— А потом она берет свою волшебную палочку… взмахивает… и прилетают снежинки… вот… и летают такой ленточкой… и сверкают… вот… а потом завиваются во всякие фигуры, — шептал зверек Петька, дрыгая задней лапой под одеялом, чтобы расправить сбившуюся простыню.

Зверюша Соня таращила из-под одеяла большие темные глаза на фарфоровую фигурку Снежной королевы. Уши ее тихонько вздрагивали.

— А почему я никогда не видела, как она оживает?

— А потому что ты Соня! Потому что ты все время спишь! — обидно засмеялся зверек. — Вот вчера только свет погасили, я еще хотел сказать, Сонька, не спи, что покажу! А ты уже брык — и спишь!

— А что ты хотел показать?

— Да поздно уже, все, проехали.

— Ну расскажи!

— Самой надо было не спать, все бы увидела.

— Ну и пожалуйста, и все ты врешь, и ничего бы я не увидела, — обиделась Соня, отвернулась носом к стенке и закуталась в одеяло.

— Ой, увидела бы… а что бы увидела… блин, дурацкая простыня…

— Да ты сам еще не знаешь, что наврать, — пробурчала Соня из-под одеяла.

— А я не вру, просто ночью всегда самое интересное начинается. Вот вчера вон из того угла, я потом посмотрел, там здоровая такай щель, вышли шесть гномов, я посчитал. И у каждого в руках такие колокольчики, вот знаешь, как ландыши: такая серебряная палочка скобочкой загибается, и на ней штук пять колокольчиков висит, тоже серебряных, внизу большой, вверху маленькие. И когда гномы идут, колокольчики вздрагивают и звонят, так тихо-тихо… А я спросил, куда вы идете, а они на меня так цыкнули!

Соня так ясно вообразила себе цыкающих гномов с колокольчиками, что чуть не заплакала от обиды, что все проспала. Или от обиды, что он ей все врет.

— А какого цвета у них шапки? — спросила она вдруг.

Зверек задумался.

— Я в темноте-то не сильно разглядел… Оранжевые, что ли…

— А сегодня они придут? — спросила Соня.

— Откуда я знаю. А может, сегодня что-нибудь новое будет. Ты погоди спать-то…

Соня отвернулась от стены, поерзала под одеялом и посмотрела в окно. В окне ничего не было видно: полная темнота. Где-то далеко-далеко на улице слабо светил фонарь, и ледяные цветы на окне чуть-чуть поблескивали. Громко тикали старые стенные часы. Когда-то Петька рассказывал, что в часах живет шерстяной звон, и иногда оставляет за дверкой, где качается маятник, для Петьки послания. И когда мама просит Петьку завести часы, он их находит в тайном месте и приносит шерстяному звону то, что он хочет. Петька даже показывал два таких послания: на крохотных клочках бумаги непонятным карандашом было коряво написано: «Кусочик масло» и «Гаичка». Мама посмотрела на записку, улыбнулась и сказала, что это написано чернильным карандашом, таких давно не делают и не продают. Что она в детстве видела такие карандаши: если им писать просто так, будет простой карандаш, а если его послюнявить, то он пишет синими чернилами. И что в доме где-то был такой карандаш, но она его давным-давно уже не видела. Наверное, шерстяной звон прибрал.

— А почему звон шерстяной? — спросила Соня.

— А ты что, не слышала, какой он хриплый? — пренебрежительно бросил Петя.

Звон действительно был низкий, грустный, с шипением и хрипом, и оттого особенно красивый.

Зверята заводили часы по очереди, но Соня была меньше ростом, и ей нужно было класть на табуретку два больших словаря, чтобы дотянуться. Однажды она поскользнулась и упала с табуретки, и с тех пор боялась на нее залезать, и часы заводил один Петя. Соня очень хотела сама найти такую записочку, и однажды залезла на табуретку и словари, откинула крючок с дверцы, за которой мерно качался маятник, но ничего не нашла, только немножко пыли и две крошки — похоже, пряничные. Она подумала, что Петька, наверное, оставлял шерстяному звону пряник.

