– Iuppiter iratus ergo nefas, – вымолвил примирительно малыш Дионис. Обращение греко-римского божества к Глебу Сигурдовичу как к Юпитеру, верховному богу олимпийского пантеона, говорило о многом.

– При этом социальная жизнь немыслима без законов, без права, – уняв эмоции, продолжил доцент Индрин. – Как и социальная жизнь без речи, без языка. Все равно как немыслим дракон в синем небе меж самолетами гражданской авиации.

– Право, парящее над политикой и экономикой, – вот что немыслимо, – заключил Дионис. – А парящий в небе Дракон – это обязательная, а потому вечная метафора Вселенной. Кстати, Френсис Бэкон говорил, что над человеком мыслящим довлеют четыре демона, четыре призрака: рода, пещеры, рынка и театра. И под призраком рынка он подразумевал не только экономику, но и условность речи, привычку человека всему давать имя, обозначать словами.

– Речь как инструмент продаж? – вздохнул Индрин. – Конечно же, эра потребления подтягивает под себя все святые вещи: слово, искусство, образы. Я даже не говорю о религии. А что, кстати, Бэкон подразумевал под тремя другими демонами?

– В процессе познания, по мнению Бэкона, человек совершает четыре ошибки, – с готовностью ответил малыш. – Примешивает к познаваемому уже упомянутую условность речи, а еще условности собственного естества – демон пещеры; собственного рода – соответственно, демон рода; и условность философской системы, некоей господствующей в его разуме доктрины – демон театра. Сюда можно отнести и религию.

– Умно, – согласился Индрин. – Интересно, кто же режиссер в этом театре господствующих доктрин?

– Те же, кто и консультанты на вселенской защите диссертации, – обрадовано сообщил малыш.

Нестор почувствовал, что его «работа совестью» подходит к концу. Он не знал, кто из операторов играет роль Диониса. Скорее всего, того уровня компетенции, которым обладал амарантовый Наг Четвертого дна, пусть даже молодой и перспективный, в этом архиважном и архисложном мероприятии хватило разве что для игры в шахматы. Более тонкие нити зарождения нужной идеи в разуме Глеба Сигурдовича Индрина плел более опытный коллега. Вот он-то и играл роль малыша Диониса. Нестору выпала роль посредника. Для взаимодействия необходимо личное знакомство в реальности бодрствования. Как оказалось, в дальнейшем через посредника можно подключать к смоделированному сновидению и других участников. С такой схемой «работы совестью» Нестор сталкивался впервые. «Сновидения не могут подвергаться сомнению, а реальность – может», – пришли на ум чьи-то давно забытые занятные слова.

Нужно честно признаться, что опыта у Нестора было не так много: один раз в роли оператора и два – в роли реципиента. С Зоенькой, которая вывела его к Мировому Дереву и наделила пониманием картины мироздания; и с представителями четырех индийских варн у ночного костра. Хотя, почему только индийских? Согласно «Шах-Наме» Фирдоуси, мифический или полумифический царь персов Джамшид также разделил своих подданных на четыре сословия: жрецов, воинов, земледельцев и ремесленников. Деление чуть иное, но суть та же: гармония в мире социальных отношений возможна лишь тогда, когда каждому определено свое место в общественной иерархии. К такому расслоению древние цивилизации пришли естественным путем, ограничения не были приняты одномоментно в законодательном порядке, как, скажем, в Спарте законы Ликурга, спрятавшегося за тридцатью верными щитами. Таким образом были ограничены неуемные человеческие амбиции и несуразные волеизъявления. Настаивая на своем сокровенном, мы всегда ограничиваем кого-то в насущном. Китайцы так вспоминают о Золотом веке: «В те времена уста не произносили речей, рука не делала указующих жестов». Об этом же говорил Маленькому Принцу Король, думая о своем: «С каждого надо спрашивать то, что он может дать. Власть, прежде всего, должна быть разумной. Если ты повелишь своему народу броситься в море, он устроит революцию. Я имею право требовать послушания, потому что веления мои разумны».

