Спустя пару дней после нашего похода в пещеру Санчары в горах опять выпал снег. И уже больше не таял. Навалило аж по колено. По ночам стало холоднее. Даже днём было морозно. Всё чаще прорывались с востока через перевал холодные ветры, принося с собой затяжные метели, длившиеся порой до трёх дней. И наметало порой едва ли не в рост человека. И всё чаще день приходилось начинать с расчистки снега перед казармой и воротами конюшни. Да пробивать тропинку к лестнице, ведущей на смотровую площадку. На плато окончательно пришла зима.

Однажды, в хороший солнечный день из-за перевала к нам на пост пришёл человек. Полоз, дежуривший на площадке, заметил его, когда тот ещё только поднимался к перевалу. Но был он один, хоть и на лошади. А потому особого беспокойства не вызывал. Мало ли, по какой надобности человека с гор на плато потянуло. Но всё же проверить, кто таков, не мешало. И потому к перевалу были направлены Хорёк и Степняк. Спустя пару часов путник был препровождён ими на наш пост и представлен пред мои очи.

— Господин сержант, — несколько озадаченным тоном обратился ко мне Хорёк, — он вас спрашивал. Сказал, что, мол, с командиром пообщаться желает.

— Ну, вот сейчас и пообщаемся, — качнул я головой, направляясь к казарме, — пошли ко мне…

Путник, соскочив с лошади и передав поводья Степняку, двинулся следом.

Зайдя к себе в каморку и усевшись на своей лежанке, я указал гостю на место напротив себя. Тот, откинув капюшон и придерживая полы потрёпанного плаща неопределённого серо-бурого цвета, уселся на сундук. Стянув с рук потёртые перчатки когда-то чёрного цвета, положил руки на стол. Сделал он это настолько демонстративно, что я не мог не посмотреть на его пальцы. А приглядевшись, весь внутренне подобрался и приготовился к серьёзному разговору.

— Добрый день, господин сержант, — вежливо улыбнулся гость, — надеюсь, я не сильно обеспокоил вас?

— Не очень, — качнул я головой, — Позвольте поинтересоваться вашим именем?..

— Прежде, чем мы начнём наш разговор, не мог бы я попросить вас о небольшом одолжении? — не отвечая на мой вопрос, сказал он.

— О чём именно?..

— Не найдётся ли у вас выпить чего-нибудь согревающего? В горах ужасно холодно, а я с рассвета в дороге, — извиняющимся тоном добавил он.

— Да, конечно, — кивнул я и, заглянув под лежак, вытянул оттуда свой походный вещмешок. Развязав горловину, я порылся в нём и выудил на свет божий небольшую плоскую флягу, которую тщательно берёг с самого выезда из столицы. С заметным усилием выдернув пробку, я придвинул гостю стакан и влил туда содержимое фляги примерно на треть.

Фляга эта была не простая, а с рисунком, внешне вроде бы ничем не примечательным. Просто картинка из деревенской жизни. Вот только прямо над ней сплелись в причудливом вензеле инициалы генерал-аншефа нашего полка. Весьма значимый вензель для тех, кто понимает!

И гость мой, судя по всему, понимал! Очень уж внимательно наблюдал он за моими действиями, особенно сконцентрировавшись на фляжке. Взяв в левую руку стакан, он сделал пару глотков и, удовлетворённо вздохнув, откинулся спиной к стенке и сказал:

— Хорошее вино. Теперь редко можно встретить настоящее «фагеро»… Особенно — в горах.

— Берегу от самого дома, — улыбнулся я и выудил из-за пазухи тот самый перстень, которым запечатывал своё послание к майору Стоури. Положив перстень перед собой на стол, я вопросительно взглянул на путника. Тот, стянув с пальца точно такой же, положил рядом.

— Ну, слава Высшему, — облегчённо вздохнул он, — добрался. Теперь и представиться можно, — подмигнул он мне, — Элар Гоурен, Особая служба.

Я понимающе кивнул. Особая служба — это особенные люди, работающие по личному указанию Его Высочества. Собственно, и перстень-то мой из их службы. Он был вручен мне перед самой отправкой с инструкцией, что пользоваться им я могу только в самых крайних случаях. И, кроме того, было высказано предположение, что на мой наблюдательный пост может выйти кто-либо из людей этой самой службы. По крайней мере, такая вероятность не исключалась. Что, собственно, сегодня и произошло. И теперь я должен оказывать вышеозначенному Элару Гоурену всяческое содействие в выполнении его миссии.

— Сержант Грак, Лейб-гвардии конно-пикинёрный полк Его Величества, начальник пограничного поста, — представился я в свою очередь.

— Знакомая часть, — едва заметно улыбнулся гость, — я там в своё время три года прослужил. Пока в Особую службу не забрали.

— Вы с той стороны? Долго шли? — поинтересовался я.

— Десять дней. Насквозь все горы прошёл.

— И давно вы там?..

— С зимы. Собственно, с моего-то сообщения всё и началось. Так что это я, в некотором смысле, причастен к тому, что сейчас вы, сержант Грак, находитесь здесь, а не в столице. Уж извините, — шутливо развёл он руками.

— Да ладно, чего уж там, — отмахнулся я, — А вот по поводу причины… Ваше мнение? Чего ждать?

Элар сразу же посерьёзнел, сделал ещё пару глотков и, подумав, ответил:

— Дороги готовы на две трети. Если так и дальше пойдёт, то к лету следующего года они могут начать наступление. Так что готовься, сержант…

— Здесь пойдут?

— Судя по всему — да. Именно здесь. По другим направлениям дороги не строились.

— Понятно… А как горцы настроены?

— Ну, как, — пожал он плечами, — сейчас им платят за работу на строительстве дорог и как проводникам. А когда всё начнётся, их просто пригласят вступить в войско и предложат долю в добыче. Я думаю, они не откажутся.

— Сколько их может набраться?

— Горцев? Я думаю, тысяч пять, может — шесть. Вооружение у них, конечно, никакое. Ну ты-то, наверное, и сам это знаешь. Да и военная подготовка у них тоже — оставляет желать лучшего… Однако хлопот они могут причинить много.

— Это верно, — согласился я, — А в общем, как велика армия, что готовится к вторжению?

Элар посмотрел на меня очень серьёзно и, осторожно подбирая слова, ответил:

— Я бы не сказал, что армия противника огромна. Возможно даже, что не намного больше нашей. Дело в другом. У них самое современное вооружение и оснащение. Прекрасно разработанная структура войск. И отличная военная подготовка. Но что хуже всего для нас, так это то, что костяк армии составляют чрезвычайно опытные в военном деле солдаты и офицеры. И командует ими крайне амбициозный и целеустремлённый военачальник. Так что война будет тяжёлой. И, откровенно говоря, я даже боюсь делать какие-либо прогнозы о её результатах…

Услышанное мне, понятное дело, настроения не прибавило. Поразмышляв некоторое время, я поднял на него глаза:

— Вы теперь в столицу?

— Да. Завтра отправлюсь. Сегодня думаю у вас переночевать. Место найдётся? — вдруг улыбнулся он.

— Конечно, — улыбнулся я в ответ, — Вот на этом сундуке и будете спать. Только тюфяк соломенный кинем. Подушка и одеяло тоже найдутся. Кстати, поесть не желаете? — спохватился я, — У нас с обеда каша с мясной подливой осталась.

— Не откажусь, — кивнул он, — а то я аж на рассвете завтракал, когда из горского аила выезжал.

Сделав успокаивающий жест, я на минуту вылез из своей каморки. Сегодня в казарме дежурил Одуванчик. Отдав ему необходимые распоряжения насчёт «покормить гостя», я вернулся обратно.

— Кстати, — поинтересовался я, — а как вас горцы принимали?

— В смысле?.. А! Ты, вероятно, имеешь ввиду, как меня принимали в качестве гостя? Нормально, — пожал он плечами, — у них ведь закон: гостя не трогать. А с учётом того, что я говорю на их языке почти, как на родном… Да и выгляжу тоже… Так они меня скорее за своего принимали, чем за пришельца.

— Понятно…

После короткого стука в дверь просунулась голова Одуванчика.

— Господин сержант. Всё готово…

— Неси сюда, — махнул я рукой и повернулся к гостю, — ну, не буду вам мешать. Мы-то уже пообедали. Пойду, личным составом займусь. А вы — ешьте. Потом можете отдыхать. Никто не помешает. Насчёт постели я сейчас распоряжусь. О лошади вашей тоже позаботятся.

— На счёт лошади… Мне бы заводного коня добыть. А то до столицы путь не близкий.

— У нас, к сожалению, лишних лошадей нет, — развёл я руками, — Но завтра можно будет отправиться в посёлок, поговорить со старостой. Возможно, сумеем что-нибудь раздобыть…

— Хорошо, — легко согласился гость, — завтра так и сделаем.

— И ещё, — добавил я, — Завтра отправлю с вами своего человека…

— Что так? — усмехнулся Элар, — Не доверяешь?

— Не доверял бы, так не одного, а трёх отправил бы, — хмыкнул я в ответ, — Нет. Просто мне нужно доклад командиру полка отправить. Да и в столицу отчёт — тоже. Да и вдвоём вам веселее будет…

— Отправляй, — согласился гость, — вдвоём, и вправду, веселее.

Когда я вышел из казармы, бойцы мои, прервав тренировку, обступили меня кругом.

— Господин сержант, — подал голос Хорёк, — разрешите вопрос?

— Ну? — покосился я на него.

— А кто это?

— А что?

— Да очень уж странно он себя вёл. Да и вы — тоже… Как закрылись с ним, так и проговорили столько времени не весть, о чём… Вот и любопытствуем мы: что за птица такая к нам из-за гор залетела?

Обманывать их мне не хотелось. Но и говорить правду я тоже не мог.

— А этого, парни, вам знать ни к чему, — поразмыслив, ответил я, — одно скажу: не вашего полёта птица. А потому забудьте вообще о том, что когда-либо его видели. Понятно?

— Понятно, — недовольно пробурчал Дворянчик, — тоже мне… развели тут тайны… и так ясно, что шпион. Вот только чей?..

— Рот закрой, — яростно зашипел я, сгребая своей пятернёй отворот его куртки, — иначе я тебе самолично горло перережу, чтоб не сболтнул чего лишнего!

— Не хорошо получается, сержант, — подал голос Грызун, — пришёл человек с гор к нам на пост, пошептались вы с ним наедине… Сегодня поест у нас, поспит, завтра — дальше пойдёт… А кроме вас, никто о нём и знать ничего не знает. Тут ведь мысли разные в голову лезут… Уж не крыса ли он? А, сержант?

Отпустив Дворянчика, я развернулся к остальным. Переводя взгляд с одного на другого, я пристально вглядывался в их лица. Не выдерживая моего взгляда, они отводили глаза в сторону. Но на лицах у них оставалось выражение, вполне соответствующее высказыванию Грызуна. Оглядев их всех поочерёдно, я ещё раз вздохнул и, приводя мысли в порядок, прошёлся туда-сюда. Потом остановился, заложил руки за спину и повернулся к неровному строю лицом. Они ждали мой ответ. И от того, что я сейчас скажу и как, будет зависеть вся наша дальнейшая служба. Хуже нет, когда подчинённые своему командиру не верят. При таком раскладе от них уже можно нормальной службы не ждать.

Понимая это, я заговорил, тщательно подбирая и взвешивая каждое своё слово:

— Значит так, парни. Кто он таков, я вам всё равно не скажу. Не положено вам этого знать. Но в одном можете быть уверены. Этот человек крайне важен для нашего королевства. Завтра он направляется прямо в столицу. Его ждут ТАМ, — поднял я кверху палец, — Очень ждут! А потому ещё раз настойчиво рекомендую вам: забудьте о том, что вы его когда-либо видели. Надеюсь, каждый из вас правильно понял, что именно я хотел этим сказать… Кстати, Дворянчик, готовься. Завтра с ним поедешь.

— С чего бы это? — недоверчиво прищурился тот.

— А с того, что я так сказал! Не пугайся, — усмехнулся я, — письма в полк отвезёшь. Одно — лично для майора Стоури. А второе ему отдашь, чтоб в столицу переправил. Он знает, куда. На дорогу туда и обратно я даю тебе… пять дней.

— Что ж так мало-то!? — взвыл раздосадованный Дворянчик, — В кои веки вырвался в город, да и то…

— Пять дней, — повторил я, — Два дня туда, день — там, два дня — обратно. Завтрашний день можешь не считать, раньше полудня вы всё равно не уедете. Всё понял? Отлично! Если ни у кого больше вопросов нет — приступить к тренировке!

На следующий день, рано утром, я самолично поехал с Эларом в посёлок на переговоры со старостой. Дворянчик, собранный в дорогу и заполучивший кучу заказов и поручений от товарищей, ехал с нами.

В посёлке, как это обычно на селе и бывает, быстро ничего не делалось. Сначала посидели в доме Будира, поговорили, попили пива под вяленую рыбку. Обмозговали, кто из поселковых мог бы согласиться продать своего коня, и у кого из них лучше брать. Потому как ехать посланнику далеко, аж до самой столицы. А значит лошадь у него должна быть надёжная, быстрая и выносливая.

Мы, понятное дело, старосте не говорили, кем же на самом деле является Элар. Просто объяснили, что был он в горах по поручению министра иностранных дел, договаривался с вождями о мирном сосуществовании на границе. И теперь вот везёт ответ вождей в столицу.

— И чего ж они порешили? — поинтересовался староста.

— Да уж порешили, — неопределённо протянул «гонец».

— Я чего спрашиваю-то, мил человек? — пояснил староста, — Мы ведь на этой самой границе живём. До нас это дело напрямую касаемо. Чего ж нам ждать-то теперь?

Элар, похоже, несколько замешкался с ответом, покосившись на меня. Я его понял и тут же пришёл на помощь:

— Будир, ну ты же взрослый человек. Долгую жизнь прожил. Должен понимать, что с первого раза у нас ничего не делается. Этим переговорам ещё идти и идти…

— Оно-то конечно, — согласился старик, — да только, всё ж таки, хотелось бы знать…

— Узнаешь, старик, — успокаивающе похлопал его по плечу Элар, — подожди только немного.

Короче говоря, коня мы «гонцу» добыли. И где-то ближе к обеду он выехал за ворота посёлка уже одвуконь и в сопровождении Дворянчика, донельзя довольного кратковременной отлучкой в город. Проводив их до самого спуска в ущелье, ведущее в долину и дав на прощание несколько рекомендаций, я отправился обратно на пост.

Прошли большие праздники, посвящённые зимнему солнцестоянию. Селяне встретили Новый год недельной гульбой с праздничными столами, снежными играми, пьянками и гулянками. Мы, не особо расслабляясь, тоже отметили этот праздник, по очереди съездив в посёлок и хорошо там погуляв. И опять пошли обычные будни с несением службы на вышке, выездами к занесённому снегом перевалу, с обучением воинскому делу. Как моего отряда, так и поселкового ополчения.

Вот и сейчас, стоя на поселковом валу, я внимательно наблюдал за тем, как Дворянчик проводил обучение местных мужиков бою на мечах. Поселковое ополчение уже час перемещалось по плотно утоптанному на предвратной площадке снегу, пыхтя, отдуваясь и обливаясь потом не смотря на лёгкий морозец.

— Сверху — руби! Раз!.. Два!.. Раз… Два!.. Щитом прикройсь! Руби! Раз!.. Два!.. Разворот! Стой!

Дворянчик подошёл к неровной шеренге.

— Ну-ка, ты, — ткнул он пальцем в одного из «учеников», — Щитом… закройсь!

После того, как селянин выполнил команду, Дворянчик вытянул меч из ножен и несколько раз ткнул им в мужика, огибая клинком щит и не забывая при этом давать пояснения, — Голова высоко! Ногу дальше убери! А задницу чего отклячил!? Или её видом надеешься противника отвлечь? Развернись! Куда!? Корпус разверни, ноги на месте оставь.

Поднявшись на вал, сбоку ко мне подошёл староста. Тоже понаблюдал малое время за Дворянчиком.

— Старается парнишка-то, — одобрительно сказал он, поворачиваясь ко мне. — Со временем должон из него знатный офицер выйти.

— Пускай учится, — кивнул я, соглашаясь, — пригодится…

— Слушай, сержант, — помолчав, продолжил Будир, — я ведь по делу до тебя… Поговорить надобно.

— Говори.

— Не, не здесь. Пойдём ко мне. Там и человек дожидается.

— Что за человек? Чего хочет?

— Да Гролон… А чего хочет — сам скажет. В общем, посоветоваться надо. Пойдём…

— Ну, пойдём, — согласился я, — Дворянчик!

— Слушаю, господин сержант! — лихо крутанулся тот на каблуках.

— Продолжайте тут с Зелёным без меня! Я у старосты буду. Поговорить надо.

— Понял, господин сержант! — рука лихо взлетает вверх в воинском приветствии.

С недавнего времени Дворянчик в присутствии «гражданских» принялся форсить, с особой чёткостью и лихостью выполняя все положенные воинским ритуалом действия. Не иначе, подружку себе постоянную в посёлке завёл. Мысленно усмехнувшись его щегольству, я поспешил за уже спускающимся с вала Будиром.

Гролон и в самом деле дожидался нас в доме старосты. И судя по его измаявшемуся виду, давно уже потерял терпение, изнывая от ожидания.

— Ну, наконец-то! — невольно вырвалось у него, едва мы с Будиром вошли в дом, — Заждался уж… Здравствуй, сержант.

Сдержанно поздоровавшись с ним, я присел на лавку.

— Ну? Что стряслось?

Староста покосился на купца.

— Давай, показывай…

Гролон, сунув руку за пазуху, вытянул оттуда кусок выделанной заячьей шкурки и подал мне:

— Почитай-ка вот…

Развернув шкурку, я с недоумением поглядел на какие-то каракули, выведенные, судя по всему, то ли красной краской, то ли — кровью.

— Что это? — взглянул я на Гролона.

Тот, хлопнув себя по лбу, сплюнул.

— Фу ты… Прости, сержант, я и запамятовал, что ты на ихнем не понимаешь… Грамотка это. От горцев послание. Сегодня утром слуга мой вернулся. Со старшим сыном по торговым делам в горы ездил. Только он-то вернулся, а вот сын там остался…

— И чего хотят?

— Выкуп хотят, — мрачно буркнул Гролон.

— Что, опять!? — изумился я, — Теперь уже и без набега? Совсем обленились! Совести — ни на грош! Может, выкуп им прям в аил ихний привезти? Да поделить между всеми? Чтоб они себя столь сложным делом не утруждали…

— Погоди, сержант, — остановил меня староста, — то не с посёлка выкуп, а с одного Гролона. Сын его в заложники захвачен. Вот за него и просят.

— Как захвачен? Где? Когда?

— На той неделе он в горы торговать поехал, — ссутулившись, пояснил купец, — а вот сегодня — послание это…

— Подождите… Вы же мне говорили, что в горах вашу семью уважают и купцов не трогают. Почему вдруг…

— Да кто ж его знает, — пожал плечами Будир, — то правда, что горцы купцов не трогали. А теперь — вишь, вона, как получилось. Тронули, стало быть…

— И много просят? — полюбопытствовал я.

— По-нашему будет — пять тысяч дукров золотом. Да не в том дело, — махнул рукой Гролон, — я ж за сына, сам понимаешь, хоть всё готов отдать. Просто я так думаю: им один раз потачку дай — они с шеи не слезут. Наказать их надобно. Так, чтоб навсегда запомнили!

— Наказать было бы неплохо, — задумчиво согласился я, — а у тебя на той стороне связи какие есть?

— Да есть, — качнул головой купец, — только до тех связей ещё добраться надо. А пока доберёшься, как бы самому в соседней с сыном яме не оказаться…

— И такое может быть, — кивнул староста. Я тоже был вынужден с этим согласиться.

Мы задумались.

Между тем старостиха, крупная и до чрезвычайности добродушная женщина, принесла и поставила на стол жбан светлого домашнего пива. Вскоре рядом с ним оказались три кружки и тарелка со свежими ливерными пирожками. С его другого бока примостилось блюдо с нарезанной колбасой, сыром и копчёной рыбой. Расставив угощение, старостиха молча и поспешно ретировалась.

Будир в молчании разлил пиво по кружкам. Так же молча мы выпили.

Медленно пережёвывая кусок домашнего сыра, я напряжённо размышлял над тем, как выйти на похитителей, вытащить из плена купеческого сына, а заодно и наказать разбойников. В отличие от Гролона, у меня среди горцев вообще никаких знакомцев не было. Ну, если только не считать таковыми знахарку Санчару и небезызвестного Шамиса, выкупленного у старосты родичами с неделю назад.

Вспомнив про Санчару, я невольно прищёлкнул пальцами. Староста с купцом в ожидании продолжения воззрились на меня.

— Есть одна идея, — сказал я им, — пока говорить ничего не буду. Сейчас поеду проверять. Если всё пройдёт нормально, завтра приеду, расскажу. А сейчас — пора мне. Кстати, у вас готовых факелов не найдётся? Штук пять…

— Есть, как не быть, — отозвался староста, — только к чему они тебе?

— Да… надо, — уклонился я от ответа, выходя на крыльцо.

— Ну, надо, так надо, — не стал препираться Будир. Сходив в сарай, он вскоре вернулся оттуда, неся в руках несколько готовых факелов, — на вот, держи.

— Спасибо, — поблагодарил я его, забирая факелы и направляясь к воротам.

Выйдя от старосты, я чуть ли не бегом направился к месту обучения поселкового ополчения. Выйдя к предвратной площадке, коротким свистом и взмахом руки подозвал к себе Дворянчика и Зелёного.

— Так, парни, занятия на сегодня закончить. Прыгаем в сёдла и — что есть духу гоним к реке. Вот, разбирайте, — протянул я им по паре факелов.

— К какой реке? Зачем? — недоумённо воззрился на меня Дворянчик, забирая выделенное ему имущество, — А факелы для чего?

— Да вот, — качнул я головой, — решил нашему Великому охотнику поблажку сделать. Встречу ему с его ненаглядной организовать…

— Это правда? — загорелись у Зелёного глаза, — я сейчас, господин сержант, я — быстро!

— Куда собрался!? — зарычал я на него, — разве я тебя куда-то отпускал!? А ну, живо в седло!

— Господин сержант, — умоляюще сложил он руки на груди, — разрешите в лавку заскочить… я мигом! Только туда и обратно. Ну, как я к ней без подарка поеду!?

— Считаю до десяти, — смилостивился я, — не успеешь, без тебя поедем!

Зелёный, благодарно кивнув, исчез за углом.

Дворянчик тем временем отпустил отряд ополченцев по домам и подошёл ко мне.

— Что случилось, сержант? Вы бы просто так к знахарке не поехали…

— Дело у меня к ней. Точнее — просьба. Надеюсь, что не откажет.

— Не секрет?..

— Да нет, — качнул я головой.

Вкратце пересказав Дворянчику историю с похищенным купеческим сыном, я озвучил и свою идею: уговорить Санчару, чтоб она организовала мне встречу с каким-нибудь горским вождём. И уже через него попытаться найти похитителей. А чтоб вождь был готов меня благосклонно выслушать, я собирался сыграть на простых человеческих чувствах.

Дворянчик, выслушав мой план, в сомнении покачал головой, но возражать не стал.

Пока мы разговаривали, уже сидя в сёдлах, из лавки с небольшим свёртком в руках примчался по уши счастливый Зелёный. Запихав свёрток за пазуху, он с разбегу запрыгнул в седло и, пришпорив коня, кинулся догонять нас с Дворянчиком, уже выезжающих за ворота.

По пути я и Зелёному пересказал причину нашего столь поспешного отъезда из посёлка. Парень сначала испугался за свою подружку, высказав опасение, как бы ей сородичи чего худого за общение с нами не сделали. Однако, немного подумав, успокоился и даже внёс некоторые уточнения в предложенный мной план. Обсудив их, мы приняли окончательный вариант. Пока разговаривали, спорили и приходили к единому мнению, добрались до самого водопадика. Оставив у входа Дворянчика с лошадьми, мы на пару с Зелёным направились к Санчаре.

Встреча у них получилась бурная. В том смысле, что вначале Санчара долго ругалась и выражала своё недовольство нашим приездом, опасаясь всяческих козней со стороны своих родичей. Это, если они узнают, конечно. А в том, что они наверняка об этом узнают, она была твёрдо уверена. Однако, после того, как Зелёный вытянул из-за пазухи полотняный свёрток, в котором оказался очень красивый пуховый платок снежно-белого цвета, гнев Санчары сменился на милость, почти немедленно перешедшую в скромные объятия и сдержанный благодарственный поцелуй с оглядкой на меня. Я деликатно отвернулся. Делая вид, что меня до крайности заинтересовали расставленные на полке кувшины с мазями и настойками и разложенные там же пучки сушёных трав.

Дождавшись, когда наши голубки излили свои чувства и малость поуспокоились, я перешёл к делу. Вкратце обрисовав девушке ситуацию с пленением купеческого сына, я попросил организовать мне встречу с каким-нибудь вождём, имеющим определённый вес среди горских племён. Санчара, уточнив, для чего именно мне нужна эта встреча и удовлетворившись моим ответом, немного подумала и сказала, что, пожалуй, есть пара человек на примете, с кем можно было бы поговорить. Но она, разумеется, ничего не обещает. И попросила, чтобы через два дня Зелёный ждал её у водопада. Тогда она и даст окончательный ответ.

Получив напоследок её согласие обучить нас хотя бы нескольким горским фразам, самым распространённым, на этом свой визит и завершили. Распрощавшись со знахаркой, мы убыли к себе на пост. В тот же день я распорядился, чтобы Зелёный, Грызун, Цыган и Степняк не брились и не стриглись. Да и сам временно прекратил этим заниматься. На недоумённые вопросы ответил только, что так надо. Позже всё им объясню. Впрочем, Зелёный и так понимал, к чему такое странное чудачество со стороны командира. Но до времени молчал.

Через два дня наш охотник встретился со своей подружкой и привёз от неё известие, что спустя ещё три дня меня будет ждать на перевале один из горских вождей, согласившихся на встречу. Со мной могут приехать ещё два человека. Больше — никого.

Получив это сообщение, я тут же помчался в посёлок к Гролону. Рассказал ему о предстоящей встрече на перевале и наконец-то полностью изложил суть своего плана. Гролон, почесав в раздумье голову и обсудив некоторые, по его мнению, не продуманные до конца пункты плана, в целом с идеей согласился. И обещался быть на встрече в указанный срок. А заодно и привезти необходимую одежду и снаряжение.

Перед самым расставанием Гролон, попридержав меня, спросил:

— Послушай, сержант, а ты не боишься со своими пацанами на такое дело идти? Всё ж таки, молодые они ещё…

— Ты знаешь, — улыбнулся я, — если бы это случилось ещё полгода назад, я бы ни за что на такое не согласился. Но теперь, я думаю, в самый раз. Да и не такие уж они и юнцы неопытные. В деле побывали. И сами по мордам получили, и другим надавать сумели. Да, — закончил я с уверенностью, — пора их в серьёзном деле опробовать. А заодно и мне поразмяться не мешало бы. А то застоялся я что-то…

— Ну, гляди сам. Тебе виднее…

На том и расстались.

И вот, по прошествии нескольких суматошных дней, мы прибыли на перевал, заметённый снегом по самое лошадиное брюхо. Справа от меня сидел на своём гнедом жеребце Гролон — пострадавшая от несправедливости разбойных горцев сторона. Слева, тоже в седле, обросший бородой недельной давности, Степняк. Живое воплощение нашей мощи и грозной силы.

Напротив меня сидел на невысокой, обросшей густой шерстью горной коняшке вождь. Закрывающая грудь густая чёрная борода с едва заметной проседью, остроконечная волчья шапка на голове, овчинная шуба мехом внутрь, серо-коричневые штаны грубой шерстяной вязки и кожаные сапоги. Образ его дополнял ещё длинный кинжал в изукрашенных мелкими разноцветными камешками ножнах, засунутый за пояс, настороженный, внимательный взгляд прищуренных глаз и узловатые пальцы рук, крепко сжимающие лошадиный повод.

Сопровождали его двое воинов, один помоложе, другой — постарше. Одеты приблизительно так же, как и сам вождь, с некоторыми различиями в цвете и степени потёртости одежды. Оба на таких же низкорослых лохматых лошадках. Только вместо кинжала к поясу привешены изогнутые сабли, да на левую руку накинут небольшой круглый щит.

После непродолжительного разглядывания друг друга я решил первым подать голос:

— Приветствую тебя, вождь! Я — Грак, сержант Лейб-гвардии конно-пикинёрного полка Его королевского Величества, начальник здешнего пограничного поста. Могу ли я услышать твоё имя, вождь?

По своему опыту службы на степной границе я знал, что вожди полудиких племён любят цветастые выражения и пышные титулы, кому бы они не принадлежали.

