Как известно, больше всего на свете любая зверюша любит послушать хорошую проповедь. Хлебом ее не корми, дай только сходить к интересному батюшке. Особенно зверюши ценят батюшек, вызывающих в слушателе не страх или скорбь, а радость и умиление. В поисках таких батюшек они объездили множество городов, и если кто где хорошо проповедует, зверюша после проповеди обязательно подойдет и скажет:

— Милости просим, батюшка, к нам в Преображенск. Приезжайте, вся паства будет очень рада.

За то, что батюшка окормляет паству, зверюши подкармливают батюшку. Они выставляют на стол все самое лучшее (разумеется, постное), а сами складывают лапки и в умилении глядят, как батюшка угощается. Зверюши готовы хоть трижды заново ставить самовар, лишь бы гость остался доволен. Особенно удачные проповеди они переписывают друг у друга в тетрадки.

Иногда бродячий батюшка проходит через город Преображенск, и тогда у зверюш праздник. Они обязательно затаскивают батюшку в храм и просят сказать проповедь, а потом потчуют. Преображенск у батюшек на хорошем счету. Все знают, что паства там восприимчивая, угощение вкусное, а дискуссии по богословским вопросам происходят взаимоуважительно. Знают об этом и зверьки.

Надо сказать, что зверькам часто хочется посетить Преображенск, но не всегда сыскивается достойный предлог. Некоторые, как мы знаем, просто уходят туда жить, но их в Гордом рассматривают как предателей. Чтобы уйти жить к зверюшам, надо совершенно уже, блин, не уважать свою зверьковую гордость. Даже чтобы просто ходить туда в гости, садиться за один стол с патриархальными зверюшами, смотреть на их постные морды и усы, поддерживать душеспасительные разговоры — надо уже серьезно поступиться зверьковыми принципами. Если хотят проповедовать, пусть сами сюда приходят, а есть ихнее сено у нас охотников нет. Иногда, правда, зверьки готовы признаться себе, что, например, крыжовенное варенье — это вещь полезная, даже и в духовном смысле, и отварная картошка с маслом, сметаной и укропом тоже бывает очень хороша, да хотя бы и просто сметана, настоящая зверюшливая сметана, густая и кремовая, несомненно имеет свои преимущества. Опять же грибки. Нет, просто так иногда зайти, без всякого намерения остаться или даже просто задержаться… Но надо измыслить благородный предлог. Нельзя же, знаете, просто так прийти и сказать: здрасьте, хотелось бы пообедать. Они дадут, конечно, и с собой завернут, — но унижение уничтожит весь аппетит. Ясно же, что они подумают. Они подумают, что у нас тут нет. И в сердце своем возрадуются.

Приписывая зверюшам такие свинские мысли, зверьки, конечно, ошибаются. На самом деле зверюши всегда рады гостям и искренне верят, что гости ходят к ним для радостей общения, а вовсе не из-за еды. Но зверька не переубедить. Ему нужен предлог. И тогда он вспоминает, что охотнее всего зверюши потчуют батюшек. Тогда зверек быстро шьет себе неаккуратный черный балахон, думая, что это правильная ряса, так же неаккуратно вышивает на нем крест (или, если лень вышивать, вырезает крест из дерева, да и вешает на шею), затверживает для конспирации несколько церковнославянских выражений и отправляется в Преображенск.

— Ой! — радуются зверюши, завидев его. — Как интересно! Новый батюшка! Должно быть, он сейчас скажет что-то очень важное. Не зря же он к нам пришел! Давайте, девочки, скорее его кормить.

Зверек чинно кивает и важно принимает подношения зверюш: картошку, о которой он так мечтал, со сметаной, маслом и укропом, и свежеиспеченным душистым ржаным хлебом, и горячим сладким чаем; тут же и малосольные огурчики, и грибки, и много еще чего — кроме, конечно, дурак-воды, от которой зверек под такую закуску очень бы не отказался, но зверюши ее не держат даже для гостей. Зато крыжовенного варенья — сколько угодно. Накушавшись, зверек испытывает благость. Состояние это, однако, кратковременно. Глядя на умильные рожицы зверюш, он тут же вспоминает, что пришел сюда не просто так, а читать проповедь. Сейчас он будет их обращать в правильную зверьковую веру, исключающую всякие там плюшевые глупости.

Зверюши между тем уже ведут его в храм и готовятся выслушать новую премудрость, украшенную цветами красноречия и самоцветами глубоких афоризмов.

Зверек поднимается на амвон и откашливается.

— Гм! — начинает он. — Мир, собственно, жесток и погряз во зле… Сидит, допустим, зверюша — и того не знает, что Господь уже замыслил ее проучить. А почему? А потому. Господь никому не дает отчета. Захотел, и все. Никогда зверюша не знает, что и за какие грехи с ней сделают. Но поскольку зверюша глупа и ничтожна, то на бунт и даже простое несогласие у нее не хватает сил. Она только умиляется и благодарит, чего бы с ней ни делали. Может ли такое лицемерие быть угодно Богу? Разумеется, нет.

Зверюши испуганно переглядываются, но продолжают слушать. А зверек, чувствуя испуг аудитории, ощущает себя хозяином положения:

— Хула мыслителя угодней Богу, чем корыстная молитва пошляка! Это сказал Ренан. А ведь большинство молитв очень корыстны. Люди просят у Господа, как у Деда Мороза, решения финансовых проблем, выгод, подарков в самом широком смысле — от любви до вещей… Страшно подумать, какая вообще пошлость — молитва о чем-то конкретном. Еще страшней представить, сколько дураков и сволочей уверены в том, что Господь слышит лучше всего именно их молитвы и уж их-то непременно спасет, потому что они особо праведны, — а остальным, видите ли, так и надо.

