Благодарности

Выражаю сердечную благодарность за помощь в издании воспоминаний Сергею Викторовичу Гурееву, Вере Владимировне Пимченко, Владимиру Владимировичу Шапошникову, Александру Аркадьевичу Авласенко, а также сотрудникам служб финансов и тыла, предварительного расследования МВД Республики Беларусь.

 

Об авторе

Владимир Фёдорович Быков родился в 1937 году в Борисовском районе Минской области. После получения высшего юридического образования 16 лет работал в следственной службе органов прокуратуры. С должности заместителя Минского городского прокурора в 1975 году перешёл в систему МВД — возглавил следственный отдел столичного управления внутренних дел. В 1979 году стал заместителем начальника этого УВД. В 1981–83 годах служил в Афганистане руководителем советнической группы при командовании царандоя (милиции) провинции Парван. После возвращения на родину работал заместителем начальника следственного управления МВД республики, заместителем начальника УВД Минска; заместителем министра внутренних дел БССР и одновременно начальником следственного управления МВД. В 1986 году участвовал в ликвидации последствий чернобыльской катастрофы.

Имеет государственные награды Союза ССР, Республики Беларусь, Демократической Республики Афганистан, в том числе орден «Красная Звезда», почётное звание «Заслуженный юрист Белорусской ССР», афганский орден «Дружба народов». Предлагаемые записки В. Ф. Быкова — его воспоминания об афганских событиях.

 

Необходимый пролог

1980–81 годы, это, пожалуй, апогей того времени, которое впоследствии назвали эпохой застоя. На всех уровнях процветали круговая порука, злоупотребления, очковтирательство, пьянство. Бдение на службе считалось признаком дурного тона, неумения жить и решать вопросы. К тем, кто, как я, составлял исключение из общепринятых норм поведения, относились с пренебрежением, подозрением, как к «белым воронам» — почему, мол, не как все?

Моё гражданское и профессиональное становление пришлось на конец пятидесятых — шестидесятые годы. Обнажившиеся тогда репрессии, злоупотребления властью, беззакония не оставили нас, молодых, равнодушными. Мы стремились к торжеству права, законности, справедливости. Я всегда проявлял верность этим принципам в работе: не допускал бездоказательных обвинений, ущемления законных прав человека, но принимал строгие законные меры к виновным в преступлениях, не оглядываясь на их служебное положение и связи.

Сотрудники БХСС, следствия столицы знали об этом, искали и находили у меня как начальника следственного отдела и заместителя начальника УВД поддержку по многим делам, вызывавшим сильное противодействие преступников и их коррумпированных покровителей. В тот период подразделениями БХСС при моём непосредственном участии были выявлены факты взяточничества в службе управления рынками и в отделе горисполкома, ведающем распределением квартир, возбуждены по ним уголовные дела. По их материалам просматривались неблаговидные поступки некоторых руководящих работников.

Первый секретарь горкома КПБ (Компартии Белоруссии) подробно вникал в материалы этих дел, пристально следил, чтобы не были задеты лица, которым он покровительствовал, опасался, возможно, и сам за себя. Однажды он позвонил мне, строго спросил, кому докладывались некоторые материалы по одному из этих дел, резко с недовольством прервал разговор, не дослушав моих объяснений.

К этому надо добавить, что в своё время, как прокурору, мне приходилось принимать меры по нарушениям некоторых милицейских командиров, отдельные же «засвечивались» по материалам следствия и БХСС уже в период моей работы в системе МВД. Они интриговали против меня перед власть имущими, подливая масло в огонь: копает, мол, под начальство — опасный человек.

А тут как раз система МВД начала встревать в афганские дела. В 1980 году в командировке в ДРА (Демократическая Республика Афганистан) примерно по полгода побывал ряд сотрудников низовых подразделений минской милиции: Вячеслав Станиславович Макеев, Сергей Александрович Солонец, Сергей Матвеевич Скобля, Вячеслав Семёнович Провоторов и другие. Заговорили о предстоящем направлении в Афганистан и работников рангом повыше, профессионалов в оперативной работе, для советнической миссии по борьбе с бандитизмом, как тогда было принято именовать партизанское движение в ДРА. Назывались и конкретные фамилии руководителей УВД, включая столичное, уже прошедших медкомиссию и собеседование в Москве в связи с предстоящей командировкой.

Я в этом списке не фигурировал и даже думать не мог, что мне, недавно пришедшему в милицию, будет поручено столь серьёзное дело в чужой стране. Но после выявления упомянутых фактов коррупции один из подготовленных кандидатов сделал шаг в сторону, и его срочно заменили мной. Сделали это без предварительного вызова в Москву, без какой-либо инструктивной и психологической подготовки.

Я понимал, что это — ссылка, типа ссылки неугодных на Кавказ в период его завоевания Россией в позапрошлом веке. Близко знакомым говорил об этом. Но, как человек с погонами, присягавший стойко переносить тяготы и лишения службы, я, конечно, не протестовал и не роптал — приказ есть приказ, его надо выполнять.

В начале октября 1981 года я был направлен в Москву, а через три дня в составе группы работников системы МВД СССР прибыл самолётом в Кабул. Летел в этой группе из отпуска и офицер внутренних войск из Белоруссии Валерий Михайлович Левитин, который в дороге рассказал мне об обстановке в Афганистане, о том, чем приходится заниматься там сотрудникам МВД. Кстати, с В. М. Левитиным судьба вновь свела меня спустя пять лет уже в новой «горячей точке» — в зоне Чернобыльской катастрофы, где нам обоим пришлось нести службу летом 1986 года.

В Афганистане я прослужил два года. Это были, пожалуй, самые трудные годы в моей служебной биографии. Суровыми дорогами Афганистана прошли, наверное, около миллиона советских людей. Вот цифры из газетного интервью генерала Петра Чауса: «…в горах Гиндукуша погибли 14 553 советских солдат, офицеров, рабочих и служащих, 417 пропали без вести и попали в плен, более 50 тысяч получили ранения и контузии. Ещё 415 932 переболели свирепствующими в Афганистане болезнями. 771 белорус был доставлен на родину в „чёрных тюльпанах“, 757 стали инвалидами, а более ста из них впоследствии умерли от ран. 29 наших соотечественников покончили жизнь самоубийством.» («Белорусская деловая газета» за 15.02.1999 г).

Думаю, что память о них, об этой войне, должны сохранить не только сердца их близких, но и печатное слово, сохранить как урок, призыв к благоразумию, миру для людей, входящих в жизнь после этой войны.

Мои записки не содержат художественного или иного вымысла, а лишь то, что я сам пережил, увидел, услышал.

У меня был с собой фотоаппарат, и кое-что из увиденного могу проиллюстрировать снимками. Помощь в обработке фотоматериалов мне оказывал А. Е. Чабан — советник криминалистической службы МВД ДРА. В книге помещены и два сделанных им в Кабуле снимка.

 

Кабул-Газни

В Афганистане для новичка-европейца всё необычно. В Кабуле бросалось в глаза множество людей с оружием — в униформе и без; следы пуль на автомашинах и зданиях; необычно одетые люди, особенно женщины. В Кабуле немало и современных зданий, кварталов, но в значительной части это глинобитный, пыльный, малоухоженный восточный город. Кругом горы, на их отрогах зубцы древних каменных стен для защиты от нападений завоевателей и прилепившиеся высоко, как ласточкины гнёзда, дома. Мы, жители равнины, сильно ощущали особенности высокогорья. От недостатка кислорода уже часов с десяти донимали вялость, сонливость, слабость. Непривычно безоблачное для осени небо, жаркое солнце. В городе нет-нет да и слышна стрельба, особенно ночью. С 22 часов — комендантский час. Повсеместно, в том числе и в микрорайоне, где жили советские специалисты — вооружённые посты и патрули. Если даже на несколько минут задержался в соседнем доме после 22–00, на улице тебя остановит оглушительный окрик солдата «Дриш-ш-ш» (что-то вроде «Стой!»).

Непривычны повторяющиеся пять раз в день из мечетей призывы правоверных мусульман к молитве. Люди молятся, где их застанет положенное для этого время: Солдат, охранявший советское посольство, поставил у забора автомат и молится, такая же картина на посту автоинспекции.

Примерно через неделю-две после нашего прибытия у служебного входа в здание МВД ДРА, где размещалось и представительство МВД СССР, было кем-то заложено взрывное устройство. Взрыв прогремел утром за полчаса до начала рабочего дня. Никто не пострадал, но определённого психологического воздействия мятежники достигли.

В связи с этим взрывом и случившимся примерно в то же время похищением советского специалиста — геолога Ахрамюка много говорилось о вездесущих «бандитах» и их агентах, постоянно напоминалось нам о соблюдении правил безопасности советских людей в Кабуле. Запрещалось ездить общественным транспортом, ходить по одному на базар и в магазины, отлучаться с места проживания в вечернее и ночное время. Все мы получили и носили с собой пистолеты.

Первый месяц в Кабуле мы вникали в обстановку в стране, мероприятия афганских властей и работу советнического аппарата, участвовали в совещании по этим вопросам, проводившемся в нашем посольстве, выполняли разовые поручения руководства представительства.

Так, я вместе с одним из коллег составляли карту Афганистана с отражением на ней, по имевшимся докладам с мест, уездов (улусвали) и отдельных волостей (алакадари), не входящих в уезды, контролируемых правительством и мятежниками. Получалось, что в целом по стране из 186 улусвали власть полностью контролировала лишь 23 и частично (уездные центры) — 100. Из сотни алакадари полностью контролировались лишь 8 и частично (центры) — 38.

Помню ещё одно поручение — мы расследовали обстоятельства пленения мятежниками около двух десятков солдат царандоя одного из районных отделов кабульской милиции. Это происшествие в столице без каких-либо комментариев говорит об обстановке.

 

Ещё несколько впечатлений первых недель

Торговля. На моей памяти у нас дома хорошие вещи всегда были в дефиците, и купить приличную одежду, обувь, бытовую технику, тем более импортную, для большинства было недоступно. В Кабуле же нас поразило множество магазинов и небольших лавок (дуканов), изобилие в них всяческих товаров, произведённых в разных странах Азии, Европы, Америки. Нас это удивляло не только в сравнении с тем, что есть на Родине, но и тем, что это изобилие — в бедной, отсталой средневековой стране, где, как обычное явление, можно наблюдать детей и стариков, копающихся в мусоре, добывая остатки пищи, просящих милостыню. Кстати, делают они это очень тонко и изобретательно. На улице к тебе подбегает малыш лет четырёх-пяти и на хорошем русском языке просит «Инженер, молодой и красивый, дай афганьку». Если ты одет не в штатское, а в униформу, то просьба и комплимент те же, только уже с обращением «Командой». Вынимаешь горсть мелочи, отдаёшь просителю, и тут же из-за кустов к тебе подбегает целая толпа малышей и все просят «Дай мне, дай мне», лезут в карманы. На базаре дети лет 7–10 буквально вырывают сумку с купленными продуктами, чтобы поднести её и заработать несколько афганей (афгани — местная денежная единица).

Некоторое время спустя мы разобрались, что магазинное изобилие в Кабуле далеко не для всех, его услугами пользуется, пожалуй, меньшая часть населения. Большая часть не имеет средств для этого.

* * *

Спустя месяц после прибытия я был командирован в город Газни, по соседству с которым находилась провинция Пактика — предполагаемое место моей службы. Она полностью контролировалась мятежниками, правительственных сил там практически не было, как и советнического аппарата. Обстановка в провинции Газни, как и в её центре, была непростая. Мятежники контролировали значительную часть территории. Войсковые операции против них проходили тяжело, результатов давали мало. В провинциальном центре и его окрестностях партизаны начинали действовать — обстреливать отдельные объекты, машины на дорогах уже часов в 14–15, а ночью нападали на посты и подразделения милиции, армии, на дома активистов правящей НДПА (Народно-демократическая партия Афганистана).

В разведывательной информации, сводках, разговорах часто упоминался Саид Джагран (в переводе «Святой майор»), руководитель компактно проживавших хозарейских племён, формирования которого строились строго по армейской структуре, имели военную форму. Рассказывали, что Саид Джагран учился в СССР в военном училище или академии, вместе с советским командиром, которому пришлось командовать полком в боевых действиях против Саида Джаграна.

По сравнению с Кабулом поражал даже вид занимаемых советниками комнат: подоконники до уровня роста человека заложены мешками с песком, в одной из комнат на мешках установлен ручной пулемёт. На ночь клали свои автоматы под кровати в полной готовности к стрельбе. По рассказу работавших здесь коллег, 30 сентября мятежники произвели массированный обстрел губернаторского дома, где размещались советники. При этом от разрыва снаряда получил тяжелейшие раны и погиб военный советник полковник Кузнецов.

Советнический аппарат в Газни был в значительной части белорусским. Партийным советником был Любченко Анатолий Тихонович из Могилёва, военным советником афганской дивизии — полковник Магер Евгений Васильевич из Орши, руководителем советнической группы МВД — полковник милиции Объедков Виктор Алексеевич из Бреста.

Я непритязательный к бытовым условиям человек, не в тягость мне приготовление пищи, но в Газни это было очень тяжёлым делом. Через каждые четыре дня надо было дежурить по кухне — готовить еду для шести человек. Окна в коридорах губернаторского дома повыбиты, везде гуляет ветер, а в тёмной комнатёнке на полу стоят поварские орудия: кастрюли, миски, два примуса, бачок для воды (воду периодически привозила пожарная машина). Корячась на полу, надо было приготовить завтрак (обычно каша, чай), накормить людей, затем нагреть воды, помыть посуду. Пока это сделаешь — надо варить обед. А это уже и суп, и что-либо второе, и третье. Пока с этим управишься — пора ужинать. А люди нервные, злые от войны и всяческого дискомфорта. Тут и профессиональный повар вряд ли мог бы всем угодить.

Съездили мы как-то в советский полк помыться в бане. Правда, пока возвращались по дороге, покрытой на 20–30 сантиметров слоем мельчайшей пыли, изрядно запылились. Решили делать свою баню. Спустя пару недель с помощью царандоя нашли специалиста, который сварил обогревательный агрегат, и в одной из комнат устроили баню. Упомянутому мастеру не простили даже такое невинное сотрудничество с «шурави» (советскими) — его и сына мятежники вскоре арестовали и увели. Их судьба осталась нам неизвестной.

Новый 1982 год встречали за столом с пловом, приготовленным переводчиками — сотрудниками милиции из Таджикистана. Пригласили губернатора и первого секретаря провинциального комитета НДПА. Праздник был омрачён тем, что накануне попала в засаду мятежников группа солдат и активистов одного из пригородных районов. Были подбиты из гранатомётов два танка, погибло 11 человек, в том числе начальник районной милиции и секретарь райкома НДПА. Один из наших гостей весь праздничный вечер горько рыдал, вспоминая погибших товарищей, и его никак нельзя было успокоить.

Помню очень колоритных «защитников революции», вооружённых столетней давности винтовками, двое из них, кстати, воевали на стороне мятежников и лишь несколько месяцев назад перешли на сторону правительства.

Вертолёт, которым я возвращался в Кабул, несколько раз «приседал» в безлюдных местах — доставлял хлеб и письма небольшим гарнизонам советских постов. Поразил вид солдат, забиравших груз от вертолёта: невесёлые, запылённые, одетые в изношенную рваную одежду и обувь без каких-либо воинских знаков различия.

 

Чарикар — Баграм — Саланг

В феврале 1982 года я получил назначение руководителем советнической группы МВД СССР в провинции Парван, где проработал 20 месяцев. Провинция расположена севернее Кабула, её центр — город Чарикар стоит на автотрассе, ведущей от Советской границы до Кабула. Провинция известна многим советским военным крупнейшей в Афганистане авиабазой Баграм, высокогорным перевалом Саланг, а также Панджшерским ущельем — базой одного из видных полевых командиров мятежников Ахмад Шаха Масуда, ставшего после вывода советских войск министром обороны переходного правительства Афганистана. Позже он командовал противостоящими талибам силами Северного альянса и в сентябре 2001 года погиб от взрыва бомбы террористов-смертников, подосланных якобы Усамой бен Ладеном.

Важное стратегическое положение провинции, наличие сильного, хорошо организованного и активного партизанского движения обусловили присутствие здесь значительных советских сил: дислоцировался штаб и подразделения двух полков мотострелковой дивизии, отдельные парашютно-десантный и сапёрный полки, батальон охраны Баграмской авиабазы, авиационные части и обслуживающие их подразделения. Боевую школу здесь прошли многие из высшего состава армий стран СНГ, включая и руководителей министерств обороны. Афганские вооружённые силы, кроме частей ВВС и ПВО, были представлены пехотным полком, дислоцировавшемся в уездном центре Джабаль-ус-Сарадж, и расположенным в Чарикаре оперативным батальоном главного управления защиты революции (ГУЗР) МВД ДРА (ГУЗР — что-то вроде главного управления внутренних войск МВД).

Военно-политическая обстановка здесь постоянно была напряжённой, опасной, а иногда просто драматичной. Мятежники регулярно нападали на колонны автомашин, обстреливали их, захватывали грузы, людей. В районе перевала Саланг иногда полностью уничтожали целые автоколонны. Широко практиковалось ими минирование дорог, обстрелы из миномётов и безоткатных орудий населённых пунктов, контролируемых правительством, массированные нападения на объекты правительственных сил. Особенно часто штурмовали они расположенный вне авиагарнизона центр уезда Баграм, часто донимали методичными миномётными обстрелами провинциальный центр. Сильно ощущались фракционные трения внутри правительственных органов, дезорганизующее влияние агентуры мятежников.