— Я знаю, кто ты, — спокойно ответил вождь, — моё имя — Шармак. Я вождь рода кулгаров. А ты, как я слышал, неоправданно жесток с пленными и с теми, кто выступает против тебя. И после такого ты ещё просишь о встрече… Что тебе нужно?

Это он намекает на то, как я их соплеменникам языки развязывал после набега на наш пост. Говорит Шармак с явно заметным акцентом, но всё же вполне понятно.

— Их к нам никто не звал, вождь, — отмахнулся я, — и потому каждый из них получил то, что заслужил. Однако, отложим разговор об этом… Я действительно просил о встрече. И не только я…

— Кто же ещё?

— Ты знаешь этого человека, вождь? — указал я на Гролона.

— Конечно. Это тот купец, что приезжает к нам в горы со своими сыновьями и привозит нужные нам товары, обменивая их на то, что предлагаем ему мы.

— Можешь ли ты, вождь, сказать, что этот человек, либо его сыновья, были нечестны с вашим племенем при торговле?

— Нет, — отрицательно покачал головой Шармак, — они всегда были честны с нами. Насколько, конечно, может быть честен купец, — усмехнувшись, добавил он, — но к чему ты спрашиваешь об этом?

— Скажи мне, вождь, — выдержав значительную паузу, продолжил я, — если эта достойная семья была честна с горскими народами, то почему тогда горцы отплатили ей столь чёрной неблагодарностью?

— О чём ты говоришь? — насторожился вождь, — объясни.

— Две недели назад старший сын уважаемого Гролона был захвачен в горах кем-то из ваших людей. А с уважаемого купца стребовали большой выкуп. Ты же понимаешь, вождь, что дело не в деньгах. Господин Гролон готов отдать и последнюю рубаху, лишь бы выкупить из неволи собственного сына. Но вот захочет ли кто-либо после этого поехать к вам в горы и привезти «так нужные вам товары» не рискуя оказаться на месте купеческого сына?.. Что ты мне на это ответишь, вождь?

— Мне ничего не известно об этом, — покачал Шармак головой, — Но мне так же, как и уважаемому купцу, неприятна эта весть. Я тоже думаю, что семья уважаемого купца — не те люди, с кем жителям гор стоили бы ссориться… Но, может быть, вы ошибаетесь? И молодого купца похитили другие люди? Или не похищали вовсе?

По моему знаку Гролон достал из-за пазухи уже известную кроличью шкурку и протянул её вождю.

— Возьми вот это, уважаемый Шармак, — сказал он, — я думаю, ты знаешь письмо своего народа и сможешь прочитать, что там написано…

Один из горских воинов, тот, что постарше, забрал послание из рук купца и передал его вождю. Шармак, раскатав шкурку, перечитал написанное дважды, потом, вздохнув, скатал её обратно и поднял на нас глаза:

— Чего же хочет уважаемый Гролон?

— Я хочу вернуть своего сына, — глухо ответил купец.

— Вопрос не в том, чтобы вернуть сына, — вновь вступил я в переговоры, — вопрос в том, КАК это сделать.

— Чего же тогда хочешь ты, сержант? — взглянул на меня Шармак.

— Есть два варианта, — принялся я излагать первую часть своего плана, — первый: похитители возвращают купцу его сына и выплачивают виру за нанесённое купцу оскорбление. И на этом мы расходимся.

— А если они не согласятся? — поинтересовался вождь.

— Тогда, Шармак, просто скажи мне, где я их смогу найти. Всё остальное мы сделаем сами. К тебе и твоим людям у меня будет только одна просьба: не мешайте нам.

— А если я не соглашусь? Что тогда?

— Ну, что ж, — задумчиво произнёс я, — мы, конечно, уплатим выкуп. И тогда мы уже сами будем знать, кого нам искать. Правда, в этом случае у нас уйдёт гораздо больше времени. Ну, а купец со своими сыновьями больше никогда не поедет в ваши горы. Кто тогда будет вам возить всё, что нужно и чего у вас нет?

Опустив голову, вождь задумался. Думал он долго. Наконец, выпрямившись в седле, он посмотрел мне прямо в глаза.

— Хорошо, сержант. Я сделаю, что ты просишь. Когда буду готов, я пришлю к тебе своего сына, Кузлея. Вот его, — Шармак указал на того воина, что помоложе, — он тебе всё расскажет.

— Когда это случится, вождь?

— Жди. Пока не приедет Кузлей.

Развернув коня, Шармак лёгкой рысью направился вниз по склону. Его сын и второй воин двинулись следом.

— И сколько ж нам ждать? — с болью в голосе произнёс Гролон.

Я пожал плечами.

— Увидим… Ладно, поехали отсюда.

В томительном ожидании прошла неделя. Мы, само собой, не сидели, сложа руки. Помимо обязательных ежедневных дежурств и усиленного обучения воинским умениям мы ещё и горские фразы заучивали, какие нам Санчара продиктовала. Я их сам лично записал вместе с переводом. И теперь не только сам учился их понимать и произносить, но и от всех остальных того же требовал. И всё же время тянулось, как смола по стволу дерева, медленно и тягуче…

Наконец, через восемь дней после нашей встречи на перевале, к нам на пост заявился сын горского вождя, Кузлей. Приехал он, как и положено, на своей лошади, уже ближе к вечеру, когда сумерки потихоньку начали заволакивать всё вокруг. Молча подъехал, молча стёк с седла, накинул повод на ветку ближайшего дерева и подошёл ко мне.

— Поговорить надо, сержант, — сказал он глухим гортанным голосом.

— Пойдём, — качнул я головой, приглашая приезжего в казарму.

Кузлей, перешагнув порог, остановился и с любопытством огляделся. Подошёл к очагу и погрел руки. Потом довольно улыбнулся:

— Хорошо у вас. Тепло. Как дома…

— Пойдём ко мне, — позвал я его, открывая дверь в свою каморку.

После того, как мы расселись за небольшим столиком в моей комнатке, я выжидающе взглянул на парнишку.

— Ну? Что скажешь?

— Отец их нашёл. Это не наши люди. Пришлые.

— Что значит — «не ваши»? Не из горского племени? — насторожился я.

— Нет. Они горцы, — пояснил Кузлей, — но они пришли с восточного хребта. Это — дальние горы, — махнул он рукой, — мы — ланкары. А они — карзуки.

— А! Народ другой, — понимающе кивнул я.

— Нет. Народ один. Мы все — чандвари. Просто племя другое…

— Ну, а говорите-то вы на одном языке?

— Да. Язык почти такой же. Немножко другой, но — такой же.

— Понятно… Ну, так и о чём же твой отец договорился с ними?

— Ни о чём, — вздохнул парнишка, — они не стали слушать моего отца. Они сказали, что у них — свой вождь. Что они сами себе хозяева. И будут делать, что решат правильным. И ещё они оскорбили моего отца.

— И что же решил твой отец?

— Мой отец не может воевать с ними, — пожал плечами Кузлей, — их очень много. На одного нашего воина у них будет два, а то и три. Отец не может с ними воевать… Но отец может помочь тебе, сержант. Я сам пойду с тобой и помогу тебе спасти сына купца. Со мной будут ещё три воина из нашего рода. Они будут ждать нас завтра утром за перевалом, в ущелье.

— А как далеко ехать до того аила, где нашего купца держат?

— Один день. Утром поедешь, к закату там будешь.

— Понятно… Нарисовать сможешь?

Парень кивнул.

Я достал лист бумаги и дал ему свинцовый карандаш.

Кузлей повозился немного, приноравливаясь к незнакомым вещам, наконец, поняв, как и что надо делать, принялся рисовать, попутно давая пояснения:

— Смотри, сержант. Вот это — перевал, а вот это — ущелье за ним. Вот так, — он нарисовал извилистую линию, — идёт дорога от перевала. Это — горы. Это — тоже горы, а между ними — ущелья. Дорога вот так идёт… Здесь — из одной дороги две делаются, в разные ущелья уходят…

Он нарисовал ещё несколько сходящихся и расходящихся в разные стороны линий. Показал несколько аилов, тут и там раскиданных по склонам горных хребтов, либо притаившихся на дне ущелий. Наконец, линия, изображавшая наш путь, прошла вдоль склона одного из хребтов. Рядом с ней парень нарисовал квадратик.

— Вот в этом аиле его держат. Какой дом — не знаю. Приедем на место, сходим, посмотрим.

— Удастся незамеченными пройти? — уточнил я.

— Посмотрим, — пожал он плечами, — как духи гор решат…

Да уж… Ему-то легко так говорить. Он там у себя дома будет. А вот мы… как на вражеской территории. Да и не «как», а по сути так оно и есть. Самая, что ни на есть — вражеская…

— Слушай, взглянул я на сына вождя, — а вот ты говорил, будто эти… как их?.. карзуки? Вот! Эти самые карзуки — пришлые. А чего они пришли? Чего им в своих восточных горах не сиделось?

Кузлей, опустив голову, помолчал немного, видимо раздумывая, говорить или нет. Потом, взглянув на меня, нехотя ответил:

— Они говорят, как зима пройдёт, они сюда, за перевал пойдут. Большая добыча их ждёт…

— Откуда ж добыча? — усмехнулся я, — С посёлка взять надеются? Так с него особо не разжиреешь…

— Нет, — покачал головой Кузлей, — не с посёлка. Говорят, война большая будет. С королевством вашим. И смелые да удачливые жигиты на той войне обогатятся сказочно.

Меня его слова насторожили. Но виду я не подал. Наоборот, постарался как можно беспечнее рассмеяться:

— Да ты что, Кузлей! Какая у горцев может быть война с королевством? Ты только не обижайся, но ведь ваши племенные да родовые отряды с нашей армией и рядом не стоят. Да их же в пыль разнесут в первом же бою!

— Не разнесут, — угрюмо буркнул горец, явно задетый за живое столь нелестным отзывом о своих сородичах, — горцы не одни пойдут. Из-за восточных гор большая армия придёт. Сильная! И король у них, говорят, ого-го какой сильный и храбрый! И он с собой в поход всех воинов-чандвари зовёт.

— Вот как? — прищурился я, — А почему ж тогда ты и твой отец помогать мне взялись?

— Отец тебе помочь обещал. Он тогда ещё про эту войну не знал. Ему вождь карзуков про неё сказал. Только зря он с моим отцом так дерзко разговаривал. Такое прощать нельзя…

— Ну, вот теперь понятно, — покивал я, — за свою обиду, значит, нашими руками отомстить пожелал. А заодно — и нам пособить. Ну, да и на том спасибо… Хорошо, — решил я, — сегодня переночуешь у нас. Завтра утром выезжаем. А теперь, — хлопнул я его по плечу, — пошли ужинать. Еда уже давно на столе!

Не сказать, чтоб мои парни сильно обрадовались такому соседу за столом. Особенно же их насторожила перспектива того, что он останется у нас на ночь. Одуванчик, наш интендант и квартирмейстер в одном лице, подсев поближе ко мне, шёпотом высказал опасение, что, мол, как бы он нас всех ночью-то не перерезал. На что я ему так же шёпотом ответил, что присутствие настоящего живого горца ночью в казарме только добавит бодрости и бдительности ночному дежурному. А заодно и поинтересовался, кто ночью дежурит. Узнав, что это будет Циркач, я заявил, что в таком случае за свой сон абсолютно спокоен. Одуванчик, недоверчиво покривив губы, пересел на своё обычное место.

Кузлей, конечно же, видел бросаемые на него исподтишка недоверчивые взгляды. Но держался абсолютно спокойно, неторопливо поглощая кашу с мясом из миски, выделенной ему нашим хозяйственным Одуванчиком.

Ранним утром следующего дня отобранная мной для проведения операции по освобождению купеческого сына группа подъезжала к перевалу. Одетые в привезённую из посёлка горскую одежду, с отращенными бородами и нечёсаными две недели волосами мы вроде бы ничем не отличались от горцев. Однако, когда нас, переодетых, увидел Кузлей, то очень долго смеялся, хлопая себя по бёдрам и приседая. А на мой раздражённый вопрос, что же его так развеселило, ответил. Вы, мол, так оделись, что любой встречный сопляк с первого взгляда опознает в вас чужаков. И потом долго возился с каждым из нас, переделывая на потребный лад что-то, только ему одному известное. Что именно он переделывал, мы так и не поняли. Но после него наш общий вид и в самом деле несколько изменился, сделавшись каким-то… более чужим для нас, что-ли? А значит — более похожим на горский.

До места встречи с воинами вождя Шармака нас сопровождали Хорёк, Циркач и Дворянчик. Кузлей пояснил нам, что если в нашей одежде мы ещё как-то сойдём за жителей гор, то кони нас точно выдадут. И потому на перевале мы пересядем на тех коней, что должны с собой привести посланные его отцом люди. Значит, на перевале, когда мы сменим лошадей, наших коней должны будут забрать на пост наши воины. Вот и ехали с нами в качестве коноводов Хорёк и двое кровных побратимов. Старшим на время своего отсутствия я, как обычно, оставил Хорька. Велев ему ждать меня пять дней. Потом попытаться через Санчару узнать, где мы и что с нами случилось. И только после этого, ежели мы так и не объявимся, отправлять посыльного с письменным докладом в полк.

Хорёк такой постановкой вопроса был абсолютно недоволен, по лицу видать. Но возражать поостерёгся. У меня и так нервы на взводе. А тут ещё он умничать полезет… Потому — согласился, лишь уточнив, каким путём возвращаться думаю и нужно ли ему нас встречать? Обсудив и это, я хлопнул его по плечу и развернул коня к перевалу.

— Значит, так, сержант, — докладывал Грызун, отогреваясь у костра, — в аиле этом их сотни две, не меньше. По всем домам расквартированы. Вроде, как на постое живут. Только денег не платят. Закон гостеприимства, понимаешь, — Грызун отхлебнул из кружки горячего чая, — но это ещё не всё. По слухам, в двух соседних аилах ещё сотни по три наберётся.

— А местных в аиле сколько? — спросил я.

— По моим прикидкам — до сотни воинов будет. Но они, скорее всего, за своих постояльцев впрягаться не будут.

— А что так? — поинтересовался Степняк.

— Да непонятки у них меж собой какие-то, — неопределённо пожал плечами Грызун, — в общем, пришлых этих местные терпят только потому, что этот самый закон гостеприимства не хотят нарушать. А так — ждут не дождутся, когда же милые родственнички свалят куда подальше…

Мы сидели в пустующей с осени овчарне, выстроенной на склоне горы, обратном от интересующего нас аила. Прибыв сюда вчера поздно вечером, почти уже ночью, мы в ней заночевали. А сегодня с утра Грызун в сопровождении двух горцев из рода Шармака ушёл на разведку в аил. Вообще-то, сначала туда собирались пойти Кузлей и Цыган. Однако я решил на всякий случай придержать сына вождя при себе. А вместо Цыгана отправить Грызуна. Он, всё ж таки, что ни говори, а профессиональный вор. Кому, как не ему, лучше знать, как украсть то, что нам нужно? А спасение купеческого сына, как ни гляди — кража. Вот пусть он на месте и поглядит, что да как…

Цыган, конокрад из рода конокрадов, конечно, слегка обиделся, но смолчал.

— Купца нашли? — спросил я.

— Ага, — кивнул Грызун, — третий дом с южного края аила, правая сторона улицы. Сидит в подвале, в сарае. Возле дверей сарая пост — два человека. Да в самом доме — ещё пятеро. Хозяев там нет. Но дом не заброшенный. Значит — на время к соседям, либо родственникам переселили.

— Как узнали? — ревниво поинтересовался Цыган. Не до конца отпустило его, что утром не он, а Грызун на разведку отправился.

— Дак я ж не просто так по аилу ходил, — усмехнулся бывший вор, — я подаяния просил. Прикинулся калекой глухонемым да туповатым. Вот и лез во все дворы подряд. Эвон, в котомке, два куска мяса, три лепёшки половинками, да ещё яблоки с орехами. Берите, угощайтесь.

— О, это дело, — радостно потёр руки Степняк, — еда — это хорошо! Особенно мясо…

— Продолжай, — кивнул я Грызуну, прерванному возгласом Степняка.

— Ну, вот… сунулся я, значит, и в этот двор. А один из стражников как раз в сарай дверку приоткрыл, второго с кувшином и лепёшкой туда запускал. А сарай тот без окон. И чтоб впотьмах там не лазить, они дверь открытую и оставили. Я сам видел, как они крышку в подпол открывали, да кувшин с лепёшкой туда спустили.

— А там точно сын купеческий сидит? Может, другой кто? — усомнился Зелёный, — Мало ли, кого они ещё в полон захватили…

— Да точно он, — заверил нас Грызун, жуя трофейную лепёшку, — они с ним по-нашему разговаривали. Про выкуп спрашивали. Мол, когда придёт? Хоть и плохо говорят, но я понял…

— А дальше что было? — поинтересовался Цыган.

— Да ничего, — пожал плечами Грызун, — сунули мне горсть орехов и за ворота вытолкали. А там уж я обратно в овчарню воротился.

— Собаки во дворе есть?

— Не… там нету. В соседнем есть. Могут начать гавкать. Поэтому делать всё надо будет быстро.

— Хорошо… А эти-то двое где были? — показал я глазами на наших временных союзников. Горцы вчетвером сидели немного в стороне, запивая горячим чаем овечий сыр с лепёшками и тоже ведя неспешную беседу.

— А я им сказал, чтоб они чуток позади меня ходили, в дело не встревали и только по крайности, коли понадобиться, на выручку подходили. Но, правда, не понадобилось.

— Понятно… Что думаешь?

— Да с этим всё просто, — пожал плечами Грызун, — подходим с конями ночью ко двору, прыгаем через забор. Охрану в ножи берём. Открываем сарай, забираем купца и — ходу. Ежели кто в неподходящий момент из дому вылезет, положим из арбалетов. Всего и делов-то. Главное, сразу после этого уйти побыстрее и подальше… Тут другое дело есть, сержант, — помолчав, заговорщически прищурился он.

— Что ещё?

— Да видишь, какая штука… Я ведь ненароком вызнал, где вождь ихний, в смысле, пришлых этих, казну свою держит. Золотишко, то есть, каким с войском своим расплачивается…

— А на него-то ты как вышел? — изумился я.

— Не важно, — уклонился от прямого ответа Грызун, — главное, знаю, где лежит и как его охраняют.

— И - что?..

— Так вот… пощипать бы…

— Красть грешно, — после непродолжительного общего молчания язвительно напомнил Цыган.

— Чья б корова мычала, — пробурчал Грызун, — да и не кража это вовсе, а трофей, в бою добытый. Там перед домом трое на страже, у костра греются. Да в доме ещё шестеро и старший.

— Тогда это — грабёж, — ни к кому конкретно не обращаясь, уточнил Степняк.

— Ежели казну увести, — задумчиво начал я, — то горцы либо озлятся жутко, либо от вождя своего, заплатить им неспособного, разбегутся. Ежели первый случай, то могут и через заметённый перевал посреди зимы попереть. Обиду свою на нас избыть. А вот ежели второй… Могут и к окрестным вождям уйти. Кто заплатит больше.

— Через перевал пойдут, если знать будут, что это мы сделали, — возразил Грызун, — а если не узнают?

— Да как же не узнают? — удивился Зелёный, — Следы-то ведь не скроешь.

— Какие следы? — усмехнулся Грызун.

— Как какие? А те, что на перевал пойдут!

— Ну, так вот слушай внимательно. Мы сейчас на каком склоне?

— На восточном…

— Верно! На восточном. И следы наши к аилу ихнему с востока придут. А уходить мы будем сперва на юг, а уж потом повернём на запад. И куда мы тогда выйдем?

— Куда?

— А перевалив через противоположный хребет, мы выйдем в ущелье, которое занимает род нашего славного вождя Шармака. А перейдя через него и поднявшись на следующий хребет, мы прямым ходом упрёмся носом в выход из пещеры, в которой твоя ненаглядная Санчара живёт. И всё! Ещё день ходу — и мы дома! Понял теперь? — довольный Грызун хлопнул Зелёного по плечу и расхохотался. Горцы, прервавшись, коротко взглянули на веселящегося воина и, отвернувшись, продолжили свою беседу.

— Ты откуда про путь этот знаешь? — поинтересовался Степняк.

— Да их же и порасспросил, пока обратно шли, — кивнул в сторону горцев Грызун.

— Не нравится мне это, сержант, — покачал головой Степняк, — как бы они нас в засаду не завели. А то и сына купеческого не вытащим, и сами пропадём…

Опустив голову и ни на кого не глядя, я думал. Долго думал, взвешивал все «за» и «против», прикидывал так и эдак. Потом, подняв голову, оглядел всех.

— Ну, вот что я думаю… Уходить напрямую к перевалу, что с золотом, что без него, нам всё одно не гоже. Это для нас путь самый короткий и самый быстрый. А значит, по нему преследователи, буде таковые появятся, в первую очередь и кинутся. И потому уходить нам нужно другой дорогой. Как раз той, о которой Грызун говорил. Это первое. Теперь — насчёт золота. Я думаю, что одного нашего «спасибо» союзничкам нашим маловато будет. Даже не смотря на то, что мы за поруганную честь Шармака отомстим. Им чего-нибудь посущественнее подавай. Вот тут-то золото краденое нам и сгодится. С ними поделимся. И за помощь оказанную, и за право на проход через их ущелье. Опять же, купцу за обиду похитители заплатить должны. Я им такое условие ставил. Да и мы тоже в стороне не будем оставаться. Какой же хороший воин от дополнительного приработка откажется, верно!? — рассмеялся я, — Так что, други мои, будем считать, что не краденое оно вовсе, а как и сказал Грызун, военный трофей. А теперь надо бы с Кузлеем наше дело обсудить. Зелёный, ну-ка, позови их всех сюда. Чего они там отдельно сидят? Пускай присоединяются.

Когда подсевшим в наш общий кружок горцам рассказали о возможности взять золотой куш, у них загорелись глаза. Не долго думая, они тут же предложили свой план, как избавиться от охраны золотого запаса. Он оказался прост и незамысловат, как та овчарня, в которой мы сидели. Двое из них брались просто пойти к караульным и под благовидным предлогом их всех напоить вином со снотворным зельем. А потом просто забрать то, что окажется без присмотра…

— План хорош, — согласился я, — есть только два вопроса. Первый: под каким предлогом поить будете? Ведь ни вы с ними, ни они с вами не знакомы. Второй: у кого есть сонное зелье? Ну, и третий, так… побочный: а будут ли они вообще пить? Караульные, всё таки…

По поводу третьего вопроса горцы, как знатоки местных нравов, тут же заверили меня, что караульные пить будут. А вот первые два заставили всех задуматься.

После некоторого молчания один из горцев вспомнил, что в соседнем аиле есть бабка травница. И она ему даже вроде бы какой-то роднёй приходится. Может быть, у неё зелье отыщется? На коне пара часов ходу. К темноте как раз обернётся.

Долго не рассуждая, тут же отправили его к бабульке. А пока стали думать над поводом к попойке.

— Кстати, — подал голос Зелёный, — а где вино возьмём?

— В любом доме есть, — отмахнулся Кузлей, — большими хумами в погребах стоит. Бери, сколько денег не жалко.

После ещё некоторого размышления и обсуждения пришли к выводу, что лучше всего, если к караульным завалятся двое уже подвыпивших родичей Кузлея, якобы празднующих рождение сына у брата одного из них, живущего в соседнем аиле. А по причине подпития уже не очень хорошо соображающих, куда именно они попали. Короче говоря, парни как бы в таком состоянии, когда им уже не важно, где и с кем пить. Было бы — что… На том и порешили.

Пока дожидались отправленного к знахарке за снотворным гонца, Кузлей с одним из своих родичей лично сгонял в аил и привёз оттуда две полных чересседельных сумы кувшинов с вином. Два из них мы отставили в сторону и обернули в куски ткани, отодранные от какой-то тряпки, валявшейся в углу. Они предназначались для создания запаха от наших «празднующих день рождения племянника» и для первичной затравки караульным. Чтоб, значит, во вкус вошли. В остальные было решено всыпать сонное зелье.

Закончив с вином, решили разработать план вызволения молодого купца и кражи золотого запаса пришлых карзуков. И определиться, кто куда идёт и что делает.

Уже в полной темноте вернулся наш гонец. Весть привёз не радостную. У бабульки сонного зелья не оказалось. Поразмыслив ещё немного, мы решили несколько изменить дислокацию наших сил и порядок действий. А караульных — просто напоить, насколько хватит возможностей. К тому же, Кузлей заверил нас, что знает одно средство, как на короткое время можно вывести из сознания даже не очень сильно пьяного человека. Но что за средство — говорить не стал. На том и порешили.

Первой на дело отправилась группа Грызуна, в задачу которой входило добыть золотую казну. Вышли они уже почти в полночь. Моя группа, назначенная для спасения купеческого сына, уходила второй, спустя два часа. Всё ж таки надо было дать первой группе время на спаивание караула. Как назло, светила полная луна, а на небе — ни облачка. Не увидеть нас на покрытом снегом склоне хребта мог только слепой. А потому идти пришлось кружным путём, уходя ещё южнее, к скалам с торчащими среди них голыми ветвями кустов.

Пока ходили да кружили, полночи прошло. Надо было поторапливаться. Подъехав к нужному нам дому с пленённым купчиком, остановились. Спешились. Ещё раз уточнили, кто и что делает (оставшийся с нами горец стережёт лошадей, я, Цыган и Зелёный идём во двор) и подошли к каменной ограде. Зелёный и горец упёрлись руками в стену и немного присев, отставили одну ногу назад. Коротко кивнув друг другу, мы с Цыганом разбежались и, пользуясь стоящими у ограды, как лесенкой, взлетели на каменный гребень. Не задерживаясь ни на мгновение, спрыгнули вниз и затаились. Спрыгнули мы удачно. Вдоль забора росли какие-то кусты, скорее всего — ягодные. Да ещё и телега старая стояла. Впереди виднелась задняя стена сарая, в подполе которого, скорее всего и держали молодого купчика. И нас, соответственно, никто не мог сейчас увидеть.

В общем, в отношении проникновения на территорию противника всё прошло удачно. Хуже было другое… В соседнем дворе залаяла собака. Её тут же поддержала ещё одна. И вскоре уже по всей улице раздавался заливистый собачий лай, колокольным звоном, тревожным набатом перекатывавшийся с одной стороны улицы на другую. Из глубины «нашего» двора раздались резкие гортанные выкрики, послышался шум шагов и хлопанье дверей.

— Похоже, засыпались мы, — хрипло прокомментировал Цыган.

И тут вдруг из-за ограды послышался протяжный, леденящий кровь, волчий вой. Стало слышно, как забились, захрапели испуганные лошади. Примолкли настороженные собаки.

«Вот зараза! — мелькнуло у меня в голове, — Волки-то откуда? Как бы на наших лошадей не напали!»

— Чёрт, сержант, волки, — зашептал Цыган, будто прочтя мои мысли, — могут наших порвать… Может, вернёмся?

Я не успел ничего ответить, как рядом с нами на землю почти беззвучно приземлился Зелёный.

— Чего сидим? — так же шёпотом поинтересовался он, — Караульных видели? Где они?

— Что за волки там у вас выли? — нервно поинтересовался я вместо ответа.

— Что, понравилось? — ухмыльнулся Зелёный, — Могу повторить…

— Так это ты, что ли? — изумился Цыган, — Тьфу, чтоб тебя!.. Мы ж думали, вам там конец уже… Но до чего ж похоже! — восхитился он, — Где так наловчился?

— С рождения обучен, — отшутился Зелёный.

— Ладно, хватит болтать, — прошипел я, — пора дело делать. За мной!

Горцы, вероятно, решив, что собачий переполох приключился по причине оказавшегося поблизости волка, поуспокоились. Шум в доме стих.

Прокравшись между сараем и стоящим в трёх шагах от него сортиром, мы притаились в его тени. Я осторожно выглянул из-за угла и увидел костёр, у которого грелись двое караульных. Всё как и говорил Грызун. С той только разницей, что на крыльце дома сидел ещё один и, кутаясь в войлочную накидку, лениво что-то потягивал из кувшина.

— Значит так, — оглядевшись, решил я, — Зелёный, сначала стреляешь ты, в того, что на крыльце. Сними его первым же выстрелом.

— Обижаете, сержант, — усмехнулся Зелёный, накладывая стрелу на тетиву.

— Цыган, твой — ближний у костра. Я снимаю из арбалета дальнего. После этого ты, Цыган, рывком к сараю. Открываешь дверь, вытаскиваешь купчика и — ходу обратно, до самого забора. Там перелазите и ждёте нас. Мы с Зелёным прикрываем. Всё понятно?

Дождавшись дружного кивка, я резко выдохнул:

— Ну, охотник, давай!

