На КП никто уже не спал, разведчиков ни одного не было, Чернорученко с обиженным видом продувал трубку, проверяя связь, и, как только в землянку влез командир батальона, сообщил встревоженным голосом:

– Командир полка там ругаются...

– Понятно, будет ругаться, – спокойно сказал Волошин и, не поворачиваясь к телефонисту, спросил Маркина, который перематывал на ногах портянки: – Как с завтраком? Узнавали?

– Завтрак готов. Прыгунов уже пошел...

– Прыгунов успеет. А роты оповестили?

– Роты уже знают.

– Надо скорее накормить роты. Пойдите и проследите, чтобы все в темпе. Без проволочки.

Как всегда, Маркин молча поднялся и вышел, а командир батальона опустился возле телефона.

– Вызывайте десятого.

Пока Чернорученко крутил ручку, Волошин почти с ненавистью смотрел на этот аппарат в желтом футляре. Иногда он даже страстно желал, чтобы эта связь с командиром полка прервалась хоть на два часа, он бы вздохнул свободней. Но всегда получалось так, что рвалась она в момент, наименее для того подходящий, когда он действительно в ней нуждался, а в остальное время работала, в общем, исправно, и командир полка в любой угодный для себя момент мог вызвать его для доклада, дачи указаний, а чаще всего для разноса.

– Что там снова у вас? Опять светомаскировка? – недовольно начал Гунько, когда он доложил о себе.

– Нет, не светомаскировка. На нейтралке обнаружены разведчики.

– Чьи разведчики?

– Мои, разумеется.

– Ну и что?

– Один ранен.

– Хоть не оставили его там? Немцам, говорю, не оставили? – В голосе командира полка прозвучала тревога.

– Нет, не оставили. Вынесли и уже отправили в тыл.

– Так, – майор помолчал. – Когда будете докладывать о готовности?

– Когда подготовлюсь. Подразделения только еще начинают завтрак.

– Давай, давай, шевелись, Волошин. У тебя задача номер один. Наибольшей важности. Ее надо выполнить во что бы то ни стало.

– Понятно, что надо выполнить.

– Нет, не понятно, а обязательно. Понимаешь? Кровь из носу, а высоту взять.

– А как поддержка?

– Будет, будет поддержка. Рота Злобина будет целиком задействована на вас.

– Это хорошо. Как приданная?

– Нет. Будет поддерживать. Со своих опэ.

Это была минрота второго батальона, у которой тоже, конечно, негусто с минами, и вся она состояла из трех восьмидесятидвухмиллиметровых минометов. Но и то была радость. Наверно, почувствовав удовлетворение комбата, командир полка попытался подкрепить его, сообщив:

– И это – для контроля и помощи тебе поднимаю весь штаб. Скоро к тебе придут командиры...

Волошин, криво улыбнувшись, хмыкнул в телефонную трубку.

– Вот это помощь! Мне стволы нужны. Артиллерия с боеприпасами.

– Будет, будет. Я тут вот увязываю. Все необходимые распоряжения уже отданы.

– Да-а, – опечалясь, вздохнул Волошин. – Распоряжений, конечно, хватит...

– Подбросим патрончиков. Лукашик уже отправился, повез, что там у него наскреблось.

– Товарищ десятый, – оживляясь, перебил его командир батальона. – А как все же с атакой? Разрешили бы на полчаса раньше. Или на полчаса позже?

– Нет, будете выполнять, как назначено. Артбатарея открывает огонь ровно в шесть тридцать.

Волошин поморщился. Он так и знал, что это его обращение окончится неудачей, но вот не удержался. И напрасно. Кажется, это был последний спокойный их разговор, последующие в горячке боя уже будут другими – на басах, с нервами и матом. Гунько с началом боя совершенно менялся, и тогда о чем-либо упросить его или переубедить было невозможно. Переубеждало его только начальство, с которым он оставался неизменно покладистым.

