Только он сказал это, как небо над пригорком огненно вспыхнуло. На несколько секунд в воздухе замельтешили рои снежинок, вспышка, широко разгораясь, пошла вниз, неверный, мерцающий отсвет ее лег на вершину холма, погорел немного, потом как-то вдруг потускнел и погас.

- Ого! - сказал я, сразу поняв, что это для нас значит.

- Напоролись! - упавшим голосом подтвердил Цветков.

Ракета была не очень чтоб близкой, при этом ненастье вряд ли она осветила колонну, но все же немцы что-то могли заметить. Значит, погодя надо ждать выстрелов. Обычно в таких случаях со стрельбой кончалась гнетущая неизвестность, и начиналась изматывавшая огневая борьба с противником. В общем, на войне все это было делом обыденным, хотя и каждый раз новым. На этот раз, однако, стрельба не начиналась, и, наверно, потому Ананьев не останавливал роту, которую мы вскоре и догнали.

Минут через пять в том же месте засветило снова - на светловатом мерцающем фоне вырисовалось несколько теней автоматчиков, что брели по дороге. Ближе к голове колонны они, видимо, сами, не дожидаясь команды, останавливались и в молчаливой тревоге поглядывали вперед, где собрались командиры.

Размахивая мокрыми концами своей треуголки, я пробежал в голову колонны и перешел на шаг. Ананьев, Гриневич, командиры взводов Ванин и Пилипенко настороженно всматривались в моросящий дождем полумрак.

- Да, не дозор это, - обеспокоенно сказал Ананьев.

- Дозор был ближе, - подтвердил Гриневич.

Они помолчали, прислушиваясь, и Ананьев с досадой сказал:

- Какого же хрена тогда он молчит? Может, сигналы проворонили?

- Этого не могло быть. За сигналами я сам следил, - уверенно объявил Ванин.

- Разгильдяи! - проворчал командир роты. - Сидят и молчат! А ну бери человека и дуй сам! - приказал он Ванину. Тот живо повернулся к строю:

- Кривошеев!

- Я.

- За мной!

Слегка пригнувшись, они побежали дорогой и скоро скрылись в сырых, ненастных сумерках.

- Пилипенко, наблюдай! В случае чего - душу вытрясу. Понял?- угрожающе прошептал Ананьев.

- Поняв. Шо тут нэ понять, - обиженно отозвался старшина. - Тильки ни бисова батька нэ выдна.

- Без разговоров мне!

Некоторое время все молчали, напрягая слух. Смотреть против ветра было не очень приятно: мокрым снегом залепляло лицо, все время хотелось отвернуться, спрятаться за спину товарища. Набрякшие влагой палатки, как жестяные, гремели в темноте. В мокрых сапогах начали стынуть ноги. Вдруг в той стороне, куда шла дорога, опять загорелась ракета, правда на этот раз несколько дальше прежних, и Ананьев вполголоса выругался.

- А ну пошли!

Он стремительно шагнул в темень, за ним - Гриневич, несколько помешкав, я. На ходу уже я снял из-за спины автомат и накинул его на плечо поверх палатки. Пилипенко остался с ротой.

Быстрым шагом втроем мы шли по середине дороги. Широкий косогор полого спускался вниз, растекаясь в размытых колеях, бежала вода. Чем дальше мы отходили от роты, тем тревожнее становилось на душе, ощущение одиночества все плотнее охватывало нас в этом ветряном поле. Я уже подумал, что надо бы остановиться, что совершенно нелепо так рисковать командирами, как навстречу из сумерек как-то бесшумно и неожиданно появился боец в густо облепленном снегом бушлате. Мы узнали в нем автоматчика Щапу. Кажется, он бежал из дозора и от усталости едва переводил дыхание.

Ананьев остановился.

- Ну?

- Немцы, товарищ старший лейтенант!

- Новость! Где Ванин?

- Там, - густо дыша паром, Щапа показал в темень. - Наблюдает. Немцы за лощинкой на бугре копают.

- Что копают?

- А черт их знает. Оборону, видно.

- На бугре?

- Ну да.

- А село далеко?

- Какое село?

- Ну это, как его...

- Рудаки, – подсказал Гриневич.

- Нет, села не видели. Вот тут под горой речка. Но не очень чтоб. Перейти можно. А дальше бугор, а на бугре копают, - негромко говорил Щапа, заметно шепелявя оттого, что спереди у него не хватало одного зуба.

Мы поглядели в ветреную темень, послушали. Всюду было тихо - ни стрельбы, ни ракет, лишь по мокрым палаткам мелко стучал дождь да рядом слышалось шумное дыхание Щапы. Тогда Ананьев откуда-то из-под накидки вытащил карту.

- А ну заслони.