Территория провинции в мою бытность там неоднократно была полем масштабных боевых действий, проводившихся советскими войсками с участием афганских сил — прежде всего для ликвидации базы Ахмад Шаха в Панджшерском ущелье. Немало наших людей погибло и было искалечено на этой земле. Недаром в одной из популярных в тех местах самодеятельных песен есть такие слова:

Припев той же песни звучит так:

Действительно, ландшафт там неповторимый: на высоте около 1500 метров над уровнем моря равнинный участок почти круглой формы, километров 50 в диаметре, а вокруг высокие горы до пяти тысяч метров со снежными вершинами. Впечатление такое, что находишься на дне глубокой миски. Равнину обычно называли зелёной зоной — сплошные поля, сады, виноградники, полив которых осуществляется из каналов и арыков, питаемых горными реками. Зимой горы сплошь покрыты снегом, некоторое время (январь — февраль) он лежит и на равнине. Потом граница снежного покрова постепенно поднимается вверх по склонам гор. Ранней весной на равнине и пологих склонах у подножия гор появляется нежно-зелёный покров, расцветает множество диких тюльпанчиков. Дней через 10 жаркое солнце всё сжигает, и там, где нет полива, остаётся до следующей весны иссушенная солнцем каменистая земля без какой-либо растительности. Поближе к горам и ущельям, по каким-то своим законам постоянно дует ветер, с воем несёт песок, как у нас зимой снежную позёмку. Как ни конопать щели в окнах — за день везде слой мельчайшей пыли.

Зелёная зона, как и горные ущелья, в основном контролировалась мятежниками, они же распоряжались примерно в половине уездных центров, другую их половину с примыкающими кишлаками контролировало правительство. Окопы и землянки мятежников располагались буквально в 100–200 метрах от границы провинциального центра со стороны зелёной зоны. У городской черты, в том числе напротив позиций мятежников, в глинобитных усадьбах — крепостях с высокими дувалами (стенами) располагались посты царандоя. Вдоль Кабульской автотрассы километров через 5 располагались советские посты силой около взвода каждый, кое-где с орудиями и танками. Баграмский аэродром и весь авиагарнизон охраняло афганское воинское подразделение и советский батальон охраны.

В Чарикаре имелась фабрика по производству кишмиша (изюма). Известен Чарикар и таким промыслом как изготовление ножей. Делают их с выбрасывающимися, фиксирующимися лезвиями, обычные карманные ножи различных видов и размеров. На лезвия путём травления наносятся надписи типа «Как не зазнавайся, всё равно попадёшь на нож». Баграм — поселение чисто военного назначения. Интересен уездный центр Джабаль-ус-Сарадж. Расположен он у подножия высоких гор, от него начинается подъём по автотрассе до перевала Саланг. Селение очень живописное. В нём располагалась летняя резиденция короля Афганистана. Её постройки, сад, омываемый текущими с гор ручьями, сохранялись властями. В Джабаль-ус-Сарадже имелась ткацкая фабрика. Мы её как-то посещали. Оснащена она допотопным оборудованием. Изготовляла примитивную ткань типа мешковины, только белую. В Джабаль-ус-Сарадже и Чарикаре имелись небольшие гидроэлектростанции.

Знаменитый перевал Саланг проходит по хребтам Гиндукуша на высоте 3 тысяч 600 метров у северной границы провинции Парван. Построен он в 50–60-е годы с помощью Советского Союза. Он позволил круглый год ездить через перевал, который раньше три четвёртых года был непреодолимым. Самая верхняя точка перевала Саланг — тоннель длиной более 2500 метров, пробитый в горном хребте. Преодоление и эксплуатация столь высокогорного перевала дело непростое. Нередки были случаи, когда автомашины сваливались в пропасть, или на нижний виток дорожного серпантина, либо машина с отказавшим мотором или тормозами катилась по дороге вниз, сталкиваясь с идущим вслед транспортом. Иногда перевал накрывали огромные снежные лавины, снося мосты, разрушая и покрывая многометровым слоем снега значительные участки дорожного полотна. Во время войны перевал эксплуатировался с огромными перегрузками. Однажды в результате сильной загазованности тоннеля от работавших двигателей массы машин погибло несколько десятков человек. Специальная служба следила за техническим состоянием дороги на перевале, вела ремонтно-восстановительные работы, следила за режимом движения, обеспечивающим вентиляцию (проветривание) тоннеля.

Как видим, трудности в преодолении Гиндукуша даже теперь, после постройки автодороги и тоннеля, велики. Можно представить, как всё это было раньше. Не случайно Гиндукуш в переводе означает «губящий индийца». Согласно преданиям, такое название горные хребты получили из-за гибели в снежных горах индийских купцов, возвращавшихся из Самарканда.

 

«Наша служба и опасна, и трудна…»

В большей или меньшей мере мы занимались всем тем, чем занималась местная милиция, вникали во все сферы её деятельности, помогали, подталкивали, были связующим звеном с советским командованием, выступали арбитрами в конфликтах между руководителями, возникавших на почве фракционных партийных амбиций и интересов.

Работа милиции (полиции) во всех странах схожа по своему содержанию. Для милиции Афганистана того периода требуется сделать существенную оговорку — вся её деятельность имела преимущественно военную окраску. Важнейшими задачами были оборона областного и уездных центров, сбор разведывательной информации о силах, планах мятежников, участие в проводившихся частями Советской и Афганской армий боевых операциях. Проводились они для ликвидации сил мятежников и расширения зоны контроля власти, для призыва новобранцев, в том числе с территорий, контролируемых партизанами.

На втором месте — охрана порядка и безопасности в контролируемых правительством населённых пунктах, в том числе при проведении митингов и других массовых мероприятий, охрана важных объектов. Ну и, естественно, комплектование подразделений, снабжение оружием, боеприпасами, снаряжением и продовольствием; подготовка и обучение личного состава. Так, у нас в провинции была создана учебная рота и организована подготовка сержантов царандоя.

Соответственно решаемым задачам милиция была вооружена не только лёгким стрелковым оружием, но и пулемётами, 82-миллиметровыми миномётами. В оперативном батальоне имелись и бронемашины — БТРы, БРДМ. Комплектовалась милиция, как и армия, солдатами срочной службы.

Опасной была служба в милиции. Память моя уже потеряла цифры, характеризовавшие её деятельность. Запомнилась лишь цифра 57 — это число погибших сотрудников и солдат милиции провинции Парван за время моего пребывания там. Общая численность милиции в провинции была около двух тысяч человек. Силы мятежников оценивались более чем в десять тысяч — точной цифры, фигурировавшей в наших отчётах, не помню.

Поскольку провинциальный центр не был безопасным для проживания советских людей, советнический аппарат (партийный советник, группы советников МВД и КГБ) располагался в Баграме. На работу в Чарикар мы все вместе ездили на афганском БТРе; выезжали в 7 часов, возвращались около 14. Каждый из нашей советнической группы был вооружён автоматом и пистолетом, всегда носил их при себе в дороге и в Чарикаре. Из Кабула нас несколько раз предостерегали о планах мятежников захватить нас при этих поездках, получали мы такую информацию и на месте. В связи с этим тренировались, как действовать на случай нападения. Девятикилометровый отрезок разбитой полупросёлочной дороги от Баграма до Кабульской трассы, который постами не охранялся, мятежники нередко минировали. Иногда, возвращаясь из Чарикара, мы видели по 3–5 подорвавшихся на минах и сгоревших автомашин. Были случаи, когда советский пост у поворота с трассы на эту дорогу на несколько часов задерживал транспорт, в том числе и наш, до окончания разминирования.

Нам, правда, везло. Лишь один раз осенью 1982 года в пути было происшествие. Уже на Кабульском шоссе мы увидели сгоревший газик и поврежденную бронемашину сапёрного полка. Знакомые нам офицеры — сапёры лежали за камнями и вели огонь в сторону зелёной зоны. Мы, немного приостановившись, поддержали их огнём из крупнокалиберного пулемёта БТР и быстро вызвали помощь с расположенного километрах в двух советского поста. Среди сапёров жертв не было, кое-кто получил лёгкие ранения. Мои люди проведывали их в госпитале, и сапёры рассказали, что когда мы приостанавливались, мятежники стреляли из гранатомёта и по нашему БТРу, но промахнулись.

Под огнём из стрелкового оружия пришлось быть не раз. Однажды во время операции пулемётная очередь взрыхлила землю прямо под ногами у нас с переводчиком.

Рад, что из нашей группы все живыми вернулись домой. Березюк Г. Н., правда, получил лёгкие осколочные ранения рук от разрыва мины. В Афганистане же в целом были отдельные случаи гибели сотрудников системы МВД СССР, несмотря на очень жёсткие требования из Кабула и Москвы по обеспечению их личной безопасности.

Наиболее близкие мне профессионально вопросы расследования преступлений были на дальнем плане, и я их мало касался. Да и число чисто уголовных проявлений было невелико — сказывалось следование жителей строгим предписаниям Корана. Помню случаи наезда автомашинами, идущими по автотрассе, на афганских женщин. Одетая в паранджу женщина фактически лишена бокового зрения и, переходя дорогу, не замечает идущих автомашин. Машины же, особенно отставшие от колонн, шли обычно на большой скорости. Я информировал советское командование о таких происшествиях. Приезд в семью пострадавшей представителей воинской части с соболезнованиями и двумя-тремя ящиками продуктов обычно снимал все вопросы с родственниками: никто никаких жалоб и претензий не предъявлял.

Я упоминал, что в Афганистане было множество людей с оружием: это и военные, и царандой, и ХАД (служба безопасности, вроде нашего КГБ), и партийные активисты, которые числились в партийном и государственном аппарате уездов, контролируемых мятежниками, а фактически несли вооружённую службу на постах в других уездных или провинциальном центрах; это и члены групп защиты революции — вооружённые группы местного населения, как бы группы самообороны в городах и кишлаках — нередко бывшие партизанские отряды и группы, перешедшие на сторону правительства. Вооружены все эти люди были преимущественно автоматами Калашникова, были на вооружении также автоматы времён Отечественной войны — ППШ и даже английские винтовки «БУР» позапрошлого века. Самым популярным у личного состава правительственных сил, да и у мятежников, был автомат Калашникова. Афганцы отлично выговаривали непростую для них русскую фамилию оружейного конструктора. Разве что ударение делали на последнем слоге и все без исключения требовали именно такие автоматы, утверждая, что все другие — «хароб» (плохие). У меня есть несколько снимков, захваченных в Панджшерской операции, где сняты мятежники с разным оружием, в том числе и с автоматами Калашникова. С таким же автоматом встречал в одной из операций мальчишку — «защитника революции», родители которого погибли от рук партизан.

Размещались мы в Баграме в домах, где жили и семьи афганских офицеров-лётчиков. Бытовые условия были удовлетворительные — жили по 3–4 человека в квартире, отопление — металлические керосиновые печки, нормально можно было приготовить пищу. Крупу, масло, макароны, консервы нам продавали по спискам в посольском магазине в Кабуле; мясо, овощи, фрукты покупали на базаре в Чарикаре, хлеб добывали по земляческим каналам в воинских частях. За продуктами и получением зарплаты кто-либо из нас летал в Кабул, приурочивая эти поездки к проводившимся там совещаниям, либо сдаче ежемесячных отчётов о нашей работе. С транспортом особых проблем не было — с авиабазы обычно попутные вертолёты, самолёты до Кабула были.

Помимо работы в Чарикаре, после возвращения в Баграм, во второй половине дня я обычно ездил один или со старшим советнической группы КГБ и партийным советником в воинские части, поддерживал требуемые обстановкой контакты с их командованием, обменивались данными о складывающейся ситуации, развединформацией. Обсуждал и решал, кроме того, вопросы, возникавшие у моих подчинённых, бытовые проблемы, занимался перепиской с Кабулом.

Рабочая неделя наша — 6 дней, выходной один, по мусульманским обычаям — пятница. Одежда у нас была самая разнообразная: кто был в униформе царандоя, кто в советском армейском, кто в штатском; осенью и зимой в куртках, бушлатах.

Непосредственно в нашей группе было 9–10 советских офицеров системы МВД: два советника в оперативном батальоне (один — при командире, другой — при замполите), 3–4 советника царандоя (по политработе и кадрам, охране порядка и оперативной работе, по тыловым вопросам), 2–3 переводчика. Действовала, кроме того, группа «Кобальт» из 6–7 человек с двумя БТРами, самостоятельно занимавшаяся сбором развединформации о противнике. Базировалась она отдельно от нас — в одной из воинских частей.

С моим начальством в Кабуле поддерживалась шифровальная связь. Мне приходилось носить при себе шифры, лично зашифровывать свои и расшифровывать поступившие радиограммы. Передавались и получались они в виде групп цифр по радиосвязи МВД ДРА из Кабула в Чарикар и обратно. Должен сказать, что эта зашифровка-расшифровка создавала ещё больше неудобств, чем газнинские дежурства по кухне. Шифроделу меня обучали в Кабуле 2–3 дня и досконально я его, конечно, не освоил. Плюс к тому, при многочисленных других заботах и обязанностях, которыми была занята моя голова, полностью сосредоточиться на этом кропотливом деле я не мог. Зашифровка и, особенно, расшифровка поступивших «ЦУ» (ценных указаний) давалась с трудом. Иногда до глубокой ночи бился над этим. На втором году службы, правда, прислали радиста-шифровальщика с радиостанцией, и тогда я почувствовал себя, как говорят, «белым человеком».

Всегда тяжёлая обстановка в провинции осложнялась обычно весной-летом, когда погода благоприятствовала партизанским действиям и мятежники активизировались. Даже в большой войне, такой, скажем, как в 1941–1945 гг., активные боевые действия, тем более крупномасштабные войсковые операции, не велись непрерывно на всех фронтах. Тем более нельзя представлять беспрерывными боевые действия в условиях гражданской войны. Нередко они носили характер отдельных вооружённых акций и ответов на них. Помню успешную засаду, устроенную советским и афганским подразделениями, в результате которой погибло много мятежников, а более десятка раненых было захвачено в плен. Мятежники в ответ через несколько дней захватили на дороге автобус с тремя десятками офицеров афганской армии и пленили их.

Использовался и такой способ борьбы с партизанами как бомбоштурмовые удары (БШУ). Оперативники царандоя, ХАДа находили наводчика-афганца, который мог указать место расположения партизанской группы. Затем с ним беседовали советник, лётчики по фотопланшету местности. После этого он вместе с советником садился в вертолёт, указывал цель, и по ней наносился авиаудар. Я как-то наблюдал беседу с таким наводчиком по фотопланшету: малограмотный человек тыкал пальцем то в одну, то в другую точку планшета и очень сомнительно, что он мог точно указать цель.

Вряд ли будет интересно хронологично рассказывать о всех 20 месяцах работы в Парване, да и трудно всё последовательно восстановить в памяти. Я фрагментарно остановлюсь на двух периодах — май-июнь 1982 года и лето 1983 года.

 

Панджшерская операция

Панджшерское ущелье тянется более чем на сто километров от равнинной части провинции Парван и Каписо. Поговаривали, что оно богато драгоценными камнями и мятежники их добывают, продают в Пакистан, покупая за вырученные средства оружие и другое необходимое для войны. Так ли это — точно не знаю, но один раз в операции, проводившейся 108-й дивизией, был захвачен караван, вывозивший из ущелья полудрагоценный камень лазурит — я лично видел кучу этого камня.

«Пандж» переводится с афганского как «пять», «шер» — «лев». В советских газетах позже это ущелье упоминалось как «долина пяти львов». У Ахмад Шаха там были свои органы власти, воинские формирования, базы для обучения и снабжения партизанских групп, тюрьма и даже прокуратура. Имелись иностранные советники. Согласно разведданным были там и пленные советские солдаты, человек 10–15, которые привлекались для обучения личного состава военному делу. Силы Ахмад Шаха действовали на территории нескольких провинций северной части страны.

В мае 1982 года советскими и афганскими войсками проводилась большая войсковая операция в Панджшерском ущелье. Количество привлекавшихся для этого сил мне точно неизвестно, по-моему, счёт их вёлся на дивизии. Руководило операцией с советской стороны командование 40-й армии, которая вместе с приданными силами и составляла тот «ограниченный контингент советских войск в Афганистане», о котором писали в газетах. С афганской стороны было представлено высшее руководство вооружённых сил вместе с заместителем советского главного военного советника.

Я в планы и детали действий частей и соединений в этой операции посвящён не был, хотя определённую причастность к операции в силу своего служебного положения имел. Накануне операции мной была представлена группе военной разведки ГРУ и в штаб 108-й дивизии обширная и добротная разведывательная информация по Панджшерскому ущелью. Как я потом узнал из разных источников, в ходе операции она полностью подтвердилась. Командование операции было удовлетворено её разведывательным обеспечением. В операции широко использовались вертолётные десанты, и в течение короткого времени ущелье было захвачено, в него втянулись советские и афганские подразделения.