Пока командир батальона разговаривал по телефону, принесли завтрак – Волошин услышал, как за его спиной оживился всегда апатичный Чернорученко, с удовольствием принимаясь хлопотать возле котелков и буханок мерзлого хлеба.

Комбат положил на аппарат трубку.

– Вот, товарищ комбат, завтракайте.

Телефонист поставил на уголок ящика плоский алюминиевый котелок, облитый супом, на снятую крышку уважительно положил пайку хлеба. Прыгунов на соломе развязывал вещевой мешок.

– Тут вот доппаек вам, товарищ капитан. Старшина завернул. Что тут? А, вот сало...

Он осторожно извлек из вещмешка что-то завернутое в измятую, изодранную газету, положил на ящик.

– Вот, вам и лейтенанту.

Волошин понял: это был доппаек за март – месячная командирская надбавка к солдатской фронтовой норме, всегда неожиданная и даже удивлявшая своей изысканной утонченностью, – в виде рыбных консервов, масла, печенья. Впрочем, масло и консервы теперь были заменены салом, что тоже весьма неплохо. Глядя, как Прыгунов старательно выискивает в вещмешке раскрошившиеся остатки печенья, Волошин взял один кусочек на зуб, попробовал и с небрежной щедростью подвинул к краю весь измятый отсыревший кулек.

– Угощайтесь, Чернорученко!

– Да ну...

– Ешьте, ешьте. Пока Гутмана нет.

– Это вам, – смутился Чернорученко. – Мы вот – пашано.

– Гутман придет, приберет, – сказал Прыгунов, принимаясь с Чернорученко за свой котелок с супом. – И лейтенанту тут. Всем вместе.

«Не хотят – пусть прибирает Гутман», – подумал комбат. Он же есть это печенье просто стыдился, глядя, как отстранились от него бойцы. Тем не менее, как и все, он тоже был голоден и, чувствуя, как катастрофически убывали минуты тихого времени, знал: скоро станет не до еды. Он быстро выхлебал свои полкотелка остывшего пшенного супа и засунул в полевую сумку складную алюминиевую ложку.

В этот момент зазуммерил телефон.

– Начинается!

Действительно начиналось. Звонил ПНШ-2, требовал сведения о разведке обеих высот, и Волошин грубо ответил, что сам еще не получил этих сведений. С ПНШ он отвел душу, он выговорил ему без обиняков все, что думал об организации его службы в части. Капитан обиделся, они поспорили, но только он положил трубку, как зазвонил начальник артиллерии. Этому надо было увязать некоторые моменты артподготовки минроты Злобина с действиями его батальона. Начальника артиллерии Волошин, в общем, уважал, это был толковый кадровый капитан, с которым они отлично договаривались на тактических учениях под Свердловском, но теперь Волошин срезал его первым вопросом:

– Сколько?

– Что – сколько?

– Сколько дынь на меня отпущено? Бэка? Два?

– Ого, захотел! – развеселился капитан. – Бэка! По двадцать дынек на ствол. Уразумел?

– Уразумел. Что и увязывать? Какое тут может быть взаимодействие!

– Тем более надо взаимодействовать, – сказал начарт. – Когда дынек навалом, тогда действительно... Тогда ешь от пуза, и еще останется. А тут каждая дынька на учете.

– Вот что, капитан, – сказал Волошин. – Я попрошу об одном. Чтоб не все сразу. Чтоб – на потом. Сначала уж я сам как-нибудь. Понял ты меня?

– Я-то понял, – вздохнул начарт в трубку. – Да надо мной поймут ли?..

«Над тобой вряд ли поймут», – подумал Волошин, заслышав, как в траншее застучали шаги и кто-то, тихо разговаривая, затормошил палатку. По беззаботному смеху и долетевшим обрывкам разговора комбат понял, что это шли работники штаба, отряженные ему для контроля и помощи. И действительно, в тесную землянку втиснулись три плотные командирские фигуры в полушубках, с раскрасневшимися от морозного ветра лицами, озабоченные и в то же время затаившие важность возложенных на них обязанностей.