Глухо тенькнула тетива, коротко свистнула стрела, и вот уже захрипевший горец валится с крыльца с торчащей из горла стрелой. В тот же миг с резким свистом мимо меня пролетел нож, пущенный умелой рукой Цыгана. И горец, сидящий у костра к нам спиной, падает лицом вперёд, прямо в костёр. А из-под затылка его выглядывает короткая рукоятка метательного ножа. Сидящий напротив него второй караульный и хотел было вскочить, позвать на помощь, но тяжёлая арбалетная стрела, пущенная мной в самый центр его груди, опрокидывает человека на спину. И пары вздохов не прошло, а три трупа уже лежали посреди двора, заливая снег медленно остывающей и парящей на холоде кровью…

И в этот момент позади нас раздался скрип открываемой двери.

Оглянувшись, я увидел, как из сортира шагнул на двор ещё один горец, на ходу затягивающий свой пояс. Находившийся за нашими спинами костёр не позволил ему сразу разглядеть три фигуры, притаившиеся в тени сарая. Это его и погубило.

Взглянув на Зелёного, я понял, что тот, держа в руках лук и неналоженную стрелу, не успевает. Моя правая рука метнулась к поясу за ножом. Но быстрее всех среагировал Цыган. С мягким шелестом выхватив меч из ножен, он в длинном выпаде одним коротким движением вогнал клинок точно между рёбер нашего внезапного гостя. Тот, коротко хекнув, начал быстро заваливаться набок. Цыган, выдернув меч, подхватил убитого под мышки и аккуратно опустил на землю. После чего, подхватив горсть снега, принялся очищать клинок от крови.

— Цыган, ты что, охренел? Чего копаешься? — прошипел я, — а ну, живо к сараю!

Коротко кивнув и бросив меч обратно в ножны, Цыган стремительной тенью мелькнул мимо меня, на ходу выдернул из лежащей прямо в костре жертвы свой нож, миг — и он уже возле бревна, подпирающего вход в сарай.

И тут мы услышали повторный скрип открываемой двери. На этот раз — ведущей в дом.

«Да что ж за гадство за такое? — с досадой подумал я, — Чего они шляются туда-сюда? Не сидится им… Не дадут спокойно отработать!»

На крыльцо дома упал короткий луч света, озарив на мгновение скорчившийся у крыльца труп человека с торчащей из горла стрелой. Озарил на миг и пропал за захлопнувшейся дверью.

«Не получилось тихо, — мелькнуло у меня в голове, — сейчас начнётся…»

Тем временем в доме послышался громкий тревожный крик. Ему ответило ещё несколько. И вот уже весь дом пришёл в движение. Топот ног, крики, лязг оружия. Чьё-то лицо мелькнуло в окне и пропало. Ещё один крик. Видимо, заметили ещё два трупа у костра и Цыгана, уже выбегающего из сарая вместе с купеческим сыном.

— Быстрее! — кричу я им, вскидывая наизготовку уже перезаряженный арбалет, — Бегом!

— Сержант, вы как? — на ходу спрашивает Цыган, проскакивая мимо.

— Как договаривались, — резко отвечаю я, — марш отсюда!

В этот момент Зелёный спускает свою вторую стрелу, пробивая бедро выскочившего из дома горца. Я, подправив прицел, всаживаю болт в живот следующего и оглядываюсь назад. Наших беглецов уже не видно.

— Если Грызун не ошибся, то их осталось четверо, — напряжённо говорит Зелёный, не сводя глаз и кончика полувзведённой стрелы с дверного проёма.

Перезаряжая арбалет, я молча соглашаюсь.

Однако, как выяснилось, Грызун ошибся. Из-за угла дома выскакивают стразу четверо и, одновременно с ними, один за другим, из дверного проёма появляются ещё трое.

— Откуда они взялись? — удивляется Зелёный, кивая на бегущих от угла.

— Из дома. В окно вылезли.

В этот момент одного из троих уже опрокидывает на спину стрела, пробившая ему горло. Я, довернувшись, выпускаю из арбалета болт в одного из бегущих от угла дома. Тот, хватаясь руками за живот, сгибается пополам, делает ещё пару неверных шагов и падает на бок, суча ногами и тонко воя. Понимая, что уже не успеваю перезарядиться, перекидываю арбалет на ремень за спину и с размаху швыряю в ближайшего противника нож. Клинок, сделав два оборота, входит в плечо нападающего и на какое-то время вышибает его из боя.

Зелёному с его луком проще. Скорострельность выше. Что и позволило за столь короткий промежуток времени уложить уже второго. Но сделать третий выстрел он уже тоже не успевает. Кинув лук за спину, он отпрыгивает влево и выхватывает меч.

Мне тоже приходится вступить в рукопашную схватку. Пользуясь кинжалом в левой руке, как щитом, я наношу мечом несколько ударов по наседающим с двух сторон горцам и умудряюсь достать одного из них, полоснув на обратном махе ему по бедру. Это несколько остудило его наступательный порыв. Разворачиваюсь ко второму сопернику всем корпусом и, не давая ему опомниться, стремительно атакую. Он ниже меня ростом и легче по весу. Возможно, более подвижный и вёрткий, но я не даю ему этим воспользоваться, нанося серию быстрых ударов и загоняя его спиной к сараю. Пара обманных финтов, и вот уже мой клинок быстрым, отточенным в десятках подобных боёв движением влетает прямо в его солнечное сплетение. Горец на какое-то мгновение замирает, весь натянувшись, как струна, потом — обмякает и медленно валится на бок.

Хороший боец потому и хорош, что подобные схватки у него проходят коротко и стремительно. И тогда противник так или иначе оказывается повержен. А если уж ты сам оказался на земле и в крови, значит, твой соперник оказался лучше. Как говорится — судьба…

Выдернув из убитого горца меч, я оглядываюсь.

Зелёный уже разделался со своим противником и теперь приближается к тому, что стоит, зажимая рукой распоротое моим мечом бедро. Неподалёку от него со стрелой в груди лежит тот, кому я попал своим ножом в плечо.

«Зелёный постарался, — мысленно отмечаю я, — молодец. И когда успел?»

Я быстро подхожу к ним и кладу руку на плечо Зелёного. Тот с недоумением смотрит на меня.

— В чём дело, сержант?

— Подожди, — говорю я ему и поворачиваюсь к горцу, — брось меч.

Тот, похоже, меня не понимает. Я жестом показываю ему, что мне нужно. Он отрицательно качает головой. Тогда я берусь за арбалет, взвожу его и, направив болт прямо в грудь горца, повторяю свой приказ. Раненный горец, поколебавшись, выпускает свой меч, больше похожий на длинный кинжал, из рук.

— Свяжи его, — командую я Зелёному, — и рот заткни. С собой заберём.

— Зачем? — удивляется Зелёный.

— Допросим дома. Мне сведения об их отряде нужны. Ну, и ещё кое о чём.

Зелёный, согласно кивает и достаёт из-за пазухи кусок тонкой волосяной верёвки. Он такой обычно на охоте добыче ноги связывает…

После того, как горец был связан, я выдёргиваю свой нож из уже окоченевшего трупа, прихватываю с собой войлочную накидку и баранью шапку, а заодно и пару длинных кинжалов и мы уходим. Уходим быстро, но — спокойно. За нами никто не гонится. И у нас ещё есть время. Нам нужно дождаться тех, что ушли за золотом. Вот на выезде из аила мы их и подождём…

— Наконец-то! — шёпотом восклицает Цыган, когда наши головы показываются над кромкой ограды, — Ну, что там у вас?

— Всё нормально, — устало отвечаю я, спрыгивая с ограды и вдевая ногу в стремя, — принимай…

— Кого?

В этот момент Зелёный перетаскивает через ограду пленного.

— Его, — киваю я и протягиваю купеческому сыну добытое имущество и оружие горцев, — на, накинь, теплее будет, и не так заметно. Оружием пользоваться обучен?

Тот, нахлобучивая шапку, согласно кивает.

— Вот и отлично. Держи.

Вручив купчику оба кинжала и дождавшись, когда захваченный нами горец был уложен поперёк седла Цыгана, я коротко командую:

— Всё, поехали отсюда…

Выехав из аила, мы неспешно едем по заметённой снегом дороге на юг, дожидаясь, когда нас догонят наши «золотодобытчики».

Не проходит и несколько минут, как позади нас слышится громкий топот лошадиных копыт. Встревожено оглядываюсь и, увидев мчащегося впереди своей группы Грызуна, с облегчением выдыхаю. Следом за вором ноздря в ноздрю скачут Степняк и Кузлей, тянущие в поводу лошадей обоих Кузлеевых родичей. Сами родичи, примотанные верёвками к сёдлам, едут с закрытыми глазами. И замыкает кавалькаду пара неосёдланных горских лошадей, неведомо откуда увязавшаяся за нашими налётчиками.

— Ну, как у вас? — спрашиваю я Грызуна, едва он поравнялся со мной.

— Всё зашибись, — щерится он, — а теперь — ходу, сержант! Валим отсюда, живее! Потом всё расскажу.

— А с этими что? — киваю я на двух горцев, привязанных к сёдлам.

— Спят, — коротко отвечает Грызун, — ходу, ходу, сержант! Всё — потом!

Хлестнув коня, он устремляется вперёд. Его группа проскакивает мимо нас, не останавливаясь. Нам ничего не остаётся, как, нахлёстывая коней, устремиться следом за ними.

Несколько часов мы уходили по ущелью на юг, пока не добрались до нужного нам перевала. Точнее даже, это был не перевал, а некоторое понижение в общей линии хребта. За это время опьяневшие родичи Кузлея полностью пришли в себя и уже вполне самостоятельно управлялись со своими лошадьми. Спустя ещё часа три наши лошадки, карабкаясь по скользким камням и проваливаясь в снег по самое брюхо, вынесли нас на гребень. Позади нас остался длинный и широкий след, тянущийся от самого дна ущелья. А перед нами уже открылся спуск вниз, в ущелье, тянущееся по другую сторону хребта. Немного правее, почти у самого его дна, раскинулся на склоне аил.

— Там заночуем, — показал в его сторону Кузлей, — у меня там сестра матери живёт. Не родная. Дочь брата отца моей матери.

— Двоюродная тётка, — понимающе кивнул Степняк.

— Наверно, так, — пожал плечами Кузлей, — поехали.

Спускались мы очень осторожно, чтоб кубарем не покатиться по достаточно крутому откосу. И в аил въехали уже совсем затемно. Проехав по улице, остановились почти в самом центре села. Кузлей рукояткой плети постучал в створку ворот. Вскоре со двора донеслись торопливые шаркающие шаги и раздался звонкий молодой голос. Кузлей приглушённо что-то ответил. Голос за воротами тоже заметно снизил свою звонкость, стукнул отодвигаемый засов, створки распахнулись и мы въехали во двор. Как оказалось, ворота нам открывал молодой парнишка лет пятнадцати. Захлопнув за нами ворота, он умчался обратно в дом.

— Это мой брат, — пояснил Кузлей и махнул рукой, — коней туда ставьте, под навес. Ночевать будем не в этом доме, а вон в том, недостроенном. Сейчас нам туда мангал и еду принесут. О конях не беспокойтесь, их расседлают, накроют попонами и покормят. Пошли…

— А почему не в общем доме? — полюбопытствовал Зелёный.

— Семья большая, — извиняющимся тоном ответил Кузлей, — места и так мало, а нас вон сколько…

— Понятно, — покивал наш стрелок.

Когда мы расположились в недостроенном доме, нам и в самом деле принесли всё необходимое, включая тонкие ватные одеяла для сна, сложенные вдвое. Ну, да нам не привыкать, на чём спать. Зашёл и глава семейства, отец той самой двоюродной тётки. Посидел с нами, поговорил о том, о сём, узнал последние новости, выпил пару кружек чая и ушёл, сказав напоследок, что не желает мешать отдыху уважаемых гостей.

После его ухода, пока мы ужинали, Грызун продемонстрировал аж целых два заплечных мешка, наполненных золотыми монетами и различными изделиями из того же благородного металла. И вкратце рассказал, как у них всё прошло.

…Оба Кузлеевых родича показали себя с наилучшей стороны. Пока вся остальная группа дожидалась результатов в соседнем дворе, они довольно быстро уговорили охрану «золотого запаса» принять участие в пьянке. Тогда-то и выяснилось, что за средство решил использовать Кузлей. Распив с караульными с пяток бутылок, наши «агенты» предложили им попробовать свеженький жевательный табак под местным названием «нашав». Вот этот-то табачок и сыграл главную роль.

Дело в том, что сам по себе он абсолютно безвреден, и кроме некоторой лёгкости в голове и плавности в движениях никакого другого воздействия на человека не оказывает. Об этом все в горах знают. Но пришедшие с восточных хребтов соплеменники не знали того, что местные уроженцы добавляют в смесь этого табака особую траву. И в результате человек, выпив пару стаканов вина и закинув под язык щепотку этого самого «нашав», спустя пару минут падал на пол и засыпал намертво. Точнее даже, не засыпал, а как бы терял сознание. И потому местные свой табачок совместно с выпивкой не употребляли. Так вот родичи Кузлея, чтоб не вызывать излишних подозрений закинулись этим самым табачком наравне с остальными караульщиками. И, соответственно, вместе с ними и повырубались. Всю остальную работу, а именно: снятие караула у ворот, поиск и вскрытие сундука с золотом и организацию отхода пришлось выполнять оставшимся на ногах Грызуну, Степняку и Кузлею. Однако так не вовремя проходившие мимо дома-хранилища золотой казны трое горцев, не увидев на привычном месте караула, заподозрили неладное и вошли в дом. Как раз в тот самый момент, когда Грызун уже пересыпал золото в мешки. Двое из них тут же бросились на грабителей, а третий, подняв крик, выскочил во двор. Где и нарвался на кинжал Кузлея, заводившего коней в ворота.

Однако дело своё сделал, криком подняв соседей в ближайших домах. Кузлей на послышавшиеся из-за забора вопросы отвечал, что парень просто пьян и ему везде мерещатся демоны. На какое-то время эта уловка сработала. Однако, как оказалось, в одном из соседних домов остановился на постой какой-то важный карзук. Узнав, что у «золотого дома» пропал караул и увидев в окно выезжающих за ворота конных, он выскочил на крыльцо в одном нижнем белье и с саблей наголо, начал что-то вопить и размахивать руками. Проезжавшему мимо Грызуну это не понравилось и он пустил в крикуна арбалетный болт. Мне он сказал, что хотел просто попугать. Но так вышло, что крикливый карзук дёрнулся как раз под выстрел, и болт вошёл ему точно в центр груди.

Откуда этот болт прилетел, никто не заметил. Наши же, понятное дело, в Грызуна тыкать пальцем не стали. Поддержав остальную толпу криками на тему «держи убийцу», они пришпорили коней и дали дёру. Да ещё и Кузлей, выезжавший со двора разграбленного дома последним, догадался распахнуть ворота конюшни пошире и кинуть в охапку сена горящую головню. Перепуганные лошади вынеслись со двора на улицу, добавив неразберихи в общую панику, поднявшуюся после убийства крикуна. Толпа народа, высыпавшая из соседних домов на улицу, мешала сама себе и не понимала, что происходит. Наши «грабители», пользуясь всеобщей суматохой, вскачь уходили из аила, до тех пор, пока не повстречались с нами…

— Вот такие дела, — скромно закончил Грызун, за время своего рассказа допивая уже третью кружку чая.

— Интересно, — покачал я головой, — слушай, Кузлей, а покажи-ка мне, что за табак там у вас такой особенный.

— Смотри, — равнодушно пожал парень плечами и достал из-за пазухи некую округлую ёмкость таких размеров, что легко умещалась в кулаке. Был ли это высушенный до одеревенения плод какого-то растения, или же и в самом деле эта штука была вырезана из дерева, я так и не понял.

— Это называется «халяш», — пояснил Кузлей, указав на то, что я держал в руке, — в неё и насыпают «нашав».

Сама по себе она была очень лёгкой и с одной стороны затыкалась небольшой деревянной пробкой. Выдернув пробку, я высыпал из этой «халяш» несколько крупинок тёмно-зелёного порошка. Попробовал на язык. На вкус он оказался горько-кислым и слегка острым, а запахом напоминал перекисшую траву.

— И как этим пользуются? — спросил я.

— Под язык кладёшь и сосёшь, — ответил Кузлей, — только слюни не глотай. А то всё, что в животе есть, через рот полезет.

— Понятно, — кивнул я и аккуратно ссыпал порошок обратно в ёмкость.

Взвесив на ладони «халяш», я взглянул на Кузлея:

— Продашь?

— Бери так, — махнул он рукой, — у меня ещё есть. У нас такого в каждом доме по паре мешков стоит.

— Спасибо, — поблагодарил я, засовывая своё приобретение за пазуху. Потом обвёл всех присутствующих взглядом и сказал:

— Ну, что, парни, будем делить добычу?

— Прямо здесь? — удивился Грызун.

— Конечно, — подтвердил я, — а где же ещё? Насколько я понимаю, завтра мы встретимся с твоим отцом, Кузлей, верно?

Парень молча кивнул.

— Ну, вот. И я думаю, что нам нужно заранее всё разделить, дабы завтра не тратить на это время. Кузлей, ты сможешь участвовать в дележе от имени отца?

— Конечно, — подтвердил он, — отец мне верит. Как делить будем?

— Мне кажется, что поровну (половина — вам, половина — нам) будет справедливо. Согласен?

К Кузлею придвинулся один из родичей и что-то горячо зашептал на ухо.

— Эй, паря, — тут же похлопал его по плечу Грызун, — так не пойдёт! При таких делах всё вслух говорят, чтоб все слышали. У тебя что, есть возражения?

— В чём дело, Кузлей? — поинтересовался я, — Чего он хочет?

Сын вождя недовольно поморщился и, сердито покосившись на сородича, неохотно ответил:

— Варгуз говорит, что пополам делить — неправильно.

— Почему это? — настороженно проворчал Степняк, — А ну, объясни.

— Ну… он говорит, что если бы не мы, вы бы сами и до аила того не дошли, и ничего сделать бы не смогли. И сейчас вы на нашей земле и в доме наших родичей ночуете. Вот…

— Эвон как заговорили, — недобро прищурился Грызун, — как всё прошло, вспомнили, значит, что мы на земле ихней… Говорил я, сержант, нельзя им верить. Вот оно так и выходит…

Тем временем Зелёный, сместившись к дальней стене, как бы невзначай положил себе на колени лук и вытянул из колчана стрелу. У горцев его манёвр не прошёл незамеченным. Бросая в нашу сторону нехорошие взгляды, они потянули свои руки к кинжалам. Степняк тоже, увидев подобные приготовления, взялся за рукоять меча. В комнате явно сгущались тучи давней вражды, готовые в любой миг разразиться грозой кровавой схватки.

И посреди всего этого тяжёлого предгрозового молчания застыли неподвижно два островка кажущегося спокойствия. Я и сын вождя — Кузлей. Глядя ему прямо в глаза, я осторожно протянул руку к чайнику и, плеснув себе немного горячего отвара, ровным голосом напомнил:

— Твой отец поклялся, что пока мы не доставим молодого купца к его отцу, ваш род не будет чинить нам препятствий и враждовать с нами.

— Я помню, — медленно кивнул Кузлей, не отводя от меня глаз.

— Тогда к чему сейчас весь этот спор? — продолжил я, — Твои и мои люди это золото вместе добывали. Каждый наравне с другими своей жизнью рисковал. Значит, и делить должно поровну. А нам со своей доли ещё надо купцу часть из добытого золота выделить. Виру за обиду, ему соплеменниками вашими нанесённую.

— Это я тоже помню, — повторил Кузлей и, повернувшись к своим родичам, что-то резко сказал на своём языке. Те, поворчав немного, отодвинулись в сторону и убрали руки от оружия.

— Ты чего им сказал? — с подозрительной невинностью поинтересовался Цыган, поигрывая ножом.

— Сказал, чтоб не начинали ссору, — стараясь выглядеть как можно спокойнее, ответил Кузлей и обернулся ко мне, — начинай делить, сержант. А то мы так и до утра не отдохнём.

— Да чтоб я после такого с ними под одной крышей спал!? — возмутился Грызун, — не будет этого! Да я лучше на улице, в снегу спать буду, вместе с лошадьми. А рядом с ними я точно глаз не сомкну!

— Ладно, не суетись, — поморщился я, — спать будем по очереди. Сперва ты, Степняк и Цыган, потом — я и Зелёный. Так тебя устроит?

— Да я всё равно заснуть не смогу!..

— Ну и хрен с тобой! Не хочешь — не спи. Но я своё слово сказал. А теперь — хватит балаболить. Мешки давай.

Грызун, пробурчав нечто невразумительное, достал откуда-то из-за спины сперва один мешок, потом — другой.

Высыпав их содержимое на подстеленный плащ, мы вдвоём с Кузлеем принялись за делёжку. Остальных развели по разные стороны комнаты. Чтоб не лезли в процесс и не мешали справедливому распределению добытого.

Сначала пересчитали все золотые монеты и, разделив пополам, ссыпали каждый в свой мешок. Потом принялись за делёж всяческих изделий из благородного металла. Были там и ювелирные украшения, и посуда, и просто всякие фигурки, бляшки и прочие статуэтки. С ними поступили тоже довольно просто — делили на вес. Для чего один из горцев сбегал в жилой дом и притащил оттуда простейшие весы, состоящие из двух деревянных плошек, подвешенных на верёвочках к деревянному же коромыслицу. Коромыслице это, в свою очередь, просто подвешивалось на верёвочке, привязанной одним концом к его середине, а другой держался в руке. Взвешивание происходило путём простейшего набора одинакового веса в обеих чашках.

Короче говоря, на делёж ушло часа два, не меньше. Наконец, удовлетворившись результатом и убедившись. Что никто никого ни в чём не обманул, мы убрали в мешки свою законную долю и, пожав друг другу руки, таким образом скрепили наше соглашение.

После делёжки золота я взялся за допрос захваченного нами карзука. Переводить взялся Кузлей. После долгого и подробного допроса я вызнал очень многое из того, что меня интересовало. Собеседник оказался настолько полезным, что я решил переправить его дальше, к майору Стоури. За сим допрос был окончен и я дал общую команду на отдых. К этому моменту страсти по золоту уже окончательно улеглись и вся группа, за исключением караульных, завалилась спать.

…Ближе к обеду следующего дня мы подъезжали к родному аилу Кузлея. Торжественной встречи, понятное дело, не планировалось и не устраивалось. Всё прошло довольно обыденно. Доехали до дома вождя, стоявшего почти в центре аила. Заехали во двор. Спешились. На крыльцо вышел встречать нас сам Шармак в накинутом на плечи тёплом халате. Поздоровались. После кратких приветствий все зашли в дом.

За столом, уставленным неразнообразным, но достаточно сытным угощением, сдобренным домашним вином, рассказали вождю о своих приключениях. Не забыл я упомянуть и о добытом золоте, и о захваченном пленнике.

Как оказалось, многое из рассказанного нами Шармак уже знал. Вот уж, воистину — слухи в горах разносятся быстрее ветра! Ещё утром этого дня в аил к Шармаку прискакал гонец от восточных сородичей и рассказал и о нападении, и о золоте похищенном. А заодно и о том, что убит был той ночью не кто-нибудь, а именно тот вождь, что и нанёс несколько дней назад оскорбление самому Шармаку. Застрелили из арбалета. (При этих словах мы все невольно покосились на Грызуна — его работа, не иначе. Тот же, в свою очередь, с деланной скромностью пустил очи долу). Шармак, услышав из уст гонца столь потрясающую новость, втайне порадовался безвременной кончине своего оскорбителя. Вслух же выразил сожаление и свои соболезнования по поводу всё той же «безвременной кончины великого вождя и славного воина». С чем и отправил гонца в обратный путь, заверив его, что по возможности постарается приложить все усилия к поиску и примерному наказанию «дерзких грабителей».

Узнав от меня о размере захваченной казны, Шармак весьма придирчиво расспросил своего сына на предмет, насколько точно происходило взвешивание. Чтоб он долго не мучился, я просто предложил вождю выбрать любой из двух мешков и на этом обсуждение данного вопроса закончить. Что и было сделано.

По поводу захваченного пленного и двух приведённых коней вождь, поразмыслив, решил, что они являются нашей законной добычей и мы вольны делать с ними всё, что пожелаем. По поводу же его собственных коней Шармак сказал, что пришлёт за ними своего сына через несколько дней. А пока тоже пусть у нас побудут. На этом, собственно говоря, наша встреча и закончилась.

Кузлей взялся проводить нас до входа в ту самую пещеру, что протянулась сквозным проходом в недрах «нашего» хребта. Мы, разумеется, его предложение приняли. И к вечеру того же дня мы добрались до этой пещеры, где и расстались с нашим проводником.

Откровенно говоря, парнишка мне понравился. Немногословный, рассудительный, спокойный. Знает цену и своим словам, и словам людей, находящихся рядом с ним. Да и воин, судя по рассказам, неплохой. Со временем из него может выйти хороший вождь для его рода.

На прощание я подарил ему свой кинжал и, расщедрившись, небольшую статуэтку-коня из нашего золотого запаса.

Горячо поблагодарив меня и попрощавшись со всеми остальными, Кузлей отбыл обратно в свой аил.

А мы, не обращая внимание на опускающуюся на горы ночь, спешились и, приготовив несколько факелов, углубились в пещеру, здраво рассудив, что под землёй всё едино, ночь на дворе или день. И так, и эдак с факелами идти. Так что — нечего время терять. У себя на посту отоспимся.

Всю дорогу Зелёный искательно ловил мой взгляд, а когда добрались до развилки, не выдержав моего молчания, рискнул обратиться:

— Господин сержант, разрешите вопрос?..

— Чего тебе? — прикинулся я непонимающим.

— Разрешите отлучиться?..

— Что, припёрло? — ухмыльнулся Грызун.

Зелёный, не обращая на него внимания, с надеждой смотрел на меня.

— Ладно уж, иди, — хмыкнул я, — только чтоб не долго!

— Слушаюсь, господин сержант! — отозвался счастливый охотник, разворачивая лошадь в боковой ход.

— Погоди, — остановил его Степняк и взяв в руки мешок с золотом, взглянул на меня, — разрешите, господин сержант?

Не говоря ни слова, я кивнул. Степняк развязал шнур, стягивающий горловину. Запустив в мешок руку, он поковырялся там и вытянул на свет небольшую статуэтку в виде оленихи с детёнышем.

— Держи, подаришь знахарке своей.

— С намёком фигурка-то, — глумливо ухмыльнулся Грызун, — чтоб, значит, не затягивала с этим делом…

— Спасибо, — с чувством произнёс Зелёный, пряча статуэтку за пазуху. Потом махнул нам на прощанье рукой и исчез в боковом проходе.

— Да, — покрутил головой Степняк, — любовь, однако…

— Ладно, пошли дальше, — сказал я, потянув своего коня за повод, — нам ещё топать и топать…

К нашему пограничному посту мы выехали только к вечеру. Хорёк уже весь извёлся, дожидаясь нас. Да и остальные тоже были на нервах. Караульный на площадке все глаза проглядел и едва не свернул себе шею, крутя головой то в сторону перевала, то — в сторону реки и гадая, откуда мы появимся. Это был как раз пятый день нашего отсутствия. И если бы мы не появились сегодня, то завтра, согласно моего распоряжения, Хорёк должен был отправлять в полк гонца с докладом обо всём произошедшем. Так что можно только представить, с каким облегчением он увидел нашу группу после того, как выскочил из казармы на сигнал гонга, раздавшийся со смотровой площадки под самый вечер!

Не успев спешиться возле казармы, мы попали в крепкие объятия наших товарищей, выбежавших встречать нас следом за Хорьком.

— Постойте! А Зелёный где!? — раздался вдруг встревоженный голос Одуванчика.

Радостные возгласы тут же стихли и все встречавшие встревожено обступили меня.

— Не волнуйтесь, скоро появится. Хотя я думаю, что только завтра. Мы ведь через проход возвращались, — пояснил я, усмехаясь, — ну, и — сами понимаете…

Сообразив, о чём (а вернее — о ком) идёт речь, народ дружно заржал и, отпуская сальные шуточки в адрес Зелёного и его черноволосой красавицы, направился в казарму, не забыв прихватить с собой по дороге и нашего пленного.

— Я смотрю, вы с прибытком, — обратился ко мне Хорёк, покосившись на захваченного карзука, — и лошадей добыли…

— Это точно, — согласился я, ведя в поводу коня, — только ты ещё не представляешь — с каким!

— А что ещё? — полюбопытствовал мой помощник.

— Увидишь, — подмигнул я, — иди пока в казарму, а я коня в стойло поставлю.

В это время ко мне подошёл спасённый нами из плена купеческий сын.

— Господин сержант, — обратился он ко мне, — позвольте поблагодарить вас за спасение моё. Уж и не знаю, чем расплачусь теперь…

— Ну, положим, за спасение твоё с нами горцы уже расплатились, — ухмыльнулся я, — а ты лучше пойди-ка, отдохни с дороги.

— Как «отдохни»? — удивился он, — мне тут до дому-то всего ничего осталось. Поеду я!

— Э, нет, дорогой! — не согласился я, — Не для того мы пять дней по горам мотались да жизнями своими рисковали, чтоб сейчас тебя, да ещё на ночь глядя, одного отпускать. Завтра поедем.