В августе 1982 года в советской прессе впервые было сказано о масштабных боевых действиях против мятежных сил в Афганистане, и сказано было именно о Панджшерской операции мая 1982 года. Специальный корреспондент «Правды» контр-адмирал Тимур Гайдар (сын писателя Аркадия Гайдара и Лии Лазаревны Соломянской — Ред.) в трёх плакатно-оптимистических репортажах рассказал о боевых действиях афганских солдат и офицеров. Вскользь, стыдливо были упомянуты и скромные помощники боевых афганцев — советские сапёры и вертолётчики. Реально, в операции, как я знаю, всё было скорее наоборот — первую скрипку играли советские части, солдаты, командиры, а роль помощников — афганские. Я говорю об этом не для упрёка автору, понимаю, что он выполнял определённое политико-идеологическое, дипломатическое задание и вполне с ним справился.

В упомянутых публикациях говорится: «Подготовка к Панджшерской операции велась в секрете. Но, видимо, какие-то сведения всё же просочились, потому что ещё до её начала банды, угрожая оружием, угнали население из кишлаков в горы, а подразделения афганских войск встретила многослойная, заранее подготовленная система огня».

Несколько лет тому назад в газете «Труд» её обозреватель Владимир Снегирёв опубликовал большую статью об Ахмад Шахе Масуде и даже интервью с ним. В этих материалах сказано, что Масуд имел полное представление о планах советского командования и все его решения становились известными Масуду, что резидентом его агентурной сети в армии был начальник разведуправления афганского генштаба генерал Халиль; сам Масуд утверждает даже, что у него была агентура и среди советских офицеров и генералов.

Не берусь оценивать эти утверждения. Отмечу лишь, что удержать в секрете подготовку большой войсковой операции в стране, объятой гражданской войной, когда агентура мятежников имелась во всех органах власти, крайне затруднительно.

Вернусь к самой операции. Началась она 17 мая, и через три дня ущелье было захвачено. По указанию командования операции, кабульского и провинциального руководства, в уезд Панджшер вводилась новая власть: начальник уездной администрации, милиция, партийные активисты. Я привлёк группу «Кобальт» с двумя БТРами (командовал ею Алексей Анощенков) и вместе с партийным советником Кадочкиным А. М. и сотрудниками нашей советнической группы Юрием Выскубом и Мирали Гафуровым, советником зоны «Центр» Корнейчуком В. М., командующим царандоя повёл в ущелье колонну из 16 грузовиков с солдатами милиции (человек 150), необходимым вооружением, снаряжением, продовольствием.

Запомнилось большое количество сожжённой противником бронетехники у входа в ущелье, часть её была уже ржавая, видимо, лежала с более давних времён — это была не первая операция против главной базы Ахмад Шаха. На протяжении километров 7–10 от входа дорога шла по высокому карнизу на правом берегу реки Панджшер. Дорога очень узкая с односторонним движением, некоторые её участки каким-то образом укрепляли сапёры после разрушения мятежниками или взрывов заложенных ими мин. Дальше ущелье несколько расширялось — переходило в неширокую долину с полями, садами, кишлаками.

В упомянутых публикациях «Правды» справедливо констатируется, что в горах гораздо легче наладить оборону, чем вести наступление, что, заняв выгодную позицию, даже несколько человек могут задержать роту, а то и батальон. Действительно, несмотря на захват ущелья, боевые действия в долине, когда наша колонна вошла туда, продолжались. В районе кишлака, где располагался полевой штаб 108-й дивизии, откуда-то с гор бил крупнокалиберный пулемёт, по нему методично вели огонь из орудий, видны были разрывы снарядов в горах. Подавить огневую точку, расположенную в горной пещере, невероятно трудно. Над долиной кружат вертолёты. На земле много бронетехники, артиллерия на огневых позициях, колонны автомашин.

Запомнились спустившиеся кое-где с гор к текущим у дороги ручьям советские солдаты: одни жадно пьют прямо из ручья, другие, погоняя оставленных хозяевами осликов, везут в горы притороченную на их спинах посуду с водой.

К концу дня мы благополучно прибыли в кишлак Анаву, в нём пусто, в окрестностях слышна стрельба, кое-где дымятся развалины домов, бродят оставленные жителями куры, козы. Тяжело на душе, щемит сердце. Невольно вспоминаются военные годы, жизнь в оккупации, немецкие операции против партизан на моей Родине в районе озера Палик, как мы всей деревней прятались в лесу, жили на островке среди болот, как были расстреляны немцами мой отец и дед. Возникают мысли — а благое ли дело делаем мы здесь? Что потеряли и что найдём в этой бедной несчастной стране? Заботы, чувство служебного долга, опасности, да, видимо, и следы идеологических стереотипов, отгоняют эти мысли, заталкивают их в дальние закоулки сознания.

В Анаве переночевали, нашли помещения для милиции и после разгрузки автомашин повели колонну обратно. По дороге опять зашёл в штаб 108-й дивизии. Её командир — генерал Миронов В. И. сообщил, что и его подразделение, и нашу милицию в Анаве уже обстреляли, но серьёзных последствий нет. Мы двинулись дальше. Там, где долина кончается, нас остановил советский пост. Подполковник, подразделение которого прикрывало вход из долины в узкую часть ущелья во избежание захвата или минирования этой части дороги, дальше двигаться нам не разрешил. Объяснил, что засветло по этой односторонней дороге пройдёт колонна сюда, в ущелье, а двигаться по этому карнизу ночью крайне опасно. Он разрешил нам переночевать в расположении батальона, но отвёл нам сектор обороны на случай ночного нападения, и мы поочерёдно стояли на постах в этом секторе. Утром двинулись дальше, 23 мая возвратились в Чарикар, затем в Баграм.

Пока мы ходили в Панджшер, оперативный батальон МВД ДРА, дислоцированный в Чарикаре, вместе с советскими десантниками участвовал в локальной операции против мятежников у одного из кишлаков провинции Каписо. При этом 20 человек попали в окружение, 8 из них были убиты, а 11 человек, включая командира роты Шафиуло, были пленены мятежниками. Пленение это наводило на серьёзные размышления, поскольку на Шафиуло в службу госбезопасности, да и в царандой поступала информация о связях с мятежниками его и других военнослужащих оперативного батальона.

Где-то 26 мая стало известно, что царандой уезда Панджшер подвергся серьёзному нападению мятежников. Погиб командированный туда начальник одной из служб провинциального командования царандоя Залмай. Вместе с моим переводчиком Мирали Гафуровым мы вновь направились в Панджшерское ущелье — изучить обстановку на месте, оказать помощь. Летели попутным советским военным вертолётом. Они летали парами, и пока мы в ущелье выскакивали из своего, зависшего где-то в метре от земли, второй делал круги, прикрывая его.

Приземлились мы там, где размещался полевой штаб 108-й дивизии, было это днём и нападение противника казалось невероятным, но только мы отошли от места высадки, как в расположении подразделений началась беспорядочная стрельба. Мы залегли за камни, но вскоре выяснилось, что по какой-то причине загорелась бронемашина и рвались патроны и снаряды её боезапаса. Недалеко на пустыре мы нашли группу солдат царандоя и сваленное в кучу имущество, боеприпасы, оружие. Выяснилось, что ночью партизаны напали в Анаве и на царандой, и на советский батальон. Обстановка сложилась столь неблагоприятная, что они вынуждены были оставить Анаву. Оружие унесли, а имущество в основном оставили. До нашего прилёта колонна ушла к месту прежнего расположения за имуществом. Из штаба дивизии, поддерживавшего радиосвязь с колонной, мы следили за её продвижением. Туда она добралась нормально, а при движении обратно дорога оказалась заминированной, один из БТРов сопровождения подорвался на мине. Разминирование задержало движение колонны, и она вернулась лишь к вечеру. Мы за это время нашли крепость-усадьбу для размещения царандоя, так как было решено в дальнейшем размещать уездные власти здесь. По прибытии колонны побеседовали с личным составом, разобрались с потерями, что надо восполнить и по возвращении в Чарикар организовали доставку недостающего.

 

Мятежный батальон

А в оперативном батальоне ситуация развивалась так. Два пленных сержанта вскоре вернулись, заявив, что сбежали от мятежников. Шафиуло и ещё четверо солдат оказались в селении в километре от места расположения батальона. 27 мая, когда я и командующий царадоя Гулом Мустафа Юсуфзой отсутствовали в Чарикаре в связи с Панджшерской операцией, командир опербатальона Дауд провёл «операцию» и «освободил» Шафиуло и четырёх солдат. Обстоятельства освобождения и оперативные данные явно указывали на инсценировку освобождения. Мятежники, видимо, боялись расшифровать своего агента, если бы просто отпустили его.

Здесь необходимо отметить, что отношения между командованием опербатальона с одной стороны, командующим царандоя и провинциальным государственным, партийным руководством — с другой «не складывались» длительное время и вроде бы из-за фракционной борьбы внутри организации НДПА. «Самостийность» батальона проявлялась не только в его военной пассивности, спорах с провинциальным руководством. Однажды он «ошибочно» обстрелял из миномёта наш командный пункт в одной из локальных операций. Были раненые.

В конце мая ХАДу провинции стало известно, что среди документов партизан, захваченных в Панджшерском ущелье, обнаружена исламская карточка Шафиуло — он был членом одной из воюющих с правительством партий. Получены были и сведения о том, что Шафиуло совместно с командиром опербатальона Даудом помогали мятежникам. ХАД, однако, опасаясь, что арест Шафиуло может вызвать вооружённый эксцесс со стороны опербатальона, являвшегося самой значительной военной силой в Чарикаре, не стал сам арестовывать Шафиуло, а просил центральный ХАД в Кабуле осуществить этот арест.

Обстановка в Чарикаре и провинции в целом продолжала накаляться. Дауд, другие офицеры опербатальона и царандоя — халькисты развязали активнейшую кампанию против командующего царандоя, принадлежавшего к фракции парчамистов. В связи с гибелью в Панджшере упомянутого выше Залмая (халькист) среди личного состава велась настойчивая пропаганда о том, что Залмай чувствовал, что погибнет, не хотел ехать в Панджшер, но командующий его всё же отправил, и Залмай якобы завещал, чтобы командующий не присутствовал на его похоронах. Юсуфзоя вынудили, таким образом, не пойти на похороны. По каким-то местным традициям, возможно, по мусульманским канонам, я до конца эти тонкости не уяснил, такая ситуация считалась для командующего крайне позорной что ли. В общем, его допекли так, что этот крепкий 35-летний офицер совершенно расстроился. Прибыв рано утром 31 мая в Баграм, он, не в состоянии сдерживать рыдания, заявил, что полетит в Кабул к министру с рапортом о своей отставке. И я, и он понимали, что травят его, скорее всего, именно с целью устранить с занимаемого поста. Я убеждал, что при напряжённейшей ситуации в провинции его отставка ещё более осложнит её. Налил ему для снятия стресса сто граммов и с большим трудом отговорил его от этого шага. Он вернулся в Чарикар, и мы с ним продолжали дружно работать. А командир он был хороший — энергичный, грамотный, требовательный.

На этот же период пришёлся пик фракционной борьбы по поводу назначения командования формировавшегося в провинции батальона сопровождения грузов. Провинциальное руководство и командующий царандоя неоднократно представляли к назначению командиром, замполитом и начальником штаба трёх офицеров, которым они доверяли и которые практически уже исполняли эти обязанности в формируемом батальоне. Дауд же, пользуясь своими связями в МВД ДРА, настойчиво проталкивал на эти должности своих людей из числа офицеров опербатальона. По этому вопросу поступали противоречивые документы МВД ДРА. Кандидаты Дауда, прибыв из Кабула 31 мая, привезли письмо ГУЗР МВД о том, что министр утвердил их назначение. Они и Дауд требовали от Юсуфзоя и от меня немедленного представления их личному составу, а мы не торопились это делать.

В ночь на 2 июня мятежники с помощью громкоговорящих установок из зелёной зоны агитировали личный состав оперативного батальона сдаваться, в 23 часа начали обстреливать место его дислокации, а около 24 часов совершили нападение на лицей Дор-уль-Моалемин, где размещался личный состав формируемого батальона сопровождения грузов.

В перестрелке были убитые и раненые с обеих сторон, но мятежники захватили склад и забрали оружие. Увели 30 солдат. При разбирательстве назавтра с обстоятельствами нападения выяснилось, что захваченное мятежниками оружие было завезено за два дня до происшествия непосредственно из Кабула сотрудниками ГУЗР без учёта численности батальона и отсутствия надлежащих условий для его хранения. Командующему царандоя о завозе оружия не было доложено, не был проинформирован об этом и советнический аппарат. Обращало на себя внимание и то, что оперативный батальон Дауда «не успел» оказать помощь батальону сопровождения грузов. Ряд и других обстоятельств указывал на содействие захвату оружия со стороны агентуры мятежников.

Я информировал по шифросвязи наше представительство в Кабуле, а 3 июня вылетел туда лично, доложил обстановку и свои предложения о необходимых мерах её стабилизации: вызов в Кабул и арест там Шафиуло и его солдат, вернувшихся после пленения, расследование связей с мятежниками их и других лиц из опербатальона; срочное смещение Дауда и назначение на его место офицера, который обеспечивал бы не только командование батальоном, но и деловое взаимодействие с руководством провинции; назначение в командование батальона сопровождения грузов тех офицеров, которых представило провинциальное руководство; решение вопроса о дислокации в Чарикаре подразделения советской или афганской армии.

Я еле успевал отслеживать всё осложняющуюся обстановку. В период 5–9 июня (точно дату не помню) произошло вооружённое столкновение между группой партактивистов парчамистского уезда Баграм и армейским подразделением халькистского Баграмского гарнизона, погибло до 10 человек с обеих сторон. 6 июня из Кабула прибыла группа офицеров во главе с заместителем начальника штаба ГУЗР и тремя советниками ГУЗР для укомплектования опербатальона и формирования на его базе специального батальона как гарнизона уезда Панджшер. 7–9 июня из ГУЗР получались ими и выполнялись противоречивые указания о слиянии, а затем разделении опербатальона и батальона сопровождения грузов. Среди личного состава пошли разговоры о подготовке к отправке в Панджшер, а ехать в это пекло никто не хотел. Дауд, находившийся в Кабуле, 9 июня появился в батальоне с приказом о назначении на такую же должность в другой провинции, а новый командир в батальон не прибыл.

Начальник штаба опербатальона был ранее назначен командиром батальона сопровождения грузов, а замполит отказался брать на себя ответственность за батальон. Таким образом, в батальоне, как я полагаю, умышленно, создавалась обстановка неразберихи, безответственности, нервозности. Шафиуло продолжал служить в батальоне, поступала информация, что он вёл переговоры с мятежниками о сдаче им батальона, о чём я доложил в Кабул по закрытой армейской связи.

В ночь на 9 июня мятежники осуществили нападение на оперативный батальон, при этом из батальона ушли к мятежникам часть солдат, сержантов, офицеров с оружием, в том числе Шафиуло. Одна рота батальона оказала твёрдое сопротивление изменникам и нападавшим. По моей просьбе советское командование направило на помощь бронегруппу, но мятежники подбили из гранатомёта танк, были погибшие в его экипаже.

11 июня в Чарикар прибыли два замминистра внутренних дел ДРА и руководитель советнического аппарата ГУЗР генерал Кулик, и 12 июня было принято решение о замене всего опербатальона. Из Кабула для усиления обороны Чарикара и самого опербатальона прибыл штабной батальон ГУЗР. В ночь на 13 июня мятежники совершили нападение на оба эти батальона, повлекшее серьёзные потери в людях и технике, в частности, была выведена из строя вся бронетехника опербатальона, разбежалось около трети его личного состава. В нападении принимали участие офицеры и солдаты, перешедшие к партизанам 10 июня, они вступали по радиостанции в контакт с командованием обоих батальонов. Находившиеся в эту ночь при батальонах начальник штаба ГУЗР, его заместитель, начальник политотдела ГУЗР назавтра убыли в Кабул, оставив батальоны в сложнейшем положении.

Введение в город 14 июня Советского воинского контингента несколько стабилизировало обстановку. 16 июня опербатальон был выведен в Кабул для расформирования. Выяснилось, что у Дауда имелась договорённость с партизанами расправиться с сотрудниками госбезопасности или советниками, если они станут спрашивать с него за беспорядки в батальоне. Для этого 12 июня за забором опербатальона мятежники держали в засаде 12 человек, которые должны были применять оружие по сигналу Дауда.

Шафиуло после указанных событий получил у мятежников должность командира отряда. Дауд был арестован, сидел в известной Кабульской тюрьме Пуличерхи. Чем закончилось следствие — я не знаю. У меня сложилось твёрдое убеждение, что с партизанами были связаны не только Дауд, его замполит, но и сотрудники аппарата ГУЗР в Кабуле. Да ничего удивительного в этом и нет, если вспомнить, что в разное время к мятежникам переходили не только капитаны, майоры, но и генералы, в том числе из ХАДа, военной разведки, и даже министр обороны Танай.

* * *

Панджшерская операция развивалась в дальнейшем так: партизаны стали нападать на советские и особенно афганские подразделения уже при вводе их в ущелье. Я помню, как в штабе операции при мне давали указание послать спецгруппу для предотвращения захвата у афганского полка, разбитого мятежниками на марше, 120-миллиметровых миномётов, у которых большая дальность стрельбы, и из них партизаны могли бы беспрепятственно обстреливать из-за черты постов охраны Баграмскую авиабазу. Ряд афганских и советских подразделений стали гарнизонами в населённых пунктах ущелья, но под напором противника и трудностей снабжения число гарнизонов постепенно сокращалось, они перемещались всё ближе к выходу из ущелья и последнее время контролировали лишь несколько километров ущелья, основную же его часть опять заняли и обжили силы Ахмад Шаха, и опять с ними велись боевые действия с использованием различного оружия, включая авиацию.

