтобы всякий верующий в Меня не оставался во тьме. Я как свет, который светит, чтобы люди могли видеть" Метафорически использованное слово "свет" было понятно для носителей ЦЯ.

Метафора может объединяться и с необразным выражением. Например, Иак 3:6 говорит, что "язык — огонь" Такую метафору можно сохранить в ЦЯ, добавив необразное выражение "огонь разрушает вещи; наши слова также действуют разрушительно" Необразное выражение может следовать за метафорой и в форме сравнения: "Как огонь разрушает вещи, так и наши слова приносят вред людям". Данный способ перевода допускает изменение порядка: образ может следовать за темой: "Наши слова приносят вред людям подобно огню, разрушающему вещи" Существует еще один вариант — сравнение открывает выражение, а за ним следует необразное выражение.

Примером объединения сравнения без указания точки подобия со сравнением, включающим точку подобия, может послужить перевод на язык чоль Притчей Соломоновых: "Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою" (26:11). На чоль это звучит следующим образом: "Глупый подобен псу. Как пес возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою"

В заключение хотелось бы подчеркнуть, что к переводу новозаветных метафор и сравнений переводчик должен подходить с особой осторожностью и аккуратностью. В каждом случае существует ряд способов перевода, доступных ему. Он должен прислушиваться к реакции носителей языка на свой перевод и разрешать возникшие трудности понимания текста продуманным подбором нужной формы перевода. Только в этом случае переводчик может достигнуть своей цели — сообщить истинный смысл того, что заложено в оригинале.

Построение предложений в процессе речи подчиняется сложной системе традиций, определяющих выбор слов и их взаимное расположение. Для точной передачи информации и авторского отношения к ней необходимо соблюдение этих традиций. Если предложение кажется читателю или слушателю неестественным, это может быть вызвано нарушением правил лексической сочетаемости. Однако причина может лежать и в другом — в неверной грамматике или в противоречии самого смысла предложения культурным традициям народа, к которому принадлежит читатель. Поэтому сначала мы дадим определение лексической сочетаемости слов "от противного" — рассмотрением того, что не входит в это понятие.

Что не является нарушением лексической сочетаемости

Лексическую несовместимость слов не следует смешивать с несовместимостью культурных традиций разных народов. Предложение, безупречное и с точки зрения грамматики, и с точки зрения лексической сочетаемости, может вызывать протест у читателя, принадлежащего к другой культуре. Конфликт в этом случае возникает не между составными частями самого предложения, а между смыслом предложения и тем, что считает истинным читатель. Например, если в некой культуре традиционно считается, что Бог может лишь наказывать людей, но не любить их, то для носителей этой культуры такие места как Ин 3:16 или 1 Ин 4:8–12, могут вызвать затруднения в понимании. Когда был завершен перевод НЗ на один из языков Вьетнама, чтение стиха Ин 13:5 вызвало смех у носителя этого языка, который сказал, что переводчик, видимо, перепутал "ноги" с "руками": ведь после вечери (т. е. трапезы) обычно моют руки, а не ноги. При первом чтении перевода текста Деян 8:20 на язык ифугао (Филиппины) переводчика спросили: "Почему Симон не мог купить Духа Святого за деньги? Ведь мы платим знахарям за их волшебство; разве с Богом не то же самое?" Фраза в Мф 9:9 ("… человек, сидящий у сбора пошлин, по имени Матфей…") была переведена на один из австралийских языков как "человек по имени Матфей, собирающий деньги для правительства" Но это вызвало протест у носителя языка, по мнению которого Матфей должен был наоборот раздавать деньги людям. Австралийские аборигены так долго получали от правительства материальную помощь, что взимание с населения денег казалось им невероятным.

Что должен делать переводчик, встретившись с подобными случаями непонимания? В принципе, возражения, обусловленные различием культурных традиций, не должны учитываться при переводе. Особенно это относится к тем истинам Писания, которые не имеют отношения к традициям частных культур и обладают универсальной значимостью.

Тем не менее, некоторые из таких "конфликтов культур" вполне поддаются разрешению. Например, в Мк 13:15 Иисус говорит ученикам: "… А кто на кровле, тот не сходи в дом и не входи взять что — нибудь из дома своего" "Кровля" в те времена в Палестине была плоской площадкой; однако сейчас во многих странах (особенно в тропических областях) это слово соотносится с пирамидальной крышей, состоящей из наклонных скатов. Поэтому читатель может подумать, что находящийся "на кровле" хозяин дома занимается, например, ее починкой. У переводчика есть два способа разрешения этого затруднения. Можно использовать слово или выражение целевого языка, соответствующее понятию "кровля" и поместить рядом иллюстрацию, изображающую человека на плоской крыше палестинского дома. Менее предпочтительный способ заключается в том, чтобы использовать более широкое родовое понятие. Например, "… а кто находится не в своем доме/вышел из дому…" Этот вариант звучит в ЦЯ осмысленно, и при этом ничто не мешает упомянуть "кровлю" тому, кто будет толковать этот отрывок.

Везде, где в греческом тексте употреблены формы глаголов άνάκειμαι, anakeimai, άνακλίνω, anaklino или κατάκειμαι, katakeimai 'возлежать за столом' английский перевод Библии короля Иакова использует глагол to sit 'сидеть' и лишь в одном месте стоит слово leaning 'склонясь, опираясь'. Весьма вероятно, что переводчик сделал это сознательно, пытаясь разрешить конфликт двух традиций: в Англии ведь не принято "возлежать" за столом. Но это не лучший вариант перевода, так как замена одного слова на другое способна создать у читателя неверное представление об обычаях Палестины тех времен. Во многих случаях эту проблему можно было бы разрешить, применив обобщенный перевод, согласующийся и со смыслом текста, и с традициями читателей. Например, Мф 9:10 ("И когда Иисус возлежал в доме…") можно было перевести "когда Иисус был за столом в доме…" или даже "когда Иисус обедал в доме…" Такой перевод не искажает исторических фактов и вместе с тем делает текст понятным для читателя, принадлежащего к иной традиции, чье знакомство с библейской культурой еще недостаточно. Вообще же, как правило, культурные различия такого рода не должны приниматься во внимание. Читателю неизбежно придется познакомиться с новыми для него представлениями о Боге, его проявлениях, его отношениях с людьми, — захочет ли он принять эти новые представления или нет. При этом библейская культурная традиция может быть отражена как обобщенно, так и в подробностях.

Кроме того, ошибки на сочетаемость слов не следует путать с грамматическими ошибками, то есть грамматической несогласованностью между семантическими компонентами текста. Даже при хорошем знании переводчиком грамматики целевого языка, трудности перевода каких — то отдельных мест иногда приводят к "затмениям", в результате которых могут появляться фразы типа "я хочет супа" или "ребенки спят" (хотя чаще подобные ошибки объясняются просто недостаточным владением грамматикой). Конечно же, такие ошибки совершенно недопустимы — законы грамматики ЦЯ должны соблюдаться в первую очередь.

Что входит в понятие лексической сочетаемости

Законы лексической сочетаемости определяют совместимость слов исходя из их лексического значения, а не грамматических характеристик.

Например, выражение "молчащий цвет" нарушает правила сочетаемости для своих компонентов, т. к. значение слова "цвет" не позволяет ему сочетаться со словом, означающим "не издающий звуков" (несмотря даже на то, что в определенных видах текстов допустима метафора "кричащий цвет"). Несовместимость этих слов обусловлена тем, что их лексические значения практически не пересекаются. Джус [Joos 1958, с. 58] приводит в качестве примера предложение "Я никогда не слышал, как зеленая лошадь курит апельсины", которое, будучи правильным грамматически, содержит четыре ошибки на лексическую сочетаемость, т. е. четыре комбинации слов с несовместимым лексическим значением.

Недопустимые в обычной речи сочетания слов могут, однако, употребляться, когда из контекста ясна необычность самой описываемой ситуации (фантастика, описания чудес и т. п.). Все странности упомянутого предложения ("зеленая лошадь", "слышать, как кто — то курит", "курящая лошадь", "курить апельсины") могут звучать вполне осмысленно в соответствующем контексте. Описания чудес в Библии как раз относятся к этой категории. Лексическое значение слова "вода", казалось бы, исключает возможность словосочетания "ходить по воде", но в соответствующем библейском контексте оно является единственно правильным.

Для изучения вопросов лексической сочетаемости является важным понятие диапазона сочетаемости. Каждая лексическая единица (слово или фразеологизм) может сочетаться лишь с определенным набором других единиц, которые и определяют ее диапазон сочетаемости. Когда границы этого диапазона нарушаются, возникает конфликт между отдельными лексическими единицами и предложение начинает казаться неестественным или даже бессмысленным. Отдельные слова могут иметь несколько диапазонов сочетаемости; например, переходный глагол имеет различные наборы допустимых субъектов и объектов действия. Переводчик должен чувствовать границы этих диапазонов и соблюдать их в переводе.

Выход за пределы диапазона сочетаемости является довольно распространенной ошибкой. Например, когда кто — то, плохо знающий язык, восклицает: "Какая вкусная музыка!" он тем самым недопустимо расширяет диапазон сочетаемости слова "вкусный" в действительности включающий в себя только пищу, напитки и т. п. Очевидно, понятие диапазона сочетаемости является довольно удобным для наших целей, и в настоящем разделе мы рассмотрим его подробно.

Каждое слово обладает своим неповторимым диапазоном сочетаемости, уникальным как по качеству включаемых лексических единиц, так и по их количеству. Некоторые слова могут сочетаться только с одним лексическим классом слов или даже с одним конкретным словом (например, "баклуши"), тогда как другие сочетаются гораздо свободнее. Например, "идти" может сочетаться с несколькими лексическими классами: люди, животные (основное, буквальное значение), осадки ("идет дождь"), одежда ("ей идет это платье"), различные процессы, состояния ("весна идет") и др., в то время как диапазон сочетаемости глагола "мяукать" намного уже и включает в себя только кошек и (довольно редко) других животных, которые издают звуки, похожие на мяуканье. Глагол "идти" также может образовывать значительное количество сочетаний с предлогами, например "идти в ученики" "войти в положение", "ходить с туза" и т. д. Никакое другое слово не обладает таким же диапазоном сочетаемости.

Различие диапазонов сочетаемости в разных языках

Диапазоны сочетаемости различаются не только для разных слов одного языка, но и для эквивалентных слов в разных языках. Слово "бежать" в основном своем значении имеет эквивалент в языке чоль, но для большинства прочих значений, таких как "молоко убежало" или "дни бегут", в этом языке употребляются совсем другие слова. Иначе говоря, диапазон сочетаемости данного слова в чоле совершенно иной. В некоторых языках это слово может образовывать сочетания, невозможные в русском языке; например, в языке казем (Гана) в значении "жалеть" употребляется сочетание "бежать жалость", где глагол "бежать" становится переходным. В греческом оригинале 2 Фес 3:1 буквально сказано: "Итак молитесь, братья, за нас, чтобы слово Господне бежало…" причем использован греческий глагол, означающий "бежать", — τρέχω, trecho. Хотя русский глагол "бежать" обладает довольно широким диапазоном сочетаемости, этот диапазон не включает "слово" в качестве субъекта. Поэтому в Синодальном переводе здесь стоит "…чтобы слово Господне распространялось", т. е. сделана попытка передать смысл греческого выражения лексическими средствами русского языка.

Неравенство диапазонов сочетаемости в разных языках может показаться достаточно очевидным. Однако довольно часто встречаются ошибки, вызванные тем, что переводчик (возможно, почти бессознательно) решил, что в целевом языке нужное ему слово может сочетаться приблизительно так же, как и в исходном. Поэтому нужно быть особенно внимательным к тем словосочетаниям в оригинале, которые могут породить при переводе ошибки такого рода, и избегать их дословной передачи на целевом языке.

Факторы, влияющие на диапазон сочетаемости

Чем шире значение слова, тем более широки и расплывчаты границы его диапазона сочетаемости. Родовое понятие, такое как "животное", может сочетаться с большим числом слов (в частности, с глаголами "бежать", "ползти", "летать"), чем слово с более узким значением "собака" (которая может только "бежать"). Точно так же глагол "делать" обладает гораздо более широкими возможностями сочетаемости, чем специфическое "колоть" Слова с узким значением типа "клочок" "прядь" или "локон", как правило, имеют очень ограниченную сочетаемость.

Аналогично, у многозначных слов ("идти") диапазон сочетаемости шире, чем у однозначных ("бродяжничать"). Первое из этих слов может сочетаться со словами, относящимися как к неодушевленным предметам, так и к людям, животным и т. п., тогда как второе в качестве подлежащего может иметь только слово, означающее человека.

Расширение диапазона сочетаемости

Из всего вышеизложенного можно было бы заключить, что диапазон сочетаемости каждой конкретной лексической единицы строго фиксирован. Очевидно, это не так, ибо возможности сочетаемости слов в языке постоянно меняются с течением времени. Новый опыт, знания, как и новые способы их интерпретации, побуждают к образованию ранее невозможных сочетаний слов. Макинтош пишет: "Свойства диапазона сочетаемости таковы, что позволяют образовывать новые сочетания, находящиеся на самой границе допустимости, но при этом звучащие абсолютно естественно" [Mcintosh 1961, с. 336].

Забавный пример расширения диапазона сочетаемости представляет нижеследующий ряд предложений (источник которых неизвестен):

"Поцелуй" — это существительное, ибо он может быть одушевленным либо неодушевленным.

"Поцелуй" — это глагол, ибо он имеет субъект и объект.

"Поцелуй" — это наречие, ибо он изменяет качество действия.

"Поцелуй" — это междометие, ибо он выражает чувство.

"Поцелуй" — это местоимение, ибо его совершают Он и Она.

"Поцелуй" — это союз, ибо он соединяет.

Хотя границы диапазона сочетаемости постоянно изменяются, очень редко случается, чтобы тот, для кого данный язык не является родным, мог выйти за эти границы для передачи нового смысла так, чтобы в результате получилось не оскорбляющее слуха предложение. В отличие от носителя языка переводчик, как правило, не обладает интуитивным знанием всех элементов лексического значения слова и не может судить, насколько допустимым является то или иное сочетание.

Чтобы не нарушать пределов допустимых в языке сочетаний, достаточно усвоить основные правила, определяющие сочетаемость различных лексических классов слов. И хотя при этом могут порождаться конструкции, ранее не употреблявшиеся, ошибки не будет, если использованные слова не привносят новых оттенков смысла, не предусмотренных в "шаблоне" Поэтому особенно велика вероятность ошибки тогда, когда сочетаемые слова могут иметь переносное, метафорическое значение.

Сама суть работы переводчика такова, что ему постоянно приходится искать новые сочетания слов, чтобы передать точный смысл оригинала. И если язык, на который он переводит, не является для него родным, он зачастую при этом берет за образец несколько известных ему примеров, строя новые сочетания "по аналогии" Например, если он знает выражение "смерть косит людей", он может заключить, что глагол "косить", хотя основное его значение — "срезать косой", имеет дополнительное значение — "уничтожать", которое может сочетаться с абстрактными существительными. Таким образом, он начинает употреблять выражения типа "грех косит добродетель" и т. п., и необходим помощник — носитель языка, который его остановит и укажет на недопустимость таких сочетаний. В языке пополука есть выражение, буквально означающее "ночь схватила нас", т. е. "ночь застала нас врасплох" Но это не означает, что в этом языке можно сказать, например: "Страшный Суд схватит грешников".

При переводе на один из ацтекских диалектов возникли затруднения с поиском подходящего перевода для слова "дух". Переводчик и его помощник решили попробовать слово, означающее "дуновение зла", причем компонент "зла" в его значении, когда — то явно присутствовавший, теперь, казалось, почти исчез в процессе исторических изменений лексики. Более того, было решено употреблять это слово только в сочетании с прилагательным "добрый", чтобы окончательно нейтрализовать следы его нежелательного первоначального значения. Но когда пробный перевод был прочитан носителям языка, они лишь посмеялись над таким странным сочетанием — "добрый (злой) дух Бога". Элемент "зла" в значении слова, хоть и не функционировал в речи, тем не менее явственно ощущался говорящими на этом языке.

Нарушение границ диапазона сочетаемости может быть вызвано незнанием определенных лексических ограничений, сужающих эти границы; иными словами, чтобы избежать недопустимых сочетаний, нужно учитывать все компоненты значения употребляемых слов. Ошибки такого рода особенно часты среди тех, кто не придает должного значения вопросам лексической сочетаемости. Ниже мы приводим несколько примеров, взятых из разных языков. Для всех них характерен прямой перевод сочетаний слов с исходного языка на целевой без выяснения, допустимо ли получившееся сочетание в языке перевода.

Недопустимые сочетания слов являются весьма распространенной в переводах ошибкой. Естественно задаться вопросом: что необходимо для того, чтобы застраховать себя от таких ошибок? Здесь можно указать три основные рекомендации: (1) тщательное изучение всех элементов значения слов целевого языка; (2) систематическое использование приемов выяснения значения с помощью носителей языка; и (3) выявление тех сочетаний в оригинальном тексте, вероятность неправильного перевода которых особенно велика. Выполнение первых двух из этих рекомендаций (как в процессе перевода, так и на подготовительном этапе) требует помощи носителя языка.

Изучение компонентов значения

Тщательное изучение всех значений слова и всех элементов этих значений необходимо для правильного употребления этого слова. При недостаточном владении всей семантической структурой слова весьма вероятно появление ошибок, из которых главными являются неправильное употребление слова, двусмысленность и недопустимое сочетание слов.

Неправильное употребление слова чаще всего вызывается тем, что переводчик делает вывод о пригодности слова на основании лишь одного из компонентов его значения. Эта ошибка относится к самым распространенным. Например, один переводчик употребил в значении "раскаиваться" глагол, который в действительности означал "лжесвидетельствовать в пользу обвиняемого". В другом языке для передачи библейского понятия "божественного знака" переводчик собирался употребить конструкцию целевого языка, буквально значащую "божественный отблеск" Однако проверка показала, что это сочетание слов употребляется только для обозначения свечей, зажигаемых перед иконами.

Неправильное употребление часто бывает вызвано незнанием всех компонентов значения слова. Такие неучтенные компоненты могут исказить смысл всего предложения. Переводя Мф 21:2, где Иисус приказывает ученикам отвязать для него осла, переводчик употребил глагол, означавший, как он полагал, именно "отвязывать" И действительно, это слово применялось к ослам, коровам, лошадям и т. п.; но при этом в его значении был нежелательный оттенок "действия, производимого с дурными намерениями или из побуждений мести", делавший его совершенно неприменимым в данном контексте.

В Деян 1:8 Иисус говорит ученикам: "…И будете Мне свидетелями…" При переводе этого стиха на один из ацтекских диалектов было использовано существительное, означающее "свидетель", но при этом обязательно "свидетель в суде", чего переводчик не учел. В речи носителей этого диалекта данное слово всегда употреблялось только в контексте судебного разбирательства, причем, как правило, для обозначения свидетеля обвинения. Все эти неучтенные компоненты значения привели к серьезной ошибке в переводе.

Неоднозначности, как правило, возникают там, где переводчик принимает во внимание лишь одно из значений многозначного слова и не учитывает, что в данном контексте могут проявиться и другие его значения. Очевидно, что двусмысленности (а иногда и вульгаризмы) также являются следствием недостаточного понимания структуры значения слова.

Таким образом, неучтенные компоненты лексического значения очень часто приводят к ошибочным употреблениям и двусмысленностям. Но даже если таких явных ошибок удалось избежать, довольно высока вероятность появления недопустимых сочетаний, способных в лучшем случае позабавить читателя, напомнив ему речь маленьких детей (которые запросто могут сказать "соскобли мне яблоко" или "у меня ножная боль"), а в худшем — совершенно затемнить смысл текста.

Приемы выяснения значения

Для полного освоения лексики целевого языка необходим систематический подход. Многие переводчики, услышав или встретив в тексте новое слово, склонны ограничиться проверкой его произношения и морфологии и, подыскав ему эквивалент в родном языке и занеся в свой словарь, считать работу над словом оконченной. При таком подходе высока вероятность того, что переводчик будет знать лишь частичное (а иногда и просто неверное) значение слова. Баллард [Ballard 1968] приводит пример из его работы с языком инибалои (Филиппины). Он заметил, что слово kibot "довольно часто используется в значении красть" и поэтому использовал его для перевода глагола "расхищать" в черновом варианте Мк 3:27 ("Никто, войдя в дом сильного, не может расхитить вещей его, если прежде не свяжет сильного, и тогда расхитит дом его"). Однако его помощник никак не мог понять это место, недоумевая, зачем нужно связывать хозяина, чтобы что — то у него украсть? Причина очевидна: переводчик не учел, что kibot означает "взять тайком, украдкой", и потому никак не согласуется со смыслом данного стиха.

Методика выяснения значения, описанная ниже, основывается на двух принципиальных положениях. Во — первых, считается, что носитель языка, отвечая на правильно заданные вопросы, способен дать переводчику всю необходимую ему лексическую и синтаксическую информацию. Как пишет Бикман [Beekman 1968а, с. 3, 4]: "Любой взрослый носитель изучаемого языка обладает в сжатом виде опытом и культурой своего народа и способен отразить их в речи. Всю эту информацию, аккумулированную в его сознании, исследователь может извлечь с помощью вопросов" (курсив авторов настоящей книги). И хотя лучше всего при этом пользоваться услугами нескольких помощников, сверяя их ответы, основной принцип остается неизменным: носитель языка, отвечая на задаваемые вопросы, может выразить словами всю нужную исследователю информацию.

Вторым положением, на котором основана методика выяснения значения, является то, что весь словарь языка может быть разделен на четыре больших семантических класса: объекты, действия, абстрактные понятия и отношения (кратко это деление было освещено в гл. 4). Задаваемые вопросы будут различными в зависимости от класса, к которому принадлежит исследуемое слово. Класс отношений обнаруживает значительные отличия от остальных трех классов, поэтому мы посвятим связанным с ним проблемам отдельную главу.

Выяснение значения начинается на том этапе, когда переводчик еще даже не может с уверенностью отнести слово к определенному классу. Поэтому его первые вопросы должны быть максимально общими, например: "Когда вы используете это слово?" или "Что значит это слово?" Лишь получив примеры употребления слова в речи, переводчик может с достаточной долей вероятности отнести его к одному из семантических классов и приступить к собственно выяснению значения с помощью соответствующих вопросов.

Слова — действия

Слова, принадлежащие к данному семантическому классу, могут сочетаться со словами из классов объектов, абстракций, а также с другими словами, означающими действия. Каждый из этих типов сочетаний подлежит отдельному исследованию посредством соответствующих вопросов. Для выяснения того, какие слова из класса предметов могут сочетаться с данным словом, исследователь задает вопросы о всех участниках определенного действия или события, к которым относятся: субъект действия, его объект, косвенный объект, нечто, благоприятствующее событию и т. д. Таким образом, набор вопросов должен быть приблизительно такой:

Кто или что делает это?

По отношению к кому или к чему это делается?

Для кого или для чего это делается?

С помощью чего это делается?

Нельзя останавливаться, получив один или два ответа на приведенные вопросы. Исследователь должен стараться получить всю возможную информацию, а не только то, что первым пришло в голову отвечающему. Если не посвятить такому исследованию достаточное время (как, к сожалению, многие и поступают), это может привести к неверному пониманию слова и впоследствии — к неверному его употреблению.

Следует учитывать, что информация о предметах — участниках может заключаться в словах — действиях имплицитно, т. е. в неявном виде. Например, в предложении "он кивнул" имплицитно содержится вся информация о том, чем было произведено действие, так как кивать можно только головой. Аналогично, глаголы "пинать", "щипать" или "аплодировать" также содержат в себе сведения о том, чем эти действия осуществляются.

Члены класса абстрактных понятий, сочетаясь со словом — действием, могут нести информацию о различных обстоятельствах, сопутствующих этому действию: времени, месте, степени интенсивности, способе осуществления, а также выражать разного рода оценки, отношение говорящего и т. п. Абстрактные понятия, соотнесенные со временем, могут указывать на длительность действия, его скорость и частоту, с которой оно происходит; соотнесенные с пространством — направление движения участников действия, их взаимное расположение, а также место самого действия, его удаленность и т. д. Вот примерный список вопросов по данной теме:

Сколько времени это происходит/сколько нужно времени, чтобы сделать это?

Как часто это происходит (изредка, каждый день, постоянно)?

Быстро ли это происходит?

Когда это случается?

В каком направлении движется при этом то — то?

Где при этом находится то — то?

Докуда доходит при этом то — то?

Где это происходит?

Что люди говорят об этом?

Как это делается?

Подобно понятиям из класса объектов, абстрактные понятия также могут неявно содержаться в словах, означающих действия. Так, глаголы "глянуть" и "таращиться" содержат имплицитный компонент длительности действия; неявное указание на скорость присутствует в глаголах "мчаться" и "ползти", а глаголы "подниматься", "спускаться", "приходить" и "уходить" обладают неявно выраженной направленностью. Место действия тоже может присутствовать, например в глаголах "плыть" или "копать", а глагол "путешествовать" содержит имплицитное указание на пространственную протяженность.

Часто слова — действия сочетаются с другими словами из того же класса, и эту область их отношений также необходимо исследовать. Действия могут стоять во временном отношении друг к другу — одно действие может предшествовать другому, происходить одновременно с ним или после него. Кроме того, хронологически разнесенные действия могут также находиться в причинно — следственной связи — одно из них может быть причиной, условием, целью или результатом другого, а одновременные действия могут быть соподчиненными следствиями некоего предшествующего действия. Для выяснения отношений такого рода могут быть полезными, например, следующие вопросы:

Что служит этому причиной?

Почему это случается?

Зачем это происходит?

Когда это случается?

Как это происходит?

Что происходит одновременно с этим?

Что случается после этого?

Что бывает результатом этого?

Как можно сказать об этом по — другому?

Что противоположно этому?

Аналогичным образом, указания на другие явления могут также имплицитно присутствовать в слове — действии. Так, глагол "казнить", помимо основного смысла "убивать", содержит в себе неявную информацию о других действиях, связанных с данным: "приговаривать", "судить" и "совершать преступление", а глагол "проклинать" подразумевает, что имели место действия "произносить" и "делать что — либо плохое".

Слова — объекты

Так же как слова, означающие действия, могут сочетаться с членами классов объектов, абстракций и другими словами — действиями, слова — объекты, в свою очередь, могут вступать в связь со словами — действиями, абстрактными словами и другими словами — объектами. Изучение слова, относящегося к классу объектов, даже если исследователь знаком с обозначаемым этим словом предметом или человеком, лучше всего начинать с общих вопросов типа "Расскажите мне о нем/об этом" Лишь получив такую базовую информацию, можно переходить к выяснению более узких аспектов значения.

Отношения между словами из класса предметов могут быть самыми разнообразными: часть — целое, род — вид, деятель — агенс, отношения родства, сходства, различные пространственные отношения и т. п. Для раскрытия этих отношений можно порекомендовать такие, например, вопросы:

Кого/что люди так называют?

По отношению к кому/чему можно быть им/этим (напр., раб может быть рабом только по отношению к господину)?

Кого/что еще можно назвать так?

К какому роду (классу) предметов относится это?

Из каких частей оно состоит?

Где оно расположено по отношению к такому — то предмету?

На что оно похоже?

Что противоположно этому?

Кто сделал это?

Кто называет его "сыном"?

Что заставляет это действовать/двигаться?

Понятия из класса действий, соотносясь со словами — объектами, могут указывать либо на назначение этих предметов, либо на их поведение, причем указание на назначение предмета обязательно подразумевает его ценность или полезность и включает в себя такие оттенки смысла, как способ использования данного предмета, его роль и т. п., а указание на поведение включает лишь информацию о том, что делает этот предмет или что можно сделать по отношению к нему. Вот некоторые вопросы, применяемые для исследования этой области отношений:

Что это делает?

Как оно действует?

Что с ним может произойти?

Каково его назначение?

Со словами — объектами также часто сочетаются абстрактные понятия, выражая пространственные (форма, размер, ориентация, расположение) и временные отношения, указывая на количество и качество предметов (для одушевленных существительных — пол, возраст), а также характеризуя их восприятие органами чувств: зрением, слухом, осязанием и т. п. Здесь можно воспользоваться такими вопросами:

Какого оно размера?

Какой оно формы?

В каком положении оно находится?

Где оно находится?

Сколько всего таких предметов?

Сколько ему лет?

Какого оно пола?

Какого оно цвета?

Какие звуки оно производит?

Как оно пахнет?

Какое оно на вкус?

Из чего оно сделано?

Что говорят о нем люди?

Слова, обозначающие абстрактные понятия

Третий семантический класс включает в себя слова для обозначения различных абстрактных понятий. Здесь также следует начать с самых общих вопросов, например: "Придумай как можно больше разных предложений с этим словом" Сочетания абстрактных понятий со словами, обозначающими действия и предметы, нами уже рассмотрены; осталось обратить внимание на их сочетания с членами своего же семантического класса. Отношения между двумя абстрактными понятиями характеризуются различной степенью их противопоставленности (антонимы, синонимы, члены одного ряда понятий). Примерный набор вопросов в этом случае будет таков:

Какие предметы обладают этим абстрактным качеством?

Какие действия обладают этим абстрактным качеством?

Что противоположно этому качеству?

Как можно сказать об этом по — другому?

Какие другие качества имеют с этим что — то общее?

Переводчику может показаться, что столь длительные исследования лексики языка излишни, тем более если у него много другой, собственно переводческой работы. Однако, во — первых, беглое владение языком перевода совершенно необходимо переводчику и подобная методика вопросов и ответов дает ему хорошую возможность упражняться в этой беглости, и во — вторых, при плохом знании лексики языка перевод наверняка будет наводнен неверными употреблениями и недопустимыми сочетаниями слов, производя на читателя впечатление сумбура и неестественности. Поэтому мы настойчиво рекомендуем практиковать такие лексические штудии при малейшей к этому возможности.

Распознавание потенциальных ошибок на сочетаемость

До сих пор все, что мы говорили об ошибках на сочетаемость и о том, как их избежать, относилось к целевому языку и его лексике. Однако многие из приведенных примеров служат хорошей иллюстрацией тому, что к таким ошибкам часто ведет буквальный перевод сочетаний оригинала. Переводчик, принадлежащий к европейской культурной традиции, естественно, склонен считать большинство этих сочетаний самыми обыкновенными и забывать, что для носителей целевого языка они могут звучать странно или бессмысленно. Но как же можно распознать эти чреватые ошибками сочетания, чтобы обратить на их перевод особое внимание?

Для ответа на этот вопрос полезно будет вновь ввести понятие "основного значения" Хотя дать этому понятию строгое определение совсем не просто, носитель языка всегда может обозначить это основное значение и дифференцировать его от других. Вообще говоря, если носителю языка предлагают объяснить смысл отдельно взятого слова, в девяти случаях из десяти он даст его основное значение, а если попросить его дать пример употребления слова, скорее всего он приведет контекст, соответствующий этому основному значению. Поэтому носитель языка почти всегда может сказать, употреблено ли слово в своем основном значении или нет. Например, любой говорящий по — русски сразу же скажет, что из двух предложений "он вошел в дом" и "он вошел в мое положение" только первое задействует глагол "входить" в его основном значении.

Слова, употребленные в Св. Писании в своем основном значении, не представляют трудностей для перевода, так как на любом языке можно использовать их прямые эквиваленты. Тот же глагол "входить" легко переводится на любой язык в своем первичном значении "вступать, продвигаться внутрь посредством ног", так же как, например, "одеваться" — "надевать на себя одежду" и т. д.

В следующих предложениях все слова употреблены в своих основных значениях:

Я видел деревья.

Этот ребенок родился вчера.

Ребенок быстро растет.

Вчера было холодно.

Он пришел ко мне домой.

Но нетрудно найти примеры использования этих же слов в их производном или переносном значении (здесь они выделены курсивом):

Я видел счастье.

В нем росло негодование.

Его приняли очень холодно.

У меня родилась блестящая идея.

Спасение пришло в его дом.

