1

Запах колбасы густо вливался в ноздри, мощным натиском будоражил рецепторы, и от возникавшей истомы покруживалась голова. Колбаса была языковая – в белом окаеме жирка и круглых вставках из него же на нежно-розовом срезе. Да… и запах, и вид были отменные!

Но наслаждался ими Селищев с тревогой: вдруг колбаса закончится раньше, чем подойдет его очередь? Продавщица и так уже несколько раз выкладывала из холодильника новые батоны колбасы, а в секундный распах дверцы было невозможно разглядеть, сколько их там остается.

У Селищева упало сердце, когда перед ним купили последние полкило. К тому же внезапно Селищев обнаружил: продавщица поразительно похожа на его злобную соседку Зою Никифоровну – та же стать, то же мясистое лицо, редкие усики – и ему сделалось еще хуже. Но неожиданно миролюбиво «Зоя Никифоровна» сказала:

– Вам сколько?

Селищев растерялся.

– Сколько вам взвешивать? – повторила она.

– Килограмм! – решил не мелочиться Селищев.

– С вас 260 рублей.

Он отсчитал деньги. Продавщица взяла их и… удалилась.

«Наверно, в этом холодильнике колбаса закончилась, пошла к другому,» – подумал Селищев.

Вскоре продавщица вернулась, неся белую картонную коробочку, – в такие обычно кладут пирожные. Ее она протянула Селищеву.

– Что это? – опешил он.

– Колбаса! – возмутилась продавщица, и от нее, как от настоящей Зои Никифоровны, завеяло опасностью.

Селищев торопливо поддел пальцем крышку коробки и заглянул внутрь. Там лежало несколько штук чего-то мясного, серого и бугристого, похожего на люля-кебаб.

– А где же языковая?

Продавщица будто и не слышала его:

– Брать будете?

– Вы все перепутали: я просил килограмм языковой колбасы!

– А вы мне тут не хамите! – застыла она круглыми глазами на лице Селищева. – Не хотите брать, – вернем деньги!

– Возвращайте! – в отчаянии озлобился Селищев.

Продавщица, порывшись под прилавком, выложила две сторублевки и какую-то бумажку.

– Прочтите и распишитесь, – ткнула она пальцем в бумажку и снова полезла под прилавок.

«Расписка, – прочитал Селищев. – Подтверждаю, что мною в счет шестидесяти (60) рублей, подлежащих возврату за не купленный товар, получены сандалии детские в количестве одной (1) пары». Он изумленно оторвал взгляд от прочитанного. Коричневые, с круглыми мысами сандалики уже ожидали его подле двух сотенных билетов.

«Вы издеваетесь?!» – хотел было крикнуть Селищев, но у него перехватило дыханье.

– А что, вы думаете, они этих денег не стоят? – по-своему истолковала его молчание продавщица. – Ну да, немного стерты каблучки, но это же ерунда, можно набойки поставить.

Селищев повернулся к очереди, показывая всем своим видом: да эта женщина сошла с ума!.. Но понимания не встретил.

– Мужик! – крикнул мордатый гражданин. – Ты чего всех задерживаешь? Бери что дают и отваливай!

А старушка со скорбным худым лицом прошипела:

– Сами не знают чего хочут…

Челюсть Селищева иглой прошила боль. Он вспомнил: у него же со вчерашнего вечера болел зуб, а сегодня утром он решил пойти к стоматологу. Так как же он оказался в этой очереди?

Селищев огляделся. Тьфу-ты, черт! Он дома! В собственной постели! На столике – книжка, которую читал перед сном. «Роман «Процесс», – уперся Селищев взглядом в строчки мелкого шрифта на обложке, – одно из лучших произведений выдающегося австрийского писателя Франца Кафки – основоположника сюрреалистической литературы, писателя, без которого жанра «абсурда» в прозе не существовало бы».

«Да, – усмехнулся Селищев, – не читайте на ночь Кафку…»

 

2

Стоматолог-терапевт по фамилии Додин, человек лысый и с какими-то серо-металлическими глазами, постучал инструментом по больному зубу. Селищев скривился, а Додин ободряюще улыбнулся и, не вызвав у того ни капли симпатии, сказал:

– Дело поправимое… Вот вам направление (он чиркнул что-то на талончике), идите в кабинет триста семь.

– А потом?

– Суп с котом! – засмеялся Додин, поблескивая стальными глазами.

«Ну и урод», – подумал Селищев.

Внезапно посуровев, Додин заключил:

– Вам все там скажут.

Когда Селищев оказался перед кабинетом 307, ему стало понятно, отчего так веселился Додин: это был кабинет хирурга.

«Неужто зубу хана?» – содрогнулся Селищев.

Каждый выходивший из кабинета 307 прижимал к лицу круглую резиновую емкость, наполненную льдом, – «грелку наоборот», как назвал ее один гражданин из очереди, объясняя Селищеву необходимость прикладывания холода к освободившемуся от зуба месту. Судя по его ввалившимся щекам, он знал, о чем говорит.

– А что, там ничего другого не делают, как только зубы удаляют? – спросил Селищев.

– В девяноста девяти процентах из ста, – прошамкал гражданин.

Хирург оказался женщиной. Молодой, симпатичной. Белый халат нарочито подробно обрисовывал ее стройную, но далеко не модельную фигуру.