Должен заметить, что всё то, что совершила агентура мятежников в провинции Парван в мае-июне 1982 года, было, вероятно, формой противодействия, противовеса Ахмад Шаха действиям советских и афганских правительственных сил в Панджшерском ущелье. В упомянутом интервью В. Снегирёву, рассказывая об одной из войсковых операций, проводившейся против его сил, Ахмад Шах говорит: «Досконально изучив противника, мы до мельчайших подробностей продумали свою стратегию… (она) предусматривала различные варианты наших действий в зависимости от того, что задумал противник… Мы решили растянуть для русских фронт или вообще растащить их по разным фронтам».

 

1983 год

Помню отмечавшиеся в Чарикаре годовщины «апрельской революции». Праздновались они примерно так же, как у нас октябрьские праздники, только, конечно, скромнее и менее многолюдно. На пустыре у окраины города со стороны гор сооружались скамьи для гостей, были флаги, пионеры с красными галстуками, демонстранты с портретами и транспарантами, которые ходили вокруг гостевых трибун.

К таким праздничным датам мятежники активизировали свои действия, и нам с местной милицией было много хлопот по обеспечению безопасности. В 1983 году партизанам удалось сорвать праздник: они обстреляли группы жителей близлежащих кишлаков, направлявшихся на праздник, убили несколько человек; затем начали обстреливать город из миномётов. Когда мины стали рваться в 70–100 метрах от места празднования, мероприятие решено было прекратить.

Не раз поступала оперативная информация о планах партизан захватить Чарикар и расправиться с местной властью. Возможно, это и не были реальные планы, а лишь разговоры, слухи, распускавшиеся противником, чтобы держать город и его власти в постоянном напряжении и страхе. Позиции мятежников располагались прямо у границ города, и принципиальная возможность захватить Чарикар у них имелась. Сделать это они, правда, могли только на короткое время — скажем, на ночь, максимум — на сутки. Удерживать более продолжительное время город, стоявший на автотрассе Советская граница — Кабул, им бы, конечно, не позволили.

Однажды, при осложнении обстановки и очередных слухах о предстоящем захвате города, провинциальное руководство прибыло в царандой ко времени нашего отправления в Баграм, забралось в БТР и заявило, что информация о захвате города достоверная и они оставаться здесь не будут, поедут с нами в Баграм. Я убеждал их, что в городе немалые силы милиции, вооружённых партийных активистов, что мятежники понимают важное стратегическое положение города, знают о наличии в провинции значительных советских сил и вряд ли пойдут на такую акцию. К этому я добавил, что провинциальная власть должна когда-то становиться на ноги и если уж не наступать, то хотя бы защищать себя. Они парировали мой аргумент неотразимым тезисом о том, что везде, где возникает народная власть, её защищают советские войска, будь то в Германии или Монголии, в Чехословакии или на Кубе. Договорились, что они останутся на месте, а мы от их имени будем просить советское командование разместить в Чарикаре советское подразделение. Периодически при осложнении обстановки советское командование присылало в Чарикар на некоторое время войсковое подразделение численностью до роты.

Поскольку большую часть территории контролировали мятежники, постоянно актуальной задачей было пополнение призывниками армии, милиции. Из-за трудностей призыва отслужившим солдатам продлевали сроки службы, что вызывало их обоснованное недовольство. Однажды из Кабула прибыла бригада афганских «командос» (десантников) и провела призывную операцию в Чарикаре, согнав в фильтрационный пункт множество людей. Наряду с другими, они «призвали» и человек 20 солдат царандоя, причём очень оперативно увезли их в Баграм для дальнейшей отправки в Кабул. Командующему царандоя и мне пришлось догонять колонну, отбирать своих людей.

Мне как-то доложили, что на одном из крупных постов, противостоящих мятежникам у зелёной зоны, личный состав в панике, боясь захвата поста, собирается оставить его. Я с переводчиком и кем-то из офицеров царандоя добрались до поста и выяснили, что солдат обеспокоили сведения о якобы ведущемся мятежниками от своих позиций подкопе под пост с целью взорвать его и потом захватить. Оперативная информация о подкопах под посты действительно периодически поступала, хотя мне такие действия противника представлялись маловероятными. Я стал убеждать солдат, что необходимых специалистов и приборов, чтобы точно вести подкоп, у партизан нет, а вслепую, даже если они действительно ведут подкоп, точно выйти на пост они не смогут. Пришлось проводить аналогию с действиями человека с завязанными глазами, ищущего в комнате нужный предмет, и чуть ли не проводить такой эксперимент. Подействовало.

Помню проводившуюся зимой операцию в зелёной зоне. На минах подрывалось много техники. Я лично видел подорвавшийся советский танк буквально в сотне метров от границы города.

Чарикар, как говорилось, стоял у подножья гор, хотя хребты там плавно на протяжении нескольких километров понижались к плато. Не думал, что городу может что-либо угрожать от природных явлений в горах, но один раз до города дошёл сель, вызванный то ли таянием снега, то ли дождями в горах, грязе-каменный поток прошёл по нескольким улицам, запрудил их и в нескольких местах перекрыл Кабульскую автотрассу плотинами высотой до 1,5–2 метра. Движение было приостановлено, и бульдозерами пришлось долго расчищать трассу и улицы.

Но крепче всего засели в памяти обстрелы мятежниками Чарикара. В июле-сентябре 1983 года обстрелы города из миномётов велись почти ежедневно, за день на город падало от нескольких штук до нескольких десятков мин. Они попадали то в дом, то в школу, то в мечеть, рвались на улицах, в расположении царандоя. Получали ранение, гибли не только солдаты, но прежде всего мирные люди, дети. Мы, советники, ездили тогда в Чарикар на открытом БТР-40, сделанном на базе машины времён Отечественной войны ЗИС-5 и, проезжая по центральной улице, видели, как мина упала и разорвалась прямо на базаре. Методичные миномётные обстрелы изнуряли, деморализовывали и население, и власти, и нас.

Что мы могли им противопоставить? Стреляли в ответ из миномётов. Иногда провинциальное руководство ездило вместе со мной в советские части, просило применить артиллерию для подавления миномётных точек противника, некоторые из таких просьб удовлетворялись. Но вся эта стрельба была малоэффективной. Когда начинался обстрел города, оперативники посылали своих людей в зелёную зону, разузнавали, откуда ведётся огонь, и мы потом вели туда ответный огонь, но, думаю, он почти на все 100 % был бесполезным. Дело в том, что партизаны часто меняли огневые позиции, перевозя миномёт на ишаке либо автомашине. Так что к нашей стрельбе полностью подходил суворовский афоризм «Пуля — дура», партизаны же были в лучшем положений — их целью был город, здесь даже и «дура» куда-нибудь, да попадала.

Миномётные обстрелы Чарикара продолжались до самого моего отъезда на Родину. И даже проводы напоминали о них: среди провожавших был офицер царандоя, контуженный при взрыве мины, и его перекошенное контузией лицо было моим последним Чарикарским воспоминанием.

 

Фракционная борьба

Согласно статье 4 действовавшего тогда временного конституционного акта — «Основных принципов Демократической Республики Афганистан», «НДПА — авангард рабочего класса и всех трудящихся страны — является руководящей и направляющей силой общества и государства… является последовательным защитником подлинных интересов народа… руководит борьбой всех народов Афганистана за создание нового, справедливого общества, свободного от эксплуатации человека человеком».

Упоминавшиеся мной фракции «хальк» (народ) и «парчам» (знамя) в НДПА — это что-то похожее на наших большевиков и меньшевиков. Если очень приблизительно — то к «парчам» принадлежали люди более образованные и более состоятельные, а к «хальк» — менее состоятельные и менее грамотные. Суть их программных и тактических различий я так до конца и не понял. Формально в то время партия считалась единой, но недоверие, вражда, стремление любым способом насолить противоположной фракции присутствовали постоянно.

Помнится такой случай. Рано утром, когда мы с милицией уходили на операцию в один из недалёких кишлаков, во дворе взорвалась граната, два солдата получили ранения. Меня настойчиво убеждали, что это сигнал мятежникам о начале операции и что граната брошена из окна кабинета начальника политотдела милиции — халькиста. Здесь пригодился мой опыт следователя. Пошли в кабинет. Оказалось, что там открывается одна створка окна у левой стены, причём открывается вправо, образуя у стены щель сантиметров 40. Бросить в такое отверстие что-либо с размаха вообще невозможно. Можно бросить левой рукой, размахнувшись не из-за плеча, а снизу, но брошеный камень падает недалеко от стены здания, а до места взрыва гранаты метров 20. Мои информаторы, поэкспериментировав бросать камни, успокоились — взрыв гранаты, как выяснилось, был следствием неосторожности солдата.

Поскольку в «моей» провинции руководство было парчамистским, а руководство МВД в Кабуле — халькистским, для нас эти фракционные различия означали серьёзные дополнительные трудности. МВД не только плохо помогало оружием, боеприпасами, но всячески ставило палки в колёса провинциальному руководству и командующему царандоя.

Очень сложные отношения были между провинциальным комитетом НДПА и отделом ХАД, хотя первые лица и там, и там были парчамисты. Взаимные жалобы и претензии разбирал бывший тогда секретарём ЦК НДПА Наджибула и пригрозил обоим снятием с постов, если не прекратят вражду. Только в конце командировки я из некоторых брошенных вскользь фраз понял, что, хотя начальник ХАДа формально числился в парчамистах, он в последнее время сильно сочувствовал халькистам, что и было причиной коллизий.

Халькистское командование Баграмской авиабазы фактически не признавало парчамистское провинциальное руководство. Попытки партийных советников как-то свести их вместе и примирить — ни к чему не приводили.

Помню ещё одну интересную ситуацию, уже не связанную с фракционной борьбой. В связи с длительным отсутствием командующего царандоя исполнять его обязанности должен был его заместитель — толковый, опытный офицер. Секретарь же провинциального партийного комитета и губернатор неоднократно говорили мне, что его нельзя оставлять за командующего, что он, мол, не надёжный. Потом выяснилось, что этот человек, как кадровый полицейский, до апрельского переворота 1978 г., когда члены НДПА были в подполье, выполняя служебные обязанности, вёл розыск скрывавшегося от властей нынешнего секретаря НДПА в одной усадьбе и тот вынужден был спрятаться в куче кизяка. Вёл он розыск и губернатора, когда тот был на нелегальном положении.

Говоря о фракционных распрях, должен заметить, что их, безусловно, использовал противник, всячески подогревая, раздувая через свою агентуру. Иногда эти распри, думаю, инспирировались партизанской агентурой, а то и прямые её дезорганизующие действия просто прикрывались фракционными коллизиями.

 

О языках и переводчиках

Трудно работать за границей, не зная местного языка, а в боевой обстановке — особенно. Надо действовать быстро, а вместо этого получается длинный диалог: твой вопрос, потом его перевод, потом ответ, потом его перевод и т. д. Переводчиками у нас были офицеры милиции из Таджикистана, Узбекистана. Те из них, кто владел «дари», в целом справлялись с переводом. Второй же государственный язык Афганистана «пушту» они не знали совершенно. Да и дари некоторые переводчики, особенно узбеки, владели неважно. Из-за незнания языка я постоянно чувствовал недостаток необходимой для работы информации, не говоря уже об информации, касающейся обычаев, истории, быта страны.

Бывали и казусы из-за неправильного перевода. Как-то через переводчика ко мне обратился начальник одной из служб царандоя. Суть его обращения была переведена мне так: «В службу добавили штаты, а размещать дополнительных сотрудников негде. Мы запросили начальство в Кабуле как быть, оттуда ответили: вместе с советниками составьте проект и стройте здание». Я говорю переводчику — здесь что-то не так, не может быть, чтобы меня плюс ко всему другому сделали ещё проектировщиком и строителем. Переводчик долго ведёт с афганцем уточняющий разговор, а потом смущённо делает новый перевод, из которого следует, что штаты в службу действительно добавили, но не было функциональных обязанностей для новых сотрудников, они запросили Кабул, а оттуда ответили, что составьте, мол, обязанности вместе с советниками.

Должен сказать, что переводчик в чужой стране — фигура. Он, владея языком и общаясь с афганцами, всегда знает больше тебя — руководителя. Переводчики хорошо это понимали и знали себе цену. Их переводы, особенно на различных собраниях, где говорились речи, немало зависели от их личных симпатий-антипатий к говорившему речь. Я не раз замечал, что заранее подготовленная пространная речь иногда переводилась двумя-тремя фразами и наоборот, краткая речь переводилась обстоятельно, витиеватыми фразами в восточных традициях. Немолодой уже переводчик партийного советника интеллигентный Гулом Хайдар — заведующий отделом одной из газет в Душанбе, с которым у меня были хорошие отношения, обычно после подобного мероприятия говорил мне: «Я, Федорович, красиво перевёл Ваше выступление». Из переводчиков нашей группы лучшим был Мирали Гафуров — и по знанию языка, и как самоотверженный офицер, и как надёжный товарищ. Я его часто вспоминаю. По моим рассказам и фотоснимкам его знает и мой сын Володя. К несчастью, с распадом СССР в Таджикистане сложилась такая же ситуация, как тогда в ДРА, и много лет от Мирали нет никаких известий, хотя обычно под Новый Год он всегда звонил мне. Не ответил он и на мои открытки. Боюсь за судьбу этого хорошего человека.

К концу второго года службы я и сам уже мог читать афганский цифровой материал, улавливать тему разговора афганцев между собой на дари. Замечал, что и командующий царандоя, когда мы выясняли какой-либо служебный вопрос по-русски, иногда вмешивался, не дожидаясь перевода, т. е. было видно, что он понимал, о чём мы говорили.

Связи России, Советского Союза и Афганистана — давние и тесные. Многие афганцы, прежде всего военные, учились у нас, работали в Афганистане наши специалисты. Так что русский язык там достаточно распространён. Когда же в Афганистан пришла многотысячная советская армия — освоение русского сильно ускорилось. Афганцы, кстати, возможно, из-за того, что их головы, как у детей, мало замусорены различной информацией, очень быстро и хорошо усваивали русские слова, целые предложения, нередко нецензурные, и часто козыряли ими, не вполне понимая смысл. Когда я прибыл в Газни, около губернаторского дома встретился афганский парнишка, который, пожимая руки, бойко тараторил: «Здравствуй товарищ как дела за…ись». Многие торговцы объяснялись по-русски, по крайней мере, на тему «купи-продай», вполне прилично.

После Афганистана мне стало понятнее, почему многие языки, в том числе русский и дари называют индоевропейскими. Действительно в языках немало общих корней, похожих звуков, названий. Скажем на дари «старший» — «сар» ассоциируется с русским «царь», «четыре» на дари — «чор», знамя — «парчам» похоже на русское название ткани — «парча». Бронемашина, БТР, звучит как «зэрипуш», где «зэри» — броня, «пуш» — покрытый, возникает ассоциация с русскими «пух, пушистый», тоже означающими какое-то покрытие. Эти общие корни идут, видимо, от древнего санскрита, если не от ещё более древних языков. К примеру, русское «ты» на дари звучит как «ту», на санскрите — «твам»; русское «два» на дари — «ду», на санскрите — «дви»; понятие «в то время» на санскрите обозначается словом «тада», на русском — «тогда»; русское «знает» на санскрите звучит как «веда», на белорусском — «ведае».

 

Мушоверы (советники)

Служили мы в Афганистане по два года, состав группы менялся по мере отъезда отслуживших положенный срок. Самые хорошие воспоминания остались у меня о моих тогдашних сослуживцах Мирали Гафурове, москвичах Юрии Михайловиче Выскубе и Валерии Ивановиче Черниковиче, Алексее Сергеевиче Анощенкове из Новосибирска, Богдане Емельяновиче Данильчуке и Григории Николаевиче Березюке с Украины, Абдуманоне Саидове из Узбекистана. Я благодарен им за проявленную стойкость, мужество, безотказность в работе, товарищескую поддержку. Экстремальная обстановка быстро обнажала как хорошие, так и плохие качества людей. Я покривил бы душой, сказав, что все без исключения были образцовыми в работе и поведении. Были злоупотреблявшие спиртным. Один из советников по политработе, когда надо было ехать в Панджшерское ущелье, смалодушничал, заявил, что завтра полетит туда вертолётом, а сам быстренько лёг в медсанбат — явно проявил трусость. Учитывая, что он к тому времени прослужил в ДРА более года, делая скидку на трудности службы и щадя его самолюбие, я смолчал об этом, а перед его отъездом в Союз даже взял грех на душу, представил его к награждению. Находясь в Кабуле, он, однако, пошёл к начальству жаловаться, что я представил его к медали, а не к ордену. Пришлось напомнить ему о проявленном «героизме», назвать всё своими именами. Не поддержало его и кабульское начальство.