Таким образом, переводчик должен обращать внимание на все случаи употребления слов в оригинале не в их основном значении, так как буквальный перевод этих мест наверняка будет ошибочным. К сожалению, привычность многих сочетаний в родном языке часто приводит к тому, что переводчик считает их вполне допустимыми и в переводе.

Носитель языка без труда может определить (применив вышеописанные критерии) основное значение слова и тем самым отграничить все побочные его значения. И хотя переводчику часто бывает непросто сделать это для языка, на который он переводит, он может (и должен) постоянно делать это для слов своего родного языка, чтобы быть способным сразу обнаруживать непереводимые буквально сочетания. Склонность оставлять в переводе сочетания оригинала объясняется не только их привычностью, но и широко распространенным заблуждением, согласно которому в большинстве случаев в речи слово употребляется все — таки в своем основном значении. Это мнение совершенно неверно и часто служит причиной "потери бдительности". Сэйс замечает в своем "Введении в науку о языке": "Можно сказать, что три четверти нашей речи состоит из стершихся метафор" [Sayce 1880, с. 181], а Уолпоул в книге "Семантика" пишет: "Любое слово может быть употреблено в переносном смысле так же, как и в прямом. Самые основные слова, такие как "нога", "рука", "брать" или "давать" имеют метафорический смысл едва ли не чаще, чем буквальный" [Walpole 1941, с. 145]. С детства говоря на родном языке, мы часто не чувствуем метафоричности многих выражений и потому ошибочно полагаем, что они будут звучать естественно на любом языке.

В связи с этим можно услышать возражение, что подобная "сверх — метафоричность" характерна лишь для "обычной" речи, тогда как язык Св. Писания, и в особенности НЗ, использует производные и переносные значения слов гораздо сдержаннее. Однако это не так. В статье, посвященной метонимиям и синекдохам [Beekman 1967b], приведен (не претендующий, впрочем, на полноту) список употреблений этих фигур речи в НЗ, включающий более 800 примеров. Существует также список риторических вопросов в НЗ, которых насчитывается около 700. И хотя у нас нет информации о частотности других сочетаний с переносным значением, не будет большим преувеличением сказать, что слова, употребленные в непрямом значении или фигурально, встречаются в НЗ не реже, чем через каждые четыре — пять стихов. Таким образом, употребление слов в переносном смысле никак нельзя назвать редким для НЗ явлением.

Итак, приступая к переводу любого библейского стиха, следует спросить себя: "Нет ли у какого — нибудь из этих слов или выражений дополнительного, переносного смысла?" и если есть, обратить на их перевод особое внимание. Этой практики надлежит придерживаться постоянно, отнюдь не только при переводе апостольских Посланий, как склонны делать многие. В упомянутом списке метонимий и синекдох больше половины примеров приходится именно на Евангелия. Поэтому необходимо тщательно отслеживать производные значения с самого начала работы.

Прежде чем переходить к рассмотрению различных видов неоднозначных лексических соответствий, необходимо указать два принципа, на которых будет основано наше рассмотрение. Во — первых, мы будем предполагать, что как исходный, так и целевой языки могут выразить одно и то же понятие, пусть и структурно разными лексическими средствами. И во — вторых, однозначное соответствие мы будем считать достаточным, т. е. не требующим дальнейших объяснений, иллюстраций и т. п.; иными словами, если однозначное соответствие существует и верно передает смысл оригинала, мы будем считать вопрос перевода данной лексической единицы исчерпанным.

Лексические соответствия для семантически сложных слов

Вопросам семантической сложности слов уже было уделено значительное внимание в гл. 4, где мы показали, что слово может иметь много различных значений, каждое из которых, в свою очередь, распадается на отдельные компоненты, сближающие эти значения или противопоставляющие их. Для слов, имеющих сложную семантическую структуру, часто бывает необходимо сначала выяснить, из каких элементов состоит их значение, и затем искать для перевода не отдельное слово, а словосочетание или предложение. Рассмотрим несколько примеров подобного "раскрытия значений" с помощью толкований, содержащих как родовой компонент, так и некоторые (или все) видовые компоненты значения.

Остров: часть суши, со всех сторон окруженная морем.

Посредник: тот, кто ведет переговоры с А от имени Б.

Обжора: тот, кто слишком много ест.

Хвалить: А говорит: Б хорошо.

Сознаваться: А говорит: я сделал нечто плохое.

Как видно из этих примеров, многие слова имеют в качестве элемента своего значения речь, поэтому в некоторых языках для их перевода может оказаться необходимой конструкция с прямой речью.

Многие семантически сложные понятия лучше всего передаются путем соотнесения с некоторой системой единиц либо указанием другого понятия, имеющего порядковое отношение к данному. Так, денежные единицы оригинала, оставленные без перевода (динарии, мины, таланты, шекели и т. п.), без соответствующих комментариев ничего не скажут читателю, поэтому иногда желательно привести их эквивалент в единицах, употребляющихся в стране целевого языка, хотя такой способ и имеет очевидный недостаток, связанный с постоянным обесцениванием этих единиц вследствие инфляции. Такой перевод денежных единиц можно порекомендовать в тех случаях, когда переводимый отрывок имеет явно нравоучительную направленность или же монета, о которой идет речь, служит синонимом просто для "крайне незначительной суммы".

В эти две категории попадают все случаи упоминания в НЗ таких единиц, как τάλαντον, talanton (талант), μ να, тпа (мина), άσσάριον, assarion (ассарий), κοδράντης, koirantes (кодрант) и λεπτόν, lepton (лепта).

В некоторых отрывках достоинство упоминаемой монеты вообще не имеет значения. Например, в Мк 12:15 и Лк 20:24 Иисус просит показать ему динарий лишь потому, что на нем есть изображение кесаря.

Во всех остальных случаях денежные суммы в НЗ измеряются в динариях, которые (на основании Мф 20:2) принято считать равными среднему дневному заработку в те времена. Это дает хорошую возможность переводить, скажем, "200 динариев" как "200 дневных заработков" что вполне допустимо как в дидактическом, так и в историческом контексте.

Порядковые соотношения между понятиями также могут помочь в отыскании подходящего эквивалента. Так, в Мк 16:9 мы читаем, что Иисус воскрес "рано в первый день недели"; однако в некоторых языках отсутствуют порядковые числительные, а в других — это выражение существует, но относится к понедельнику.

Вариант "день после дня отдыха" также может означать "понедельник" В таких случаях наилучшим переводом будет просто "воскресенье" Интересно, что в одном языке испанское слово, обозначающее "воскресенье" (domingo) звучало похоже на одно из неприличных слов и потому не могло быть использовано. Переводчик вышел из положения, написав "день после субботы" Другие элементы словаря также могут найти себе соответствие с помощью порядково соотнесенных понятий. Так, "третье жилье" (т. е. третий этаж) в Деян 20:9 было переведено на язык кузал (Гана) как "комната над вторым этажом"

Такой процесс "раскрытия" значения слов иногда становится своей противоположностью, когда какое — либо развернутое словосочетание оригинала можно перевести одним словом целевого языка. Один пример такой "свертки" был приведен выше (вьетнамское слово giong); в качестве другого примера укажем языки квише (Гватемала) и отоми (Мексика), на которых выражение из Лк 2:8 ("… содержали ночную стражу у стада своего") оказалось возможным передать с помощью одного слова.

Лексические соответствия для синонимов

При переводе нередко выясняется, что некое понятие, которое на языке оригинала можно выразить с помощью нескольких синонимов, в целевом языке соответствует лишь одному слову. Такие термины, как "зло", "неправедность", "лукавство" могут быть в определенных контекстах синонимичны понятию "грех" Поэтому если в целевом языке есть только одно слово для обозначения "греха", его придется употреблять на месте каждого из перечисленных слов (хотя, разумеется, если в каком — то контексте "зло" не является синонимом "греха", его можно перевести и иначе).

Понятие, противоположное "греху", часто вызывает при переводе схожие затруднения. Из языков, на которые в наши дни переводится Библия, очень немногие обладают широким набором слов для выражения понятий "святость", "праведность", "добродетель" и т. п. — как правило, один или два, редко три — четыре синонима. Опять — таки, следует учитывать, что эти понятия являются синонимичными лишь в определенных контекстах.

Два греческих слова ναός, naos и ιερόν, hieron близки по значению и почти всегда переводятся на русский язык одним словом "храм" Еще одно слово — οίκος, oikos — обычно соответствует понятию "дом", и хотя оно может относиться также и к "храму" но переведено так в единственном месте — в Лк 11:51. Очевидно, что трудности, вызванные несоответствием синонимических рядов, не ограничиваются лишь языками, не имеющими письменности, но представляют собой общую проблему перевода.

Встретившись в оригинале с синонимами или близкими по значению словами, переводчик должен прежде всего исследовать структуру их значения и решить, какие из ее компонентов значимы в данном контексте. Лишь после этого можно судить, являются ли данные слова в данном контексте синонимами. При этом следует применять основные принципы, изложенные в гл. 4, а также информацию из работ, указанных в списке литературы (см. стр. 433).

Один специфический прием использования синонимов в НЗ представляет особенную трудность для перевода. Речь идет о так называемых "дублетах", или "риторических параллелизмах", когда два (а иногда и более) синонима ставятся рядом для усиления выразительности. При этом нет никакого противопоставления разных компонентов значения, так как оба синонима в данном контексте почти неразличимы. Целью такого "дублета" может быть незначительная трансформация значения, хотя чаще это делается для стилистического выделения, подчеркивания какой — то мысли.

Обобщая, можно сказать, что семантические отношения между членами такого дублета сводятся к двум основным типам: синонимические либо родо — видовые.

Приведем несколько примеров на каждый из этих типов. Синонимические отношения:

Мф 2:10 "… возрадовались радостью весьма великою…"

Еф 2:19 "Итак вы уже не чужие и не пришельцы…"

Евр 12:28 "… с благоговением и страхом…"

2 Пет 2:13 "… срамники и осквернители…"

Родо — видовые отношения:

Мф 3:15 "… сказал ему в ответ…" (букв.: "сказал, отвечая"; "сказал" — родовое понятие, "отвечал" — видовое)

Мк 2:25 "…имел нужду и взалкал сам и бывшие с ним…" ("имел нужду" — обобщенно, "взалкал" — конкретнее).

Необходимо отметить, что не всякая пара, кажущаяся на первый взгляд синонимичной, является таковой в действительности. Переводчик должен внимательно изучить всю имеющуюся в словарях и комментариях информацию, прежде чем считать такую пару синонимическим дублетом. В качестве примера Мур приводит 1 Кор 6:8 ("обижаете и отнимаете"), где в греческом оригинале использованы глаголы αδικείτε, adikeite и αποστερείτε, apostereite. В словаре Бауэра/Аланда дается следующее толкование этим словам: "делать плохое кому — л., относиться к кому — л. несправедливо" [Bauer/Aland 1988, col. 31] и "отбирать силой, красть" [Bauer/Aland 1988, col. 199]. Таким образом, данный пример можно считать родо — видовым дублетом, но, по мнению Мура, оба компонента имеют здесь самостоятельное значение, т. е. Коринфяне не только обманывают друг друга, но и делают другие неправедные дела, как пример которых и упомянут обман.

Как следует поступать с такими дублетами при переводе? Руководящий принцип в данном случае остается тем же (мы обсуждали его еще в гл. 1): прежде всего необходимо верно передавать смысл, а уж затем, по возможности, — форму. Вообще говоря, дублетную форму следует употреблять в переводе только в тех случаях, где она является естественной для целевого языка. На практике это означает, что в синонимических дублетах часто переводится лишь один из компонентов; так, "возрадовались радостью" можно перевести просто как "обрадовались" либо, учитывая усилительную функцию данного дублета, "весьма обрадовались" В случае родо — видовых дублетов, если это возможно, лучше перевести оба компонента; иначе следует выбрать тот из них, который полнее передает смысл отрывка (как правило, это видовой компонент). Например, значение родо — видового дублета "сказал, отвечая" в Мф 3:15 сконцентрировано в более узком понятии "отвечать" так как Иисус в этом стихе отвечает на вопрос Иоанна Крестителя; поэтому при переводе родовой компонент можно опустить: "Иисус ответил"

Наконец, следует отметить, что в некоторых языках стилистически лучше использовать разные синонимы, говоря об одном и том же понятии. В подобных (впрочем, встречающихся довольно редко) обстоятельствах вполне допустимо употреблять несколько синонимов целевого языка даже там, где в оригинале стоит одно и то же слово.

Лексические соответствия для антонимов

Антонимы существуют во всех языках. Как правило, они принадлежат к семантическому классу абстрактных понятий; слова типа "большой", "толстый", "мокрый" или "горячий" почти всегда имеют пары с противоположным значением.

Антонимы есть также в семантических классах объектов и действий, но и в этом случае противоположные компоненты их значения принадлежат к классу абстракций. Так, слово "мальчик" принадлежащее к классу объектов, имеет антоним "девочка", если противопоставление проводится по абстрактному понятию "пола", либо "мужчина", если рассматривается "возрастной" компонент значения. Аналогично, такие члены класса действий, как "приходить" — "уходить" или "подниматься" — "спускаться" являются антонимами вследствие противоположности абстрактного компонента своего значения, а именно "направления"

Абстрактные понятия — члены антонимических пар могут иметь разные диапазоны сочетаемости. Так, в языке Колорадо (Эквадор) слово "хороший", обладающее широкими возможностями сочетаемости, может, в частности, образовывать сочетание "хорошее здоровье" В то же время его антоним уже не может сочетаться со словом "здоровье", т. е. имеет более узкий диапазон сочетаемости.

Очевидно, что для перевода понятия, отсутствующего в целевом языке, вполне можно порекомендовать употребление антонима этого понятия с отрицанием. Очень часто переводчики безуспешно пытаются найти эквивалент какого — либо понятия, не видя хорошей возможности негативного использования антонима этого понятия. Иногда в целевом языке такое "двойное отрицание" является нормой для определенных выражений с утвердительным значением. Например, в языке билаан (Филиппины) для того, чтобы сказать "мы должны сделать это", нужно употребить конструкцию "невозможно, чтобы мы не сделали этого"

Отрицание антонима не только является полезным для перевода приемом, позволяющим передавать многие места оригинала с положительным значением, но и употребляется нередко в самом оригинале. В греческом, как и во многих других языках, отрицание антонима часто подчеркивает "положительный" смысл высказывания. Этот риторический прием, называемый литота. достаточно характерен для НЗ. В таких случаях, как правило, переводчик должен найти слово или выражение с положительным значением, если только целевой язык не допускает в данном случае аналогичной литоты. Ниже мы приводим несколько примеров употребления литот в НЗ и, для сравнения, их эквиваленты без отрицания. Антонимы и слова, служащие для отрицания, выделены курсивом.

Мк 9:41 "… не потеряет награды своей": обязательно получит награду

Лк 1:37 "… не останется бессильным никакое слово": исполнится каждое слово

Ин 6:37 "…и приходящего ко Мне не изгоню вон": приму каждого приходящего ко Мне

Деян 20:12 "…и немало утешились": и сильно утешились

Деян 21:39 "…гражданин небезызвестного Киликийского города": весьма известного города

Рим 1:16 "… не стыжусь благовествования Христова": горжусь [96]

Рим 4:19 "… не изнемогши в вере": будучи силен в вере

Гал 4:12 "… ничем не обидели меня": хорошо отнеслись ко мне

Цитата из пророка Исайи в Мф 12:20 также может служить примером литоты: "трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит" хотя в данном случае мнения комментаторов различны. Как бы то ни было, в большинстве переводов, сохранивших само сравнение человека с "тростью" и "льном", оказалось необходимым заменить глаголы с отрицанием на их антонимы (типа "сохранит").

Интересный пример "утвердительного" перевода конструкции с отрицанием антонима можно найти в языке балангао (Филиппины), где 1 Тим 4:12 ("никто да не пренебрегает юностью твоею…") было передано так: "Пусть все уважают тебя, хоть ты и молод".

Лексические соответствия с изменением субъектных отношений

В этом разделе мы рассмотрим такие эквиваленты, в которых изменениям подвергаются субъектные отношения между участниками описываемой ситуации: то, что в оригинале было подлежащим, в переводе становится другим членом предложения, а его место занимает какой — либо из распространителей исходного предложения. Глагол — сказуемое при этом также меняется, чтобы общий смысл фразы остался тем же. Подобная трансформация позволяет описать одну и ту же ситуацию с другой точки зрения. Например, для предложения "Иван сказал это мне" эквивалентом такого рода будет "я услышал это от Ивана"; очевидно, что смысловой акцент здесь переместился в соответствии с заменой субъекта действия.

Рассматриваемый вид эквивалентности не следует смешивать с эквивалентностью, при которой меняется залог глагола — предиката, хотя им обоим присуще перемещение смыслового акцента. Рассмотрим следующие примеры:

В первых двух предложениях использован один и тот же глагол, но в разных залогах. В первом предложении ситуация описывается с точки зрения субъекта действия, "Ивана", а во втором в фокус внимания помещается "книга" Во второй паре предложений, однако, употреблен другой глагол — "получать" вместо "давать" При этом в третьем предложении оказывается акцентированным "я", но в четвертом, так же как и во втором, — "книга"

Переводчик должен учитывать неизбежный сдвиг смыслового акцента, возникающий при таком преобразовании, и проверять допустимость этого сдвига в каждом конкретном случае. И все же, довольно часто такой эквивалент является единственно возможным, а переводчику остается лишь попытаться как — то скомпенсировать смещение акцента.

Не следует, однако, очень уж бояться эффекта смещения акцента, так как зачастую разница в значении почти неощутима. Керк и Тэлбот [Kirk, Talbot 1966] в своей статье "Искажение информации" ("The Distortion of Information") описывают три разновидности искажений при передаче информации, один из которых называется "искажение растяжения" ("stretch distortion"). Приводимый ими пример использует антонимическую пару "высокий — низкий":

"Искажение растяжения" можно заметить, например, рассмотрев пару предложений: "Том выше Билла" и "Билл ниже Тома", где в качестве "правила преобразования" ("rule of recoding") использовано простое логическое соотношение. Очевидно, степень искажения здесь весьма невелика; с точки зрения большинства эти две фразы несут одну и ту же информацию, выраженную аналогичными средствами, и выбор между ними, скорее всего, будет случайным. Однако хороший стилист знает, что для некоторых из читателей "эмоциональное содержание" ("emotional freight") этих фраз будет все же различным. Если автор хочет вызвать у читателя симпатии к Тому, он должен употребить первый вариант, так как второй в этом случае слегка исказит его намерение. И наоборот, для выражения хорошего отношения к Биллу правильным будет второй вариант, тогда как первый может иметь обратный эффект.

В числе мест, для перевода которых пришлось прибегнуть к изменению субъектных отношений, можно назвать 1 Кор 11:23 и Мф 1:20. Первый из этих отрывков ("ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал") был переведен как "то, что Господь дал мне, я также дал и вам", а второй ("Ангел Господень явился ему во сне…") для перевода на язык уицтеко цоциль (Мексика) потребовал такой субъектной трансформации: "Он увидел ангела от Господа Бога".

Лексические соответствия с изменением родо — видовых отношений

В гл. 4 мы уже обсуждали некоторые аспекты родо — видовой классификации лексики, в частности, относительность такой классификации (одно и то же понятие "стул", например, является видовым по отношению к "мебели", но родовым для разных типов стульев), возможность пересечения различных родо — видовых классификаций (например, русский глагол "лгать" относится одновременно и к классу "говорить что — л." и к классу "делать что — л. плохое") и т. п.

Конкретное распределение лексики по родо — видовым группам, конечно, зависит от языка. В русском языке есть одно слово "банан", которое обозначает все разновидности бананов, тогда как в языках многих центральноамериканских стран помимо общего родового термина существуют десятки слов для разных сортов бананов.

В языке чоль нет родового понятия, соответствующего глаголу "нести", но есть несколько видовых терминов, означающих "нести на спине", "нести на плечах", "нести в руках" и т. п. В одном из филиппинских языков "муравьи", "крокодилы", "лисы" и "кобры" объединены в одно родовое понятие по признаку "способности укусить" (соответственно, "питон" в этот род не включается).

Последний пример особенно наглядно показывает, что объединение слов в родовые классы в каждом языке имеет основой те черты сходства между соответствующими объектами, которые кажутся наиболее важными носителям этого языка. Таким образом, набор родовых терминов определяется понятийной системой языка и поэтому широко варьируется у разных народов, имеющих различный опыт развития.

Несомненно, различие родовидовых систем разных языков создает определенные трудности при переводе. Эти трудности можно разделить на три группы. Во — первых, целевой язык может не иметь подходящего родового термина, который использован в оригинале, но лишь несколько слов с более узким значением. Во — вторых, может случиться и обратное: для некоторого видового термина оригинала целевой язык может иметь лишь обобщающий родовой термин. И, наконец, иногда случается, что родовое понятие целевого языка в данном контексте по каким — то причинам принимает более узкое, видовое значение.

Передача родового понятия видовым

В качестве примера родового понятия в оригинале рассмотрим слово ίμάτιον, himation. В словаре Бауэра/Аланда его значение определяется как 'одежда, одеяние'. Это слово употребляется в родовом значении, в частности, в Мф 9:16 (а также в параллельных местах — Мк 2:21 и Лк 5:36): "…Никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани…" и в Евр 1:11: "… Все обветшают, как риза" В некоторых мексиканских языках, где аналогичного родового понятия нет, было использовано слово "рубашка"

Другое родовое понятие — σκεύος, skeuos — имеет основное значение 'вещь, принадлежность, используемая с какой — либо целью' и более специфичное значение 'сосуд' [Bauer/Aland 1988, col. 1507]. Поэтому в Деян 10:11 Петр видит "сходящий к нему некоторый сосуд'] а именно "как бы большое полотно, привязанное за четыре угла" В этом контексте переводчик должен подыскать максимально общее понятие. Однако, например, в Лк 8:16 ("никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом"), хотя и имеется в виду скорее общее понятие, применимое к любому сосуду в домашнем хозяйстве, тем не менее в переводе, при отсутствии родового эквивалента, вполне можно использовать и слово с более узким значением. Подобная же ситуация встречается в Ин 19:29 ("тут стоял сосуд, полный уксуса"), где для перевода слова "сосуд" на многие языки потребуется найти соответствующее узкое видовое понятие.

В то же время в Мк 11:16 ("не позволял, чтобы кто пронес через храм какую — либо вещь"), где "вещь" (тот же skews) означает вообще любой сосуд, употреблявшийся для переноса товаров, ситуация совсем другая. Смысл здесь достаточно общий, и для перевода следует использовать какой — нибудь обобщающий термин. Если же такового найти не удается, можно поступить так: упомянуть какой — либо конкретный сосуд с добавлением такой, например, фразы: "и прочее, в чем носили товары".

"Чудо" является родовым понятием по отношению к своим разновидностям — исцелениям, изгнаниям духов и т. п. В двух мексиканских языках, мазахуа и трике, имелись слова только для отдельных видов чудес, поэтому иногда приходилось прибегать к таким, например, конструкциям: "Он исцелял больных и делал другие подобные дела"

В Рим 6:13 слово "члены" ("не предавайте членов ваших греху") употреблено как родовое понятие для частей тела. Но во многих языках такое общее понятие отсутствует; поэтому, например, на языке мазахуа пришлось дать перечисление нескольких видовых понятий ("ни глаз ваших, ни языка, ни рук" и т. д.).

В языке омие (Новая Гвинея) не существует обобщающего понятия "весь мир", так что для перевода Мк 8:36 ("какая польза человеку, если он приобретет весь мир…") также пришлось прибегнуть к перечислению: "ценности, землю, воду" и т. д.

Греческое слово εχιδνα, echidna, переведенное в Деян 28:3 как "ехидна" ("… ехидна, выйдя от жара, повисла на руке его"), возможно, было родовым понятием для ядовитых змей. Если в целевом языке такого родового понятия нет, видимо, придется назвать какой — либо конкретный вид змей. В подобных случаях, чтобы хоть как — то выразить смысл родового термина, можно использовать выражение "нечто, похожее на …"

Из приведенных примеров видно, что родовое понятие в оригинале может служить для обозначения как всего класса объектов, так и какого — то конкретного представителя этого класса. В обоих случаях соответствующий оттенок значения должен быть различим в переводе.

Передача видового понятия родовым

Случай, когда целевой язык имеет лишь обобщающий родовой термин для понятия, выраженного в оригинале словом с более узким значением, обычно не представляет большой трудности для перевода. Родовой термин можно употреблять либо отдельно, либо в сочетании с другими словами, призванными "сузить" его значение. Последнее особенно полезно в тех случаях, когда соответствующее видовое понятие неизвестно в целевом языке (подробнее это рассматривается в следующей главе).

В Мф 6:28 Иисус называет конкретный вид цветов, "лилии" но во многих языках это можно перевести просто как "цветы" В Ин 6:33–35 говорится о "хлебе Божием" и "хлебе жизни" но нередко вместо конкретного "хлеба" лучше использовать более широкий термин "пища"

Другой пример — слово κεράτιον, keration, которое в греческом тексте НЗ обозначало, скорее всего, какой — то конкретный вид стручков определенного дерева. В Лк 15:16 это слово переведено просто как "рожки" ("рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи").

Иногда слово или выражение с обобщающим значением лучше всего передает термин, указывающий на конкретную профессию или роль человека. В Мф 4:18 Симон и Андрей названы "рыболовами" На языке халанг (Вьетнам) было использовано выражение "они возделывали свое поле рыбой", т. е. зарабатывали свой хлеб рыболовством. Но можно было поступить иначе, заметив, что в этом стихе уже упомянуто, что братья "закидывали сети в море", поэтому контекст позволяет использовать более общее указание: "Так они возделывали свое поле" Аналогично, в греческом языке есть слово, означающее "сеятель", но в Лк 13:3 ("вышел сеятель сеять") его можно опустить, сказав просто "человек" или "некто", так как последующий глагол вполне определяет вид деятельности. Именно так этот стих был переведен на языки отоми и уицтеко цоциль (Мексика).

Слова, обозначающие одновременно родовые и видовые понятия

Довольно часто один из родовых представителей объектов служит также для обозначения всего класса, т. е. несет двойную функцию. В подобных случаях для верной передачи смысла в переводе необходимо обеспечить достаточный контекст (возможно, прибегнув к иллюстрациям).

Например, язык чамулас (Мексика) имеет конкретные названия для разных видов овощей — капусты, моркови, свеклы и т. д., но при этом слово "капуста" служит также для обозначения всех подобных растений как класса. Оно и было использовано для передачи слова "злак" в Мк 4:32, где говорится о горчичном зерне, которое, "когда посеяно, всходит и становится больше всех злаков" Слово "злак" здесь имеет явно выраженный обобщающий смысл, но сочетание его с определителем "все" предотвращает двусмысленность и явно указывает на родовое значение употребленного слова.

В некоторых языках Вьетнама выражение "есть рис" означает вообще любую трапезу вне зависимости от того, включает она рис или нет, хотя в других контекстах "рис" означает конкретный вид зерна. Но когда носителям языка показывают изображения, скажем, пшеничных полей, они чаще всего также называют это растение "рисом" Поэтому слово "рис" можно употреблять почти везде, где в Св. Писании упоминаются какие — либо зерновые культуры, но при этом желательно использовать иллюстрации для пояснения, какой именно вид "риса" имеется в виду.

В языке муйув (Новая Гвинея) слово "каноэ" может обозначать не только лодку или судно любого размера, но и любой наземный и даже воздушный вид транспорта. Обобщающее значение слова в данном случае стало основным. В некоторых языках Новой Гвинее слово "свинья" употребляется не только в узком значении, но и для обозначения всех больших четвероногих животных. Если из контекста ясно, что речь идет не о свинье, то двусмысленности не возникает; но если контекст не содержит достаточно четких указаний, читатель скорее всего воспримет это слово в его узком значении, которое в данном случае остается основным. В таких обстоятельствах иллюстрации также могут послужить хорошим средством избежать неясности или двусмысленности.

Впрочем, в некоторых случаях смысл текста не будет существенно искажен, если при первом чтении читатель воспримет родовое понятие в видовом значении или наоборот. Так, в одном из эквадорских языков одно и то же слово означает и "рыбу вообще", и один из видов рыбы. Однако для большинства мест в НЗ, где упоминается "рыба", не особенно важно, каким словом будет передано это понятие — обобщающим родовым или узким видовым, так что можно обойтись без дополнительного поясняющего контекста. В то же время в языках Новой Гвинеи, упомянутых в предыдущем примере, часто необходимо явно указать, что в данном случае речь идет не о свинье, так как подобная интерпретация может быть несовместима с определенными иудейскими традициями.

Лексические соответствия для идиоматических выражений

Несомненно, переводчик должен использовать идиомы и фразеологизмы целевого языка там, где это уместно, чтобы сделать свой перевод более живым и естественным. Обычно это не вызывает затруднений; однако не столь прост перевод тех мест, где идиомы употреблены в оригинале. Прежде всего надлежит выяснить, каково значение данной идиомы в языке оригинала, после чего встает непростая проблема точной передачи этого значения в переводе.

Идиомы и фразеологизмы, о которых здесь идет речь, опираются на образы, которые не всегда могут быть актуальными для современных культур и языков, поэтому во многих случаях образные выражения следует переводить на целевой язык посредством обычных выражений, не имеющих образности. Мы приведем несколько примеров, показывающих разные способы такой передачи. Все они взяты из различных мексиканских языков (за исключением последнего, заимствованного из одного из языков Перу).

В том случае, когда слово оригинала имеет в целевом языке эквивалент, обладающий той же структурой значения и аналогичной семантической перспективой, переводчику нет нужды искать неоднозначные типы соответствий. Если же такого эквивалента нет, то можно указать два основных способа преодоления этой трудности (которые можно использовать как по отдельности, так и одновременно):

1. В целевом языке можно использовать особые конструкции, словосочетания или даже предложения, чтобы отразить все контекстуально важные компоненты значения конкретного слова оригинала.

2. При переводе можно попытаться изменить семантическую перспективу для наиболее полного отражения исходного значения оригинала. При этом могут использоваться различные виды семантических перспектив, некоторые из которых были нами перечислены в настоящей главе (синонимическая, антонимическая, родо — видовая, субъектная и идиоматическая).

Очень часто новые для целевого языка понятия можно выразить, взяв за основу существующее родовое понятие. В некоторых ситуациях, как было показано в предыдущей главе, его вполне достаточно для адекватного перевода, но иногда требуется определенная описательная модификация. Как правило, такие модификации влекут изменение формы предмета или явления, показа его функции, либо того и другого.

Модификация формы

Иногда в переводе требуется дать краткое описание передаваемого понятия, охарактеризовать какую — то из его внешних черт. Ниже мы приводим некоторые примеры подобных описательных модификаций. Исходное родовое понятие выделено курсивом.

Модификация с показом функции

Описание только формы незнакомого понятия зачастую не дает достаточного о нем представления, так как читателю могут быть неизвестны назначение описываемого предмета, обязанности упомянутого лица и т. п. В таких случаях необходима описательная модификация с показом функции. Ниже приведены примеры такой модификации в разных языках. Родовое понятие, как и прежде, выделено курсивом.

Модификация формы с одновременным показом функции

Достаточно часто ни описание внешних черт, ни объяснение назначения по отдельности не могут дать исчерпывающего представления о незнакомом объекте. В таких случаях, особенно если контекст также не содержит никаких пояснений, приходится прибегать к комбинации упомянутых методов, совмещая в одной фразе информацию и о форме, и о функции предмета или явления. Вот некоторые примеры:

Модификация с помощью сравнения

Обучаясь чему — то новому, полезно бывает опираться на уже известное. Этот принцип лежит в основе еще одного типа описательной модификации, использующего сравнение нового понятия с другими понятиями, существующими в культуре целевого языка. Тем самым дается неявная информация о форме и функции вводимого объекта. Вот некоторые примеры (родовое понятие, как и прежде, выделено курсивом):

Прежде чем обсуждать использование заимствованных слов для нахождения лексических соответствий, рассмотрим три основных категории заимствований. К первым двум категориям относятся слова, заимствованные самими носителями языка; различия между ними хорошо видны на примере двух диалектов языка отоми (Мексика). Один из этих диалектов — мецкитал отоми — чаще заимствует из испанского языка не конкретные слова, а общие понятия. Так, сначала в этом диалекте было несколько слов и выражений, имеющие значение глагола "нести", но под влиянием испанского языка из них выделилось одно, которое и передает теперь обобщенный смысл, соответствующий испанскому глаголу llevar. Возникают также "кальки" с испанского, представляющие собой буквальный перевод идиомы или фразеологизма. Например, несмотря на наличие в этом диалекте глагола "кричать", довольно часто можно услышать в этом же смысле выражение, дословно соответствующее испанскому lo hizo con vox grande (букв, "он сделал это большим голосом"). Подобные заимствования, вообще говоря, не слишком очевидны, и исследователь может их не заметить.