— Ну, так дайте мне провожатых, — попросил он, — дозвольте сейчас ехать!

Я отлично его понимал! После стольких дней сидения в погребе оказаться буквально в двух шагах от дома и не иметь возможности в него попасть — пытка та ещё. Но и я не собирался менять свои планы. Раз договорились с Гролоном, что я лично доставлю его сына домой, значит так тому и быть.

— Стемнело уже, — ответил я, — до завтра потерпишь. Ни чего с тобой не случится. Три недели дома не был, и ещё ночь не побудешь. Зато завтра я лично тебя до дома сопровожу. И мне, и отцу твоему так спокойнее будет. Всё. Иди в казарму.

Понимая, что спорить со мной бесполезно, парень, опустив голову, направился, куда сказано.

— Коня в конюшню отведи, — напомнил я ему.

Купчик, вздохнув, взял своего коня под уздцы и понуро повёл его на конюшню.

С самого рассвета купеческий сын принялся донимать меня своим бесцельным брожением по казарме, конюшне и двору, не давая спать своими вздохами и нарочито громкими шагами. А когда я поднялся с постели, ещё и умоляющими взглядами.

Не желая тащиться в посёлок по глубокому снегу в рассветную рань, я терпел, сколько мог. Но в конце концов сдался и, в сердцах сплюнув, велел поживее собираться в дорогу Дворянчику и Циркачу. Ещё вчера вечером было решено, что пленного в город будут сопровождать именно они. Кроме того, я вручил Дворянчику два пакета. Один, как обычно, с докладом о произошедших событиях — для майора Стоури, второй — для отправки в столицу.

Услышав моё решение, Грызун вздохнул и завистливо произнёс:

— Везёт же некоторым. Опять в город едут? И с чего бы такая пруха?..

— Ну, тебе-то уж точно лишний раз в городе мелькать не следует, — ответил я.

— Это — да, — нехотя согласился Грызун.

— Дворянчика я не в город отправляю, а к командиру полка, в котором он всё ещё числится, — продолжал я между тем, — и хотелось бы кое-кому тут напомнить, что Дворянчик наш какой-никакой, а — граф. А так как денег у него на офицерский патент до сих пор не завелось, то пусть хоть на глазах у командования почаще мелькает, авторитет зарабатывает. Глядишь, и глянется кому-нибудь из высших офицеров…

— О, как!? — удивился Циркач, — Да вы, господин сержант, никак о его карьере печётесь? Вот уж не ожидал…

— Почему это? — хмыкнул я, — Чем плохо, если кто-то из моих подчинённых наверх выбьется. Главное, чтоб не забывал того, чему я его учил…

— Кстати, насчёт денег на офицерский патент, — подал голос со своего лежака Степняк, — а много ль их надо?

— Много, — хмуро буркнул Дворянчик, — Две тысячи золотых дукров сразу за патент выложить. Да потом ещё ежегодно по тысяче на собственное содержание иметь.

— А у тебя хоть накопилось чего-нибудь.

— А-а, — безнадёжно махнул Дворянчик рукой, — тут копи, не копи…

— Ну, а всё же? — продолжал настаивать Степняк.

— Ну, есть сотни три…

— Да, — согласился Одуванчик, — тут не накопишь…

— Слушай, сержант, может — поможем графу-то нашему, а? — подмигнул мне Цыган.

— В смысле? — не сразу сообразил я.

— А чего, — тут же включился в разговор Грызун, с лёту уловивший ход цыганской мысли, — зря мы, что ли, на ту сторону сходили?

— А и верно! — подал голос Хорёк, — пускай купец за своего сына нашему Дворянчику патент офицерский выкупит. Как, сын купеческий, — обернулся он к спасённому купчику, — согласится твой папаня на такую плату?

— Я думаю, согласится, — кивнул тот, — да уж лучше с вами расплатиться, чем с горцами этими дикими договариваться! Да ещё, если на такое благородное дело деньги пойдут…

— Хм, — почесал за ухом Цыган, — вообще-то, я не это имел ввиду… Но уж коли так, тогда — ладно…

— Ну, да, — ухмыльнулся Грызун, — так-то оно и получше будет.

— Чего-то вы темните, ребятки, — подозрительно покосился на них Циркач и повернулся ко мне, — господин сержант, вы не просветите нас, что они имели ввиду, когда говорили о помощи Дворянчику?

Поразмышляв, я пришёл к единственному верному выводу:

— Да про золото они говорили, у карзуков нами добытое.

— Точно! — хлопнул в ладоши Степняк, — Его там железно и на патент хватит, и ещё останется!

— Какое золото? — вытянулись лица у всех, кто не был с нами в деле, — Где добыли? Как?

— Вообще-то, я хотел сперва Зелёного дождаться, чтоб при нём весь делёж проходил. Ну, да если уж вы сами разговор такой завели, что ж… Давай, Грызун, вытаскивай мешок.

Когда наш бывший вор с громким стуком выложил на стол солдатский вещевой мешок, на три четверти заполненный золотыми монетами и прочими безделушками, у всех присутствующих на короткое время пропал дар речи. Первым очнулся всё тот же Циркач. Осторожно пощупав мешок, он взглянул на меня:

— И сколько его тут?

— Тысяча сто восемнадцать золотых монет различной чеканки. А уж сколько остального, на вес я и не знаю…

— Вот это да, — зачарованно выдохнул Одуванчик, — да тут и без купеческих денег на три патента, пожалуй, хватит.

— Э, нет! Так не пойдёт! — тут же возразил Грызун, — Мы купцу сына его спасли? Спасли. Пускай тоже платит!

— Верно говоришь, — согласился я, — только и мы сделаем, как в начале решили. Сперва отдадим купцу десятую часть добытого. Должен же он с горцев плату положенную получить за обиду свою, верно? А уж потом я с ним и об оплате работы нашей поговорю. Ну, что, согласны на такой расклад?

Возражающих, понятное дело, не было. Даже сын купеческий, и тот согласился.

— Кстати, парень, — обратился к нему Грызун, — тебя хоть как звать-то? А то уж почти до дому довезли, а имени твоего и не знаем.

— Самнил, — ответил тот, — так и в книге у старосты записано.

— Ну, будем знать, — кивнул Грызун, приподнимая стакан с вином в приветственном жесте и опрокидывая его содержимое себе в глотку.

— Так как вы это золото добыли-то? — вновь задал вопрос Циркач.

— А вот об этом пускай вам Грызун расскажет, — ответил я, — а как закончит, всем спать. Кто ночью дежурит?

— Я, — отозвался Циркач.

— Отставить! Тебе завтра в город выезжать. Выспаться должен. Одуванчик, сегодня ты за него подежуришь. Утром тебя Хорёк сменит. Степняк, ты завтра с утра — на площадку. Так что — не засиживайтесь тут. Да, Одуванчик! Мешочек-то ко мне в каморку занеси, да в сундук уложи. Всё целее будет. Купеческую долю завтра с утра отложим.

Раздав все необходимые распоряжения, я ушёл спать.

И вот сегодня с рассвета этот молодой купчик не давал нам покоя.

Наскоро позавтракав, я отложил сотню золотых монет и, по весу, приблизительно десятую часть добытого золота, завернув всё это в кусок грубого холста. Запихнув свёрток в седельную сумку, я обернулся к Дворянчику с Циркачом, ожидавшим меня за столом.

— Ну, что, готовы?

— Так точно! — отозвался за двоих Дворянчик.

— Тогда вот тебе, Дворянчик, пакеты. Этот — лично для майора, а этот — скажешь, чтоб в столицу переслал. Ну, не в первый раз, всё, как обычно…

Посидели, помолчали.

— Ладно, — поднялся я со скамьи, — поехали. Берите пленного нашего. С этого момента за жизнь его вы вдвоём отвечаете. Уразумели?

Циркач кивнул и подхватил с брошенного в углу казармы снопа соломы карзука. Дворянчик открыл дверь, помогая им выйти. Следом вышли и мы с купчиком.

— Ну, что, дождался? — весело взглянул я на него, запрыгнув в седло, — через час будешь папку с мамкой обнимать!

— Да уж, не терпится, — ответил он мне улыбкой и тоже вскочил в седло.

…На полдороге мы расстались. Двое наших конвоиров со своим подопечным взяли правее, направляясь к спуску в ущелье, а мы с купчиком помчались прямо, направляясь к посёлку, заметно выделявшемуся на снежной равнине своей оборонной стеной и дымами, вившимися из печных труб.

Не буду долго расписывать, как мы домчались до купеческого дома, с какой радостью нас там встретили, как обнимали и целовали. Было, конечно приятно и прошибало до слёз. Особенно — женскую часть встречающих. Наконец, по прошествии получасовых объятий, всхлипов и расспросов с охами и ахами, домашние немного успокоились и принялись готовиться к празднованию возвращения похищенного чада. Ну, а пока женщины что-то там жарили, пекли и варили, мы вчетвером — я, Гролон и оба его сына отправились в баньку попариться. Там, между несколькими заходами, мы с молодым купчиком ещё раз и во всех подробностях пересказали, как было дело. Там же я и золото, предусмотрительно захваченное с собой в баню, купцу передал. Гролон, взвесив мешочек на руке и заглянув внутрь, уважительно качнул головой и отложил его в сторонку. Мол, опосля получше подарочек разгляжу. Потом повернулся ко мне и сказал:

— За то, что сына мне вернул, да ещё и с вирой, с похитителей стребованной, тебе и всем воинам твоим от меня и жены моей низкий поклон и вечная благодарность. Но одними словами благодарность не меряется. Может, сумею ещё как-то отблагодарить тебя и людей твоих, сержант?

— Вообще-то есть одна просьба, — не стал я отпираться, — только вчера мы её всем отрядом обсуждали. Вот и сын твой в том разговоре участие принял. Знает, о чём речь идёт…

— Ну? Говори, сержант. Послушаем. Ежели смогу, то обязательно помогу.

— Видишь ли, дело тут какое, — начал я, — есть у меня в отряде один воин. За то время, что мы здесь находимся, умелый боец из него получился. И наездник отличный, и на мечах рубится — любо-дорого поглядеть, и во всех прочих умениях воинских тоже преуспел. Опять же, людьми командовать научился. И поручения мои не раз выполнял…

— Ты, сержант, так говоришь, будто к старшей моей дочке его сватаешь, — усмехнулся купец.

— Да нет, махнул я рукой, рассмеявшись, — не о сватовстве речь… Ему бы офицером стать не мешало. Опять же, и статус позволяет…

— Э! — сообразил купец, — Да ты не о Дворянчике ли своём речь ведёшь?

— О нём самом, — согласно кивнул я головой.

— Так а я-то тут чем смогу помочь? — в недоумении развёл руками Гролон, — Я ведь патенты офицерские не раздаю. Да и потом, — хитро прищурился он, — два года-то, отцом ему на солдатскую службу отведённые, не прошли ещё?..

— Не прошли, — так же хитро глядя ему в глаза, согласился я. И, вздохнув, добавил, — да вот только думается мне, что и через два года он тот патент без помощи чьей-либо получить не сможет.

— Что ж так? — откинулся спиной к нагретой стене купец.

— Да денег у него на патент нету, — глядя прямо в глаза ему, ответил я.

Купец меня понял.

— И много надо?

— Сколько надо, мы о том знаем. И свою долю уже внесли. Но вот полторы тыщи дукров золотом нам не хватает.

«А чего мелочиться? — думаю, — Похитители с него за сына пять тысяч просили. А мы всего-то и хотим получить — меньше трети от запрошенного. Пускай платит…»

— Поня-атно, — протянул купец, — когда получить хотелось бы?

— Он у меня сейчас опять с поручением в город отправился. Через недельку вернуться должен. Вот тогда мы бы к тебе и заехали.

— Ну, будь по-вашему, — решил купец, пристукнув по столу широкой ладонью, — денег на такое дело дать не жалко. Не на пропой да на баб продажных пустите, а на пользу. Пускай будет молодой граф офицером. Вот за то давай и выпьем, сержант, — добавил он, поднимая свою кружку с пивом.

После столь удачного обсуждения всех наших дел насущных не грех было и расслабиться. А потому и я, не раздумывая, ухватился за кружку.

Пока мы парились, в дом купца пришёл Будир, узнавший о возвращении пленённого горцами купеческого сына. И как раз поспел к тому моменту, как мы вышли из бани и собирались идти за стол. А потому встретили старосту во дворе весёлыми криками и похлопываниями по спине. Староста тоже не остался в долгу, обнявшись с каждым и поздравив со счастливым окончанием столь опасного и трудного дела. За столом, специально для старосты, уже в который раз мне пришлось пересказывать все перипетии нашего приключения. И опять женщины охали и ахали, слушая моё красочное повествование. Вот умею я, когда надо, блеснуть красноречием и словом завихренным. Что есть, то есть — не убавишь. Ну, а после моего рассказа принялись все дружно есть и пить, хозяйками приготовленное. И им тоже толика от хвалы нашей перепала, заставив не раз зарумяниться от удовольствия, похвалой едоков проявленного.

Застолье прошло шумно и весело. Однако, всё хорошее и приятное так или иначе — заканчивается. Настал момент и мне прощаться с хозяевами. Пообнимавшись и раскланявшись по деревенскому обычаю на прощание со всеми присутствующими, я оседлал своего коня, запрыгнул в седло и выехал с просторного купеческого двора.

Идти мне в посёлке было не к кому. Так и не выбрал я себе подругу после того, как Малетту осенью потерял. Устал я, наверное, от этих знакомств временных, да потерь быстрых. Душой устал… Ну, а коли так, решил возвращаться обратно на наш пост.

Приехав туда уже в сумерках, я поставил коня на конюшню и вошёл в казарму. Ко мне тут же подошёл Хорёк:

— Господин сержант, Зелёного нет…

— Как нет?

— Не прибыл, — уточнил Хорёк, и помолчав, добавил, — не случилось ли чего?..

— Та-ак, — я озадаченно потёр подбородок.

— Может, сгоняем туда? — предложил Цыган.

— Сиди уж, — махнул я рукой, — куда ты сгоняешь на ночь глядя?

— А что ж делать-то? — озаботился Одуванчик.

— Ждём до завтра, — решил я, — если к полудню не появится, вот тогда и «сгоняем», выясним, в чём там дело.

В ту ночь, понятное дело, спалось нам не очень. Я то и дело выходил из казавшейся душной казармы подышать свежим морозным воздухом. И каждый раз ловил себя на том, что невольно прислушиваюсь — не едет ли кто, не стучат ли копыта? Хотя и понимал умом, что среди ночи Зелёный всё равно не появится. Скорее уж — по утру, не раньше.

И не раз во время таких вот моих выходов за дверью оказывался кто-нибудь ещё из отряда, так же, как и я, прислушивающийся к ночным звукам. Постояв так какое-то время и переглянувшись, мы уходили обратно в казарму — ждать рассвета.

Утром все поднялись хмурые и не выспавшиеся. Завтракали без особого аппетита. После завтрака Цыган с самым мрачным видом полез на площадку сменить дежурившего там ночью Грызуна.

— Ну, что, не появился? — был первый вопрос Грызуна, едва переступившего порог казармы.

— Нет, — буркнул Хорёк.

Грызун сел было за стол, и пододвинув к себе тарелку с кашей, поданной Одуванчиком, принялся есть. Однако проглотив нежеваными пару ложек, с силой оттолкнул её от себя.

— Ты чего? — с недоумением воззрился на него Одуванчик, — Не нравится?

— Да нет, — отмахнулся Грызун, — что-то еда в горло не идёт…

Спустя ещё час Степняк не выдержал:

— Послушайте, господин сержант, может, не стоит дальше ждать-то? Время ведь уходит…

— Поехали, а, сержант, — как-то тоскливо добавил Хорёк, — уж лучше в дороге, чем вот так вот сидеть…

— Ладно, собирайтесь, — махнул я рукой, — со мной едут Хорёк, Степняк и Полоз. Грызун — отдыхать после дежурства. Одуванчик, остаёшься дежурным.

— А почему я?

— Да куда уж тут отдыхать!

Обе фразы, сказанные остающимися в казарме, были произнесены практически в один голос. А значит, и ответа требовали простого и конкретного.

— Потому, что я так сказал! — не стал утруждать я себя долгими разговорами и повернулся к отобранной мной для сопровождения троице, — чего задумались? Живо собираться и седлать лошадей!

Собрались в пять минут. Доспехи и оружие на себя, оседлали лошадей и, выведя их из конюшни, попрыгали в сёдла.

И тут со смотровой площадки раздался звон била. Подняв голову, я поглядел на стоящего наверху Цыгана. Тот что-то громко кричал, подпрыгивая от возбуждения и тыкал пальцем в направлении реки. Поглядев туда же, я увидел вдалеке хорошо различимую на снежном поле фигуру всадника, медленно ехавшего по направлению к нашему посту.

— Зелёный?.. — предположил Хорёк.

— Может, ранен? — высказал опасение Полоз.

— Тьфу ты, сплюнь, скажешь тоже, — сердито отозвался Степняк.

— Может, и ранен, — задумчиво согласился я, — уж очень медленно едет. Сейчас проверим. А ну, марш за мной! — и ожегши коня плёткой, с места сорвался в галоп. Троица моя едва поспевала следом.

Когда мы сократили расстояние до всадника на столько, что смогли чётко разглядеть его лицо, то невольно придержали коней, заставив их сперва перейти на шаг, а потом и вовсе остановиться.

Всадником этим и в самом деле оказался Зелёный. Вот только выглядел он… скажем так — несколько странно. На лице его гуляла тихая, едва заметная улыбка, а глаза вокруг глядели с таким всевозлюбляющим умилением, что в голову невольно приходили мысли о нормальности соображалки нашего Великого охотника и боевого товарища. А если ещё добавить к этому мерное покачивание им головой в такт какой-то песенки, которую почти беззвучно напевали его губы, то картинка получалась более полная и наводящая на определённые выводы.

— Чего это с ним? — подивился Полоз.

— Никак, умом тронулся, а, сержант? — высказал опасение Хорёк.

— Может, случилось чего? — предположил Степняк.

Вот его-то вопрос и навёл меня на некоторые предположения. Сопоставив все события прошедших дней и кое-что быстренько обдумав, я уже сделал некоторые выводы, но пока решил не торопиться с высказываниями. А потому, просто пожав плечами, неопределённо ответил:

— Сейчас узнаем…

Зелёный заметил наше присутствие, лишь оказавшись в полусотне шагов от нас. По крайней мере, именно в этот момент он радостно улыбнулся и приветливо помахал нам рукой, даже не подумав придать своей лошади хоть какое-то ускорение.

Парни с недоумением переглянулись и вновь уставились на него.

— Хоть не ранен, — с некоторым облегчением выдохнул Степняк.

— Угу, — хмуро кивнул Хорёк. Похоже, ситуация с «нераненным», но довольно странно ведущим себя Зелёным начала его напрягать.

Тем временем Зелёный подъехал вплотную ко мне и остановился.

— Здравия желаю, господин сержант! — звонко выкрикнул он, вскинув руку в воинском приветствии, — Рядовой конно-пикинёрного полка Его королевского величества Зелёный прибыл для дальнейшего прохождения службы! — и радостно мне улыбнулся.

— Гляди-ка, — вновь подивился Полоз, — вроде нормально разговаривает. И не сказать, что умом тронулся…

— Всё? — поинтересовался я у Зелёного, — Добавить ничего не желаешь?

— Никак нет, господин сержант! — так же чётко отрапортовал Зелёный, улыбаясь во весь рот.

— Тогда, может быть, уважаемый Великий охотник и рядовой войска Его королевского величества объяснит своим боевым товарищам, где он шлялся полтора суток!? — постепенно повышая тон, последнюю часть фразы я буквально проорал в лицо опешившему от такой встречи Зелёному.

Всё ещё продолжая неуверенно улыбаться, он оглядел нас всех и, запинаясь, произнёс:

— Но вы же сами мне разрешили, господин сержант… отлучиться… не надолго…

— Вот именно, — рявкнул я, — НЕ надолго! Или для тебя отсутствие на посту в течение полутора суток, это — «ненадолго»!? Тогда скажи мне, что в твоём понимании означает — «надолго»!? Чтоб я на будущее знал и учитывал твои временные рамки! НУ!?

Однако Зелёный и сам уже понял, что сморозил глупость. Виновато опустив голову, он тихо произнёс:

— Простите меня, пожалуйста. Я, конечно, виноват… Но тут, понимаете, такое дело, — лёгкая, блуждающая улыбка вновь чуть заметно скользнула по его лицу. Мелькнула и — пропала, оставив на лице едва заметный след своего сияния.

Я отвёл свой взгляд в сторону, вздохнул и вновь посмотрел ему прямо в глаза. Не отводя глаз, он чуть заметно пожал плечами и опять улыбнулся.

— Ладно, — невольно усмехнулся я, — поздравляю. А за опоздание — три ночи подряд — дежурство на площадке. Начнёшь сегодня же! Это тебе урок на будущее, — и, разворачивая коня, добавил, — всё, возвращаемся. За мной — марш!

Хорёк догнал меня на обратном пути и, поровняв своего коня с моим, спросил:

— С чем это вы его поздравили, господин сержант?

— А ты что, не понял? — хмыкнул я.

— Нет… Вы о чём!?

— Ну, если говорить грубым солдатским языком, то вчерашней ночью Санчара отдалась ему! Вот так-то, парень! Дождался наш охотник своей добычи.

— Да ладно! Не может быть!? — поразился Хорёк, — Это ж надо, а? Полгода ходил за ней, а всё ж таки добился своего?

— Может, Хорёк, может! Молодец, Зелёный! Настойчивый…

— Да, дела, — протянул Хорёк, оглядываясь на нашего охотника, — ей же теперь в родной аил дорога заказана. Прибьют её родичи за такое. И замуж её там теперь никто не возьмёт.

— Значит, она для себя всё решила, — сделал я вывод, — да и Зелёный наш, похоже, тоже…

Хорёк, придержав коня, дождался, пока Зелёный поравняется с ним и с силой хлопнул его по спине:

— Поздравляю!

— С чем? — удивлённо глянул на него охотник.

— Да ладно, — заржал Хорёк, — не прикидывайся. Мне сержант уже сказал. Про подружку твою.

— Спасибо, — Зелёный был заметно смущён и раздосадован тем, что тайна его так быстро открылась.

А Хорёк, размахнувшись во второй раз, влепил ему увесистый подзатыльник:

— Балбес!

— Теперь-то за что? — обиженно вскинулся Зелёный.

— Не делай так больше! Знаешь, как мы тут все переволновались! Чего только не передумали… Парни всю ночь не спали.

Последние слова он произнёс, уже спрыгивая с седла возле конюшни.

— Извините, — только и смог произнести Зелёный, виновато глядя по сторонам.

К вечеру разыгралась метель. Нагнавший из-за перевала снежные тучи ветер выл и свистел вокруг нашего небольшого поста, сразу показавшегося нам островком тишины и покоя посреди разбушевавшейся стихии. В казарме было уютно и тепло. Отряд отдыхал. Лезть в такую погоду на смотровую площадку было величайшей глупостью, поскольку на расстоянии десятка шагов уже было абсолютно ничего не видно. Зелёному явно повезло с отрабатыванием назначенных дежурств. Но я не преминул ему напомнить, что должок в три ночные смены он мне обязательно вернёт сразу же, как только закончится это погодное безобразие. Он согласно кивнул и завалился на свою лежанку спать, пояснив, что будет таким образом подготавливать свой организм к ночным бдениям. Я и не возражал, поскольку заняться всё равно было больше нечем.

Двое суток продолжалась эта круговерть. К вечеру второго дня ветер постепенно утих, тучи на небе убежали дальше, на запад и вскоре над горами засияли крупные, яркие звёзды, засветила луна.

Постояв у порога казармы и полюбовавшись на чистое звёздное небо, я вошёл внутрь и толкнул дремлющего с самого обеда Зелёного:

— А ну, подъём! Хорош спать! На службу пора.

Зелёный, приоткрыв глаза, сонно уставился на меня.

— Метель кончилась, — сообщил я ему, — пять минут на сборы и — бегом на площадку!

Сев на лежаке и спустив на пол ноги, Зелёный потёр руками лицо и потянулся к сапогам.

— Эх, господин сержант, — вздохнул он, — какой сон не дали досмотреть…

— Хе, — усмехнулся Грызун, — то-то я гляжу, ты во сне руками по поясу елозишь! Небось, подружку свою горскую под себя подминал?..

— Отвали, — лениво отозвался Зелёный, — зависть — тяжкий грех!

— Да мне-то чего грехов бояться? — махнул рукой Грызун, — Я уж чего только не повидал. Это тебе, молодому, о грехе рукоблудия надлежит помнить, — язвительно добавил он.

— Да иди ты, — невольно покраснел Зелёный, — чего говоришь-то?

— Послушайте, сержант, — подал голос Цыган, — а может не стоит нашего влюблённого охотника одного на площадку отправлять? А то начнёт он там о своей подружке вспоминать… Так и до греха, Грызуном озвученного, недалеко. Воспоминания, должно быть, ещё свеженькие…

— Ничего, — ухмыльнулся я, — бодрее службу нести будет.

— Да чего вы привязались!? — не своим голосом взвыл Зелёный, — у меня и мыслей таких не было!

— Ты собрался? — ехидно прервал его Хорёк, — ну давай, давай, дуй на площадку. Там и определишься, есть у тебя такие мысли, или — нет.

В сердцах сплюнув, Зелёный под дружный хохот всего отряда выскочил наружу, с силой хлопнув дверью.

— Цыган, спой чего-нибудь, — попросил Степняк.

Сняв со стены гитару, Цыган легко тронул струны, проверяя настройку, глянул по сторонам, как бы проверяя, слушают ли его и запел. Сначала негромко, потом всё сильнее и сильнее. Вначале это были просто цыганские напевы с различными изменениями тональностей и тембра, а потом, видимо — распевшись, Цыган запел одну из своих песен. Песня была для нас новая и, хоть и не отличалась высокой художественностью текста, слушали мы её с интересом.

— Ай, да вьюга веет в чистом поле, Ветер свищет между гор… Ой, да погулял, да на просторе Конокрад — цыганский вор! А я сегодня не гуляю Не пляшу, не пью вино. Не поверите, ромалы! На мне солдатское сукно… Цыган служит, ой, на границе Средь высоких диких скал. Ой, как много я, ромалы, Здесь за год службы повидал! Наш десятник, больно строгий, День продыху не давал! Иль горцы буйные наскочат, Да опять — за перевал… А мне бы девку — губки-ягодки, Жбан вина, добра коня… Ой, да умчуся я на волюшку, Ввек не отыщете меня! Воля, воля, воля-вольная! Ай, ты — душа цыганская! Поле, поле ты раздольное, Ой, забери скорей меня…

Закончив петь, Цыган ещё продолжал какое-то время наигрывать мелодию, прикрыв глаза и едва заметно улыбаясь.

— Да, Цыган, — сказал я, — не для тебя служба воинская…

— Верно говоришь, сержант, — белозубо улыбнувшись, ответил он, — уж больно строго и дисциплина жёсткая. Но с вами, сержант, служить интересно.

— Это чем же?

— Скучать не даёте! Что ни день, то новая придумка. Вон, и за хребет с вами сбегали. Человека из плена освободили, да заодно и золотишком разжились. А от того и на душе приятно, и кошелю — радость!

— Ну, положим, за казну эту Грызуна благодарить надо. Всё ж таки, это он её нашёл…

— Э, нет, сержант, — вступил в разговор Грызун, — Я нашёл — это верно. А вот только ежели бы вы своего согласия на то, чтоб добыть золотишко это не дали, вовек бы нам его не видать…

— Послушай, Цыган, а вот уйдёшь ты со службы, чего делать будешь, — спросил Степняк.

— А на коня быстрого, да в поле чистое — долю свою добывать, — мечтательно отозвался Цыган.

— А какую долю? — не отставал Степняк.

— Жену хочу в таборе взять, — признался Цыган, — свою кибитку иметь. Детей чтоб целая куча! И кочевать по свету с табором своим, куда глаза глядят, куда душа летит, куда ноги несут!.. Э-эх!

Он ударил по струнам и с силой перебрал несколько аккордов.

— Да, семья — это хорошо, — согласился Одуванчик, — вон, Линика моя, из посёлка, уж несколько раз намекала, мол, не останусь ли и дальше здесь?..

— А ты чего? — поинтересовался Полоз.

— А чего я? — вздохнул Одуванчик, — Куда ж я со службы денусь? Это мы сейчас тут. А время пройдёт, куда дальше пойдём?

— Так уходи со службы!

— Не знаю… А может, и вправду, а? Что скажете, господин сержант?

— А ты сам-то чего хочешь? — спросил я.