Надо сказать, что без семей в трудной обстановке, вдали от Родины люди несколько дичали. Случались интриги и ссоры по никчёмным поводам, а то и без них, неадекватные проявления гнева, злобы, факты бесцельной ожесточённой стрельбы в небо, когда человек выпьет. Однажды, приехав в Чарикар, мы обратили внимание на высыпавшиеся окна домов, дуканов на центральной улице. В царандое выяснили, что это последствие стрельбы из танкового орудия (кто присутствовал при орудийной стрельбе, знает, насколько это громко, могут лопнуть не только стёкла, но и барабанные перепонки). Советский офицер, на приличном подпитии, вспомнил погибшего товарища и с руганью и слезами послал из центра города в сторону гор несколько снарядов «этим сволочам душманам». Один снаряд повредил дальний пост царандоя. Жертв, к счастью, не было, и мы ограничились воспитательной беседой с провинившимся. Всё это — способы «спустить пар», накапливавшийся от отрицательных эмоций, стрессов. Многие отпускали бороды, я в том числе. Некоторые отдавали оставшиеся без употребления тепло и ласку своих душ братьям нашим меньшим: растили щенков, обезьянок, а наш радист Данильчук даже сумел крепко подружить собаку и котёнка, за которыми ухаживал. По рассказам сослуживцев (сам не видел), в одном из воинских подразделений была дрессированная обезьянка, которой дали имя, сшили и одевали военную форму. На потеху окружающих, когда задавался вопрос, скоро ли дембель, обезьянка делала жесты, означающие крайне отрицательное решение этого вопроса.

Мы каждодневно и в целом неплохо взаимодействовали с советнической группой КГБ СССР при отделе ХАД провинции, многие вопросы решали совместно общими усилиями: я, старший группы КГБ, партийный советник. Хорошие деловые отношения были у меня с руководителями советнических групп других ведомств: Лекаревым Владимиром Матвеевичем, Чуриным Владимиром Васильевичем, Рязановым Леонидом Алексеевичем, Голубцовым Иваном Ивановичем, Журавлёвым Сергеем Ивановичем. Не повезло мне на партийных советников, которых за время моей службы в провинции сменилось трое. С первым я проработал около месяца, он был с некоторыми особенностями, но в целом человек неплохой. Двое других были малосведущими и амбициозными людьми, особенно последний, и от него в той сложной обстановке был только вред.

В отличие от нас партийные советники служили в Афганистане не два, а лишь один год. Пока прибывший партийный советник чуть-чуть вживался в новые условия, приноравливался к необычной обстановке, подходило время уезжать, и приезжал новый, совершенно «зелёный» в афганской ситуации человек. На совместных совещаниях в Кабуле нам официально объявили, что в Афганистане советники разных ведомств, в том числе партийные, равноправны и не подчинены друг другу. Несмотря на это, привычные советские стереотипы заносили новеньких партсоветников на руководящую и направляющую стезю, они не хотели прислушиваться к более сведущим и имеющим большой опыт работы в ДРА советникам других ведомств, пытались всем командовать, всем приказывать. Последний из партсоветников — секретарь горкома из небольшого киргизского города без конца собирал нас на многочасовые совещания, состоявшие в основном из его некомпетентных пустопорожних разговоров. В ответ на наши протесты шумел, что у него в горкоме в приёмной генералы ожидали, развивал затем идею о большой воспитательной роли такого ожидания. Слушать эту чепуху было противно.

Я не хочу, чтобы эти замечания были поняты так, что раз советники партийные, значит, дураки. С уважением вспоминаю Василия Ивановича Бориса, упоминавшегося уже А. Т. Любченко, которые вели себя очень толково, взвешено, не покрикивали, умели слушать других, давали разумные советы.

 

О наших военных

За время пребывания в Афганистане у меня было много совместных дел, служебных и товарищеских контактов с советскими военными, преимущественно командирами. Я, в большей мере человек гражданский, проникся глубоким уважением к этим людям. Первое, что восхищало в них — высокое чувство долга, самоотверженность при выполнении задачи. Вернувшись в Союз, я часто ставил в пример своим подчинённым эти качества армейских офицеров, у которых не принято ссылаться на объективные трудности, а все силы направляются на то, чтобы искать и найти способ выполнения приказа. Мне импонировало то, что армейские офицеры открыты в общении, искренни во взаимоотношениях, верны и надёжны в товариществе.

Мы тесно сотрудничали с командованием 108-й дивизии, командовали которой в разное время генералы Миронов Валерий Иванович, Уставщиков Григорий Иванович, начальником штаба был полковник Кандалин Геннадий Иванович, начальниками политотдела — подполковники Фёдоров Виктор Сергеевич, Козлов Алексей Иванович. Поддерживали взаимодействие с командиром батальона, охранявшего Баграмскую авиабазу, Федорищевым Юрием Матвеевичем, командованием отдельного парашютно-десантного полка (командиры в разное время полковники — Грачёв Павел Сергеевич, Фёдоров Александр Николаевич, замполит — подполковник Кудинов Владимир Дмитриевич, начальник штаба — майор Сигуткин Алексей Алексеевич), отдельного сапёрного полка (командиры — подполковник Бондаренко Александр Тимофеевич и полковник Лошкарёв Геннадий Константинович, замполит — подполковник Палецкий Юрий Фёдорович). Нередко встречались по разным вопросам с командованием 177-го мотострелкового и танкового полка 108-й дивизии, командиром авиаполка полковником Котом Виктором Севостьяновичем, другими командирами авиационных частей и подразделений. Мы общались не только по служебным делам, но и вместе встречали праздники — то в дивизии, то в сапёрном полку, то у нас, приглашались на них афганские военные и провинциальное руководство, которые, в свою очередь, приглашали на праздники нас и советских военных.

Упомянутые В. С. Кот и П. С. Грачёв за боевую работу в Афганистане получили звание Героя Советского Союза. Удостоен звания Героя и служивший в Баграме Р. С. Аушев. Командир части, тем более соединения, действующей армии практически работает круглые сутки. В любой момент он должен быть в готовности управлять боевыми действиями, реагировать на осложняющуюся обстановку. В любую минуту может позвонить начальство из штаба армии, а то и из военного округа и даже из Москвы. В дивизию прибывало много визитёров высокого ранга из разных эшелонов военной иерархии. Практически комдив не имел возможности хоть как-то «растормозиться». Я, как руководитель группы, хотя и никак несравнимой по масштабу с дивизией, тоже практически круглосуточно был при исполнении обязанностей. Сложная обстановка, общие дела, определённая схожесть характеров, землячество сблизили меня в Г. И. Уставщиковым (он родом из Гомеля). Когда я приезжал в дивизию, Григорий Иванович всегда находил возможность пригласить меня в своё жильё, угощал, чем был богат, мы откровенно делились наболевшим, и в трудную минуту от такого общения становилось легче на душе. Когда ему было невмоготу от дел и казарменной обстановки, он хоть на час приезжал с таким же визитом ко мне. С ним, правда, прибывал и стоял под дверью БТР, обеспечивавший связь с частями и начальством. Добрые товарищеские отношения связывали меня с коллегой по профессии — прокурором Баграмского гарнизона Владиславом Константиновичем Матвеевым.

От жары, пыли летом, холода зимой, от постоянных стрессов универсальным средством была баня. На Баграме в каждом подразделении была своя баня. Топили баню керосином. Трудности были с вениками — берёзы там не растут, и пользовались дефицитными и не очень удобными эвкалиптовыми, которые лётчики привозили из более южных мест. Я, возвращаясь из отпуска, вёз в Афганистан пять веников. Таможенники и милиция в аэропорту, просветив мой багаж, долго уточняли, что это за вещи.

Из посещений различных воинских частей и подразделений я вынес впечатление, что бдительностью, чёткостью, порядком заметно отличались десантники. Уже при подъезде к КПП десантной части метров за 300–400 за твоей машиной пристально следил дежурный наряд КПП. При выходе из машины ощупают тебя взглядом, действуя собранно, «настороже», немедленно подойдут, спросят, кто такой, к кому, тут же доложат командиру, чётко выполнят его указание. Кстати, мы, сотрудники МВД, были в ДРА без каких-либо личных документов, и предполагать в нас можно было кого хочешь.

Во время проводившихся операций местные жители иногда жаловались милиции о совершённых советскими солдатами кражах. Милиция докладывала это нам — советникам, а мы — соответствующим советским командирам. Обычно заинтересованности в проверке таких жалоб командиры не проявляли, чаще отмахивались, что мои, мол, такое сделать не могли. Однажды в Чарикаре со склада царандоя, располагавшегося во дворе провинциального комитета НДПА, где размещалась и советская десантная рота, пропали сотни две-три удобных армейских полусапог итальянского производства. Хотя у некоторых десантников на ногах были такие сапоги, командиры долго уклонялись от моего требования вернуть обувь, и мне с большим трудом удалось сыскать лишь часть её.

Один раз был свидетелем весьма оперативного и строгого реагирования на факт кражи. Как-то советский батальон и с ним царандой участвовали в небольшой операции. С ночи солдаты лазили по горам, вели перестрелку с партизанами, обыскивали кишлак, а когда около 16 часов вернулись к месту сбора, одна женщина пожаловалась, что при осмотре дома солдат забрал маленький радиоприёмник. Командир десантного полка Фёдоров А. Н. построил подразделение, и женщина опознала виновного, украденное нашли в его вещмешке, нашли какую-то краденую вещь и ещё у одного солдата. Командир скомандовал провинившейся роте «Бегом марш», и километра три люди бежали — усталые, страшно злые, стиснув зубы, кто послабее — еле переставляя ноги, волоча за собой оружие и амуницию.

Конечно, любые проявления мародёрства недопустимы, они приносят вред не только населению, авторитету государства, но и самому войску, разлагая его. Но нельзя не сказать о жалком материальном положении нашего солдата. Прослужив год-два в действующей армии в чужой стране молодой человек уезжал к матери, невесте, не будучи в состоянии купить хоть какие-нибудь подарки им, не говоря уже о своих личных потребностях. Как мне известно от одного солдата-земляка из Вилейки, с которым я говорил на аэродроме в Газни, отправляя домой, им запрещали что-либо везти с собой, даже пустяшный брелок.

Несколько комичных ситуаций, связанных с тем, что мы плохо вписывались в некоторые армейские нравы, традиции, которые можно отнести к проявлениям армейской профессиональной деформации. Я сам иногда грешу нецензурным словом, слушал незаурядных матерщинников в системе МВД, но лидерство в этом бесспорно держала армия. Мне иногда приходилось звонить по телефону из одного воинского подразделения. Связь, особенно если на линии надо было пройти несколько телефонистов, давалась с трудом, где-то глохла, пропадала, несмотря на мои просьбы: «Земляк, дай „Амур“» или «срочно нужен „Урал“» и т. п. Кто-либо из присутствующих офицеров с укоризной обращался ко мне: «Товарищ полковник, кто же так разговаривает?» — брал трубку и командирским голосом «раскалял» линию связи таким многоэтажным матом, такой искусной и громкой руганью, что необходимый абонент действительно скоро находился.

Как-то партийный советник обратился к одному генералу из штаба 40-й армии с просьбой о помощи. Просьба была, надо сказать, не продуманная и малосостоятельная, да и преподнесена была с чисто партийным апломбом. Генерал, сразу уловив всё это, произнёс в ответ лишь три слова: «А этого не хочешь?» — и сделал такой эффектный жест типа танкового сигнала «заводи», что мы прыснули от смеха, а у просителя от неожиданности отвисла челюсть, и он потом долго обижался на грубость генерала, даже жаловался на него в Кабул.

В нервной обстановке Панджшерской операции мы как-то на повышенных тонах и, не стесняясь в выражениях, поругались с одним армейским офицером. Мне было неудобно, что сцена произошла в присутствии значительно старшего из нас не только по званию, но и по возрасту генерала Шкруднева Дмитрия Григорьевича. Назавтра, поостыв, я зашёл к нему, извинился за некорректные выражения, на что он, махнув рукой, сказал: «Не переживай, в вооружённых силах это принято».

 

«Я тоскую по родине…»

Самое сильное чувство, которое давило на нас — это тоска по Родине, близким. Помню, зашёл как-то в первые недели в Кабуле к земляку, а у него на стене висит карта Афганистана, на ней сверху по территории СССР надпись крупными красными буквами «Родина». Я так растрогался, что готов был расплакаться. На втором году службы так надоел непривычный афганский ландшафт, что я, сидя в БТРе, по дороге в Чарикар «увидел» что-то вроде миража: родную белорусскую равнину с сочной зелёной растительностью, широкой рекой. Увидел это изумительно чётко, реально. Хорошо помню, что я при этом не спал, не дремал, кажется, даже глаза не закрывал, не могу объяснить, как произошло такое видение.

Сохранились у меня трогательные стихи о Родине, написанные в первые недели пребывания в ДРА кем-то из моих коллег:

В другом самодеятельном произведении были такие слова: «Пускай пешком и даже без патронов, но я в Союз бы с радостью ушёл…»

Пребывание в чуждой непривычной среде, ностальгические чувства, экстремальная обстановка, отсутствие родных и близких, бытовая неустроенность дают сильный толчок отношениям землячества. Все и везде ищут земляков. С земляком можно отвести душу в разговорах о родных местах, общих знакомых, от земляка можно получить помощь в решении каких-либо бытовых вопросов, через него, если едет на Родину, можно передать письмо или сувенир родным.

Я с благодарностью вспоминаю земляческую поддержку и внимание, оказанные мне на чужой земле Иваном Васильевичем и Галиной Романовной Горошко, работавшими в Кабуле в советническом аппарате по торговым делам, полковником авиации Райкевичем Юрием Алексеевичем, врачом Юрчик Марией Федоровной, сотрудниками системы МВД Баркуном Валерием Васильевичем, Ващуком Владимиром Петровичем. Помню наши короткие встречи в Кабуле с сотрудниками белорусской милиции Иваном Аврамовичем Тихоновым, Александром Васильевичем Шпаком и другими.

Участвуя в войсковых операциях, я не раз наблюдал на кабинах автомашин воинских колонн аккуратные таблички «Волгоград», «Кременчуг», «Донецк», «Белоруссия», «Новосибирск» и т. д. Смысл этих табличек: ищу земляков. Помню, с какой радостью я встретил в одной из таких колонн в Панджшерском ущелье молодого солдата Володю Полякова из родного мне Борисова. По сей день чувствую свою вину перед ним — обещал, будучи в отпуске, навестить его родителей, но, к сожалению, не смог выполнить это обещание. Оказался у меня земляк и в Баграме — водитель в советнической группе КГБ, солдат-пограничник срочной службы Сергей Давыдов. Видя его честность, прилежание в службе, образцовое поведение, я посоветовал ему после демобилизации поступить в милицию, что он и сделал. Окончив школу МВД, он служил в милиции в Витебске, теперь на пенсии.

Должен заметить, что наиболее сильные земляческие связи были у жителей азиатских республик; русские, украинцы, белорусы были в этом плане, к сожалению, гораздо менее активны.

В трудные «афганские» годы помогали мне не только земляки, находившиеся в ДРА. Большую моральную поддержку письмами, открытками я получал от многих товарищей по совместной службе в милиции, однокурсников по университету, знакомых, за что им искренне благодарен.

 

Хотите похудеть?

Нас по прибытии строго инструктировали соблюдению санитарно-гигиенических правил в целях предупреждения инфекционных и других заболеваний. Позже даже вручали письменную памятку на этот счёт, вот краткая выдержка из неё:

«Помни, что для Афганистана характерно: жаркий климат, высокогорье, кислородная недостаточность, особый солевой состав воды, наличие кишечных инфекций (брюшной тиф, дизентерия, болезнь Боткина), 100 % поражение местного населения глистами, малярия, москитные лихорадки, венерические болезни, почечнокаменная болезнь. В адаптационном периоде (первые три месяца), характеризующемся общим недомоганием…, расстройством желудочно-кишечного тракта, головными болями от колебания артериального давления, тоской по близким и Родине и плохим сном, необходимо…» Далее давались медицинские рекомендации в том числе употреблять только кипячёную (даже дважды) воду для предупреждения почечнокаменной болезни, сырую воду для питья обезвреживать таблетками пантоцида, овощи и фрукты мыть с мылом и обрабатывать раствором марганцовки и т. д. Я убедился, что нас не просто стращали этими предупреждениями и советами. Всё то, что говорилось в памятке, действительно было. Все нередко мучились желудочными расстройствами. Случалось это обычно после обедов у афганцев. Выглядели они так: солдат приносит в комнату грязную клеёнку, стелет её на пол, потом, наступая на неё ботинками, кладёт лепёшки, приносит что-либо сваренное на кухне царандоя, чай. Последствия такого обеда, как говорят — по закону подлости, проявлялись иногда в самом неподходящем месте: то ли в операции, где кругом — лунный ландшафт, ни кустика, то ли в транспорте, даже в воздухе.

Однажды я должен был кое-что передать на аэродроме в Баграме одному знакомому, который прибывал из Панджшерского ущелья и далее должен был лететь в Кабул. В положенное время вертолёт прибыл, люди вышли из него, а мой знакомый, никого не замечая, озабоченно промчался к расположенной метрах в 50–100 будочке известного назначения. Не дождавшись его, я минут через 15–20 пошёл туда, догадываясь уже, что возникли какие-то трудности. На мой вопрос, что случилось, он, приоткрыв дверь, крикнул только: «Вези штаны!» Пришлось привезти ему кое-какую одежду, пакет для его униформы, отвезти его к нам домой, где он принял лекарство, отмылся, отстирался, отдохнул и только потом смог отправиться к месту назначения.

Ходила молва, что англичане, когда воевали в Афганистане, тоже мучились от желудочно-кишечных расстройств, и профилактическим средством у них была рюмка виски перед едой. Не считалось предосудительной такая профилактика и у нас, если, конечно, имелось это профилактическое средство.