– Привет, комбат, – фамильярно подал ему руку первый вошедший, капитан Хилько, начхимслужбы полка, с виду человек крайне простецкий в отношениях с командирами и подчиненными.

– Мы думали, комбат еще спит, – сказал другой, тонкий, с чернявым нервным лицом полковой инженер, фамилии которого Волошин не помнил, в полк тот прибыл недавно. – Это нас подняли ни свет ни заря.

– Да, вас подняли зря, – сказал комбат, невольно сопротивляясь этой навязываемой ему фамильярности. Вообще-то он был не против фамильярности как таковой, но теперь чувствовал, что за ней таилось желание этих людей поглубже влезть в суть его и без того мало веселых дел, и он не мог не воспротивиться этому.

– Как то есть зря? – удивился третий с новенькими погонами майора, плотный, с брюшком, человек в годах, которого Волошин видел впервые и теперь не без некоторой опаски присматривался к нему. – Как это зря? Разве атака отменяется?

– Атака не отменяется, – сказал Волошин. – Атака в шесть тридцать.

– Вот-вот! Полковник именно так и ориентировал. Командир дивизии, – уточнил майор, кого он имел в виду, и комбат понял, что майор, по всей видимости, из штаба дивизии. – Значит, значит... – говорил он, пытаясь озябшими руками достать из брючного кармашка часы.

Волошин опередил его, вынул свои и сказал:

– Значит, осталось полтора часа.

– Правильно. Поэтому не будем терять времени. Меня интересует наличие конского состава.

– Восемь лошадей, – не сразу, с некоторым удивлением ответил комбат.

– Так, так, – заторопился майор. – Ветеринарная обеспеченность? – задал он следующий вопрос.

– Очевидно, вы что-то спутали, – с желчным спокойствием сказал комбат, начавший догадываться, что перед ним ветврач штаба дивизии. – У меня атака, а не выводка конского состава.

– То есть как? – округлил глаза майор.

– Очень просто. Нашли время чем интересоваться! У меня к атаке половина готовности.

– Половина готовности? – в совершенном изумлении переспросил ветврач. – Так ведь через полтора часа...

– Уже через час двадцать.

– Ну и ну, – пробормотал майор, склонившись к фонарю и пытаясь записать что-то.

– Да, время идет, – подтвердил инженер. – Я только хотел бы посмотреть схему инженерных заграждений батальона. Атака атакой, но и по части обороны не грех позаботиться.

– Это у начальника штаба, – сухо сказал комбат.

– А где начштаба?

– В ротах.

– Хорошо, я подожду.

– Да, вы подождите, – вдруг спохватился комбат, поняв, что появилась возможность отделаться от этих проверяющих. Но отделаться от них можно было, лишь удалившись в боевые порядки рот, – туда уж они вряд ли сунутся. – Чернорученко!

– Я! – поднял голову телефонист.

– Берите катушку, аппарат и за мной шагом марш.

– То есть как? – удивился инженер.

– Я ухожу в роты.

– Но ведь здесь ваш КП.

– Здесь КП. Здесь будет начштаба батальона. Вот с ним и займитесь. Он в курсе всего.

Чернорученко, предупредив телефониста на другом конце провода, торопливо выдергивал колышки, которыми крепился кабель. Прыгунов сгреб вещмешки, взвалил на плечо запасную катушку, и комбат, не дожидаясь их, рванул палатку над входом.

Он уже был спокоен. Его минутная вспышка быстро улеглась, это было не самое худшее – «контроль и помощь» тоже имели свои уязвимые места, и с ними можно было бороться. В роты вряд ли они сунутся, останутся в землянке, тем более что на съедение им он отдавал Маркина. Маркину, конечно, достанется. Но комбат не чувствовал угрызений совести – он в самом деле не имел уже ни минуты времени на эти бесплодные разговоры – отныне все его существо, каждый нерв и каждая мысль были заняты боем.