В противоположность этому, диалект языка отоми, на котором говорят в штате Мексико, имеет тенденцию заимствовать исходные испанские слова — иногда в исходном их значении, а иногда с некоторым смысловым сдвигом. Такой тип заимствований намного заметнее для изучающего язык, но и он часто вызывает проблемы, связанные с тем, что смысл нового слова часто определяется исходя из конкретных языковых ситуаций, и поэтому заимствование получает в целевом языке значение, далекое от его "словарного" значения в языке — источнике. Например, испанцы, жившие в городе Иахалон, часто употребляли слово golosina (ныне устаревшее) в значении "небольшое лакомство, даваемое в подарок при покупке" но индейцы племени Чоль придали ему совсем другое значение — "сильное желание", и теперь в их языке это слово (в измененном написании colocojlel) означает "страсть, похоть".

Другой пример — слово plaza, означающее "городская площадь" Из — за того, что большая часть торговли происходила раньше по рыночным дням на площадях, индейцы племени Миксе используют теперь это слово для обозначения любой группы торговцев. Подобным же образом слово patio в языке чоль обозначает теперь любое место, где жарят кофе, так как когда — то в богатых мексиканских домах обжаривание кофейных зерен происходило в открытых дворах — patio.

Заимствованное слово может также приобретать ассоциации с каким — либо рекламируемым продуктом, в особенности в тех местах, где широко распространены транзисторные радиоприемники. Так, испанское слово corona ("корона") является также названием распространенной марки пива, так что попытка использовать это слово в переводе привела к неверной интерпретации соответствующего библейского понятия "венец" Словом vino ("вино") обозначается некий тонизирующий напиток, весьма популярный в некоторых областях Мексики, поэтому для перевода библейского "вина" это слово использовать уже нельзя.

Заимствования, проникшие в язык в достаточно отдаленные времена, могут уже не ощущаться носителями этого языка как чужеродные объекты, и иногда переводчик может извлечь из этого определенную выгоду. К примеру, в языке тотонак (Мексика) испанское слово judio ("еврей"), значительно изменившись фонетически, означает теперь "дьявол" или "исполненный зла человек" Но именно это позволило переводчику употребить данное слово в его исходном звучании (которое совершенно не ассоциировалось у носителей языка с ассимилированным вариантом) и с исходным значением, произведя таким образом "вторичное заимствование" Чтобы закрепить свое нововведение, переводчик образовал сочетание со словом "народ", употребляя для обозначения евреев выражение "народ, называемый judios".

Таким образом, никогда нельзя делать поспешные выводы о смысле заимствованного слова, обнаруженного в языке. Значение каждого заимствования следует проверять не менее тщательно, чем значение любого другого слова, исконно принадлежащего изучаемому языку, так как при межъязыковых контактах могут происходить самые неожиданные смысловые сдвиги. В языке хуаве (Мексика) испанское выражение, означающее "святой дух", применяется по отношению не к духу Бога, а к духу любого человека, а заимствованное слово, означающее 'прощение, извинение' будучи употреблено как существительное, имеет значение 'благосклонность' а как глагол — 'прощать'. Носители языка куикатеко (Мексика) восприняли слово "Креститель" (Bautista) только как фамилию Иоанна Крестителя, ничего не говорящую о нем самом, но лишь позволяющую отличить его, скажем, от апостола Иоанна. По этой причине в тексте перевода пришлось употребить выражение "Иоанн Креститель, который крестил водой".

Третья категория заимствований объединяет слова, привносимые в язык самим переводчиком в процессе перевода. В дальнейшем, обсуждая вопросы построения лексических соответствий на базе заимствованных слов, мы будем иметь в виду именно эту категорию.

При переводе невозможно обойтись без употребления чужих для целевого языка слов, хотя бы для передачи личных имен, встречающихся в Библии (которые при этом могут быть до некоторой степени приспособлены к фонетической системе целевого языка). То же самое относится к словам, означающим различные группы людей, к топонимам и т. п.

При этом возникает серьезная проблема, заключающаяся в том, что для читателя эти новые термины, как правило, не несут никакой смысловой нагрузки. Существуют различные подходы к решению этой проблемы; так, для достаточно образованной аудитории можно снабдить текст словарем в конце книги, тогда как для читателей со слабой культурной традицией лучше всего дать небольшие пояснения прямо в тексте.

Как и во всех других случаях, основным критерием необходимости таких пояснений должна служить проверка понимания текста перевода с носителями языка. Например, какие бы то ни было примечания к именам Иисуса и его учеников будут излишними, так как из контекста совершенно ясно, что эти имена принадлежат людям, в то время как названия мест и групп людей могут вызвать некоторые затруднения, и переводчик должен будет их пояснить. Ниже мы приводим различные примеры (курсивом выделены заимствованные слова).

Модификация с помощью классификации

Одним из способов, которым можно передать новое для целевого языка понятие, является употребление родового понятия (классификатора) совместно с заимствованным словом, которое в данном случае показывает, что имеется в виду некий конкретный член этого класса.

Модификация формы, указание на функцию, или то и другое

Если заимствованное слово требует для правильного восприятия достаточно длинного пояснения, во многих языках правильнее всего будет привести это пояснение лишь однажды или дважды, а затем ссылаться на данное понятие, используя или само заимствованное слово, или соответствующее местоимение, или какую — либо дейктическую (указательную) форму. Иногда допустимо вынести все пояснения в подстрочные примечания, оставив в тексте только само новое слово. Как правило, в отдельных пробных фрагментах перевода, распространяемых среди носителей языка, пояснения лучше давать прямо в тексте, но в окончательном, полном тексте Нового Завета лучше использовать примечания или словарь в приложении.

При попытке ввести в перевод иноязычное слово есть вероятность, что оно будет неверно понято из — за своей фонетической близости с другим словом, заимствованным ранее. Незнакомые слова у читателя обычно ассоциируются с уже известными, особенно если этому способствует близость их произношения. Например, индейцы племени мазахуа (Мексика) часто путали испанское слово, означающее 'мытарь' с другим словом, которое имеет значение 'тот, кто делает зло, не скрываясь'. Один переводчик пытался ввести в перевод глагол alabar "восхвалять", но вскоре выяснил, что слушатели принимают его за другое слово — a lavar "мыть" Поскольку идолы, которым поклонялось это племя, периодически требовали чистки, словосочетание "мыть Бога" не казалось слушателям особенно странным.

Подобным же образом, испанское desierto "пустыня" путали с de cierto "наверняка"; Tiro у Sidon "Тир и Сидон" принимали за tiro у azadon "выстрел и мотыга"; nardo "нард" — за имя "Леонардо"; presencia "присутствие" смешивали со словом presidencia "президентство"; la oveja "овца" — с la vieja "старуха"; имя одержимого бесами "Легион", переведенное словом ejercito "армия", слушателям показалось звучащим как ejercicio "упражнение", и т. д. Помимо фонетически близких заимствований, иноязычное слово может оказаться похожим на какое — то из слов самого целевого языка. Так, в языке Колорадо (Эквадор) слово тапа, по — испански означающее "манна", имело значение "олень", а слово mirra — по — испански "мирра" — звучало очень похоже на название лечебного древесного сока.

Существует еще одна потенциальная опасность, связанная с использованием в переводе варваризмов. Довольно часто можно услышать, как проповедники из местного населения употребляют на своем языке заимствования типа "оправдание", "освящение", "спасение" и т. п. Это не означает, однако, что все говорящие на данном языке свободно владеют подобным лексиконом; красиво звучащие иноязычные термины зачастую служат лишь средством создать соответствующую религиозную атмосферу. Во избежание неясностей и двусмысленностей, необходимо тщательно изучить, прежде чем использовать в переводе, любое заимствованное слово, чтобы определить, какой смысл в него вкладывают носители этого языка. В случае неверного понимания слова (а также для слов, впервые вводимых в язык) рассмотренные выше методы описательной модификации могут оказаться весьма полезными.

В некоторых обстоятельствах передача понятия оригинала с помощью родового понятия либо заимствованного слова может оказаться невозможной или нежелательной. В таких случаях можно воспользоваться другим существующим в культуре целевого языка понятием, использовав прием так называемого "замещения реалий".

Что такое "замещение реалий"

Данный прием подразумевает использование некоторой реалии, существующей в культуре целевого языка, для передачи какого — либо понятия оригинала. Необходимым условием для этого является эквивалентность функций двух реалий — замещающей и замещаемой. Отчасти это напоминает использование синонимов с общим компонентом значения, но по существу этот метод ближе к описательной модификации при помощи сравнения, рассмотренной выше в настоящей главе, — с тем отличием, что при "замещении реалий" не проводится никакого сравнения: некое понятие одной культуры просто подменяется соответствующим понятием другой. Для понимания сути данного метода полезно вспомнить приведенное выше определение терминов "форма" и "функция"

Очевидно, что когда совпадают как форма, так и функция двух предметов либо явлений из оригинальной и целевой культуры, никаких сложностей с подбором эквивалента не возникает. Если "снег", "хлеб" или "пшеница" имеют ту же функцию для носителей целевого языка, что и в оригинале, перевод этих понятий становится тривиальным. То же можно сказать и о понятиях из класса явлений. Так, в племенах квише и успантекос (Гватемала) существует традиционный жест, означающий верховенство и покровительство: касание тыльной стороной ладони лба подчиненного. Этот жест, с точки зрения своей формы и функции, близко соответствует жесту Иисуса, возлагающего руки на детей. В обоих случаях "старший" (как по возрасту, так и по положению в обществе) демонстрирует свои добрые чувства по отношению к "младшему"

Иногда наблюдается несовпадение форм двух культурных реалий при близких функциях. Например, во всех культурах существуют традиции, касающиеся тел умерших: одни народы их зарывают, другие сжигают, третьи хоронят в пещерах, четвертые привязывают к плотам и пускают вниз по течению. Но, какова бы ни была их форма, функция у этих обычаев одна и та же — тем или иным способом избавиться от мертвых тел.

Другой пример того же рода можно найти в сельскохозяйственных обычаях разных народов. Одна и та же функция — помещение зерна в землю, чтобы оно проросло и дало начало новому растению — принимает самые разнообразные формы в различных культурах. Где — то семена разбрасываются вручную, как в начале нашей эры в Палестине; в других местах применяется предварительная вспашка; еще где — то зерна сажаются руками в особые углубления в земле и т. д. Но основная функция — внесение зерна в почву — при этом остается неизменной.

Таким образом, очевидно, что разные культуры могут иметь понятия с аналогичными функциями, но реализованные в различных формах. Бесспорно также, что в Св. Писании смысл заключен зачастую в функции различных упоминаемых культурных реалий, а не в их конкретной форме. Все это и делает возможным замену в определенных обстоятельствах какой — либо реалии оригинала на ее "функциональный эквивалент" в культуре целевого языка.

В Нагорной проповеди Иисус приводит в пример "птиц небесных" которые "не сеют" Это как раз тот случай, когда важным для понимания является не конкретный способ сева, а понятие "сеяния вообще" То же можно сказать о фразе в Ин 4:37: "Один сеет, а другой жнет" В притче о сеятеле, однако, важен конкретный метод сева — путем разбрасывания семян, так как на нем построен весь сюжет притчи. Поэтому здесь необходимо обеспечить в переводе пояснения, касающиеся конкретного способа сева, тогда как в первых двух примерах вполне допустимо использовать слово целевого языка, означающее "сеять", какой бы конкретный способ внесения семян в почву оно ни подразумевало.

Ниже мы приводим некоторые примеры, показывающие, как с помощью "замещения реалий" можно преодолеть различные ограничения целевой культуры в тех случаях, где смысл оригинала основан на функции, а не форме упоминаемого понятия.

Сноска 5 6 к таблице.

Когда допустим прием "замещения реалий"

Замещение реалий с точки зрения соблюдения исторической правды

Любое замещение реалий вводит в текст некие новые понятия, бывшие, как правило, неизвестными на Ближнем Востоке в первом веке нашей эры. Очевидно, что при этом невозможно избежать анахронизмов, результатом которых будет снижение общей исторической достоверности повествования. Но с другой стороны, полный отказ от использования замен снижает доступность текста для читателя, а иногда приводит к неверному пониманию смысла. Это столкновение противоречивых требований весьма характерно для перевода Писаний.

Прежде чем двигаться дальше, рассмотрим некоторые примеры замен реалий, как потенциальных, так и реализованных, иллюстрирующих проблему анахронизмов.

Мф 25:3 и сл. "Неразумные … не взяли с собою масла" В языке чоль (Мексика) для перевода слово "масло" было использовано слово cas, означающее "керосин" В оригинале имеется в виду оливковое масло, служившее для приготовления пищи, в качестве топлива, для медицинских целей, как ароматическое вещество и др. В целевой культуре, однако, для приготовления пищи и для освещения используются совершенно разные жидкости, причем аборигены ничего не знают о том, из чего делается керосин — они просто покупают его в магазинах. Все это и сделало возможным данную замену, поскольку для смысла оригинала не имеет значения источник масла, но лишь его осветительная функция. (Греческое слово ελαιον, elaion, собственно, означает именно "оливковое масло"; тем не менее, в Синодальном переводе стоит просто "масло" без указания его разновидности.)

Лк 6:44 "… не собирают смокв с терновника…" Замена "смокв" на, скажем, "персики" приведет к анахронизму, так как этот фрукт в начале нашей эры был неизвестен на Ближнем Востоке.

Мк 2:21 "Никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани…" Для некоторых австралийских племен одежда из ткани является довольно экзотической вещью. Поэтому им непонятен сам смысл пришивания заплат на одежду. Таким образом, переводчику пришлось в этом стихе заменить основной образ, воспользовавшись тем, что аборигены делали накидки из шкурок опоссума, причем никогда не чинили их, а просто выбрасывали, когда те приходили в негодность. Окончательный вариант перевода звучал так: "Никто не приделывает новую шкурку к износившейся накидке, иначе старые шкурки порвутся и накидку придется выбросить".

Лк 12:3 "будет провозглашено на кровлях" Для этого стиха можно представить себе такую замену (конечно, неприемлемую из — за явной антиисторичности): "будет объявлено по радио"

Стоит подчеркнуть два важных принципа. Во — первых, не существует четкой границы между тем, что является анахронизмом, и тем, что им не является. Как видно из вышеприведенных примеров, бывают разные степени анахронизмов, плавно переходящие одна в другую. Вероятно, ни один перевод в наши дни не обходится без некоторой доли "осовременивания" библейских реалий, хотя серьезных нарушений исторической достоверности можно и нужно избегать.

Чтобы определить уровень допустимости анахронизма, возникающего при той или иной замене реалии, переводчик должен задать себе следующие вопросы:

1) Насколько похожи заменяемая и заменяющая реалии? Степень их близости обычно обратно пропорциональна величине возникающего анахронизма. Так, "оливковое масло" и "керосин" довольно близки как по форме, так и по функции; то же можно сказать и о "персиках" в сравнении со "смоквами" тогда как "радио" и "кровля" не имеют почти ничего общего.

2) Был ли известен в Палестине времен Иисуса хоть какой — то аналог реалии — заменителя? Если да, то степень анахронистичности замены снижается. Хотя персики и не были тогда известны, другие фруктовые деревья, подобные персиковым, широко культивировались.

3) Если реалия — заменитель была неизвестна на Ближнем Востоке, не было ли у нее в те времена какого — либо аналога в остальном мире? Другими словами, не подразумевает ли эта реалия такого уровня развития техники, какой был тогда невозможен нигде в мире? Понятно, что такие "технологические анахронизмы" (к которым из наших примеров относятся "керосин" и "радио") являются не лучшим выбором.

Во — вторых, помимо глубины возникающего анахронизма, существуют и другие факторы, определяющие допустимость замены реалий. В изучении этих факторов могут оказаться полезными следующие вопросы:

1) Насколько проиграет перевод в доступности и динамизме, если употребить вместо предполагаемой замены описательный эквивалент? Если этот проигрыш невелик, от замены лучше всего отказаться. Однако, если не удается найти достаточно краткого, ясного и естественно звучащего в данном контексте описательного соответствия, лучше все же прибегнуть к замене реалии, пусть и ценой некоторой потери исторической достоверности. В приведенном примере перевода на язык чоль фразы из Мф 25:3 пояснение, что такое оливковое масло и для чего оно применялось в первые века нашей эры, было бы слишком громоздким. Поэтому в данном случае замена реалии все же предпочтительнее. С другой стороны, такой описательный эквивалент, как "фрукты, называемые смоквами" звучит вполне приемлемо.

2) Насколько изолированными от внешнего мира являются носители целевого языка? Чем более замкнута группа людей, для которых предназначается перевод, тем больше в нем потребуется замен реалий. Лишь по этой причине переводчику пришлось прибегнуть к замене "заплат" на "шкурки опоссума" С другой стороны, нужно учитывать, что в наши дни даже самые закрытые племена и народы приобретают все больше связей с остальным миром.

Следует также обращать внимание и на особую разновидность анахронизмов — подразумеваемые. Так, на один из языков отоми слово "вино" (в Мф 9:17) было переведено как "напиток, похожий на пульке" ("пульке" — сок столетника с небольшим содержанием алкоголя). По сути, мы имеем здесь не замену реалии, а всего лишь родовое понятие с описательным сравнением. Тем не менее, такой перевод подразумевает, что и Иисус, и Матфей знали, что такое "пульке", хотя и говорили о другом напитке, вспомнив о "пульке" только для пояснения. По этой причине в данном случае предпочтительнее было ввести заимствованное слово "вино"

Другой пример анахронизма — перевод названия болезни "проказа", который звучал так: "болезнь, напоминающая пинто" С одной стороны, такой вариант достаточно точно передает смысл оригинала, так как "пинто" тоже является кожной болезнью, влекущей за собой частичное исключение заболевшего из общества. Тем не менее, подразумеваемое при таком переводе знание авторами оригинала названия туземной болезни является анахронизмом, которого следовало бы избежать.

Замещение реалий и лексическая согласованность

Большое число культурных реалий упоминаются как в историческом, так и в дидактическом контексте, и их параллелизм зачастую играет важную роль. Например, в Мк 8:14–21 тот исторический факт, что ученики взяли с собой только один хлеб, служит поводом для поучения о "закваске фарисейской", в котором Иисус в свою очередь ссылается на чудеса преломления хлебов. Должен ли переводчик сохранять лексическую согласованность различных отрывков, что зачастую достигается лишь ценой потери плавности и естественности в каждом из них?

Разумеется, отражение в переводе всей структуры взаимозависимостей оригинала является идеалом, к которому следует стремиться, особенно когда речь идет об окончательном, полном тексте Нового Завета. Однако с момента обнародования первых пробных переводов отдельных отрывков и завершением всего перевода обычно проходит довольно длительное время, в течение которого прогрессирует как знание переводчиком целевого языка, так и знакомство его помощников с библейской культурой. В результате к концу этого периода они уже могут ясно и естественно выразить понятия, которые поначалу казались просто непереводимыми. Как следствие этого, проблема сохранения лексической согласованности текста также становится более разрешимой. Кроме того, не нужно забывать, что одной из целей переводчика является ознакомление будущих читателей его труда с библейской культурой, и здесь ему может помочь тот факт, что многие достаточно трудные для перевода понятия встречаются в тексте неоднократно, что помогает лучше понять их смысл. Соответственно, несохранение текстуальных параллелей приведет к уменьшению частотности таких понятий и в результате осложнит их понимание. Такие родственные понятия, как "вино", "виноградник", "виноград", "уксус" не принадлежат к самым распространенным среди различных культур, но их частотность в НЗ и разнообразие контекстов, в которых они употребляются, весьма велики. То же, хотя и в меньшей степени, можно сказать о таких понятиях, как "молотьба", "провеивание", "сев", "мука", "тесто", "закваска" Так или иначе, всем этим понятиям придется дать какое — то толкование в исторических контекстах, поэтому со всех точек зрения лучше переводить их соответствующим образом и в контекстах дидактических.

Часто, однако, переводчик может обоснованно решить, что сохранение всех параллелей в первых пробных фрагментах перевода нарушило бы их цельность и тем ухудшило бы их восприятие читателем. В таких обстоятельствах использование замещения реалий бывает вполне обоснованным. И все же, при дальнейшей работе над переводом необходимо постепенно переходить к более полному отражению структуры взаимозависимостей оригинала, чтобы в окончательном варианте текста эта структура была передана как можно более всеобъемлюще.

Замещение реалий и корректная передача смысла

Проверка восприятия текста носителями языка

Одной из главных целей, оправдывающих опубликование отрывков и отдельных книг Нового Завета (в какой бы форме оно ни проводилось) до того, как будет готов полный перевод, является изучение восприятия перевода носителями языка. Помимо прочего, переводчик должен обращать внимание и на реакцию читательской аудитории на замещение реалий. Как правило, эта реакция зависит от уровня образованности аудитории и от того, насколько ей известно Евангелие. Если в группе мало верующих или же она состоит в основном из новообращенных, не знающих других языков, кроме своего, тогда требуется большее количество замен, чем в местности с влиятельной церковью или с распространенным двуязычием. В любом случае, первые пробы должны быть ближе к целевой культуре, поскольку христианское сообщество овладевает знанием библейской культуры лишь постепенно.

Если некоторые верующие имеют прочные контакты с христианами, говорящими на национальном языке страны, они часто испытывают влияние последних, в том числе и в области библейской терминологии. Все предполагаемые замены следует обсуждать с ними, поскольку они, вероятнее всего, будут возражать против таких "вольностей", не видя для них никакой действительной причины. Кроме того, полезно советоваться с вождями, старейшинами и т. п., обычно знающими два языка и часто заинтересованными в работе. Переводчик может почерпнуть из этих бесед много полезной информации о том, какие замены реалий действительно нужны, а старейшины получат при этом лучшее представление о работе переводчика и смогут передать свои впечатления другим.

Людям свойственно стремиться больше узнать об обычаях, труде, пище других народов. В особенности это касается животных. Если переводчик заменит упоминаемых в Библии животных на местные виды, в особенности не обсудив это со старейшинами, он может впоследствии столкнуться с негативной реакцией.

С другой стороны, сохранение в тексте перевода упоминания реалий оригинала также может вызвать неблагоприятную реакцию. Так, в переводе на язык агуарана (Перу) стиха Иак 3:12, где упоминаются смоквы, оливы и маслины, поначалу не было использовано никаких замен. И вот что пишет переводчик пишет: "Этот стих вызвал оживленнейшую дискуссию о характеристиках упоминаемых фруктов. Поэтому я изменил перевод, вставив названия двух местных фруктов и пальмового дерева. Я произведу обратную замену позже, когда носители языка привыкнут к упоминанию в тексте смокв, олив и маслин; но в этом варианте, одном из первых, разумнее было сделать упор на смысл".

Конечно, окончательное решение об использовании замены нельзя принимать только на основе реакции читателей или слушателей; но эта реакция может очень часто дать ценную информацию о необходимости и приемлемости рассматриваемой замены.

В начале гл. 4 мы обсуждали подразделение всех лексических единиц (слов и фразеологизмов) на четыре семантических класса, названные классами ОБЪЕКТОВ, ДЕЙСТВИЙ, АБСТРАКЦИЙ и ОТНОШЕНИЙ. В частности, было отмечено, что к классу ОБЪЕКТОВ, как правило, принадлежат существительные, к классу ДЕЙСТВИЙ — глаголы, а к классу АБСТРАКЦИЙ — прилагательные и наречия, хотя из этого правила существует множество исключений. Одним из таких исключений являются абстрактные существительные, к которым относятся все существительные, обозначающие не объект, а действие либо абстракцию. Например, в утверждении "любовь терпелива" слово "любовь" представляет действие, а не объект, будучи при этом существительным. Когда мы говорим "он обезоружил нас своей добротой", существительное "доброта" подразумевает качества доброго человека, его добрый нрав, и поэтому принадлежит к классу абстракций.

Таким образом, абстрактные существительные обнаруживают определенное несоответствие между грамматической и семантической классификациями, представляя тем самым определенные потенциальные трудности для перевода. Кроме того, степень использования абстрактных существительных, как и возможности образования новых единиц этого класса широко варьируются от языка к языку. В некоторых языках есть продуктивные, широко применяющиеся средства, позволяющие образовывать новые абстрактные существительные определенного типа, например, суффиксы "ние" " — ство" " — ость" в русском языке, позволяющие достаточно просто производить новые лексемы от существующих основ. Зачастую, однако, существующие в языке абстрактные существительные образованы непродуктивными ныне средствами, не позволяющими создавать новые слова по образцу существующих; например, в русском языке к этому типу относятся суффиксы в словах "доброта" "любовь" Выводы для переводчика из всего этого очевидны: существующие в языке абстрактные существительные можно употреблять в соответствии с традицией данного языка, но новые слова этой категории можно пытаться создавать, лишь убедившись в продуктивности соответствующих средств. Если найти в ЦЯ хороший эквивалент какого — либо абстрактного термина оригинала не удается, лучше прибегнуть к более простому переводу с помощью глаголов, прилагательных или наречий. В этом разделе мы обсудим как достоинства, так и недостатки употребления в переводе абстрактных существительных и некоторые факторы, на которые нужно обращать внимание при их переводе.

Достоинства и недостатки абстрактных существительных

Два главных недостатка, связанных с использованием абстрактных существительных, следующие. Во — первых, большая часть информации об участниках явления, предметах, к которым относится данное абстрактное качество и т. д., зачастую выражается лишь неявно. Конечно, это не обязательно так; в предложении Приговор, вынесенный преступнику судьей, был обоснованным явно названы все участники действия, выраженного абстрактным существительным "приговор": "судья" и "преступник". Но это же предложение нередко можно услышать и в сокращенном виде: Приговор бьи обоснованным, где информация об участниках действия имплицитно заключена в самом абстрактном существительном. Второй недостаток, который уже был упомянут, относится к несовпадению грамматической и семантической принадлежности абстрактного существительного. Эти недостатки нередко ведут к тому, что текст требует больших усилий для своего понимания.

Первый из упомянутых недостатков достаточно подробно рассмотрен в гл. 3, посвященной вопросам имплицитной информации, и здесь мы не будем повторяться. Напомним лишь, что одной из самых частых причин неверной передачи смысла является то, что некая информация, необходимая для понимания в целевом языке, остается в переводе выраженной неявно, по образцу оригинала, и потому недоступна читателям, — что и приводит к неверной интерпретации или даже к полной невозможности понять смысл текста.

Подобный пример мы находим в 1 Кор 13:4: "любовь не завидует" Существительное "любовь" в этом стихе является абстрактным, подразумевающим, но не выражающим явно субъект и объект действия. Если перевести эту фразу глагольным сочетанием, всю эту "скрытую" информацию можно сделать явной: "когда мы кого — то любим, мы ему не завидуем" Такой вариант менее "плотен" и потому лучше воспринимается.

Второй недостаток, связанный с несоответствием грамматической и семантической классификации абстрактных существительных, также служит препятствием к пониманию текста. Обоснование этому факту можно найти в работах психологов, которые показывают, что семантические и грамматические классы тесно связаны в сознании человека. Когда все предметы обозначаются существительными, действия и явления — глаголами, а абстракции — прилагательными и наречиями, текст требует меньших усилий для понимания. В одном из экспериментов наблюдалась корреляция между уровнем успеваемости студентов и степенью пересечения грамматических и семантических классов в материале, который им читали. Психологи также обнаружили, что члены класса объектов являются одними из первых слов, которые усваивает ребенок, и что в детской речи соответствие семантических и грамматических классов гораздо более последовательно.

Все это говорит о том, что абстрактные существительные являются сложными носителями информации, представляя ее не в самом простом и прямом виде. Это подтверждается в экспериментах Эдварда Колмана [Coleman 1961], которые показывают, что понимание сложных предложений основано на сведении их к базовым элементарным формам, в которых, в частности, наблюдается полное соответствие грамматических и семантических классов.

Из всего этого можно было бы заключить, что использование абстрактных существительных не дает никаких преимуществ. Но это не так. Рассмотрим еще раз вышеприведенный пример: "Любовь не завидует'! В такой форме выражения мысли явно заметно логическое ударение на слове "любовь", тогда как в варианте "когда мы кого — то любим, мы ему не завидуем" нет явно выделенного слова, акцент скорее "размазан" по всему предложению. Иными словами, использование в предложении абстрактных существительных позволяет сфокусировать внимание в требуемом месте, а при переводе этих существительных глаголами возможны нежелательные сдвиги логического ударения. Поэтому использование в целевом языке абстрактных существительных иногда бывает единственным способом сохранить логическое ударение, присутствующее в оригинале, а также избежать громоздких конструкций.

Несмотря на это, образование переводчиком новых абстрактных существительных, хотя и не является совершенно недопустимым, но зачастую приводит к плохим результатам, поэтому лучше поручить это носителю языка. Если последний, пытаясь переформулировать предложение, вводит новое абстрактное существительное, это чаще всего служит признаком приемлемости и даже необходимости такого перевода. Однако необходимо относиться с осторожностью к предложениям помощников, знакомых с переводом Библии на общенациональном языке, поскольку влияние этого перевода может сказаться в их излишнем пристрастии к употреблению абстрактных существительных.

Перевод абстрактных существительных

Заключение

Греческий язык Нового Завета использует в разных целях большое количество абстрактных существительных. Большинство библейских поучений ассоциируются у нас с теми или иными из них — "вера" "истина" "благодать" "спасение" "любовь" Но некоторые языки не способны сохранить, не искажая смысла, форму выражения этих понятий. Переводчик, столкнувшийся с этим, должен уметь передавать смысл абстрактных существительных, изменяя построение предложения так, чтобы семантические и грамматические классы совпадали.

В главе о многозначных словах не был рассмотрен тот факт, что одно и то же значение может быть выражено различными языковыми формами. Даже в гл. 12, где мы рассматривали вопросы лексической эквивалентности и где на этом факте был основан весь ход изложения, он не получил достаточного освещения. Напротив, весьма часто подчеркивалась способность одного слова иметь несколько различных значений. Настоящая глава также посвящена вопросам многозначности, но уже в применении к грамматическим структурам. Обратный случай — когда одно и то же значение можно выразить разными грамматическими конструкциями — безусловно, также широко распространен. Эти структурные вариации на грамматическом уровне, как правило, не представляют каких — либо затруднений для перевода, за одним исключением — вариаций порядка языковых единиц.

Порядок слов внутри предложения, как и взаимное расположение частей сложного предложения, как известно, сильно варьируется в разных языках. Любой переводчик должен знать об этом и использовать в целевом языке единственно правильный порядок языковых единиц, изменяя его, если это необходимо, по отношению к оригиналу. Но тот же принцип должен применяться и к единицам более высокого порядка, таким как предложение в границах абзаца. Исходный порядок предложений нельзя всегда копировать в переводе, так как в некоторых случаях это не позволит передать смысл оригинала.

Порядок языковых единиц и хронологическая последовательность

Когда хронологическая последовательность событий и порядок соответствующих им языковых единиц совпадают, проблем при переводе обычно не возникает. Однако порядок предложений в тексте оригинала не всегда соответствует последовательности описываемых событий, и в таких случаях переводчик, слепо копирующий порядок языковых единиц оригинала, зачастую искажает его смысл.