Соня задумалась, какой он, шерстяной звон. Ей казалось, что он непременно похож на шмеля, такой мохнатый и полосатый, и так же гудит. Шмели гудели, шелестели крыльями, на крыльях дрожала радуга, сквозь сон пробивался далекий надтреснутый звон, шмели тащили в ведерках сладкое клеверное молоко…

— Сонька! — шепотом закричал Петя, и она очумело вскочила на постели. — Ты видела?

— Нет, а что?

— Опять все проспала! Сова прилетала!

— Какая сова?

— Белая! Полярная! Огромная! Крылья вот такие! И пушистые-пушистые! А глаза желтые и светятся! И когти! И клюв крючком!

— И что она делала?

— Села с той стороны на карниз под окошком. В окно поглядела, клювом постучала и улетела.

— А почему я не слышала?

— А потому что ты спишь все время!

Соня заплакала.

— Да не реви ты, дура! Ты просто не спи!

— Я не могу, — всхлипнула Соня. — Я хочу не спать, а оно само засыпается!

Она плакала, плакала под одеялом, а потом заснула.

Соня жаловалась бабушке, что Петька ей все врет про всякие чудеса, а она никогда ничего не видела. Бабушка смеялась и говорила: ну и ты ему ври, в чем беда-то? Соня пыталась что-то волшебное наврать про говорящую божью коровку, но Петька ее сразу разоблачил, посмеялся над ее неуклюжими чудесами и тут же рассказал, что ходил ночью попить воды и видел в прихожей, как в подпол лазила золотая крыса: светила себе огарком свечи, вытащила оттуда сундук и стала в нем копаться, а там что-то блестит. Но Петька скрипнул половицей, крыса огарок погасила и в темноте смылась.

— А что в сундучке блестело? — жадно спрашивала Соня.

— Откуда я знаю? — хмуро отвечал Петя. — Сама иди в прихожую да карауль.

— А она мне ничего не сделает? — боялась Соня.

— Заметит — в мышку превратит. Если не испугается.

— А она кусается?

— Еще как!

На следующую ночь Соня пошла караулить золотую крысу в прихожую. Там было холодно, темно и страшно. Соня замерзла, задрожала, и пришлось сбегать за одеялом. В одеяле тоже было холодно, она подтащила в угол коврик, а потом сняла с вешалки несколько одежек и завернулась в них, но очень мерзли уши, а в маленькое квадратное окно светил рогатый месяц, как будто говорил: а кто каши не ест, того забодаю-забодаю-забодаю… Соня натянула на уши какую-то жилетку и прикрыла глаза от снежного, серебряного, бодучего света… и проснулась в своей постели, и услышала сквозь сон, что мама в соседней комнате что-то шепотом говорит Петьке, а Петька бурча оправдывается: да я ей ничего такого не говорил, она сама!

Петька жил с ними уже года три, Соня смутно помнила, как он появился. Ночью в саду страшно шумели и трещали деревья и тихо переговаривались какие-то голоса, бабушка выскочила в сад с фонарем, и через забор быстро запрыгали какие-то зверьки, фонарь высвечивал спины и хвосты, и Соня слышала, как бабушка кричала: да вы придите днем, я вам сколько хотите этих яблок дам, берите сколько надо, не жалко, зачем воровать-то, зачем деревья ломать, зачем нас пугать? А потом бабушка закричала, позвала маму, мама побежала куда-то, и Соне сказали: иди спи, быстро! И за дверью шуршали, разговаривали, ходили, чем-то звякали, и кто-то стонал.

Утром она все поняла: это Петька, убегая, полез через забор, а хлипкая старая штакетина с сучком сломалась и острием пропорола ему пузо. Петьке позвали доктора, перевязали, стали узнавать, где он живет — и оказалось, что он ничейный, бродячий, что в городке зверьков никто не знает, где его родители, а сам он говорит: «Мамка давно ушла, с пацанами жил». Петька был тощий, бледный, хмурый, шерсть на нем была свалявшаяся. Соня испуганно глянула на него, он быстро скорчил рожу и сразу сделал вид, что ее не замечает.