— Дом хочу, — признался Одуванчик, — землю пахать, скотину разводить, сад посадить. Я ведь на земле вырос! А ещё, как Цыган говорит, чтоб детей целая куча! Вот у Линики сын от первого, покойного, мужа растёт. Только ещё пятый годок пошёл, а до чего шустрый да сообразительный парнишка — куда там! — довольно рассмеялся Одуванчик, — и мне, как приду, завсегда радуется…

— Я вот тоже иногда думаю, остаться, что ли? — задумчиво сказал Степняк, — Приработался я к кузне здешней, как своя стала. Да и подруга в посёлке тоже имеется. И тоже уж не раз разговоры об этом заводила. Только, чуется мне, не до мирной жизни нам скоро будет… Верно ли говорю, сержант?

По наступившей в казарме тишине и устремлённым на меня со всех сторон взглядам я понял, что не одного Степняка подобные мысли тревожат.

Тяжело вздохнув, я ответил:

— Не только тебе, Степняк, это чуется. Королевскому совету это ещё прошлой весной почуялось. Для того и мы здесь сидим, да за хребет пограничный смотрим. Чтоб, значит, врага вовремя углядеть, да в столицу весточку послать. Только вот когда оно будет, не известно… А потому до срока о том — молчок. Делай своё дело, да язык за зубами держи. Всем понятно?

Ответом мне были лишь молчаливые кивки.

— Ну, а коли понятно, то на этом разговор и закончим. Цыган, бери трубу и — марш на двор: «Отбой» играть.

— Как будто нельзя просто взять и объявить его прямо в казарме, — проворчал Цыган, поднимаясь с лежака и вешая гитару на стену.

— Поговори мне ещё!.. — показал я ему кулак.

Цыган вздохнул, накинул на плечи плащ, снял с полки горн и вышел за дверь. Вскоре с улицы донёсся чистый, мелодичный звук горна, звонко пропевшего самый сладостный для солдатского уха сигнал «отбоя».

Ночь прошла тихо и спокойно. На следующий день, ближе к полудню, к нам на пост прибыл Кузлей с двумя своими сородичами, уже знакомыми нам по совместному рейду по горам. Отец прислал их забрать выданных нам ранее лошадей.

— Еле через перевал перебрались, — пожаловался он мне, спрыгивая с заморенной лошадёнки и протягивая руки для приветствия, — снегу столько, что лошади идти не могут.

— Как же вы их всех обратно поведёте? — спросил я, здороваясь.

— Через проход пойдём, — вздохнув, решил Кузлей, — иначе — никак…

Стоявший поблизости Зелёный, услышав это, тут же с загоревшимися глазами предложил проводить горцев до прохода.

— Ты мне ещё две ночи должен, — показал я ему кулак и понурившийся Зелёный вернулся в казарму.

— О чём это вы? — не понял Кузлей.

— Да, это наши дела, не обращай внимания, — отмахнулся я, — ну, ставьте лошадей на конюшню да заходите в казарму. Сегодня вам уж точно назад возвращаться не придётся.

Согласно кивнув, Кузлей потянул свою лошадь за повод к конюшенным воротам.

Во время ужина он рассказал нам, что пришлые карзуки, потеряв своего главного вождя, попытались для начала выбрать другого среди предводителей помельче. Однако ни один из них ни должным авторитетом, ни властью, ни богатой казной не обладали. Выборы, как и ожидалось, закончились ничем. И теперь каждый род жил сам по себе и решал самостоятельно, что делать и куда идти. Некоторые роды даже решили по весне возвращаться обратно в восточные горы, не особо доверяя словам посланцев нанявшего их короля о грядущих победах и богатой добыче. Таким образом, Грызун одним своим выстрелом невольно раздробил бывшее до того единым войско карзуков. Что, конечно же, не могло не сказаться на его боеспособности в грядущей войне.

Утром следующего дня Кузлей со своими родичами, позавтракав, отправились в обратный путь. В провожатые я назначил им Одуванчика и Полоза, запретив Зелёному даже заикаться о поездке к проходу в ближайшие дни.

Отправились они вовремя, потому как ближе к полудню из-за перевала опять начал задувать ветер, потянулись тучи и начал сыпать снег. Сначала редкий, но чем дальше, тем всё крупнее становились хлопья и всё гуще становился снегопад.

Во второй половине дня на пост вернулись Дворянчик и Циркач. Они, конечно, задержались в пути, но не по своей воле. Подняться по ущелью на плато два дня назад, когда бушевала метель, было просто невозможно. И пережидать непогоду пришлось в той самой крепостце, что расположена в долине, неподалёку от входа в ущелье. Кстати, как оказалось, майор Стоури после памятного нам всем осеннего боя с горцами оставил в той крепости две сотни конных пикинёров из своего полка на случай, если вдруг опять что серьёзное приключится. И менял их там регулярно каждые два месяца.

Выслушав короткий доклад о поездке, я дал им время на отдых до завтрашнего утра.

— А утром, — добавил я, — Циркач — на площадку, Дворянчик — дежурный по казарме.

Дружно ответив «Есть!», они занялись своими делами.

Не замедлили с возвращением и Одуванчик с Полозом, провожавшие горцев до реки.

К вечеру опять разыгралась метель. Но длилась не долго, после полуночи ветер заметно утишился и к утру всё улеглось.

Выйдя после завтрака из казармы, я увидел разгорающийся над хребтом чистый, аж до хрустального звона, рассвет. Поглядев в сторону перевала, я вернулся обратно в казарму.

— Хорёк!

— Я, — отозвался тот, сидя на лежаке и перематывая на ногах портянки.

— Возьми с собой пару человек и смотайтесь к перевалу. Посмотрите, что там и как… Вернётесь — доложишь.

— Есть, — кратко отозвался он и, натянув сапоги, повернулся к остальным, — Степняк, Полоз, собирайтесь. Со мной поедете.

— И чего там может быть? — пробурчал себе под нос Полоз, натягивая тёплую куртку, — сколько дней метель мела… Там же сейчас ни пройти, ни проехать! Вон, Кузлей со своими позавчера едва через него перебрался.

— Побурчи у меня, побурчи, — отозвался я, — установлено регулярные выезды к перевалу проводить, будь добр, соберись и выполни. Вопросы?..

— Никак нет, — отозвался Полоз, направляясь к двери на конюшню.

Пока они ездили к перевалу, всех остальных, за исключением спустившегося с площадки Зелёного, я выгнал на улицу на выездку. Чтоб и сами размялись, и лошадей своих погоняли.

Выездка плавно перешла в конную тренировку. Мы до того разгорячились и увлеклись, что только окрик Дворянчика «Сержант, смотрите, Хорёк возвращается!» отвлёк меня от увлечённой рубки с двумя верховыми «соперниками». Остановив схватку, я оглянулся.

Посланная к перевалу троица спешно возвращалась, и явно не с пустыми руками. Поперёк седла Полоза что-то лежало, издали похожее на большой мешок. Когда они подъехали ближе, стало понятно, что это вовсе не мешок, а человек.

Остановив лошадей возле входа в казарму, Хорёк спрыгнул на землю и подбежал к Полозу, продолжавшему сидеть в седле.

— Помогите мне! — крикнул он, обращаясь к нам, — надо его занести внутрь.

Одуванчик с Цыганом тут же бросились на помощь. Осторожно сняв человека с коня, они втроём занесли его в казарму. Степняк, держа в руках потрепанный заплечный мешок, посох и продолговатый кожаный свёрток, вошёл следом.

Человек был уложен на лежак, ближайший к нашему очагу и Хорёк принялся снимать с него одежду, состоявшую из длинной шерстяной накидки, намотанной поверх полотняной рубахи и шерстяных штанов на ногах. Голени его были обмотаны длинными полосами льняной ткани. А поверх обмоток были обуты невысокие кожаные сапоги, сшитые мехом внутрь. Голову прикрывала облегающая вязаная шапочка с наушниками.

Сам он тоже выглядел непривычно: жёлтая кожа, узкие глаза, нос с широкими ноздрями и приплюснутой переносицей, длинные чёрные волосы заплетены в косицу и обёрнуты вокруг шеи. На вид ему было лет тридцать. Но я мог и ошибиться, учитывая его состояние.

— Где вы его нашли? — спросил я.

— Полоз увидел. Случайно, — ответил Хорёк, растирая шерстяной рукавицей грудь незнакомца.

Я вопросительно взглянул на Полоза.

— Да я и не его сначала увидел, — пожал тот плечами, — а посох. Он из снега торчал. Сразу было видно, что это не ветка какая-то и не дерево. Интересно стало. Подъехал поближе, гляжу, а меж камнями вроде как сидит кто-то, снегом присыпанный. Позвал остальных. Откопали. Вот так и получилось…

— Понятно, — я повернулся к Степняку, — что за мешок у тебя?

— При нём было, — Степняк положил всю поклажу на стол.

— Так, посмотрим, — произнёс я, подходя к столу.

Посох я отложил сразу, ничего примечательного в нём не было. Так и не сумев развязать смёрзшиеся ремешки на кожаном свёртке, я их просто перерезал и развернул кусок тонкой кожи, ещё не успевшей полностью отогреться и поскрипывавшей у меня в руках. На свет явился меч, каких я ещё не видывал. Рукоять на полтора хвата, круглая плоская гарда и слегка изогнутый, расширяющийся к своей передней трети клинок были непривычны и вызывали определённый интерес. И в плане того, где такие мечи изготавливают, и в плане того, как же им надо биться? Известные мне способы ведения боя нашими мечами здесь не подходили.

— Хм… Интересно, — протянул я, осматривая меч.

— Гляди-ка, клинок какой необычный, — сказал Степняк, глядя на находку, — аж до ширины ладони доходит… Это где ж, интересно, такие делают?

Зелёный, отдыхавший после ночной службы и разбуженный поднявшейся суетой, тоже подошёл к столу. Поглядев на меч, он повернулся ко мне и высказал предположение:

— А может, он лазутчик вражеский, к нам засланный?

Я неопределённо пожал плечами.

— Не знаю…

— Сержант, — окликнул меня Хорёк, продолжавший заниматься лежащим без сознания человеком, — у него, похоже, нога правая не то сломана, не то вывихнута. Лечить надо…

Подойдя к лежаку, я осмотрел и осторожно пощупал правую лодыжку, сильно опухшую и наливавшуюся нехорошим сине-багровым цветом. Кожа его была ледяной и жёсткой. Человек, не приходя в сознание, тихо застонал.

— Так, парни, ну-ка, быстро, корыто сюда.

Когда приказание было исполнено и рядом с лежаком на пол установили корыто, найдёныша переложили в него, оперев голову о край, и по моему приказу принялись заливать тело чуть тёплой водой.

— Ну, вот что, Зелёный, — решил я, — не придётся тебе сейчас отдохнуть. Давай, быстро собирайся и дуй за своей знахаркой. Я думаю, сейчас её помощь в самый раз будет.

— Есть! — радостно отозвался тот, — я мигом!

— Не радуйся особо, — охладил я его пыл, — не один поедешь. Цыган! Собирайся. Вместе поедете. И обратно поторопитесь! А то он может и не дожить до приезда вашего…

Спустя пять минут оба всадника умчались по направлению к реке, ведя в поводу третью лошадь для Санчары.

— Хорёк, как отмокнет и конечности разгибаться начнут, вынете его из корыта, переложите на лежак, оботрите и прямо так, голышом, заверните в медвежью шкуру. Пусть отогревается.

— Я понял, сержант, — отозвался Хорёк, подбавляя ещё тёплой воды в корыто.

Раздав все необходимые распоряжения, я вновь подошёл к столу и взялся за мешок.

— Так… а что у нас здесь?

Верёвка, стягивавшая его горловину, уже оттаяла. Повозившись с ней немного, я развязал узел и принялся поочерёдно вытаскивать из мешка всё, на что натыкалась рука.

На столе поочерёдно оказались: запасная холщёвая рубаха; чистые обмотки на ноги; небольшой кусок холста, служащий хозяину, по-видимому — полотенцем; деревянная миска, кружка и такие же деревянные палочки непонятного назначения; небольшой нож, предназначенный скорее для каких-либо кухонных работ, чем для использования в качестве оружия; несколько кусков какой-то странной бумаги и пенал с письменными принадлежностями и кисточками; книга в кожаном переплёте с абсолютно незнакомыми мне письменами; маленький, размером с указательный палец, деревянный пенал, в котором хранились несколько очень тонких и странных медных и стальных игл, совершенно не похожих на швейные. Ещё в мешке лежали завёрнутые в отдельную холстину несколько луковиц, кусок хлеба, горсть сушёных фруктов, какая-то крупа в мешочке и завёрнутая в клочок бумаги соль.

— Вот, собственно, и всё, — констатировал я, оглядев содержимое мешка.

— Интересно, — покачал головой Грызун, — вы обратили внимание? Денег-то у него нет. Ни в мешке, ни в одёжке. На что же он живёт?

Дворянчик взял книгу и раскрыл её. Полистал, поразглядывал картинки и опять захлопнул.

— Ни хрена не понятно, — сказал он, кладя её на стол, — что за язык, что за буквы? И как они их только читают?

— А картиночки-то интересные, — протянул Степняк, — как будто люди на них дерутся.

— Это Циркачу интересно будет, когда вечером с площадки спустится, — равнодушно пожал плечами Дворянчик, — он ведь борец цирковой. Вот пусть и разбирается…

— Похоже, оттаял, — подал голос Хорёк, — давайте его перекладывать.

Степняк с Одуванчиком помогли аккуратно переложить человека на лежак и, обтерев сухой холстиной, завернули в шкуру.

Спустя какое-то время его вдруг начал колотить сильный озноб, он застонал, скрипел зубами от боли, временами едва ли не срываясь на крик. На короткое время он даже пришёл в себя, поводя непонимающими глазами по сторонам, огляделся, попытался что-то сказать но, опять застонав от боли, провалился в забытьё.

Так продолжалось ещё несколько раз, пока не приехала Санчара. Развернув медвежью шкуру, она осмотрела пострадавшего, нимало не смущаясь тем, что перед ней лежит голый мужчина, и повернулась ко мне.

— Это не перелом. Это сильный вывих. Надо вправлять. Нужно, чтобы его крепко держали, тут и тут, — она показала на грудь и бёдра.

— Понятно, — кивнул я и подошёл к больному со стороны плеч, — Степняк, держи его ноги. А я буду держать за плечи.

Когда мы со Степняком покрепче прижали к лежаку пострадавшего там где, показала Санчара, девушка взялась за вывихнутую ступню и начала потихоньку двигать её туда-сюда., одновременно растирая и разминая лодыжку. В какой-то момент она вдруг напряглась и с силой рванула ступню на себя, чуть разворачивая в сторону. Лежавший без сознания человек от боли дико вскрикнул, на мгновение пришёл в себя и опять лишился чувств.

Между тем Санчара, густо намазав повреждённый сустав тёмной вонючей мазью, обложила его какими-то размоченными в тёплой воде сушёными листьями и туго обмотала длинной полосой белого холста. Поверх холстины обернула куском шерстяного покрывала и, наконец, опять укутала больного шкурой.

— Теперь он будет спать, долго, — сказала она, — может быть, до утра. Когда проснётся, налейте ему полстакана вот этого, — она протянула мне небольшой глиняный кувшинчик, — и добавьте туда теплой воды. Пусть выпьет. И надо ему дать выпить бульон из мяса. Лучше — из курицы. Потом он опять будет спать. Через два дня я приеду, посмотрю.

— Это всё? — спросил я, — Может быть, что-то ещё нужно?

— Нет, — покачала она головой, — теперь всё будет зависеть от духов гор и от его здоровья. Если он сильный, то поправится. Если нет — умрёт. Но я сделаю, что смогу.

— Спасибо тебе. Чем мы сможем тебя отблагодарить?

— Мне от тебя ничего не нужно, — покачала она головой и чуть заметно улыбнулась, — если только…

— Что?

— Пусть Зелёный проводит меня домой…

Вот ведь хитрюга, а! Ну, да ладно…

— Зелёный! — позвал я.

— Слушаю, господин сержант! — вырос он передо мной прямо из ниоткуда.

— Собирайся. Проводишь знахарку обратно, — и чуть слышно добавил, — свободен до завтрашнего утра.

— Есть, господин сержант! — улыбаясь во весь рот, радостно проорал Зелёный и, накинув плащ на плечи, подхватил Санчару под руку, — бежим отсюда, пока он не передумал, — шутливо прошептал ей на ушко.

Хмыкнув, девушка выскользнула за ним на конюшню. Вскоре с улицы послышался удаляющийся топот копыт.

Пять дней наш незнакомец провалялся в беспамятстве, лишь на короткое время приходя в сознание. Мы едва успевали дать ему в эти короткие минуты выпить ту настойку, что нам оставила Санчара, как он опять проваливался в забытьё.

Во второй раз Санчара приехала через два дня, как и обещала. Размотала повязку на ноге, осмотрела отёк и сказала, что надо надрезать кожу. Выдавить всю гнилую кровь и слизь, что собрались на месте вывиха и наложить другую повязку. Иначе может начать гнить кровь. И тогда он точно не выживет. По её просьбе мы поставили у лежака больного пустую бадейку, ведро с горячей водой и подали чистую холстину. Степняк с Циркачом взялись его держать, пока знахарка будет пускать кровь. Остальные уселись в сторонке, чтобы понаблюдать и, при случае, оказать необходимую помощь.

Уж не знаю, где она этому научилась, у какой горской бабки-знахарки, но только делала она всё не хуже лекарей из наших полковых лазаретов. И инструмент на огне обожгла, и место разреза горячей водой обмыла и уксусом обработала, и всё прочее, что при таком лечении надобно, исполнила.

А уж сколько из раны разрезанной чёрной крови вперемешку с гноем натекло, и не передать! Даже мне чуть плохо не стало. А она — ничего! Хоть бы носом от вони гнилостной повела. А как кровь чистая из надреза выдавливаться стала, она рану настойкой какой-то промыла, тряпочкой чистой просушила, да по краям тонким слоем мази обмазала. После чего опять ногу холстиной чистой обмотала и в шерсть завернула. Рассказала, как нам дальше быть и чего делать и обратно к себе уехала. В сопровождении Зелёного, понятное дело.

Кроме повреждённой ноги у нашего больного проявилась ещё одна напасть. В результате переохлаждения у него началась сильнейшая простуда. Высокая температура, тяжёлый хриплый кашель и периодические разговоры в бреду на незнакомом языке заставили нас изрядно поволноваться. Бывали даже такие моменты, когда мы начинали подумывать о его близкой кончине. Однако постепенно ему становилось всё лучше. Он всё чаще приходил в сознание, бредил всё реже, температура понемногу спадала…

Под вечер седьмого дня наш больной пришёл в себя окончательно. Приподнявшись на локтях, он внимательно оглядел всю комнату и каждого из нас в отдельности. Мы, сидевшие в это время за столом и ужинавшие, на какое-то время замерли, боясь, что он опять рухнет без сознания. Но больной слабо улыбнулся и что-то тихо сказал.

Я вылез из-за стола, подошёл к нему и уселся на соседний лежак.

— Здравствуй, — протянул я ему руку.

Он мой жест понял, выпростал сухую горячую ладонь из-под шкуры и слабо пожал мне руку. После чего обессилено откинулся на спину.

— Ну, ладно, ты лежи, лежи, — сказал я, поправляя шкуру у него на груди, — Одуванчик, бульон давай!

Наш каптенармус подскочил на месте, немного суетливо схватил глубокую миску и влил туда мясного бульона. Был он, правда, не куриный, а из недавно подстреленного Хорьком горного козла, но зато свежий, только сегодня днём сваренный.

Быстро подойдя к больному, Одуванчик склонился над ним и, придерживая ему голову, стал поить бульоном из миски через край. Тот, не отказываясь, жадно припал к миске, втягивая в себя наваристую жидкость и время от времени переводя дух.

— Ну, вот так-то лучше будет, — удовлетворённо кивнул я и вернулся за стол.

Утром, когда наш больной проснулся и, завтракая, напился вчерашнего бульона, заедая его сухарями, я опять подсел к нему на лежак и принялся расспрашивать, что он за человек, откуда взялся и куда идёт.

На нашем языке он почти не разговаривал. Заодно выяснилось, что и на горском наречии он тоже не говорит. Хотя в этом случае от меня тоже проку было не много. А потому больше объяснялись жестами.

После почти часового такого «разговора» я узнал, что зовут его Дзюсай, он монах из монастыря в какой-то неизвестной мне стране, лежащей далеко на востоке. Это ещё дальше Великих степей. А идёт он на запад. Его туда послал их настоятель монастыря. Книгу какую-то найти, великие знания несущую. Якобы она где-то в западных землях хранится. Ну, да это уже его дела, я в этот вопрос сильно вникать не стал. Зато расспросил его, как он на перевале оказался?

Выяснилось, что монах этот два дня пережидал метель в ближайшем к перевалу горском аиле. Когда же непогода успокоилась, он пошёл дальше, но идти по глубокому снегу было трудно. На полдороге, ещё до того, как он смог подняться на перевал, опять начался снегопад с ветром. И на перевал он поднялся уже в сумерках. Решил переждать до утра среди камней, где не так сильно задувало. Набрал немного хвороста, разжёг костёр. Но до утра дров не хватило, и он понемногу начал замерзать. К тому же очень сильно болела нога, которую он повредил во время сбора хвороста, поскользнувшись на камне, скрытом под снегом. И потому идти дальше он уже не мог. Так его снегом и засыпало…

В конце беседы Дзюсай очень благодарил меня и, в особенности, тех, кто нашёл его под снегом и привёз в казарму. Сказал, что ему никак нельзя оставлять этот мир, не выполнив поручение своего настоятеля.

— Ладно, отдыхай пока, — похлопал я его по плечу, заканчивая разговор. И, поймав его непонимающий взгляд, жестом показал, — спи. Потом ещё поговорим.

Дзюсай понял. Поблагодарив меня слабой улыбкой, послушно повернулся на бок и закрыл глаза.

Выйдя во двор, я подошёл к парням. Зелёный как раз проводил с ними стрельбы из арбалетов.

Пересказав свою беседу с монахом, я взял в руки уже заряженный арбалет и, вскинув его, выпустил болт. Звонка щёлкнула спущенная тетива и болт со свистом ушёл в цель — нарисованную на деревянном щите фигуру человека. Пролетев полсотни шагов, болт вонзился точно в центр нарисованной груди.

— А не врёт монах наш? — высказал сомнение Хорёк, — а вдруг он на самом деле — лазутчик вражий?

— Поглядим, — пожал я плечами, — сейчас мы всё равно проверить этого не можем. А ему с больной ногой у нас месяц валяться, не меньше. Может, что и прояснится за это время, — снарядив арбалет, я послал в цель следующий болт, — а пока будем приглядывать за ним да почаще с ним разговаривать. Правда, с языком у него слабовато…

— А я думаю, что если бы он шпионом был, то уж наш-то язык он бы точно знал, — высказался Дворянчик, — какой смысл посылать человека в чужую страну, если он даже не понимает, о чём местные жители разговаривают?

— А может он — прикидывается, — предположил Полоз, — в заблуждение вводит…

— Не похоже, — покачал я головой, — вроде бы и в самом деле по-нашему почти не говорит… В общем, как я вам и сказал, приглядывайте за ним, чаще с ним разговаривайте и обо всём, что услышите от него, докладывайте мне. Да виду в том, что мы в сомнениях, ему не подавайте. А там разберёмся…

Шло время. Нога монаха постепенно заживала. Да и простуда тоже довольно быстро проходила. Мы старались почаще разговаривать с ним, благодаря чему он узнавал всё больше наших слов, с заметным прилежанием и удовольствием изучая местный язык. Произносимые им слова звучали довольно забавно, с заметным присвистыванием и смягчением некоторых букв. Разговаривал он приблизительно на уровне «твоя моя не понимай, моя твоя не знай, как сказать». И при этом активно использовал мимику лица, жестикуляцию и любые подручные предметы. Но для простоты передачи его речи я буду просто пересказывать, как мы его понимали. К тому же во время разговора он всегда улыбался, о чём бы с ним не говорили. Когда Циркач, удивлённый такой манерой разговора, спросил, почему тот всегда улыбается, монах ответил ему, что в его стране есть поговорка: «Улыбка продлевает жизнь, а хмурое лицо иссушает печень». А так как печень есть средоточие жизни, то и хмуриться лишний раз не стоит, добавил он. Уж лучше улыбаться, верно!? Не согласиться с ним было невозможно, что Циркач и сделал. Кстати, борец наш с большим интересом просмотрел найденную у монаха книгу и подробно расспросил Дзюсая, что за приёмы такие изображены на картинках.

Ответ нашего гостя не мало поразил нас. Оказывается, это не приёмы какого-то неведомого нам воинского искусства, а некий путь самопознания и совершенствования, проходя по которому, человек обретает внутренний покой, умиротворённость и спокойствие духа, познаёт мир и взращивает в себе любовь ко всему окружающему.

Озадаченно почесав в затылке, Циркач перелистал книгу, нашёл подходящий, по его мнению рисунок и, ткнув в него пальцем, ехидно поинтересовался:

— Так это он, значит, от большой любви к ближнему своему мечом ему по шее рубит?

На рисунке было изображено, как один человек выкручивает другому руку с мечом и, заставив его согнуться, рубит сверху своим мечом по шее противника.

Коротко взглянув на рисунок, Дзюсай чуть заметно улыбнулся и ответил:

— Останавливая агрессию нападающего, мы тем самым отправляем его в высший мир, к вечному блаженству. Одновременно мы избавляем этот, и без того несовершенный мир от излишнего проявления жестокости со стороны непросветлённого истинным знанием злодея…

— Ни хрена себе ты завернул, — невольно восхитился Грызун, — это что же, получается, что когда я кошель у богатея на рынке подрезал, я избавлял его от излишнего груза золота, отягчающего его пояс и совесть? И тем самым спасал его душу и помогал этому миру совершенствоваться? За что ж тогда меня в тюрьму отправляли?

— Деяния твои не могут быть признаны правильными потому, что брал ты не своё и путём не праведным. Вот если бы ты смог в разговоре убедить богатого человека добром отдать тебе золото его, да потом сам раздал бы его нуждающимся, тогда твои деяния были бы признаны истинно верными.

— Ну, хорошо, — согласился Грызун, — пусть так. Но почему же тогда меня хотели упрятать за решётку только за то, что я выиграл пари? А ведь на кону стояло не много ни мало, а целых две тысячи золотых дукров!

Хорёк удивлённо присвистнул, тут же присоединившись к дружному хохоту всех окружающих. Уж мы-то знали, чего стоят пари, с Грызуном заключаемые!

— Не понимаю, — вежливо улыбнулся монах, — объясните, почему вы смеётесь?

— Поспорил я понимаешь, с одним подвыпившим купцом на эти самые две тысячи, что не сможет он монетку из тарелки с вином вытащить, а я смогу, — пустился в разъяснения Грызун, — И условия ему обговорил, что и как делать должно. Он ведь сам на это согласился! И я, понятное дело, пари это выиграл! Так он же меня ещё и мошенником обозвал, и в суд подал! И суд его правоту признал! Вот и где, спрашивается, справедливость?

— А в чём была суть спора, — поинтересовался Дзюсай, — могу я узнать все подробности?

— Э, нет! — отгородился от него ладонями Грызун, — я просто так свои секреты не раскрываю. Хочешь узнать, в чём суть, давай пари заключим. Тогда и узнаешь.

— Грызун! — предостерегающе подал я голос.

— А чего, сержант? — повернул тот ко мне невинное лицо, — он же сам этого хочет…

— Грызун, — повторил я, показывая кулак, — у тебя все сами хотят. Да и денег у монаха всё равно нет. На что спорить будешь?

— На что? — Грызун озадаченно поскрёб подбородок, — А пускай он, ежели проиграет, обучит меня тем приёмам, что в книжке его нарисованы. А уж как да на что их использовать, я сам определюсь.

Дзюсай, внимательно слушавший наш разговор, попросил объяснить ему кое-что из того, что он не понял. Подумав немного, он сказал, что, мол, он с предложением Грызуна согласен. Только на случай своего выигрыша он деньги брать не будет. Не положено, мол, монаху к золоту тянуться. А потому Грызун, коли проиграет, будет все пожелания монаха исполнять. Ну, там — постирать, помыть и другое разное, по мелочи. До самого Дзюсаева отъезда с поста пограничного. Вроде слуги, в общем, будет.

Грызун, абсолютно уверенный в своём выигрыше, с лёгкостью согласился. Я, не видя в условиях пари денежной зависимости ни одного из спорщиков, тоже дал своё согласие.

— Ну, гляди, — начал Грызун, — вот монетка, видишь?

Он показал монаху серебряную монету и поставил на стол неглубокую тарелку.

— Я кладу в тарелку эту монету, — продолжал он, — и наливаю вино.

Взяв со стола кувшин с вином, Грызун влил в тарелку вино. Немного. Оно едва-едва прикрыло монетку сверху. Отставив кувшин в сторону, Грызун сказал:

— Суть дела в следующем. Нужно достать монетку так, чтоб не замочить руки в вине. Нельзя пытаться вытащить монетку ножом, вилкой или ещё каким-либо предметом, нельзя прикасаться к тарелке и переворачивать или наклонять её, чтоб вылить вино. И нельзя вино выпить. Если ты, соблюдая все эти условия, достанешь монетку, тогда ты выиграл. Если нет, то тогда это сделаю я. И ты, соответственно, проиграл!