Классический пример несоответствия в Новом Завете хронологического и языкового порядка мы находим в Мк 6:17–18: "Ибо сей Ирод, послав, взял Иоанна и заключил его в темницу за Иродиаду, жену Филиппа, брата своего, потому что женился на ней. Ибо Иоанн говорил Ироду: не должно тебе иметь жену брата твоего" Найда [Nida 1964, с. 138–139] и Дейблер [Deibler 1968, с. 14] уже обсуждали несоответствие языкового порядка этих событий и их исторической последовательности. Языковой порядок здесь таков:

1. Ирод арестовал Иоанна и заключил его в темницу.

2. Ирод сделал это из — за Иродиады.

3. Иродиада была женой Филиппа.

4. Ирод женился на Иродиаде.

5. Иоанн обвинил Ирода.

Если переставить эти события в соответствии с их хронологией, их порядок должен быть таков: 3, 4, 5, 2, 1; иными словами, три последних события хронологически должны быть первыми, а за ними должны следовать первые два, но в обратном порядке. Если в целевом языке не существует очевидного способа выражения ретроспекции, при которой читателю ясно, что действительный порядок событий противоположен их порядку в тексте, либо если такой метод неприменим в данном контексте, переводчик должен изменить в переводе порядок предложений так, чтобы он совпадал с их исторической последовательностью. Если этого не сделать, то в некоторых языках смысл предложения может быть понят превратно, — например, что Иоанн был в греховной связи с женой Ирода или Филиппа.

Другой пример хронологической инверсии содержится в Мк 7:17: "И когда Он от народа вошел в дом" (букв, "когда Он вошел в дом от народа"). Здесь описываются два события: Иисус ушел от людей и затем вошел в дом, которые произошли, очевидно, именно в таком порядке. Поэтому во многих языках необходимо переводить это предложение в соответствии с действительным порядком событий (что и было сделано в Синодальном переводе).

В Деян 8:1, 2 подобное нарушение хронологии распространяется на целых два стиха:

1. "Савл же одобрял убиение его. В те дни произошло великое гонение на церковь в Иерусалиме; и все, кроме Апостолов, рассеялись по разным местам Иудеи и Самарии.

2. Стефана же погребли мужи благоговейные, и сделали великий плач по нем."

Как мы видим, первое предложение первого стиха и весь второй стих составляют одно целое, рассказывая о мученической смерти и погребении Стефана. Остальная же часть первого стиха посвящена новой теме — гонении на Иерусалимскую церковь. Когда осуществлялся библейский перевод на язык сери (Мексика), помощник переводчика настаивал на том, что для верного понимания этого отрывка необходимо переставить предложения именно в таком порядке. Что и было сделано, но при этом пришлось объединить эти стихи, дав им двойной номер: "1, 2".

Наконец, последний пример мы возьмем из Откр 5:2, где ангел спрашивает: "Кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати ее?" Во многих языках оказалось необходимым поменять порядок этих вопросов на обратный, чтобы снятие печатей предшествовало открытию книги.

Очевидно, существует множество причин для того, чтобы изменить в переводе порядок предложений по сравнению с оригиналом, приблизив его к хронологической последовательности. Даже если структура целевого языка не обязательно требует таких перестановок, все же предпочтение, отдаваемое в этом языке какому — то одному типу упорядочивания, зачастую делает их желательными. Кроме того, как упоминалось выше, изменение порядка часто необходимо для того, чтобы избежать неясностей или неверных интерпретаций (см. пример, цитирующий Мк 6:17, 18). В некоторых случаях порядок является достаточно свободным, и тогда переводчик должен выбирать такую последовательность предложений, которая проще всего для понимания.

Стоит заметить, что исследования психологов показали тесную зависимость легкости восприятия не только от степени соответствия грамматических и семантических классов, но и от степени совпадения хронологической и языковой последовательности описываемых событий. Ева Кларк [Clark 1971] проводила эксперименты, касающиеся связности речи детей. Вот к каким заключениям она пришла: "При изучении спонтанной английской речи детей в возрасте от 3 до 3,5 лет было обнаружено, что при упорядочивании событий во времени они полагаются почти исключительно на их последовательность в речи, т. е. они рассказывают о последовательности событий простыми предложениями, стоящими в том же порядке, в каком происходили соответствующие события" [Clark 1971, с. 267]. Конечно же, закономерности, справедливые в отношении детей, нельзя непосредственно применять к взрослым. Однако то же исследование говорит о высокой вероятности того, что когда хронологическая и языковая последовательности совпадают, смысл текста понимается намного легче. Кроме того, во многих языках понимание текста с измененным порядком предложений зависит от правильного восприятия особых форм, сигнализирующих об отступлении от хронологии.

Этот последний фактор приобретает особое значение в случае применения ретроспективы (когда в повествование вводится событие, в действительности произошедшее раньше) и перспективы (когда в повествование вводится событие, которое произойдет позже). В качестве примера ретроспективы приведем Ин 19:39, где о Никодиме говорится, что он приходил "прежде к Иисусу ночью", что отсылает нас к событию, описанному в главе 3. Пример перспективы можно найти в Мф 10:4, где упоминается Иуда, "который и предал Его" — т. е. говорится о том, что произойдет позже, в главе 26.

В случаях применения ретроспективы и перспективы чаще всего невозможно изменить порядок предложений, чтобы он соответствовал хронологии событий. Поэтому в таких ситуациях нужно обращать особое внимание на правильное использование средств ЦЯ, выражающих относительность во времени разных событий.

Порядок языковых единиц и логическая последовательность

Вышеприведенные рекомендации относятся не только к хронологическому порядку событий, но и к их логической последовательности. Порусски мы можем сказать с одинаковым успехом Сегодня шел дождь, поэтому я не выходил из дома или Сегодня я не выходил из дома, потому что шел дождь. Тот факт, что сегодня шел дождь, послужил причиной того, что я остался дома; таким образом "дождь" и логически, и во времени идет впереди. Несмотря на это, во втором предложении "дождь" стоит в конце. Это показывает, что лингвистически разный порядок частей предложения может выражать один и тот же логический порядок событий, т. е. разные формы выражают одно и то же значение.

В Новом Завете можно найти примеры несоответствия логического и языкового порядка событий. Так, в Мк 6:31 читаем: "Он сказал им: пойдите вы одни в пустынное место и отдохните немного, — ибо много было приходящих и отходящих, так что и есть им было некогда" В этом предложении повод для совета Иисуса об отдыхе указан после самого совета, хотя логически и хронологически он ему предшествует. В языке тева (США), в котором причина должна всегда стоять на первом месте в предложении, оказалось необходимо поменять порядок друх частей этого стиха. Если бы переводчик оставил исходный порядок неизменным, причина и следствие для читателя на этом языке поменялись бы местами.

Языковой порядок, обратный логическому, можно также найти в 1 Ин 5:2: "Что мы любим детей Божиих, узнаем из того, когда любим Бога и соблюдаем заповеди Его" Логически две половины этого стиха являются посылкой и следствием. Вывод, что мы любим детей Божиих, основан на любви к Богу и соблюдении Его заповедей, но в предложении порядок этих частей изменен на обратный — следствие идет впереди. В языке Колорадо (Эквадор) для правильного понимания смысла было необходимо привести языковой порядок в соответствие с логическим, и перевод звучал так: "Любя Бога, мы соблюдаем Его заповеди. И так мы знаем, что мы действительно любим детей Божиих".

Отрицательно — утвердительные предложения

В некоторых предложениях в Новом Завете отрицание и тесно связанное с ним утверждение объединены вместе. В некоторых языках помощники переводчика посоветовали переводить такие фразы, ставя сначала утверждение, а потом отрицание. Вот два примера таких конструкций, порядок частей которых пришлось поменять при переводе на многие мексиканские языки.

Ин 6:38 "ибо Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца" "Ибо Я сошел с небес для того, чтобы творить волю пославшего Меня Отца, а не для того, чтобы творить Мою собственную волю"

1 Ин 2:16 "Ибо все, что в мире… не есть от Отца, но от мира сего" "Ибо все, что в мире… есть от мира сего, а не от Отца".

Хиазм

Хиазм — риторическая фигура, весьма часто используемая как в Ветхом, так и в Новом Завете. Термин этот произошел от названия греческой буквы "хи" напоминающей по форме крест св. Андрея. В этой фигуре речи две половины отрывка текста являются зеркальным отображением друг друга. Если обозначить латинскими буквами строки в первой половине, а соответствующие им строки второй половины — теми же буквами со знаками акцента, то обычная структура хиазма из четырех строк будет такой: ab — b'a', из шести строк — такой: abc — c'b'a', и т. д. Таким образом, языковой порядок второй половины хиазма противоположен порядку первой половины. Пример четырехстрочного хиазма можно найти в Мф 7:6:

(a) "Не давайте святыни псам

(b) и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями,

(b') чтобы они не попрали его ногами своими

(а') и, обратившись, не растерзали вас"

Характерное крестообразное расположение строк можно проиллюстрировать такой схемой:

Строки (а) и (а') относятся к "псам" а (b) и (b') — к "свиньям".

Когда хиастическую форму имеет достаточно большой отрывок, каких — либо проблем для перевода не возникает. Но если структуру хиазма имеют несколько соседних фраз, как в вышеприведенном примере, это, как выяснилось, способно запутать читателей в некоторых целевых языках. Если проверка понимания носителями языка показывает, что расположение частей в форме хиазма создает затруднение для понимания, переводчику придется "расшифровать" хиазм, представив его содержимое в привычной форме. В нашем примере (Мф 7:6) первая и четвертая строки связаны между собой по смыслу, а вклинивание между ними второй и третьей строк мешает понять их связь. Можно предложить такой вариант перевода этого стиха: "(а) Не давайте святыни псам, (а') чтобы они, обратившись, не растерзали вас, (b) и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, (b') чтобы они не попрали его ногами своими" Вот еще несколько примеров хиазма:

Фил 1:5

Кол 1:16 (часть стиха)

Мф 13:15

Этот последний пример достаточно сложен, и мы приводим его также в обычной форме:

Идиоматическая предпочтительность порядка групп слов

Когда какие — либо цепочки слов достаточно часто встречаются в речи, язык может развить определенное предпочтение, касающееся порядка слов в этих цепочках. Так, по — русски мы обычно говорим "черное и белое", а не "белое и черное", а испанцы — наоборот. "Мужчины" идут первыми в клише "мужчины и женщины" а женщины — в обращении "дамы и господа" Будучи неуверены в числе, мы скажем "четыре или пять" а представители некоторых индейских племен — "пять или четыре" Во всех подобных случаях переводчик должен определить порядок, предпочтительный в целевом языке, и соблюдать его в переводе. Так, в языке аука (Эквадор) самый важный член стоит в перечислении всегда на последнем, а не на первом месте, поэтому, чтобы сохранить акцент оригинала, пришлось изменить порядок перечисления "Петр, Иаков и Иоанн" на обратный — "Иоанн, Иаков и Петр".

О каждом вопросе, встретившемся переводчику в НЗ, необходимо выяснить две вещи: во — первых, является ли этот вопрос действительным или риторическим, и во — вторых, какой цели служит этот вопрос. В этом разделе мы рассмотрим некоторые критерии, позволяющие различать два типа вопросов, а в следующем разделе — различные функции, свойственные обоим типам.

При различении действительных и риторических вопросов наибольшую помощь может оказать изучение контекста — как предшествующего высказыванию, так и следующего за ним.

Предшествующий контекст может содержать одно прямое указание, а именно: три греческих глагола ερωτάω, erotad, επερωτάω, eperdtad `'спрашивать, просить' и πυνθάνομαι, punthanomai 'выведывать, расспрашивать' используются только в действительных вопросах (прямых или косвенных). Напр., Мк 8:5 "И спросил их: сколько у вас хлебов?" (греч. ήρώτα, erdta), Деян 4:7 "И, поставив их посреди, спрашивали: какою силою или каким именем вы сделали это?" (греч. έπυνθάνοντο, epunqanonto). Другие глаголы, употребляемые в вопросительных предложениях, могут вводить как действительные, так и риторические вопросы, поэтому только три приведенных слова способны дать однозначное указание.

Чтобы оценить полезность контекста, следующего за вопросом, нужно вспомнить различие функций, выполняемых действительными и риторическими вопросами. Действительный вопрос имеет целью получение какой — то информации, в то время как риторический — ее сообщение или эмоциональное подчеркивание. Таким образом, есть определенная вероятность, что на действительный вопрос ответит собеседник спрашивающего, а на риторический вопрос либо не будет дано никакого ответа, либо ответит сам спрашивающий.

Поэтому ясно, что в следующем за вопросом контексте следует обращать внимание именно на то, кто и как отвечает на вопрос. Вышеприведенные замечания позволяют правильно классифицировать большинство вопросов НЗ — если на вопрос отвечает не тот, кто задает его, то вопрос является действительным; если же вопрос остается без ответа или на него отвечает сам спрашивающий, то вопрос относится к риторическим. Однако в НЗ имеется большое разнообразие контекстов, и чтобы правильно их интерпретировать, необходимы более конкретные указания. Ниже мы приводим некоторые из таких указаний — сначала для действительных, а затем для риторических вопросов.

Характерные особенности действительных вопросов

1. Вопрос, целью которого является получение информации, относится к действительным, даже если спрашивающий знает ответ. К этому типу относятся, например, вопросы, которые задаются для проверки знаний учеников, или в качестве аргумента в споре, или для того, чтобы заставить кого — то высказать свое мнение. В качестве примера приведем Ин 6:5–6: "Иисус, возведя очи и увидев, что множество народа идет к Нему, говорит Филиппу: где нам купить хлебов, чтобы их накормить? Говорил же это, испытывая его; ибо Сам знал, что хотел сделать" Нужно отметить, однако, что в некоторых языках вопросы, ответы на которые известны спрашивающему, невозможны или могут использоваться только в ограниченных контекстах.

2. Вопрос считается действительным, даже если действующие лица не существовали в действительности. Такая ситуация встречается в некоторых притчах. Например, в притче о плевелах (Мф 13:24–30) рабы спрашивают хозяина: "Хочешь ли, мы пойдем, выберем их?" (ст. 28), на что он отвечает им: "Нет".

3. Хотя на действительные вопросы, как правило, требуется ответ, иногда этот ответ не приводится явно. Даже если ответ подразумевается, вопрос тем не менее считается действительным. Например, в Лк 8:45 Иисус спрашивает: "кто прикоснулся ко Мне?" и далее: "Когда же все отрицались…" т. е. подразумевается, что все сказали "не я" или что — то подобное. Сходные примеры можно найти в Мк 16:64, Ин 5:12, 18:16–27.

4. Вопрос также считается действительным, даже если спрашиваемый уклоняется от ответа, отказывается отвечать или отвечает не сразу. Например, в Лк 10:25 законник спрашивает Иисуса: "Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?" Иисус спрашивает "В законе что написано?" и дает свой ответ лишь после ответа законника (в ст. 28). В другом месте (Ин 3:9) Никодим спрашивает Иисуса: "Как это может быть?" на что Иисус отвечает риторическим вопросом с последующим объяснением. А когда Пилат вопрошает народ: "Какое же зло сделал Он?" (Мф 27:23), он не получает прямого ответа, но крики "да будет распят!" являются неким подобием косвенного ответа на его вопрос. В предыдущей главе (Мф 26:63) Матфей пишет: "Иисус молчал" т. е. отказывался отвечать на вопрос. Два других описания такого вынужденного молчания можно найти в Мк 3:4 и Мф 26:63 (в последнем случае о молчании Иисуса не говорится прямо, но оно подразумевается).

5. Иногда авторские комментарии дают возможность понять, что, хотя вопрос и относится к действительным, любой ответ на него был бы ненужным, неуместным, либо этот ответ неизвестен никому или даже вообще невозможен. Так, когда мироносицы подходили к гробу, они говорили между собой: "Кто отвалит нам камень от двери гроба?" (Мк 16:3). Этот вопрос не требует ответа, так как в следующем же стихе Марк пишет: "Взглянув, видят, что камень отвален" В конце главы 22 от Матфея Иисус спрашивает (Мф 22:45): "если Давид называет Его Господом, как же Он сын ему?" за которым идет авторский комментарий (22:46): "И никто не мог отвечать Ему ни слова" Ответа не было, потому что никто не был в состоянии его дать.

В некоторых случаях то, что вопрос не требует ответа, становится ясно из предыдущего или последующего изложения. Так, в Лк 7:19 Иоанн Креститель посылает двоих учеников к Иисусу, чтобы те спросили у Него: "Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого?" Этот вопрос остался без ответа, так как время для этого ответа еще не настало. Другие примеры, в которых, наоборот, упоминаются еще не заданные вопросы, можно найти в Лк 19:31, 20:5, 22:11. Вопросы в Ин 4:27 (два вопроса), 16:5 и 21:12 так и не были заданы — ученики не посмели спросить Иисуса. Отсылку к ранее заданному вопросу можно найти в Ин 21:20, где ученик, любимый Иисусом, охарактеризован как тот, "который на вечери, приклонившись к груди Его, сказал: Господи! кто предаст Тебя?" Похожие примеры можно найти в Лк 8:45 (конец стиха) и Ин 21:176. В Ин 7:11, где Иудеи, ищущие Иисуса на празднике, спрашивают: "Где Он?" их вопрос также остается без ответа, поскольку никто не знает этого.

6. Наконец, можно найти несколько примеров, в которых два действительных вопроса объединяются, и на них дается один ответ. Первый из этих вопросов, как правило, более общий, второй — более конкретный, например (Мф 22:41, 42): "Иисус спросил их: что вы думаете о Христе? чей Он сын? Говорят Ему: Давидов" Здесь первый вопрос ("что вы думаете о Христе?") общий, а второй ("чей Он сын?") частный, конкретный, и ответ, данный на частный вопрос, одновременно отвечает и на общий. Сходным образом можно интерпретировать и отрывок Мф 21:28, 31, где вопрос в ст. 28 ("А как вам кажется?") является общим, а в ст. 31 ("Который из двух исполнил волю отца?") — конкретным.

Характерные особенности риторических вопросов

В предыдущем абзаце мы подробно рассмотрели информацию контекста, позволяющую отнести какой — либо вопрос к действительным. Здесь же мы приведем некоторые указания, касающиеся выделения риторических вопросов.

1. Многие из риторических вопросов расположены в Посланиях, где на них может отвечать только сам пишущий или же тот, кто пишет ему ответное письмо. Поэтому основные проблемы возникают в исторических книгах (Евангелиях и Деяниях), где часто встречаются ситуации (поучения, проповеди и т. п.), в которых слушающие иногда отвечают на риторический вопрос. Поясним это подробнее.

Из всего вышеизложенного можно было бы заключить, что только действительный вопрос может получить ответ, и что последний, таким образом, служит признаком Действительности" вопроса. Однако это далеко не всегда так. Риторические вопросы несут в себе некую новую информацию, а так как слушателям естественно на нее откликаться, то и на риторические вопросы иногда дается ответ. Таким образом, необходимо найти критерии различения действительных и риторических вопросов, не связанные с наличием ответа.

Эти критерии не всегда просты и очевидны, поэтому, чтобы разобраться в них, лучше всего рассмотреть здесь пару примеров. В Лк 13:7, 8 хозяин виноградника говорит, имея в виду засохшую смоковницу: "На что она и землю занимает?" Виноградарь же отвечает: "Господин! оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом" По сути, это не является ответом на вопрос хозяина, но если рассматривать последний как риторический, эквивалентный по смыслу приказанию: "Пусть она не занимает больше землю", тогда просьба виноградаря представляет собой вполне естественную реакцию на такой приказ.

Другой интересный пример находим в Ин 7:51, где во время обсуждения фарисеями Иисуса Никодим спрашивает: "Судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он делает?" Этот вопрос, несомненно, риторический, так как и фарисеи, и сам Никодим прекрасно знали, что закон обязывает выслушать обвиняемого, прежде чем выносить приговор. Тем не менее, в ст. 52 читаем: "На это сказали ему: и ты не из Галилеи ли? рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк".

Необходимо решить, дан ли этот ответ на действительный или риторический вопрос. Если бы вопрос Никодима был действительным, то ответ на него скорее всего был бы таким: "Нет, наш закон не судит человека, не выслушав его" Ответ же, в действительности данный фарисеями, имеет смысл только в том случае, если они восприняли вопрос Никодима как риторический, эквивалентный по смыслу призыву: "Мы должны судить Иисуса справедливо" Иисус происходил из Галилеи, и Никодим встал на Его сторону — отсюда саркастическое замечание: "И ты не из Галилеи ли?" Таким образом, фарисеи ответили не на сам вопрос, а на то, что в нем подразумевалось.

Итак, необходимо различать разные типы ответов, даваемых собеседниками спрашивающего. Ответ на действительный вопрос, как правило, содержит в себе ту информацию, для выяснения которой этот вопрос и был задан, тогда как ответ на риторический вопрос является лишь откликом аудитории на то, что в действительности имел в виду спрашивающий, т. е. на его утверждение, приказ и т. п., выраженные в форме риторического вопроса.

К сожалению, иногда бывает непросто различить эти два типа ответов на основании контекста. Так, в Деян 5:27–29 читаем:

"И спросил их первосвященник, говоря: не запретили ли мы вам накрепко учить о имени сем? и вот, вы наполнили Иерусалим учением вашим и хотите навести на нас кровь Того Человека. Петр же и Апостолы в ответ сказали: должно повиноваться больше Богу, нежели человекам."

Здесь мы имеем вопрос ("не запретили ли мы вам накрепко учить о имени сем?") и данный на него ответ ("должно повиноваться больше Богу, нежели человекам"). Высказывание Петра можно рассматривать как утвердительный ответ на вопрос первосвященника, если раскрыть его значение следующим образом: "Да, запретили. Но должно повиноваться больше Богу, нежели человекам" В такой интерпретации вопрос является действительным; но к этому же диалогу можно подойти и иначе: риторический вопрос первосвященника, эквивалентный утверждению "мы вам запретили накрепко учить о имени сем", вызывает отклик у апостолов, не желающих подчиняться первосвященнику, а только Богу.

В подобных, редко встречающихся двусмысленных ситуациях переводчику следует, по возможности, выбирать "действительную" интерпретацию, так как сама ситуация, в которой кому — то задают вопрос и получают от него ответ, гораздо более характерна для действительных, чем для риторических, вопросов. В вышеприведенном примере, кроме того, есть косвенное доказательство, а именно использование в ст. 27 греческого слова eperotesen, аориста глагола eperotao, который, как мы писали выше, почти всегда вводит именно действительные вопросы.

2. Риторический вопрос может быть обращен говорящим либо к своим собеседникам, либо к себе самому; в последнем случае риторичность его очевидна, так как спрашивающий при этом не ждет никакого ответа от окружающих. Риторические вопросы, обращенные к окружающим и к самому себе, сходны в том смысле, что ответ на них если и дается, то только самим спрашивающим. В некотором смысле такие риторические вопросы, обращенные к себе самому, также имеют целью получение некоей информации, но не от других людей, а путем собственных размышлений. Этот тип вопросов, также выражающих неуверенность и оценивание, удобнее всего классифицировать как разновидность риторических. Например, в Лк 12:17 богатый человек "рассуждал сам с собою: что мне делать? некуда мне собрать плодов моих?" Вопрос этот задается им самому себе, и он сам же на него и отвечает в следующем стихе: "вот что сделаю: сломаю житницы мои…" Таким образом, вопрос этот очевидно риторический.

Таким образом, только для вопросов, обращенных к окружающим, может быть неясна их принадлежность к действительным или риторическим. Одним из греческих слов, могущих указывать на обращенность вопроса "вовне", является возвратное местоимение, обычно в форме винительного (αλλήλους, allelous) или родительного (αλλήλων, altelon) падежа. Так, в Мк 4:41 читаем: "Говорили между собою (προς αλλήλους, pros allelous): кто же Сей, что и ветер и море повинуются Ему?" Подобные примеры можно найти в Лк 8:25, Ин 4:33 и 11:56; в последнем случае в греческом оригинале стоит μετ αλλήλων, met' altelon. Эти слова, хоть и указывают явно на обращенность вопросов "вовне", к собеседникам говорящего, тем не менее оставляют открытым вопрос об их "действительности" или "риторичности"

То же относится и к возвратному местоимению εαυτοί, heautoi. Словосочетание προς εαυτούς, pros heautous, будучи употреблено в вопросе, указывает на его направленность от одного члена группы людей к другим; примеры можно найти в Мк 10:26, 16:3, Лк 22:23, Ин 7:35, 36, 12:19. Однако если единственной или множественной форме этого местоимения предшествует предлог εν, en (εν έαυτω, en heauto или εν έαυτοΐς, en heautois), это указывает на то, что данный вопрос обращен говорящим к самому себе и, следовательно, является риторическим. Такие примеры есгь в Лк 7:49, 12:17, 16:3.

Когда автор приводит вопросы, обсуждаемые внутри какой — либо группы людей, текст не обязательно содержит упомянутые греческие местоимения; в иных случаях бывает необходимо воспользоваться другого рода информацией, предоставляемой контекстом. Так, в Мк 2:7 читаем: "Что Он так богохульствует? кто может прощать грехи, кроме одного Бога?" Фраза в предыдущем стихе, которая вводит этот вопрос ("… помышляли в сердцах своих"), делает очевидной его обращенность "вовнутрь" В параллельном месте Евангелия от Луки подобная "подсказка" следует далее, в стихе 5:22: "Иисус, уразумев помышления их…" С другой стороны, в Мф 12:23 вопрос народа "не это ли Христос, сын Давидов?" в следующем стихе оказывается "услышан" фарисеями, что явно говорит о его обращенности "вовне" В Ин 16:18 самому вопросу предпослано лишь "Итак они говорили…" но в следующем стихе Иисус, говоря об этом, употребляет греческие слова met' allelwn, что доказывает, что вопрос задавался учениками друг другу.

Итак, одним из признаков, которыми может обладать риторический вопрос, является его обращенность к самому себе, а не к окружающим. Такая направленность вопроса "вовнутрь" может быть указана как явно (фразами типа "в сердцах своих" или "в мыслях своих"), так и с помощью возвратных местоимений en heautd/en heautois. Вопросы же, обращенные "вовне", вообще говоря, могут быть как действительными, так и риторическими, и для выяснения их принадлежности необходимо использовать другие критерии.

Если ответ на вопрос хорошо известен всем, в том числе самому говорящему и его слушателям, вероятнее всего этот вопрос относится к риторическим. Так, когда Иисус спрашивает саддукеев: "не читали ли вы реченного вам Богом…?" (Мф 22:31), он, как и сами саддукеи, прекрасно знает, что читали; этот риторический вопрос выражает упрек в том, что они поступают так, как будто бы не читали Писаний.

Формы, свойственные действительным и риторическим вопросам

Все до сих пор рассмотренные критерии различения действительных и риторических вопросов основывались на информации, предоставляемой контекстом. Логично было бы спросить: не могут ли какие — то указания о принадлежности вопроса к тому или иному типу содержаться в его форме? К сожалению, в большинстве случаев таких указаний нет.

Возможно, в греческом койне действительные и риторические вопросы различались с помощью интонации, но мы не имеем на этот счет никаких данных. Грамматическая же форма этих двух типов вопросов, очевидно, одинакова; в частности, они используют одни и те же вопросительные слова ("что", "где", "когда" и т. п.). Вопросы, требующие только утвердительного или отрицательного ответа, могут содержать отрицательные частицы ού, ои и μή, те, но и они встречаются как в действительных, так и в риторических вопросах. Например, следующие два вопроса относятся к действительным, но в одном из них использовано те, а в другом — ои:

Ин 6:67 те: "не хотите ли и вы отойти?"

Ин 18:26 ουκ: "не я ли видел тебя с Ним в саду?"

Следующие два вопроса — риторические, они также используют те и ои:

Мк 2:19 те: "могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених?"

Мк 11:17 ои: "не написано ли: дом Мой домом молитвы наречется для всех народов?"

Более того, как действительные, так и риторические вопросы могут вообще не содержать ни ou, ни те. Действительный вопрос (с положительным ответом):

Мф 9:28 "веруете ли, что Я могу это сделать?"

Действительный вопрос (с отрицательным ответом):

Мф 13:28 "хочешь ли, мы пойдем, выберем их?"

Риторический вопрос (со значением утверждения):

Мф 26:55 "как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями взять Меня" (букв, "разве на разбойника вышли вы …?")

Риторический вопрос (со значением отрицания):

Лк 11:12 "Или, если попросит яйца, подаст ему скорпиона?"

Такие примеры можно было бы множить и множить; все они показывают, что частицы ои и те могут с одинаковым успехом употребляться в обоих типах вопросов. Правда, статистика показывает, что для вопросов, требующих утвердительного или отрицательного ответа, существует некоторая тенденция использовать эти частицы чаще в риторических вопросах, чем в действительных.

Разрешение неоднозначностей при помощи параллельных мест

В некоторых случаях принадлежность вопроса к действительным или риторическим можно выяснить с помощью параллельных мест в других Евангелиях. Этот подход, однако, следует применять с большой осторожностью и только к действительно аналогичным по смыслу и форме выражения отрывкам. Разные авторы, рассказывая об одном и том же событии, обращают внимание на различные его подробности, избирательно приводя информацию и придавая ей подходящую языковую форму. Поэтому нельзя считать само собой разумеющимся, что, например, риторический вопрос в одном пассаже будет иметь аналог в параллельном месте, также выраженный риторическим вопросом.

Например, в Мф 21:40, 41 (в конце притчи о злых виноградарях) Иисус спрашивает своих слушателей: "Когда придет хозяин виноградника, что сделает он с этими виноградарями?" и слышит такой ответ: "Злодеев сих предаст злой смерти" Таким образом, вопрос этот является действительным, так как спрашиваемые дали на него прямой и ясный ответ. Но в Евангелиях от Марка (12:9) и от Луки (20:15, 16) Иисус сам отвечает на этот же вопрос, который, таким образом, становится риторическим. В каждом из этих случаев из контекста ясно, к какому типу относится данный вопрос, и неоднозначности не возникает. В таких случаях было бы неправомерно изменять форму выражения в одном из параллельных мест по аналогии с другими лишь на том основании, что в них описывается одно и то же событие.

В Мк 2:24, напротив, форма вопроса допускает различные толкования. Фарисеи, видя, как ученики Иисуса собирают и едят колосья в субботу, спрашивают Его: "смотри, что они делают в субботу, чего не должно делать?" Иисус, в свою очередь вспоминая о 'Давиде и бывших с ним", не отвечает прямо на вопрос фарисеев. Его слова можно рассматривать, с одной стороны, как отклик на этот риторический вопрос — обвинение, а с другой — как своего рода "предисловие" к прямому ответу на действительный вопрос, окончательно сформулированному в ст. 28. В случаях подобных неоднозначностей полезно обратиться к параллельным местам в других Евангелиях; так, рассмотрев Мф 12:2, мы увидим, что вызов фарисеев Иисусу в передаче Матфея вообще не является вопросом (соответствующее место в Лк 6:2 аналогично Марку). Таким образом, правильнее будет рассматривать высказывание фарисеев как риторический вопрос, эквивалентный по смыслу упреку. В поддержку этой интерпретации говорит и то, что во многих современных переводах Библии этот вопрос передан восклицанием.

До сих пор целью нашего исследования было найти критерии, с помощью которых можно было бы различать действительные и риторические вопросы, даже при определенной неоднозначности контекста. В настоящем же разделе мы рассмотрим функции, которые могут выполнять те и другие типы вопросов при условии, что принадлежность обсуждаемого вопроса к одному из этих типов уже определена. Сначала мы опишем функции действительных вопросов, а затем — риторических.

Функции действительных вопросов

Действительный вопрос может служить одной из двух целей: он может быть задан, во — первых, чтобы получить от слушателей новую информацию; и во — вторых, чтобы побудить слушателей дать определенные сведения, и без того известные спрашивающему (который в этом случае выполняет роль учителя). Первая из этих функций свойственна большей части действительных вопросов в Новом Завете. Пример можно найти в Мф 13:10, где ученики спрашивают Иисуса, почему Он говорит притчами. Ученики действительно не понимали, почему Иисус прибегал к такому способу проповеди, и хотели, чтобы Он объяснил им это. Вопросы, выполняющие вторую функцию, также встречаются достаточно часто; один из примеров, который мы уже приводили, — Ин 6:5–6.