«А иначе откуда силам взяться, чтобы зубы рвать», – согласился с Природой Селищев.

В отличие от Додина она даже не прикоснулась к больному месту, а только внимательно осмотрела его и окрестности. Заключила:

– Вы знаете, может быть, зуб и удастся спасти. Сделайте для начала рентгеновский снимок.

И улыбнулась очаровательной улыбкой.

«Их бы местами поменять: садиста Додина – в хирурги, а ее в терапевты», – подумалось Селищеву.

Он опустился этажом ниже, отыскал кабинет, указанный в направлении на рентген.

– Кто крайний?

– Там… – сонно махнула рукой в конец коридора пухлая женщина с тусклым взглядом.

Надо сказать, что у всех сидящих и стоящих по обеим сторонам коридора были похожие, погашенные безнадежностью глаза. Не желая смиряться с догадкой, Селищев спросил:

– Это все на рентген?

Ответа он не дождался и побрел в конец коридора. Через 20 минут Селищев понял, что очередь не движется.

– А почему никто в кабинет не заходит? – обратился он к усатому мужчине, сидевшему рядом с местом его стояния.

– Ключ ищут, – буркнул тот.

– Какой ключ?

– От кабинета…

Селищев окинул взглядом очередь – ни одного возмущенного лица!

– Но ведь это… бардак!

– Послушайте! – нехорошо посмотрел на него усатый. – Не мешайте ждать!

«Может, они знают чего-то такое, чего я не знаю», – подумал Селищев, направляясь в регистратуру.

И точно.

– Что вы так кипятитесь? – укоряла его добрая бабушка-регистратор. – Я же ведь все объяснила очереди. Молоденькая медсестра пошла покурить, закрыла кабинет и потеряла ключ. Ну? – улыбнулась она. – Теперь вам все понятно?

– И вы полагаете, что это в порядке вещей? – не унимался Селищев.

– А что здесь необычного? Вы что ли никогда ничего не теряли?

– Ладно… Ну а дальше-то что?

– Извините, Галина Павловна, – появился откуда-то очкарик с длинными волосами, завязанными хвостом на затылке. – Аня вышла не покурить, а позвонить в наш офис – сообщить, что аппарат сломался. А уж потом она пошла покурить и потеряла ключ. Я, гражданин, в отличие от вас тут уже больше часа кукую… и ничего!

– Блеск! Оказывается, еще и рентген не работает!

– Да не нервничайте вы так, – успокаивающе протянула бабушка. – Найдем ключ, починим аппарат, сделаем снимок, залечим зуб. Хорошо все будет…

– Но вы ключ-то хотя бы ищете?

– Чтобы найти, нужно знать, где искать, – мягко и мудро заметила Галина Павловна.

– Так спросите у этой… у Ани!

– Она уехала: ее главврач со статистикой отправил в райздрав.

У Селищева глаза полезли на лоб.

– Как же можно было в такой ситуации ее куда-то отправлять?!

– А кого же еще? – искренне удивилась бабушка. – Все же ведь заняты. Одна она оказалась без дела: кабинет-то закрыт.

– И аппарат сломан, – поддержал ее весомым аргументом очкастый мастер.

На секунду, не более, подобное объяснение показалось Селищеву логичным, но он тут же опомнился: «Да я с ними тут с ума сойду!» И выкрикнул:

– Так позвоните ей!

– Нельзя, – как можно спокойнее отвечала Галина Павловна. – Мобильный телефон она в кабинете оставила.

– Который закрыт, – на всякий случай напомнил хвостатый очкарик.

– У-у-у, – застонал Селищев, и на ум ему пришло еще одно – последнее:

– А разве не положено иметь запасных ключей? Есть они у вас?

– Положено, и они у нас есть, – в том же бережном тоне, как если б Селищев был чокнутым на гране припадка, продолжила бабушка. – Вот здесь запасные ключи от всех кабинетов, – указала она на плоский двустворчатый шкафчик, привешенный к стене.

– Что же мешает его открыть? Тоже ключ потерян? – нервно усмехнулся Селищев.

– Нет, не потерян. Он в личинке. Его Николай Ильич сломал.

– Кто???

– Наш завхоз. Полез спьяну зачем-то в шкафчик и обломил ключ. Для руководства это стало последней каплей терпения.

– И что дальше?

– Все. Уволили Николая Ильича.

– Я не об этом! Я про шкафчик!

– А… Так нового завхоза у нас все еще нет. Вот как назначат…

– Достаточно! – решительно перебил Галину Павловну Селищев. – Я пойду сам искать ключ от кабинета! Где тут у вас курилка?

– Дело в том, что Аня обычно ходит курить в поликлинику напротив – там ее подруга работает… А куда она пошла в этот раз – неизвестно. Кстати! – осенило бабушку. – Вы можете снимок сделать там. Правда, за деньги. Зато ждать не придется.

Селищев заинтересовано посмотрел на нее.

– В самом деле?

– Ну, конечно! Это самый разумный выход. Зуб-то, поди, болит? Зуб не болел: Селищев в напряжении последнего часа забыл о нем, и тот от безразличия к себе стих. Но Селищев, конечно, понимал, что благополучие это обманчиво.