Опираясь на стол локтями, добродушно ухмыляющийся Грызун посмотрел прямо в лицо сидящего напротив него монаха. Дзюсай, понятливо кивнув и улыбнувшись, перевёл взгляд на тарелку и задумался. Грызун тихо насвистывал и скучающе поглядывая то на монаха, то по сторонам, ждал.

Дзюсай думал не очень долго. Минуты две. Потом, не переставая вежливо улыбаться, огляделся по сторонам, встал из-за стола и, прихрамывая, подошёл к полке, заставленной всякой посудой. Покопался там, выбрал глиняный стакан и подошёл к очагу. Там он принялся греть пустой стакан над горячими углями, обернув вокруг него кусок холстины. Погрев стакан какое-то время, монах быстро вернулся к столу и, перевернув стакан днищем к верху, опустил его в тарелку рядом с монеткой.

Дальше произошло невероятное! Вино само всосалось в стакан!

Икнув от неожиданности, ошалевший Грызун на несколько мгновений лишился дара речи. Тыкая в тарелку пальцем, он лишь беззвучно разевал рот и беспомощно поглядывал то на меня, то на остальных присутствующих.

Тем временем Дзюсай, аккуратно достав монетку из тарелки, с легким поклоном и не переставая улыбаться, протянул её Грызуну. Взяв монетку, Грызун вдруг завопил:

— Да он колдун, сержант! Такого быть не может!

Я был ошарашен увиденным не меньше остальных. И, признаться, мысль о колдовстве была первой из всех, посетивших мою голову. Однако, как бы то ни было, монах спор выиграл. О чём я и не преминул сообщить Грызуну.

— Да какой там выиграл!? — возмущённо завопил тот, — речь шла о честном пари, а не о колдовских штучках!

— Ой, Грызун! Кто бы говорил о «честном пари»!? — насмешливо отозвался Цыган, — это у тебя-то пари «честные»?

— Я хотя бы не пускаюсь в колдовство, когда их выигрываю, — скорчил гримасу Грызун, — а этот…

— Проиграл — плати, — ухмыльнулся Циркач.

Монах, судя по выражению лица, не понявший и половины из всего разговора, вновь попросил объяснить, о чём речь. Когда же Циркач и я растолковали, что к чему, долго смеялся и, хлопая себя по груди ладонью, что-то говорил на непонятном языке. Отсмеявшись, он объяснил нам, что было это никакое не колдовство, а простое знание свойств и природы вещей и природных стихий.

— Как это? — не понял Грызун.

— Смотри, — сказал монах и взяв небольшое птичье пёрышко, простёр руку над очагом. Когда он отпустил перо, то оно сперва подлетело вверх, а потом плавно опустилось на горячие угли, где, вспыхнув, мгновенно сгорело.

— И чего?.. — озадаченно посмотрел на монаха Грызун.

— Воздух горячий, — пояснил тот, — когда нагревается, идёт вверх. Поэтому перо сначала и взлетело. Я нагрел стакан. Воздух из него вышел. Потом я перевернул стакан и поставил его в тарелку. Вместо ушедшего воздуха в стакан пришло вино. Вот и всё…

Грызун озадаченно кашлянул и, хмыкнув, произнёс:

— Вот зараза! Так просто… Я это запомню. Пригодится…

— Ну, а ты-то как собирался пари выигрывать? — поинтересовался Дворянчик.

— Да ладно, — попробовал увильнуть от ответа Грызун, — чего уж теперь-то?

— Давай, колись! — засмеялся Цыган, — всё равно с нами этот случай уже не прокатит. Мы теперь, по крайней мере, один способ уже знаем, как это пари выиграть.

— Да… через соломинку хотел вино высасывать и в стакан сливать, — помявшись, нехотя ответил Грызун.

— По сути, ты бы делал то же самое, что и монах, — ухмыльнулся я, — заполнял вином высосанный воздух. Так что — всё честно. Пари ты проиграл. И с этого момента поступаешь в услужение нашего гостя. Но только в свободное от службы и обучения время, — предупреждающе добавил я.

Тяжело вздохнув, Грызун повернулся к Дзюсаю:

— Ну, говори, чего делать-то?

Дзюсай приподнял стакан, стоявший до сих пор в тарелке. С тихим хлопком из него обратно в тарелку выплеснулось вино.

— Надо помыть, — улыбнувшись, сказал монах.

Грызун молча взял со стола посуду и вышел на двор. Протерев там всё снегом, он вернулся обратно, поставил тарелку и стакан на полку и повернулся к монаху в ожидании следующего задания. Тот покачал головой и сказал:

— Спасибо. Больше ничего не надо. Ты свободен.

— В смысле? — не понял Грызун.

— Совсем, — пояснил монах, — ты свой долг исполнил.

Мы все озадаченно переглянулись. Видя наше общее недоумение, Дзюсай продолжил:

— Я только хотел показать, что не стоит всегда надеяться только на свою силу. Любую: силу тела, силу ума или силу духа. Всегда можно встретить другого человека, обладающего ещё большей силой, чем вы. И поэтому нужно быть всегда готовым не только к победе, но и к поражению. Чтобы встретить его с достойным лицом. Это помогает легче переносить удары судьбы… Помните об этом!

Прошёл месяц с тех пор, как монах Дзюсай поселился у нас. Он уже почти выздоровел, но был ещё слаб после перенесённой болезни. Едва только он начал ходить, как тут же принялся дважды в день, утром и вечером, исполнять какой-то плавный, протяжный танец, порой напоминавший мне движения человека, бьющегося без оружия, а порой — различных животных и птиц. Когда я поинтересовался, чем это он занимается, монах ответил мне, что это такие специальные движения, которые укрепляют и восстанавливают тело человека и какую-то там его внутреннюю энергию. Якобы, чем сильнее эта энергия, тем здоровее человек. Я из всего сказанного понял только то, что это поможет его выздоровлению. Ну, а коли так, решил я, то и пускай себе танцует.

Но ещё больше всех нас поразило, когда он однажды вечером вытащил из маленького деревянного пенала, который мы нашли в его мешке, те самые непонятные иглы и начал их в себя втыкать.

У Одуванчика, первым увидевшего столь поразительное действо, глаза полезли на лоб от изумления.

— Ты чего это делаешь!? — потрясённо завопил он, — Мы его тут лечим, понимаешь, а он иглами в себя тычет! Помереть захотел?

Привлечённые его криком, подошли и остальные, в том числе и я.

Увиденное заставило меня невольно содрогнуться, а по спине пробежал предательский холодок.

У монаха, воткнутые в тело (даже в нос и уши!), уже торчали несколько иголок. А он, как ни в чём не бывало, продолжал втыкать всё новые и новые.

На мой вопрос, чем это он тут занимается, Дзюсай, улыбаясь по своему обыкновению, ответил, что лечение иглами — это очень древнее искусство. Оно позволяет восстановить движение в теле той самой «ЦИ» — внутренней энергии. Что, в свою очередь, приводит к выздоровлению всего организма.

Немало подивившись такому необычному и болезненному, с нашей точки зрения, способу лечения, мы оставили монаха в покое. В конце концов, решили мы, если уж хочет человек в себя иглами тыкать, то это его личное дело. На том и успокоились.

Санчара же, узнав об этих иглах от Зелёного, примчалась к нам на пост при первой же возможности и полдня просидела с монахом, подробно расспрашивая, каким образом эти иглы помогают в лечении. Уехала она от нас уже под вечер в глубокой задумчивости, сказав мне на прощание, что монах этот, судя по тому, что она услышала — великий знаток всяческих лекарских тайн и знаний. В общем, что ни день, монах удивлял нас всё новыми своими познаниями и взглядами на жизнь.

Однако ещё больше он удивил нас, когда однажды утром он вышел на двор по пояс голый и со своим мечом в руке. Выйдя на середину утоптанной площадки, он на несколько мгновений замер, держа меч за рукоять обратным хватом и остриём вверх. Потом, чуть дрогнув, плавно скользнул вправо и — начал свой танец. Не такой, как я видел прежде, плавный и текущий. А — быстрый и резкий. Движения его порой были почти неуловимы, а порой он как бы застывал на месте, приноравливаясь к следующему движению. И опять — короткий рывок, взрыв ударов и блокировок и попять — короткая заминка. Он двигался по какой-то странной, не привычной мне линии боя, то начиная закручивать круг, то опять выходя на прямую линию…

Когда он закончил, от всего его тела, разогретого этим странным танцем, валил пар. Но, удивительное дело, он даже не запыхался! Для меня это было ещё тем более удивительно, что он целый месяц проболел и едва не помер в самом начале!

Когда я подошёл к нему с вопросом, что он исполнял на этот раз, то монах опять ответил мне, что это всего лишь упражнения для укрепления человеческого тела и поднятия его духа. Циркач, находившийся здесь же и наблюдавший весь танец от начала и до конца, в самой категоричной форме потребовал от монаха, чтобы тот обучил его всему, что знает сам.

— Я скоро пойду дальше, — с мягкой улыбкой ответил Дзюсай, — а за столь малый срок всего изучить невозможно. Я изучал это, придя в монастырь в возрасте семи лет…

— Ну, значит, учи меня столько, сколько ты здесь будешь, — упёрся на своём Циркач.

— Хорошо, — ответил монах, — я не буду учить тебя каким-либо приёмам. Но я покажу тебе суть пути совершенствования и дам некоторые упражнения, которые ты должен будешь научиться выполнять.

— Давай, — согласился Циркач, — вот прямо сейчас и начинай.

Улыбчиво кивнув, Дзюсай жестом позвал его за собой. Заинтересованный, я пошёл следом.

Обойдя вокруг казармы, монах немного поднялся по склону вверх и подошёл к торчащему из снега пню, высотой где-то по колено.

— Вставай на него, — указал он на пень Циркачу.

— Как вставать? — не понял тот.

— Ногой. Одной, — пояснил ему учитель.

Удивлённо приподняв брови, Циркач вспрыгнул на пень и замер на правой ноге, слегка покачиваясь и балансируя руками. Пень оказался не широким, меньше, чем длина стопы человека.

— Не так, — покачал головой Дзюсай, — по-другому встань.

— Как по-другому? Объясни.

— Вот так, смотри.

Монах, стоя на правой ноге, ступню левой упёр себе в правое колено, а меч выставил перед собой, держась за рукоять обеими руками.

Хмыкнув, Циркач попытался изобразить то же самое, стоя на пеньке. В тот же момент его качнуло сначала вправо, потом — влево. Не удержав равновесия, он соскочил на снег. Попробовал опять, и вновь — на снегу.

— Ну и зачем это надо? — саркастически поинтересовался он, не делая третьей попытки, — Да ты сам-то это сможешь сделать?

Ни слова не говоря, монах вспрыгнул на пенёк и застыл в указанной позе. Немного постояв так, он перепрыгнул на другую ногу. Поменяв ногу ещё раз таким же образом, он взглянул на Циркача и вдруг скомандовал:

— Нападай!

— На кого? — не понял тот.

— На меня — пояснил Дзюсай, — бей мечом.

С недоумением оглянувшись на меня, Циркач взялся за меч…

Вот это было зрелище, скажу я вам! Поблизости от этого пенька из-под снега торчали ещё два. Перескакивая с одного на другой, вращая меч вокруг себя со скоростью вихря и при этом крутясь сам, как волчок, монах с успехом отражал все атаки Циркача, не переставая при этом улыбаться.

Пока они бились, за казарму подтянулись, привлечённые звоном стали, и остальные.

— Что это тут у вас происходит? — поинтересовался Дворянчик, появившись у меня за спиной.

— Да вот, — показал я рукой, — монах наш Циркача смыслу жизни учит.

— И как? Успешно?

— Судя по всему, да, — кивнул я, — борец наш уже весь в мыле. А Дзюсаю хоть бы что! Танцует на пеньках, как на деревенской гулянке.

— Красиво танцует, — послышался восхищённый голос Зелёного, — впечатляет!

— Циркач, тебе помочь? — участливо поинтересовался Одуванчик.

— Не надо, — переведя дыхание, дёрнул плечом Циркач, — сам разберусь.

— Ну-ну, — хмыкнул Дворянчик.

В какой-то момент показалось, что Циркач и в самом деле «разберётся» с монахом. Загнав его на самый крайний пенёк, он лишил того возможности перепрыгивать на соседние пни и изготовился к самой решительной атаке.

В ту же секунду монах, высоко подпрыгнув, едва коснулся правой ногой плеча своего противника и, перескочив через него, опять оказался на соседнем пне.

У Циркача была настолько опешившее и раздосадованное выражение лица, что мы невольно покатились со смеху. Сплюнув, он вновь развернулся лицом к монаху.

Однако тот, вероятно решив, что на сегодня преподанного урока вполне достаточно, жестом остановил Циркача и спрыгнул с пенька.

— Зачем нужно, понял? — спросил он борца после лёгкого благодарственного поклона.

— Ну… да, — неопределённо протянул тот.

— Хорошо держишь равновесие — ты побеждаешь. Плохо держишь — нет победы, — терпеливо пояснил монах и указал рукой на пень, — вставай.

Коротко выдохнув, Циркач вспрыгнул на пенёк и постарался замереть, держа равновесие в заданной позе. Получалось не очень.

Увидев, что именно требуется сделать, Дворянчик удивлённо присвистнул. Зелёный хмыкнул, покрутил головой и, махнув рукой, развернулся и ушёл. Следом за ним потянулись и остальные.

— Учись, — коротко сказал монах, поворачиваясь к казарме, — когда научишься — покажешь.

Преподанный урок был настолько впечатляющим, что после него Циркач уже никогда не выказывал сомнений в возможностях своего учителя.

Вечером, сидя в казарме, я задал Дзюсаю вопрос:

— Послушай, монах, помнишь, ты говорил нам, что каким бы сильным ни был человек, на него всегда найдётся более сильный? И что надо избегать схватки с такими людьми?

— Помню, — кивнул монах.

— Так вот я думаю, что для нас, воинов, твой совет не подходит.

— Почему?

— Да потому, что не можем мы от схватки с врагом уклониться. Мы ведь землю свою и короля нашего защищать должны. И хоть сами поляжем, а долг свой выполнить обязаны.

— Долг выполнять надо, — согласился Дзюсай, — а умирать — зачем? Надо так сделать, чтоб и долг выполнить, и живым остаться.

— С этим я согласен. Но тогда это противоречит тому, что в прошлый раз сказал ты.

— Нет.

— Объясни.

— Хорошо, смотри.

Дзюсай вышел на середину комнаты, туда, где было побольше свободного места, и жестом пригласил подойти Степняка. Тот, поднявшись со своего лежака, подошёл к монаху.

— Он — сильный, — сказал монах, уважительно похлопав Степняка по груди и энергично встряхнул своими, согнутыми в локтях руками, — очень сильный! Я — слабый.

Рядом с рослым и мускулистым Степняком невысокий и худощавый монах и впрямь смотрелся, как молоденькая овечка рядом с племенным быком. Встав лицом к лицу с воином на расстоянии двух шагов, монах сказал:

— Толкай меня!

— Как — толкать? — не понял Степняк.

— Сильно! Толкай! — нетерпеливо повторил Дзюсай.

Степняк покосился на меня и осторожно толкнул монаха в грудь. Однако тот даже не шелохнулся.

— Сильно толкай, говорю! — воскликнул монах.

Степняк толкнул сильнее. Результат — тот же. А Дзюсай вдруг как-то обидно засмеялся и воскликнул:

— Я смотрел на тебя и думал: ты — сильный! А ты — слабый! Ты даже кошку с места не сдвинешь!

Было заметно, что слова эти сильно задели Степняка. Насупившись, он вдруг резко спружинил ногами и, выставив вперёд обе руки, сильно толкнул обидно смеющегося монаха в грудь. Точнее — попытался толкнуть… Всё случилось за пару мгновений.

Дзюсай вдруг слегка качнулся в сторону, пропуская устремлённые к нему руки Степняка мимо себя… слегка прихватил его правое запястье и немного довернул летящее мимо тело соперника… ещё пара неуловимых взгляду коротких и быстрых движений… и вот уже Степняк, переворачиваясь в воздухе, со всего маху и с коротким хеканьем приземляется на собственную спину. При этом рука его плотно сжата обеими руками монаха.

На несколько секунд в казарме повисла мёртвая тишина. Степняк лежал ни жив ни мёртв, не шевелясь и даже, похоже, не дыша.

— Однако, — первым подал голос Дворянчик, — впечатляет…

— Чего-то я не уловил, — задумчиво произнёс Циркач, — а можно ещё раз повторить?

— Да! На «бис», пожалуйста! — съехидничал Хорёк, — А то мы кое-что упустили…

— Нет уж, — болезненно морщась, с кряхтением отозвался Степняк, осторожно переходя из лежачего положения в сидячее и потирая спину, — тебе, Циркач, надо, вот пусть он на тебе и показывает. А мне и так хватит…

Поднявшись с пола и продолжая потирать поясницу, Степняк с ворчанием переместился обратно на свой лежак.

— Ну, и что ты этим хотел сказать? — задумчиво спросил я монаха.

— Если человек сильный — используй его силу против него, пояснил тот, — я сейчас почти ничего не делал. Я только чуть-чуть направил его туда, куда мне нужно. А упал он сам.

— А если умный? — поинтересовался Грызун.

— Тогда сделай так, чтобы он думал, будто и в самом деле он умнее тебя, — повернулся к нему монах, — и тогда он обязательно ошибётся. И ты воспользуешься этим. Как в нашем с тобой споре, помнишь? Ты ведь думал, что знаешь больше меня. Я позволил тебе так думать. И ты проиграл.

— Помню, — досадливо хмыкнул Грызун.

— А вот как насчёт духа? — обратился к монаху Полоз, — У меня отец священник. Он всегда говорил мне, что невозможно победить человека, сильного духом и верой своей.

— Это так, — согласился монах, — но сила духа всегда основана на чём-то. Найди в этой основе слабое место, и ты её разрушишь. А разрушив основу, победишь и дух.

— М-да… сильно сказано, — не мог не признать Дворянчик, — пожалуй, у тебя и в самом деле, есть чему поучиться….

В каждом из нас тот разговор оставил свой след, заставив задуматься над тем, ради чего мы живём, что мы делаем и чего не делаем? И кому нужно то, что мы делаем и ради чего живём? Ведь не может же быть, в самом деле, такого, чтоб жил человек только ради того, чтоб есть, пить, спать с женщиной, охотиться либо воевать. Должно быть что-то ещё, более ценное. То, ради чего нас и создал Высший. Что является для каждого из нас, для меня лично, той самой основой, что поддерживает мой дух в бою? Вера в Высшего и его святых помощников? Но разве мы мало знаем примеров, когда человек отказывался от своей веры, переходя в другую? И с не меньшей силой духа бился, защищая уже свою новую веру… Или верность своему роду, своим предкам? Возможно… Но лично я знал нескольких храбрых воинов, выросших в приютских домах, никогда не знавших материнской ласки и понятия не имевших о том, кто их предки и какого они рода. Для кого-то сила духа заключена, возможно, в личной верности и преданности своему сюзерену, а то и самому королю. Но сегодня твой сюзерен (король) жив, а завтра — убит либо помер от болезни или по старости. Что тогда будет поддерживать силу твоего духа? Верность другому сюзерену? В таком случае выходит, основа твоего духа меняется в зависимости от обстоятельств. А значит — её легко сломить. А может быть, сила духа человека заключена в его верности к своим братьям по оружию, стоящим рядом с ним в жаркой схватке? В уверенности, что они не бросят тебя, не оставят одного на поле боя? И ты так же не сделаешь этого, потому что и они верят в тебя! Так что же на самом деле является основой силы духа человеческого?.. И если бы в тот момент кто-либо из моих парней задал бы мне эти вопросы, я бы не знал, что им ответить. Каждому из нас наступит свой срок понять это и самому найти все ответы…

Прошло уже три месяца с тех пор, как Полоз нашёл на перевале засыпанного снегом монаха. Дзюсай совсем уже выздоровел и набрался сил. За это время он успел перезнакомиться с половиной жителей соседнего посёлка. Не раз парился с нами в бане у старосты. После чего сиживал в таверне Стакаша, не особо жалуя вино, чураясь женщин, но участвуя в общих беседах. Познакомился он и с местным священником. Их часто видели вместе. Иногда они что-то мирно обсуждали, идя по улице, либо стоя у дверей храма Высшего, а иногда яростно, чуть не до пены у рта, спорили, отстаивая каждый свою точку зрения по тому или иному философскому, религиозному или ещё бог знает какому вопросу. После недолгих приглядываний и обсуждений пришлого монаха приняли в деревне за своего, признав его мудрость, доброту и желание помочь любому нуждающемуся.

Между тем наступила весна. Снег сошёл, дороги подсыхали и Дзюсай уже подумывал о том, чтобы отправиться дальше, на поиски той самой, столь важной для настоятеля их монастыря, книги.

Нам жаль было бы расставаться с ним. Мы уже успели привыкнуть и к его постоянно улыбающемуся лицу, и к его философским рассуждениям, и к обычным житейским советам, подсказанным вроде бы невзначай, мимоходом, но очень помогавшим нам решать мелкие разногласия и трения, неизбежно возникающие в небольшой группе мужчин, живущих на маленькой территории и под одной крышей.

Однако, как ни сожалели мы о его подготовке к уходу, деваться было некуда. У него свой путь и долг, у нас — свой.

И потому однажды вечером мы устроили на прощание роскошный ужин с зажаренным молодым ягнёнком, целой горой овощей и фруктов, деревенских сыра, колбасы и хлеба. Барашка жарить взялся Зелёный. Надо признать, что равных ему в приготовлении мясных блюд среди нас не было. Я выставил на стол несколько кувшинов деревенского же вина, припасённого для всяких торжественных случаев с прошлой осени.

Засиделись допоздна, вспоминая всё, что пережили за почти целый год совместной службы. Каждый постарался выразить монаху самые разные добрые напутствия, пожелания успешных поисков и скорейшего возвращения. Тот от души благодарил всех нас и не скупился на ответные речи. Спать улеглись где-то глубоко за полночь, даже не убрав ничего со стола. Решили, что уборкой займёмся утром.

На следующий день я поднялся довольно поздно. Одевшись и выйдя из казармы, я попал в плотный, густой туман, накрывший, похоже, всё плато. Сходив сортир, я подошёл к стоявшей под навесом кадке с водой. Сполоснул лицо, шею и, сделав несколько жадных глотков холодной воды, выпрямился. Постоял, прислушиваясь, и пошёл к казарме.

Что-то давило на меня. Какое-то неясное беспокойство тихо зудело то ли в голове, то ли в груди. Ещё не отдавая себе полного отчёта по поводу этого беспокойства, я вошёл в казарму и громко рявкнул:

— А ну, все — подъём!

Когда продирающие спросонья глаза парни приняли сидячее положение на своих лежаках, я спросил:

— Кто сегодня должен к перевалу на объезд ехать?

— Я! — отозвался Зелёный, — со мной — Цыган и Полоз.

— Тогда какого хрена вы до сих пор тут делаете!? — взвился я, — Живо собираться! И чтоб через пять минут вас тут не было! Бегом!

Парни, недоумённо переглянулись, мол, «чего это он психует?» и принялись споро одеваться, собираясь на выезд. Знают, что когда я в таком взвинченном состоянии, лучше помалкивать. Не прошло и пяти минут, как разъезд в составе трёх человек скрылся в тумане, направляясь к перевалу.

А я и сам не мог себя понять. Не находя себе места, я то присаживался к столу, пытаясь перекусить тем, что там было, то уходил к себе в комнатку. Ложился на постель, пытаясь успокоиться и не мог. Наконец, не выдержав, я оделся по-боевому, накинул перевязь с мечом и вышел в общее помещение. Все находящиеся в казарме с ожиданием воззрились на меня.

— Одевайтесь, — хмуро бросил я, — как для боя.

— Что-то случилось, господин сержант? — осторожно поинтересовался Хорёк.

— Не знаю. Муторно мне что-то… не хорошо… Короче! Собирайтесь и седлайте коней! Проедемся…

Пока отряд быстренько собирался, на ходу перехватывая куски со стола, и седлал коней, я нетерпеливо прислушивался, стоя возле ворот конюшни и оглаживая шею своего коня. Я ждал, когда же, наконец, появится наш разъезд. И потому почти с облегчением услышал доносящийся издалека и приглушённый туманом частый топот одиночного всадника, возвращающегося от перевала. Вскочив в седло, я с нетерпением оглянулся на остальных, собравшихся со своими лошадьми неподалёку:

— В седло!

Спустя ещё несколько секунд из тумана вынырнул мчавшийся во весь опор Цыган. Круто осадив своего скакуна, он выкрикнул:

— Сержант, горцы!

— Докладывай. Где, сколько, куда идут? — я вдруг как-то сразу успокоился. Стало понятно то напряжение, что не давало мне покоя всё утро. Осталась только холодная боевая злость. Да голова начала работать быстро и немного отстранённо, на ходу оценивая ситуацию.

— Сколько — сказать не могу. По следам на перевале видно, что табун лошадей большой прошёл. Пеших нет, все конные. Идут в сторону посёлка. Зелёный с Полозом следом пошли, а меня к вам отправили.

— Понял, — кивнул я, — так… Хорёк! Грызуна с площадки вниз. Идёт с нами. Как соберётся — выступаем.

— Есть! — отозвался тот и кинулся к лестнице на смотровую площадку.

Ко мне подошёл Дзюсай. Полностью одетый и со своим мечом, рукояткой торчащим из-за спины.

— Ты чего? — спросил я, — Уходить хочешь? Извини, но сейчас проводить тебя у нас не получится. Сам видишь — набег…

— Нет, — покачал он головой, — я с вами пойду.

— Куда? — не понял я.

— В посёлок. Там люди, которых я знаю. Им сейчас нужна моя помощь…

Я внимательно посмотрел на него. Он ответил мне прямым и требовательным взглядом. Спорить не было ни времени, ни смысла. С мечом он обращаться умел. Каков в бою — посмотрим. А лишний боец мне не помешает. Тем более, что Степняк с Одуванчиком, посидев вчера с нами какое-то время, уехали в посёлок к своим подругам. Решили не упускать возможности использовать свой законный выходной.

— Хорошо, — согласился я и повернулся к Циркачу, — оседлай монаху «горца». На нём поедет.

Циркач кивнул и, соскочив с лошади, опрометью кинулся в конюшню. Через пару минут он выбежал оттуда, ведя под уздцы одного из двух горских коней, добытых нами в памятном набеге с вызволением из плена купеческого сына.

Дзюсай вставил ногу в стремя и, как заправский кавалерист, уселся в седле. Следом из конюшни, уже верхом и пригибаясь, чтоб не задеть притолоку, выскочил Грызун.

Ещё раз бегло оглядев всех, я развернул коня.

— За мной — марш! — и пустил коня в галоп. Говорить никому ничего не требовалось. Каждый и так знал, что происходит и куда мы мчимся, сломя голову.

Уже на подходах к посёлку нам встретились Зелёный и Полоз. Туман понемногу рассеивался. Заметив нашу группу ещё за полмили, наш разъезд послал коней навстречу. Пристроившись рядом, Зелёный на ходу доложил:

— Отряд у них большой. Не меньше пяти сотен. Все конные. Но на посёлок только часть пошла. Примерно половина. А остальные ушли в сторону ущелья…

— Как — к ущелью? — я от такой новости даже попридержал коня, — Чего им там делать?

— Не знаю, — пожал плечами Зелёный, — что по следам прочли, то и говорю…

— Ладно, потом разберёмся. Сперва с теми, что в посёлок пошли, покончить надо. Надеюсь, мужики там успели подняться… Чёрт! Там же Степняк с Одуванчиком! Ходу, парни, ходу!

Позади распахнутых настежь ворот посёлка лежали тела нескольких караульных, нёсших сторожевую службу этой ночью. И сами не убереглись, и посёлок не сберегли…

А из глубины посёлка уже вовсю доносились лязг железа, яростные крики сражающихся и истошный женский вопль. В одном месте в небо уже потянулся пока ещё слабый и почти прозрачный дымок разгорающегося пожара. Надо было торопиться, иначе посёлку грозило полное выгорание, если пожар не затушить в самом начале.

Остановив коня на предвратной площадке, я развернулся к своему отряду:

— Зелёный, залезешь на крышу, какая повыше. Бей их стрелами! Полоз — с ним. Мечом прикроешь. Дворянчик, Циркач, Цыган — направо по улице, в сторону дома Линики. Там Одуванчик! Помогите ему. Остальные — за мной, к поселковой площади! Рубить всех подряд, схватки не затягивать! Вперёд — марш!