Некоторые исследователи предлагали ввести в рассмотрение еще одну функцию, свойственную действительным вопросам, а именно выяснение мнения собеседника в споре (это мнение может уже быть известно задающему вопрос, а может и не быть). Однако эту функцию всегда можно рассматривать как разновидность одной из двух упомянутых. Например, в Мф 22:17 Иисуса спрашивают: "Позволительно ли давать подать кесарю, или нет?" Те, кто задал этот вопрос, сделали это умышленно, с провокационными целями, так как в те времена в Иудее было много сторонников как той, так и другой точки зрения. Неизвестно, знали ли спрашивающие мнение Иисуса по этому поводу заранее; в любом случае вопрос этот имел целью получение (или обнародование) информации. Каким именно образом вопрос может служить целям задающего его — это отдельный вопрос, который здесь нами рассматриваться не будет.

Обобщая, можно сказать, что все действительные вопросы служат одной основной цели: получению информации от тех, кому он задан.

Функции риторических вопросов

 

4. Высказывания, вводящие новый предмет обсуждения или новую точку зрения

Иногда риторические вопросы употребляются для того, чтобы обозначить начало новой темы или новый подход к старой теме; сюда входят такие разновидности значений как "объяснение", "вывод из предыдущего обсуждения", "заключение" Для перефразирования таких вопросов часто употребляются слова типа "говорить", "считать", "заключать"

Вот несколько примеров таких вопросов, для преобразования которых можно использовать глагол "говорить":

Мф 11:16 "Но кому уподоблю род сей?" Этот вопрос равнозначен высказыванию: "Я скажу вам, чему подобен род сей", ср. также Лк 7:31.

Мф 12:48 "Кто Матерь Моя? и кто братья Мои?" Это можно передать так: "Я скажу вам, кто Моя Мать и кто Мои братья"

Ин 13:12 "Знаете ли, что Я сделал вам?" Эквивалент: "Я скажу вам, что я сделал вам"

Вопросы, эквивалентные предложениям с глаголом "заключать", часто встречаются в Послании к Римлянам, где апостол Павел часто задает вопрос: "что тогда?" (греч. τι οΰν, ti оип) или "что скажем мы тогда?" (греч. τι οΰν έροΰμεν; ti оип eroumen). Эти вопросы, как правило, предшествуют заключениям или выводам — как самого Павла, так и ложным заключениям тех, кто исказил его учение. (На эти последние часто дается краткий и выразительный ответ: "Никак!") Выводы и заключения Павла, таким образом, можно передать фразами типа "мы заключаем (я заключаю) из этого, что…" Так, вопрос в 8:31 "Что же сказать на это?" можно перефразировать так: "Из этого мы заключаем, что…" Аналогично, стих 9:30 можно преобразовать так: "Тогда мы должны заключить, что язычники…" Еще один пример находим в 11:7.

Отвергаемые выводы можно передать с помощью конструкции "мы должны заключить, что… не…" В качестве примера приведем Рим 6:1, который можно перевести так: "Следовательно, мы не должны оставаться в грехе, чтобы умножилась благодать" Подобные примеры можно найти ниже в Рим 3:9, 6:15, 7:7 и 9:14.

Пример риторических вопросов, начинающих обсуждение предмета с новой точки зрения, находим в Рим 3:1. Третью главу открывают два вопроса: "Итак, какое преимущество быть Иудеем, или какая польза от обрезания?" Во второй главе проблема иудеев обсуждалась с одной точки зрения, а третья глава меняет ее, поэтому данные вопросы можно перевести так: "Рассмотрим теперь, есть ли какое — нибудь преимущество у иудеев и есть ли какая — нибудь выгода от обрезания"

Эти вводные вопросы допускают различные варианты преобразования, и переводчик должен выбрать те из них, использование которых допустимо в целевом языке в сравнимых контекстах. Так, риторический вопрос в Мф 11:16 "Но кому уподоблю род сей?" может быть передан либо как "Я скажу вам, чему подобен род сей" либо как "Рассмотрим, на что похож род сей".

Во многих случаях бывает нетрудно решить, нужно ли использовать слова типа "говорить" или "рассматривать", или для передачи смысла будет достаточно простого утвердительного предложения.

Например, в Мк 13:2 Иисус спрашивает: "Видишь сии великие здания?" Этот риторический вопрос можно передать либо с помощью конструкции "Я расскажу тебе об этих великих зданиях, что ты видишь" или просто как "посмотри на эти здания".

В ЦЯ следует выбрать ту форму, которая наиболее уместна в ответе на восклицание ученика (ст. 1). Примеры аналогичного использования в вопросах глагола "видеть" см. в Мф 24:2 и Лк 7:44.

С подобным же выбором переводчик столкнется в Мф 11:7, где Иисус спрашивает народ: "Что смотреть ходили вы в пустыню?" Этот вопрос можно передать либо как "Я скажу вам, что вы ходили смотреть в пустыню", либо как "вы ходили в пустыню не затем, чтобы смотреть трость, колеблемую ветром"

В заключение обсуждения действительных и риторических вопросов, различий между ними, а также выполняемых ими функций, приведем сводную таблицу разновидностей вопросов в Новом Завете.

Таблица 1

Коннотативная функция риторических вопросов

Риторические вопросы, помимо прочих, имеют и коннотативную функцию, о которой также не следует забывать. Так, два предложения Это принадлежит тебе и Разве это не принадлежит тебе? выражают одну и ту же мысль, но при этом их коннотативные компоненты далеко не аналогичны. Вопросительная форма сама по себе несет в русском языке большую живость, эмоциональное выделение, привлекает внимание слушателей. Это свойственно риторическим вопросам как в русском, так и в греческом языках; какое бы значение они не имели — уверенности, неуверенности, оценивания, долженствования и т. п. — при этом они обязательно придают тексту выраженную эмоциональную окраску.

Когда в этой главе мы рассматривали различные способы перефразирования в переводе риторических вопросов, мы ничего не говорили о неизбежной при этом потере коннотативных элементов значения, однако в реальном переводе на это также следует обращать внимание.

Если все без исключения риторические вопросы оригинала переводить с помощью вопросительных конструкций целевого языка, искажение смысла во многих случаях неизбежно. На основании опыта можно выделить два типа неверной интерпретации риторических вопросов читателями: (1) риторический вопрос принимается за действительный и (2) искажается значение риторического вопроса.

Интерпретация риторических вопросов как действительных

В случае, когда читатель считает риторический вопрос действительным, он, как правило, приходит к заключению, что спрашивающий хочет получить новую для себя информацию. В Мк 4:30 Иисус использует риторический вопрос "чему уподобим Царствие Божие?" для ввода новой темы, однако читатели на языке кора (Мексика) поняли это так, что Иисус просил слушателей помочь Ему найти подходящее сравнение для Царствия Божия. Подобная же ошибка была замечена среди носителей языка трикве, где наибольшую трудность для понимания вызвал стих 1 Кор 3:5; те, кто помнил, что автором этого послания был Павел, никак не могли понять, что он имел в виду, спрашивая "Кто Павел?" Читатели на языке гуарани (Бразилия) также были склонны понимать многие риторические вопросы как действительные. Буквальный перевод вопроса Иисуса "разве вы не понимаете", обращенного к ученикам, значил не "вы должны понимать", а нечто совсем другое: "Я не понимаю, а вы?" В некоторых языках (например, чинантек (Мексика) и чуй (Гватемала)) все вопросы, использующие слова "что" "кто", "где" и "когда", могут быть только действительными, т. е. их задают только для того, чтобы получить новую информацию.

Неверное понимание риторических вопросов

Даже если читатель перевода правильно интерпретирует вопрос как риторический, конкретная форма этого вопроса может иногда ввести его в заблуждение. В Мф 3:14 Иоанн Креститель подчеркивает превосходство Иисуса, используя риторический вопрос в своем отказе крестить Его. Этот вопрос ("Ты ли приходишь ко мне?") был понят многими как выражение раздражения со стороны Иоанна, который был занят, крестя огромное количество людей, и сердился на Иисуса за то, что Тот пришел к нему, а не поискал кого — то другого.

В другом примере были неправильно поняты вопросы, задаваемые Иисусом с целью показать значение Иоанна Крестителя (Мф 11:7: "Что смотреть ходили вы в пустыню? трость ли, ветром колеблемую? человека ли, одетого в мягкие одежды?"). В данном контексте подразумеваемый ответ несомненно должен быть отрицательным. Однако помощник переводчика (знакомый с христианством) понял эти вопросы как имеющие обратный смысл, указав, что, во — первых, Иоанн когда — то выражал сомнение, что Христос — Мессия, а во — вторых, носил одежду из шерсти верблюда, которая, видимо, была чем — то редким и дорогим.

В Мф 18:12 читаем: "Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся?" Этот вопрос призван показать необходимость заботы об одной заблудившейся овце, даже ценой оставления девяноста девяти других. В первом варианте перевода на язык чинантек (Мексика) этот стих начинался так: 'Думаете ли вы, что если у человека есть сто овец…" В такой форме вопрос представлял собой скорее насмешку над глупым хозяином, оставившем все свое стадо, чтобы найти одну овцу, т. е. вместо положительного ответа здесь подразумевался отрицательный — при том, что риторичность этого вопроса была очевидна читателям.

В большинстве языков есть вопросы, которые настолько часто употребляются в риторическом смысле, что стали уже неизменяемыми идиомами. В данной форме эти вопросы уже не могут быть действительными; так, в русском языке вопросы типа "как знать?" или "что с тебя взять?" вряд ли могут быть использованы для получения новой информации. Иногда переводчик использует эти застывшие формы, не отдавая себе отчета в особенностях их употребления. Например, фраза "знаете ли вы, что…" нередко стоящая в начале вопроса и чаще всего в Библии имеющая значение "вы должны знать" или "конечно же, вы знаете" (например, в Рим 6:3, 16 и 7:1; 1 Кор 6:19 и 9:24), во многих языках имеет значение насмешки над тем, к кому обращен этот вопрос. Поэтому такие вопросы в буквальном переводе будут интерпретироваться как риторические, но их смысл при этом будет передан совершенно неверно.

Естественность и перевод риторических вопросов

Даже в тех случаях, когда буквальный перевод риторических вопросов не вызывает неверной их интерпретации, многие из таких переводов будут наверняка звучать неестественно и, возможно, приведут к двусмысленностям и неясностям, которых можно было бы избежать. Прежде чем переводить библейские риторические вопросы с сохранением их формы, необходимо выяснить определенные обстоятельства: частотность употребления риторических вопросов в ЦЯ, их допустимость в разных видах текстов, а также ту их форму, которая не только грамматически допустима, но и достаточно широко распространена.

В этой главе мы последовательно проводили мысль о том, что коммуникативная функция риторических вопросов в целевом языке (и в особенности ее отличия от функции таких же вопросов в оригинале) достаточно хорошо известна переводчику.

Важное значение имеет частотность употребления риторических вопросов. Когда одна из функций риторических вопросов в целевом языке и в языке оригинала совпадает, переводчик часто склонен сохранять форму оригинала во всех случаях, когда риторические вопросы в нем выполняют именно эту функцию. Однако более углубленное изучение целевого языка скорее всего покажет, что, хотя риторические вопросы в целевом языке и выполняют ту же функцию, что и в оригинале, частотность их употребления значительно отличается.

Частота использования риторических вопросов в переводе сильно зависит от способности переводчика распознавать те контексты, в которых вопросительная форма будет естественно звучать и верно передавать смысл, даже если в соответствующем месте оригинала нет никакого вопроса. Так, в одном языке частота употребления риторических вопросов в Новом Завете оказалась "недостаточной", и для придания тексту естественности переводчик был вынужден вводить риторические вопросы там, где в оригинале их нет. Например, в Мк 2:19 на вопрос: "Могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених?" следует ответ о том, что они будут поститься в будущем; в этом языке слова "и тогда будут поститься в те дни" были оформлены как риторический вопрос: "Как смогут они есть или пить в то время?"

Аналогично, в Мк 15:29 восклицание "Э! разрушающий храм, и в три дня созидающий!" было передано так: "Ты говорил, что разрушишь храм? и Ты говорил, что построишь его в три дня?" В данном случае вопросительная форма явно выражает упрек и насмешку, тогда как буквальный перевод в утвердительной форме не смог бы передать этот оттенок значения. Поэтому такая трансформация не только звучит естественнее, но и точнее передает смысл.

В Мф 13:54:56 друг за другом идут шесть риторических вопросов подряд; в других местах Нового Завета также встречаются аналогичные серии. Однако во многих языках подобное скопление риторических вопросов недопустимо, а в других оно может означать, к примеру, крайнюю степень гнева. Поэтому часто приходится заменять многие из этих вопросов на соответствующие по смыслу утвердительные предложения — либо из стилистических соображений, либо чтобы избежать привнесения в текст неправильных коннотаций.

Кроме того, переводчик должен выяснить, не существует ли для риторических вопросов каких — либо ограничений по типам контекстов, так как это может резко сузить сферу их употребления. Например, в языке чоль естественное употребление риторических вопросов почти целиком ограничено контекстами, выражающими чувства гнева и горя. В прошлом нередко можно было услышать убитую горем вдову этого племени, восклицающую вслед похоронной процессии: "Почему ты нас покинул? Почему не собрал ты урожай? Как мог ты оставить наших детей? Зачем ты бил меня? Почему ты не заготовил дрова?" Поэтому переводчик должен хорошо знать ситуации, в которых носители языка естественно употребляют риторические вопросы.

При переводе риторических вопросов, вводящих новую тему, могут возникнуть сомнения относительно предпочтительного варианта их передачи, поскольку как один вопрос, так и конструкция из вопроса с ответом или просто утвердительное предложение кажутся одинаково приемлемыми. В таких случаях переводчик часто выбирает вариант, наиболее близкий к оригиналу, т. е. использует вопросительную форму и/или утвердительное предложение там, где они стоят в оригинале. При условии правильной передачи смысла это допустимо, но такой подход не гарантирует естественности полученного текста. Наиболее естественно звучащая форма может быть, в зависимости от функции данного риторического вопроса, одной из нескольких допустимых форм либо быть единственно возможным способом выражения данной мысли. Например, в одном языке все риторические вопросы необходимо было заменить на конструкции, состоящие из утвердительного предложения и следующего за ним короткого вопроса, имеющего целью получить от слушателей подтверждение высказанному; так, "Не дал ли вам Моисей закона?" (Ин 7:19) принимает форму "Моисей дал вам закон, разве нет?" В других языках, таких как чонталь (г. Оахака, Мексика) на все риторические вопросы принято немедленно давать ответ, что необходимо соблюдать и в переводе. Вот некоторые примеры из оригинальных текстов на этом языке:

И что же, заботится ли кто — нибудь обо мне?

Мы сами заботимся о себе.

Щедр ли он? Конечно, он скуп.

Как можешь ты зарабатывать деньги подобным образом? Никак.

Следует обращать внимание и на возможные грамматические особенности, свойственные риторическим вопросам, которые важны не только для естественности формы этих вопросов, но и для правильной передачи значения.

Конечно, весьма важно не только не нарушать границы допустимости риторических вопросов в целевом языке, но и знать возможные в этом языке конструкции, способные выполнять ту же функцию в случае невозможности прямой передачи вопросительной формы. При этом следует особое внимание уделять эмоциональному выделению, свойственному риторическим вопросам, и выбирать для их передачи только те средства выражения целевого языка, которые в достаточной мере обладают тем же свойством.

В заключение подчеркнем, что при переводе и действительных, и риторических вопросов прежде всего необходимо верно передать всю содержащуюся в них информацию, как явную, так и неявную. Если это сделано успешно и при этом использованы естественные и соответствующие по частотности средства выражения целевого языка, перевод будет адекватен оригиналу с точки зрения как смысла, так и эмоционального содержания.

Пропозиции, представленные в форме генитивной конструкции, состоят, как правило, из элемента лексического класса действий, связанного различными отношениями с представителями классов объектов и абстракций. Участвующий в этой конструкции объект может быть, например, агенсом (производящим данное действие), пациенсом (участником, по отношению к которому производится действие), реципиентом (тем, кто получает нечто) или инструментом (предметом, с помощью которого производится действие). Кроме того, встречаются отношения времени, места, степени и образа действия.

Генитивные конструкции, допускающие парафразу с помощью пропозиции действия, удобно разделить на две группы. К одной из них мы будем относить те генитивные конструкции, которые содержат явно выраженный компонент действия (события или явления), представленный абстрактным существительным — одним из двух составляющих конструкции, а ко второй — те генитивные конструкции, в которых такого существительного нет и в которых информация о действии выражена имплицитно (в некоторых случаях она может быть восстановлена на основании близкого контекста).

Для каждой генитивной конструкции, приводимой в качестве примера, мы приводим соответствующую парафразу — пропозицию. Некоторые из примеров являются частью более длинных цепочек слов, связанных отношениями родительного падежа, и в тех случаях, когда это необходимо, мы приводим в скобках соседние члены таких сложных генитивных конструкций (с сохранением буквального перевода родительного падежа).

Информация о действии представлена явно

Генитивные конструкции этого типа состоят из абстрактного существительного, выражающего данное действие, и члена семантического класса объектов или абстракций, связанного с этим действием одним из упомянутых выше отношений. Так, объект может являться агенсом, пациенсом, инструментом действия и т. п., а абстракция может модифицировать значение либо самого действия, либо подразумеваемого объекта. Ниже мы рассмотрим каждый из упомянутых типов отношений.

1. Агенс (или субъект действия): Б делает А

Термин "агенс" или "субъект" употребляемый также в большинстве грамматик греческого языка, используется здесь для удобства, хотя представляет собой термин скорее из области грамматики, чем семантики. В приводимых ниже примерах А обозначает действие, а Б — субъект этого действия.

В некоторых из генитивных конструкций, выражающих это же семантическое отношение, наоборот, Б обозначает действие, а А — его субъект (иногда объект). По всей вероятности, такой обратный порядок (встречающийся реже) использовался тогда, когда автор хотел привлечь внимание к производителю действия, а не к самому действию; несомненно также, что эта разновидность генитивных конструкций обладает явственной эмфатической функцией. Вот два примера.

Особая разновидность генитивных конструкций этого типа содержит в качестве А слово "сын" или "сыновья" Примеры можно найти в Еф 2:2 и 5:6, где использовано выражение "сыны противления" что можно перефразировать с помощью утверждения "они всегда противятся" (см. в следующем параграфе другие примеры подобных выражений, содержащие компонент уверенности).

2. Пациенс (или объект действия): А происходит с (по отношению к) Б

Во многих случаях Б обозначает не действующее лицо события А, а предмет или человека, являющегося объектом этого действия.

Сноска 13 к таблице.

В тех случаях, когда Б представляет собой неодушевленный предмет, этот последний также может являться объектом действия. Например (Мф 7:27): "падение его (дома)"

В этом типе генитивных конструкций также встречается обратный порядок, когда Б обозначает действие, а А — то, по отношению к чему оно производится. Особенно часто такой обратный порядок используется в идиоматических выражениях со словами "дети" или "сыны" Кроме того, такие выражения часто несут дополнительный оттенок уверенности в наступлении действия (как во втором и четвертом из наших примеров).

3. Касательство: А произведено по отношению к Б

В отличие от только что рассмотренной разновидности, в отношении касательства Б не является прямым объектом действия А. Например, в Ин 7:13 говорится, что люди "боялись иудеев"; здесь "иудеи" (священники) не были объектом описываемого действия, хотя они и были причиной этого страха. Другими словами, даже если "иудеи" испытывали влияние этого действия (например, они могли быть польщены тем, что их боятся), они не были "объектом действия" в прямом смысле.

В грамматиках греческого языка оба только что описанных отношения обычно обозначаются одним термином "объектные"; при этом часто подчеркивается, что такой тип генитивных конструкций легко спутать с тем, который выражает субъектные отношения. И действительно, если в обобщенном представлении генитивной конструкции "А Б" (где Б стоит в родительном падеже) А является абстрактным существительным, обозначающим некое действие, то зачастую трудно решить, чем в данном случае является Б — субъектом или объектом этого действия.

Наглядным примером такой двусмысленности является конструкция "любовь Бога", встречающаеся в Новом Завете 11 раз. Хотя полного единодушия комментаторов и исследователей нет ни в одном из этих случаев, общепринятое толкование для каждого из этих мест все же существует. Согласно этому толкованию, пять из этих одиннадцати примеров выражают субъектные отношения (т. е., "Бог любит людей"); сюда относятся Рим 5:5, 8:39, 2 Кор 13:14, 1 Ин 4:9 и Иуд 21. В остальных шести Б является объектом действия ("человек любит Бога"): Лк 11:42, Ин 5:42, 2 Фес 3:5, 1 Ин 2:5, 3:17, 5:3. Таким образом, несмотря на то, что генитивные конструкции этого вида потенциально двусмысленны, в большинстве контекстов правильная их интерпретация возможна.

4. Сущность: Б является содержанием действия А

В этом типе отношений, который также часто называют "объектным", Б представляет собой абстрактное существительное с атрибутивным значением. Это существительное модифицирует значение, как правило, не самого действия (А), а подразумеваемого предмета (который часто выражается в парафразе весьма общим родовым понятием). Таким образом, этот подразумеваемый предмет и его атрибут, выраженный абстрактным существительным, составляют объект (содержание) действия А.

5. Время: один из компонентов указывает на время действия, выраженного другим компонентом

В этой разновидности генитивной конструкции А либо Б обозначает некоторый момент времени, а второе существительное указывает на событие, происходящее в это время. В обоих случаях в качестве указателя на время часто используется слово "день" Если само событие представлено компонентом А, то фокус внимания находится на самом этом событии, тогда как в обратном случае автор хочет привлечь внимание к времени, в которое оно совершается.

Примеры, в которых А обозначает событие:

Примеры, в которых Б обозначает событие:

6. Образ действия: один из компонентов описывает образ действия, выраженного другим компонентом

Это отношение также может быть выражено конструкцией с обратным порядком компонентов; при этом эмфатически выделяется абстракция, выражающая образ действия, а не само действие.

7. Степень: А указывает на степень Б

К этому классу относятся лишь некоторые устойчивые идиоматические выражения. В каждом из них Б обозначает некоторое действия, а А представляет собой слово — абстракцию, указывающее на его степень или интенсивность.

Информация о событии представлена имплицитно

Иногда ни А, ни Б не представляют явно действие, о котором идет речь. В этих случаях обе части генитивной конструкции могут указывать на какие — то атрибуты этого действия, либо предметы, стоящие в некотором отношении к нему. Распознавание этих отношений затрудняется тем, что информация о действии представлена имплицитно; тем не менее, и здесь можно выделить несколько разновидностей, представленных ниже. (Во всех парафразах приводимых примеров подразумеваемое действие выделено курсивом).

1. Цель: Б совершает подразумеваемое действие по отношению к А

В этих примерах Б обозначает субъект предполагаемого действия, а А — его объект или то, по отношению к чему было произведено действие.

2. Образ действия: Б совершает подразумеваемое действие, а А указывает на способ его совершения

В этом случае А представляет собой абстрактное существительное и имеет значение атрибута действия, субъектом которого является Б.

3. Образ действия: А указывает на способ совершения действия, подразумеваемого по отношению к Б

4. Время: Б производит подразумеваемое действие в момент времени А

В качестве А часто употребляется слово "дни"; такая идиоматическая конструкция имеет значение "момент времени, в который Б совершило подразумеваемое действие" Выбор слова в парафразе для явного выражения этого события зависит от семантики Б.

5. Реципиент: А является объектам, а Б — реципиентам подразумеваемого события

6. Агенс: один из компонентов является причиной состояния другого

Данная форма утверждений о событии относится к весьма специфическим. Для нее характерно, что один из участников вызывает в другом некоторое состояние (например, "мир" или "радость"). Иными словами, для передачи смысла таких генитивных конструкций необходимо не только утверждение о событии, но и подразумеваемое им утверждение состояния. В первых двух из приводимых ниже примеров А является агентом, а Б — носителем состояния, но в последнем примере порядок (и, соответственно, фокус внимания) обратный.

Материал этого раздела мы поделим на части по тому же принципу, который был использован в предыдущем разделе. Если генитивная конструкция состоит из двух абстрактных существительных, каждое из которых представляет некоторое действие, то каждое из этих существительных может быть перефразировано отдельной пропозицией действия. В тех случаях, когда одно из этих действий выражено имплицитно (эта разновидность встречается значительно реже), можно перефразировать их либо с помощью двух пропозиций, либо одной. Кроме того, можно найти несколько примеров, в которых оба действия лишь подразумеваются.

Оба действия выражены явно

В случае, когда оба действия выражены отдельными абстрактными существительными, их парафраза с помощью пропозиций должна раскрыть не только содержание самих действий, но и их взаимные отношения. Отношения между двумя действиями, выраженными членами генитивной конструкции, зачастую довольно сложно интерпретировать, так как фиксированная форма генитивной конструкции содержит в себе мало информации на этот счет. Кроме того, необходимо учитывать, что компонент А всегда несет на себе определенное выделение.

Тем не менее, информация контекста все же способна во многих случаях обеспечить правильную интерпретацию. Приводимые ниже примеры сгруппированы в соответствии с разновидностями отношений между двумя событиями; курсивом выделены слова, выражающие эти отношения в каждом случае.

1. Последовательность

Действие Б следует по времени за действием А.

Сноска 16 к таблице.

2. Причина и следствие

Действие Б является причиной действия А.

3. Сущность

Действие, представленное существительным Б, является сущностью (содержанием) действия А.

Еще один пример этого вида отношений можно найти в Гал 3:2: "наставление веры", однако в этом случае порядок компонентов обратный, т. е. А является содержимым действия Б. В защиту такой интерпретации можно выдвинуть два аргумента. Во — первых, в ближайшем контексте ("чрез дела ли закона вы получили Духа или чрез наставление в вере?") проводится явственное различение "дел" и "веры"; и во — вторых, в греческом языке было бы невозможно в данном случае обратить порядок элементов этой генитивной конструкции (что сохранило бы положение фокуса внимания на слове "вера"). Парафраза этой генитивной конструкции может быть, например, такой: "(вы) верили тому, что (вы) слышали"

4. Род и вид

Действие Б является специфической разновидностью действия А, выраженного родовым понятием.

5. Обстоятельство

Б выражает обстоятельство, сопутствующее действию А.

Только одно действие выражено явно

Примеров такой разновидности генитивных конструкций можно привести не очень много. Так, в Гал 2:16 ("дела закона") слово "дела" является абстрактным существительным, выражающим некоторое действие (которое нормально может быть представлено, например, глаголами "делать" или "подчиняться"), тогда как слово "закон" представляет собой сокращение фразы "то, что написано в книгах закона" или "то, что Бог заповедал выполнять" Поэтому парафраза этой генитивной конструкции такова: "(вы) делали то, что записано в книгах закона" или "(вы) подчинялись тому, что заповедано Богом"; таким образом, в парафразу вводится еще одно событие, выраженное глаголами "записано" или "заповедал" Отношение между двумя действиями в этом случае является отношением сущности, т. е. действием Б представляет собой содержание действие А. Еще один пример можно найти в Иуд 7: "казнь огня вечного" Слово "казнь" здесь также является действием ("казнить"), а "огонь вечный" (хотя его можно рассматривать лишь как указание места), вероятнее всего, имплицитно выражает действие "помещать в огонь", "предавать огню" Таким образом, мы имеем следующую парафразу: "(Бог) накажет (их) преданием (их) вечному огню", а отношение между двумя действиями принадлежит к разновидности "цель — средство"

В 2 Петр 2:1 читаем: "ереси погибели" Слово "ереси" семантически эквивалентно абстрактному понятию "ложно", которое, в свою очередь, требует (подразумеваемого) действия "учить" Отношение между двумя действиями также принадлежит к типу "цель — средство" т. е. "проповедуя ложные учения, (они) тем самым губят других".

Ни одно из действий не выражено явно

Примеров такого рода отношений также очень немного. Так, в Деян 1:18 говорится что Иуда приобрел землю "мздою неправедности" "Мзда" в данном случае является не действием, а предметом, а именно деньгами, но при этом полученными за "предательство" (действие), а "неправедность" представляет собой абстрактное существительное, соответствующее наречию "неправедно", которое, в свою очередь, также требует наличия подразумеваемого действия. Итак, в парафразе необходимо явно выразить два действия: "(он) получил мзду за то, что действовал неправедно" Отношение между этими двумя действиями принадлежит к типу "причина — следствие".

Семантические единицы

В четвертой главе мы ввели понятие семантический компонент и показали, что лексические значения могут состоять из таких компонентов. Семантический компонент является минимальной семантической единицей, т. е. он представляет собой один их строевых элементов семантической структуры. Эти семантические компоненты объединяются в так называемые понятия, где какой — либо один компонент образует ядро, а остальные — периферию. Понятия также являются семантическими единицами. Грамматически понятие может выражаться в языке посредством морфем, слов или словосочетаний. По этой причине отдельное слово одного языка не всегда будут передаваться на другом языке также при помощи одного слова, но может переводиться либо посредством словосочетания, либо посредством всего лишь морфемы. Само понятие остается неизменным в процессе перевода, но его формальная сторона может сильно варьироваться в грамматической структуре.

Мы также показали в гл. 4, что и семантические компоненты, и понятия можно подразделить с точки зрения семантики на следующие классы: ОБЪЕКТ, ДЕЙСТВИЕ, АБСТРАКЦИЯ и ОТНОШЕНИЕ. Классификация понятий происходит на основании анализа того семантического компонента данного понятия, который является родовым и образует ядро понятия. Так, слово остров попадает в класс ОБЪЕКТ, поскольку в определении острова — 'земля, окруженная со всех сторон водой' — родовым и центральным семантическим компонентом является 'земля'.

Таким образом, семантические компоненты можно классифицировать, во — первых, с точки зрения того, функционируют ли они семантически (а) как ядро или (б) как периферия понятия и, во — вторых, с точки зрения того, с каким из вышеназванных классов — ОБЪЕКТ, ДЕЙСТВИЕ, АБСТРАКЦИЯ или ОТНОШЕНИЕ — они соотносятся.

Понятия также можно классифицировать с двух точек зрения: (1) как они соотносятся с ОБЪЕКТОМ, ДЕЙСТВИЕМ, АБСТРАКЦИЕЙ или ОТНОШЕНИЕМ в зависимости от того, какой семантический компонент в данном понятии составляет ядро и (2) какое семантическое отношение они выражают внутри пропозиции (напр.: агенс, инструмент, объект действия).

Пропозиция представляет собой группу понятий, одно из которых опять — таки образует ядро, а остальные — периферию. Пропозиция является единицей сообщения, т. е. она может утверждать, отрицать, спрашивать или приказывать что — либо. Сами понятия и их семантические компоненты не могут этого делать; их можно рассматривать как "смысловые единицы'' а не как единицы сообщения в том смысле, в каком говорится о пропозиции.

Однако дискурс не представляет собой лишь короткую или длинную цепочку пропозиций. Автор текста сознательно или бессознательно организует определенную структуру своего дискурса в зависимости от темы. Для этого сами пропозиции организуются в более крупные блоки. Группа пропозиций, одна из которых является центральной, т. е. составляет ядро, мы будем называть суждением. Центральная пропозиция в суждении называется главной. Все остальные пропозиции по — разному ее дополняют. Суждения также объединяются в более крупные единицы, которые можно назвать семантические абзацы. У таких семантических абзацев также будет одна центральная пропозиция темы, или же такая центральная пропозиция будет имплицитно представлена в ряде главных пропозиций. И наконец, постулируется, что семантические абзацы объединяются в разделы, имеющие эксплицитную или имплицитную центральную пропозицию темы, а разделы, в свою очередь, могут группироваться и дальше, вплоть до образования целого дискурса. Если дискурс проанализировать с таких позиций, то финальная центральная пропозиция будет представлять тему всего дискурса.

