Часов у меня не было, мы не следили за временем, которого, однако, прошло немало. Я уже несколько раз начинал дремать, но прохватывался всякий раз, как только кто-нибудь заходил в блиндаж или выходил из него. Ананьев все не возвращался, и Гриневич, кажется, тоже придремнул. В блиндаже было совсем тихо, слышались все звуки извне: приглушенный кашель, редкие слова, временами кто-то прохаживался сюда-туда по траншее. Ни одно движение там не оставалось вне нашего внимания - слух даже и во сне был чуток ко всему наверху, чтобы по первому же признаку заметить тревогу.

Однако ночь вроде кончалась.

Правда, меня несколько беспокоило, почему так долго не возвращался командир роты. Что ему было делать там, если все так спокойно! Взводы окопались, и бойцы в отделениях тоже по очереди отдыхают, с цигаркой и притопом коротая непогожую ночь. Блиндаж при такой погоде - роскошь, но всем невозможно в блиндаж, к тому же он тут, кажется, один.

Наверно, я все-таки уснул и проснулся от каких-то встревоженных, не совсем понятных голосов. Подняв голову, вслушался - по траншее кто-то бежал, кого-то окликнул поблизости и стих. Но тут же на входе зашуршала палатка, человек, пригнувшись, заглянул в блиндаж:

- Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант Гриневич!

Сонный Гриневич, наверно, чего-то не понял и отозвался не сразу.

- Товарищ лейтенант...

- Я. Что такое?

- Товарищ лейтенант! - запыхавшись, говорил боец. - Командир роты зовет.

- А что случилось?

Боец помедлил, переводя дыхание.

- Да там... Немцы шурудят.

Гриневич быстро поднялся и, споткнувшись о чьи-то ноги, вышел из блиндажа.

Сонливость моя мигом испарилась. Рядом в темноте задвигался Цветков, напротив, у стены, насторожились раневые. Я понял, что будет пыткой сидеть гут в неизвестности, и тоже встал, натянул на плечо шинель и вылез в транше».

Снегу за ночь прибавилось, им были густо запорошены бруствер и дно траншеи, на котором проступили темные пятна грязи. Вокруг посветлело, стало дальше просматриваться поле, кустарник, бурьян на взмежке. Над тускло-серым пространством висело сумрачное, без единой звездочки небо.

Бойцы из взвода Пилипенко, стоя в траншее, глядели куда-то в сторону. Двое грелись: устало сопя, сосредоточенно толкали друг друга плечами. Они дали пройти мне и тоже стали, вглядываясь в сумерки.

Командир роты был на середине траншеи, как раз в месте стыка позиций двух взводов. Тут же стояли Гриневич, Пилипенко, несколько бойцов и Ванин. У ног младшего лейтенанта вертелась Пулька.

- Да не там. Левее бери. Видишь кустики, вот возле них, - показывал командир роты Гриневичу. Гриневич, пристально вглядевшись, пожал плечами:

- Ничего не вижу.

- А ты всмотрись. Не слепой же, наверно?

К ним степенно повернулся Пилипенко, который был теперь без палатки, в шинели с зябко наставленным воротником.

- Мы тэж сперва нэ бачылы. А прыдывылися - хтось ворушится. Всим нэ можа здатыся.

Ананьев оглянулся, увидел меня и, нисколько не удивившись моему тут появлению, ухватился за рукав:

- Ну-ка, глянь, Васюков. У тебя глаз-ватерпас!

Сказано это было опять дружески, будто равному. Я тщательно всмотрелся в серые сумерки, в которых слабо угадывалось вдали что-то наподобие кустарника или, может, пригорок. Но решительно ничего, что бы обнаруживало там присутствие живого, не заметил.

- Ну, видишь!

- Нет.

Ананьев нахмурился, помолчал и бросил Пилипенко:

- Тащи пулемет!

Пилипенко молча пошел по траншее и вскоре принес откуда-то РПД с примкнутым магазином. Командир роты сноровисто укрепил пулемет на бруствере.

- А ну, понаблюдайте.

Очередь обвальным грохотом разорвала ночную тишь, красноватые отблески от ствола лихорадочно затрепетали на бруствере, в траншею сыпануло горстью горячих вонючих гильз. Выждав, пока вдали смолкнет эхо, Ананьев отнял от плеча приклад и выпрямился.

- Ну что?

- А нычого, - сказал Пилипенко, - Ни гу-гу.

- Гадство! - подумав, выругался командир роты.

Ему никто не ответил. Все стояли молча, не зная, как разгадать эту тревожную загадку ночи. Тогда от бруствера повернулся Ванин, который до этого тихо стоял возле комроты в своей коротенькой волглой фуфайке.

- Дайте я схожу, - сказал он просто, будто речь шла о какой-то мелочи. - Если что – пулеметом...

- Давай! - вдруг обрадованно сказал комроты. Гриневич возразил:

- Одни? Не положено. Вдвоем надо.