Он выбежал из траншеи и пошел по бурьяну вниз. Слева, в стороне совхозного поселка, видно, тоже поднялся переполох – светили ракеты, и трассирующие очереди красными роями мелькали над темной землей по краю звездного неба. Наверно, обнаружили себя разведчики – сегодня второй батальон чуть позже третьего тоже возобновлял свое наступление, не принесшее успеха вчера. Конечно, взяв эту проклятую высоту, Волошин очень помог бы второму, впрочем, так же, как и второй помог бы ему, взяв совхоз. Но с их ослабленными силами что-нибудь взять было непросто, думал комбат, видать, крови сегодня прольется вдоволь. Останется ли что от батальона?

А что, если предпринять маневр, не предусмотренный ни командиром полка, ни уставом, и еще до начала артподготовки и до рассвета послать за болото роту – в момент атаки она бы прикрыла продвижение остальных, взяв огонь на себя. Да и сама помогла бы огнем. В самом деле. Ночью в темноте выдвинуться, наверно, удастся, кустарники на болоте маскировали от ракет и хотя не укрывали от огня с высоты, все-таки стрелкам в них было надежнее. Но чтобы послать роту, надо опять связываться с командиром полка, сделать это без его ведома комбат не имел права. Разве что взвод? Скажем, того же Нагорного...

Волошин быстро шагал вниз, к болоту, под затаившейся в ночи высотой. Ветер не утихал, было дьявольски холодно, мороз жал, наверное, градусов на семнадцать. Близился рассвет, стало совсем темно, только звезды в разрывах облаков сверкали беспокойно и остро. Но знал он, скоро их блеск начнет слабеть, небо станет наливаться синькой, из ночных потемок выступит серый, неуютный полевой простор, и для батальона пробьет его час – шесть тридцать.

Волошин на ходу оглянулся – Чернорученко с Прыгуновым отставали, возясь со своей катушкой, которая временами потрескивала, заедая кабель, наверно, задевала зубчатка. Он хотел как можно быстрее обосноваться в роте, но без связи теперь не мог обойтись ни минуты и остановился, поджидая бойцов. Он чувствовал минутное облегчение оттого, что удалось обхитрить проверяющих, которые, по существу, ничем ему помочь не могли, а помешать могли сколько угодно. Каждый из них считал себя вполне сведущим в его действиях, а главное – был вправе указать, не одобрить и даже потребовать. Как же – они посланы в батальон сверху, из полка и дивизии и, значит, полагали себя умнее и дальновиднее. Даже и этот дивизионный ветеринар, которого так озадачила неготовность к атаке.

«Пусть себе сидят на КП, ждут Маркина, – подумал Волошин. – Втроем скучно не будет».

Он, однако, ошибся.

Только он пришел в роту Самохина и приказал Чернорученко поставить телефон в траншейке, а Прыгунова послал разыскать по цепи Самохина, как сзади, в некотором отдалении от роты, услышал приглушенный голос. Сначала ему показалось, что это кто-то из бойцов, но затем он услышал характерные интонации Гутмана и обрадовался тому, что Гутман наконец принесет весть о разведке бугра за болотом.

Действительно, это был Гутман, который быстро шел вниз к блиндажу, но за ним, отставая, ворошилась еще одна фигура в полушубке, присмотревшись к которой комбат узнал недавнего своего знакомца из штабдива.

– Товарищ комбат, вот представителя дивизии привел, – бодро сказал Гутман, словно ожидая поощрения за свой поступок. Комбат в душе чертыхнулся, глядя, как настырный майор, пыхтя и отсапываясь, лезет в узковатую для него траншею.

– Быстро, однако, вы ходите, комбат. Хорошо, вот ваш ординарец попался... – говорил он как ни в чем не бывало.