Для лучшего уяснения различий между семантическими единицами, полезно знать, что единицы, как правило, соотносятся только со схожими единицами. Так, пропозиции соотносятся с пропозициями, суждения с суждениями, абзацы с абзацами, разделы с разделами, а более крупные единицы, соответственно, с более крупными единицами. Однако из этого не следует, будто отдельно взятая пропозиция будет соотноситься исключительно с другими аналогичными пропозициями. На самом деле, она также может соотноситься и с более крупными единицами семантической структуры. Когда это происходит, то считается, что в данном случае пропозиция выполняет функцию абзаца, раздела или какой — либо другой единицы, с которой она соотносится. То же самое справедливо и в отношении единиц, более крупных, чем пропозиция. Соответственно, крупная семантическая единица может состоять из любой менее крупной единицы, а также может состоять только из одной такой единицы. Семантические единицы определяются не только своими составляющими (напр., раздел состоит из абзацев), но также и той единицей, с которой они непосредственно связаны. Так, суждение (как семантическая единица) определяется не только пропозицией или сочетанием пропозиций с одной главной. Эта главная пропозиция в данном суждении должна соотноситься с другой главной пропозицией в другом суждении. Аналогичным образом, абзац представляет собой не только суждение или совокупность суждений, одно из которых является центральным, но и такую семантическую единицу, в которой центральная пропозиция соотносится с другой центральной пропозицией другого абзаца.

Как мы уже видели, взаимосвязи между грамматическим и семантическим уровнями в языке представляют интерес как с теоретической, так и с практической точки зрения. В предудущей главе мы показали, что между грамматическими и семантическими единицами бывают сильные расхождения. Достаточно будет сказать сейчас, что чем более крупные единицы принимаются во внимание, тем меньше расхождений наблюдается между двумя данными системами. Так, понятия грамматически могут быть выражены посредством морфем, слов или словосочетаний, а суждения — придаточными и самостоятельными предложениями. Однако может быть и так, что границы грамматических и семантических абзацев почти полностью совпадут, хотя есть некоторые данные, говорящие о том, что в греческом дискурсе один грамматический абзац может содержать несколько семантических абзацев.

Пропозиция как семантическая единица

Компоненты лексического значения и понятия уже рассматривались нами в гл. 4. Однако необходимо более подробно остановиться на понятии пропозиции, поскольку в следующей главе уже будет представлена система отношений между пропозициями, а в последующих двух главах будет дан пример схематического показа пропозиций, имеющих место в Послании к Филимону.

При определении пропозиции можно опираться на ее коммуникативную роль, а также на ее внутреннее устройство. В таком случае пропозицию можно определить следующим образом: пропозиция — это минимальная семантическая единица, состоящая из понятия или из сочетания понятий, которая сообщает нечто об определенном событии или отношении.

На основании данного определения можно выделить два различных класса пропозиций. Те пропозиции, в которых главным составляющим является ДЕЙСТВИЕ, называются пропозициями действия, а те, в которых главным является ОТНОШЕНИЕ, называются пропозициями состояния. Мы не будем подробно останавливаться на этих классах пропозиций, но приведем лишь некоторые дополнительные пояснения для того, чтобы различие между ними выступало отчетливее.

Пропозиция действия сообщает об определенном событии и может состоять из любых понятий, относящихся к данному событию. Отношения, имеющие место между этими понятиями и событием, часто называют "падежными" отношениями или ролями в том смысле, в каком их понимает Филмор в его работе "The Case for Case" [Fillmore 1968а]. Обычно такого рода отношения терминологически обозначаются как "агенс", "объект действия", "инструмент" и т. п.

Пропозиция состояния сообщает об определенном отношении, существующем либо между двумя понятиями одного семантического класса, либо между АБСТРАКЦИЕЙ и ОБЪЕКТОМ (или СОБЫТИЕМ). Примером первого типа отношений может послужить фраза "Этот человек — врач", где и "человек", и "врач" представляют собой понятия класса ОБЪЕКТ, и отношения между ними характеризуются функцией роли. Вот еще аналогичный пример: "Красный — это такой цвет" В данном предложении оба понятия (красный, цвет) относятся к классу АБСТРАКЦИЯ, и между ними имеет место отношение классификации. А вот пример другого типа: "Эта вода холодная" В данном случае АБСТРАКЦИЯ "холодный" находится в определительном отношении к ОБЪЕКТУ "вода".

Иная классификация пропозиций может быть основана на тех функциях, которые данные пропозиции несут в дискурсе. Они могут развивать или поддерживать другую семантическую единицу. Таким образом, существуют пропозиции развития и пропозиции поддержки.

Боясь повториться, мы все же еще раз подчеркнем, что понятия, пропозиции, суждения, абзацы, разделы, а также более крупные единицы являются семантическими единицами. Несмотря на то, что все они тем или иным образом связаны с грамматическими, более привычными для нас единицами, они представляют собой особые языковые единицы. Например, грамматическое существительное может стать целой пропозицией семантической структуры, если оно обозначает некое ДЕЙСТВИЕ. С другой стороны, следующее грамматическое словосочетание — "вспоминая о тебе в молитвах моих" (Филим 4) — вполне можно рассматривать как сообщение об одном действии ("когда я молюсь за тебя"), несмотря на то, что поверхностная структура представляет его как два действия (вспоминать и молиться). Таким образом, анализ текста, базирующийся на семантической основе, коренным образом отличается от традиционного грамматического анализа, поскольку в них используются принципиально иные единицы и иные критерии оценки.

Отношения между центральными пропозициями и единицами сообщения

Из всего вышесказанного следует, что семантическая структура текста или дискурса в конечном итоге основывается на двух семантических единицах: понятии (единица мысли) и пропозиции (единица сообщения).

Первая основная семантическая единица объединяется в пропозиции в согласии с определенными отношениями, которые иногда называют падежными отношениями. Как уже ранее отмечалось, мы не будем подробно останавливаться на тех отношениях, которые имеют место в пределах одной пропозиции.

Второй семантической единицей, основополагающей для анализа семантической структуры, является пропозиция. Отношения, связывающие пропозиции в единый дискурс, отличаются (хотя и здесь имеются некоторые общие моменты) от тех отношений, которые образуют саму пропозицию. Отдельные отношения, возникающие между пропозициями, подробно рассматриваются в следующей главе. Однако, в принципе все характерные отношения между пропозициями можно свести к двум типам: отношения прибавления и отношения ассоциации.

Более крупные семантические единицы, складывающиеся из пропозиций, характеризуются теми же отношениями, которые имеют место между ними, что и отношения между простыми пропозициями. Так, суждения обычно связаны между собой либо определенными отношениями прибавления, либо отношениями ассоциации. Исключением не являются также абзацы и разделы. Эти два типа отношений, которые могут иметь место между пропозициями и между центральными пропозициями в более крупных семантических единицах, указывают на два способа функционирования пропозиций и более крупных единиц в пределах дискурса. Они могут развивать или поддерживать другие семантические единицы. При развитии семантической единицы между пропозициями возникает отношение прибавления, а в случае поддержки семантической единицы — ассоциативное отношение.

Начнем с описания такого семантического раздела, в котором более крупные семантические единицы служат для развития главной единицы и потому взаимосвязаны отношением прибавления. Пропозиция темы является центральной в данном разделе, и на ее основе строится более крупная единица, чем раздел. Пропозиция темы также является центральной по отношению к абзацу, и на ее основе строится раздел. Главная пропозиция является центральной по отношению к суждению, и на ее основе строится абзац. Те пропозиции, которые не являются центральными по отношению к какой — либо семантической единице, могут образовывать главную пропозицию или пропозицию поддержки. Главная пропозиция и пропозиция темы развивают дискурс и потому представляют собой пропозиции развития. Пропозиции поддержки поясняют, ориентируют или подтверждают пропозиции развития. Примером вышеприведенного описания послужит схема 1 (см. с. 318).

Во многих разделах будут присутствовать как семантические единицы, взаимосвязанные отношениями прибавления, так и единицы, связанные ассоциативными отношениями. В предыдущем примере те пропозиции, которые не получают дальнейшего развития, выполняют роль поддержки и связаны ассоциативным отношением с какой — то другой пропозицией. А теперь представим себе гипотетический раздел, в котором более крупные единицы взаимосвязаны либо отношением прибавления, либо отношением ассоциации. Как и в предыдущем примере на базе главных пропозиций образуется абзац. В то же время на схеме 2 отношение одного абзаца к другому представляет собой отношение логического обоснования, т. е. ассоциативное отношение. Не имея перед глазами самого текста, мы можем предположить, что наиболее важным в данном разделе с точки зрения автора текста является определенный вывод. Поэтому абзац, содержащий данный вывод, смещается на схеме чуть левее того абзаца, в котором излагается логическое обоснование (см. с. 319).

Суммируя все вышесказанное, можно сказать, что взаимоотношения между семантическими единицами и центральными пропозициями характеризуются следующими показателями.

Пропозиции темы различных разделов образуют более крупную единицу, чем раздел. Раздел, как правило, состоит не из одного, а из нескольких абзацев. Пропозиции темы различных абзацев образуют раздел; пропозиция темы суммирует содержание абзаца; абзац, как правило, состоит из нескольких суждений. Главные пропозиции образуют абзац; главная пропозиция суммирует суждение; суждение, как правило, состоит из нескольких пропозиций.

То же самое можно сказать с другой точки зрения. Пропозиции темы различных разделов образуют более крупную единицу, чем раздел; пропозиции темы различных абзацев образуют раздел; главные пропозиции образуют абзац. Раздел состоит из нескольких абзацев; абзац состоит из нескольких суждений; суждение состоит из нескольких пропозиций.

Схема 1

Схема 2

Прежде всего анализируются крупные единицы

Когда в предыдущем разделе шла речь о различных семантических единицах, то сперва мы рассматривали более мелкие единицы, и лишь затем — более крупные. Однако анализ текста или дискурса должен начинаться с обратного. Вначале целый дискурс подразделяется на разделы, а разделы — на семантические абзацы еще до того, как предпринимается более детальный анализ. Для библейского переводчика исходным текстом является конкретная ветхозаветная или новозаветная книга; однако те же самые принципы и критерии определения границ семантических единиц, о которых речь пойдет ниже, в принципе, приложимы к анализу любого дискурса.

Необходимо заметить, что в дальнейшем мы не будем применять принципы анализа семантической структуры к более мелким единицам, чем пропозиция, т. е. мы не касаемся анализа составляющих пропозиции понятий и семантических компонентов. Большое подспорье для такого анализа может составить словарь к греческому Новому Завету Бауэра/Аланда [Bauer/Aland 1988]; вопросы такого рода можно также решать при помощи различных комментариев. Нашей же задачей является предпринять анализ на уровне единиц сообщения (пропозиции и выше), а не на уровне единиц мысли (понятия и семантические компоненты).

Применительно к тексту Нового Завета можно сказать, что здесь единицей дискурса является каждая новозаветная книга. Существует традиция разделения новозаветных книг на главы, в зависимости от длины данной книги, однако не следует считать, что эти главы всегда в точности соответствуют семантическим разделам. В ряде случаев видно, что границы глав проходят не совсем там, где нужно. Например, очевидным представляется то, что учительные слова апостола Павла, обращенные к господам, продолжают начатый ранее перечень наставлений различных социальных групп людей: жен, мужей, детей, родителей (или отцов), рабов и господ. Таким образом, стих Кол 4:1 скорее относится к предыдущему контексту, нежели к последующему.

В других же случаях одной главы оказывается недостаточно для того, чтобы выразить какую — либо одну тему. В частности, давно уже было замечено, что евангелист Матфей имеет тенденцию представлять дидактический материал в виде пяти "блоков". Наиболее известным примером этого может послужить Нагорная проповедь, проходящая через 3 главы евангелия от Матфея (главы 5–7). Аналогичным образом, в 1 послании к Коринфянам апостол Павел разбирает некоторые из тех вопросов, с которыми к нему обратились христиане из Коринфа в их послании. Главы 12–14 специально посвящены рассмотрению лишь одного из таких вопросов — вопроса о духовных дарах.

Можно указать еще на один пример, содержащийся уже в книге Деяний. В стихе Деян 1:8 Иисус говорит апостолам о предстоящем ниспослании им Духа Святого и об их будущей свидетельской миссии и после этого указывает на то, где это свидетельство произойдет: "в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли" Эта фраза дает нам своеобразный ключ к пониманию структуры книги Деяний. С начала 1 главы по 6:7 описывается свидетельство в Иерусалиме; с 6:8 по 9:31 описывается то, как шло свидетельство в Иудее и Самарии; наконец, с 9:32 до конца книги мы видим последующее свидетельство в Римской империи до самого Рима. Наличие в книге этих трех разделов имеет дополнительные подтверждения в таких местах НЗ, как Лк 6:7, 9:31, 28:30–31.

Таким образом, представляется чрезвычайно важным при анализе семантической структуры целого дискурса вначале выявить границы семантических разделов и абзацев и лишь затем заняться разбором суждений и пропозиций.

Критерии определения более крупных семантических единиц

Когда мы выявляем границы разделов и абзацев, какими критериями следует руководствоваться? В вышеприведенных примерах уже были показаны определенные текстовые признаки, способствующие этому. Главным критерием здесь должно быть то, что определенный раздел или абзац имеют дело с одной темой. Если меняется тема, значит начинается новая семантическая единица. Существует множество различных текстовых особенностей, грамматических и семантических, на которые можно опираться при определении семантических границ, однако семантическая целостность раздела или абзаца зиждется в первую очередь на том обстоятельстве, что в них рассматривается только одна тема.

В ряде случаев такая тема прямо называется в начале раздела (например, в стихе 1 Кор 12:1: "Не хочу оставить вас, братия, в неведении и о дарах духовных"). В других случаях ее необходимо вывести из контекста.

Так, в Нагорной проповеди не называется прямо никакой темы сообщения. Точно так же не называются темы тех разделов книги Деяний, о которых речь шла выше, хотя некоторые заключения иногда дают представление об общей теме повествования. Например, в стихе Деян 6:7 сказано: "И число учеников весьма умножалось в Иерусалиме" что дает нам определенное указание на то, что в данном случае главное внимание было уделено именно проповеди в Иерусалиме и тамошней церкви.

Кроме темы, разумеется, существуют и другие разнообразные показатели границ семантических единиц. Например, имеются такие формальные грамматические элементы как союзы (напр.: оип, de, kai, tote, dio и т. д.). В повествовательных сообщениях имеются указания на смену времени или места действия, после чего следует либо новый ряд событий, либо определенный дидактический дискурс. Так, Нагорной проповеди предшествует указание о месте этого события: "Он взошел на гору"

Кроме того, здесь также имеется особая вводящая фраза: "Он, отверзши уста свои, учил их, говоря…" Аналогичным образом, эта проповедь завершается следующей фразой: "И когда Иисус окончил слова сии…" (Мф 7:28). Концовка каждого из четырех других дидактических дискурсов, приведенных у Матфея, обрамляется аналогичными оборотами (Мф 11:1, 13:53, 19:1, 26:1).

Новая тема может вводиться также при помощи риторического вопроса (более подробно о риторических вопросах речь идет в гл. 15). Так, апостол Павел пишет: "Что же скажем? Оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?" (Рим 6:1). Первый вопрос указывает на то, что начинается новая тема, а второй конкретизирует ее.

Другим способом перемены темы можно признать употребление звательной формы при обращении. Например, в послании Иуды после гневного обличения лжеучителей следует обращение к читателям: "Но вы, возлюбленные…" (Иуд 17). Звательная форма может и разграничивать абзацы и образовывать единый раздел.

Примером этому может послужить уже приводившийся выше фрагмент послания к Коллосянам с 3:18 по 4:1, где имеется обращение к каждой из различных групп, составляющих общину. Более яркий пример можно найти в Евангелии от Матфея (23:13–36), где Иисус напрямую обращается к книжникам и фарисеям, неоднократно повторяя: "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!"

Определенным показателем семантической целостности конкретного пассажа может выступать повторяющееся употребление в тексте одного и того же понятия или его синонимов, связанных одной темой.

Одним из наиболее показательных примеров в этой связи является 1 послание к Коринфянам (глава 13), в котором Павел на протяжении 13 стихов использует слово αγάπη, agape "любовь" восемь раз. Более трудный пример находится в послании к Римлянам (5:12–21), где сравниваются Адам и Христос. Адам соотносится с тремя вещями: грехом, осуждением и смертью. Христос, напротив, сравнивается с благодатью, оправданием и жизнью. Однако понятия, входящие в это сравнение, в греческом тексте выражаются при помощи различных лексических единиц. Так, грех Адама может быть назван собственно словом "грех" (αμαρτία, hamartia), словом "преступление" (παράβασις, parabasis), а также словом "падение" (παράπτωμα, paraptoma). С другой стороны сравнения могут использоваться слова "благодать" (χάρις, charts) и "харисма" (χάρισμα, charisma).

Наличие контрастивного противопоставления также может свидетельствовать в пользу единства определенного фрагмента текста. Например, в Кол 2:20 сказано: "Если со Христом вы умерли", а в Кол 3:1 — "Итак, если вы воскресли со Христом…" Эти два параллельных, но построенных на контрасте высказывания показывают, что следующие за ними абзацы объединены в один раздел, который посвящен этической стороне данных суждений.

Прочие элементы дискурса (смена участников событий, времени, наклонения, залога глагола) также могут указывать на начало новой семантической единицы. С другой стороны, повтор определенной лексемы или схожих пропозиций может соединять начало и конец абзаца или раздела. Например, в Кол 2:6–7 вводится первое повелительное наклонение этого послания: "Так и ходите в Нем" Далее приводится еще один призыв, обращенный ко всей общине: "Все делайте во имя Господа Иисуса Христа" (Кол 3:17). Таким образом, весьма возможно, что два этих императива обрамляют один семантический раздел, посвященный нормам христианской жизни, применимым для всей общины в целом. После этого следующий стих переводит тему от обращения ко всей общине к наставлениям отдельных групп внутри нее.

Перечень вышеуказанных критериев, разумеется, не является исчерпывающим, однако его вполне достаточно, чтобы показать, как много в тексте оригинала различных формальных выразителей семантической структуры. Разумеется, подобные критерии не всегда настолько ясны и однозначны, что можно каждый раз без труда установить границы крупных семантических единиц. (Решение о внутренних границах семантической структуры, сделанное на основании вышеупомянутых критериев, может изменяться после того, как проходит анализ собственно пропозиций.) Но совершенно несомненно то, что по мере сознательного и профессионального применения данных критериев к анализу конкретного текста значительно увеличивается вероятность того, что ошибок при определении подобных границ будет меньше. Однако даже до профессионального овладения данными методами крайне необходимо уделять внимание предварительному установлению семантических границ в тексте еще до детального анализа более мелких пропозиций. В противном случае возникает опасность того, что переводчик может "не увидеть леса за деревьями" и, таким образом, упустить из виду общую семантическую структуру или получить несколько искаженное представление о ней. Учитывая то обстоятельство, что переводчик передает средствами целевого языка именно смысл, становится очевидным, что пренебрежение анализом общей семантической структуры текста или ее искажение крайне отрицательным образом скажется на качестве перевода.

Выявление пропозиций в тексте

Установив границы крупных семантических единиц (таких как разделы и абзацы), можно перейти к выявлению составляющих эти единицы пропозиций. Необходимо заметить, что суждения, т. е. группы пропозиций, одна из которых составляет ядро, необязательно определять до выявления более мелких пропозиций. И то, и другое анализируется одновременно, т. е. по мере того, как обнаруживаются определенные пропозиции, принадлежащие к одной и той же группе, они объединяются в семантические единицы, менее крупные, чем абзац, — в суждения.

При членении текста на составляющие пропозиции, главной задачей анализа является определение тех элементов текста, которые складываются в пропозиции, а также формирование самих пропозиций так, чтобы последние точно соответствовали исходному смыслу. Несоответствие между семантической структурой и ее формально — грамматическими выразителями означает, что отдельная пропозиция, будь то пропозиция с центральным компонентом действия или пропозиция с центральным компонентом отношения, может выражаться в поверхностной структуре посредством множества разнообразных грамматических конструкций и лексических единиц. Именно поэтому выделение пропозиций осуществляется не столь легко и однозначно.

Ниже мы проанализируем различие между пропозициями действия и состояния. Последние более сложно выделяются на первой стадии анализа текста, поскольку главное внимание здесь обращается на выявление отношений. Таким образом, первым шагом при анализе текста с точки зрения составляющих его пропозиций является обнаружение тех понятий в тексте, которые предположительно представляют собой определенное событие, поскольку всякая пропозиция действия выражает какое — либо событие. Это предполагает не только нахождение глагольных форм в тексте (в греческом тексте мы встретим личные формы глагола, а также причастия и инфинитивы), но и абстрактных существительных, обозначающих какое — либо действие. Рассмотрим греческий текст Кол 1:4:

В приведенном фрагменте имеется две глагольные формы — акои — santes "услышавшие" и echete "имеете" так что мы имеем здесь по крайней мере две пропозиции действия. Однако слова pistis "вера" и agape "любовь" представляют собой абстрактные понятия, также означающие действия — "верить" и "любить". Таким образом, предварительный анализ текста дает нам возможность выделить в этом стихе четыре пропозиции действия.

В греческом языке не каждое действие выражается подобным образом. Действие может всего лишь подразумеваться. Например, послания апостола Павла в преамбуле никогда не содержат глаголов. Обращаясь к Тимофею, он не говорит: "Я, Павел, пишу тебе, Тимофей" или "Я, Павел, приветствую тебя, Тимофей!" Он просто пишет: "Павел — Тимофею" Мы также показали в предыдущей главе, что генитивная конструкция может указывать на событие, а иногда — и на два. Аналогичное наблюдается в употреблении фигур речи (например, метафоры, см. гл. 8 и 9) и различных предложных конструкций в греческом тексте.

Итак, выявление пропозиций действия многое прояснит в текстовой структуре определенного абзаца, хотя весьма вероятно, что и после этого останется некоторое количество фраз, объяснение которых связано с выделением пропозиций состояния, поскольку данные пропозиции выражают определенные отношения (напр. роли, содержания и т. д.).

Формулирование пропозиций

Итак, после того как выделено ядро пропозиций, необходимо сформулировать сами пропозиции. На данном этапе анализа лингвист решает, какой язык будет им использоваться для представления семантической структуры текста. Обычно таким языком является родной язык, в нашем случае — русский язык. При этом лингвист должен руководствоваться следующими принципами:

1. При формулировании пропозиций семантические и грамматические типы должны находиться в строгом соответствии друг другу. Так, действия выражаются только глаголами, объекты — существительными и т. д. Кроме того, необходимо заметить, что все слова должны использоваться в их прямом, непереносном значении (см. гл. 5).

2. Имплицитная (подразумеваемая) информация, относящаяся к какой — либо части суждения, выражается явно, т. е. эксплицитно, однако при этом она помещается в квадратные скобки.

3. Необходимо не только избегать употребления слов в переносном или метафорическом значении, но и каждый раз объяснять любые фигуры речи при помощи указания на точку подобия, общую тему и т. д.

Применение принципов формулирования пропозиций разительно отличается от простого перевода оригинального текста на русский язык. В качестве простого примера тому можно опять — таки использовать стих Кол 1:4.

Как мы помним, первоначальный анализ показал, что в семантической структуре данного стиха имеется четыре явно выраженных действия, каждое из которых может соответствовать на уровне пропозиционных суждений определенному глаголу: слышать, иметь, верить (в), любить. Однако, если посмотреть на этот же стих более внимательно, точно сформулировав составляющие его пропозиции, то мы увидим, что дело обстоит несколько сложнее. В греческом тексте абстрактное существительное "любовь" связано с глаголом "имеешь" при помощи местоимения "которую" Поэтому глагольная форма "имеешь" не связана с каким — то особым действием, отличным от "любви", а относится к одной и той же пропозиции. Иначе говоря, выражение "ты имеешь любовь" семантически тождественно выражению "ты любишь"

Существительное "вера" сопровождается притяжательным местоимением humon (род. мн. от "вы" — "вас", т. е. "ваша"). Перед нами генитив субъекта действия, т. е. "вы" представляет того, кто "верит (в)" Формулируя соответствующую пропозицию, получаем: "вы верите (в)"

Заметим, что и в том, и в другом случае употреблены переходные глаголы ("вы верите в кого — л." и "вы любите кого — л."). В данном стихе информация, касающаяся объекта при этих глаголах, выражена явно, так что мы можем сформулировать следующие пропозиции:

вы верите в Иисуса Христа

вы любите всех святых.

Действие "слышать" пока еще не соотнесено нами с соответствующей пропозицией. Кто именно слышал? Что они слышали? Ответ на первый вопрос можно найти в том, что интересующее нас причастие стоит в форме множественного числа мужского рода и соотносится с основным предикатом "благодарим" Следовательно, у действий "слышать" и "благодарить" один и тот же субъект, будь то Павел и Тимофей вместе или же только Павел. Ответ на второй вопрос находим в употреблении двух существительных в винительном падеже — "вера" и "любовь" Об этом и слышал субъект действия. Таким образом, частью пропозиции с ядром "слышать" будет:

[мы] слышали,

в то время как две другие пропозиции вводятся при помощи союза "что" показывая, что именно слышал субъект действия, и тем самым завершают всю пропозицию.

Перед тем как рассматривать взаимную соотнесенность выявленных нами пропозиций, необходимо упомянуть о связи между формой пропозицией и тем, куда направлен фокус внимания в данной пропозиции. Так, в греческом языке Нового Завета довольно часто употребляется пассивная конструкция, в которой основное внимание направлено на само действие, а не на реального производителя действия. Например, в последующем стихе того же Послания (Кол 1:5) употреблено слово άποκειμένην, apokeimenen. Перед нами форма страдательного залога, которую можно перевести как "уготованную" "приготовленную" Однако, здесь нет упоминания о субъекте действия, т. е. о том, кто на самом деле осуществил это действие, поскольку пассивная конструкция позволяет опускать эту информацию. Таким образом, в глагольных формах страдательного залога основное внимание всегда направлено на само действие, а также на объект этого действия, в то время как производитель действия отводится на второй план. Данная направленность фокуса внимания отражается при формулировании пропозиции, однако предполагаемый субъект действия также указывается. В случае Кол 1:5 подразумеваемым субъектом действия является Бог, поэтому в пропозицию необходимо будет включить следующее указание: [Богом].

Взаимная соотнесенность пропозиций

Выразить содержание текста путем формулирования составляющих его пропозиций — лишь часть семантического анализа. Другая задача анализа заключается в том, чтобы рассмотреть те семантические отношения, которые имеют место между пропозициями. Каждая пропозиция тем или иным образом соотносится с другой пропозицией или с общей темой сообщения. Анализ семантической структуры текста не будет полным до тех пор, пока эти отношения не будут выявлены.

Анализ отношений между пропозициями, также как и формулирование самих пропозиций, должен базироваться на определенных формальных показателях греческого текста, а также на информации, почерпнутой из словарей, грамматик, комментариев и других переводов. В тексте могут присутствовать некоторые слова (союзы, частицы), которые указывают на определенные отношения (напр.: kai, de, alia, gar, hoti, hina). Однако довольно часто мы сталкиваемся с тем, что конкретный союз или частица могут указывать на несколько отношений одновременно. Поэтому при взаимном соотнесении различных пропозиций необходимо опираться не только на круг возможных значений союза или частицы, но и на содержание пропозиций, а также на общий контекст в пределах абзаца. Вместе с тем, во многих случаях мы не имеем никаких формальных показателей отношений между конкретными пропозициями оригинального текста. В таком случае следует очень внимательно и осторожно выявлять связующие отношения между пропозициями и следить за тем, чтобы выявленные отношения действительно соответствовали исходному смыслу оригинала.

В следующей главе мы более подробно остановимся на этом вопросе, определим и опишем систему отношений между теми пропозициями, которые мы постулировали в этой книге. Разумеется, состав пропозиций и отношений между ними будет несколько видоизменяться по мере того, как лингвист углубляется в анализ греческого оригинала или других языков мира. Даже на настоящей стадии исследования можно выделить некоторые более тонкие отличительные признаки, однако это могло бы неоправданно усложнить нашу классификацию и снизить ее пригодность для работы других переводчиков.

При выделении определенных отношений между пропозициями существенную роль опять — таки играет фокус внимания. Различие между некоторыми из перечисленных нами ниже пропозиций зависит от того, находится ли одна из двух соотносящихся пропозиций в центре внимания или они обе в равной степени важны с точки зрения фокуса. Под фокусом внимания мы подразумеваем общую выделенность пропозиции по отношению к теме или к окружающим ее другим пропозициям. Необходимо учитывать данное различие, базирующееся на фокусе внимания, поскольку пропозиции представляют собой составные части абзаца, объединенного одной темой. Следовательно, одни пропозиции в абзаце будут развивать эту тему, а другие будут лишь сопровождать это развитие дополнительной информацией. Автор, исходя из общей темы сообщения, решает, какое содержание выдвинуть на первый план, а какое — на второй, и его выбор во многом определяет взаимные отношения составляющих пропозиций и их грамматическое оформление.

Ниже мы приводим перечень тех отношений, которые подробнее будут анализироваться в следующей главе. Они подразделяются на две группы: отношения дополнения и отношения ассоциации.

ОТНОШЕНИЯ ДОПОЛНЕНИЯ

Последовательность

Одновременность

Чередование

Речевой обмен

Распространение

ОТНОШЕНИЯ АССОЦИАЦИИ

Образ действия

Сравнение

Противопостановление

Равнозначность

Общее — частное

Распространение — сокращение / резюме

Причина — следствие

Средство — результат

Средство — цель

Условие — последствие

Уступка — неожиданность

Основания — вывод

Время

Место

Обстоятельство

Идентификация

Комментарий

Содержание

В стихе Кол 1:4 мы выявили три пропозиции:

мы слышали

что вы верите в Иисуса Христа

что вы любите всех святых.

Как соотносятся данные пропозиции? Мы уже говорили о том, что вторая и третья пропозиция конкретизируют первую и сообщают, что именно услышал субъект действия. Такое отношение называется отношением СОДЕРЖАНИЯ, и каждая из этих двух пропозиций может быть связана именно таким отношением с главной пропозицией. Мы можем отмечать тип отношения справа от сформулированной пропозиции:

Обратите внимание на то, что между второй и третьей пропозицией имеет место отношение ДОБАВЛЕНИЯ, которое маркировано употреблением союза "и" точно так же, как отношение СОДЕРЖАНИЯ вводится союзом "что" Из этого следует, что третья пропозиция имеет два связующих отношения: отношение СОДЕРЖАНИЯ применительно к первой пропозиции и отношение ДОБАВЛЕНИЯ применительно ко второй. Схематически это можно показать следующим образом:

А что можно сказать о первой пропозиции? С чем она связана? Если вспомнить самое начало абзаца, то мы увидим, что пропозиция "мы слышали" связана с первой пропозицией абзаца — "Мы всегда благодарим Бога" — и конкретизирует причину этой благодарности: апостол Павел услышал хороший отзыв о христианской общине в Колоссах. Таким образом, данная пропозиция связана отношением ПРИЧИНЫ:

Итак, если отношения между пропозициями маркировать при помощи особых логических обозначений, используя при этом соединительные союзы типа "и", можно эксплицировать значительную часть внутренних семантических взаимосвязей текста, что даст переводчику удобную для работы форму представления семантической структуры текста.

После того как мы выявим пропозиции в пределах абзаца и маркируем отношения между ними, необходимо вновь вернуться к нашему первоначальному вычленению крупных семантических единиц текста и проверить, совпадает ли первоначальная схема членения текста с результатами проведенного подробного анализа. В случае обнаружения каких — либо расхождений следует внести необходимые коррективы в общую схему. Наконец, мы должны вывести тему каждого абзаца и раздела и указать ее в начале пропозиционного анализа данного абзаца или раздела. Это поможет не только переводчику, но и тому, кто делает пропозиционный анализ данного текста. Действительно ли полученный пропозиционный анализ совпадает с выделенными темами? Если нет, то опять — таки требуются некоторые коррективы пропозиционного анализа. Установив границы крупных семантических единиц, выявив темы и сформулировав пропозиции текста, можно приступить к схематическому отображению результатов пропозиционного анализа, чтобы им мог воспользоваться переводчик.

Настоящая глава посвящена описанию системы отношений между пропозициями в дискурсе. В дискурсе говорящий или пишущий постоянно выбирает и организует свой материал, и эта деятельность вызывает сложную систему отношений.

