Мыши поют редко. Зимой, когда вся еда съедена, когда своровать ничего не удается, или удается, но потом очень стыдно, когда до весны еще далеко, а тоска уже такая, что чуть на стеклах туманом не оседает, мыши собираются на опустевших полках кладовых, обхватывают головы лапками и сидят, думая тяжелую, большую думу, слишком большую для их маленьких голов. Наверное, голова кита могла бы вместить такую думу, но кит никогда не был зимой в России. Кит никогда не видел блекло-желтых былинок, торчащих из-под снега, не лазил по ним в поисках семян, не пропаливался в сугробы, не морозил розовых лапок. У кита нет лапок. На кита не ставят китоловок. Кита не стережет лиса, лисы вообще зимой не китуют. А мышкуют часто. Кит, конечно, тоже сказал бы, что на мышей не ходят с гарпунами мышебойные флотилии, и дамы не носят юбок на мышовом усе, но это уж пусть не врет, на китовом тоже уже лет сто пятьдесят как не носят.

Мыши зимой тоскуют, но если их спросить, о чем они тоскуют, они ни за что не скажут, потому что сами не знают. Они сидят на пустых полках кладовой и думают о колючем снеге, о колючих крошках вчерашнего хлеба, о колючих лучах единственной звезды, видной в дырку мохнатой тучи.

Наконец, одна мышь заводит дрожащим голоском:

— Ой, мы мыши, мы мыши…

— Ой, мы серые мыши, — подхватывает вторая, и голос ее пресекается, потому что горло перехватило.

И скоро все мыши поют, надрывая сердца и мучительно жалея себя, и весь мышиный род, и всех, у кого этот род грызет продукты по кладовкам:

И заливаются слезами, и плачут, и поют сквозь слезы, и как хотите, слушать это совершенно невозможно.

Не то летом.

Летом пение мышей можно услышать в жаркий день на лугу, где пахнет клевером и пыреем, тимофеевкой и лисохвостом, и слегка крапивой, и тысячелистником, и немножко грибами, и сильно — земляникой, где в траве таращатся малиновые гвоздички-часики, где колышутся метелки злаков, где скачут и стрекочут кузнечики, где в воздухе висят стрекозы, где бабочки носятся, вьются и разворачивают пружинные хоботки.

Надо очень хорошо прислушаться. Отсечь птичьи звуки. Отвлечься от шороха травы. Научиться слышать больше, чем неугомонный треск кузнечиков. И тогда можно услышать, как тоненько-тоненько поют мыши. Они встают столбиком на задние лапы, вытягиваются и струнку, раскачиваются вместе с травой и самозабвенно поют, зажмурив глаза.

Животы у них набиты сладким клевером и овсяным молоком (бегали тырить овес на соседнее поле), усы вьются по ветру, и счастье их настолько совершенно, что не петь они не могут.

Умеет мышь тосковать, но умеет и быть счастливой.