 

3

Селищева всегда раздражали эти два словечка, с недавних пор нагло угнездившиеся в русском языке. Одно из них – «секьюрити» – белело латиницей на черной униформе мужчины с важно-каменным лицом, коренастом и «беременном» (исключительно, чтобы не вступить в противоречие с замыслом божьим, оставим кавычки на месте).

Встретив Селищева при входе в поликлинику, он велел надеть бахилы и произнес второе ненавистное Селищеву слово – «ресепшен». Очевидно, указывать местоположение регистратуры входило в круг его должностных обязанностей (не от человеко же любия с таким-то лицом!)

К удивлению Селищева над ресепшеном висела «русская» табличка «регистратура». А еще приятно удивило, что ни туда, ни в кассу, ни в рентгеновский кабинет очереди практически отсутствовали. «Все-таки есть плюсы в платной медицине», – умиротворяясь, констатировал Селищев. Однако преждевременно потеплело у него на душе.

Рентгенша, худенькая блондинка с яркими губами, взглянув на направление, заявила:

– Мы одиночные снимки не делаем, только панорамные.

И глаза ее довольно блеснули.

– Как это?

– Целиком всей челюсти.

– А почему?

– Послушайте, гражданин! Я же вам объяснила, что аппарат сломался! Только панорамные выдает!

– Ничего вы мне не объясняли…

– Да? – холодно взглянула она. – Разве вы не знаете, что рентген неисправен?

– Знаю.

– От кого?

– От вас. Но…

– Так что же вы говорите, будто я вам ничего не объясняла?!

«А, черт!..» – сказал про себя Селищев и произнес:

– Ладно, хорошо… А скоро аппарат починят?

– Я заявку дала, – победительно смягчила напор рентгенша. Сейчас мастер на вызове в соседней поликлинике. Потом к нам.

– Ага, – зная, как поступить, сказал Селищев и вышел из кабинета.

 

4

– Да поймите вы… Как ваше отчество? – вот уже четверть часа бился с мастером Селищев.

– Альбертыч. Но можно просто, я же говорил, – Рудик.

– Объясните мне, Рудольф Альбертыч, так ли важно, в какой последовательности вы выполните заявки?

– Но дело в том, – вежливо отвечал Рудик, – что диспетчер мне не передавала заявку на ремонт в соседней поликлинике. У нас такой порядок: следующая заявка реализуется только после исполнения предыдущей.

– Ну ладно бы вы ничего не знали о второй заявке. Но вы же знаете!

– Только с ваших слов.

– Тогда позвоните диспетчеру…

Мастер вздохнул. Он смотрел на Селищева тихо и грустно. «Безнадежный случай», – говорило его молчание.

– В самом деле, молодой человек, – не выдержала Галина Павловна, присутствовавшая при споре, – разве допустимо нарушать очередь? Ведь в магазине на подобное вы не решились бы. Почему же здесь можно?

«А ведь так оно и есть, – толкнулось вдруг в голове Селищева. – Откуда у меня уверенность, что один я рассуждаю логично? Сейчас, пожалуй, бабуля права. Да и тогда, еще раньше, когда мне это только показалось…» Селищев виновато посмотрел на нее, на Рудика…

Он вернулся в поликлинику напротив. Охранник снова произнес фразу про бахилы и ресепшен, ничуть не смущаясь тем, что всего час назад уже говорил ее Селищеву. Правда, чтобы осознать этот факт, требовалось «включить» мозги.

«Ага, оно ему надо?!» – мысленно усмехнулся Селищев. «А, может, у него инструкция такая, – тут же возразил он самому себе, – не взирая ни на что, каждому говорить про бахилы и ресепшен». «Да брось, – никак не прогонялась усмешка. – Обыкновенный балбес, этот секьюрити. Подобные ему живут при каждом учреждении. Стоят себе, как кто-то метко выразился, «столбиками жира», и ни пользы от них, ни вреда. Так… атрибут уважающего себя заведения». «С чего ты взял, что ни пользы ни вреда? Ты был им? Знаешь круг его обязанностей?» – воинственно повставали справедливые вопросы. И спорить с самим собой больше Селищеву не захотелось.

– А точно на панорамном снимке будет виден нужный зуб? – спросил он, садясь в кресло.

– Там все будет видно, – обнадежила рентгенша. И как бы для себя, еле слышно добавила:

– Может еще какой зуб придется вырвать…

Селищев поежился.

– Я про удаление зуба ничего не говорил.

– И я не говорила.

– Да только что!

Женщина пожала плечами и молча ушла за перегородку колдовать над аппаратом.

– Селищев, пока снимок сохнет, – сказала она по окончании процедуры, – сходите на ресепшен и доплатите. Я вот тут вам написала.

– Я Селищев.

– А я и не возражаю.

Он, конечно, был готов доплатить, поскольку снимок одного зуба стоил меньше панорамного, но он совершенно не ожидал, что содержимого его бумажника окажется недостаточно.

– Да… – смутился он. – Ну и цены у них…

Всколыхнулась, пробежав волною, зубная боль, видимо, одергивая Селищева от изначальной мыслишки на все наплевать.

– Что ж, придется идти за деньгами домой.

Хорошо хоть идти, а не ехать на другой конец Москвы.

 

5

Селищев был недалеко от своего дома, когда к нему обратился гражданин в темном костюме, при галстуке, с портфелем в руках.

– Извините, вы этот район хорошо знаете?

– Я здесь живу.