Присев на корточки спиной к лощине, он натянул на себя полы накидки. К нему склонился Гриневич. Поверх их голов я накинул еще полу своей палатки, и Ананьев блеснул там слабым светом фонарика. Сверху в щелку возле плеча ротного мне видны были их руки и уголок трофейной карты, отпечатанной по немецкому обычаю одной чёрной краской. Пыхтя от неловкости, командир роты начал разбираться в ее запутанных знаках:

- Кажись, тут дорога? Ага?

- Какая дорога! Это горизонталь. - глуховато поправил его замполит. – Вот, смотрите - Рудаки. А дальше на склоне должна быть дорога. Вот она.

- Да? А это что? Ну-ка прочти. А то язык сломаешь...

- Это река. Река Светлица - так, кажется. До нее мы еще не дошли.

- Так. Значат, мы вроде тут, да?

- Вроде так. Холмик, дорога. Ну, а мы приблизительно вот тут.

Ананьев повел светлым пятаком фонарика дальше, большим пальцем разгладил складку бумаги.

- Тогда получается, напротив высота 117,0. Так?

- Вроде так.

- Хорош бугорок, ядрена вошь! Гэ! - вдруг обрадованно воскликнул ротный. - Да за ним же станция?

- Да, станция, - подтвердил замполит.

Действительно, на изгибе карты пробегала черная жирная линия железной дороги с кубиком станции на краю, у самого обреза листа. От нее до высоты было совсем близко, и я подумал, что этой станции нам не миновать. Тут уж как ни крути, а к станции выйдешь, и начнется такое, что не дай бог. Совсем недавно еще, в феврале, одна такая станция стоила полку за две недели боев восьми братских могил, в самой малой из которых закопали тридцать убитых.

У Ананьева, однако, это открытие вызвало совершенно иную реакцию:

- Вот оно что! Сыромятников утром: станция, станция. А я никак в толк не возьму, где эта станция, - радуясь своему открытию, сказал он и чуть тише добавил: - Вот бы захватить!

- Еще чего! - сухо ответил Гриневич.

Старший лейтенант выключил фонарик. Оба встали. Вдруг замполит встревоженно вскинул голову - послышалось, будто кто-то бежал по дороге снизу. Ананьев машинально сунул карту за пазуху и сделал три шага по дороге. Я снял с плеча автомат. Минуту погодя совсем рядом из темноты выскользнула фигура автоматчика. Увидев своих, он с бега перешел на шаг.

- Кривошеев, ты? - негромко окликнул Ананьев.

Кривошеев еще издали взволнованным шепотом заговорил:

- Товарищ старший лейтенант, надо ударить! Копают на бугорке, охранения с этой стороны никакого. Мы их голыми руками, как цыпленков, возьмем. Младший лейтенант говорят: только быстрее!

Он выпалил все это, оживленно тыча в темень рукой, с таким счастливым видом, будто то, что они там увидели, было для всех радостью. И, как ни удивительно, это его чувство риска и радостного воодушевления сразу передалось командиру роты - тот сразу подобрался, выпрямился и круто обернулся к замполиту:

- Может, сначала разведать? - не сразу, без особого подъема сказал Гриневич, осторожно погладывая в ночь.

- Тоже скажешь: разведать! Всполошишь только. А так пока тихо.

- Ну! Пока охранения не выставили, - подхватил Кривошеев. - А ракеты ни черта не светят - снег с дождем забивают. Мы подползли к самой траншее, видно, как землю выкидывают, - дрожащим от возбуждения голосом твердил дозорный.

Ананьев, казалось, уже не слушал - его самого охватило явное нетерпение: как всегда, предчувствие боевой удачи вытесняло все другие соображения.

Гриневич, однако, по-прежнему оставался сдержанным и, втянув голову в плечи, неподвижно стоял в двух вагах от Ананьева. Будто вслушиваясь в беспорядочные порывы ветра, лейтенант сказал:

- А соседи? Третий батальон вон где. И со вторым разрыв на два километра.

- Подтянутся ночью твои соседи! Никуда не денутся.

- Допустим, подтянутся. А патронов у вас хватят? Положим, собьем, а удержим? - поеживаясь, спросил Гриневич.

Действительно, патронов могло не хватить, их у нас было маловато, и это обстоятельство со всей очевидностью разрушало такой соблазнительный замысел ротного. Ананьев на минуту замер, что-то про себя прикинул, - показалось, сейчас скомандует развертывать взводы в оборону. И на самом деле он было повернулся к тылу, послушал, снова взглянул в сторону невидимой высоты. И вдруг с внезапной решимостью взмахнул кулаком:

- А - была не была! Рубанем - посмотрим! Васюков, дуй за ротой!

Гриневич молчал: возражать в таких случаях было бесполезно.