– Но должен же быть способ установить мир на планете Земля? – спрашивал в это время доцент Индрин как-то понуро, почти отчаянно. – Бесконечные войны за ресурсы и территории…

– Уже нет, – решил вмешаться Нестор. – Для масс впечатление создано другое: все войны начинают и ведут уже не столько за ресурсы и территории, сколько за их универсальный эквивалент.

– За деньги, – весело подсказал малыш Дионис.

– За деньги, – кивнул змей.

– Но и всеобщее сближение стран и народов происходит на той же основе, – сказал Глеб Сигурдович. – Глобализация так же осуществляется на основе торговых интересов транснациональных компаний. Все эти многочисленные, – а суть, – один и тот же: Трансатлантические, Евро, Евро-азиатские, ШОСы, федерации и конфедерации, – союзы призваны сблизить потребителей, слить их в единый потребляющий монолит.

– Мегалит, – рассмеялся малыш Дионис.

Но Индрин только улыбнулся ему и продолжал:

– И цементом в этом монолите служит именно этот ваш универсальный эквивалент – деньги. Может, есть в этом зерно рациональное? Как в разделении общества на касты? Только это деление более демократично: позволяет перемещаться из касты в касту при наличии целеустремленности и способностей.

– Повышать индекс ССС при лояльном употреблении своих талантов на благо системы, – уточнил Нестор.

– Да, – поддержал Дионис. – Нужно быть в социальном тренде.

– Вот-вот, – Индрин был полностью согласен. – Как только все залезут в этот самый тренд, подчинятся его законам и требованиям, в мире наступит тишь и благодать.

– И это говорит филолог, – с укором со своих Гермесовых высот вмешался малыш Дионис. – Ученый, можно сказать, риши, который занимается самым естественным для человека и человечества предметом: речью, языком. Вы же понимаете, что тренд – акциденция искусственная, смоделированная для определенных целей определенной группы людей? Или нелюдей?

– Понимаю, – кивнул Индрин.

– И все экономические процессы, которые нынче принято называть социальными, служат для поддержания этой модели? – развивал мысль Дионис.

– Нет сомнений, – ответил Индрин, как отвечали друг другу собеседники в диалогах Платона.

– Так почему же мы слышим в этих стенах, – малыш раскинул ручки, отчего чуть не упал с бицепса бога торговли, но успел вовремя схватиться за бахрому кошмы. – Отчего в этих бордовых стенах звучат призывы подчиниться искусственному, а значит противоестественному образованию – тренду, вместо того, чтобы задуматься о единении на основании самом что ни на есть естественном – на основании поиска общих корней и сближения языков?! Лингвистическая глобализация?! Как вам?! – теперь малыш размахивал только одной ручонкой, в которой был зажат бокал вина. Вино от этого расплескивалось по бордовой комнате и тут же таяло, сливалось в однотонной цветовой гамме. А вот в бокале вино и не думало убывать.

Нестор только сейчас задумался: не случайно ли выбрана именно эта скульптура неизвестного древнегреческого мастера, найденная в Олимпии? Бог торговли Гермес-Меркурий, олицетворение материального, физического, земного, разумного, и бог виноградной лозы Дионис-Бахус, которого сопровождали безумные менады-вакханки, олицетворение духа, интуиции, метафизического прорыва поэтов, художников и музыкантов… Правда, у олимпийской статуи отсутствовали верхние конечности – у Диониса обе руки, а у Гермеса сохранилась лишь та рука, что поддерживала малыша.

– Пракситель? – решил не совсем кстати, но по случаю уточнить Нестор.

– Что, простите? – растерялся малыш Дионис.

– Не «простите», а «Пракситель», – уточнил Нестор. – Я спрашиваю, кто изваял статую.

– Ну, да, – сокрушенно закивал малыш Дионис. – Все мегалиты припишем друидам, все эллинистические статуи припишем Праксителю. Все стихи Пушкину, а трагедии Шекспиру приписывать не пробовали?

И тут ожил Гермес.