Ванин оглянулся:

- Пласкунов, айда!

Низкорослый и кривоногий автоматчик Пласкунов, от холода подрагивавший сзади в неподпоясанной шинели, нерешительно переступил с ноги на ногу. В одной руке он держал жестяную коробку с дисками от РПД.

- Так я это...

- Що ты? - зло гаркнул на него Пилипенко.

- Так это... Пулемет.

- Нэ втэчэ твий кулэмэт. Бэри автомат и дуй.

Ванин между тем достал из кармана гранату, точным движением вставил запал и планкой нацепил ее на ремень у пряжки.

Пласкунов все еще мялся. Вся его тщедушная фигура была воплощением тоскливой нерешительности. С трудом превозмогая ее, он снял с плеча автомат, поправил шапку и, когда Ванин, опершись коленом о край бруствера, вылез наверх, тоже начал выбираться из траншеи.

Ванин, однако, вспомнив что-то, шагнул к командиру роты:

- Подержите пока, а то...

- Нэ вэртайтесь! - крикнул Пилипенко.

Скинув через голову планшетку, младший лейтенант подал ее Ананьеву и торопливо сбежал с бруствера.

- Вэрнувся! От дурэнь, - ворчал Пилипенко.

Кто-то недоуменно спросил:

- А что, если вернулся?

- Що, що! Нэ знаешь що?

Пулька жалостливо заскулила, забегала, стараясь выскочить из траншей. Пилипенко пнул ее сапогом: «Холера, тэбэ щэ нэ хапало!» - боец в бушлате попытался поймать собачонку, но та, взвизгнув, прошмыгнула между ног, норовя все вспрыгнуть на бруствер. Гриневич негромко прикрикнул:

- Что за псарня еще? Кочемасов!

- Я.

- Пристрелите собаку!

- Ну что вы, товарищ лейтенант! - взмолился боец. - Как можно!

Гриневич оглянулся.

- Сидоров!

- Так слипота у мэнэ курина. У траншэи нэ бачу ничога.

Замполит молча выдернул пистолет и, толкнув кого-то в траншее, протиснулся к ту сторону, где суетилась Пулька.

У меня все сжалось внутри: неужели пристрелит? Я поглядел на командира роты, но тот стоял, ничего не слыша и не видя возле себя, - все его внимание теперь было в поле, куда пошел Ванин. И вот поодаль и траншее негромко хлопнул пистолетный выстрел, Пулька завизжала, потом хлопнуло еще раз, и собачонка умолкла. Все, как прежде, неподвижно стояли возле командира роты и вглядывались в поле, по которому быстро удалялся Ванин. Он даже не обернулся на выстрелы и не подгонял заметно отстававшего Пласкунова, постепенно их силуэты сглаживались, расплывались в сером тумане, вскоре уже надо было хорошо присмотреться, чтобы различить их. А потом они и вовсе исчезли.

Мы еще постояли, ожидая выстрелов или криков, но все было тихо. Напряжение постепенно стало ослабевать, люди в траншее задвигались, кто-то присел закурить. Пилипенко справился о времени. Дольше всех в ночной полумрак всматривался Ананьев, но и он, наконец, отступил от пулемета и прислонился к тыльной стенке траншеи.

- Так... Васюков! - окликнул меня командир роты. - Забирай немца, раненых и шагом марш в санроту. До речки Цветков проводит.

Ну вот, значит, все же будем прощаться, подумал я. В общем, все это, наверно, обычно на фронте, но теперь почему-то мне стало очень невесело. Я не знал, что сказать на прощание. Наверно, почувствовав мою нерешительность, Ананьев обернулся от пулемета.

- Давай-давай! Пока тихо, - сказал он почти спокойно.

И все же я слишком хорошо знал комроты, чтобы не заметить в его тоне и голосе затаенного беспокойства. Я просто не помнил старшего лейтенанта таким угловато-резким в жестах и словах. Наверно, впервые я понял, что вовсе он не такой самоуверенно-властный, каким всегда мне казался. Это открытие неприятно поразило меня, но, внешне не выдавая того, я сказал:

- Ну что ж... Тогда до свидания.

- Да! Давай лечись.

Он коротко, почти с безразличием пожал мне руку и снова повернулся к притуманенной дали. Молча подал мне широкую кисть Пилипенко, сдержанно кивнул головой Гриневич. Затем я торопливо пожал холодные руки бойцов, молча проводивших меня подчеркнуто внимательными взглядами.

Идя назад по траншее, я вслушивался, но тревоги пока не было. Автоматчики по-прежнему сонно добивали ночь: топали, курили, некоторые же, невзирая ни на что, спали, скорчившись в три погибели в своих ячейках. Теперь, однако, все они - знакомые и незнакомые - уходили от меня в прошлое, в мое бывшее и свое будущее, но уже без меня, потому что через час я, наверно, буду далеко.

Я рванул над входом палатку и влез в блиндаж.