– Прекрасно. Тогда не могли бы вы мне сказать, где на улице Маши Порываевой дом номер тридцать?

– Но это Орликов переулок.

– Как Орликов? Ничего не понимаю… А что ж тогда это?

На офисном здании, возле которого они стояли, висела стандартная табличка с адресом «Маши Порываевой улица, 34».

Селищеву впору было протереть глаза: проходя каждый день мимо, он никогда не видел эту табличку.

– Чертовщина какая-то… Вон мой дом, а я живу в Орликовом переулке. Стало быть это точно не улица Маши Порываевой.

Гражданин достал платок, вытер им крупный лоб, сморгнул полными недоумения глазами.

– Вы знаете, – попробовал разобраться в казусе Селищев, – может, эту табличку повесили для почтальонов? Представьте: нужно доставить корреспонденцию в это здание, а дом, хоть он и стоит в Орликовом переулке, числится по соседней улице, то есть по улице Маши Порываевой.

– Все равно хрень какая-то, – не принял объяснений гражданин. – Почтальоны должны знать, как «Отче наш», все адреса на своей территории.

– Ну, пусть не для почтальонов это сделали, а, скажем, для посетителей здешних офисов… Чтобы быстрее найти нужное здание.

– Не знаю… не знаю… Может, посетителям и облегчение, а я чуть умом не тронулся. Убедитесь сами: дом номер тридцать четыре стоит между номерами семь и девять! Оказывается, дом тридцать четыре – это по улице Маши Порываевой, а семь и девять по Орликову переулку! И никто ничего толком не знает.

– Да откуда им знать? Они же здесь не живут, приезжают только на работу. А вам какой, собственно, адрес нужен?

– Улица Маши Порываевой, дом тридцать, вторая арка.

– Странный какой-то адрес.

– Ну да… Если кое-чего не знать…

– Чего же?

– Я коллекционирую… крышки люков.

Теперь недоуменно сморгнул Селищев.

– Каких люков?..

– Городской канализации, телефонной сети… Посмотрите себе под ноги… Теперь понятно? Да не подумайте, что я буквально их коллекционирую. Нет, конечно. Я не похищаю чугунные отливки! Я их снимаю…

У Селищева вскинулись брови.

– Ну, то есть фотографирую. Езжу с фотоаппаратом, – гражданин приподнял портфель, – и делаю снимки.

– А что же может быть интересного в этих крышках?

– Да ничего! – огорошил Селищева мужчина. Он помрачнел, явно перекидываясь на давно терзавшую его мысль. – Вот я никак не пойму: зачем все время отливать эти никому не нужные ГОСТы?!

Он кивнул на крышку канализационного люка, по окружию которой шла выпуклая надпись «ГОСТ 3634-61 1968 г.»

– И так практически на каждой крышке! Зачем? Кому нужно знать, по какому ГОСТу их производят? И ведь, судя по всему, делается это на протяжении многих десятков лет!

Гражданин насуплено помолчал.

– Мне иногда кажется, что вокруг – сумасшедший дом. Такой неявный, можно сказать, потаенный… Табличка с адресом оттуда… И чтобы естественно в этом мире существовать, нужно быть тихо сдвинутым. Ну да. Бывают же легко раненные. Почему бы не быть легко помешенным? Вот я такой. Коллекционирую крышки люков… И все бы ничего, если б иногда я не становился нормальным… Нет, может вы объясните мне, зачем изображается этот ГОСТ?

Селищев развел руками.

– Со здравым смыслом не согласуется. Хотя, возможно, существуют какие-то ведомственные резоны. И, если их знать, все встанет на свои места.

Гражданин с печальным сомнением посмотрел на Селищева.

– Но вы-то, как я понимаю, другие крышки собираете.

– Да, – улыбнулся мужчина, – изредка они все же попадаются. Без ГОСТа, со всякими рельефами: есть в шашечку, есть в чешуйку, в крапинку… Сегодня я приехал за одной из таких. Мне сказали, что она в восьмиугольниках. Так как все же попасть под ту самую арку?

Селищеву, конечно, захотелось взглянуть на шедевр, но он отчетливо почувствовал, что его нелепо запутавшееся дело ждать не будет, и после необходимых объяснений распрощался с коллекционером.

 

6

Пока Селищев ждал лифт, дверь в подъезде распахнулась, и раздался стук каблучков. Он обернулся. Это вошла высокая, медно-рыжая девушка. Потом, когда они ехали в лифте, Селищев обнаружил, что у нее карие, с лучистым подсветом радужки, носик уточкой, а в ушах странные сережки в виде прямоугольников, на которые были наклеены ее же собственные фотографии – черно-белые, с проштампованными уголками – как на документах. Она тоже ехала на седьмой этаж, в чем не было ничего особенного, но, когда, выйдя из лифта, она направилась к квартире № 87, Селищев удивился:

– Извините, а вы к кому?

– К Славику.

– Но там нет никакого Славика.

– Как это нет? Он сам мне позвонил и назвал этот адрес.

Голос у нее был низкий, с драматическими нотками и совершенно неожиданный при носике такого легкомысленного очертания и рассыпанных по лицу веснушках.

– Милая девушка, – начал Селищев, но дверь квартиры открылась. На пороге стояла его родная сестра.

Вера, добрая душа, время от времени наведывалась в жилище холостого младшего брата, чтобы тот, по ее выражению, не зарос грязью, почему и имела ключи от его квартиры.