— Не все такие! — возмущенно кричит с места одна зверюша. — Вы говорите про каких-то отвратительных лицемеров, батюшка, а нормальные верующие разве просят о гадостях ближнему?

— А, — отмахивается зверек-батюшка, — все вы одним миром мазаны. Но главное — тщета всех этих ваших мероприятий. К чему проповедь тому, кто и так давно догадался о порочности, жестокости и бессмысленности мира, о трагизме и безвыходности нашей жизни в нем, и даже если бы было кому услышать нашу благодарность за все это — благодарить за такое можно только в порядке издевательства…

И тут одну из зверюш, самую умную, осеняет. Она долго прислушивается к батюшке, сначала боится и кается, потом начинает сомневаться (потому что очень уж незверюшливо ведет себя странный гость), и наконец все вокруг как бы озаряется светом внезапной догадки! И когда зверек открывает рот, чтобы набрать воздуху перед очередной гневной руладой, зверюша спокойно спрашивает его:

— Батюшка, да вы не зверек ли?

Зверек так и застывает с открытым ртом. А зверюши, услышав вопрос, тоже начинают кое-что сопоставлять, шушукаться и посмеиваться.

— Батюшка, да вы зверек! — уже твердо произносит самая умная зверюша. Зверек от неожиданности теряет всю свою уверенность. Из-под его балахона высовывается кончик гневно дрожащего хвоста.

— Да у вас хвост, батюшка! — кричит еще одна догадливая зверюша.

— Хвост, хвост!

— Зверек ряску нацепил! — пищат зверюши. Они счастливы, что вера их осталась непоколебленной и что высокий духовный сан по-прежнему абы кому не присваивают. Некоторое время зверек молчит и краснеет, а потом разражается потоком таких гадостей, что никакой батюшка такого себе не позволил бы и в самом страшном сне. Теперь он разоблачен, и маскироваться необязательно. Зверюши, однако, уже не боятся. Они смотрят на зверька с легким укором и покачивают пушистыми, ушастыми головами.

— Ну, вы идите, батюшка, — с грустью говорит самая умная зверюша. — Тут, понимаете, зверьковствовать-то не место… Тут храм, батюшка…

Зверек открывает рот, чтобы сказать все, что он думает о культе и его служителях, но зверюши дружно начинают пищать и аплодировать, и продолжать проповедь нет никакой возможности.

— Идите, идите, батюшка! — хором пищат они. — Счастливого пути!

А самая добрая зверюша обязательно сует ему в карман балахона несколько конфет — вдруг у него есть зверята, и он, разоблаченный, не решается попросить для них конфету? Зверек гневно уходит, выпрастываясь на ходу из ненужного уже одеяния, а зверюши провожают его беззлобным писком. Это, впрочем, не мешает им каждый раз ловиться на нехитрый зверьковый аттракцион, который они разоблачают лишь при чтении проповеди. У зверюш есть даже поговорка — «Это тебе идет, как зверьку ряса», — применяемая в случаях, когда кто займется несвойственным ему делом или неправильно выберет наряд. Зверюши наряжаются со вкусом и не видят в этом ничего греховного. Если же кто чего скажет невпопад, у них есть пословица и на этот случай: «Ну ты и ляпнул! Как зверек в церкви!» Однако когда очередной голодный зверек нарядится батюшкой и пойдет говорить проповедь, неистребимая вера зверюш в благопосланность каждого гостя опять сыграет с ними ту же шутку. И накормят, и напоят, и выпроводят с хихиканьем.

Маленькие зверьки, желая посетить зверюш, действуют, конечно, иначе. Они приходят в зверюшливый детский сад и хмуро стоят у забора, глядя, как совершенно еще маленькие зверюши весело резвятся, качаются на качельках, катаются на крутилках, которые сами же и раскручивают, и играют в познавательную игру «Дочки-матери». Маленькому зверьку все эти развлечения кажутся совершенно бессмысленными, и он наотрез отказывается понимать, что в них веселого. То ли дело бросить на кого-нибудь пакет с водой или крупно написать на потрескавшемся асфальте НЕПРИЛИЧНОЕ СЛОВО.

Зверек смотрит на зверюшливое благолепие и, не находя слов для выражения своих сложных чувств, начинает от негодования жужжать все громче и громче. Сначала зверюши думают, что к забору прилетела огромная пчела, но потом подкрадываются и видят зверька.

— Ой, зверек, зверек!

— Девочки, какой хорошенький!

— Давайте его опушим!

Прежде чем зверек успевает распихать их, убежать или хотя бы заругаться, маленькие зверюши окружают его пестрым хороводом, заплетают шерсть в косички и повязывают десятки бантиков. Не проходит и пяти минут, как несчастный едва виден из-за цветных ленточек, веночков, надетых на каждое ухо, и варенья, которым он весь перемазан: зверюши на радостях отдают ему свои завтраки, ибо зверьки, как они знают, всегда голодны.

Зверек краснеет от негодования, наливается яростью и с диким ревом убегает в город Гордый, срывая с себя бантики и на ходу расплетая косички. Зверюши покатываются, глядя ему вслед.

Потом он в укромном месте еще часа три облизывает с себя варенье. Это приятное занятие, однако, вовсе не примиряет его с девчонками.

— Дуры вообще! — рычит зверек, вспоминая о своем позоре.

Ночью он прокрадывается к зверюшливому детскому саду и с гнусным хихиканьем пишет на заборе НЕПРИЛИЧНОЕ СЛОВО. Утром зверюши долго закрашивают его цветочками, пожимая плечами и переглядываясь. Вот почему в Преображенске все заборы в цветочек.