Можно рассматривать эту систему как основанную на отношениях, воспринимаемых в реальном мире. Такая система — меньшая, чем используемая в дискурсе; мы определим ее как систему воспринимаемых отношений:

Эти основные отношения могут быть сведены к следующим пяти формулам:

четыре из которых представляют конъюнктивные отношения, и одна (А или В) — дизъюнктивные.

Более сложная система отношений, реализуемых в процессе говорения или письма, может быть названа системой понятийных отношений, и именно о них подробно рассказывает эта глава. Отношения появляются, поскольку говорящий (или пишущий) не ограничивается простой формулировкой своих ощущений реального мира. На основании этих ощущений делаются выводы, с целью их объяснения создаются гипотезы, суждения повторяются для эмфазы. Некоторая часть информации более важна, остальная — менее, т. е. что — то развивает ход мысли, что — то его объясняет. Иначе говоря, для того, чтобы сообщение достигло своей цели, говорящий (или пишущий) определяет не только его содержание, но и форму.

Пропозиции развития

Пропозиции выполняют две различные функции в дискурсе. Они могут развивать или поддерживать какую — либо семантическую единицу дискурса (пропозицию, тему абзаца или тему нескольких абзацев). Развивающие семантическую единицу пропозиции семантически относятся к одному порядку внутри дискурса.

Между пропозициями развития существует связь ДОПОЛНЕНИЯ. Когда две или более пропозиции связаны одинаковыми отношениями с другой пропозицией, тогда между собой они связаны отношением ДОПОЛНЕНИЯ. Эта закономерность применима ко всем типам семантических единиц. Например, если пропозиция вывода поддерживается тремя основаниями, то эти основания соотносятся между собой отношением ДОПОЛНЕНИЯ. Точно так же, если в трех абзацах их основные пропозиции соотносятся с пропозицией темы (выводом) в качестве основания, тогда эти три абзаца связаны отношением ДОПОЛНЕНИЯ.

Развиваемая тема не обязательно выражается эксплицитно. Она может быть выражена имплицитно и тогда должна выводиться из контекста. Такая ситуация весьма вероятна, когда между пропозицией темы и поддерживающими ее единицами возникает один из таких типов связи, при которых происходит наложение смыслов между двумя связанными единицами. (Эти отношения подробно рассмотрены далее в этой главе как вторая подгруппа отношений между пропозициями поддержки.) Например, мать рассказывает кому — то о своих детях. Она может вспомнить что — то интересное о Грише, затем заговорить о Маше, потом о других своих детях. Пропозиции темы, которые резюмируют каждый абзац, являются единицами одного порядка и развивают имплицитную тему "Я расскажу вам о своих детях" хотя эта тема может быть абстрагирована от пропозиции темы каждого абзаца. Отношение, которое пропозиции темы имеют к этой отвлеченной пропозиции темы — это отношение частного к общему. Пропозиция темы "Я расскажу вам о своих детях" является обобщенной, а тема каждого абзаца находится в конкретизирующих отношениях с ней. Это один из типов отношений, при котором соотнесенные пропозиции объединены общим смыслом.

Существует два основных отличия пропозиций развития от пропозиций поддержки. Во — первых, пропозиции развития связаны друг с другом отношением ДОПОЛНЕНИЯ, будь то две или более пропозиции поддержки в абзаце, 2 или более главных пропозиции, или 2 (или более) пропозиции темы. Во — вторых, поскольку все они связаны одним типом отношений, семантически они являются единицами одного порядка.

Тип ДОПОЛНЕНИЯ, который возникает между пропозициями развития, в значительной степени контролируется типом дискурса, содержащим эти пропозиции. В повествовательном материале многие пропозиции связаны одним из двух типов временных отношений — последовательности или одновременности. Например, в биографии абзацы могут объединяться пропозициями развития, которые добавляют одно место действия к другому (или одного участника к другому). Для эпистолярного жанра характерно то, что один вывод может добавляться к другому, или одна причина к другой.

Пропозиции поддержки

Пропозиция поддержки — всегда одна из двух пропозиций, связанных по ассоциации, например, средства — цель или основание — вывод. В материале, который аргументирует или доказывает какое — либо положение, многие абзацы будут связаны отношением ассоциации, если, например, их пропозиции темы соотносятся как причина и результат (основания — вывод или условие — последствие). Однако, не все пометы, используемые нами для определения отношений между пропозициями поддержки, состоят из двух компонентов.

Существуют обозначения, состоящие из одного элемента (например, сравнение); тем не менее они заключают в себе две части. Сравнение, таким образом, подразумевает, что существует некий предмет и нечто сравниваемое с ним для его пояснения.

Пропозиции поддержки находятся в ассоциативных отношениях с пропозицией, которую они поддерживают, и этим они отличаются от пропозиций развития, которых объединяет распределение одного и того же типа связи. Кроме того, поддерживающая и поддерживаемая пропозиции являются единицами разных порядков, а развивающие пропозиции относятся к одному порядку.

Пропозиции поддержки можно классифицировать на основании их семантического функционирования в дискурсе. Таких функций три:

1. Пропозиция поддержки поясняет другую пропозицию, особым образом выделяя ее.

2. Пропозиция поддержки аргументирует какую — либо пропозицию, выражая ее логический антецедент или консеквент.

3. Пропозиция поддержки ориентирует какую — либо пропозицию, представляя ее "фон" — время, место или другое действие.

Различия между этими основными функциями станут яснее, если подробнее обозначить группы отношений, которые за ними стоят. Итак, основываясь на этих семантических функциях, можно выделить 4 группы пропозиций поддержки, разделив в свою очередь поясняющие пропозиции на две подгруппы, поскольку смысл пропозиций поддержки может совпадать или не совпадать со значением пропозиции поддерживаемой.

1. Пояснение (использование пропозиции с новой информацией)

ОБРАЗ ДЕЙСТВИЯ

СРАВНЕНИЕ

ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ

2. Пояснение (использование подобной информации)

ЭКВИВАЛЕНТНОСТЬ/РАВНОЦЕННОСТЬ

ОБЩЕЕ — ЧАСТНОЕ

РАСПРОСТРАНЕНИЕ — СОКРАЩЕНИЕ / РЕЗЮМЕ

3. Аргументация

ПРИЧИНА — РЕЗУЛЬТАТ

СРЕДСТВО — РЕЗУЛЬТАТ

СРЕДСТВО — ЦЕЛЬ

УСЛОВИЕ — ПОСЛЕДСТВИЕ

УСТУПКА — НЕОЖИДАННОСТЬ

ОСНОВАНИЯ — ВЫВОД

4. Ориентация

ВРЕМЯ

МЕСТО

ОБСТОЯТЕЛЬСТВО

Заключение

Соотношения между пропозициями в дискурсе мы разделили на две большие группы — пропозиции развивающие и поддерживающие. Первые являются в дискурсе семантическими единицами одного порядка, последние — разных. Пропозиции поддержки можно подразделить на 4 группы. Однако такое разделение касается только отношений между целыми пропозициями (возможна также связь пропозиции поддержки с частью другой пропозиции; три вида такой связи — идентификация, комментарий, содержание. Эти типы связи, которые включают в себя ДОПОЛНЕНИЕ и АССОЦИАЦИЮ, мы рассмотрим далее в этой главе.)

Для подробного анализа выбраны пять типов отношений дополнения: хронологической последовательности, одновременности, поочередности, речевого обмена и распространения. Первые два типа относятся к понятийной категории времени и поэтому преобладают в повествовательном типе дискурса. Для остальных же категория времени является второстепенной, следовательно, они более характерны для других жанров дискурса, в которых отсутствует нарративность. Однако следует подчеркнуть, что подобные утверждения являются лишь обобщениями, поскольку каждый конкретный анализируемый дискурс может содержать различные типы отношений. В дискурсе любой тип отношения прибавления может объединять два или более "фона" два или более общих суждения, две или более причины и т. д.

1. Хронологическая последовательность

Хронологическая последовательность представляет собой такой тип отношений прибавления, когда одна пропозиция следует за другой во времени в референциальном мире.

Центральные действия пропозиций могут занимать и короткие, и длинные промежутки времени. Данный тип отношений может связывать любую пару действий, происходящих в прошлом или будущем, независимо от их продолжительности во времени.

Мк 1:31 "Подошед, Он поднял ее, взяв ее за руку…" (ряд событий в прошлом)

Мк 4:28 "… сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе" (обобщенный ряд событий)

1 Фес 4:16–17 : "Потому что Сам Господь … сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; Потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ним восхищены будем…" (ряд событий в будущем).

2. Одновременность

Два действия рассматриваются как одновременные, если они частично совпадают по времени в референциальном мире дискурса. Действия не совпадают полностью; одновременные действия всегда "перекрываются" на каком — то отрезке, частично или целиком. Так же, как и действия последовательные, одновременные действия могут быть различными по длительности в прошлом, настоящем или будущем.

Мф 24:29 "(И вдруг,) после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются;'' (четыре одновременных события в будущем)

Мк 4:37–38 "И поднялась великая буря; волны били в лодку, … А Он спал на корме …" (два события, одно продолженное, происходят в течение длительного события в прошлом)

Откр 3:20: "Се, стою у дверей и стучу:'' (два непрерывных события происходят одновременно в настоящем)

3. Чередование

Чередование может быть контрастным или дополняющим. Примером контрастной формы могут служить такие пары антонимов, как "мертвый — живой" "присутствующий — отсутствующий"; или пары ситуативных противопоставлений: "Бог — человек", "по воздуху — по морю" Взаимодополняющие альтернативы появляются в группе по две или более, причем все они относятся к одной семантической области.

Мф 6:31 : "… что нам есть? или: что нам пить? или: во что одеться?" (взаимодополняющие альтернативы)

Мф 11:3 : "…Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого?" (ситуационная альтернатива: эти два вопроса равнозначны одному: "Тот ли ты или нет?")

Рим 14:21 : "… ничего такого, от чего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает" (взаимодополняющие альтернативы)

1 Кор 11:4 : "Всякий муж, молящийся или пророчествующий с покрытою головою, постыжает свою голову;" (взаимодополняющие альтернативы)

Иак 2:3 : "… а бедному скажете: "ты стань там", или "садись здесь, у ног моих" (ситуационные альтернативы)

4. Речевой обмен

На этом этапе анализа отношения прибавления характеризуют отношения между двумя частями разговора. Один говорящий "добавляет" что — либо к сказанному другим, и так далее.

5. Распространение

Следующие примеры поясняют наиболее обычную форму ПРИБАВЛЕНИЯ, когда две или более пропозиций поддержки одинаково соотносятся с третьей.

Гал 3:29 : "Если же вы Христовы, то вы семя Авраамово и по обетованию наследники" (два вывода)

Кол 1:4 : "Услышавши о вере вашей во Христа Иисуса и о любви ко всем святым…" (два суждения, составляющие СОДЕРЖАНИЕ действия "услышать")

Иуда 11 "Горе им, потому что идут путем Каиновым, предаются обольщению мзды, как Валаам, и в упорстве погибают, как Корей" (три причины произнесения осуждения)

Обе пропозиции могут находиться в отрицательной форме, например:

Мк 8:26 "… сказав: не заходи в селение и не рассказывай никому в селении" (два суждения, составляющие СОДЕРЖАНИЕ действия "сказать")

Лк 18:2 : "… судья, который Бога не боялся и людей не стыдился" (две характеристики судьи)

Кроме описанных выше пяти видов ПРИБАВЛЕНИЯ, существует также тип отношения, связывающий пропозиции, который имеет два пункта расхождения и один — совпадения. На первый взгляд этот случай кажется примером к отношению противопоставления (который мы рассмотрим далее в этой главе), но на самом деле он отличается от этого типа тем, что ни один из пунктов расхождения не является позитивно — негативной оппозицией. Таким образом, пара пропозиций будет связана отношениями ПРИБАВЛЕНИЯ.

Я работал с Марией дома,

Я работал с Еленой в институте.

Поясняющие пропозиции поддержки, различные по смыслу

Поясняющие пропозиции поддержки, сходные по смыслу

Аргументирующие пропозиции поддержки

 

Каждая пара пропозиций этой группы связана общим отношением причины — следствия, т. е. одна из двух пропозиций выражает причину, а другая — вытекающее из нее последствие. Именно в этом смысле мы говорим, что одна пропозиция аргументирует другую, представляя причинный антецедент или последующий результат.

Данный тип отношений включает в себя шесть подтипов, каждый из которых подчеркивает тот или иной аспект причинно — следственной связи. Прежде чем обратиться к подробному обсуждению этих видов связи, обобщим их основные признаки в следующей таблице:

Таблица 1 Сопоставление причинно — следственных отношений

 

1. ПРИЧИНА — СЛЕДСТВИЕ

Этот тип отношений, как представляется, наиболее часто представлен в индоевропейских языках в обратном порядке (сначала следствие, затем причина, соединенная с ним посредством союзов "так как" "поскольку" и т. д.). В любом случае причина указывает на то, что привело к конкретному результату: действие агенса, или что — то иное. Этот тип отношений является достаточно распространенным в НЗ.

Мф 8:24 "… сделалось великое волнение на море, так что лодка покрывалась волнами…"

Мф 18:25, 26 "… государь его приказал продать его, … Тогда раб тот пал и, кланяясь ему, говорил: …"

Мк 6:6 "И дивился неверию их" = И удивлялся, потому что они не верили (следствие, затем причина)

Деян 15:25, 27 "… мы, собравшись, единодушно рассудили, избравши мужей, послать их к вам … Итак мы послали Иуду и Силу…"

Филим 1 "… узник Иисуса Христа" = Узник ради Иисуса Христа (на первом месте результат)

Иак 4:2 "…и не имеете, потому что не просите" (следствие, затем причина)

Необходимо несколько пояснить пример из Послания к Филимону. Генитивной конструкцией (в греческом тексте desmios Christou Iesou) представлены две пропозиции: "Я — узник" и "Я — проповедник христианства", которые можно было бы соединить с помощью "потому что" Причиной уз Павла было его отношение ко Христу, или его проповедь Христа. Именно поэтому причина следует за результатом. Необходимо также отметить, что для рассматриваемого нами типа отношений наличие форм типа "следовательно" "так что" и "поскольку" не является непременным условием. Кроме того, причинно — следственные отношения могут возникать не только в хронологическом или обратно — хронологическом порядке, но и в составной форме. Иными словами, определенный результат может возникать из множества причин, или одна причина может относиться к нескольким результатам, или и причин, и следствий может быть несколько. В следующем примере из Деяний, результату предшествуют общая причина и две уточняющие.

Сложные формы группы причинно — следственных отношений

В этом разделе мы проиллюстрируем лишь два случая проявления этой формы отношений. Эта сфера соотношений пропозиций еще не изучена достаточно, поэтому мы можем лишь обратить внимание переводчика на существование таких сложных случаев. Отношения ОСНОВАНИЯ — ВЫВОД или УСЛОВИЕ — СЛЕДСТВИЕ иногда появляются вместе с отношением УСТУПКА — НЕОЖИДАНОСТЬ.

Это значит, что формулируется неопределенная причина (как не известная точно), а затем высказывается не предполагаемый, а иной результат; или же предполагаемый вывод из нескольких оснований заменяется выводом неожиданным.

Мф 26:35 "… Хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя" (В этом случае объединены тип УСЛОВИЕ — ПОСЛЕДСТВИЕ и УСТУПКА — НЕОЖИДАННОСТЬ.)

В одной из составных форм УСГУПКА — НЕОЖИДАННОСТЬ употребляется "но" Например, высказывание Я собирался пойти в магазин, но начался дождь следует рассматривать скорее как уступительное. Это суждение можно проанализировать как подразумевающее результат, противоположный предполагаемому: Я не пошел, что является также результатом причины "начался дождь" Иначе говоря, более полный вариант этого высказывания представляется таким: Я собирался пойти в магазин, но не пошел, потому что начался дождь. Таким образом, здесь наблюдается объединение двух пар пропозиций: Несмотря на то, что я собирался пойти в магазин, я не пошел и Я не пошел в магазин, потому что начался дождь.

В НЗ примером этого типа может служить 1 Фес 2:18: "И потому мы … хотели придти к вам, но воспрепятствовал нам сатана" Имплицитным здесь является высказывание "мы не пришли к вам", или "мы еще не пришли к вам" Если более явно придать этому суждению характер уступки, его можно прочитать следующим образом: "Несмотря на то, что мы хотели придти к вам, Сатана воспрепятствовал нам".

Достаточно сложны и такие отношения, при которых две пропозиции, связанные причинно — следственными отношениями, формулируются в виде особой пропорции, прямой или обратной.

Мк 7:36 "…но, сколько Он ни запрещал им, они еще более разглашали" (Контекст выявляет отношение УСТУПКА — НЕОЖИДАННОСГЬ: "Хотя Он запрещал им, они разглашали" Кроме того, две пропозиции соответствуют друг другу в том смысле, что усиление запрета влекло за собой большее разглашение.)

2 Кор 12:15 "… не смотря на то, что, чрезвычайно любя вас, я менее любим вами" (Этот пример, по сути, относится к типу ОСНОВАНИЯ — ВЫВОД: "Я люблю вас, следовательно, я заключаю, что вы должны были бы любить меня" Две пропозиции в этом случае "обратно пропорциональны", увеличение его любви к ним приводит к уменьшению их любви к нему.)

Ориентирующие пропозиции поддержки

Пропозиции поддержки, соотносящиеся с частью пропозиции

Как говорится, нельзя судить о пудинге, не отведав его. В двух предыдущих главах мы показали, как анализируется семантическая структура текста и как пропозиции соотносятся друг с другом. В настоящей и последующей главах теория рассматривается на практике с помощью анализа семантической структуры Послания к Филимону. Нами выбрана именно эта книга Нового Завета, поскольку благодаря своему небольшому объему она может быть рассмотрена в пределах двух глав.

Однако, прежде чем приступить к детальному разбору Послания к Филимону, необходимо остановиться на том, чем обусловлен выбранный способ схематического изображения.

Предположим, что схема должна отражать:

1. структуру абзаца и раздела дискурса, обозначая тему каждого абзаца или раздела;

2. внутреннюю семантическую структуру абзацев с помощью графического смещения на схеме одних пропозиций относительно других;

3. точные отношения между пропозициями (с помощью помет);

4. результаты классификации пропозиций, на основании которых устанавливается соответствие между грамматическими и семантическими категориями.

Два последних положения мы уже рассмотрели в гл. 17, данная же и последующая главы дают примеры к ним из Послания к Филимону 4–7. Первый из этих пунктов мы проиллюстрируем разбором структур данного текста. Положения же 2 и 3 требуют некоторых пояснений.

Иерархия пропозиций

Структура семантического абзаца может быть различной. Абзац может (1) начинаться с главной пропозиции (которая может также представлять пропозицию темы), а затем продолжаться пропозициями поддержки; или (2) заканчиваться главной пропозицией; или (3) содержать ее в тексте абзаца; или (4) иметь ряд главных пропозиций, которые развивают имплицитно представленную пропозицию темы. На наших схемах главная пропозиция (или пропозиции) занимает крайнее левое положение, так что вышеперечисленные типы семантической структуры будут выглядеть следующим образом:

В то же время, пропозиции, выраженные конкретным языком, линейны по форме и изображать их лучше в виде горизонтальных линий. Если для удобства предположить, что каждый из наших примеров состоит из четырех пропозиций, более точное изображение будет таким:

Первые три примера представляют собой комбинации пропозиций, одна из которых центральная (главная), которые, следовательно, являются суждениями. Главная пропозиция каждого суждения — крайняя слева, пропозиции поддержки при этом смещены вправо. Три таких суждения, расположенные одно за другим, будут изображаться так:

Последняя схема поднимает вопрос о классификации пропозиций и ее схематическом отображении. В предыдущей главе (об отношениях между пропозициями) мы определили три типа отношений: неадекватного порядка — между целой пропозицией и ее частью; между пропозициями одного порядка; между пропозициями неадекватного порядка. На схеме пропозиции одного порядка одинаково смещены; пропозиции разных порядков — смещены по — разному. Например, если формулируется вывод, поддерживаемый тремя основаниями, схема будет следующей:

Итак, если взаимосвязаны пропозиции разных порядков, поддерживающие пропозиции смещены на один "шаг" вправо относительно поддерживаемой. Здесь мы предполагаем, что основания являются пропозициям поддержки, поэтому все они смещены на один "шаг" правее вывода.

Особыми случаями являются три способа связи пропозиции с частью пропозиции, а именно ИДЕНТИФИКАЦИЯ, КОММЕНТАРИЙ и СОДЕРЖАНИЕ. В отличие от других типов отношений ИДЕНТИФИКАЦИЯ и КОММЕНТАРИЙ представляют собой единицы "низшего" порядка, поскольку соотносятся в основном с ОБЪЕКТОМ. Таким образом, на схеме пропозиции, представляющие эти типы отношений, смещаются на два "шага" вправо относительно главной пропозиции, если присутствуют еще какие — либо пропозиции поддержки. Следовательно, если предположить, что в приведенном выше примере появляется пропозиция КОММЕНТАРИЯ, соотнесенная с определенным ОБЪЕКТОМ из пропозиции вывода, схема приобретает следующие очертания:

(на два "шага" смещена пропозиция КОММЕНТАРИЯ). Однако иногда главная пропозиция поддерживается только одной из этих двух типов пропозиций без последующих пропозиций поддержки другого типа, например при введении в повествование нового лица.

Такая ситуация часто встречается в первых стихах многих Посланий, когда автор каким — либо образом представляет себя и адресата. Подобным образом характеризуется Епафрас (Кол 1:7–8). В этих случаях двойное графическое смещение этих двух типов отношений необязательно, и они сдвигаются только на один "шаг".

Иначе пропозиция может быть связана с частью пропозиции отношением СОДЕРЖАНИЯ. В большинстве случаев пропозиция СОДЕРЖАНИЯ смещается на один "шаг" относительно пропозиции, содержащей ДЕЙСТВИЕ, к которой относится СОДЕРЖАНИЕ. Тем не менее, возможны случаи, когда общая тема абзаца будет придавать СОДЕРЖАНИЮ большее или такое же значение, как и той части пропозиции, которая ее представляет.

Прежде чем перейти от вопроса об использованном нами способе изображения иерархии пропозиций к другой теме, необходимо рассмотреть некоторые проблемы, связанные с последовательностью представления пропозиций на схемах.

Основной исходной посылкой в данном случае служит обязательность отражения на схеме порядка, выбранного самим автором первоисточника для выражения своих мыслей. Этот вопрос затронут в предпринятом нами анализе греческого дискурса, но не будет лишним повторить, что следование порядку оригинала наилучшим образом передает то, на чем сосредоточено основное внимание автора.

Таким образом, пропозиции представлены в соответствии с их последовательностью в оригинале, и лишь в том случае, когда такая последовательность не позволяет переводчику ясно представить семантическую структуру оригинала, возможны определенные изменения расположения и соотношения пропозиций.

Определение соотношений

Одной из главных целей схематического изображения является выяснение семантических отношений, связывающих пропозиции между собой. На схеме мы изображаем эти отношения с помощью помет, расставленых в конце каждой линии, обозначающей пропозицию. Каждая пропозиция может быть связана с последующей или предыдущей. В приведенном выше примере была установлена "обратная связь" между пропозициями и, если пронумеровать их, пометы будут следующими:

Этот простой пример показывает некоторые условности принятой нами системы помет. Наряду с называнием типа отношений также определяется и та пропозиция, с которой связана данная. В основном, пропозиции соотносятся с той, которая графически расположена левее, но поскольку некоторые из поддерживающих пропозиций могут быть весьма отдалены от главной, всегда удобнее иметь перед глазами специальную ссылку на нее.

Необходимо подчеркнуть еще два момента. Во — первых, пропозиции одного порядка, одинаково соотносящиеся с какой — либо другой, помечаются одинаково. В нашем последнем примере пропозицию 4 можно определить и как ОСНОВАНИЕ к 1, и как ДОПОЛНЕНИЕ к 3, причем второе отношение уже выражено тождественной пометой и графически — идентичным смещением относительно главной пропозиции. Во — вторых, крайняя слева пропозиция (т. е. главная или пропозиция темы) на схеме не помечается вообще, поскольку она развивает дискурс. Таким образом, отсутствие пометы при пропозиции всегда указывает на то, что она главная (пропозиция темы). В нашем примере такая пропозиция является выводом, поддерживаемым тремя основаниями. Иными словами, если отражать на схеме "обратное" соотношение двух пропозиций (т. е. связь последней пропозиции с первой), следует помечать только вторую из изображенных пропозиций. Первая же пропозиция из пары будет или главной (или пропозицией темы) и поэтому помета отсутствует; или же существующая помета указывает на тот тип отношений, который связывает эту пропозицию с предшествующей. Расставление помет также служит второстепенной задаче разъяснения возможной неопределенности в иерархии пропозиций. Как правило, две одинаково смещенные пропозиции связаны одним и тем же типом отношений с какой — либо другой пропозицией, как в нашем последнем примере с тремя основаниями. Тем не менее две пропозиции могут оказаться смещенными одинаково не потому, что они связаны идентичными отношениями с другой пропозицией, а потому, что обе они соотносятся с ней, но тип связи различен.

Рассмотрим пример из Кол 1:22–23:

Вторая и третья пропозиции независимо друг от друга относятся к первой, первая — как СРЕДСТВО, вторая — как ЦЕЛЬ. Заметьте, что это означает не только то, что первая пропозиция — главная (и потому не помечается), но она также является целью второй пропозиции и средством третьей. Отношения вполне определенные, но система помет "сверху — вниз" обладает собственными скрытыми свойствами. Вышеприведенный пример из Послания к Колоссянам демонстрирует также принцип следования порядку оригинала даже в том случае, когда какое — то другое расположение, скажем, 2, 1, 3 мог бы показаться предпочтительным.

Как подчеркивалось в гл. 17, анализ семантической структуры текста должен происходить "по нисходящей", т. е. от более крупных семантических единиц к более мелким. Однако это утверждение является весьма относительным, поскольку на практике комментатор работает и с тем, и с другим уровнем одновременно, выстраивая единое целое. Однако несмотря на то, что вопрос о границах более крупных семантических единиц не может быть окончательно решен до того, как не проанализированы все малые пропозиции, он все равно логически предшествует такому анализу.

Для сравнения различных вариантов членения текста на крупные семантические единицы приведем пример (см. таблицу 1), схематически показывающий разделение Послания к Филимону на абзацы в 10 различных переводах английской Библии. Горизонтали обозначают конец абзаца; двойные линии используются, если версия различает большие и меньшие деления. Сразу обращает на себя внимание тот факт, что в одних случаях тексты совпадают по своим делениям на абзацы, в других — нет. Так, например, во всех текстах на 3 стихе заканчивается абзац, и точно так же в большинстве переводов имеется аналогичное совпадение выделения абзацев после стихов 7, 20, 22 и 24. Однако отрезок текста между стихами 7 и 20 только в одном случае делится одинаково половиной переводов, в остальных же случаях наблюдается полное разногласие. Вероятно, такая ситуация возникает потому, что различные компоненты поверхностной структуры текста не всегда соответствуют его семантической структуре, особенно в основной части послания. Следующая дикуссия является попыткой установить границы более крупных семантических единиц в Послании, особенно в стихах 8–20, которые составляют основную часть текста Послания.

Сноски к схеме: 1 2

Основные исходные посылки

Личная форма греческого глагола является более значимой, чем причастие и инфинитив, поскольку только она является показателем лица и наклонения. Следовательно, она служит для выражения этих двух категорий, а также сигнализирует об изменениях в них. Значит, вполне логично будет заключить, что именно личные формы глагола развивают тему. Поскольку основным признаком, по которому мы выделяем абзац, является единство темы, первым шагом в решении задачи разграничения более крупных семантических единиц является изучение личных глаголов в тексте, так как тема будет развиваться в основном ими. Однако не все личные глаголы служат для выражения темы и поэтому каждый глагол должен рассматриваться относительно его семантической функции в дискурсе — является ли он развивающим тему или поддерживающим, объясняющим, аргументирующим или ориентирующим? При решении этого вопроса должны приниматься во внимание и другие признаки: соединительные слова, выбранные автором лексические средства (синонимы антонимы, повторы, слова одной семантической области и т. д.), а также порядок, в котором представлена информация.

Анализ более крупных семантических единиц Фил. будет проводиться следующим образом. Поочередно мы рассмотрим все личные глаголы и другие данные для выяснения их роли и выявления границ между более крупными семантическими единицами. Для облегчения восприятия разбор делится на подразделы, в каждом из которых анализируется материал одного абзаца.

Анализ крупных семантических единиц Послания к Филимону

Схематическое изображение крупных семантических единиц Послания к Филимону

Результаты проведенного нами анализа можно отобразить схематически так же, как результаты разбора отдельных пропозиций. Каждый абзац представлен пропозицией темы; эти пропозиции могут быть смещены одна относительно другой так же, как пропозиции поддержки.

Анализируемый дискурс является письмом, которое можно разделить на три части. Мы разграничиваем эти части на том основании, что абзацы одной части не связаны с абзацами другой. Разумеется, между ними могут существовать лексические или иные связки, но общее объединяющее начало отсутствует.

Первый раздел письма состоит из стихов 1–3 и содержит два абзаца со следующими пропозициями темы:

Последний раздел состоит из стихов 21–25, содержит четыре абзаца со следующими темами:

Следовательно, основную часть письма составляют стихи 4–20. Темы четырех абзацев соотносятся друг с другом следующим образом:

Такое отображение отчетливо показывает, что в ст. 4–20 две темы служат поддержкой двум другим темам. Каждая пара формирует раздел, и пропозиции темы этих разделов соотносятся так:

Тему всего письма можно вывести из ст. 4–20. Пропозицию темы можно сформулировать следующим образом: "Прими Онисима!"

До сих пор семантический анализ послания к Филимону сводился к определению крупных семантических единиц. Чтобы продемонстрировать следующую ступень анализа, мы выбрали одну из таких единиц. Анализ будет подробно описан лишь для одного абзаца, поскольку объем настоящей главы не позволяет детально рассмотреть все Послание. Тем не менее, подробный обзор его вы можете найти в Приложении 5. Абзац, включающий стихи 4–7, был выбран для того, чтобы показать, что подразумевается под делением на пропозиции.

Хотя исследователь на практике изучает все аспекты анализа одновременно, сама процедура анализа может быть разделена на этапы, представленные в логической последовательности. Этой цели и будет посвящен данный раздел.

Выявление слов со значением действия в абзаце

Когда мы давали определение пропозиции (см. гл. 18), то отмечали, что существует два типа пропозиций: пропозиции действия и пропозиции состояния. Определив границы абзаца, мы переходим к следующему этапу — выявление слова или выражения со значением действия. Такое выявление затрагивает не только глаголы (личные, неличные и причастные формы), но также и абстрактные существительные. Для того, чтобы читатель смог следить за процессом, мы приводим подстрочный буквальный перевод стихов с 4 по 7 с греческого языка. Слова, обозначающие действия, последовательно пронумерованы надстрочными цифрами, а номера стихов даны в скобках.

Этот абзац насчитывает 17 слов со значением действия. Однако при более внимательном рассмотрении становится ясно, что среди них есть "пустые" глаголы, поскольку лишь в сочетании с абстрактными существительными они могут служить для выражения действия. Например:

Таким образом, получается, что в этом абзаце эксплицитно выражено 14 действий. Каждое из них становится ядром пропозиции действия, значит, в абзаце содержится, по меньшей мере, 14 пропозиций действия.

Построение пропозиций, основанных на эксплицитных действиях

Установление пропозиции, взаимодействующей с конкретным действием, будет следующим шагом нашего анализа. Это означает, что необходимо уточнить, кто участвует в действии, а также сформулировать такие модификации действия, как время, место, способ и т. п. На этом этапе самое пристальное внимание уделяется изучению эксплицитной информации, содержащейся в греческом тексте, а также комментариям, грамматикам, словарям и другим переводам. Все это поможет нам убедиться, что значение, передаваемое пропозициями, действительно тождественно значению тех или иных грамматических структур оригинала. Если же в толковании есть различия, то они указываются наряду с причинами их возникновения, чтобы переводчик, воспользовавшись пропозиционным анализом, знал, что он стоит перед выбором между различными толкованиями.