Все лето и часть осени он пролежал больной. Сначала ничего не ел, хмурился, не хотел разговаривать. Потом заговорил, но только с мамой и только за закрытой дверью. Когда выпал первый снег, Петька собрался уходить, но мама и бабушка его не отпустили. Сказали — лето придет, ступай на все четыре стороны, если захочешь, но зимовать будешь здесь. Летом он никуда не захотел уходить. Мама разрешила ему построить шалаш в саду и ночевать там. Соня просилась к нему хоть один разочек, но ей не позволили. Петька сказал, что ночью страшно, потому что по саду ходит Холодная Роса, и на кого она брызнет, тот онемеет. И один раз молчал два дня, а на третий сказал, что на него попала маленькая капля Холодной Росы. И утром однажды Соне показал на листе клубники каплю, совершенно неотличимую от миллионов других капель на других листьях, и сказал, что это Холодная Роса, которую ни за что нельзя даже трогать, не то что пить. Соня засмеялась и хотела слизнуть каплю, но он ее ударил по руке, так что капля подпрыгнула и пропала в траве, и страшно закричал: нельзя, дура! И долго упрекал еще, что он хотел слить каплю в пузырек, чтобы было оружие против врага, а из-за нее, дуры, теперь жди еще, когда теперь такую каплю найдешь.

Петька всегда был очень хмурый. И никогда нельзя было понять, сердится он или смеется, шутит или нет, врет или правду говорит.

Соня жаловалась маме, что все Петькины чудеса случаются, только когда она спит. Мама посмеивалась и говорила, что чудеса случаются всегда, только надо уметь их узнать. Но никогда не говорила, как.

И Соня твердо решила научиться узнавать чудеса. Внимательно присматривалась. Проверила ту щель, из которой вышли гномы: она была маленькая и густо затянутая старой-престарой паутиной. Заглянула в подпол: там было темно, оттуда тянуло землей, плесенью и холодной сыростью. Соня посветила туда фонариком, но ничего, кроме пыльных банок, не увидела. Обследовала весь дом, нашла немало таинственного. Лаковую коробочку, в которой лежала шелковая красная кисточка. Старые открытки. Древний гербарий: побуревшие растения на пожелтевшей бумаге, надписи старинным почерком с нажимом и завитушками. Веер из резных деревянных дощечек и шелка: на нем речка, мост и на мосту красавица в кимоно, а в руках у нее веер, а на нем речка, мост и красавица в кимоно. Еще был пустой пузырек с круглой крышкой, в котором жил жасминовый запах. И был еще один камень, снаружи рыжий и некрасивый, но с одной стороны у него была разинутая пасть — и в ней сиреневые кристаллы, и бабушка сказала, что это «аметистовая жеода», и Соня несколько раз повторила странные слова, но все равно не запомнила. А в шкатулке с нитками-иголками нашелся стеклянный шарик — медовый, янтарный — и если смотреть сквозь него на лампу, в нем появлялась полоска лимонного цвета, а если на свечку, то почти красного. И еще была книга с большими страницами, а на страницах картины — и некоторые казались совсем живыми, а некоторые были очень страшные и даже потом снились. И там была одна картина, на которой была темная липовая аллея, а в конце аллеи смутно белел дом, и Соне страшно хотелось дойти до конца аллеи и попасть в этот дом, и посмотреть, кто там живет.

Соня старалась не спать ночью и изо всех сил таращила глаза, но ничего не происходило, только иногда шевелились на потолке тени деревьев, и на полу рисовались узоры от лунного света сквозь занавеску. А Петька шептал: а у этой птицы зеленые перья, и золотые, и лиловые, а на голове корона! И Соня засыпала, а утром опять досадовала на себя, что заснула, и на Петьку, что бессовестно врет!

Весной Соня заболела. Она не промачивала лап, не проваливалась под лед и не гуляла часами на морозе, как это обычно делают непослушные дети в сказках, но послушные дети тоже болеют ничуть не реже непослушных. Так что она заболела, несколько дней у нее была температура, ей было больно глотать, больно смотреть, больно кашлять, больно дышать, и Петька ходил на цыпочках и один раз принес ей такой же шарик, как янтарный, только этот был зеленый. Сказал, что он волшебный. Соня положила его на стул возле кровати, лежала без сил и грустно на него смотрела. Он был совсем не волшебный, а просто стеклянный шарик бутылочного цвета.