Вторым по распространённости заболеванием была желтуха (гепатит). Это серьёзная болезнь, и таких больных первые годы отправляли лечиться в Союз. В декабре 1981 года в советском полку, в районе Газни, я слышал разговор двух молодых солдат: один с больший радостью сообщал товарищу, что у него коричневая моча, значит, заболел желтухой и скоро отправят домой. Позже с такими заболеваниями в Союз уже не отправляли, лечили на месте. Некоторые из моих коллег привезли желтуху в Союз и болели, лечились от неё уже здесь.

Правду писали врачи и об особом солевом составе воды. Вот моё наблюдение. В Баграме мы кипятили воду для чая в кастрюльке. Первое время получалось за один нагрев 4 кружки чая, через месяц — только три, через 2–3 месяца — только две. Кастрюля покрылась слоем каменистых отложений в палец толщиной. Лично знаю и людей, которые пренебрегали советом пить кипячёную воду и там же в Афганистане страдали от камней в почках.

Летом в Афганистане очень жарко. Спать жарко даже под простынёй. Броня БТРа так раскаляется на солнце, что если сядешь на неё, ничего не подложив — обожжёшься. Стесняет любая одежда. Самой удобной оказалась специально изготовленная для южных широт одежда наших авиаторов: открытая на груди куртка-рубаха, подмышками в ней сделаны дырки и вместо одного из карманов в брюках также дырка — для вентиляции. Для меня при поездках в Чарикар она, к сожалению, оказалась неподходящей только одним — ярким, желтовато-оранжевым цветом, который очень бросался в глаза. Те, кто служил в южных пустынных провинциях, рассказывали, что там у них пропадала потребность ходить по малой нужде; так продолжалось несколько дней. Озадаченный новичок начинал беспокоиться, расспрашивал коллег. Оказывалось, что от жары всё испарялось через кожу; в течение недели, правда, организм приспосабливался к новым условиям, и временно утерянная функция восстанавливалась.

Видимо, от жары, а может, от комплекса неблагоприятных для организма факторов, включая нервные перегрузки, многие из нас за год теряли 10–15 килограммов веса. У меня очень средняя комплекция, ближе к худощавой, но и я за первый неполный год потерял 8 килограммов. В отпуске я килограмма на три поправился, а за вторую половину афганской командировки опять «усох», как и за первый год.

 

Мушкилот

Определяющие черты быта, работы, всей жизни афганцев — неторопливость, отсутствие резких движений, степенность и невозмутимость. Эти черты мудро сочетаются с особенностями природной среды. Высокогорье, недостаток кислорода, жара сами подсказывают такой экономный, размеренный образ жизни. Летом часов с 11–12 в самую жару жизнь как бы замирает — все прячутся в тень, пьют прохладительные напитки или чай.

Не приняты у афганцев не только резкие движения, но и грубые, резкие слова, оскорбительные оценки работы сотрудников. Поведение советников, особенно в начале командировки, когда они по нашим советским традициям беспощадно публично критиковали некоторых афганских офицеров как бездельников, негодных работников, звучало резким диссонансом с местными обычаями и иногда вызывало даже слёзы у обиженного распекаемого офицера. Я никогда не слышал подобных оценок в выступлениях афганских руководителей. Самая резкая критика из их уст звучала примерно так: «Рафик (товарищ) Башир пока ещё имеет недостатки в своей работе, но есть уверенность, что он в скором времени их устранит».

Когда мы настойчиво требовали провести какое-то мероприятие, что-то сделать, афганцы никогда не спорили, обычно соглашались, обещали всё выполнить. Но часто на обещаниях всё и кончалось. Если мы возвращались к этому вопросу, возмущались, почему не сделано, в ответ обычно перечислялись многочисленные трудности, которые помешали выполнить обещанное. Слово «мушкилот» (трудности) — одно из первых афганских слов, которые мы усваивали в ДРА. Было заметно, что в условиях гражданской войны большинство афганцев вели себя с оглядкой — чья возьмёт — и особой активности не проявляли.

Сотрудники царандоя обычно очень стремились попасть на учёбу в СССР. Главный коньюктурный момент здесь состоял в том, чтобы пожить в своё удовольствие в мирной обстановке, а не рисковать собой в гражданской войне на родине.

В афганской армии, да и в милиции, традиционно укоренялся институт «нафаров» (денщиков). Нафары не только были как посыльные, порученцы командира, но и выполняли бытовые дела его семьи (пасли скот, нянчили детей). У некоторых командиров было по нескольку нафаров. Когда я был в ДРА, с этим явлением, сильно снижавшим боевые возможности армии, велась активная борьба, и число нафаров сокращалось.

Афганцы старательно делают работу, которую знают, конкретны, находчивы. Кто-то из старожилов рассказывал мне, что для работы на стройке (возить кирпич) афганец нередко нанимается вместе с собственным ишаком. Но ослик — не машина, не имеет паспорта с указанием грузоподъёмности: погрузить на него можно и 10 кирпичин, и 30. Так вот работодатель при приёме на работу испытывает осла таким образом: в корзину на его спине грузят по кирпичику до тех пор, пока осёл не перестаёт держаться на ногах и ложится, а затем, погоняя, снимают по одной кирпичине до тех пор, пока ишак не встанет самостоятельно на ноги. Оставшееся количество кирпичин считается оптимальным для перевозки при выполнении работы.

Еду как-то с афганским водителем по Кабулу, разговариваем на русско-афганско-жестовом языке. Он, показывая на идущие машины иностранных марок, говорит, что американские машины плохие, а советские — хорошие. Мне приятно, что он хвалит наши, но всё же замечаю, что он несправедлив — американские машины тоже хорошие. Тогда он уточняет свою мысль: американские машины стоят очень дорого, поэтому плохие, а советские хорошие, так как ничего не стоят. Не исключаю, что он, таким образом, подчёркивал, что всё необходимое Афганистану бесплатно даёт Советский Союз.

 

«…И транспорт единственный здесь вертолёт…»

Так обозначены в одной из фольклорных песен транспортные особенности в Афганистане. Колонны автомашин там перевозили преимущественно грузы. Основным междугородным транспортным средством для людей были вертолёты и самолёты. В некоторые места ими же доставлялись и грузы. Приходилось летать и с советскими, и с афганскими лётчиками. Советские строго соблюдали меры безопасности на случай обстрела с земли — набирали определённую высоту. Афганский же лётчик, с которым я летел в Газни, вёл вертолёт строго над автотрассой на высоте нескольких десятков метров.

Однажды из Гордеза в Кабул летел огромным грузовым вертолётом МИ-6. На нём, кроме груза, было около сотни демобилизованных афганских солдат. В условиях высокогорья и так ощущается недостаток кислорода, а тем более, когда вертолёт набрал высоту. Я, сидя на чемодане, клевал носом. Вдруг ощутил падение. Успел только подумать: «Конец, отлетался», открыл глаза и увидел спокойно стоявшего у блока тумблеров советского лётчика, отвечавшего за порядок в салоне. Падение прекратилось. Я спрашиваю, что случилось, почему падали? Он, ухмыляясь, указывает взглядом на перепуганных афганских солдат, объясняет, что они лезли кучей к иллюминаторам, нарушали равновесие машины, и лётчики их малость припугнули падением. Как это исполнялось технически, я как несведущий в лётных делах, не знаю.

Характерная для наших перелётов в Афганистане деталь: военные самолёты и вертолёты летали по своим графикам, их всегда надо было искать, бегая по аэродрому и расспрашивая экипажи — куда, когда летят, затем долго ждать вылета. Сотрудники, служившие в дальних провинциях, куда полёты были редкие, иногда неделями ждали вертолёта, ежедневно просиживая на аэродроме с мешками и ящиками. Иногда до недалёкой точки приходилось лететь кружным путём. Отправляясь к новому месту службы в Баграм, я нашёл попутный самолёт, но он сначала летел в Кундуз, а затем в Баграм; я и прокатился по этому маршруту на мешках с почтой (это примерно, как из Минска лететь в Борисов через Гомель или Гродно).

 

«Выпьешь? — Нет, покурю»

Порядок снабжения нас алкогольными напитками в Афганистане на десяток лет предвосхитил то, что мы потом получили на Родине. Нам отпускали по спискам по бутылке водки в месяц на человека в посольском магазине в Кабуле. Первое время, правда, много водки завозилось контрабандой в колоннах, идущих из Союза, и её свободно можно было купить в Кабульских дуканах. Потом этот канал был сильно перекрыт, и найти водку в магазинах было трудно, была она очень дорогая, а иногда, открыв бутылку внешне вполне фабричного разлива, обнаруживали в ней что-то, очень отдалённо напоминающее водку. Кстати, раз я, купив в дукане банку свиной тушёнки с соответствующей этикеткой, обнаружил в ней кабачковую икру. Советские военные, за отсутствием водки, употребляли спирт. Добывали его у лётчиков и называли «ликёр шасси». Знаю, что в некоторых подразделениях в праздники делали бражку, гнали сахарную самогонку.

Афганцы кое-где делали виноградную самогонку — «кишмишовку». Один раз нас угощали ею в Чарикаре, причём, принесли её не в бутылке, а аккуратно туго завязанную в уголке целлофанового пакета. Некоторые афганцы, особенно длительно учившиеся в СССР, выпивали почти по-нашему и на Коран не оглядывались. Я помню рассказ одного офицера, летавшего в Ташкент. Он, смеясь, говорил, что когда зашли в магазин и увидели много водки, то, имея в виду трудности с этим делом дома, сочли, что им крупно повезло, и накупили её полные сумки, а когда зашли в другой магазин, там водки оказалось ещё больше.

Но среди афганцев, думаю, шире распространено употребление наркотиков, а не спиртного. Перед проведением военных операций с участием афганской милиции мы, советники, обычно ночевали в Чарикаре в одном из кабинетов царандоя. Солдаты, несшие службу на постах, среди глухой ночи обычно громко разговаривали, смеялись, стреляли вверх. Переводчики, выясняя, что происходит, докладывали, что солдаты ведут себя так, накурившись анаши. Наш афганский водитель отличался резко контрастным настроением: то был весел, смеялся, пел, то был злой, как волк. Как выяснилось, эти перепады настроения зависели от наличия или отсутствия анаши.

 

Бытовые картинки

На Баграмскую авиабазу от советской границы проложен керосинопровод (керосин — топливо для самолётов). Я слышал разговоры о случаях, когда афганцы простреливали или по-иному повреждали его, чтобы набрать керосина для бытовых нужд. По линии керосинопровода дежурили советские БТРы с запасом труб, которые выезжали для ликвидации аварий. Однажды, проезжая по Баграму, я заметил толпу афганцев, остановился. Оказывается, был повреждён керосинопровод, и образовалась лужа, точнее небольшой пруд керосина, и все набирали его в бочки и канистры, вёдра, кастрюли. К этой луже тянулись с посудой десятки, если не сотни людей. Мне объяснили, что на трубопровод вроде наехала и повредила его какая-то неизвестная машина. Я сообщил об аварии в штаб дивизии, но пока перекрыли задвижку, пока прибыли ремонтные БТРы, весь Баграм запасся на зиму топливом.

На крыше нашего дома была радиоантенна, которой мы пользовались. Её надо было починить, а лаз на крышу был только с крайней квартиры, которую занимал афганский офицер, женатый на советской женщине. Наш радист пошёл туда, постучал, объяснил, чего хочет, хозяина дома не было, а хозяйка не только не открыла, но даже разговаривать с чужим мужчиной не стала — такие правила у мусульман. Радист долго чертыхался в адрес землячки, а мы подтрунивали над ним.

Афганские семьи многодетные. Чуть отойдёшь от дома, стайки детей — тут как тут. Кричат: «Товарищ, что даёшь? Мыло даёшь? Спички даёшь?» Если за мной бежит воспитанница одного нашего сотрудника собачонка Пулька, величиной чуть побольше кошки, дети кричат: «Товарищ, саг (собаку) бакшиш (подарок) давай». Махаю рукой на собачонку, говорю: «Бери, бакшиш». Детвора устремляется к собаке, но она, храбрая в моём присутствии, вздыбив шерсть, с громким лаем бросается к детям, они с визгом, падая и кувыркаясь, убегают — у страха глаза велики.

Однажды наблюдал афганскую свадьбу. Отдельно по одну сторону нашего дома плясали в кружке женщины с бубнами. Одновременно по другую сторону дома плясали мужчины — ритмичный всё убыстряющийся танец под удары барабана. Мой приятель — соседский мальчишка Акбар, лет десяти, немного знающий по-русски, всё просил у меня пистолет, чтобы стрельнуть вверх, когда привезут «ханум» (ханум — женщина, здесь — невеста). Когда невесту привезли, действительно многие гости стреляли вверх из разного оружия. Потом на возвышении артисты давали концерт — играли и пели, а во дворе на скамейках гости слушали песни и музыку. Среди зрителей бесчисленное множество снующих везде детей.

Все афганские офицеры имели небольшие огороды, выращивали помидоры, огурцы, другую зелень. Тщательно ухаживали за посадками, искусно подводили канавку от поливного арыка к каждому растению. Случалось, что обострялись отношения с партизанами, и те где-то на своей территории перекрывали текущий к авиагарнизону арык. За 3–4 дня все огороды высыхали.

 

Поездки в столицу

При всех трудностях нашей провинциальной жизни, это был хоть какой-то дом, где ты кому-то был нужен, что-то мог, имел свой угол. Пребывание же в Кабуле подчёркивало нашу никчёмность, ненужность. Первое — в Кабуле ты был ничто без машины. Побыть и по делам службы, и по бытовым делам советнической группы, по каким-то личным вопросам надо было в разных местах: в МВД ДРА, посольстве, в магазинах, в аэропорте. Без транспорта это сделать невозможно. Начинались хождения с просьбами к сотрудникам представительства, за которыми были закреплены автомашины и кого лучше знал лично. Машины обычно оказывались заняты, приходилось долго ждать, нервничать. Вернувшись из отпуска, я повёз в микрорайон передачу одному знакомому. Добраться туда смог на попутном микроавтобусе, который отвозил из представительства сотрудников по окончании рабочего дня. Передачу я отнёс, намеревался там и переночевать, но у знакомого были свои планы, и он мне в ночлеге отказал. Уже стемнело, я к тому же был без оружия, т. к. ещё не успел его получить. Выпросил у этого земляка до завтра пистолет, пошёл на улицу, остановил такси. Слава богу, представительство МВД располагалось примерно в том же районе, где и наше посольство. Я сказал водителю известное мне афганское название советского посольства «шурави сафарат», сел сзади, рука с пистолетом в кармане, и пытался по отдельным ориентирам следить, в ту ли сторону едем, и чтобы не пропустить здание посольства. Так мы проехали через весь город, и я благополучно попал в гостиницу.

Промучившись с трудностями «безлошадного», на втором году службы, вылетая в Кабул сам или посылая туда своего сотрудника, я посылал обычно туда автоколонной УАЗик царандоя, и он сильно выручал в Кабуле не только меня, но и моих коллег из дальних провинций: того же В. А. Объедкова, москвича Вячеслава Васильевича Огородникова, служившего в Кандагаре, Бориса Анатольевича Хловпика из Усть-Каменогорска, работавшего в Джелалабаде, с которыми я обычно общался, бывая в Кабуле.

Представительство МВД СССР жило своими аппаратными делами и личными заботами сотрудников, все были сильно заняты или обозначали занятость, и мы утомительно топтались там по коридорам. Чувствовали, что мы — обуза, лишние хлопоты для представительских чиновников, преимущественно москвичей и ленинградцев. В представительстве нормально решались вопросы выделения имущества, необходимого советнической группе, выплаты заработной платы, комплектования советнических групп. Что же касается проблем царандоя — об этом в представительстве могли быть лишь разговоры, в лучшем случае звонки афганскому начальству в МВД ДРА. При поездках же в МВД там обычно выслушивали, обещали помочь, но часто на том всё и глохло.

Жили мы, бывая в столице, первое время в городской гостинице «Кабул», потом — в арендованном небольшом помещении для гостиничных нужд в микрорайоне. Когда представительство купило для себя отдельное от МВД ДРА здание, там же во дворе была и гостиница. Комнаты многолюдные, дворик малюсенький, вечером больше никуда не выйдешь — тоска зелёная. Обслуживание — по низшему классу.

 

Немного о любви

Начну с очень подходящих к теме разговора «Строчек о войне и любви» Роберта Бёрнса:

Переводчики говорили, может и в шутку, что есть правило, согласно которому правоверный мусульманин, если он определённое время находится вне постоянного места проживания, может иметь временную жену. В русском армейском лексиконе со времён Отечественной войны, а может, и более давних, имеется термин ППЖ (походно-полевая жена). Развивать эту деликатную тему не буду, скажу лишь, что положение женщины в мусульманском мире совершенно иное, чем у нас. Там она существует только для мужа, дома, детей. Общественные, производственные дела — не её удел; поведение женщины, как и отношение к ней окружающих строго регламентированы и не дают никакого пространства для свободных контактов с мужчинами.

Мне казалось, что какие-либо связи советских мужчин с афганскими женщинами совершенно исключались. В одной из «афганских» самодеятельных песен есть слова: «А шагающую рядом стройную ханум ты разденешь только взглядом, проглотив слюну». Должен заметить, что «раздевающий взгляд» уже грубо нарушал правила приличия. Афганцы вообще в общественных местах смотрят на женщин с полнейшим равнодушием и безразличием, как на неодушевлённый предмет — так принято на Востоке.