– А я думаю, кто это там на лестничной площадке? Вообще-то мы тебя только к вечеру ждали… А вы Нюта? Проходите, пожалуйста.

Девушка, искоса глянув на Селищева, первой вошла в квартиру.

– Ты сказала «мы». У нас гости? – спросил Селищев, отмечая, что на сестре ее парадное темно-бежевое платье.

– Гости и не только… – интригующе сообщила Вера.

Пять минут спустя Селищев сидел ошарашенный на табурете, привалившись плечом к стене. А за пять минут до этого в коридор вышла немолодая женщина с высокой прической и знакомой грустью в глазах.

– Это Нонна. Нонна Красильникова, моя школьная подруга. Ты должен ее помнить, – с мягким нажимом сказала сестра.

Селищев едва успел кивнуть, когда появился молодой человек – юноша – не юноша, высокий, длинноволосый, с каким-то невнятным выражением лица: вроде бы он улыбался, а казалось, что вот-вот зарыдает. «Наверно это Нонкин сын, – решил Селищев, – а это, – уперся он взглядом в девушку, взявшую Нонкино чадо под руку, – ее старшая дочь».

Угадал Селищев только наполовину.

– Это Славик, – продолжала Вера. – Ноночкин сын. А это Нюта – его невеста.

«Вот те на!» – от души поразился Селищев. И хорошо, что от души, потому что не хватило уже сил остолбенеть от последовавшего затем известия. Селищев только качнулся и рухнул на табуретку в прихожей.

– Гена! Славик не только Ноночкин ребенок, он еще и твой сын!

Да… Сил изумляться не было, но и поверить в услышанное тоже не было сил. Распухающий мозг Селищева начал спасаться доводами «против». Во-первых, при сопоставлении возраста Славика (а тому лет семнадцать) и возраста Селищева получалось, что последний стал отцом первого в те же семнадцать лет. А тогда (за вычетом еще девяти месяцев) у Гены Селищева не то, что Нонны, вообще никакой женщины не было! Уж он-то отлично помнил стройотряд и ту рыжую бестию, которая приобщила его к греху. И исполнилось ему в ту пору (стыдно признаться, а потому это тайна) девятнадцать лет! Во-вторых, у Селищева никогда ничего не было с Нонной. Да он даже помыслить о чем-нибудь таком не мог. Она и старше лет на шесть, и совершенно не в его вкусе. Всегда печальная, тихая… А ему нравились самоуверенные девицы-кошки – непривязчивые, чуть стервозные, но с полным комплектом всего грациозного, округлого и шелковистого, что полагается иметь и девушке, и кошке. Ну вот, например, как эта Нюта.

– Вера, – осевшим голосом проговорил Селищев, – это чушь какая-то!..

– Чушь? – с обидой воскликнула Нонна. – А ты, Геночка, забыл, как в девяносто пятом году на дне рождения собственной сестры…

Нонна всхлипнула.

– Не помню я ничего такого…

– Вот именно, не помнишь! Боже, как я потом себя кляла!..

– Да, Гена, это все правда, – сказала сестра.

«Ну уж если сестра подтверждает, – объявился в Селищеве кто-то еще, будто из-за угла выскочил, – значит так оно и есть! Известное дело: напился, а организм-то по молодости к спиртному непривычен – вот и провал в памяти».

«Господи, дурдом какой-то!» – в отчаянии подумал Селищев и вспомнил вдруг коллекционера.

«Вот-вот! – поддержал его этот «кто-то еще». Вовремя вспомнил! В психушке нормальному не выжить. Соглашайся! Упорствовать – только усугублять…»

– Хорошо, – обреченно объявил Селищев. – Я согласен признать…

Он взглянул на Славика – довольно неказистый у него вышел отпрыск.

– …ребенка.

Нонна зарыдала. Славик от радости обнажил зубы в брекетах, а Нюта подошла к Селищеву, который все еще не поднялся с табуретки.

– Папа, – сказала она своим грудным голосом, наклонилась и совсем нецеломудренно поцеловала Селищева в губы, толкнувшись между ними язычком. При наклоне она упруго коснулась грудью его плеча, и Селищев почувствовал, как по руке побежала струйка мурашек.

«Что она вытворяет?!» – подумал Селищев без всякого, однако, возмущения.

– Ну вот, – сказала Вера, когда Нонна перестала рыдать, а Селищев оторвался от табурета, – теперь давайте пить чай! Нет, лучше вино! Такое событие нужно обязательно отметить вином!

Тогда только Селищев вспомнил, почему оказался дома и поморщился.

– Вер, мне сейчас нужно к зубному. Я только за деньгами заскочил: не хватило расплатиться за рентгеновский…

– А можно мы с Нютой у вас поживем? – перебил его Славик. – А то мама замуж выходит.

Селищев пытливо посмотрел на Нонну. Глаза ее тут же налились слезами.

– Я по-твоему не имею права на простое женское счастье?

Селищев смутился:

– Да я что… имеешь, конечно…

Он взглянул на часы, кинулся к письменному столу, где в ящике хранились деньги.

– Так можно нам пожить у вас? – остановил его в дверях Славик.

Из глубины коридора на Селищева смотрели большие медовые Нютины глаза.

«Неужели это явь?.. А, может быть, сон?..» На секунду Селищев замер, а потом сказал:

– Что ж, поживите.

