Иногда, сильно стосковавшись по зверюше и убедившись, что никто его не слышит, зверек принимается петь Любовную Песнь. Будучи страшно стеснителен, он особенно заботится о том, чтобы ни одна, даже самая маленькая зверюша не оказалась в этот момент рядом. Потому что тогда все эти глупые девчонки увидят зверьковую слабость, неприличную мягкость и отвратительную сентиментальность. Стоя на пыльной дороге посреди родного города и ковыряя босой задней лапой сухую землю, зверек сначала тихо, а потом все громче начинает петь свою песню, слышать которую невозможно без слез.

При передаче ее человеческим языком приходится, конечно, опустить множество деталей, нюансов и обертонов. Дело в том, что зверек не столько поет, сколько воет, и ритм его песенки создается чередованием длинных подвывов с короткими. Разумеется, ни о каких рифмах или размерах не может быть и речи, но их в избытке компенсирует страсть. Так что наш бедный перевод с его сменой длинных и коротких строк дает лишь самое приблизительное представление об истинной Любовной Песни Зверька.

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ЗВЕРЬКА

О зверюша, толстая, белая и пушистая, С ушами, С бантиком на макушке, кисточкой на хвосте, В усах, В передничке, с веничком, с совком, с поварешкой, Или без, Зову тебя, призываю тебя изо всех сил: Иди сюда! Я здесь стою один, никому на фиг не нужный, В штанах, Некормленый, непоеный, с невычесанными репьями, Но это бы тьфу, Без заботы, без ласки, без чьего-либо участия И любви, Стою тут, блин, как прямо, блин, я не знаю, Вообще! О зверюша, белая и пушистая, а ты в это время В кругу Семьи, друзей и близких знакомых, тоже пушистых — Скоты!— Готовишь вкусные лепешки, сладкие оладушки, душистые плюшки, Картошку фри, А я стою один, и ни одна тварь не предложит Пожрать! Но это все ерунда, потому что еда не главное, А главное то, Что я томлюсь по твоим глазам, усам и лапам, И ушам, По любви, состраданию, терпению, умилению И кисточке на хвосте, И если ты не придешь, то я возьму и сдохну Прям щас!

Зверюша, которая издалека слышит эти ужасные завывания (лишенные, конечно, всякого намека на мелодичность и благозвучность), немедленно прибегает, потому что она и так уже шла к зверьку с корзиночкой масла или пирожков с черешней, но тут припускается во весь дух.

— Зверек! — кричит она, раскрасневшись от бега, волнения и — что греха таить — удовольствия. — Зверек, я здесь! Я уже!

— Т-ты!.. — оцепенев от смущения и негодования, отвечает ей зверек, весь красный. — Т-ты слышала, что ли?

— Ну да, — хлопает глазами зверюша. — Ты же меня зовешь!

— Я никого не зову! — кричит зверек, которого застали за таким незверьковым занятием. — Девчонка! Дура! Это я так, для себя… стих учу, вот! Это вовсе и не я придумал! И вообще я не к тебе обращаюсь! Попеть уже нельзя, честное слово… Тут же сбегаются какие-то… с ушами… Иди вообще отсюда, если хочешь знать! — И, выпалив всю эту несвязную тираду, убегает к себе.

Зверюша, конечно, пускает поначалу обиженную слезу, но уже по пути обратно в зверюшливый городок настроение ее резко улучшается. Зверюши ведь, в сущности, весьма умные и сметливые существа.