Несколько дней она провалялась совсем тухлая и дохлая. Спала ночью, спала днем, и сны снились какие-то путаные и мутные. Но однажды вечером она проснулась с ясной головой, совсем веселая, температуры не было, она набросилась на еду и попросила добавки, села рисовать, нарисовала Петькину птицу с короной на голове, села играть с Петькой в лото, проиграла, достала мяч, стала хлопать им об пол, но бабушка сказала перестать, потом пили чай с пирожками, потом читали с мамой книгу, потом их с Петькой отправили умываться и спать, но спать она совершенно не хотела. А Петька полдня пробегал на улице с друзьями и ужасно умотался. Она его забалтывала, а он ворчал, чтоб отвалила, и потом быстро заснул.

— Ага, — сказала себе Соня, — уж сегодня-то я ничего не пропущу!

Взяла зеленый шарик и стала сквозь него смотреть на луну. Но шарик был темный, мутный, почти непрозрачный. Соня уже хотела его отложить, как вдруг у него в середине загорелась яркая зеленая точка. У Сони перехватило дыхание, и сердце сделало прыг-скок. Точка увеличивалась, и шарик стал теплеть. А потом расти. Сначала он был размером с вишню, но постепенно дорос до сливы и сделался совсем теплым. И внутри у него уже горел зеленый огонь с желтыми, золотыми, изумрудными всполохами. Когда шар стал размером с яблоко, он уже был таким тяжелым и горячим, что его пришлось положить на стул. Соня села на кровати, крепко закутавшись в одеяло до самого подбородка, и смотрела во все глаза. Шар дорос до мяча, потом до большой тыквы, и внутри у него вовсю вихрились разноцветные языки пламени.

— Петька! — громко зашептала Соня. — Петька!

Петька спал и даже похрапывал.

Вдруг шарик треснул. Громко. Потом еще громче. По его поверхности понеслись зигзаги трещин, и один стеклянный кусок даже отломился.

— Петька! — позвала Соня.

Еще один кусок стекла хрупнул и упал на пол.

Петя проснулся, повернулся — и вскочил в кровати, выкатив сонные глаза.

Шар растрескался и развалился. Из него вылетела птица — золотая, зеленая, лиловая, с черными глазами и короной на голове! Птица облетела комнату, села на стол. Уставилась на Петьку. Петька открыл рот. Вид у него был совершенно дурацкий.

Птица мелодично чирикнула что-то. Петька не понял, а Соня поняла: откройте окно. Она слезла с кровати, пошла к окну. Проходя мимо стола, почувствовала: от птицы веет теплом. Птица кивнула: давай, мол.

— Лежи, ты больная! — сказал Петька и сам бросился к окну. Убрал с подоконника цветы, бегал еще туда-сюда, не зная, куда приткнуть горшок. Раздернул занавески, долго возился с присохшим шпингалетом, искал, чем его поддеть, — поддел лезвием перочинного ножика, который искал по всем карманам всех штанов. У него тряслись лапы. Соня, пока он метался, пробовала поддеть шпингалет линейкой, но она сломалась. Петькин хвост стучал по полу. Птица наблюдала за ними, изредка чирикая что-то, что Петя понимал как «ну быстрее же», а Соня — как «не суетись, все успеем». Наконец, Петя распахнул окно.

Птица снялась с места и вылетела в сад, задев теплым хвостом их щеки. Облетела сад. С ее хвоста и крыльев сыпалось зелено-золотые искры и таяли в воздухе. Птица сделала прощальный круг над яблоней возле окна — и унеслась, и мелькнула золотой точкой, и пропала.

Соня уставилась на Петьку. Петька посмотрел на нее и сказал: «Ага».

Они закрыли окно и легли по кроватям.

— А я знаю, что будет завтра, — сказала Соня.

— Я тоже знаю, — сказал Петька.

Конечно, назавтра на всех деревьях уже висели и сияли маленькие листья, зелено-золотые, на просвет похожие на монетки. А на стуле и под стулом лежали скучные зеленые стекляшки, как от разбитой бутылки. Соня и Петька собрали их и закопали в малиннике под забором.

Вечером, лежа под одеялом, Соня сама теперь рассказывала Петьке сказки. Торжественно и гордо рассказывала. Сначала про речку, мост, красавицу с веером. А потом про аллею, а в конце аллеи белый дом.

— Знаю, — сказал вдруг Петька. — Там живет Сиреневый Садовник.

— Кто? — вскочила на кровати Соня.

И Петька начал историю про Сиреневого Садовника, и Соне опять оставалось только удивляться.