– Гена! – крикнула ему вслед сестра. – Мы тебя ждем!

7 Теперь, услышав в третий раз про бахилы и ресепшен, Селищев не обратил на зомбированного охранника никакого внимания. Сноровисто натянув на туфли синие чехлы, он направился в кассу.

– Ну и куда вы пропали? Платить-то будете? – недовольно спросила кассирша.

После расчета она направила его в регистратуру:

– Там снимок получите.

В регистратуре, однако, никого не оказалось. Селищев присел поблизости на твердый пластиковый стул. Стараясь ни о чем не думать, он закрыл глаза, но молчавший до этого зуб заставил их открыться. По счастью, девушка из регистратуры скоро пришла.

Селищев подал ей чек. Она подержала его и коротко взглянула на Селищева:

– Вас просили зайти в рентгеновский кабинет.

Ничему больше не удивляясь, он поднялся на второй этаж.

– Где вы ходите? – встретила его гневно смотрящая рентгеновская мадам. – Снимок не получился, переделывать надо! Но вы же где-то гуляете, найти невозможно!..

– Ну, вот он, я. Давайте повторим процедуру.

– Повторим… Теперь нельзя: аппарат ремонтируют. Ждите.

Из-за перегородки выглянул Рудик.

– Это вы? – узнал он Селищева. – Я, между прочим, рентген напротив починил. Собственно, и чинить-то было нечего: Аня один тумблер по ошибке не в то положение поставила.

– Учтите, если вы собираетесь туда пойти, мы вам денег не вернем, – предупредила рентгенша.

– Понимаю, – улыбнулся Селищев. – Вы же не отказываете мне в услуге. Нужно только подождать. Часа два. Так, Рудольф Альбертыч?

– Два не два, а поломка серьезная. Может за запасными деталями придется в офис чесать.

– Тогда вынужден с вами попрощаться, – слегка поклонился Селищев мадам.

Ему совершенно не было жалко денег. Какая-то легкость появилась внутри. Такое случается, когда все плохо – хуже уже не может быть, и дух захватывает от того, как хочется знать: а вдруг может?

Этот интерес Селищев довольно быстро удовлетворил. Перейдя улицу и поднявшись на второй этаж, он обнаружил повторение утренней картины: очередь все также тулилась на кушетках и подпирала стены. Картина навевала мысль о том, что вряд ли ему сделают снимок раньше, чем Рудик закончит ремонт.

И тут Селищев увидел… Нюту. Она стояла в проеме двери рентгеновского кабинета. На ней был белый халат, и Селищева осенило: она и есть та Аня – Анюта – Нюта, которая потеряла ключ.

Трагично объявив: «Следующий!» она тоже увидела Селищева, но на лице ее ничего не отразилось. Исчезнув за дверью, она появилась вновь, выпуская из кабинета пациента.

– Гражданин, – указала она на Селищева, – проходите на повторный снимок.

На сей раз глубокий голос ее окрасился грозовыми нотками, видимо, на случай, если очередь вздумает возражать.

– Спасибо, Нюта, – сказал Селищев, плотно закрыв за собою дверь.

Она поглядела на него в упор. На дне этого взгляда что-то таилось, но что – Селищев не понимал.

– Мы же теперь родственники, – ответила она.

– Как же вы, Нюта, ключ потеряли? Я ведь утром здесь уже был.

– Ничего я не теряла. Я его в халате оставила. Там он себе и лежал.

– Зачем же вы сказали, что потеряли?

– А как бы я тогда смогла со Славиком встретиться… у вас на квартире?

– И тумблер перевели, конечно, нарочно.

– Ну да.

– Вы, Нюта… отчаянная девушка… Ладно. Начнем?

– Прижмите пленку большим пальцем к десне, вот так, – говорила Нюта, не сводя с Селищева все тот же взгляд. И в том же деловом тоне вдруг сказала:

– А вы мне нравитесь.

Развернулась и пошла к аппарату.

«Так вот почему она так смотрела! – оторопел Селищев. – Если это все, конечно, не игра…»

– Держите, не отпускайте палец! – зная, что он теперь в растерянности, выкрикнула Нюта из-за перегородки.

Аппарат сработал. Подойдя к Селищеву, она заученно проговорила:

– Снимаем с пленки обертку. Пленку – мне, бумажку в корзину. Ждем в коридоре.

И ни разу не взглянула на него.

 

8

Когда Селищев, наконец, оказался в хирургическом кресле, зуб уже ныл не переставая.

Но жаловаться на него было грешно. Сколько ж еще оставаться в забвении?! Он и так слишком долго сдерживался, почти все время молчал, чтоб не омрачать, не отравлять… Но надо ж к нему и уважение иметь. Будто он не больной зуб, а какой-нибудь юношеский прыщ!

Селищев, ожидая приговора врача, скрючил пальцы на ногах: ему очень не хотелось расставаться со своим благородным зубом.

– Ну что ж, – заключила милая докторша, – зуб мы удалять не будем, но его надо лечить.

Я сейчас обработаю десну вокруг зуба, ну а потом – к Додину, он лечением займется. Не возражаете?

Селищев никак не мог унять глупую улыбку.

– Если не возражаете, тогда сделаем замораживающий укольчик. У вас есть аллергия на какие-нибудь лекарства?