Как-то командующий царандоя проинформировал меня, что солдат советской роты, стоявшей тогда в Чарикаре, неправильно ведёт себя в отношении афганской девушки — заговаривает с ней, оказывает знаки внимания на улице. По словам командующего, это большой позор и оскорбление для родственников девушки, и за это вполне вероятна физическая расправа над солдатом с их стороны. Я переговорил с командиром роты, с солдатом — молодым парнишкой с одной из азиатских республик. Солдат не отрицал ухаживание за девушкой и в ответ на наши увещевания и предупреждения отвечал: «А я её люблю». Пришлось резать по-живому: решили срочно отправить солдата к месту расположения штаба полка — это километров за сотню. Назавтра командир снарядил БТР, который увёз юного Ромео.

В Баграме рассказывали о прапорщике, который за бочку масла купил у крестьянина его дочь себе в жёны, соорудил ей какое-то жильё недалеко от части, потом оказалось, что прапорщик прикарманивал и другое казённое имущество, за что был арестован. Возникли трудности с его афганской женой: отец забирать её отказался, поскольку калым за неё получил; сама женщина, когда ей разъяснили, что муж отправлен в Союз и она может быть свободна, требовала и её отправить вслед за мужем. Чем всё это закончилось — точно не знаю.

В одной из квартир тех домов, где мы размещались в Баграме, в семье афганского офицера жила старуха. Как-то к ней пришла другая женщина с ребёнком на руках, и они разговаривали на крыльце. Мы с крыльца нашей соседней квартиры обратили внимание на необычный вид младенца: афганцы все чернявые, а этот ребёночек — беленький, с льняными волосами. Старуха, заметив наш интерес к необычному альбиносику, смеясь, показывает рукой на ребёнка, затем в нашу сторону — ваших, мол, работа. В общем, видимо, не случайно существовала мудрая поговорка, которую я слышал у баграмских лётчиков: «Не оставляй тормоз на конец полосы, а любовь на старость».

 

«Споёмте, друзья…»

К своему стыду, только в Афганистане я по-настоящему открыл для себя Владимира Высоцкого, хотя немного слышал его песни и в Союзе. В ДРА все советские переписывали его песни друг у друга, знали и слушали их также афганцы. Нам, прежде всего, импонировало то, что герои его песен часто были в экстремальных ситуациях, как мы в Афганистане. Это, конечно, не единственное их достоинство; в них большое гражданское мужество поэта, искренность, неприятие рабства, лжи, насилия над личностью. Особенно близки были нам слова его песни о войне, о разлуке, исполнявшейся Мариной Влади:

Популярны были песни в исполнении ансамбля «Верасы», военные и другие песни Булата Окуджавы, песни неизвестных мне авторов и исполнителей о гражданской войне. В одной из них поётся:

Много ходило самодеятельных песен. Сочиняли их молодые сотрудники подразделений КГБ и МВД, армейские офицеры.

В песнях, записи которых сохранились у меня, необходимость этой войны для нас либо вовсе не затрагивается, либо мотивируется интернациональной помощью, противостоянием с нашим тогдашним глобальным противником, необходимостью освободить афганский народ от террора душманов. Лишь в одной песне есть вопрос-ответ на эту тему: «Для чего мы пишем кровью на песке? Наши письма не нужны природе». Не думаю, что авторы не размышляли об этой войне, её целесообразности. Офицерам, тем более офицерам спецслужб, не принято было распространяться на эту тему, вступать в коллизию с официальной линией. Да и нести тяжёлую военную ношу легче, если война, её цели, смысл несколько ретушируются — надо же чем-то оправдывать тяготы, страдания, смерти.

Многие песни сочинялись на известные на родине мотивы, в других — и слова, и мотив самодеятельные. Есть, возможно, среди них и давнишние, но неизвестные мне ранее авторские песни. Нас привлекали очень близкие психологически темы песен, афганский колорит в них. Говорилось в них о войне, о тоске по Родине, по любимым, о смерти и погибших, о трудностях службы и, конечно, о долгожданном возвращении домой. Приведу несколько выдержек, некоторые из них, по-моему, достойны профессионального поэта. Хочется, чтобы авторы их нашлись и стали широко известны.

* * *

* * *

* * *

* * *

Поётся о кукушке, которая щедро отсчитала солдату 80–90–100 лет и далее:

* * *

 

Полевая почта

Письма мы получали на номер полевой почты ближайшей воинской части. Письмо в тех условиях — событие, большая радость.

Я, к сожалению, не вёл в Афганистане дневник для себя. Записи ежедневно по службе вёл, но после составления отчёта их уничтожал. Копии месячных отчётов у меня оставались, но перед отъездом в Союз я их сжёг. Так что всё, что я пишу — по памяти, за исключением незначительных пометок, относящихся к первым месяцам пребывания в ДРА.

Вместе с тем, в памяти постепенно многое стирается, я в этом убедился, перечитав сохранившиеся мои письма домой. Хотя информации по работе в них нет, это всё же документальный источник, содержащий некоторые подробности, характеризующие преимущественно моё состояние в этой командировке. Приведу краткие выдержки из них.

Кабул. 28.10.81 г. «Вместо хлеба здесь продают лепёшки, которые пекут тут же на улице под крышей. Лепёшки длинные — сантиметров 80 и сантиметров 20 в ширину, толщиной около 1 см.»

Кабул. 6.11.81 г. «Вчера были в клубе микрорайона на праздничном концерте, который давался силами нашего армейского ансамбля и самодеятельными артистами… Растрогались. Здесь всё наше привычное, советское воспринимается обострённо: и простенький концерт, и полный зал наших людей, семейные с детишками, даже малышами по 1–1,5 года».

Газни. 28.11.81 г. «Ещё раз очень прошу побольше писать мне всякие новости, так как здесь огромный дефицит на известия с Родины: если даже взять газеты, то и в Кабул они идут несколько дней, а здесь в Газни их вообще не получают (кроме того, что с оказией привезут из Кабула)».

Баграм. 2.07.82 г. «Завтра лечу в Кабул на совещание и для окончательного решения вопроса об отпуске. Когда до него остался практически месяц, мне почему-то перестало вериться, что я попаду в отпуск; видимо, потому, что всё время он был таким далёким, нереальным, что и теперь, когда приблизился, кажется таким. А может, это просто от нервной перегрузки».

24.09.82 г. «Вчера вернулся в свой Баграм. Вспоминаю отпуск, помню вас, бегущих за уходящим поездом во время проводов. Эта сцена волнует и трогает меня до слёз… Пишите обо всём и поподробнее».

30.09.82 г. «После отпуска время тянется медленно, мне хочется скорее „распечатать“ второй год, но пока остаётся ещё целая неделя первого».

22.07.83 г. «Получил письмо с лекарством. Больше лекарства можешь не слать. У меня есть седуксен — дали ребята, а ранее я брал у командира дивизии элениум, его я, правда, расходовал, но могу взять ещё».

06.08.83 г. «У меня дела идут своим чередом. Здоров. После отпуска минуло 45 недель, осталось — 9. Но, к сожалению, эти последние недели медленны и нелегки. Если бы не желание побыть в отпуске с Танюшкой во время её летних каникул (дочка тогда была школьницей), конечно, мне следовало пойти в отпуск попозже с тем, чтобы после него оставалось служить месяцев 8. Так делают все».

К сожалению, и у полевой почты бывали перебои. Один раз я не получал писем месяца два. Конечно, появлялись разные мысли о причинах прекращения переписки. Эти мысли-сомнения невольно излагал в своих письмах домой. Потом получил сразу 5 писем. Оказалось, что цензор полевой почты, проверявший письма, убыл в Союз, а замена ему не прибыла, и письма складывались в мешки. Поднятая из-за накладок полевой почты волна сомнений, объяснений на тему «почему не пишешь?» продолжалась в переписке многие недели.

 

С возвращением!

Как уже упоминалось, почти каждый из нас в ДРА сильно терял в весе. Болезненно проходило привыкание к иным климатическим условиям. По пути в отпуск в Москве на меня навалилась такая непреодолимая сонливость, что я чуть не уснул прямо на улице. От нервных перегрузок спал в Баграме 4–5 часов в сутки, просыпался вроде отдохнувший, но часа через 2–3 ощущалась вялость, усталость. Принимал успокаивающие таблетки. Возвратился домой, и в отпуск, и окончательно, с крайне издёрганными нервами. Последние полгода службы в ДРА донимала боль в правой ноге, сильно прихрамывал.

В Минске к тому времени построили метро. Линия его проходила прямо под нашим домом. Меня сильно беспокоил и раздражал шум его поездов, вызываемая ими вибрация. Удивляло, что члены моей семьи, соседи, которых я спрашивал об этом, отвечали, что они ничего не ощущают. Думаю, что причина такой моей повышенной чувствительности — нервное перенапряжение.

Около года после возвращения я каждую ночь видел Афганистан во сне. Сны были на одну тему с небольшими вариациями: я добираюсь до аэропорта, но попадаю в кишлаки, контролируемые мятежниками, и с трудом выбираюсь оттуда. Один мой знакомый — участник Отечественной войны как-то позвонил мне и в разговоре спрашивает: «Видишь во сне Афганистан?» Я удивился: «Откуда ты знаешь?» Он рассказал, что после войны несколько лет видел во сне один сюжет: появляется немецкий танк, их артиллерийское подразделение изготавливается для стрельбы, но вести огонь мешает дерево, и он еженощно пилил это дерево, а когда сваливал, танк пропадал, стрелять было не по чему.

За два афганских года я забыл фамилии, имена, отчества, номера телефонов хорошо знакомых людей, зато помнил много имён и фамилий афганцев, советских военных. Сильно раздражали, обижали, выводили из себя формализм, бюрократизм, невнимание, несправедливость. Сразу после возвращения поехал вместе с женой в санаторий МВД на Кавказ. Местное санаторное начальство, ожидая подношений, дней пять не хотело нас вместе поселить. Я твёрдо собрался уезжать обратно, правда, отдыхавшие там земляки мягко, но настойчиво отговорили меня. Хорошо знакомые, даже друзья, прожившие жизнь в спокойной, мирной обстановке, совершенно не понимали моей жизни там, моего состояния. Это раздражало, обижало, вынуждало замыкаться, молчать. Если встречал кого из знакомых по Афганистану, темой разговоров были только афганские воспоминания.

Периодически появлялась потребность уединиться, без помех предаться воспоминаниям, при этом рассматривал тогдашние снимки, слушал «афганский» фольклор, другие военные песни. Постепенно с годами такие уединения происходили реже и реже, пока я, как говорят медики, полностью не восстановился.

Мне трудно детально описать это состояние реадаптации к мирной жизни. Языком искусства оно точно передано в давнем советском кинофильме «Гадюка», героиня которого — активная участница гражданской войны, оказалась в мирной обывательской среде. Ей было очень тяжело привыкать к новому образу жизни, окружающие её не любили, они, в свою очередь, были чужды и непонятны ей.

Всё это я говорю к тому, что любой, вернувшийся с войны, и тем более на период реадаптации, требует повышенного внимания, участия, помощи. Не случайно одна из «афганских» песен начиналась словами надежды: «А Родина-мать встретит ласково нас…». Меня, к сожалению, и провожали в Афганистан, и встречали неласково.

Ещё в октябре 1981 года, когда я только прибыл в Кабул, причастные к моей ссылке недоброжелатели распустили слух в гарнизоне милиции, а также сообщили моей семье, что я струсил ехать в Афганистан и лёг в Москве в госпиталь. В такую акцию лжи и клеветы трудно поверить, но она была.

По возвращении в конце 1983 года из ДРА я отчётливо понял, что меня не только «не ждали», но посылали меня туда с явным расчётом на то, что я обратно не вернусь, по крайней мере, в Минск. Мне не хотели давать должность в УВД, искусственно обозначали её занятой. Второй секретарь и заведующий отделом административных органов Минского горкома КПБ звонили в управление кадров МВД республики, что горком возражает против моего возвращения на работу в милицию города. Меня назначали в аппарат МВД на более низкую должность, чем я занимал до Афганистана. Такое понижение после труднейшей афганской командировки, с которой я справился без каких-либо замечаний, конечно, больно ранило меня, особенно в тогдашнем моём реадаптационном состоянии.

Примерно через год меня всё же возвратили на должность заместителя начальника УВД. При этом мне пришлось пройти унизительные собеседования у различных чинов партийной иерархии. Один из них без какого-либо стеснения достал из сейфа письмо, присланное из исправительной колонии взяточником по одному из дел, которое я упоминал (письмо, как я понял из разговора, поступило ему по неофициальным каналам), и, зачитывая выдержки из письма, вопрошал: как и о ком допрашивали этого взяточника во время дознания, часа полтора поучал меня, допытывался, кому я сообщал информацию по этому делу о нём.

Несколько месяцев спустя начались перемены, называвшиеся перестройкой, стали критиковать застойные порядки. Начальство, видимо, почувствовало определённое неудобство от демонстративно несправедливого отношения ко мне, и в начале 1986 года меня повысили, назначив заместителем министра. Когда же растерянность и беспокойство у начальства прошли, оно стало гнуть в отношении меня прежнюю линию дискриминации. Из моего ведения изъяли службу БХСС, а затем и следствие, хотя оно было моей специальностью, которой я отдал тридцать лет жизни. Мне поручили вести вневедомственную и пожарную охрану, далёкие от влияния на процесс расследования преступлений. За пять лет работы заместителем министра мне не присвоили очередное звание, предусмотренное по этой должности, что очень ясно подчёркивало, и не только для сотрудников системы МВД, моё опальное положение.

Аппарат МВД кишел партийными функционерами, среди них были и доверенные бывших городских партийных лидеров, получивших продвижение на республиканский уровень. От этого круга людей, ревниво оберегавших свои корпоративные интересы, я постоянно ощущал дистанцию отчуждения, морально-психологическое давление. Профессионально и с точки зрения морали я был неуязвим, и им оставалось изощряться в интригах и подножках. Использовались для этого любые поводы: моё активное участие в эксперименте по реформированию следственной службы, высказанные мной официально критические замечания по стилю работы министерства, мои симпатии к процессам расширения свободы и демократии в обществе, которых я не скрывал. Начальник политотдела МВД в конце 1988 года как-то съязвил мне: «Мы раскопали, что Вы в родстве с тем Быковым». Имелся в виду писатель Василий (Василь) Владимирович Быков, с которым я имею честь быть только однофамильцем, и в которого тогда летело много критических стрел в партийной прессе.

В такой обстановке даже министр, оказывавший ранее большую поддержку на моём трудном служебном пути, поддался стадному азарту преследования и унижения меня.

В 1991 году уже новый министр неожиданно объявил, что меня увольняют на пенсию. Никаких претензий ко мне он не предъявил, сослался лишь на категорическое требование председателя правительства республики. Через несколько дней было подписано правительственное распоряжение об освобождении меня от должности. Ни в Совет Министров, ни в ЦК КПБ меня не пригласили, мотивов увольнения не объяснили. Принимавшие это решение проигнорировали положительную аттестацию по службе, ещё работоспособный возраст (мне было 53 года), мой «афганский» и «чернобыльский» статус, наличие у меня на иждивении двоих детей, содержать которых пенсионеру в то время было весьма непросто. До издания приказа об увольнении, когда я продолжал ещё числиться в кадрах МВД, в Минске проводилось собрание сотрудников системы МВД СССР — участников афганской войны. Из разных республик, областей прибыли многие из тех, с кем я служил в Афганистане. Меня на эту встречу не пригласили, чему немало удивились коллеги — «афганцы», тем более, что тогдашний министр внутренних дел республики тоже был «афганцем».

Так мне в очередной раз аукнулась моя активность в борьбе с коррупцией. Как писал Шекспир:

 

Невесёлый эпилог

Для нас, советских, афганскую войну справедливой вряд ли назовёшь. Не могу, правда, сказать, что все в Афганистане были враждебны нам. Немало людей, служивших новой афганской власти, считали Советский Союз другом, помогавшим в трудностях. Цель помощи этой группе людей присутствовала. Но, бесспорно, присутствовали и идеологические, имперские амбиции, стремление руководства СССР создать новую социалистическую «страну народной демократии» в мусульманском государстве, не готовом для широкого восприятия таких идей.

Бессмысленность и бесперспективность этой войны обусловлена и тем, что победить сильное партизанское движение, поддерживаемое из-за рубежа и внутри страны, имеющей многовековые освободительные традиции, тем более, действовавшее на территории, 4/5 которой труднодоступные горы — практически невозможно даже с помощью самой современной военной техники. Многие, кому довелось служить в Афганистане, понимали это. Не случайно, думаю, в праздничном застолье, наряду с тостами за Родину, за память о погибших, традиционным был и тост «За успех нашего безнадёжного дела».

Надо сказать, что война для её участников с обеих сторон — дело тяжкое, суровое, грязное, если хотите. И всё же, если война ведётся для защиты Родины или других оправданных с нравственной точки зрения целей, её тяжёлый груз, лежащий на солдате, облегчается благородством, чистотой тех целей, во имя которых страдал он и причинял страдания другим. В несправедливой же, ничем не оправданной войне эта тяжесть, особенно от людских потерь, как среди наших солдат, так и среди афганского населения (а в него, конечно, попадали не только пули и мины мятежников, но и наши), удваивается, если не удесятеряется.

Всё это накладывает на участников афганской войны большую дополнительную морально-психологическую нагрузку. Люди не виноваты, что оказались участниками этой неразумной и непопулярной войны. Но сможет ли кто снять с них этот дополнительный груз? Никто его не снимет. Он уйдёт с ними в могилу.