Каждое слово, означающее действие, последовательно записывается и нумеруется, как было показано выше. Параллельно мы рассматриваем те слова в греческом тексте, которые с ним связаны. Затем изучаем греческий материал: сначала с точки зрения выяснения его значения, потом — правильного подбора пропозиционной формы, выражающей это значение (см. предыдущую главу).

1 eucharisto to theo mou "благодарю Бога меня" Здесь не требуется подробного комментария. Значение греческого генитива "Бога меня" легко передается сочетанием "Бога моего" Соответствующей пропозицией будет "благодарю Бога моего".

2–3 mneian sou poioumenos "воспоминание тебя делая'! Причастие poioumenos стоит в им. п., что свидетельствует о том, что оно имеет подлежащее "я", как и основной глагол "благодарю" Абстрактное существительное mneian является грамматическим дополнением причастия — "делая воспоминание" Поскольку мы рассмотрели данное словосочетание в семантическом разрезе, выяснив, что в нем представлено только одно действие, то, вероятно, здесь будет уместно использовать одну из форм глагола "вспоминать" За существительным mneian следует местоимение sou "тебя", генитив в значении дополнения; поэтому "тебя" мы будем рассматривать как дополнение к глаголу "вспоминать" Это закладывает основную пропозиционную форму "я вспоминаю тебя" Как и основной глагол, греческое причастие представлено в настоящем времени; оно выражает обычное или повторяющееся действие.

В этой пропозиции необходимо особо рассмотреть одну деталь. В греческом тексте между пропозициями "благодарю Бога моего" и "вспоминая тебя" стоит наречие pantote, что ставит читателя в затруднительное положение, поскольку он не знает, к какой части высказывания это наречие может быть отнесено. В связи с этим вопросом обычно выдвигают два аргумента: во — первых, большая часть исследователей склонны относить pantote к основному глаголу "благодарю"; во — вторых, семантически более естественной будет фраза "когда я вспоминаю тебя, я всегда благодарю Бога (за тебя)" а не "когда я благодарю Бога, я всегда вспоминаю тебя" Иными словами, когда Павел вспоминал Филимона в своих молитвах, он всегда благодарил Бога за него. Причины своей благодарности Павел приводит ниже. Таким образом, первой пропозицией можно назвать выражение "благодарю Бога моего всегда" (К этому можно добавить словосочетание "за тебя", как подразумевается в контексте.)

4 epi ton proseuchon mou "в молитвах моих" Proseuchon — это абстрактное существительное, выражающее действие "молиться" Грамматически оно является частью фразы, состоящей из предлога epi, за которым следует родительный падеж. В этой грамматической конструкции epi может иметь целый ряд значений, однако самым подходящим из них было бы указание на время события [Bauer/Aland 1988, epi, I. 2]. Proseuchon предшествует местоимению mou "меня" Это позволяет нам предположить, что генитивная конструкция имеет значение субъекта — "я молюсь" Поскольку epi служит показателем времени, пропозиция приобретает форму "когда я молюсь"

Существует еще один вариант анализа событий, представленных во 2–4 стихах. Бертон в своей книге "Синтаксис наклонения и времени в греческом Новом Завете" [Burton 1966, с. 88] пишет: "…Такие выражения как kampto ta gonata (Εφ 3:14) и mneian poioumai epi ton proseuchon (Εφ 1:16; Филим 4; ср. Кол 4:12) … являются парафразами глагола proseuchomaF. Бертон имеет в виду, что события 2–4 просто по — другому выражают греческое "я молюсь за тебя" Мы располагаем двумя доводами, поддерживающими эту точку зрения. Во — первых, за сочетанием существительного mneian с глаголом poieo всегда следует фраза epi ton proseuchon. Когда мы встречаем слово mneia в другом месте, оно не сочетается ни с poieo, ни с epi ton proseuchon, и означает "воспоминание" [ср. Bauer/Aland 1988, mneia, 1]. Во — вторых, можно обнаружить сочетания абстрактных существительных типа mneia с глаголом роего. Но абстрактное существительное "молитва", которое используется в данном случае, не встречается в этом типе сочетаний; в греческом Новом Завете мы не найдем сочетания proseuchas poioumai. Приведенные сведения подтверждают справедливость слов Бертона. Действительно, это выражение тождественно фразе "я молюсь за тебя" В нашем анализе мы будем руководствоваться этой точкой зрения.

5 акоиоп "слушающий" Это причастие настоящего времени в греческом языке стоит в им. п. и указывает, что тот, кто слышит, и тот, кто благодарит, — одно и то же лицо, "я" Таким образом, получаем еще одну пропозицию "я слышу" Поскольку причастие стоит в настоящем времени, то его можно было бы передать как "продолжаю слушать", что вполне возможно, если Павел получил много новостей.

6–8 sou ten agapen kai ten pistin hen echeis "твою любовь и веру, которую ты имеешь". "Любовь" и "вера" — абстрактные существительные, выражающие события "любить" и "верить" Подлежащее личного глагола "ты" и дополнение "от тебя", которое предшествует ten agapen, свидетельствуют о том, что субъектом действия является местоимение "ты", которое образует две пропозиции "ты любишь" и "ты веришь"

Поскольку оба глагола относятся к разряду переходных, то ответ на вопрос, кого любят и в кого верят, нужно искать в контексте. В греческом языке эта информация дополняется двумя предложными сочетаниями, которые следуют за глаголом echeis: pros ton Kurion lesoun "к Господу Иисусу" и eis pantos tous hagious "ко всем святым" Поскольку имеется два глагола и два дополнения, нам придется определить, какое дополнение относится к какому глаголу. Существует два возможных ответа: во — первых, оба дополнения могут быть отнесены к тому и другому глаголу, т. е. и "любовь" и "веру" можно иметь к "Господу Иисусу" и ко "всем святым" (Мнение, согласно которому веру и любовь относят к Господу Иисусу, а к святым только любовь, мы отвергаем как несостоятельное, так как оно не согласуется с правилом симметричного построения греческой конструкции.) Хотя обе альтернативы грамматически возможны и привлекают многих исследователей, мы хотели бы привести три положения в пользу второго варианта.

1. В Новом Завете нет ни одного примера сочетания существительного agape с предлогом pros, что предполагает первая точка зрения. Поэтому нам придется скорее предпочесть привычное устойчивое сочетание единичному случаю употребления agape с pros.

2. Выражение "вера во всех святых" вряд ли можно считать библейским. Вероятно, это и является причиной тому, что некоторые исследователи связывают веру и любовь с личностью Иисуса Христа, а в отношении святых употребляют только слово "любовь"

3. Принято считать, что послание к Филимону было написано приблизительно в то же время, что и послания к Ефесянам и Колоссянам. В Еф 1:15 и Кол 1:4 Павел говорит, что он слышал об их вере в (ел) Господа Иисуса и их любви ко (eis) всем святым. В этих посланиях используемые греческие конструкции не допускают двусмысленности, доказывая правомерность второй точки зрения.

Необходимо подчеркнуть, что вторая альтернатива предполагает использование фигуры речи, именуемой хиазмом или обратным параллелизмом. Хиазм — это фигура речи, где в пределах четырехчленного высказывания первое звено связано с последним, а второе — с третьим. В нашем случае слово "любовь" окажется связанным со словосочетанием "все святые", а слово "вера" с "Господом Иисусом"

Согласно всему вышесказанному, мы получаем две пропозиции "любовь ко всем святым" и "вера в Господа Иисуса"

9–10 he koinonia tes pisteos sou "общение веры твоей" Так начинается 6 стих послания к Филимону, который, по признанию многих исследователей, является наиболее сложным. Как заметил один из толкователей библейского текста, "этот стих считается самым непонятным во всем послании" Трудности толкования 6 стиха возникают из — за ряда следующих друг за другом конструкций, которые плохо поддаются переводу, — три абстрактных существительных, генитив и три предложных сочетания. Более того, в этом стихе можно найти только две эксплицитно выраженные ссылки на участников событий, поэтому довольно сложно понять, кто совершал действия и для кого они совершались.

В пределах данной главы не представляется возможным подробно изложить каждую предлагаемую интерпретацию. Мы хотели бы вынести на суд читателя аргументы для того толкования, которое отражено в пропозиционном анализе, потому что они помогут нам понять, почему другие интерпретации не могут считаться приемлемыми.

Для того, чтобы считаться весомым и значимым, каждое толкование должно учитывать два контекстуальных фактора:

1. Хотя послание адресовано не только Филимону, но и Анфии, Архипу и домашней церкви Филимона, стихи 4–7 подразумевают под адресатом только Филимона. В этих стихах Павел использует форму sou "тебя" пять раз, так же, как и глагол echeis "имеешь". Поэтому каждое толкование должно быть сфокусировано на личности Филимона. Большинство исследователей полагает, что данный стих является молитвой Павла о Филимоне. Подобное контекстуальное рассмотрение ощутимо влияет на решение, кого считать участниками событий стиха.

2. Стихи 4–7 нельзя считать самодостаточными. Наоборот, они предвосхищают просьбу Павла о сыне. Следовательно, любое объяснение содержания данной молитвы сводится к общей цели послания — просьбе к Филимону принять обратно Онисима. Это отчасти объясняет, почему данный стих труден для понимания; то, что Павел говорит, можно назвать общими словами, поскольку он еще не готов сформулировать свою просьбу к Филимону.

Эта начальная фраза содержит два абстрактных существительных, которые связаны между собой в генетивной конструкции; первое из них — koinonia "общение", второе — pistis "вера" Эти существительные указывают на следующие события: "иметь общение" и "верить". Коллокация tes pisteos sou "веры от тебя" перекликается со сходной фразой из предыдущего стиха и представляет собой субъектный генитив, равнозначный по смыслу выражению "ты веришь" (как в предшествующей пропозиции). Под объектом веры, как уже указывалось, подразумевается Господь Иисус. Так, полная форма пропозиции выглядит следующим образом: "ты веришь (в Господа Иисуса)"

Koinonia не связана грамматически с каким — либо участником событий, хотя существуют параллельные конструкции, такие как humon tou ergou tes pisteos "вас дело веры" в 1 Фес 1:3, где "вы" тождественно субъекту обоих событий. Слово koinonia обозначает взаимное участие в действии; оно подразумевает двух или более участников. Киттель по поводу koinonia пишет: "Оно выражает двусторонние отношения… Павел использует это слово для обозначения религиозного общения верующих в Христа и христианского благословления, а также для общения верующих между собой" [Kittel 1972, III, с. 798].

Однако встает вопрос: кто имеет общение и с кем? На него может дать ответ сам контекст. Павел молится о Филимоне, а Филимон о Павле — параллельная генитивная конструкция показывает, что sou предполагает наличие субъекта обоих событий. Кроме того, в предыдущих стихах речь шла о любви Филимона ко всем святым, людям божиим, с кем он имеет общение.

Следовательно, Павел молится за общение Филимона со своими братьями во Христе. Вера неразрывно связана с общением, поскольку только она является для него основой. Павел не имеет в виду общение, основанное на социальных факторах, общности интеллектов или расовой принадлежности. Он говорит о вере, которая зиждится на общей вере в Господа Иисуса. Его молитва имеет прямое отношение к тому, о чем он собирается просить Филимона — он молится о том, чтобы Филимон, как верующий, нашел в себе силы иметь общение со своим бывшим рабом, даже если он бежал от него и, возможно, что — нибудь украл. Как заметил Ленский, комментируя стих 5, "вера Филимона побуждает его вступить в общение со всеми святыми", включая, следовательно и Онисима.

Таким образом, данная генитивная конструкция представляет две пропозиции: "ты имеешь общение (с другими/со святыми)" и "ты веришь (в Господа Иисуса)" Форму, которую они принимают в данном анализе, возможно, потребуется изменить, поскольку генитивная конструкция является грамматическим подлежащим глагола genetai, и для того, чтобы выразить ее как пропозицию, необходимо внести некоторые поправки в основную форму этих пропозиций.

Противоположной точки зрения придерживаются такие исследователи как Лайтфут, Хендриксен и Барклай [Iightfoot 1973, Hendriksen 1965 и Barclay I960]. Они считают, что koinonia представляет действие "делиться" Из послания Павла видно, что Филимон был щедрым христианином. Однако этой точке зрения можно противопоставить следующие возражения: во — первых, Павел сам предлагает взять на себя все расходы, в которые будет вовлечен Филимон; поэтому было бы странно, если бы он молился о том, чтобы Филимон стал более щедрым. Во — вторых, Павел просит Филимона оказать радушный прием своему брату во Христе, поэтому "общение" является значением как нельзя лучше соответствующим такой просьбе.

11 energes genetai "деятельным оказалось". Genetai — одна из форм глагола ginomai. Одним из значений этого глагола является изменение состояния. В словаре Бауэра/Аланда [Bauer/Aland 1988, ginomai, 4] оно трактуется следующим образом: "…Мы так говорим о людях и вещах, которые могут изменять свою природу, для того, чтобы указать на свое новое состояние, "стать чем — то" Это "что — то" выражается посредством прилагательного energes, которое может быть по — разному переведено на русский язык (эффективный, деятельный). Грамматическим подлежащим глагола в этом случае будет не ОБЪЕКТ, а ДЕЙСТВИЕ koinonia. Поэтому Павел молится о том, чтобы уже происходящее действие "деятельным оказалось" По — русски можно было бы использовать также выражение типа "делаться более эффективным, полным". Подобное выражение можно употребить и по отношению к действию "иметь общение", используя такие определения как "более полное", "более глубокое", "более деятельное" (общение) и т. п. Ланг [Lange б. г., с. 14–15] объясняет это так: "Апостол молится о том, чтобы участие его друга в христианском общении… становилось все более и более полным и совершенным". Кох [Koch 1963, с. 186] пишет: "Глубокая и сильная молитва Павла — это просьба о том, чтобы Филимон и его причастность к христианскому общению соответствовали тем требованиям, которые на него возложены. Это ходатайство о возрастании и укреплении Филимона в общении веры…" Джонс [Jones 1949, с. 460] делает предположение о том, что "предметом Павловой молитвы является просьба о более деятельном и продуктивном koinonia".

В этом случае снова пропозиционная форма будет зависеть от того, каким образом выражаются предыдущие пропозиции. Тем не менее на данном этапе ее можно представить в общей форме "стать более деятельным"

12 en epignosei "в познании". "Познание" является третьим по счету абстрактным существительным в данном стихе. Оно выражает действие "познавать", хотя могут быть предложены и другие варианты: "знать", "понять", "различать". Для проведения пропозиционного анализа необходимо ответить на два вопроса: Кто познает? и Что они познают?

Ответ на первый вопрос можно найти, обратившись к контексту. Павел молится за развитие отношений между Филимоном и его верующими братьями, и, как обычно указывается в письмах Павла, за возрастанием в вере лежит познание. Если христианин не знает, что ожидает от него Господь, то он едва ли в состоянии будет выполнить ожидаемое. Поэтому Филимон обязан иметь подобное знание. Лайтфут так комментирует молитву Павла: "Во всех посланиях Павла времени римского плена кульминацией его молитв является слово epignosis… Следовательно, epigndsis, по мнению Павла, — это то, чем обладает Филимон" [Lightfoot 1973, с. 336]. Винсент поддерживает эту точку зрения: "Чем больше его познание добра, тем сильнее будет его желание жить и поступать по — христиански. Обладая познанием, он признает справедливость просьбы Павла…" [Vincent 1897, с. 180]. Хендриксен приходит к тому же выводу: "Чем глубже Филимон осознает, как много он приобрел, тем более склонен он будет сострадать и быть милостивым к другим, в частности к Онисиму".

То, что должно быть познано, содержится во фразе "всякого доброго" Это словосочетание, в свою очередь, связано с предложным сочетанием en hemin "в нас"3 Agathos — прилагательное; Павел не уточняет, что именно он подразумевает под "добрым" Тем не менее, в греческом языке прилагательное часто употребляется в значении существительного. Например, слово hagioi, которое во многих текстах переводится как "святые", — это форма множественного числа прилагательного "святой".

Тогда встает вопрос: как en hemin соотносится с "добрым"? Существуют два возможных ответа — делаем ли мы сами добро или пользуемся им — оно "в нас" Греческий предлог еп имеет оба значения, если сочетается с понятиями, которые относятся к людям. К данному контексту подходит любая точка зрения. Если Филимон придет к полному пониманию того доброго, что мы, христиане, в состоянии сделать, то он, естественно, приветливо встретит Онисима как своего брата во Христе. С другой стороны, если он полностью осознает меру того добра, которое Господь совершил ради верующих христиан, прощая нас, принимая нас как своих детей, примиряя нас с нашими врагами, то это может послужить для Филимона примером для такого же поведения в отношении Онисима.

Теперь мы хотели бы привести два положения, которые говорят в пользу первой точки зрения. Во — первых, Павел постепенно переходит к просьбе о том, чтобы Филимон совершил определенные действия. Во — вторых, в ст. 14 Павел использует выражение to agathon sou "доброе твое", что подразумевает доброе дело, о котором он просит Филимона.

Следовательно, греческое выражение en epignosei pantos agathou tou en hemin представляет две пропозиции "(вы) знаете все доброе" и "которое мы можем совершить", где "которое" относится ко "всему доброму".

3 Здесь мы следуем за общепринятой формой, а не за текстовым вариантом "в вас" Разница в значении не настолько существенна, но, вполне вероятно, в этом случае Павел отождествляет себя с Филимоном и другими верующими. Последующее объяснение прояснит это предположение. См. также комментарий в книге Брюса М. Метцгера "Текстологический комментарий к греческому Новому Завету".

13–15 charan… pollen eschon kai paraklesin "радость великую я обрел и утешение". Как указывалось ранее, "имею радость" и "имею утешение" равнозначны событиям "радуюсь" и "утешаюсь". Рассмотрим два вопроса, имеющих прямое отношение к этой цитате. (1) Относится ли прилагательное pollen "великую" только к charan или и к charan, и к paraklesin? По нашему мнению, оно определяет оба существительных. (2) Eschon — форма аориста первого лица единственного числа от глагола echein "иметь" Какому же времени соответствует эта форма в русском языке? Исследователи едины во мнении, что действие глагола echein совпадает по времени с глаголом акоид "слышать" (стих 5), поэтому более подходящей будет форма прошедшего времени. Исходя из вышесказанного, мы можем выделить следующие пропозиции "я очень радовался" и "я утешался".

16 epi te agape sou "в любви твоей" Epi — многозначный предлог. В данном случае за ним следует дательный падеж. В словаре Бауэра/Аланда этот пример помещен в раздел II 1γ, чтобы проиллюстрировать общий смысл того, "на чем основывается состояние, действие или результат" Другими словами, любовь Филимона является основой для радости и утешения Павла.

Sou указывает на того, кто совершает действие; таким образом, получается пропозиция "ты любишь" Но кого любит Филимон? Если глагол eschon связать с akouon, то тогда любовь Филимона принадлежит "святым" Именно о "святых" идет речь в следующем высказывании. Тогда получается новая пропозиция "ты любишь (святых)".

17 ta splanchna ton hagion anapepautai dia sou, adelphe "то, что внутри святых, было успокоено через тебя, брат" Хотя в данном случае не возникает ни одной из типичных проблем, связанных с абстрактными существительными или генитивными конструкциями, мы, тем не менее, хотели бы рассмотреть два интересных выражения с точки зрения образования пропозиций.

1. Греческий глагол anapepautai стоит в пассивном залоге — "успокоено". Встает вопрос: как можно представить в пропозиции пассивный глагол? Мы располагаем несколькими разноречивыми мнениями на этот счет. С одной стороны, весьма вероятно, пассивная конструкция перемещает акцент внимания с субъекта действия на объект действия. В русском языке акцент также может быть направлен на объект действия, если использовать пассивную форму. С другой стороны, многие языки, на которые осуществляется перевод, либо совсем не имеют категории пассива, либо используют ее в ограниченном контексте, где субъект действия неизвестен, или его скрывают. В таких языках наилучшим способом перевода будет передача пассивной пропозиции оригинала активной пропозицией ЦЯ. Нужно всегда помнить, что главной целью перевода является точная передача смысла оригинала. В нашем случае мы можем сделать следующее предположение. Вероятно, пассивная конструкция была выбрана для того, чтобы назвать, кто является объектом любви и чтобы ввести параллелизм форм, поместив субъект действия в конце следующих фраз: "любовь твоя" и "успокоено через тебя" Словосочетание dia sou "через тебя" помещено в конце предложения непосредственно перед звательной формой, вероятнее всего, для эмфазы. Что касается выражения "через тебя", то, хотя смысл его в общем понятен, на русском языке оно звучит неестественно. Поэтому будет уместно заменить его на словосочетание "благодаря тебе".

2. Выражение "то, что внутри всех святых" является буквальным переводом греческой идиомы. Большинство языков заменяет его словами "сердца" или "души" Как подчеркивают некоторые исследователи, до сих пор неясно, содержит ли это высказывание синекдоху, в которой выражение "то, что внутри святых" употреблено вместо самих "святых", или Павел имеет в виду, что они были успокоены внутренне, т. е. духовно, а не внешне, т. е. физически. Как представляется, наиболее подходящим способом выразить эту мысль по — русски будет выражение "быть спокойным в душе/сердце" В этом случае пропозиция принимает следующую форму: "ты тот, кто успокоил сердца святых" или "ты тот, кто успокоил святых, брат".

Построение других необходимых пропозиций

Пропозиции, основанные на эксплицитно выраженных действиях, служат объяснением для большинства пропозиций, которые должны выразить семантическую структуру рассматриваемого абзаца из Послания к Филимону. Существует, однако, еще один вопрос, который нам предстоит рассмотреть.

to theo той "Богу меня" Данная генитивная конструкция в пропозиции 1 приняла вид "Бога моего" Тем не менее, данная форма не вполне адекватно выражает суть сказанного, поскольку отношения между "мной", т. е. Павлом, и Богом остаются неопределенными. Генитивная конструкция представляет собой пропозицию состояния, которая предицирует ролевые отношения между Богом и Павлом. Как указывалось в гл. 16, ролевые отношения часто лежат в основе действия. Если бы в данном случае действие было эксплицитно выражено, то отношения можно было бы более четко определить. В качестве действия мог бы выступить глагол "поклоняться", хотя, конечно, можно подыскать и другие варианты. Выражение "Богу меня" примет форму "Бог, которому я (поклоняюсь)".

Такое построение пропозиции удерживает слово "Господь" в центре читательского внимания, как в греческом оригинале.

eis Christon "ко Христу" Это сочетание стоит в самом конце 6 стиха и еще не было в фокусе нашего внимания. Хотя некоторые переводы передают эту фразу как "во Христе", общеизвестно, что это всего лишь сокращенная форма выражения "к чести/славе Христа" Вот о ком думал Павел, когда творил молитву о Филимоне — о Христе, который будет прославлен. Эту мысль, выраженную в форме пропозиции, необходимо дополнить таким имплицитным действием, как, например, "почитать", "молиться" и "прославить" Поскольку в центре внимания находится личность Христа, эта мысль будет выражена в пассиве, например: "так, чтобы Христос (был прославлен)" Читатель вправе задать вопрос: Кто будет прославлять Христа? Поскольку Павел мудро и тактично использует "мы" вместо "ты" в предшествующей фразе, то разумнее всего в данном контексте имплицитно выраженный субъект действия дополнить местоименной формой "нами", хотя в этом послании важен конкретный поступок Филимона.

Отношения между пропозициями

Как указывалось в гл. 17, семантическое исследование было бы неполным, если бы мы не анализировали смысловые отношения между пропозициями. Иногда в греческом тексте можно встретить особые слова, помогающие раскрытию этих отношений. Чаще о них можно догадаться только по содержанию самих пропозиций и по лексическому отбору. В любом случае необходимо обращаться к комментариям, словарям и грамматикам, чтобы удостовериться, что в том, как пропозиции соотносятся друг с другом, не было допущено искажения смысла.

Для удобства мы приводим список пропозиций в их первоначальном виде и в том порядке, в каком они следуют друг за другом в греческом тексте. Пропозиции эти пронумерованы точно так же, как и в нашем анализе, т. е. указан порядок стиха и вслед за ним соответствующая буква алфавита.

4а Я всегда благодарю Бога

б которому я поклоняюсь

в я молюсь о тебе

5а Я слышу

б ты любишь всех святых

в ты веришь в Господа Иисуса

6а (ты) имеешь общение (с другими/со святыми)

6 ты веришь (в Господа Иисуса)

в (6а) окажется более деятельной

г ты знаешь всё доброе

д которое мы (можем совершить)

е чтобы Христос (был прославлен) нами

7а Я очень радовался

б я был успокоен

в ты любишь (святых)

г ты тот, кто успокоил сердца святых, брат

Пропозиция 4б является пояснением к слову "Бог" в пропозиции 4а. Пропозиция 4в относится к пропозиции 4а как к одновременно происходящему действию, что выражается настоящим временем причастия poioumenos. Мы вправе задать вопрос: что имеет в виду апостол Павел? То, что он благодарит Бога за Филимона и молится Богу о Филимоне, не ставя оба действия в прямую зависимость друг от друга, или то, что он благодарит Бога во время молитвы о Филимоне? Хотя не так просто сделать выбор между двумя альтернативами, молитва апостола Павла, по нашему мнению, не является основной смысловой линией данного абзаца. Суть молитвенного прошения Павла обозначена в стихе 6, но по отношению ко всему Посланию, в этом абзаце говорится о благодарности Павла за то, что Филимон — именно тот христианин, к которому можно с уверенностью (ср. ст. 21) обратиться с такой важной просьбой. Мы склонны рассматривать тему молитвы в этой части Послания как второстепенное событие, которое является своеобразной прелюдией благодарности апостола. Таким образом, пропозицию 4в вводит союз "когда", который и определяет временные отношения между 4а — б и 4в.

Многие исследователи полагают, что 5 стих указывает на причину благодарности апостола Павла Господу (Павел услышал добрую весть о Филимоне). Это объясняет то, почему пропозиция 5а может начинаться с союза "потому что" и находиться в причинных отношениях с пропозицией 4а. В греческом тексте нет никакого формального показателя такого рода отношений, однако это вполне компенсируется наличием аналогичной функции у причастия.

На данном этапе анализа представляется целесообразным разграничить два типа причины. Один из них дает объективную информацию, ведущую к определенному результату. В нашем случае объективной информацией являются сведения о Филимоне, полученные Павлом. Этот тип может быть назван типом объективной причины. К другому типу относится причина, которая указывает на субъективную информацию. Под "субъективной" информацией мы понимаем реакции, чувства и эмоции людей, вовлеченных в интересующее нас событие. Примером этому может послужить одно место в том же абзаце, где Павел говорит о своей радости и успокоении, которые можно назвать причиной благодарности Богу. Такой тип причины мы назовем, соответственно, субъективной причиной.

Пропозиции 56 и 5в выражают суть услышанной апостолом Павлом информации, т. е. "любовь" agapen и "веру", pistin, выраженных существительными в винительном падеже. Оба существительных вводятся посредством союза "что" и находятся в отношениях СОДЕРЖАНИЯ с глаголом "слышу" в пропозиции 5а.

Стих б вводится союзом hopos "чтобы"; исследователи и комментаторы едины во мнении, что этим союзом вводится содержание молитвы, о которой упоминалось в пропозиции 4 в. С точки зрения пропозиционного анализа, это означает введение в пропозицию 6а слов "я молюсь" как имплицитную пропозицию, связанную с пропозицией 4в.

В ст. 6 отношения между пропозициями становятся более сложными. Суть молитвы апостола Павла может быть выражена в такой форме: "Я молюсь, чтобы ты имел все более деятельное общение с другими" Пропозицию 6 г можно определить как средство, с помощью которого общение становится более деятельным; таким образом, пропозицию 6 г можно перефразировать так: "посредством того, что ты познаешь все доброе", а отношения между пропозициями 6 г и 6в обозначить как отношения средства. Глагол "познать" лучше всего отражает форму аориста, с которой связана предложная конструкция. Пропозиция 6д является КОММЕНТАРИЕМ ко "всему доброму" Пропозиция бе иллюстрирует то, как можно решить обычную проблему, когда в начале высказывания стоит предлог eis. На что это указывает? На результат или цель того, о чем шла речь в предшествующей фразе? В этом случае мы также должны выяснить, относится ли вышесказанное к деятельному общению или к тому доброму, что мы делаем. Поскольку Павел в своей молитве обращается к будущему, т. е. к тому, что предстоит сделать Филимону, то, по нашему мнению, более логично было бы анализировать данную пропозицию как пропозицию ЦЕЛИ и связать ее с тем, что "мы делаем".

Данный анализ до сих пор не затрагивал пропозицию 6б. Без сомнения, вера является основой общения; в него вовлечены только те, кто истинно верит. Тем не менее, если второстепенная пропозиция "потому что ты веришь в (Господа Иисуса)" соотносится непосредственно с основной пропозицией, то создается впечатление, будто общение станет более деятельным благодаря вере Филимона, что искажает смысл оригинала.

Поскольку общение определяется верой, то наиболее верным способом описать тех, кто имеется в виду под "другими", будет введение следующего пояснения: "кто верит (в Господа Иисуса)" Кроме того, к числу тех, "кто верит в Господа Иисуса", мы относим и самого Филимона, поэтому пропозиция несколько расширится за счет введения словосочетания "с тобой" Таким образом, анализ ст. 6 будет выглядеть так:

Греческие существительные, соответствующие пропозициям 7а и 76, соединены союзом kai "и", и поэтому они дополняют друг друга. Пропозиция 7в "ты любишь (святых)" получена из предложного словосочетания, состоящего из предлога ерi, за которым следует дательный падеж. Как указывалось выше, такое употребление epi подразумевает наличие основы для чего — либо еще. Поэтому, исходя из нашей системы отношений между пропозициями, 7в можно назвать пропозицией ПРИЧИНЫ (объективной) для 7а и б, вводимой союзом "потому что"

В греческом тексте здесь употреблен союз hoti. Он служит либо для пояснения, либо для выражения содержания некоего события или его причины. Данный стих не содержит никакого действия, которое могло бы образовать пропозицию СОДЕРЖАНИЯ, поэтому остается предположить, что здесь указана объективная причина радости и утешения Павла. Однако в предыдущей пропозиции также указывалась причина — как же эти две объективные причины соотносятся друг с другом? "Ты любишь (святых)" — это общее утверждение; "ты тот, кто успокоил сердца святых", напротив, более конкретно. Следовательно, эти две причины находятся в отношениях общего и конкретного.

Нам осталось рассмотреть два вопроса. Стих 7 содержит союз gar, и нам предстоит определить, на какие отношения он указывает.

Как мы уже говорили, этот абзац может рассматриваться как состоящий из двух параллельных частей. Каждая часть имеет действие ("я благодарю" и "я радуюсь и утешаюсь"), выраженное личным глаголом, значение которого вытекает из полученного Павлом сообщения о любви Филимона; а союз gar соединяет эти две части.

Каждый, кто будет анализировать данный абзац станет перед выбором, поскольку поскольку gar имеет две в равной степени приемлемые функции. Первая, наиболее распространенная в Новом Завете функция — объяснить или указать причину того, о чем говорилось в предыдущем высказывании. Выбор в пользу этой функции означал бы, что с помощью gar вводятся дальнейшие, в данном случае, субъективные причины благодарности Павла. Он благодарит Бога за ту радость и воодушевление, которые он почувствовал, когда узнал добрую весть о Филимоне.

Вторая функция союза gar заключается в выражении "связи или продолжения" [Bauer/Aland 1988, gar, кол. 305]. Это использование дает право на существование другой точки зрения, а именно той, что Павел в разной последовательности реагирует на полученные известия. Сперва он благодарит Бога. После молитвы он переходит к выражению собственной радости и воодушевления.

В данный момент у нас нет достаточных данных в пользу первой или второй точки зрения. Для нашего анализа мы выбрали вторую из них, а первую отметили в примечании как альтернативную.