– Нету, доктор!

Она склонилась над ним и словно опустила этим движением тишину – плотную, глухую. Селищеву показалось, что он утонул в стоячей воде, но может дышать и ясно видеть через глубину обращенное к нему лицо. Так было, пока губы на этом красивом лице не дрогнули и тревожно не произнесли: «Вам плохо?!» Селищев вынырнул, шум забился в ушах.

– Что?!

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально.

– Ну вот, а сказали, что у вас ни на что нет аллергии…

– А в чем дело?

– Вы ненадолго потеряли сознание – реакция на укол. Сейчас точно все хорошо?

– Точно.

– Больше меня не пугайте. Я уже почти все сделала.

«Надо же, как барышня, в обморок падаю, – подумал Селищев. – А так хорошо, покойно было… Что мне еще этот садист Додин скажет?»

– Как?! – удивился Додин. – Вам хирург не стала рвать зуб? Почему?

– В карточке все написано.

Додин нашел в медицинской книжке нужный лист, поводил коротким пальцем по строкам.

– Ну правильно. Зачем же зуб рвать? И я говорю – не надо. Будем лечить.

Он закрыл карточку, прихлопнул ее и заулыбался мелким бесом:

– Но на сегодня прием окончен. Записывайтесь и приходите в следующий раз.

«Черта-с-два я к тебе запишусь, – решил про себя Селищев. – К любому другому, только не к тебе».

За порогом поликлиники Селищев почувствовал, как поднимается у него настроение. И ведь было отчего! Во-первых, зуб остался при нем, во-вторых, благодаря чудесной докторше-хирургу тот совершенно перестал болеть. В общем, проблема разрешилась. Хоть и не до конца, хоть и ценой немалых усилий…

Селищев начал перебирать в памяти эпизоды минувшего дня и вдруг натолкнулся на… семейку, поджидавшую его дома. Как же он мог такое забыть?! Хорошее настроение вмиг улетучилось: макушку просквозило холодком, и на плечи осела какая-то тяжесть. Что же делать?.. А Вера? Ей-то все это зачем?

Тут же, легка на помине, она и позвонила.

– Привет! Ты скоро домой?

– Иду уже.

– Я в холодильник твой заглянула – там мышь повесилась. Купи по пути колбаски какой-нибудь, сырку…

– Ладно, – сказал Селищев, нажал отбой и подумал: «Отмечать собрались, а сходить за закуской лень. Видно, большой лодырь, этот Славик. Или просто у «святого семейства» денег нет… Скорее, и то, и другое. А где, кстати, Нюта? Поликлиника, наверно, уже закрылась».

Он оглянулся без особой надежды ее увидеть и, конечно, не увидел.

«Папа», – не зло усмехнулся Селищев, вспомнив ее поцелуй.

Первый встретившийся Селищеву гастроном оказался этаким островком прошлого. В нем по старинке возвышались витрины с продуктами, за прилавками стояли продавцы, на расписном потолке цвели узоры, а на стенах рельефно выступали округлыми буквами названия отделов – кондитерский, молочный, бакалея… Да, это была чья-то удачная задумка – открыть в исторической части города именно такой гастроном. А, может, никто ничего не придумывал, и магазин этот существовал всегда? Есть же на Покровке булочная, которая располагается в доме № 1 с незапамятных времен (раньше помещение занимала строительная фирма, о чем свидетельствует кафельная плитка, вмурованная в стену рядом с входом: «Декоративно – Строительная Контора. Артуръ Перксъ. Москва. 1912 годъ», но кто же об этом может помнить?)

И все-таки, если гастроном существовал здесь всегда, почему Селищев обнаружил его лишь сейчас? Странно… И тем более непонятно, отчего ему кажется, будто он уже в нем бывал? Правда, это ощущение, как паутинка, щекочущая лицо, все время ускользало, и Селищев то и дело останавливался, настороженно поглядывая по сторонам, словно можно было увидеть, откуда оно берется… Оказалось, что можно.

Купив бутылку коньяка, сыра, хлеба, фруктов, Селищев подходил к мясному отделу, когда нос его уловил запах языковой колбасы. Вот откуда прилетало к нему его «дежа вю»!

От изумления он замер: все было, как в его сне! И очередь, и продавщица, которая очень походила на его соседку Зою Никифоровну… Несколько секунд Селищев колебался, вставать ему за колбасой или нет. И хотя сон, если он в руку, не сулил ничего хорошего, слишком уж манило его войти в предлагаемые кем-то и неспроста обстоятельства.

Примкнув к очереди, Селищев понял, что дважды ступить в одну и ту же реку можно: как и прежде, он тревожился, продавщица сновала между холодильником и прилавком, очередь росла. В ней он заприметил и мордатого гражданина, и сухонькую старушку, у которых ему не суждено будет вызвать теплых чувств. Когда подошла его очередь, он увидел, что продавщица не просто похожа на его соседку, но она и есть Зоя Никифоровна!

– Ну что, сосед, сколько взвешивать? – громко и весело спросила она, тоже узнав Селищева.

Прилавок, однако, был пуст. «Знаем, чего она так радуется», – отметил про себя Селищев, но решил ответа не менять:

– Килограмм.

Он знал, что сейчас Никифоровна исчезнет, но совершенно не был готов к ее возвращению… с двумя батонами колбасы в руках. Ход событий явно менялся, и рой возникших от этого мыслей сковал Селищеву мозг.