Прикрывшись щитами и выставив вперёд пики, мы с громким кличем ворвались в ворота. На ходу разделились на две группы, каждая из которых устремилась к своей цели. Зелёный с Полозом, на ходу уцепившись за карниз какого-то дома, птицами взлетели на его крышу, пробежались по дощатой кровле и выскочили на конёк. Зелёный, ещё на ходу перехватив лук поудобнее, вытянул первую стрелу, наложил и тщательно прицелившись, послал её куда-то вперёд, через наши головы. Мы же, промчавшись по короткой улочке, вынеслись на площадь и со всего разбега врезались в самую гущу дерущейся массы людей.

Бились здесь и пешие, и конные, смешавшись в одну бурлящую, орущую и рвущую друг друга на части толпу. Кого-то из горцев местные мужики ссадили с коня, и теперь он сражался пешим, а кто-то из поселковых, наоборот, бился, сидя в седле либо своего коня, либо отбитого у горцев.

Вылетев на площадь, я конём сбил какого-то неудачно подвернувшегося горца и вогнал пику в спину другого, как раз накладывавшего стрелу на свой короткий охотничий лук. Выдернув пику и не оглядываясь назад, я ринулся дальше, прокладывая себе дорогу к противоположной стороне площади. Там, как мне было известно, находилась вторая укреплённая линия обороны посёлка: дополнительный тын, выстроенный на случай, если горцы всё же ворвутся внутрь основного укрепления. Именно там сейчас и происходила основная часть боя.

За мной, не останавливаясь, верхом на своих лошадях, следовали Грызун и Хорёк, щедро раздавая удары пиками направо и налево. Дзюсая я на какое-то время упустил из виду. А когда вновь заметил, то невольно поразился тому, что он вытворял со своим мечом.

Чтобы долго не расписывать, скажу просто. Представьте себе ветряную мельницу, у которой во всю силу раскрутили ветряк, положили её на спину и, хорошенько разогнав, пустили вдоль улицы. Вы можете себе представить, что будет с каждым, кто попадётся ей на пути!? Вот приблизительно такую картину опустошения и кровавой каши я и увидел вокруг нашего бродячего монаха, соскочившего с лошади и ведущего бой пешим. Там, где он проходил, оставалась сплошная полоса поверженных тел и залитой кровью земли. Горцы, заметив монаха, поначалу кинулись было на него со всех сторон. Однако вскоре сами уже разбегались кто куда, стремясь как можно быстрее укрыться от его меча…

Однажды, разговаривая с нами о воинском искусстве, Дзюсай сказал:

— Когда истинный просветлённый воин вступает в бой, он начинает свой «Последний танец смерти». Он танцует его, как в последний раз, не думая о том, останется ли в живых или нет.

— Как это? — не понял Циркач.

— Вот, например, — продолжил монах, — скажи, Зелёный, если бы ты вдруг узнал, что впереди тебя ждёт самая последняя охота в твоей жизни, разве ты не постарался бы сделать её самой лучшей? Такой, чтоб потом об этой охоте рассказывали легенды. Разве не добыл бы самого редкого и могучего зверя? Или ты, Цыган, разве не постарался бы создать самую лучшую песню, на какую только способен, зная, что это последняя песня в твоей жизни? Такую, чтоб и через сто лет люди пели её и вспоминали тебя? И так каждый из вас постарался бы сделать наилучшим образом то, что он делает в последний раз в своей жизни. Так и просветлённый воин танцует свой танец смерти, как в последний раз и не знает, будет ли он жить в следующее мгновение…

И теперь, глядя на то, как бьётся Дзюсай, я отчётливо понимал, что именно он имел ввиду, говоря о «Последнем танце смерти».

Я никогда прежде не видел подобного стиля ведения боя на мечах. Дзюсай крутился, как волчок, приседал, падал, прыгал вверх, взмывая выше человеческих голов. Казалось, что в ногах его заключена неведомая сила, позволяющая ему ни на мгновение не останавливаться, отскакивая от всего, к чему бы они не прикасались, будь то земля, камень, дерево, стена дома или тело другого человека. Казалось, попасть в него мечом, копьём или стрелой было невозможно, в то время, как он сам беспрерывно наносил короткие и длинные уколы, либо размашистые и круговые удары мечом. Да и сам меч его порхал вокруг своего хозяина, ни на мгновение не останавливаясь и с лёгкостью перескакивая из одной руки в другую, непрестанно меняя направление и траекторию движения.

Покачав в изумлении головой, я коротко крикнул своим парням, чтоб не подходили близко к монаху и, метнув пику в горца, нацелившегося своим копьём в спину Грызуна, взялся за меч.

Бой продолжался недолго. Но нам этого хватило…

Я видел, как погиб Полоз. Прикрывая на крыше бьющего по горцам стрелами Зелёного, он схватился сразу с тремя противниками, влезшими на ту же крышу с целью покончить с метким стрелком. Одного из них успел снять стрелой сам Зелёный, обернувшийся на звон мечей. Это дало возможность Полозу подрубить ногу второго противника. Тот, отчаянно визжа, покатился по скату крыши вниз. Но увернуться от удара третьего Полоз не успел всего на ширину двух пальцев. Коротко свистнул меч, зацепив самым кончиком его шею. И фонтаном брызнула кровь из перерезанной яремной жилы. Из последних сил кинулся Полоз вперёд, принял в себя выставленный клинок и уже почти мёртвым обхватил своего противника слабеющими руками. Сбил его с ног всем весом своим и, уже вдвоём прокатившись по скату крыши, они сорвались вниз, исчезнув в густых зарослях, поросших рядом с домом.

Я видел, как Степняк, собрав вокруг себя мощный кулак из трёх десятков наиболее подготовленных и лучше прочих вооружённых поселковых мужиков, сделал внезапную вылазку из-за укрепления. Своим неотразимым ударом они за пару минут разбили только ещё начавший формироваться строй горского отряда, направленный против нас и тех нескольких мужиков, что не успели вовремя проскочить за второе укрепление и теперь бившихся рядом с нами. В этой атаке Степняк получил удар копьём в правый бок. И хоть рана оказалась не глубокая, как потом выяснилось, но это тоже был удар, заметно ослабивший наш отряд.

Вокруг нас троих к тому времени уже сформировался тоже достаточно сильный отряд из трёх-четырёх десятков пеших и конных поселковых мужиков, пробивавшихся малыми группками ко второму укреплению.

Оглядевшись по сторонам, я махнул рукой Хорьку, привлекая его внимание. А когда он подобрался ко мне поближе, крикнул:

— Возьми с собой человек пятнадцать и гоните обратно к воротам. Боюсь, те, кого не добьём, постараются скрыться. Заприте ворота и никого не выпускайте! Понял меня!?

— Понял! — отозвался тот и, развернув коня, начал отбирать группу людей, в основном — пеших. Собравшись вместе, они быстрым шагом кинулись назад по улице, к воротам.

Уж не знаю, на что рассчитывали горцы, в количестве неполных двух сотен наскочившие на посёлок, однако набег для них закончился неудачно. Главной их ошибкой было то, что не покончив окончательно с защитниками посёлка, они кинулись по своей разбойной привычке грабить дома. В результате половина их ударной мощи растеклась по всему посёлку. И лишь немногим больше сотни продолжали вести бой с закрепившимся на второй линии обороны поселковым ополчением. Это и позволило нам сначала разделаться с этой, наиболее боеспособной частью налётчиков, а уж потом взяться и за остальных.

Горцев перебили почти всех. В плен было взято десятка три, не больше. Да и те в большинстве своём были ранены или оглушены в бою.

Правда, следует признать, что и поселковые понесли немалый урон. Три десятка убитых воинов и с полсотни раненых разной степени тяжести. Но гораздо больше погибло и получило ранения женщин, детей и стариков, не успевших укрыться за спинами своих защитников. Порубленные мечами и топорами, истыканные стрелами и копьями, растерзанные, они лежали на улице и во дворах, на порогах своих домов и под заборами, представляя собой невыносимое зрелище человеческой жестокости и распространяя приторный запах смерти.

…Мы с Будиром, тоже получившим ранение в голову, стояли у храма, куда сносили всех убитых деревенских жителей, и обсуждали, что же делать с пленными, когда ко мне подошёл Цыган. Его левая рука, перетянутая окровавленным куском холста повыше локтя, покоилась на перевязи, перекинутой через плечо.

— Что это у тебя? — спросил я, кивая на руку.

— Да, — слегка поморщился он, — стрелу поймал.

— Остальные как?

Цыган неопределённо качнул головой и, отводя глаза в сторону, тихо сказал:

— Сержант, там… это… Одуванчик…

— Что? — враз севшим голосом спросил я, предчувствуя недоброе.

— В общем… не успели мы…

— Показывай! — крикнул я, бросаясь к коню.

… На полном скаку ворвавшись во двор дома Линики, у которой ночевал Одуванчик, я на ходу спрыгнул с седла и кинулся к двери. На пороге едва не споткнулся об лежащего навзничь горца, походя отметив торчащий из его груди арбалетный болт. «Хороший выстрел!» — мелькнуло в голове. В коридоре лежал ещё один, свернувшись калачиком и зажимая широкую колотую рану в животе. Рядом с его уже остывшим телом валялась пика, до половины измазанная кровью.

Перешагнув через труп, я вошёл в комнату. Там уже находились Циркач и Дворянчик, молча стоявшие у дальней стены и не рискующие смотреть мне в глаза. А за что мне их винить? Они сделали, что смогли. И не их вина, что горцы оказались проворнее. И вовсе не на них смотрел я сейчас, а на ту картину боя, что разворачивалась передо мной, по мере того, как я оглядывался по сторонам.

Судя по всему, спавшие в доме проснулись от ударов в запертую изнутри на засов дверь. Это горцы, пытаясь ворваться внутрь, ломали её топорами.

Одуванчик успел накинуть кольчугу прямо на исподнее бельё и натянуть сапоги. Зарядил арбалет и придвинул тяжелый стол, сбитый из дубовых досок, к двери, ведущей в комнату.

Подруга его тоже успела накинуть на себя платье и взяла в руки пику Одуванчика.

Когда горцы взломали дверь, парень вогнал арбалетный болт в первого же, кто сунулся в коридор. С остальными он бился уже мечом. Линика, похоже, умудрилась достать пикой того самого, что сейчас валялся в коридоре с дыркой в животе. Потом пику у неё, скорее всего, перехватили и она осталась без оружия.

Напирая на Одуванчика, горцы сумели оттеснить его от двери и отбросили стол в сторону. При этом потеряли ещё одного. Вон, в углу валяется с перерубленным бедром. Кровью весь истёк. От того и помер. Ещё одного Одуванчик сумел достать, уже дерясь с ними в комнате. Это был его последний успех. После этого уже они достали его. Какой удар он получил первым, и не разберёшь, но порубили его сильно.

А уж после этого добрались и до Линики. Её они взяли ещё живой.

То, что я увидел, взглянув на женщину, заставило содрогнуться даже меня, перевидавшего в своей жизни всякое.

На ней разодрали платье и, скорее всего, изнасиловали. Сколько их было и что именно они с ней делали, я даже боялся представить. Её неслышимый ухом крик колокольным звоном бился у меня в голове. После того, как они насытились, ей ножом вспороли живот от самого паха до груди, перерезали горло и выкололи глаза. Линика была на седьмом месяце беременности. И сейчас то, что она так долго носила под сердцем, было вырвано из её чрева и кровавым куском лежало на полу, раздавленное горским каблуком. Этого я уже выдержать не мог.

Едва сдерживая подступающие позывы рвоты, я поспешно выскочил во двор. Следом за мной вылетели и все остальные. Цыган был бледен, нервно дёргал щекой, руки его тряслись. Циркач кинулся к стоявшей у стены кадке с водой и опустил туда голову, стараясь хоть немного прийти в себя. Дворянчика рвало. Стоя у забора, он выворачивал наизнанку всё, что со вчерашнего вечера скопилось в его желудке.

Немного отдышавшись, я тоже подошёл к кадке и умылся. Потом подобрал с земли валявшийся неподалёку деревянный ковшик, напился сам, зачерпнул ещё воды и подал Циркачу.

— Отнеси ему, — я показал глазами на всё ещё блюющего Дворянчика.

Циркач взял ковшик и направился к молодому графу.

— Не получилось у тебя род свой продолжить, Одуванчик, — тихо и тоскливо сказал я, припомнив наш с ним разговор почти годовой давности.

Пока мы приходили в себя, к дому подошли староста, Степняк и ещё кое-кто из поселковых мужиков. Постепенно собрался и весь наш отряд.

Зайдя в дом, Будир пробыл там не долго. Через пару минут вновь показавшись в дверях, он огляделся по сторонам и, заметив меня, направился в мою сторону.

— Слушай, сержант, — сказал он глухим голосом, подойдя поближе, — не нужно вам тут долее оставаться. Возвращайтесь к себе на пост. А погибших мы сами к погребению приготовим. Хоронить завтра будем. Тогда и приедете.

— Хорошо, — с натугой произнёс я, проводя по лицу рукой и снимая нервное напряжение, — пусть так и будет. Только одно меня беспокоит, Будир. Не все они здесь…

— Ты о чём? — воззрился на меня староста.

— Мои по следам прошли. Горцев на посёлок только часть набежала. А другие к ущелью направились, к выходу в долину. К чему бы это, а? Ты как думаешь?

— Вот как? — помрачнел Будир, — Стало быть, новый набег ждать надобно? Когда те, другие, в обратку пойдут?

— Может быть, — согласился я, — но я о другом думаю. Зачем они вообще туда пошли?

— А тебя, сержант, не удивляет, что они вообще сейчас набежали? — к нам подошёл Гролон в сопровождении обоих своих сыновей, — раньше ведь они по весне в набег не ходили. Знают, что здесь брать нечего. От прошлогоднего урожая крохи остались…

— И это тоже, — кивнул я, — но всё же для меня гораздо важнее именно первый вопрос.

— Ладно, сержант, — подвёл черту староста, — отправляйтесь пока к себе. А там поглядим, от чего вдруг горцы себя так вести начали.

Я уже было направился к своему коню, но на полпути остановился и повернулся к старосте:

— Слушай, Будир, у Линики мальчонка был. Пяти лет. Его в доме не нашли. Может, в окно выскочил…

— Я понял, — кивнул тот, — не беспокойся. Мы его найдём и позаботимся.

— Спасибо. Мы уедем. Но сначала, — я очень не хорошо усмехнулся, — сначала тут кое-что закончить надобно, — я вскочил в седло и махнул своим рукой, — поехали…

Примчавшись обратно на площадь, я подъехал к пленным, тесной кучкой сидевшим на земле в окружении караула из местных мужиков. Спрыгнув с коня, я спросил:

— Кто по-нашему понимает?

В ответ, как водится, тишина. Ну, хорошо… Приглядевшись к ним повнимательнее, я вытянул из толпы одного горца, что постарше.

— Знаешь наш язык?

Молчит, глаза отводит. Но голова дёрнулась. Значит — понимает. Признаваться только не хочет.

Достав нож, я приложил его лезвием к горлу своего «собеседника».

— Чего молчим? Вопрос не понятен? Повторить?

— Не надо, — судорожно сглотнув, прохрипел с заметным акцентом горец, — я понимаю…

Уже усвоили, стервецы, что мне каждый раз посланник в их аилы требуется. Чтоб рассказал, что тут и как было.

— Вы чего припёрлись? — спросил я, — Чего дома не сиделось? На что надеялись? И куда остальные пошли? Зачем?

Горец мрачно посмотрел на меня и вдруг зло усмехнулся:

— А ты, сержант, не радуйся, что над нами сегодня верх одержали. Завтра вам всем конец настанет. За нас отомстят.

— Может быть, — согласился я и ткнул пальцем в толпу пленных, — только вот они об этом никогда не узнают. Да и тебе это радости не добавит. Вы пришли сюда грабить и убивать. Ну, так получите же то, что заслужили. Тебя я оставлю в живых. И ты пойдёшь завтра к своим и расскажешь о том, что сейчас увидишь. А теперь стой и смотри!

Я повернулся к нему спиной и подошёл к ближайшему горцу.

— Встань!

Тот поднял на меня глаза, но даже не шевельнулся. Похоже, он даже не понял, что я сказал. Взяв его за отворот шерстяной куртки, я приставил кончик ножа к его шее и, надавливая снизу вверх, заставил подняться. Заглянув мне в глаза он, видимо, понял, что его ждёт и попытался шарахнуться в сторону. Не тут-то было. Отведя кулак с зажатым в нём ножом назад, я одним коротким движением вогнал клинок горцу в самый низ живота и резко, полукругом, рванул руку к верху. Внутренности вывалились наружу, распространяя тошнотворное зловоние, смешанное со сладковатым запахом крови. Отшвырнув в сторону визжащего от боли мерзавца, я обернулся к своему отряду.

— Начинайте! — и нанёс следующий удар. Перед глазами моими стояли картины растерзанных трупов Одуванчика и Линики, падающего с крыши мёртвого Полоза, убитые женщины и дети на улицах и во дворах посёлка…

Зелёный первым поднял свой лук, наложил стрелу и замерев на мгновение, выстрелил. Наконечник с хрустом выбил зубы сидящего напротив горца и с хлюпким чваканьем высунулся из-под его затылка. Качнувшись, мычащий предсмертным воем подстреленный завалился на спину.

Недобро ухмыльнувшись, Цыган коротким движением послал метательный нож в горло одному из горцев и, на ходу вытягивая меч из ножен, соскользнул с седла.

Грызун резал направо и налево, зажав в каждой руке по кинжалу, громко матерясь и плюясь в окровавленные лица.

Степняк, не обращая внимания на полученную рану, выхватил из рук какого-то поселкового мужика секиру и рубил ею каждого горца, попадавшегося ему на пути.

Остальные молча секли их мечами.

Пленные попытались было кинуться от нас врассыпную, но были остановлены мужиками, сдвинувшими свои щиты сплошным забором и выставившими перед собой копья.

Когда всё было кончено, я подошёл к тому горцу, которого вытянул из толпы в самом начале. Единственному, оставшемуся в живых.

— Ты всё видел?

Он с ненавистью взглянул на меня и промолчал.

— Очень хорошо, — кивнул я.

По моей команде каждую его руку перетянули верёвками чуть пониже локтя, чтоб перекрыть доступ крови, и привязали их к большой колоде.

— А теперь слушай меня, — взяв его за бороду, я потянул её к верху, — сейчас я оставлю тебе только то, что необходимо для выполнения моего поручения. Один глаз, чтоб ты мог видеть дорогу, — и я полоснул ему ножом по правому глазу. Горец взвыл.

— Уши тоже тебе больше не нужны, — продолжал я между тем. И двумя быстрыми движениями отхватил ему оба уха.

— Будь ты проклят! — заорал искалеченный горец, непрестанно воя от боли и ярости.

— Ты даже не представляешь, сколько раз в своей жизни я слышал эти слова, — усмехнулся я прямо ему в лицо и взял в руки топор, — и руки тебе теперь тоже не понадобятся, — сказал я и поднял топор.

— Нет! — дико заорал он.

Два удара топором и горящий факел, прижатый к кровоточащим обрубкам рук, чтоб остановить бегущую кровь, лишили его сознания.

— Пусть тут полежит до завтра, — сказал я подошедшему старосте и отбросил топор в сторону, — завтра отправите его к соплеменникам…

Подойдя к своему коню, я взгромоздился в седло и, ни слова ни говоря, направился к выезду из посёлка. Опустошение и полная апатия овладели мной. Ничего не хотелось делать, не было желания с кем-либо говорить. Было противно. И очень хотелось крепко помыть руки…

Так мы и ехали какое-то время по дороге к своему посту.

Примерно на полпути меня догнал Степняк. Проехав молча рядом минут пять, он осторожно окликнул меня.

— Господин сержант…

— Чего тебе?

— Разрешите обратиться?..

— Да говори уж…

— Я вот тут чего подумал, — нерешительно начал он, — на счёт того, как мы с горцами-то пленными…

— Ну?..

— Оно, конечно, понятно, что в запале все мы были и в гневе большом… А только, думается мне, не следовало нам с ними так-то… А, господин сержант?..

Я придержал коня и, дождавшись, когда весь отряд соберётся вокруг меня, спросил:

— Кто ещё так думает?

— Вообще-то, мне кажется, что Степняк в чём-то прав, — осторожно подал голос Дворянчик, — всё же они были пленные…

— Верно, господин сержант, — не поднимая глаз, отметил Зелёный, — не стоило этого делать, не по-человечески как-то…

— На душе муторно, — нехотя признал Грызун.

— Ну, что ж, — я обвёл их всех глазами, — вы только что приняли ещё одно верное и очень важное в вашей жизни решение. Такого и в самом деле делать не следует. Но сколько бы я вам не говорил это, вы бы ничего не поняли. Зато теперь, пройдя через такую кровь, вы отлично знаете, какая пакость будет у вас на душе, если кто-либо попытается заставить вас сотворить подобное. Запомните это на всю жизнь! А теперь — марш на пост! Служба наша ещё не окончена!

Спустя ещё полчаса бешеной скачки в лучах заходящего солнца, мы прибыли к своей, ставшей за этот год уже почти родной, казарме.

Дзюсай с нами не поехал. Остался в посёлке помогать местному священнику отправлять в последний путь погибших. Он хоть и другой веры, и обычаи у него другие, а всё ж таки тоже — священник. Правда, после того, что я в сегодняшнем бою видел, ему скорее пристало воинский мундир носить, чем одежды монастырские.

На посту мы находились в самом мрачном расположении духа. И раны, полученные бою некоторыми из моих бойцов, играли в этом самую последнюю роль. Гораздо хуже было то, что мы потеряли двух своих товарищей. Конечно же, любой из нас понимал, что это может случиться с каждым. Однажды ты ввяжешься в бой, из которого уже не выйдешь. Но глубоко в душе каждый надеялся и верил, что этого не случится, что — не с ним и не в этот раз… И тем хуже было осознать то, что в этот раз — действительно не ты. Но смерть не обошла стороной. Она задела не тебя — твоего товарища. Того, с кем рядом ты ещё вчера сидел за одним столом и ел один кусок хлеба. А позавчера ты сменил его на посту, и вы вместе смеялись над очередной его шуткой. А два дня назад он помогал тебе колоть дрова для очага… И так до бесконечности. Каждый из нас вспоминал какие-то моменты из жизни и общения с Одуванчиком либо с Полозом. Одуванчик был при жизни прост, немного застенчив, доверчив и заботлив по отношению к своим товарищам. Всегда старался сделать что-нибудь полезное и приятное для каждого члена отряда. А вот в своём последнем бою проявил твёрдость и мужество, силу духа и стойкость, достойные настоящего мужчины. Не смотря на то, что ему всего-то и было от роду немногим больше двадцати лет…

Полоз тоже был молод, мечтателен, очень подвижен и сметлив. И при этом как-то незаметен в обычной жизни. Вдвоём с Зелёным они представляли собой прекрасную пару разведчиков и следопытов. И вот теперь одного из этой пары не стало…

Умывшись и немного придя в себя, я начал налаживать службу на посту. И первое, что я решил, выразилось в общем сборе всего отряда. Построив их в одну линию, я вышел вперёд и сказал:

— Сегодня вы прошли последнюю проверку. И с сегодняшнего дня я вправе считать вас воинами, способными защитить не только своё доброе имя, но и честь короля. Сегодня вы стали настоящими боевыми псами! Поздравляю вас и возвращаю вам ваши имена. У меня всё… разойдись! Циркач! Тьфу, зараза… рядовой Громаш! Заступаешь до вечера на смотровую площадку.

— Есть! — как-то не очень уверенно ответил тот и направился к подъёму на площадку.

Вечером на площадку заступает… э-мм… слышь, Цыган, тебя хоть как звать-то?

— Рейкар, — нехотя ответил тот, не глядя в глаза.

— Ну, вот, — кивнул я, — рядовой Рейкар.

— Есть, — буркнул тот и направился к казарме, осторожно придерживая подстреленную руку.

Остальные тоже выглядели несколько ошарашенными и не спешили расходиться. Я же, раздав распоряжения, направился к себе в комнатку составлять отчёт о событиях прошедшего утра.

Над отчётом я просидел до обеда и практически его закончил, когда в дверь раздался торопливый стук. На моё разрешение войти дверь распахнулась и в проёме нарисовалась встревоженная морда нашего кузнеца.

— Господин сержант, там Циркач… то есть… это… Громаш, вас на площадку вызывает!

— Что там у него ещё стряслось? — пробурчал я.

— Не могу знать, господин сержант, — сообщил тот, вытягиваясь в струнку и вскидывая руку в воинском приветствии.

— Ладно, вольно, — махнул я рукой, проходя мимо и невольно удивляясь столь явному проявлению служебного рвения.

Поднявшись на площадку, подошёл к стоящему у деревянной ограды Громашу.

— Ну, что тут у тебя? Докладывай.

— Смотрите сами, господин сержант, — ответил он, показывая рукой вдаль.

Глянув в том же направлении, я невольно присвистнул и тихо выругался. На противоположном склоне ущелья, отделявшего нас от горских земель, собиралось огромное войско. Уже подошедшие передовые отряды разбивали лагерь. Следом подходили другие, тут же занимавшие отведённое им место и начиная ставить палатки и разводить костры. Склон был далеко от нас, ущелье это достаточно широкое, и потому всех деталей было не разглядеть. Но по количеству войск, по слаженности действий отдельных отрядов и по порядку и дисциплине, заметным даже на таком расстоянии сразу же становилось понятно, что это не горцы. А увидев появившиеся из-за соседнего хребта конские упряжки, тянувшие лёгкие полевые пушки, я окончательно уверился в своём мнении: война началась.

— Ну, вот и дождались, — хриплым от волнения голосом произнёс я, — появились…

— Кто это, господин сержант?

— Это? Это, брат, война… Однако, думаю — скорее всего сегодня они уже дальше не пойдут. Будут ждать подхода всех остальных отрядов. Чтоб выступить завтра с утра, за день пройти ущелье, подняться на перевал и выйти на плато… Теперь понятно, почему горцы пошли в ущелье. Их задача — перекрыть выход с плато в долину. Чтоб раньше времени в королевстве не стало известно о том, что враг уже здесь. Умно придумано! И если б не жадность горская, так бы оно и случилось.

— Но ведь они всё равно выход перекрыли, — возразил солдат.

— Да, — согласился я, — только теперь в долину через ущелье пойдёт не один наш десяток, а весь посёлок. Будем все вместе пробиваться. Глядишь, кому-нибудь и удастся вырваться и добраться до города с вестью. А из посёлка жителям всё одно уходить надобно. Порежут их тут горцы… Ладно, ты гляди тут. Если что — шумни. А я вниз пойду. Завтра утром уходить будем. Надо подготовиться.

Спустившись с площадки, я подозвал Хорька, то есть — Спунта. (Тьфу, зараза, вот ведь привык-то…) Коротко поведав ему о войсках, прибывающих на соседний хребет, в заключение сказал:

— А теперь слушай внимательно. Завтра мы пост оставляем и уходим в город. Поселковых берём с собой. Горцы, что к ущелью ушли, скорее всего, там и стоят. Дорогу перекрывают. А потому пробиваться с боем придётся. Понял?

— Понял, — кивнул Спунт.

— Хорошо. Тогда сейчас скачи обратно в посёлок. Найдёшь там старосту и всё, что я тебе сказал, ему перескажешь. К этому добавишь, что погибших хоронить надо немедленно. Понял?

— Понял, — опять кивнул он.

— Дальше… Перед своим отъездом зайди в казарму и возьми из вещей Одув… кхм… Степиша ту самую куклу. Ну, ты помнишь…

— Да, я помню.

— Ну, вот… её надо будет с ним положить, когда хоронить будут. Старосте отдай и объясни, что и как. И золото его старосте отдай. Чтоб на воспитание мальчонки Линики пошло. И ещё скажи старосте, чтоб их имена над могилами написали. Ты сам-то их имена помнишь?

— Помню, — с натугой кивнул Спунт.

— Ладно… Ты сам нас там жди, в посёлке. Мы утром приедем, как рассветёт. Поэтому и вещи свои прямо сейчас забирай. Вопросы?

— Нет вопросов.

— Вот и ладно, — вздохнул я, — тогда свободен. Хотя нет, погоди… Ну-ка, пойдём со мной.

Зайдя в свою комнату, я открыл сундук и, покопавшись в нём, вытащил скрученную в трубочку бумагу, запечатанную моим перстнем.

— Держи, — протянул я письмо Спунту.

— Что это? — спросил он.

— Это на тебя моя рекомендация к представлению капральского звания. Мало ли, как оно дальше будет. Так пусть уж лучше эта бумага при тебе остаётся…

— Спасибо вам, господин сержант, — голос его дрогнул, глаза влажно заблестели и пальцы едва не выпустили из рук столь ценное для него письмо. Видать, сильно парня пробрало…

— Смотри, не потеряй, — через силу ухмыльнулся я, — ну, всё. Я, что хотел — и сказал, и сделал. Давай, собирайся по-быстрому и — марш в посёлок! Да про куклу и золото не забудь!

— Не забуду! — раздался его голос уже из-за двери.