В конце 80-х годов с туристической группой мне пришлось побывать в тогдашней Западной Германии. Часто в гостиницах, услышав русскую речь, к нам подходили пожилые немцы. Выяснялось, что одни воевали на нашей территории, другие плюс к тому были у нас в плену. Запомнилось исключительно внимательное, предупредительное, я бы сказал, виновато-услужливое отношение к нам некоторых активистов принимавшей нас общественной организации, опять же из числа пожилых людей, понимавших по-русски. Не знаю, какие конкретно грехи остались на душе у этих людей от пребывания на нашей земле в качестве солдат и офицеров вермахта — вероятно, кровь и смерти. Но было видно, что и через сорок с лишним лет совесть мучила их, а может, под старость, когда человек становится мудрее, ещё в большей мере, чем в молодости.

Бесспорно, что участники афганской войны требуют внимания общества, поддержки, защиты их прав и интересов. Именно для этого нужны активные организации «афганцев». Важно только, чтобы они, их руководители получили свой статус истинно демократическим путём, чтобы в их создании участвовали или хотя бы приглашались принять участие все ветераны этой войны, живущие в данном городе, районе. В будущем, когда окончательно установится мир на афганской земле, этим организациям неплохо бы стать инициаторами акций гуманизма и помощи Афганистану.

Но когда это может быть? Трудно сказать. Война в Афганистане продолжается, только по нашим следам теперь ходят американцы, немцы и другие НАТОвцы.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

Справочные сведения об Афганистане

 

I. Историческая справка

Афганистан — центральноазиатская страна. По площади (более 600 тыс. кв. км.) примерно равна Украине. Население около 16 млн. человек. Самая протяжённая граница с бывшим СССР — более 2300 километров, примерно такая же — с Пакистаном. Граничит также с Ираном, Индией, Китаем. Преобладают горно-пустынные ландшафты. Лесов очень мало. Горы, преимущественно хребты Гиндукуша, занимают около 80 % территории. Климат сухой с резкими суточными и годовыми колебаниями температуры — от 40–50° в тени летом на равнинно-пустынных территориях до 30° мороза зимой в горах. На высоте более 3 тысяч метров снеговой покров сохраняется 6–8 месяцев.

В стране живёт свыше 20 национальностей. Более 50 % населения — афганцы или пуштуны (ещё примерно 10 млн. их живёт в Пакистане), около 20 % — таджики, 9 % — узбеки, 3 % — хазарейцы. 85 % населения живёт на селе, шестая часть ведёт кочевой или полукочевой образ жизни. 98 % населения исповедует ислам. По некоторым данным в Афганистане насчитывается около 250 тысяч служителей культа. Примерно такое же количество людей занято в фабрично-заводской сфере (около 290 тысяч). Влияние мусульманского духовенства очень велико.

В Афганистане два государственных языка — пушту (язык пуштунской нации) и дари — литературный язык центральноазиатского региона, близкий к таджикскому.

История страны уходит в глубины тысячелетий. Её народ упорно сопротивлялся великим завоевателям древности Александру Македонскому, Чингисхану, Бабуру. В разное время территория нынешнего Афганистана входила в состав крупных государственных образований этой части земли. Последнее из этих образований распалось в начале 19-го века на самостоятельные княжества. Их объединению препятствовала Англия, господствовавшая в соседней Индии и всем южноазиатском регионе. В 1838–42 годах Англия вела войну с целью оккупации Афганистана, но потерпела тяжёлые поражения от народных ополчений и вынуждена была вывести свои войска. В 1878 году англичане вновь вторглись в Афганистан, заняли большую часть его территории, но силы освободительного движения вновь нанесли им крупные поражения, и англичане покинули страну.

Летом 1919 года Англия ещё раз начала войну с Афганистаном, но в том же году вынуждена была признать его независимость. Нового правителя Афганистана Амманулу-хана, сочувствовавшего переменам в России, а также борьбу против Англии поддержало советское правительство. В стране начались политические и социально-экономические реформы, затрагивавшие традиционные феодальные и ортодоксально-религиозные устои. Против этих реформ и эмира-«безбожника» началось восстание, и в 1929 г. он был свергнут, его реформы отменены, провозглашён новый эмир, который тоже вскоре был свергнут. В 1929–33 годах страной правил Надир-хан, объявивший себя падишахом (королём), затем его сын Захир-Шах. В 1973 году в результате офицерского переворота страна была объявлена республикой, президентом стал Мухоммад Дауд.

В 1965 году образовалась народно-демократическая партия Афганистана (НДПА). В результате проведённого ею в апреле 1978 года переворота Дауда свергли, страну провозгласили Демократической Республикой Афганистан (ДРА), управляемой революционным советом. Программа, обнародованная в мае 1978 года, провозглашала «осуществление земельной реформы в интересах крестьян… ликвидацию всех видов эксплуатации и угнетения… укрепление государственного сектора в экономике…, повышение жизненного уровня населения… контроль над ценами, устранение влияния империализма… в экономике, политике, культуре, идеологии» (цитируется по справочнику «Демократическая республика Афганистан», Москва, 1981 г., из которого приводятся и некоторые другие справочные сведения). У новой власти сразу же появилась сильная вооружённая оппозиция, формирования которой в 1979 году, по советским оценкам, исчислялись более чем в 100 тысяч человек, имевшая широкую поддержку внутри страны и вне её (Пакистан, США, Саудовская Аравия, Иран и другие страны). Внутри новой власти также не было единства, в результате чего первый председатель революционного Совета Тараки был убит, в сентябре 1979 года его сменил Амин. В декабре 1979 года в Афганистан были введены советские войска. С участием советского подразделения Амин был уничтожен, его заменил Бабрак Кармаль. Начался, как тогда говорили, «второй этап апрельской революции».

В 1989 году Советский Союз был вынужден вывести свои войска из Афганистана. Президентом страны стал Наджибула. Через пару лет его свергло и казнило ортодоксальное мусульманское движение талибов, сотрудничающее со всемирной террористической организацией, возглавляемой Усамой бен Ладеном, которое контролировало большую часть страны. Им противостоял так называемый «Северный альянс», в числе его руководителей были умеренные афганские лидеры Раббани и Ахмад Шах Масуд, который после вывода советских войск стал министром обороны Афганистана. В сентябре 2001 года накануне «самолётной» атаки на США террористы-смертники, подосланные бен Ладеном, уничтожили Масуда.

После этих событий в дела Афганистана вмешались США и другие страны НАТО, направили туда крупный военный контингент. Президентом страны стал живший в США Хамид Карзай. Противостояние сил НАТО и талибов продолжается, по сей день страну сотрясают военные действия и террористические акты.

По данным ООН за 1979 год, Афганистан считался одной из беднейших стран мира с доходом на душу населения не более 100 долларов в год.

 

II. Религия. Обряды. Традиции

[2]

Религия подавляющего большинства афганцев — ислам возник в VII веке. В его основе лежит учение пророка Мухаммеда, который согласно догматам этой религии представлял бога на земле и которому свыше было ниспослано откровение — Коран. Мухаммед — историческая личность, жившая в 570–632 гг. Родился в Мекке. В 609 году начал проповедовать там о едином боге, а в 622 году с группой последователей переселился в Медину. С этого года начинается мусульманское летоисчисление. В Коране немало идущих от библии положений, которые исповедует и христианство: сотворение мира за шесть дней, сотворение Адама и Евы, существование дьявола, ада и рая, предстоящий страшный суд и т. д. По преданию Аллах передал Коран Мухаммеду через архангела отдельными откровениями в течение 22 лет. Наряду с Кораном источником исламского вероучения является «сунна» — изложение священных преданий о поступках и изречениях Мухаммеда. На основе Корана и сунны существует мусульманское право, свод законов — шариат.

Основных предписаний культа — пять: исповедание веры, что выражается в произнесении формулы «нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед пророк его»; совершение намаза (молитвы) пять раз в день; «руза» — соблюдение тридцатидневного поста в месяц рамадан, в который Мухаммед, по преданию, получил первое откровение Корана; «закят» — выплата очистительного подоходного налога; «хадж» — совершение паломничества в Мекку.

Согласно шариату, мусульманину запрещается употреблять «нечистую» пищу: свинину, мясо хищных птиц, алкогольные напитки, наркотики.

Перед молитвой совершается омовение в проточной воде, а если её поблизости нет — чистой землёй, песком или пылью. Омовение служит и для очищения от скверны (употребления нечистой пищи, прикосновение к нечистым предметам).

В период поста от восхода до захода солнца верующий не должен ничего есть, считается грехом также половая близость во время поста. По окончании поста отмечается праздник рамазан (разговения). В канун этого праздника дети и женщины красят руки хной. Утром все поздравляют и целуют друг друга.

Популярен курбан-байрам — праздник жертвоприношения. В этот праздник мусульманин должен зарезать барана или другое домашнее животное, устроить угощение для родственников и друзей.

Обязательный у мусульман обряд обрезания — удаление крайней плоти у мальчиков. Совершается он торжественно в присутствии священнослужителей и гостей.

По мусульманскому обычаю женщина с 12 лет закрывает лицо перед посторонним мужчиной, а мужчина не имеет права смотреть на неё. Большинство женщин носит чадру. Очень ранний брачный возраст женщины — 12–16 лет, а иногда выдают замуж и в 9–10 лет. Принята уплата калыма родителям невесты. Калым значительный, как отвечали на наши вопросы молодые офицеры — до 100 тысяч афгани (более чем полугодовая зарплата офицера). Мусульманин может иметь до 4 жён, если позволяет его состояние уплатить калым и содержать их. Женщина, как я упоминал, по своему положению ниже мужчины. Обычная картина на дороге, когда мужчина едет на ишаке, а женщина с котомками и ребёнком на руках тащится сзади пешком. Даже хоронят женщин глубже, чем мужчин, чтобы и на том свете она была ниже мужчины.

Есть ряд интересных обычаев у пуштунского населения. По неписаному закону чести необходимо давать убежище тем, кто его ищет, оказывать помощь тем, кто за ней обращается, оказывать гостеприимство даже врагу, платить обидой за обиду. Каждый афганец должен помочь другому, несмотря на опасность для самого себя. Человек, жизни и чести которого что-то угрожает, может зайти в дом влиятельного лица и отказываться сесть на ковёр или принять угощение до тех пор, пока его просьба не будет выслушана и не будет обещано оказать помощь. Честь человека, не внявшего такой просьбе, считается запятнанной. Оказавшаяся в беде женщина может послать свою чадру мужчине, умоляя его, как брата, о помощи; выполнение её просьбы обязательно. Закон чести обязывает защищать свою Родину, быть смелым, невыполнение этого оборачивается всеобщим презрением к нарушителю закона чести. Афганцы ценят дружеские отношения, умеют отвечать добром на добро, проявляют щедрость и гостеприимство.

Любопытна история одной афганской народности — хазарейцев. Хазарейцы — люди с монголоидным типом лица, преимущественно выполняющие в Афганистане самую чёрную, грязную работу — убирают улицы, туалеты, пилят дрова, перевозят грузы, впрягшись в большие ручные повозки. По исследованиям учёных получается, что предки хазарейцев — солдаты Чингисхана, осевшие в Афганистане после его завоевания монголами. За семь столетий из правящей элиты они превратились в самую забитую часть населения. В Афганистане немало индусов, сикхов, преимущественно торгующих тканями. По их религиозным канонам некоторые из них не могут носить оружие, хотя в армию призываются. Служили они и в царандое, использовались на разных хозяйственных работах.

Характерны особенности одежды афганцев. Мужчины, особенно в сельской местности, носят «чадар» — отрез ткани метра два в длину и метра полтора в ширину. Носится переброшенным через плечо. При необходимости им обматывают шею, грудь и плечи от холода, либо укрываются от жары, служит также как подстилка при молитве, при необходимости сесть на землю отдохнуть. Из непосредственно одежды у мужчин широкие, лёгкие брюки и поверх просторная длиннополая рубаха. Поверх рубахи носят жилетку, безрукавку. Головной убор — чалма.

 

Фотографии

Автор с дочерью Татьяной перед афганской командировкой.

Вид Кабула.

Кабул. Дровяной рынок.

В центре — продавец шашлыков; первая слева — Баркун В. Г., второй — автор; первый справа — Объедков В. А., второй — Баркун В. В.

Аэропорт Кабула. Второй справа — Райкевич Ю. А.

Удостоверение автора о командировке в Газни.

Вид города Газни.

Газни. Местное «такси» — извозчик.

Газни. Колоритные «Защитники революции».

Газни. Автор с командующим и солдатами царандоя.

Въезд в Чарикар со стороны Кабула.

Перевал Саланг — снимок на почтовой открытке.

Баграм — вид жилого поселка.

Юный «защитник революции» с советскими солдатами и советниками.

Вид города Джабаль-ус-Сарадж.

Сотрудники группы «Кобальт» с афганскими детьми.

Гидроэлектростанция в Чарикаре.

Баграм. Афганские дети.

Чарикар. Въезд на территорию царандоя.

Окрестности Чарикара. Подорвавшийся на фугасе танк.

Чарикар. Слева направо: переводчик А. Саидов, автор, офицеры царандоя.

Баграм. Слева направо: Ю. Андряков, автор, В. Баркун, афганец-водитель, Г. Н. Березюк.

Офицеры группы «Кобальт» и советники. Слева направо: в первом ряду — Пивнев В. Г., Циммер Е. Б., автор, Сыромятников А. М.; во втором ряду — Гафуров Мирали, афганец, Шиленок М. Т., Горшенин В. А.

Чарикар. На собрании в царандое. Автор дарит командующему царандоя книгу о белорусской милиции.

У входа в Панджшерское ущелье. Анощенков А. С. (справа) и Корнейчук В. М.

Панджшерское ущелье, май 1982 г. Слева направо: первый ряд — автор и командующий царандоя Юсуфзой, второй во втором ряду — Выскуб Ю. М., в третьем ряду — М. Гафуров.

Солдаты и советники с новым командиром оперативного батальона (второй справа). Стоит первый слева Вахрушев В. Е.

Чарикар. Советские танкисты.

Автор с матерью Евгенией Сидоровной во время афганского отпуска.

На улице Чарикара.

Чарикар. Выпусники учебной роты сержантов царандоя с руководством провинции и командованием царандоя. В первом ряду слева направо: второй — нач. политотдела царандоя Авлие, за ним губернатор Джалол, Юсуфзой, первый секретарь провинциального комитета НДПА — Набард, автор и М. Гафуров.

Баграм. Слева — советский офицер-авиатор, справа — радист Данильчук Б. Е.

Встреча со старейшинами кишлака. Пятый слева — Чурин В. В., шестой — нач. ХАДа — Подчегуль; в советской военной форме — комполка Фёдоров А. Н.

Чарикар. В мясной лавке.

Советническая группа царандоя возле транспортного средства БТР-40.

В Чарикаре на празднике труда. В первом ряду справа налево: комбат Федорищев Ю. М., афганский начальник баграмского гарнизона Акрам, и. о. губернатора Хангом, Набард, седьмой — директор авиаремзавода Мухиддин, восьмой — его советник Волков Б. Н.

Группа советских и афганских солдат, советников. Во втором ряду в центре Гулом Хайдар Муродалиев.

Кабул. Советники царандоя из провинции с руководством представительства МВД СССР в Кабуле и министром МВД ДРА.

Джабаль-ус-Сарандж. Стоят слева направо: автор, Кадочкин А. М., Лекарев В. М.

Советники Кукуца Е. С. (первый слева), автор с сотрудниками царандоя.

Баграм. Автор с партийными советниками — В. И. Борисом (второй слева), Кадочкиным и переводчиком.

Группа афганских авиаторов и советников. Пятый слева — Журавлев С. И.

Баграм. С командованием 108-й дивизии. Справа налево: комдив Уставщиков Г. И., автор, начштаба Кандалин Г. И., нач. политотдела Фёдоров В. С.

Бронегруппа отправляется из Чарикара. На первой машине справа — зам. командующего 40-й армии Генералов Л. Е., в центре — военный соверник зоны «Центр» Рязанов Л. А.

Баграм. Автор с прокурором Баграмского гарнизона Матвеевым В. К.

Окрестности Чарикара. Слева направо: комполка Барзых, Г. Уставщиков, В. Фёдоров, автор, Кадочкин.

Слева направо: третий — нач. оперативного отдела 108-й дивизии Ядрышников М. В., шестов — нач. отделения разведки дивизии Таран В. И.

В операции в окрестностях Чарикара. Автор с офицерами 177-го полка: второй слева — комполка Кошкин Ю. Н., второй справа — майор Очереднюк В. Н.

Джабаль-ус-Сарандж. Местные жители и солдаты царандоя.

Фильтрационный пункт во время операции по призыву в армию, провёденной афганской бригадой «Командос».

Чарикар. Автобус с пассажирами.

Типичная афганская усадьба-крепость.

Афганские музыканты. Выступление в царандое.

На улице Чарикара.

Знаки внимания боевых товарищей

Противник

Ахмад Шах Масуд. Снимок из газеты, 2001 г.

Снимки и удостоверение партизана захвачены в Панджшерской операции.

После Афганистана

Чернобыльская зона июль 1986 г. Группа сотрудников милиции. В первом ряду слева направо: второй — автор, третий — Левитин В. М.

Минск, 1991год. Ветераны-афганцы. Слева направо: Хловпик Б. А., автор, Объедков В. А., Трипутень В. С.

Автор с сыном Володей, 1996 год.

Москва. На встрече «афганцев»-сотрудников МВД. Слева направо: автор, Калачёв Э. В., Жуков Г. Г., 1997год.