Тем временем Никифоровна резанула здоровенным ножом по батону, бросила отвалившийся кусок на весы и провозгласила:

– Кило двести! Брать будете?

«С весом она ошиблась, – начал растормаживаться Селищев. – К чему бы это? Если сказать, что много…»

– От куска я ничего отрезать не буду! – опередила она заключение его еще вялого мозга и грозно надвинулась:

– Долго думать будем?!

– Мужик! – услышал Селищев позади себя. – Бери или отваливай!

И еще донеслось до него, как шелест:

– Сами не знают, чего хочут…

– Беру! – решительно ответил Селищев.

– Триста двенадцать рублей с вас.

Ровно столько он и отсчитал, чтобы не получить на сдачу какие-нибудь сандалики. Никифоровна, завернув в бумагу колбасу, вручила ее Селищеву, и он вышел из гастронома. Все.

Селищев обернулся: все? Что это было? Просто покупка колбасы?

Опустошенный, не в состоянии понять, что же происходит, он побрел домой.

Единственная только мысль прокатилась посреди бездумья – про реку, в которую, действительно, нельзя войти дважды.

 

9

Селищев не стал доставать ключи, зная, что дверь откроет Вера, которая всегда чутко улавливает любое движение на лестничной площадке. Он не ошибся.

– Привет, – сказала Вера.

Была в ее внешности какая-то перемена, но какая, Селищев не мог понять.

– Да уж здоровались сегодня, – мрачно ответил Селищев и разглядел: нарядное платье сменила она на строгий брючный костюм.

– Переоделась… Что, праздник отменяется? Зачем же я коньяк покупал?

– Ты, я смотрю, не в духе. А праздник… Почему отменяется? У нас же сегодня день…

– Воссоединения семей! – не пошутил Селищев.

– Да ладно тебе… Я сейчас, погоди, – сказала Вера, заторопившись на кухню.

«А где же семейка? – безрадостно подумал Селищев. – Что-то притихли родственнички».

Он прошел в комнату. Там было пусто. Понимая, как это глупо, кинулся в ванную, в туалет. Оставалась кухня. Он вбежал туда. Сестра стояла с календарем в руках. И больше никого!

– Генка, что ты скачешь, как конь! Вот, на, посмотри! Нет такого праздника – воссоединения семей. Он, наверно, у корейцев есть, а у нас сегодня – День тыла Вооруженных сил.

– Да, да… День тыла – чуть не со слезами на глазах повторил Селищев.

Он понял: сестра не переодевалась, потому что не приходила к нему днем, и не было никакой Нонны, никакого Славика…

Ему показалось, будто в грудь влилось что-то легче воздуха, и он вот-вот приподнимется над полом. Чтобы не испугать Веру, он даже взялся за край стола.

И было абсолютно неважно, как назвать происшедшее с ним несколько часов назад: больной сон, помутнение рассудка, колдовство… Главное, что он вырвался оттуда. И, может, именно тогда, когда в хирургическом кресле случился с ним обморок!.. А, может, наоборот: тогда-то в его память и вторглась неведомо откуда вся эта небыль. Да и неважно! Наплевать! Жаль только Нюту.

– Было бы большим свинством не отметить День тыла! – счастливо улыбнулся Селищев.

Я вот тут купил сыра, колбасы… языковой…

Вечер вышел уютный, а когда на улице посерело и заморосил дождь, стало в доме еще милей. Сестра рассказывала о детях – племянниках Селищева, конечно же, о муже… Потом вспоминали они детство, двор их в Лялином переулке. Селищев будто невзначай спросил:

– А как была фамилия Нонны?

– Нонны? – переспросила Вера, и у Селищева радостно стукнуло сердце – значит, давно они не встречались, раз имя ее у Веры не на слуху.

– Ну да, подружки твоей из второго подъезда.

– А… Красильникова. А тебе зачем?

– Да я ее, кажется, недавно видел… Мельком.

– Вряд ли это была она. Нонка замуж вышла за моряка и живет теперь в Мурманске.

«Ну все, слава богу! Можно было, конечно, и не спрашивать.

Это уж так… как говорится, для очистки совести…»

Вера стала собираться домой.

– А что ты читаешь? – увидела она книгу на ночном столике.

– Кафку, – ответил Селищев и, пораженный какой-то неожиданной догадкой, растерянно замолчал.

Он молчал почти все время, пока провожал Веру до метро. А прощаясь произнес неожиданную для нее, странную фразу:

– Знаешь, никогда не читай Кафку на ночь.

И грустно улыбнулся.

* * *

Утром следующего дня Селищев забежал в поликлинику, чтобы записаться на прием не к Додину. В регистратуре, конечно, было полно народу. Заняв очередь, Селищев взглянул на часы: времени до деловой встречи оставалось в обрез. Вдруг боковым зрением он уловил знакомый силуэт, а в следующее мгновенье увидел… Нюту. Она спускалась по лестнице и внимательно смотрела на него. В янтарных радужках словно плескался свет, они по-колдовски приманивали, влекли… Селищев непроизвольно подался к Нюте, но она тут же отвела взгляд и прошла мимо как ни в чем не бывало.

«Что же это? – в смятении подумал Селищев. – Жизнь по Кафке продолжается?!»