— Дворянчик! — заорал я во весь голос, — А, чтоб вас, — добавил уже тише, — отставить! Рядовой Корман! Где ты там шляешься!? Бегом ко мне!

Граф будто ждал моего вызова. Не успел я договорить, как он уже стоял на пороге.

— Вызывали, господин сержант?

Стоит ровно, подтянуто, не шелохнётся, рука лихо вскинута в воинском приветствии.

— Вольно, — буркнул я и не преминул добавить, — чего это вы все сегодня так тянетесь? Не на параде же…

— Служба обязывает, господин сержант! — голос казённый, глаза оловянные.

Ой, что-то не нравится мне это… Задумали чего-то, точно… Однако виду не подаю.

— Значит, слушай сюда, граф. Организуешь сборы отряда. Утром мы оставляем пост и уходим в город. А потому всё отрядное имущество и продукты, сколько возможно, сложить на нашу телегу. Утром впрячь в неё полковую кобылу и горского коня, того, что остался. Вместе с нами должно уйти и всё гражданское население посёлка. В пути, вероятнее всего, будет бой с отрядом горцев, ушедшим в ущелье. А потому в дорогу всем быть в кольчугах и при оружии, готовыми к бою. Всё понятно?

— Так точно!

— Хорошо. Дальше… Скажи Рейкару, чтоб собрал свой мешок и ложился отдыхать прямо сейчас. После полуночи пусть сменит Громаша на площадке. Тому тоже надо свои вещи собрать и отдохнуть перед выездом. И сами тоже, как только всё уложите — отбой. На рассвете подымаемся. С отдыхом всё ясно?

— Ясно, господин сержант!

— Ладно… На-ка, вот, держи, — я протянул ему свёрнутое трубкой и запечатанное письмо, точно такое же, какое несколькими минутами ранее вручил Спунту, — это моё рекомендательное письмо тебе для получения офицерского звания. Я, конечно, не дворянин и не офицер… Но, всё ж таки, я — твой командир. И, по уложению, писать такое письмо имею право. Так что — держи. Может, пригодится…

— Благодарю вас, господин сержант, — голос у графа явно дрожит, хоть он и виду не подаёт. Приняв у меня письмо, аккуратно засовывает его за пазуху.

— Ну, вот и хорошо, — говорю я, — Вопросы есть?

— Никак нет! — и, помолчав немного, добавил, — есть просьба, господин сержант. От всего отряда.

— Какая? Говори.

— Господин сержант, мы тут с ребятами подумали, — он тяжело вздохнул и — как в холодную воду прыгнул, — разрешите, мы свои прозвища при себе оставим!

— То есть? — не понял я.

— Ну, чтоб вы нас, да и мы друг друга, как раньше, по прозвищам называли… Понимаете, привыкли мы к ним. Нам так легче друг с другом разговаривать, — заговорил он вдруг быстро и горячо, будто боясь, что я прерву его и отвечу отказом, — да и потом… Мы под этими прозвищами через столько всего прошли… Настоящими воинами стали, вы ведь сами это сказали!

— Я обещал вам вернуть имена, когда сочту это возможным, — напомнил я.

— Да, обещали! И вы своё слово сдержали. Но теперь мы сами просим вас: пусть будет, как раньше!

— Хорошо, — согласился я, — коли уж вы сами того хотите, пусть так и будет. Ещё что-нибудь?

— Никак нет, господин сержант! — заорал улыбающийся во весь рот Дворянчик, — Разрешите идти?

— Да иди уже, — махнул я рукой, едва сдерживая улыбку.

— Есть! — граф моментально исчез за дверью, не забыв аккуратно прикрыть её за собой.

В казарме послышалось несколько коротких вопросительных восклицаний, потом торопливый голос Дворянчика и — ответом ему — дружный восторженный рёв всего отряда. Точнее — почти всего. За исключением отсутствующих…

Опять раздался стук в дверь.

— Кто?

Створка двери приоткрылась и на пороге появился Зелёный. (Господи! Насколько проще, оказывается, их так называть!)

— Чего тебе? — бросаю я на него короткий взгляд, не отрываясь от укладки своего вещевого мешка.

— Господин сержант, Дворянчик сказал, что завтра мы уходим…

— Да. И что?

— Разрешите мне Санчару с собой забрать? — голос одновременно и просительный и жёсткий, неуступчивый. Гляди-ка, как они у меня разговаривать научились… Да пускай забирает. Мне-то что? Времена теперь такие наступают, что лучше уж при себе держать тех, кто дорог.

— Хорошо подумал? — смотрю я прямо ему в глаза, — Она поедет?

— Уговорю! — упрямо встряхивает он головой.

— Ладно, езжай. Но чтоб после полуночи здесь был. С ней или без неё — мне всё равно. Но чтоб был здесь. Да… и ещё… можешь для неё взять лошадь Полоза или Одуванчика.

— Спасибо, господин сержант, — тихо отвечает он и исчезает за дверью.

Ночь прошла беспокойно, в сборах и подготовке к отъезду. Не смотря на отданное мной распоряжение об отдыхе, толком так никто и не поспал.

Зелёный, как это ни оказалось странным, приехал вместе со своей черноглазой подругой. Лекарка, судя по всему, для себя уже всё окончательно решила и теперь держалась независимо по отношению к нам и поблизости от своего избранника. Прибыли они не после полуночи, а часа за два до рассвета. За что Зелёный и получил от меня нагоняй. Правда, не очень сильный, а скорее так, чтоб не расслаблялся. Я же понимаю, что опоздал он не по своей вине, а вследствие слишком долгих сборов Санчары, набравшей с собой в дорогу не только кучу барахла, но ещё и внушительный короб со своими снадобьями. Против последнего я, собственно говоря, возражений не имел. Всегда полезно иметь рядом с собой хорошего лекаря, обладающего не только полезными знаниями, но и средствами к их исполнению. Чем, кстати, мы немедленно и воспользовались. Санчара быстро и очень умело обработала раны и перевязала наших раненых.

На рассвете, когда Цыган уже спустился с площадки, я отозвал в сторонку Грызуна и присев на лежащее бревно, указал ему на место рядом с собой. Когда и он тоже умостился, я сказал:

— Слушай, Грызун, ты помнишь, почти месяц назад мы с тобой и Полозом заложили два бочонка с порохом под скалой?

Речь шла о скале, торчавшей чуть выше того самого языка осыпи, что нависал над дорогой, идущей с той стороны к перевалу. Подрыв этой скалы и был воплощением в жизнь моей идеи с «подарком» для наступающей армии, пришедшей мне в голову ещё в первый же день моего пребывания на этом перевале год назад.

— Конечно, — кивнул Грызун.

— Ну, так вот… Пришла пора этот порох рвануть… Справишься?

— А чего ж? — криво усмехнулся он, — Делов-то, запал подпалить да смотаться вовремя, чтоб самого не пришибло…

— Почти так, — согласился я, — да не совсем.

— То есть?..

— Нужно, чтоб рвануло именно тогда, когда ИХ армия по дороге к перевалу подниматься будет. И чтоб обвал накрыл голову колонны и засыпал дорогу вместе с ними. Понимаешь? Тогда этот обвал всю армию дней на несколько точно задержит! Это ж какой выигрыш во времени, представляешь!?

— Представляю, — согласился Грызун, — ладно, сержант, не боись. Сделаю, как надо.

— Тебя не интересует, почему именно ты?

— Есть свои соображения, — уклончиво ответил он, — но хотелось бы и твои послушать.

— Ты среди всех — самый старший, самый опытный и больше, чем кто-либо другой, приспособлен к выживанию. Поэтому я и надеюсь, что ты не только выполнишь всё, как надо, но и останешься в живых.

— Ну, примерно так я и думал, — согласился он, и добавил, вставая, — ладно, сержант, уводи пацанов. Да и я тоже поеду. Мне ведь лучше заранее до места добраться да приглядеться получше, что и как… Ладно, будь здоров! — он протянул мне руку, — Повезёт, ещё свидимся.

Я пожал его руку, потом, не удержавшись, приобнял за плечи:

— С остальными попрощайся…

— Само собой…

Прощаясь с каждым в отдельности, он желал, в общем-то, одного и того же: удачи в делах, здоровья и побольше денег. С Дворянчиком же у него состоялся особый разговор.

— Слушай сюда, граф, — сказал он, пожимая тому руку, — те золотые побрякушки, что мы тебе выделили, в деньгу обратить надобно. А потому, как в город приедешь, пойдёшь в квартал ткачей. Найдёшь там рябого Ёргиша, перекупщика. И скажешь ему, что пришёл ты от Лоскута. Это от меня, значит. Отдашь ему своё рыжьё и скажешь, чтоб обменял на звонкую монету без обману и обсчёту. Тогда, мол, он со мной, Лоскутом, в полном расчёте будет. О чём речь, он знает. А немного погодя я и сам к нему зайду, всё проверю. И ежели он сделку честь по чести проведёт, то у меня к нему тогда претензий не будет. А ежели нет… Ну, тогда я всё своё сполна заберу. Хорошо запомнил, граф?

— Запомнил, — кивнул Дворянчик, — а если ты… это… ну, не зайдёшь… к нему?..

— А вот об этом «если» ты и сам не думай, и ему знать не давай, — с каким-то лихим отчаянием подмигнул Грызун, — а я уж зайду. А на этом свете, или — на том, про такой случай только мы с ним вдвоём и будем знать!.. Ну, братва, будет. Долгие проводы — долгие слёзы. Прощайте!

Вскочив в седло, он крутанул коня на месте, махнул напоследок шлемом и умчался к перевалу.

— Вот и ещё один ушёл, — ни к кому конкретно не обращаясь, вздохнул Степняк.

— Помолчи, — недовольно буркнул Циркач, — а то гляди, накаркаешь…

— Ладно, по коням! — скомандовал я, — Циркач, на повозку. До посёлка доедем, там какого-нибудь малолетку на твоё место посадим.

Циркач, ни слова не говоря, вспрыгнул на облучок и разобрал вожжи. Встряхнув их, он причмокнул губами и легонько перетянув круп кобылы самым их кончиком, прикрикнул:

— А ну, пошла, скаковая! Давай, пошла!

Лошадь, всхрапнув и тряхнув гривой, с натугой потянула гружёную телегу и, постепенно набирая ход, резво потрусила по пологому склону вниз, к посёлку. Мы торопливо двинулись следом.

В посёлок мы прибыли, когда уже совсем рассвело. Видно было, что ночью в посёлке никто не спал. За прикрытыми и охраняемыми воротами вытянулся вдоль улицы длинный обоз из деревенских телег, загруженных сверх всякой меры самым разным добром, от одежды и продуктов, до предметов мебели и прочего домашнего убранства. Здесь же мычали коровы и блеяли овцы, привязанные к хозяйским телегам. На телегах лежали со связанными ногами куры, гуси, утки, время от времени начинавшие беспокойно тянуть шеи, оглядываться по сторонам и шуметь.

Хорёк встретил нас у ворот и сразу же повёл к месту, где местные жители готовились к похоронам погибших во вчерашнем бою односельчан. Горцев хоронить никто не собирался. Их просто снесли всех в одно место, под стену укрепления, да там и оставили.

Прибыв на место готовящегося погребения, мы спешились и подошли к Одуванчику и Полозу, лежавшим рядом. Здесь же, рядом с Одуванчиком, лежала и его подруга — Линика, на грудь которой односельчане положили ребёнка, ещё два дня зревшего в её чреве. Все погибшие, общим числом почти в семь десятков человек, были завёрнуты в белые холстяные покрывала и уложены в вырытое округлое углубление в несколько рядов и ногами к центру. Так всегда хоронили павших в одном бою. Отдавая им честь, мы преклонили перед общим погребением одно колено и сняли шлемы с голов. Священник принялся читать положенные случаю молитвы, а присутствовавшие здесь же старики и старухи затянули прощальное песнопение. На тела погребаемых упали несколько жменей пшеничных колосьев, собранные поблизости первые весенние цветы, следом полетели комья земли, бросаемые сперва голыми руками, а уж затем и лопатами. Мы с парнями тоже бросили несколько горстей земли.

Устраивать долгие похороны и почётное поминание времени не было. Вражья армия вот-вот выступит по дороге к перевалу. А ещё этот горский отряд, ушедший вчера к ущелью, не давал мне покоя. Я был твёрдо уверен в том, что нам придётся с боем прорываться в долину. Следовало поспешать. А потому, выпив по стакану поднесённого нам поселковыми женщинами вина и заев это кусками сыра, мы опять попрыгали в сёдла. Жители посёлка тоже понимали, что мешкать не стоит. Едва только я во главе своего поредевшего отряда подъехал к воротам, как их створки распахнулись и обоз медленно тронулся в путь. Стоя у самого выезда, я внимательно оглядывал каждого выходящего и выезжающего за ворота. Судя по всему, мои слова о готовящемся в ущелье бое, переданные вчера старосте Хорьком, подействовали на всех. Почти каждый, даже женщины и подростки, имел при себе оружие и был одет хоть в какой-то доспех, пусть даже и содранный с убитого горца. Более сотни мужиков ехали верхом, кто на собственной лошади, а кто — и на пойманном лохматом горском скакуне, оставшемся без хозяина. Остальные шли пешком, либо ехали на телегах.

Прогрохотала мимо и наша повозка, правил которой крепкий парнишка лет пятнадцати, одетый в плетёный из широких полос толстой воловьей кожи колет, обшитый по верху медными бляшками. Я вопросительно взглянул на Циркача.

— Староста дал, — пояснил тот, — парнишка всё равно уже давно к нам рвался. Вот Будир и решил: пусть хоть так при отряде будет.

Я понимающе кивнул и выехал за ворота.

Из-за внушительного обоза двигались мы не очень быстро. И потому к спуску в ущелье добрались только часа через три. Там я собрал всех жителей посёлка и ещё раз напомнил им, что впереди нас, скорее всего, ждёт бой с отрядом горцев числом не менее трёх сотен. А потому каждому быть собранным, готовым к бою и очень внимательным. После чего отобрал в передовую группу два десятка конных и отправил их вперёд под командой Дворянчика. Остальных конных свёл в один отряд и велел им двигаться впереди обоза. Набралось их почти полторы сотни. Командовал я ими лично. И ещё с полсотни оставалось пеших. Их я отдал под командование Хорька и приказал, чтоб двигались с обеих сторон от обоза и охраняли его. С этими же пехотинцами остался и Дзюсай, чем вызвал у них прилив немалого воодушевления. Поселяне видели монаха во время боя в посёлке. И теперь были твёрдо уверены в том, что с таким мастером меча они выйдут победителями из любой схватки.

Ещё что-то около трёх десятков конных стрелков взял под своё командование Зелёный. Задача его группы состояла в том, чтобы поддерживать нас в бою, ведя интенсивный обстрел противника на особо сложных участках. Ну, а когда стрелы кончатся, этот отряд можно было бы использовать в качестве дополнительного резерва. Двигались они между основным отрядом и обозной колонной.

Постепенно опускаясь всё ниже и ниже, наша колонна втягивалась в ущелье, стремясь как можно быстрее добраться до выхода в долину предгорья.

Прошло уже больше полудня с тех пор, как мы выехали из посёлка, когда откуда-то сверху послышался отдалённый и приглушённый значительным расстоянием раскатистый и резкий гул.

Степняк взглянул на меня:

— Грызун сработал…

— Угу… — кивнул я.

— Как он там?.. Жив ли? — продолжил Степняк.

В ответ я лишь неопределённо пожал плечами и обеспокоенно посмотрел вперёд. До выезда из ущелья оставалось всего ничего. С нашим обозом да по такой дороге, сплошь усеянной камнями — не больше часа езды. А со стороны передовой группы ко мне мчался всадник, вероятно, посланный ко мне Дворянчиком.

Осадив коня прямо передо мной, он коротко сообщил:

— Сержант, горцы впереди.

— Показывай! — я пришпорил коня.

Вырвавшись немного вперёд, мы промчались с полмили и приостановились у едва заметного изгиба, уходившего слегка вправо и скрывавшего за собой весь горский отряд, уже выстроившийся в нескольких сотнях саженей от изгиба и ожидавший нас в полной боевой готовности.

— Смотрите, сержант, — показал на них Дворянчик, — ничего необычного не замечаете?

Приглядевшись повнимательнее, я присвистнул и тихо выругался.

Позади основного горского отряда, состоявшего приблизительно из двух сотен всадников, виднелся ещё один, заставивший меня сильно озаботиться нашими дальнейшими действиями. За их основной боевой линией в качестве резерва выстроилась сотня регулярной армейской конницы. Это было видно и по однообразной форме, и по порядку, царившему в ровном строю конников. Своим внешним видом больше всего они мне напоминали наших конных пикинёров. Даже вооружение было такое же.

И если с отрядом горцев я ещё имел надежду справиться, то присутствие регулярной конницы сводило наши шансы к минимуму. Надо было срочно что-то придумать.

Пока я осматривался по сторонам, лихорадочно соображая, что же делать, вся наша колонна подтянулась к передовому отряду и остановилась.

Взгляд мой, осматривая крутые, почти отвесные склоны узкого прохода, скользнул вниз, к горцам, спокойно ожидавшим, что же мы будем делать дальше. Они не торопились и, судя по всему, были уверены в своих силах. Что ж, я их отлично понимал! Будь у меня за спиной сотня конных пикинёров. Я бы тоже был уверен в себе. Тут мои размышления на несколько секунд прервались. Я даже на стременах привстал, пытаясь разглядеть, как далеко от нас выход из ущелья. Потом оглянулся и подозвал к себе Цыгана.

— Доставай горн, сказал я, когда он подъехал.

Недоумённо взглянув на меня, цыган порылся в седельной сумке и достал инструмент.

— Значит, так, — начал я, — как только выстроимся для боя, начинай играть «Тревога!» и «Все ко мне!» Трижды — один сигнал, трижды — другой. Играй до тех пор, пока ты наконец не поймёшь, что это уже не требуется. Даже если ты останешься совсем один и враги будут вокруг тебя. Играй так громко, чтоб тебе казалось, будто твои лёгкие сейчас лопнут от напряжения, понял?

— Не совсем, — помотал он головой, — Для чего?

— Пошевели своими мозгами, Цыган, — нетерпеливо воскликнул я, — там, позади них, в старой крепости сидят и маются от безделья две сотни конных пикинёров! Понимаешь!? Они должны услышать твой сигнал и ударить горцам в тыл. Усвой хорошенько, Цыган, — я взял его за плечо, — в этом сигнале наше спасение. Иначе мы все здесь поляжем. Теперь ты понял меня?

— Понял, сержант! — глаза его озорно заблестели, — не беспокойтесь! Уж я им сыграю…

— Отлично, — улыбнулся я, — теперь дальше… Хорёк, Дворянчик, Зелёный! Ко мне!

Кроме названных мной подошли ещё несколько наиболее уважаемых поселян. Среди них, само собой, Будир, Гролон и ещё кое-кто.

Дождавшись, когда соберутся все, я изложил простой и незамысловатый план боя.

Выстраиваем основной отряд клином. Позади него ставим в две линии пехоту. За пехотой становятся стрелки Зелёного. Как только Цыган заиграет на горне, начинаем обстрел противника из всего, что имеется: луки, арбалеты, пращи и т. п. Как только горцы ринутся в атаку (а перестрелкой они долго заниматься точно не будут!), наш клин срывается с места и завязывает бой. Задача пехоты перехватывать тех всадников противника, которые обогнут клин и попытаются напасть на обоз. У стрелков Зелёного задачи оставались прежние.

В целом всё именно так и происходило. Только горцы вообще не стали принимать участие в перестрелке. Едва заслышав громкие звуки горна, эхом отдававшиеся от окружающих нас скал и раскатисто мчавшихся вдоль ущелья, они с оглушающим визгом ринулись в атаку. Вероятно, они решили, что слышат вызов на бой. Вот и не стали медлить. Так что обошлось без продолжительного обмена выстрелами. Мы и успели-то сделать всего по паре выстрелов, как пришлось отложить арбалеты и луки в сторону и взяться за пики и копья. Разогнав свой клин, мы с шумом, лязгом и грохотом врезались в самую середину горского отряда, сразу пробив его почти насквозь. А дальше уже пошла сплошная рубка на мечах.

Горцы, размахивая своими укороченными мечами, больше похожими на длинные кинжалы, визжали и вертелись вокруг, не соблюдая плотного строя и порская во все стороны сразу же, как только начинали чувствовать наш напор.

Мы же, напротив, строй держали плотный, не рассыпаясь и не давая растащить нас по сторонам. Сейчас, в бою, сказывались результаты занятий, что мы всю зиму проводили с поселковым ополчением. Мужики держались хорошо, дружно отражая наскоки противника и тут же переходя в короткие и мощные контратаки.

Стрелки Зелёного несколько раз буквально спасали нас, стрелами и арбалетными болтами сбив напор нескольких яростных атак горцев.

Рубя мечом направо и налево, я с беспокойством поглядывал за спины наседающего со всех сторон противника. Их резерв, сотня конных пикинёров, пока ещё в бой не вступала, разумно ожидая переломного момента. И тогда они либо нанесут сокрушительный удар, решая исход боя в свою пользу, либо, если мы вдруг погоним горцев, контратакуют нас, вынудив остановиться. А то ещё и, чего доброго, заставят отступить… А второго такого боя нам уже не выдержать. И тогда придётся переходить к обороне, укрываясь от конных атак за обозными телегами.

Цыган трубил без передыху. Трубил так, что порой перекрывал звуками горна лязг железа, крики людей и конское ржание. Бой наш происходил на удалении не более двух миль от входа в ущелье. И звуки его, а в особенности — тревожные сигналы горна должны были разноситься далеко окрест.

«Ну, где же вы!? — мелькала у меня уже не однажды досадная мысль, — Где вы, чёрт бы вас там всех побрал!?»

Уже дважды горцы откатывались назад, перестраивались и опять бросались в атаку. Я не решался их преследовать, опасаясь атаки вражеских пикинёров и давая своим людям хоть немного передохнуть между двумя схватками.

В одной из таких схваток погиб Степняк. Приняв на себя сразу три копья, он всей грудью навалился на них, сбрасывая с сёдел и подминая под своего коня. Но тут силы покинули его. Сказалась рана, полученная накануне. Уже не было у него той быстроты и мощи в движениях, что не раз помогали нашему кузнецу одолевать и более сильных соперников. Не успел он увернуться от кинжального взмаха, мелькнувшего перед самыми его глазами и перерезавшего Степняку горло. Потоком хлынула горячая кровь из захрипевшей гортани на землю. Мы с Хорьком и Дворянчиком, бившиеся неподалёку, кинулись к нему на помощь, но не успели. Только и удалось, что попластать тех горцев, что окружили его, да подхватить тело и вынести к обозу из общей свалки. Передав тело Степняка вопросительно взглянувшей на нас Санчаре, мы только горестно махнули руками и кинулись обратно в бой. Некогда было нам оплакивать павших и утешать раненых. Всё это потом! Либо мы сейчас выстоим. И тогда выжившие оплачут и похоронят погибших. Либо — все ляжем. И тогда уж некому будет ни оплакивать, ни хоронить…

…Удар двух наших конных сотен в тыл наседающего противника пришёлся как нельзя вовремя. Я уже видел, как резерв противника начал смещаться с места, постепенно набирая ход, вероятно, имея намерение нанести нам последний, решающий удар. И либо разгромить нас окончательно, либо отбросить к обозу, где и довершить наше уничтожение.

И тут у них в тылу запел горн. Это Цыгану, а вместе с ним и всему отряду горнист из полка майора Стоури отвечал, что к нам идут на помощь. Звук его горна заставил начинавших атаку конников противника сбиться с шага, приостановить свой разбег и начать разворачиваться.

Командир отряда королевских конных пикинёров, не особо мудрствуя, на ходу выстроил свой отряд в три линии, по полусотне в каждой и ещё одну полусотню придержал в качестве резерва. С чем и атаковал, с марша ударив по ещё не вполне завершившему перестроение неприятелю.

Мой же отряд, увидев подошедшую подмогу, с такой яростью кинулся в бой, что удержать людей было уже просто невозможно. В драку ввязались все: и пехотинцы, и стрелки, все, кто мог держать оружие и был способен биться.

Теперь победа явно начала склоняться на нашу сторону. Резервная полусотня, слегка приняв вправо, развернулась и со всего разгона ударила по правому флангу пикинёров противника, с ходу смяв его и заставив отжаться к центру. После этого, ещё раз довернувшись, нанесла удар уже точно в тыл дерущихся с нами горцев. Это была та самая, последняя капля в переполнявшейся чаше сегодняшней битвы. Получив удар в спину, горцы не выдержали и бросились бежать. Следом за ними начали сдавать свои позиции и регулярные конники. Их отступление ещё нельзя было назвать бегством, но и на организованный отход это тоже уже мало походило. Наконец, не выдержав нашего совместного с королевскими пикинёрами давления (а после бегства горцев мой отряд накинулся на регуляров), они развернули коней и бросились вскачь к выходу из ущелья. Мало кто из моего отряда преследовал их. Люди устали, вымотав последние силы, и телесные, и духовные. Лишь конные пикинёры продолжали преследование, подкалывая бегущих пиками, рубя мечами и отлавливая арканами.

Когда бой закончился, остатки моего отряда собрались возле нашей повозки. Почти все были ранены. Кто-то ещё во вчерашнем бою, как Цыган. А кто и перетягивал куском чистого холста свежую, полученную всего несколько минут назад рану, как Дворянчик, не уберёгшийся от укола копьём в правое бедро. Но, по крайней мере, все были живы. Все, кроме одного… Погибший Степняк лежал на ней, в залитых кровью доспехах и плаще и с глубокой резаной раной поперёк горла. Санчара уже омыла его лицо, руки и шею. И теперь тихонько сидела сбоку, стараясь не поднимать на нас глаз. Я подошёл и осторожно положил ей на голову свою ладонь. Она чуть заметно вздрогнула и как-то вся сжалась.

— Успокойся, девочка, — устало произнёс я, — никто тебя ни в чём не винит. Сегодня мы бились с людьми из твоего племени. И тоже многих убили. Поэтому для тебя сейчас главное — думать не о том, что о тебе скажут наши люди, а о том, чтоб не почувствовать злобу и ненависть к нам. Ведь среди нас есть тот, кого ты любишь. И сегодня он стоял рядом с нами. Ты поняла, что я хочу сказать? — я аккуратно взял её за подбородок и приподняв её лицо, заглянул в глаза.

Сколько ожидания, надежды и глубоко запрятанного страха было в этих бездонных чёрных зрачках!

— Ты поняла меня? — повторил я вопрос.

Она судорожно сглотнула и быстро кивнула в ответ.

— Молодец, — с трудом растягивая губы в улыбке, сказал я и повторил, — ничего не бойся!

Выпрямившись, я повернулся к Зелёному и одними глазами указал ему на лекарку. Тот понятливо кивнул и присел рядом с ней, накрыв своим плащом и обняв за плечи. Санчара прижалась к нему и затихла, устало прикрыв глаза.

Вместе с беженцами из пограничного посёлка мы уходили к городу, в котором год назад началась моя пограничная служба в восточных горах. Из девяти человек моего отряда трое остались лежать в этой земле. Грызун нас по пути от ущелья к городу не догнал, и я не знаю, где он теперь и что с ним случилось. Жив ли он или тоже погиб, выполняя своё последнее задание на королевской службе? Степняка, так же, как и всех остальных, погибших в ущелье, мы похоронили неподалёку от старой крепости, возвышавшейся немного в стороне от пути на горное плато ставшего для всех нас хорошей школой. А для некоторых — и последним пристанищем.

Я не знал, что ждало впереди каждого из нас. Но в одном я был твёрдо уверен: никому не избежать начавшейся войны. Та армия, чей генерал (или кто он там ещё) решил вторгнуться в наше королевство, задержится на обрушенной дороге дня на два-три, не более. Ещё день-два уйдёт у её командующего на то, чтобы перевести войска через перевал, собрать их и привести в порядок. Это как раз то самый срок, за который мы со своими беженцами успеем добраться до города и сообщить вышестоящему командованию о начале войны. На этом мой отряд может считать свою миссию завершённой. Весь дальнейший ход событий будет зависеть уже от наших генералов и самого короля.

Оторвавшись от остальных, подъехал Хорёк и, прерывая мои размышления, спросил:

— Что будете делать дальше, господин сержант?

— Вернусь в столицу, в свой полк, — ответил я, — задание своё я выполнил. Потому и быть мне здесь больше не за чем. Меня ведь из Лейб-гвардии не отчисляли. Просто был направлен на границу с особым поручением.

— А мы?..

— Вы? Вы вернётесь в свой полк, к майору Стоури. Характеристики я вам всем выдам самые наилучшие. Признаюсь честно — есть за что, — я невольно улыбнулся, мельком припомнив все события прошедшего года, — а как вам быть дальше — решайте сами.

— Мы ещё встретимся с вами, господин сержант?

— Кто знает, Хорёк, кто знает?